Зимние груши

Глава 1.

“Пути Господни неисповедимы”. Это крылатое выражение, позаимствованное из библии, Клара Грау нередко говаривала своим дочерям, стараясь привить девочкам смирение и водворить их на путь истинный, но удавалось ей это только со старшей дочерью - Серапией.

Серапия чутко слушала мать, сама находила отраду и утешение в Библии и никогда ни единым поводом не опечалила материнского сердца. Девочка была не по годам сообразительна, легко усваивала любую науку и отличалась мягким добрым нравом, только родилась с кривой ногой из-за чего не могла бегать, хромала при хотьбе, из-за чего была жестоко отвергнута сверстниками. Это изгнание еще больше обратило девочку к книгам. С годами она превратилась в полненькую темноокую и темноволосую девушку с круглым детским личиком, окончила школу и стала посещать курсы, готовясь к поприщу учителя.

А вот младшая дочь Клары Грау Марихен к мудрым наставлениям матери оказалась глуха, хоть и не была лишена при рождении слуха. Марихен уродилась красавицей, при этом беспокойной, деятельной, игривой. В детстве она не проводила ни дня без шалостей, а повзрослев, стала отчаянной кокеткой. Этому не мало благоприятствовала внешность, притягивающая взгляды: длинные и светлые, как лен, волосы, такие же светлые ресницы и пронзительные голубые глаза. Со временем Марихен стала на две головы выше сестры. Девушка не скрывала того, что гордится своим крепким гибким станом и подолгу могла любоваться лицом, подаренным ей природой.

Родив двух девочек с разницей в семь лет, Клара Грау воспитывала их одна в небольшой, но очень красивой, немецкой деревушке близ озера Ахен. Край этот за его очарование полюбили и люди высокого достатка, державшие здесь летние дома, и наезжавшие только в сезон. В остальное время богачи жили в городе, и зимой в деревне было тихо и уютно.

В год, когда Марихен исполнилось шестнадцать, а Серапии - двадцать три, Клара почувствовала, что власть ее над младшей дочерью слабеет.

Одним вечером, несмотря на то, что февраль гонял снег за окном, и невзирая на увещевания матери, Марихен накинула на плечи легкое пальто с меховой оторочкой и выскользнула за дверь.

- Она так совсем простудится, - качала головой Клара, сидя у окна и провожая дочь полным печали взглядом.

На столик у кресла, в котором сидела старушка, со звоном опустилась чашка.

- Сегодня суббота, а значит Марихен не пропустит вечера в салуне, - пожала плечами старшая дочь и уселась в кресло напротив. Мать вернулась к шитью, а Серапия - к книге, воцарилась тишина.

В маленьком деревянном домике семейства Грау часто гуляли сквозняки - сказывались как тяжесть ведения хозяйства без мужской руки, так и малый достаток обитателей. Весь домик состоял из пяти комнат: одну спальню занимала мать, другую делили две сестры. В гостиной женщины проводили больше всего времени: Клара облюбовала себе место у окна, откуда она видела кто подходил к калитке или же кто тайно покидал дом; здесь дневной свет хорошо освещал ей шитье, которым она зарабатывала на жизнь. Маленькая кухонька и еще более крошечная подсобка не пользовались такой любовью хозяек: готовили женщины по очереди, но Марихен у плиты почти не появлялась - мать закрывала на это глаза, а Серапия приняла с молчаливым смирением. Вместо младшей дочери обязанности поварихи неизменно исполняла мать.

-Сходила бы ты с ней, Серапия, - снова завела разговор Клара, вырывая дочь из вымышленных миров, где героям было все равно, кривая ли у нее нога или нет. - Я очень переживаю, как бы ни случилось чего.

-Мама, Марихен частая посетительница салуна, в деревне ее точно никто не обидит. Уж ей-то бояться нечего, - заверяла Серапия, не поднимая глаз от страниц. - А я, сама знаешь, буду там как бельмо на глазу.

Пожилая женщина снова замолчала, подняла голову, и долго пристально вглядывалась в начинающуюся за окном метель. Затем она тяжело вздохнула и снова склонилась к шитью:

-Не спокойно мне что-то. Сердце так и заходится.

Ее печальная фраза повисла в воздухе. В наступившей тишине гостиной слышно было только как бьются хлопья снега о стекло, да шуршат изредка страницы.

Февральские сумерки наступали быстро, стремительно. Когда дневного света стало не хватать, а Клара больше не могла пренебрегать усталостью, она отложила шитье и снова неподвижно замерла, устремив взгляд в окно. Ее едва отвлекли слова:

- Я лягу спать. Спокойной ночи, мама.

-Спокойной ночи, милая. Иди. А я посижу еще, подожду Марихен.

Серапия несколько долгих мгновений вдумчиво смотрела на осунувшееся посеревшее лицо матери, которое казалось еще старше в тонах вечерних сумерек, но мать ничего не замечала - окно полностью захватило все ее внимание. Тогда девушка тихоньку кивнула сама себе и бесшумно поднялась по узенькой лестнице на второй этаж к спальне.

В комнате она разделась, повесив дневное платье на стул, облачилась в ночную сорочку длиной до пят, и опустилась на колени, поставив локти на постель. Она молилась. Серапия закрыла глаза и беззвучно двигала губами, вознося свои слова Богу. Она делала все, как ее научила мама: благодарила за еще один прожитый день, за благополучие семьи, просила о здоровье матери и сестры, и ни единым словом не упомянула себя - она стремилась показать Богу, что всем довольна и безгранично ему благодарна. Когда закончила, в комнате уже стало совсем темно. Девушка юркнула в постель, укрылась с головой, потому что дом стремительно остывал, и задремала.

Ночью она вдруг проснулась. На первом этаже хлопнула дверь, затем скрипнули ступени, и в девичью спаленку, крадучись, вошла Марихен. Она споткнулась в темноте о стул, как делала это всегда, возвращаясь из салуна, неловко обошла его, пробралась к кровати и, нащупав подушку, упала в постель как была в уличной одежде. Девушка издала протяжный стон, покрутилась и уснула, едва Серапия досчитала до десяти.

Глава 2.

Томас Лист и Гантер Моор ждали Марихен перед широким зданием в народе прозванным “салуном” за причудливую обстановку заведения в стиле американских питейных, которым владел отец Томаса. Несмотря на то, что парни волей или неволей принадлежали к одной компании, дружбы между ними не завязалось, и теперь оба стояли в напряженном молчании, искоса поглядывая друг на друга.

Вчера во время танцев в салуне Гантер улучил момент и пригласил Марихен на прогулку. Марихен весело согласилась, но проклятущий (как считал Гантер) Томас увязался следом. Говоря по чести, Томас не нравился Гантеру не только поэтому, хотя и его внимание к девушке порядком раздражало.

Том - или Тома́, как шутливо его называла Марихен - был высоким худощавым блондином с угловатыми чертами лица. Он носил очки с толстыми стеклами, громоздко и нелепо смотрящиеся на его остром носу, но отказаться от них не мог, потому как без очков был слеп, как крот.

Гантер же, безотчетно презиравший конкурента, несмотря на то, что тот был почти слеп, представлял собой великолепный образчик породы фермеров, поколениями трудившихся на земле. Он знал и умел возделывать землю, любил зарываться во влажную почву руками, и чувствовать исходящую от нее живительную силу. Он инстинктивно разгадывал тайны природы, и та, словно отвечая на зов, с лихвой одаривала его. Возмужав, Гантер стал широкоплечим и коренастым парнем, настолько крепким, что, пожалуй, при необходимости мог бы заменить любое тягловое животное в поле. И этот буйвол был пленен внеземной красотой Марихен. Ее живой веселый нрав отзывался в его душе, так любившей саму жизнь. Но, чем старше становилась Марихен и чем больше раскрывалась ее природная красота, тем глупее и неповоротливее чувстовал себя Гантер рядом с ней. Он понимал, что прелесть девушки привлекает не только его, и все же не решался раскрыть своих истинных чувств. Потому, сопровождая ее повсюду, он походил скорее на новорожденного теленка, нежели на половозрелого быка, коим несомненно являлся. На конкурентов он неизменно грозно смотрел исподлобья, и частенько бывал ими правильно понят: в его кулаках собиралась огромная сила, которую многие уважали, а другие - боялись, и только упрямый Томас не желал понимать намеков.

Гантер полагал, что очкарик вьется вокруг Марихен потому, что другие женщины воротят от него нос, и только она одна была к нему добра, и, превознося за это Марихен, он глубоко презирал Томаса.

Вдруг из-за поворота показался легко узнаваемый силуэт младшей Грау, и Гантер сразу замахал ей рукой, будто она могла случайно не заметить их и пройти мимо. Томас тоже увидел приближение девушки, но не шевельнулся и даже не вытащил рук из карманов пальто - Гантер мысленно отметил одну свою победу. Но рядом с Марихен кто-то шел, и юноша нахмурился - одно дело, что за ними увязался этот настырный очкарик, но появление еще одного человека в его планы не входило. Иначе как он сумеет остаться наедине с Марихен при такой толпе? А уж от Томаса он, будьте покойны, найдет способ избавиться, ибо этот день, как представлял себе Гантер, станет особенным для них.

Марихен приветливо помахала в ответ, и ее улыбка затмила в глазах Гантера и веселое февральское солнышко, и лучезарный блеск молодого снега. Парень отчетливо ощутил, как сдавило в груди, а руки и ноги будто разом потяжелели, так что уже не махнешь снова в ответ - он рассеянно опустил руку и во все глаза таращился, как приближается особа, пленившая его сны и мысли.

- А вот и мы! - воскликнула красотка. Она перевела взгляд с невозмутимого лица, спрятанного за очками, на отупелую физиономию, а после указала на сестру, как бы напоминая друзьям. - Еле уговорила ее выйти погулять, так что будьте обходительны, молодые люди, - и, заметив некоторую растерянность, добавила: - Моя сестра, Серапия.

Гантер, с трудом сбросивший оцепенение, смущенно поздоровался, а Томас, будто не видя пополнения в компании, невозмутимо спросил:

- Хотите чаю? - и указал рукой, спрятанной в кармане пальто, в сторону салуна. - Сегодня холодно, вы наверняка замерзли.

Обострившееся чутье влюбленного не подвело, и Гантер сразу смекнул, какой хитрый ход за этим скрывался. Очкарик намеревался завлечь барышень (а главное - Марихен!) на свою территорию, обогреть, увлечь и тем самым сорвать запланированную им прогулку. Но пока фермер судорожно соображал, что же предпринять, Марихен взмахнула тонкой ручкой и сказала:

- Чай не повредит после прогулки. Пойдемте же скорее, пока солнышко не скрылось!

Затем она сделала один лишь шаг и вдруг покачнулась, всплеснула руками, будто поскользнувшись на льду. Гантер молниеносно выбросил вперед руку, то же самое сделал и Томас, а Серапия закатила глаза. В повисшем молчании, фермер сверлил взглядом сына хозяина салуна, а девушка сконфуженно переводила взгляд с одной руки на другую и в конце концов взяла под локоть обоих парней.

Таким строем компания двинулась дальше вдоль деревенской улицы по направлению к заветному озеру Ахен: Марихен, ведущая под локти двух ребят и весело щебетавшая, будто птичка по весне, и Серапия, до сих пор никем предоставленная самой себе. Пока младшая сестра счастливо подставляла лицо солнцу, старшая угрюмо шла в ее тени, терзаясь сомнениями. Она нервно сжимала ладонии и то и дело поглядывала на спину идущего впереди долговязого юноши. Ей хорошо было видно его правое ухо, и она находила, что ухо это обладало совершенной формой. Иногда, когда он поворачивал голову, низкорослая Серапия видела краешек его толстых линз, чудесным образом преломляющих мир по другую сторону очков. Идя по чужим следам за широкими спинами, девушка испытывала хорошо знакомое чувство - она была одинока и забыта. Несколько раз Серапия вдруг набиралась решимости и порывалась уйти, даже представляла, как поздно спохватится сестра, заметив ее отсутствие, но близость Томаса удерживала ее здесь, в этих унизительных силках.