Злейший враг

Часть 1. Злейший враг. Похищение

конец декабря 1688

Питер Блад, облокотившись на планшир, наблюдал за разгрузкой «Арабеллы». Прошло ровно три месяца с того дня, как они вернулись с Ямайки. Принимая из рук лорда Уэйда патент, он предчувствовал, что королевская служба вряд ли его удел, но продолжал тешить себя напрасными надеждами.

"Среди моих знакомых нет воров и пиратов, капитан Блад!"

Слова мисс Бишоп совершенно однозначно определяли, кем он является в ее глазах. Королевский патент ничего не менял - да и не мог изменить. Эти слова все еще разъедали его душу.

И вот снова Кайона. Поначалу желание напиться было нестерпимым. Напиться, надраться до блаженного небытия. И он не стал сдерживаться. Мир выцвел, сузился до колеблющихся в тошнотворной мути стен очередной таверны и горечи черного ямайского рома на языке...

...У нее — глаза цвета перуанского шоколада, оттененные густыми ресницами, и фарфорово-прозрачная кожа. Пушистые волосы в свете свечного огарка отливают старой бронзой. А вот голос совсем другой, и он досадливо морщится.

— Я буду молчать, если месье угодно, — понимающе и лукаво шепчет она, в то время как ее пальцы проворно распускают шнуровку корсажа.

— Месье угодно, — хрипло произносит он, привлекая ее к себе.

Он стягивает с ее плеч сорочку, обнажая острые грудки с затвердевшими бусинами сосков. На ее губах появляется неожиданно застенчивая улыбка, и желание поднимается в нем темной волной…

Он просыпается раньше ее, не ощущая ничего, кроме вязкой тоски и запредельного, до ненависти, отвращения к себе. Почти со страхом смотрит в лицо лежащей рядом женщины. Однако теперь она не кажется ему хоть сколько-нибудь похожей на Арабеллу. Чуть вздернутый нос, большой рот и пухлые губы; тонкая ниточка шрама на виске, на бледной коже — россыпь веснушек. И волосы — рыжие, не каштановые.

Бесшумно одевшись, он достает из потайного кармашка камзола крупную голубоватую жемчужину и кладет ее на обшарпанный стол возле кровати. Если девчонка не продешевит, денег ей хватит на несколько месяцев сытой жизни. Она даже сможет вернуться в Европу, если пожелает. И если ей не перережут горло, предпочтя расплатиться сталью, а не звонкой монетой. Впрочем, он почему-то уверен, что никуда она не уедет и ничего дурного с ней не случится. И уже вечером она снова будет обслуживать посетителей этой таверны.И поэтому решает отправиться в другую, на противоположном конце самой веселой улицы Кайоны. И немедленно.

...На следующий день Блад обнаружил себя сидящим за столом в своей каюте. Из валяющегося на столе осколка зеркала - он не помнил, когда и как оно разбилось! - на него смотрел незнакомец.

С того мига все изменилось. И хотя сезон дождей еще не закончился, Блад не давал покоя ни себе, ни своим людям, иногда действуя силами всей эскадры, но намного чаще уходя в море на одной лишь «Арабелле». Они взяли на абордаж потрепанный непогодой и отставший от каравана галеон с грузом какао и драгоценного красного дерева, впрочем обошлось практически без потерь, ибо корабль почти утратил способность маневрировать. Возвращаясь из плавания, Блад был готов без промедления отправиться в новое, берясь даже за доставку особо ценного груза в ближайшие к Тортуге французские колонии. За хорошую плату, само собой. Он нигде не останавливался дольше, чем это требовалась для разгрузки корабля и пополнения припасов. Его люди, непривычные к подобной спешке, ворчали. Однако они исправно получали свою долю, и посему Блад предпочитал не замечать уныния, мелькавшего на их лицах.

Сегодня, едва они встали на рейде, от причала к «Арабелле» устремилась небольшая шлюпка, и через пару минут на палубу запрыгнул посыльный от его превосходительства губернатора Тортуги. В записке, адресованной Бладу, значилось приглашение, а судя по оборотам, использумемым д’Ожероном — бесконечно любезным, но неумолимым — приказ явиться на прием, который собирался вечером дать губернатор. Это была уже не первая попытка вытащить его на берег, и Блад, как и прежде, хотел отказаться, собираясь с утренним отливом снова выйти в море. Однако Волверстон, прибывший узнать о дальнейших планах капитана, заявил, что еще немного и люди взбунтуются. Особенно это касается команды «Арабеллы». Виданное ли дело, им столько времени не удается промочить горло в хорошей таверне, да с негордой красоткой на коленях.

- Зачем нам тогда вообще нужны деньги? — патетически спросил он.

Блад рассмеялся и велел всем убираться вон. Сам он решил принять приглашение губернатора.

— Когда ты вернешься, Питер?

— К полуночи.

— Я пришлю парней за тобой.

— Зачем? Раз уж я решил развеяться, прогуляюсь при луне, заодно отдохну от ваших гнусных рож.

— Но…

— Не стоит и обсуждать, Нед, — усмехнулся Питер. — Будет лучше, если ты последуешь своему же совету и отправишься воздать должное доброму рому.

Волверстон ворчал еще что-то, но капитан уже не слушал его. Он щелчком расправил манжет и сошел на берег.

***

Прием, как всегда, оказался на высоте. Блад заметил, что Мадлен, старшая дочь губернатора, весь вечер не сводила с него лучистых глаз. После спасения мадемуазель д’Ожерон из лап Левасера, Блад начал подозревать, что является идеалом ее девичьих грез. Он всегда старался быть с ней любезным, но не более того. Однако в этот вечер он словно бы увидел девушку в первый раз. Иначе. В первый момент, когда Блад осознал это, он удивился, но затем нашел, что ему нравится смотреть на нее.

После окончания приема д’Ожерон пригласил Блада в свой кабинет. Одинокая свеча в изящном подсвечнике бросала мягкие блики на тяжелую мебель из черного дерева. Тускло поблескивало золотое тиснение на корешках книг из богатой библиотеки губернатора, и в целом, все создавало весьма умиротворяющую обстановку. Но Блад перехватил острый и внимательный взгляд д’Ожерона, и пришел к выводу, что разговор представляет существенную важность для губернатора. Впрочем, будучи опытным дипломатом, д’Ожерон не спешил переходить к делу. Он приглашающе махнул Бладу на кресло, а сам достал из шкафчика два серебряных бокала и наполнил их из стоящей на столе пузатой бутылки.

Гостеприимство губернатора Ямайки

Стук захлопнувшейся крышки похоронным звоном отозвался в душе Блада. Не желая смиряться, он осмотрел каждое звено своих цепей, словно надеясь отыскать изъян, затем попробовал раскачать скобу, которой они крепились к переборке. Разумеется, оковы были сработаны на совесть, как и подобает в старой доброй Англии.
Тогда он сел на пол и задумался. Его ум лихорадочно искал способ выбраться из западни, но ничего стоящего в голову не приходило. Разве что какой-нибудь пират будет достаточно безумен, чтобы польститься на жалкую добычу. Оставалось положиться на судьбу, надеясь, что госпожа Удача, столь щедро до сих пор одаривавшая его своими милостями, не отвернулась от него. Блад понимал, что шансы на спасение ничтожны. Впереди ждали муки и смерть, но он не давал взять над собой верх тоске и страху, страху существа из плоти и крови, страстно желающего жить.
Волны мерно плескали в борт шхуны, фонарь раскачивался им в такт, отбрасывая изломанные тени. Время шло.

Крышка трюма вдруг открылась вновь, и внутрь заглянули два матроса. Один из них спустился вниз, а его товарищ остался стоять на верхней ступеньке трапа, держа Блада на прицеле мушкета. Матрос молча поставил на пол кувшин с водой и тарелку, на которой лежали сухари и несколько ломтей солонины, затем,подозрительно оглядев пленника, поднялся по трапу и с грохотом захлопнул крышку. И все вновь стихло, слышался только плеск воды, да потрескивали переборки старого корабля. Блад сидел неподвижно, кажется, начал даже задремывать, и вздрогнул, потому что в его голове прозвучал низкий голос:

«Смерть — это очень важно. Не всегда люди помнят прожитую жизнь воина, но про его достойную смерть рассказывают у ночных костров. И про недостойную тоже».

Он вспомнил о Пако. Низенький индеец, последний из истребленного племени, с непроизносимым именем, в вольном переводе означавшем Разговаривающий-с-Духами, и неведомыми путями сокращенного до «Пако», колдун и сын колдуна. Раб окончательно опустившегося испанского идальго. Пако был спасен Ибервилем со взятого на абордаж «испанца» год назад. Обнаружили индейца благодаря черезмерному любопытству, вернее, — жадности одного из людей Ибервиля: пленник был прикован в самой дальней каморке тонущего корабля и не издавал ни звука.

Пако понимал испанский, но его, в свой черед, понять было не просто даже Бладу, хотя со временем индеец стал говорить лучше и даже выучил несколько английских слов. Блад вспомнил свои беседы с Пако. Первое время странный индеец забавлял его. Узнав, что имеет честь общаться с колдуном да еще и своим коллегой-врачевателем, он начинал поддразнивать Разговаривающего-с-Духами. Как-то он спросил:

«Что же ты не вызвал гром и молнии на голову твоего хозяина?»

«Пако может говорить с Айа-Духами ушедших. Может попросить Ка-Дух, что вышел из тела, но еще не вступил в Верхний мир, вернуться, если очень нужно... Отогнать или приманить зверя. У всего есть Ка, но когда хозяин и его воины напали на нашу деревню, Пако решил, что это демоны. У них не было Ка. Позже Пако понял, что ошибается, у большинства белых людей есть Ка. Но он спит..»

«Ты можешь убить человека?»

Индеец недовольно отвернулся и буркнул:

«Пако может попросить Ка уйти. Пако не нравится делать это».

«А у меня есть Ка?» — усмехнулся Блад.

«Есть».

Тут уж Бладу стало вдвойне любопытно:

«Разбудишь?»

«Зачем тебе?»

«Проверю, настоящий ли ты колдун».

Пако пристально посмотрел на него, и от взгляда непроницаемых черных глаз Бладу стало не по себе. Ему показалось, что чья-то рука слегка сжала его сердце, сильнее, еще сильнее, и он замер, не в силах отвести глаз от лица индейца. Затем рука исчезла, но по телу прокатился огненный ком и взорвался в голове мгновенной болью. Губы колдуна скривились в подобии улыбки:

«Проверил? Теперь берегись, твой Ка стал видимым для наших демонов».

Блад перевел дух:

«Дьявольщина какая-то».

Но с тех пор стал гораздо серьезнее относится к маленькому индейцу. Он испытывал профессиональное любопытство и позволил Пако натаскать в каморку на «Арабелле» разнообразные местные растения, из которых тот готовил снадобья, применяемые индейцами. Снадобья оказались весьма действенными, но мало кто из бесстрашных пиратов отважился прибегать к нем. Некоторые втихомолку скрещивали пальцы от сглаза, едва завидев невысокую плотную фигуру колдуна.
В другой раз, вспомнив истории про северных индейцев, Блад спросил:

«Я слышал, на севере живут другие народы, немного похожие на вас. Когда они попадают в плен, в ответ на пытки врагов они улыбаются, и считается делом чести не выдать своих страданий. Ваши воины могут так же?»

«Могут, только это нельзя делать часто или долго. На войне или перед лицом врагов».

«Почему?»

«Тело, — индеец похлопал себя по животу, — не делается крепче. Можно отогнать боль, но потом она вернется. И выпьет твою жизнь».

«И ты знаешь, как отогнать боль?»

Индеец молча кивнул, явно не желая продолжать разговор.

«Послушай, — сказал Блад, — у меня много врагов».

Он напустил на себя мрачный вид и продолжил, надеясь, что нашел вескую для Пако причину:

«Если меня возьмут в плен, я хочу показать им пример достойной смерти».

Тот покосился на него:

«Ты стар, наши юноши начинают постигать это умение, как только войдут в возраст воинов».

«Я быстро учусь», - заверил его Блад.

«Хорошо, — ответил индеец. — Ты был добр к Пако, последнему из своего народа. Пако не знает, как делают другие, но в его народе было два пути. Один простой: надо увидеть боль и убрать ее из своего тела. Подходит для малой боли. Другой сложный и опасный: твоему Ка надо позволить выйти, но держать его все время рядом, иначе Ка превратится в Айа. На втором пути тебе будет все равно, что с тобой делают. Беда только в том, что потом Ка некуда возвращаться. Попробую научить тебя хотя бы первому пути».

Блад отчасти для развлечения приступил к занятиям с колдуном, но постепенно втянулся всерьез. Тот учил его сосредотачиваться, глядя на воду или огонь, и очищать разум от суетных мыслей; особое внимание уделялось правильному дыханию. Постепенно задания усложнялись, и колдун довольно хмыкал, следя за успехами Блада.
«Жаль, что я в последнее время совсем забросил это. Но я воспользуюсь хотя бы тем, что успел узнать».

В трюме

Как только Блад оказался в трюме «Императора», на него вновь надели кандалы. Бишоп держал слово — пищи пленнику не давали, однако голод, поначалу донимавший его, постепенно притупился. Такой роскоши, как свет, ему также не предоставили. А вот вода была и даже в избытке. Впрочем, назвать водой зловонную маслянистую жидкость, на дюйм покрывающую пол, было сложно. Темнота до предела обострила чувства; Питеру казалось, что он слился с кораблем и даже как будто ощущал прохладу морских волн и щекочущие ракушки, которыми обросло днище "Императора". Сказывалась наука колдуна Пако?

Море было достаточно спокойным. Блад не знал, где шхуна Карринга встретилась с ямайской эскадрой, но в любом случае, вряд ли их путь до Ямайки мог занять больше двух-трех дней. Во мраке трюма времени не существовало. Иногда до Блада доносились голоса матросов. Но однажды наверху послышались тяжелые шаги, сквозь щели в крышке блеснул свет. Затем кто-то откинул ее, и Блад опустил голову, прикрывая глаза ладонью.

Губернатор Бишоп откладывал удовольствие насладиться видом поверженного капитана Блада до самого конца плавания. Кроме того, ему приходилось бороться со своим желанием допросить пленника, не дожидаясь прибытия в Порт-Ройял. Но его сдерживало намерение лорда Уэйда предать Блада открытому суду. Бишоп не разделял идей его светлости и даже пытался переубедить Уэйда, но тот был непреклонен. Поэтому губернатор осознавал, что к допросу следовало подойти умело и без спешки, чтобы ненароком не прикончить проклятого пирата. Однако, когда вице-адмирал Крофорд объявил, что через час эскадра войдет в бухту Порт-Ройяла, Бишоп, приказав двум солдатам сопровождать себя, отправился к трюму, где держали Блада.

С кряхтением одолев узкий трап, Бишоп спустился вниз и остановился, подслеповато оглядываясь. Свет фонаря выхватил неподвижную фигуру Блада, который сидел, привалившись спиной к переборке.

— Итак, капитан Блад, все возвращается на круги своя, — торжествующе возвестил Бишоп, подходя к нему. — Вот и раб вернулся к хозяину, а каторжник — к своим цепям.

Пленник молчал, и Бишоп удовлетворенно хмыкнул:

— На этот раз ты позабыл про свою дерзость?

— Homo proponit, sed Deus disponit, — медленно, словно нехотя ответил Блад.

— Что ты там бормочешь? Молишься о своей грешной душе? Самое время, — Бишоп забулькал, что, судя по всему, означало смех.

Звякнули цепи. Подняв голову, Блад спокойно проговорил:

— Губернатор Бишоп, очевидно, латынь не подвластна вашему скудному уму. Это изречение гласит, что человек предполагает, а Бог располагает.

— Нечестивец! Только тебе и уповать на милость Господнюю!

— Врач не мог и представить, что станет каторжником, а отчаявшийся каторжник, в свою очередь, — что станет капитаном корабля.

Губернатор задохнулся от изумления.

— Неужто у тебя хватает бесстыдства на что-то надеяться? — каркнул он.

— А почему бы мне не надеяться на то, что зловонный трюм вновь сменит капитанская каюта или... кресло губернатора? Viae Domini imperceptae sunt. Ни пират, ни губернатор не могут знать что уготовано им назавтра.

— Мир еще не знал наглеца, подобного тебе! — заорал Бишоп.

Блад, прищурившись, смотрел на губернатора, у которого на лбу вздулись вены.

Неожиданно успокоившись, тот тихо и с расстановкой заговорил:

— Хорошо же. Пусть мне не ведома собственная судьба, но зато я могу рассказать, какими будут твои последние дни и часы. Очень скоро «Император» бросит якорь на рейде Порт-Ройяла. Тебя под надежной охраной доставят на берег. Однажды я пообещал не оставить и дюйма целой кожи на твоей спине, однако испанские дьяволы прервали наш разговор. Теперь нам никто не помешает. Ты будешь молить о смерти, но палач Джон Лиддл знает свое ремесло. Он позаботится о том, чтобы ты дожил до эшафота и сплясал на виселице джигу.

Сплюнув, он отошел от Блада и начал подниматься по трапу. Ступеньки жалобно заскрипели.

— Осторожнее, ваше превосходительство. Что, если одна из ступенек не выдержит вашего веса, или вы споткнетесь и, свалившись, сломаете себе шею? Тогда вполне вероятно, что ваши измышления о моих последних часах окажутся ошибочными, а палачу Лиддлу не придется потеть в застенке.

Бишоп уже открыл рот, собираясь разразиться потоком брани, но в этот момент его нога соскользнула со ступеньки, и он ухватится за край люка.

— Homo proponit, sed Deus disponit, — усмехнулся Блад.

Переведя дух, губернатор злобно зыркнул на него и поспешил выбраться из трюма.

***

Когда Бишоп поднялся на палубу, «Император» готовился отдать якоря. Свистели боцманские дудки, корабль замедлял ход. Лорд Уэйд, завидев губернатора, спустился с квартердека и подошел к нему.

— Ваше превосходительство, чем вы намереваетесь заняться по прибытию в Порт-Ройял?

— Прежде всего, нужно перевезти капитана Блада в тюрьму. Я уже отдал приказ сержанту Джонсону. Затем я навещу пленного, — на губах Бишопа появилась неприятная улыбка: — У меня осталось к нему несколько вопросов.

Его светлость недовольно свел брови:

- Разве мы не пришли к соглашению касаемо Питера Блада?

— Конечно же, я помню о нашем соглашении, — буркнул Бишоп.

— Тогда смотрите, не переусердствуйте, господин губернатор. Блад нужен мне живым и относительно целым.

— Нет никого повода для беспокойства, ваша светлость, я лишь устрою ему небольшую порку. Давнее обещание, знаете ли.

***

"Орион" бросил якорь бок о бок с "Императором"; лейтенант Карринг отдал приказ спустить шлюпку для капитана Фергюса, затем поднялся на квартердек. Отсюда прекрасно просматривалась палуба флагамана и лейтенант сразу увидел губернатора Бишопа в ярко-алом камзоле. Несмотря на комплекцию, губернатор проявлял несвойственную ему живость, яростно жестикулируя и подпрыгивая на месте. Карринг даже позволил себе усмешку. Причина подобной ажитации выяснилась довольно быстро. Над головами снующих туда-сюда матросов показались дула мушкетов, послышался лязг, и люди расступились.

Невеста его светлости

Арабелла Бишоп выехала на возвышенность и пустила кобылу в галоп по узкой тропинке вдоль гребня холма. Свежий ветер ударил ей в лицо, растрепал волосы. Но упоение скачкой прервал пушечный выстрел, внезапно донесшийся из форта. Девушка натянула поводья, придерживая лошадь и встревоженно глядя в сторону моря. Сейчас, в отсутствие ямайской эскадры, город оставался беззащитным перед любым мало-мальски серьезным противником. Однако опасения были напрасными, она узнала корабли: ямайская эскадра входила в гавань. Арабелла слегка поморщилась: это означало и то, что дядя вернулся домой. В последнее время он мог говорить только о своих планах поимки капитана Блада, и ей предстояло вновь выслушивать его мрачные прожекты и угрозы в адрес неуловимого пирата.

Кобыла перешла на шаг, затем, повинуясь твердой руке наездницы, остановилась. Отсюда открывался прекрасный вид на бухту. Арабелла не спешила продолжить свой путь, она любовалась бесконечно меняющейся и в то же время неизменной морской стихией. Она стала чаще приезжать сюда и подолгу смотреть на горизонт, где растворились белые паруса корабля, носящего ее имя.

Питер Блад... Уже больше трех месяцев прошло, как они виделись в последний — скорее всего, действительно в последний раз. И разве не она тому виной? Сколько же раз за это время она упрекала себя. Ведь если б не ее слова! Как можно было быть такой... глупой? Почему она с готовностью поверила грязным сплетням о капитане Бладе и не захотела выслушать его самого? Если бы можно было повторить тот разговор! Но Блад ушел так стремительно, а потом было уже поздно.

«Та история с мадемуазель д'Ожерон... Я потеряла голову. Были только гнев и ревность. Да, ревность, когда я представила себе... » - она сердито свела брови, оборвав ход своей мысли и чувствуя, что кровь приливает к щекам.

Она почти не спала той ночью, после откровений лорда Джулиана. А затем события понеслись с головокружительной быстрой. Захват "Ройял Мэри" адмиралом де Эспиноса, плен, английский корабль, вступивший в неравний бой с двумя испанскими галеонами и выигравший сражение. И невероятная встреча. Увидев Блада, идущего к ним по палубе "Милагросы", Арабелла на миг забыла обо всем, готовая броситься к нему. Однако как разительно отличался он, властный, пропахший порохом, только что вышедший из абордажного боя, от того образа мирного доктора, который она бережно хранила в своем сердце! В тот миг Блад казался ей олицетворением одного из языческих богов войны, алкающего крови и сеющего смерть. Арабелла вынужденна была признать себе, что он... пугал ее. Он пристально взглянул на нее и учтиво поклонился, но она в негодовании выпрямилась, и резкие слова сорвались с ее губ:

"Среди моих знакомых нет воров и пиратов, капитан Блад!"

Арабелла покачала головой. Все было слишком сложно. Но разве не ради того, чтобы спасти ее, он пошел на королевскую службу? Принял ненавистный ему патент? Так почему же она не желала признать очевидное? Если бы ревность и дальше не продолжала затуманивать ей разум...

"Если бы увидеть, если бы только на миг увидеть его, я бы попыталась все объяснить! А теперь... раз я оказалась глуха к голосу сердца, так и пенять не на кого".

Арабелла тяжело вздохнула и, бросив еще один взгляд на море, тронула кобылу каблуком. Она медленно ехала в сторону города, отпустив поводья и позволяя лошади самой выбирать себе путь, погруженная в свои противоречивые переживания. Умное животное проследовало прямиком к губернаторскому дому и остановилось перед воротами, изогнув шею и вопросительно косясь на свою хозяйку, только тогда Арабелла очнулась от своих дум.

Странно, но губернатор Бишоп не появился к обеду, хотя флагман эскадры уже давно бросил якорь на рейде. Не пришел и лорд Джулиан, который был частым гостем в их доме. Последнему обстоятельству Арабелла была скорее рада. Слишком настойчивым было его внимание на губернаторских приемах, слишком часто он позволял себе касаться ее руки, когда в этом не было необходимости. К тому же, у его светлости вошло в обыкновение попадатся ей в галереях дома и на дорожках сада — совершенно случайно, разумеется. Но от пристального взгляда Уэйда у Арабеллы оставалось неприятное ощущение.

Она распорядилась подать обед к себе в комнаты, ей не хотелось находиться одной в огромной пустой столовой. После полудня она спустилась в сад и устроилась на скамье в тени эбенового дерева, намереваясь углубиться в чтение недавно доставленного из Лондона романа мистера Баньяна. Но перепетии аллегорических скитаний Пилигрима не смогли увлечь ее. Она отложила книгу и встала, чтобы пройтись.

— Добрый день, мисс Бишоп! Вы позволите прогуляться вместе с вами?

К ней подходил лорд Уэйд. Арабелла учтиво ответила, пряча досаду:

— Добрый день, лорд Уэйд. Все ли благополучно было в плавании?

— Да, благодарю вас, более чем! — и он как-то странно, искоса, посмотрел на нее.

Он явно собирался что-то сказать, но Арабелла спросила:

— Вы не знаете, где мой дядя? Он не пришел к обеду.

— Не пришел? – удивился лорд Джулиан. — Вот как?

— Что-то случилось?

— Да, — он продолжал что-то обдумывать, хмуря брови, и наконец сказал: — Мисс Бишоп, ваш дядя три дня назад захватил капитана Блада.

Наверное, Арабелла побледнела, потому что лорд Джулиан обеспокоенно вгляделся в ее лицо.

— Вы уверены? – едва произнесла она чужими, помертвевшими губами.

— Конечно, я был на «Императоре», когда туда доставили пленника, и видел его.

— И мой дядя сейчас...

— Полковник Бишоп собирался допросить капитана. Нам нужны кое-какие сведения о его людях, если мы хотим очистить Карибское море от пиратов...

— Допросить?! – Арабеллу начала бить дрожь. – Вы хотите сказать... пытать?

— О, не волнуйтесь же, это вовсе не обязательно, – однако в голосе лорда Джулиана не было никакой уверенности. — Если Блад проявит сговорчивость и ...

— Не считайте меня ребенком, вы прекрасно осведомлены о намерениях моего дяди в отношении капитана Блада, он не раз делился ими! И то, что такой человек, как Питер Блад, никогда не... проявит сговорчивости!