Зимняя сказка

Первая глава

(Четыре года назад)

Я стою у окна, будто между двумя мирами — тёплым полумраком комнаты и холодной синевой зимнего вечера. Стекло под пальцами прохладное, почти ледяное, и когда я провожу по нему кончиком пальца, на гладкой поверхности остаётся тонкая серебристая дорожка, как след кометы в ночном небе.

Я рисую узоры без плана — кружево, что рождается само по себе, слушая моё настроение. Линии переплетаются, петельки тянутся друг к другу, превращаясь то в хрупкие веточки, то в маленькие снежинки. От моего дыхания стекло чуть запотевает, и рисунки живут, будто дышат вместе со мной.

За окном медленно падает снег — лениво, мягко, как будто каждый снежок спускается с небес с важной миссией: украсить город. Фонари превращают его в золотую пыль, и эта пыль тихо кружится в вечерней тишине. Я смотрю на неё сквозь собственный узор, и мне кажется, что мир стал чуть-чуть волшебнее, чем минуту назад.

В комнате пахнет теплом, какао и чем-то родным, а за стеклом — зимняя сказка, которую можно тронуть только кончиком пальца. И в этот миг я чувствую: пусть всё вокруг остановится. Хочу ещё немного постоять здесь, у окна, рисуя свои тихие узоры, слушая безмолвие зимнего вечера.

Я провожу ещё одну линию на стекле — тонкую, плавную, будто беру снежинку за руку и прошу задержаться рядом. Но в этот момент за моей спиной тихо скрипит дверь, и тёплый свет из коридора мягко ложится на пол, вытягивая мою тень.

— Яна, милая, — голос мамы звучит устало, но тепло, как плед, которым накрывают в зимние вечера. — Поможешь мне с новогодним столом? Гости вот-вот придут.

Я оборачиваюсь. Мама стоит на пороге, поправляя прядь волос, выбившуюся из праздничной причёски. На её фартуке — крошечная пылинка муки, будто украшение, и она сама похожа на хозяйку маленького новогоднего чуда. В её глазах — лёгкая тревога, смешанная с радостью: всё должно быть идеально, ведь сегодня дом наполнится голосами, смехом и запахом праздника.

— Конечно, мам, — тихо отвечаю я, но взгляд всё ещё тянется к окну, как будто не хочет отпускать эту хрупкую минуту тишины.

Мама улыбается — чуть заметно, уголками губ.

— Идём, — говорит она мягко. — Мне без тебя не справиться. А твой фирменный салат все ждут больше, чем бой курантов.

Я улыбаюсь в ответ и бросаю последний взгляд на узоры, тающие под моим дыханием. Они исчезают медленно, словно растворяются в тепле, которое зовёт меня обратно к жизни, где шум, хлопоты и праздник.

Я делаю шаг от окна, и будто сама зима остаётся по ту сторону стекла, а я — возвращаюсь в уют ярко освещённой кухни, где пахнет мандаринами, горячим шоколадом и ожиданием чего-то доброго. Мамин шаг слышится рядом, лёгкий и быстрый, а мой — чуть неохотный, но тёплый.

Впереди — вечер, полный гостей, смеха и огней, а за моей спиной — окно с узорами, которые будут ждать меня, когда всё стихнет.

***

На кухне сразу становится теплее — не только от пара, поднимающегося над кастрюлями, но и от самого ощущения дома. На столе уже приготовлена разделочная доска, а рядом ждёт глубокая миска для оливье. Я закатываю рукава, беру нож — холодный, блестящий — и начинаю нарезать картошку аккуратными кубиками.

Мама хлопочет у плиты, помешивает что-то ароматное, что заполняет всю кухню уютом, и время от времени взглядом проверяет, чтобы ничего не подгорело.

— Мам… — тихо начинаю я, делая паузу между кусочками. — Ты Олега не видела? Он… ну… не отвечает что-то.

Мама переводит взгляд с кастрюли на меня — быстрый, внимательный, как будто сразу почувствовала, что меня это гложет больше, чем я показываю.

— Может, занят? — говорит она спокойно, мягко, словно развязывает узелок у меня внутри. — Ты же знаешь его: если что-то делает — так с головой.

— Да, знаю… — я режу морковку, и запах салата становится знакомым, уютным, почти праздничным. — Просто он должен был уже быть здесь. Обещал помочь тебе с пирогом.

Мама тихо усмехается.

— Ну, помощь мне точно не помешала бы, — говорит она, поднимая крышку кастрюли. — Но ничего страшного. Может, задержался. Снег там идёт сильный — вон как заметает.

Я краем глаза смотрю на окно: за стеклом действительно всё заволокло, фонари превратились в размытые золотые круги.

— Ты не переживай, — добавляет мама, подойдя ближе и лёгким движением забирая у меня уже нарезанные кубики. — Если бы что-то случилось, он бы позвонил. Олег парень надёжный. Ну… вроде бы, — она подмигивает, чтобы подбодрить.

Я улыбаюсь. Она всегда умеет снять напряжение так, будто просто смахнула его рукой, как крошки со стола.

— Угу… — соглашаюсь я, переходя к колбасе. Нож мягко стучит о доску, и этот звук успокаивает.

— Кстати, — мама продолжает, но уже в более лёгком тоне, — ты лучше скажи: вот когда он наконец сюда придёт… мне что — снова притворяться, что я не заметила, как он смотрит на тебя, будто ты сама новогодняя ёлка?

Я хмыкаю, чувствуя, как щёки теплеют.

— Мааам…

— Что «маам»? — мама смеётся тихо-тихо. — Я же мать. Я всё вижу.

Мы обе смеёмся — спокойно, по-домашнему. Кухня кажется ещё уютнее, будто стены впитывают каждое тёплое слово.

И всё же, несмотря на улыбку, я время от времени бросаю взгляд на телефон, лежащий рядом. Экран остаётся тёмным. Но внутри — уже гораздо спокойнее: мама права. Олег придёт. Он всегда приходит.

Телефон вибрирует так неожиданно, что я едва не роняю нож. На экране — Лера. Она пишет быстро, коротко, как будто торопится:

«Ян, ты дома? Посмотри аккуратно в окно на задний двор. Не паникуй. Просто посмотри.»

Сердце у меня на мгновение замирает, но я стараюсь не показывать это. Кладу телефон экраном вниз и вытираю руки о полотенце.

— Я сейчас… — говорю маме, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Она кивает, даже не оборачиваясь, полностью сосредоточенная на кастрюле.

Я выхожу в гостиную и подхожу к окну, тому самому, у которого стояла несколько минут назад. Отодвигаю занавеску чуть-чуть, чтобы никто с улицы не заметил движения. На заднем дворе почти темно, только снежный свет от фонаря ложится на землю.