Злой Морозов для Алёнушки

1. "Не сказка"

«Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?»

Именно эта фраза, сказанная добродушным тоном Деда Мороза, из старой сказки сейчас вспомнилась мне.

Может, потому, что я, окончательно и бесповоротно замёрзла. И если бы явился сейчас этот Морозко, я бы не стала деликатничать, а прямо заявила, что ног я не чувствую, рук тоже, да блин, я вообще ничего не чувствую. Я окоченела. Пускай сажает меня в свои сани и тащит в терем, и не надо мне никаких подарков за скромность и кротость. Я хочу лишь тепла для моих окоченевших конечностей, и сама уже готова приплатить любому, у кого есть печка…костёр…телогрейка…

Глупая была идея, ехать не пойми куда, почти перед самым Новым годом, надеясь на какое-то чудо. Да ещё в такой буран.

Сказки мне захотелось. Романтики. А вышло как вышло.

Шмыгаю замёрзшим носом и в сотый раз пытаюсь завести мотор. Но моя малышка даже уже не издаёт никаких звуков. Видимо, аккумулятор совсем сдох.

Машину неумолимо заносило, и скоро её не отличишь от огромного сугроба. Что делать, ума не приложу.

Выхожу из машины, но валит такой плотный снег, что понять, где я, невозможно.

Час назад, ещё, когда только начиналось всё это безобразие, меня обогнал автобус, и две легковушки, но больше на этой проклятой дороге никого не было.

Я до рези в глазах всматриваюсь в темнеющую даль, но кроме плотной пелены снега ничего не увидела. Кутаюсь в шубку и сажусь обратно в свою ласточку.

Тело пробирает озноб, когда задница в тонких джинсах касается холодного сидения. Воздух в машине стремительно остывает, и мои бедные конечности вместе с ним.

Я всё надеюсь, что кто-то проедет мимо, и мне помогут. Глупая надежда. Здравый смысл подсказывает, что надо брать окоченевшие ноги в замёрзшие руки, и валить по дороге пешком, хотя бы в ту сторону, куда ехал автобус, глядишь, куда-нибудь и выйду.

Но даже когда было видно, и снег не шёл так плотно, вокруг была сплошная целина снежных полей, с темнеющей полоской леса, и по данным навигатора, пока он ещё работал, ехать до «Глухарей» оставалось ещё не меньше нескольких километров. Осилю ли я их, в тонких джинсах, осенних ботинках, и искусственной шубке, на лёгкую кофту? Навряд ли.

Но сидеть здесь и медленно замерзать тоже не вариант.

Отличные перспективы, ничего не скажешь.

Ехала к жениху и померла по дороге.

Какая я идиотка! Помчалась в это захолустье, не подготовившись толком.

Экспромт наше всё.

Теперь вот замёрзну здесь насмерть.

Выудила заледеневшими пальцами из кармана телефон, обдумывая, кому звонить, брату, жениху, или лучше сразу в МЧС. Но пока я думала и вертела замёрзшими пальцами девайс, он приветливо моргнул и потух. Я только и успела на главном экране время увидеть и виджет температуры.

Семнадцать тридцать, минус восемнадцать.

Капец!

Ой, что делать-то?

Я постаралась реанимировать трубку, прижала к груди, надеясь, что он отогреется и оживёт, но что-то мне подсказывало, так просто я не отделаюсь.

Вот сейчас мне стало по-настоящему страшно. Нет, до этого тоже было, конечно, но сейчас, когда пропала связь, чувство обречённости достигло наивысшей точки, и я тоненько завыла, глядя в запорошенное окно машины.

Прав был мой братец, крутивший пальцем у виска, когда узнал, что я собираюсь встречать Новый год со своим, по его мнению, "малознакомым приятелем", так он выразился, и как я надеялась, в перспективе женихом, да ещё и сюрпризом решила нагрянуть к нему.

«Алёныч, ты крышей поехала!» - говорил Федька. - «Ты знаешь его всего три месяца, и то по переписке!»

«Да много ты понимаешь, Федька!» - фыркала я в ответ. – «Тоже мне знаток. Это любовь с первого взгляда!»

Ну, в нашем случае с Борисом, она была с первой строчки.

Мы нашли друг друга в одном чате, в обсуждении под книгой, жутко модного писателя. Наши взгляды совпадали во всём. Только я печатала своё мнение, не успевая его отправить, как то же самое прилетало от Бори. И наоборот.

Нам нравились одни и те же книги и фильмы. Мы слушали одну музыку и казались, были половинками одного целого.

Я не представляла себе утро, без его сообщений с пожеланиями доброго дня и вечера, без его милого «Спокойной ночи!». Не было ни дня, спустя три месяца, как мы начали общаться, чтобы мы не обменялись сообщениями и войсами. И голос у Бори был такой приятный, спокойный, уверенный.

И прав был мой братец, я немного поехала крышей и влюбилась в него по уши.

А совсем недавно, Боря спросил у меня разрешения позвонить по видео, и мы, наконец, увидели друг друга вживую, хотя я до этого не утерпела и порылась в его соцсетях, но там, на удивление было очень мало информации о нём, и фото, все которые были, оказались пейзажами дикой природы. Теперь понятно почему, Боря жил за городом, в посёлке «Глухари», и именно туда я сегодня не добралась.

2. "Дура"

- Емельян, останься, - ворчала тётка, любовно трепля у Гришки лохматую гриву. – Не видишь, какой буран надвигается?

Гриня, хоть и был уже взрослым, десять как-никак, а к тётке ластился. Не хватало ему всё же женского тепла, материнской любви.

- Не, тёть Маш, поеду. Заморожу дом, потом не отогрею. После праздников приеду, пацанов заберу.

Тётка только вздохнула, знала, что меня хрен уговоришь. Да и реально, застрять у неё на все праздники, это значит слушать стенания по поводу моей неправедной холостяцкой жизни, Катьки-вертихвостки, что похерила всё на свете, и, бросив детей, смоталась с олигархом в Дубай.

Мне это всё на хрен не упало. Я и сам всё знаю, и про жизнь свою, и про жену непутёвую.

И дом, конечно, это отмазка, нормально я его протопил, на день, а то и на два, тепла хватит. Но я уже и с Анькой договорился, разврат под ёлочкой устроить. Она, затейница такая, и неприхотливая, мозг не ест, даёт во все места и в жёны не набивается.

Отличный Новый год, я считаю.

Притянул старшего сына к себе, сжав в объятиях.

- Тётю Машу слушать, как меня. За братом следить, - напутствовал я.

Гришка кивал, тяжко вздыхая.

Тётка строгая у меня, им с Никиткой здесь никакого раздолья.

- Никита! – крикнул я, отпуская Гриню.- Спустись, попрощаемся!

Но младший, как надулся с самого утра, когда узнал, что Новый год они у тётки зависнут, так и не разговаривал.

Никита чисто моя порода. Сам иногда страдаю от этого, и себя всегда в его упрямом характере узнаю́. Не сдвинуть, если что в голову вбил.

- Ладно, подуется и перестанет, - заворчала тётка, больше досадуя на меня, чем на мальчишек. – Езжай уже, а то занесёт по дороге.

Коротко прощаюсь с ней и Гриней, кричу Никитосу, но он так и не отзывается. Плюнув, выхожу на улицу.

Погода на изломе. Тучи налились тяжестью, уже даже немного прорывает, пока, правда, только мелкой шелухой, но впереди и вправду буран. Надо успеть до дома добраться. Дорога хоть и не дальняя, но ехать наугад, если пойдёт снег, то ещё удовольствие.

Подхожу к машине, стоящей во дворе.

Стягиваю короткую дублёнку, кидаю на сиденье, рядом с водительским, встаю на высокую подножку своей Тундры, и, оглянувшись на тёткин дом, замечаю в окне на втором этаже, лицо Никитки.

Смотрит так надрывно, что даже моё чёрствое сердце вздрагивает.

Чёрт, может остаться. Хрен с этой Анькой.

Машу сыну, а он мне в ответ язык показывает.

Вот засранец!

Сжимаю кулак, выставляю напоказ, и Никита тут же скрывается из виду.

Ладно, я всего лишь на пару дней их оставляю. Что им со мной делать? Смотреть по телеку новогоднюю фигню?

Не приготовлено ничего, не украшено.

А у тётки им лучше будет. Она их и на ёлку вытащит, и накормит всякими угощениями.

Скрепя сердце, сажусь в машину, скидываю шапку на дублёнку, оглаживаю бороду, на которую уже осел мелкий снежок, и проверяю трубку.

Со службы тишина.

А вот по прогнозу, в ближайший час, ожидается снежный буран, заносы на дорогах, плохая видимость.

Завожу мотор, врубаю радио.

Авось проскочим.

Но как только выезжаю на трассу, понимаю, что ни хрена мне не повезёт. Мелкий грох, постепенно превращается в лохматые хлопья, увеличивает плотность, и вот уже через пять минут видимость почти нулевая, впереди завеса снега.

Сбавляю скорость, убираю звук, до боли в глазах всматриваюсь в даль, слежу за дорогой. Но на трассе пустынно, и, слава богу, глядишь, таким Макаром и доеду.

Вокруг всё белым-бело, одни сугробы по обочинам…

Что за?!

Торможу и сдаю назад.

Один из сугробов чёт огромный очень, непропорционально.

Паркуюсь у обочины, и, накинув дублёнку, осторожно иду к подозрительной куче снега.

Видимости, конечно, никакой, — накаркала тётка. Пару шагов от моей Тундры, и её почти и не видно.

Подхожу к сугробу, который на поверку оказывается малометражной тачкой, типа дамская такая.

Счищаю снег с окна, пытаюсь рассмотреть, что внутри, может, просто бросили тачку.

Ни хрена не вижу и навскидку дёргаю ручку, и дверца поддаётся, и на меня тут же ухает спёртым воздухом и перегаром, который вырывается из салона машины.

На водительском, под пушистой шубой, свернувшись калачиком, спит баба.

Наклоняюсь над ней, параллельно оглядываю обстановку: развороченная сумка, раскиданные вещи, початая бутылка коньяка, рассыпанные конфеты. Нахожу пульс на шее.

Есть. Живая.

Дура! Нашла время бухать!

3."Ёкарный бабай, Алёна!"

Мне снится странный сон, что вокруг всё белым-бело, хрустко, сверкающе, и совсем не холодно.

Наоборот, мне так хорошо, тепло и мягко.

Я лёгкая и пушистая, как тот снег, что повсюду. Я падаю вместе с ним, но земли так и не достигаю, с каждым разом взмываю в белую хмарь, ловя снежинки языком, и глотаю их, совсем не боясь простыть. И на вкус они фруктовые, сладкие, сочные…

А потом внезапно падаю на землю, и меня придавливает чем-то тяжёлым, так что я вздохнуть не могу.

Разлепляю глаза, но понимаю, что всё ещё сплю, потому что, на меня сверху сердито смотрит… Морозко! Да тот самый, как в советской сказке. С белой бородой и кустистыми бровями.

Только вид у него несказочный совсем, и ни разу не дружелюбный, как положено всем добрым героям. Это не тот Морозко, от которого я ждала помощи, замерзая в машине. Нет. Этот оказался злым и грубым, а ещё лапал меня за зад, когда нёс в свои тёплые сани. И ругался так забористо, что у меня уши в трубочку сворачивались, и всё время что-то хотел, что-то требовал.

Странный какой-то.

Ворчал, хмурил свои косматые брови, а из-под них глаза карие, добрые. Да и руки у него сильные, ладони широкие и горячие, а сердце так гулко билось в груди, когда к себе прижал, и пахло от него вполне по-человечески и по-мужски. Бензином, ментолом и потом. И почему-то очень притягательно для меня. Хотелось прижаться теснее к широкой груди и греться дальше, положить голову на плечо. И чтобы он не ругался, а спел мне что-нибудь, своим низким красивым баритоном.

Нам с Федькой, папа, в детстве часто пел.

Но этот не пел. Закутал меня в свою шубу, терпко пахнущую им самим, и уложил в свои сани, и так мне стало уютно и хорошо, что я провалилась в это тепло, думая о том, что, наверное, у Морозко, что-то случилось, раз он превратился в такого грубияна.

Голова немного кружилась, и я прикрыла глаза, вспоминая вальс снежинок, и в их неспешном танце, то и дело, всплывало его хмурое лицо. Я тянулась к нему, чтобы разгладить эту глубокую морщинку на его лбу, и каждый раз оно растворялось в снежной хмари, неуловимое и неизменно строгое.

А потом как-то резко всё прекратилось.

Стало тихо и душно.

Глаза открыла. Ещё и темно.

Где я, непонятно. Но то, что это реальность, сомневаться не приходиться. Ни тебе причудливых видений, ни снега сладкого и тёплого, ни…Морозко красивого и сурового.

Вся та восторженная галиматья, навеянная коньяком, моментом выветрилась из моей головы.

Ёкарный бабай, Алёна!

Так, папа говорил, когда я влипала в очередную передрягу. А влипала я в них часто.

Ох, папочка, опять твоя доченька по самые помидоры вляпалась.

Только сейчас поняла, что не могу пошевелиться, вообще, как младенец спутана, каким-то жарким одеялом.

Божечки!

Ничего не видно, ни звука вокруг, только запах знакомый, не пойму что это. Что-то тёплое из сна.

- Эй, - почему-то шёпотом проговорила я в темноту. – Тут кто-нибудь есть?

Темнота не ответила, но рядом, явно кто-то пошевелился. И от этого стало так страшно.

- Эй, - решилась прибавить громкости и попыталась дёрнуться, да только не рассчитала и свалилась.

Оказывается, я лежала на чём-то невысоком, но неожиданное падение оказалось малоприятным. Тело надёжно было защищено одеялом, а вот голова, лицо.

В общем, шмякнулась я лбом обо что там, об пол, наверное, не видно же ничего, неожиданно и больно.

- Ой-ой-ой! – завыла, забившись всем телом, в желании дотянуться до раненого места и вдруг распуталась.

Скоропостижно обретённая свобода обрадовала так, что я забыла о боли, и замерла, ощупывая себя, в желании убедиться, что всё на месте.

Руки, ноги целы.

Одета.

Голова немного болит, то ли от удара о пол, то ли от коньяка. А может, всё разом.

Хочется пить, но терпимо.

Рядом кто-то мягко приземлился, муркнул, вмешиваясь в мою самодиагностику, и я слепо посмотрела в ту сторону.

Кот или кошка.

- Кис-кис, - позвала навскидку, протянув на звук руку.

Мягкая башка боднула меня совсем с другой стороны. Я почувствовала, как прижалось горячее шерстяное тельце к моему боку, и в пространство полилось громкое урчание. Я на ощупь, провела по мягкой шёрстке, громкость добавилась, и трение тоже стало интенсивным.

- Хороший, хороший, - гладила я невидимого кота, забыв совершенно, про своё положение.

А ведь я, не пойми где. И как я сюда попала?

А вдруг это Борис, приехал и спас. И сейчас я у него?

Чушь, конечно!

Он и знать не знает, какой я ему сюрприз решила устроить.

Ну а с другой стороны, вдруг Федька, не дозвонившись до меня, позвонил Боре, всё ему рассказал, и тот пустился, преодолевая метель на мои поиски. Нашёл меня, замёрзшую, без сознания, и привёз к себе. А сейчас уже ночь.

4. "Влечение"

Вот смотрю на эту идиотку, и пожалеть хочется, и напугать так, чтобы в следующий раз думала, что делает.

Стоит, трясётся, только глаза из-под волос сверкают.

Ещё Люська, зараза облезлая, опять в дом пробралась, наверняка Гриня её запустил тишком, чтобы я не знал. Пожалел ветошь эту, всё никак не сдохнет. Старая, худющая, ей, наверное, лет пятнадцать. Я этот дом строил, ещё пацанов и в помине не было, она уже вот такая была, облезлая да худая, а сейчас и подавно. Гриня с самого младенчества её приручить пытался, да что там, первое слово у него было «мяу». А Люська, которая может и не она совсем, это я так её навскидку назвал, да привязалось, то приходит, то уходит. Кошка, что с неё взять.

- Ой! – громко вякает идиотка и падает на свой зад.

Она всё это время пятилась от меня, вот и запнулась об порожек.

Как в темноте-то не расшиблась, когда сюда пёрлась?

Сидит, потирает свою пятую точку, в глазах слёзы застыли, и опять во мне это странное смешанное чувство, жалости и умиления её хорошеньким личиком, а если посмотреть пониже, где тонкая кофта облегает плотно её грудь, то и вообще всякая пакость в голову лезет.

Чёт я голодный такой! Затянул с воздержанием, на детей встаёт.

- Тебе лет-то сколько, Алёнушка? - вдруг решил прояснить, а то припрут за малолетку.

- Двадцать три, - пролепетало это восторженное создание, сейчас, правда, немного пожёванное.

- М-м-м, - протянул многозначительно и подошёл ближе.

Свет падал в коридор из моей комнаты. И её лицо было особенно бледное в этом полумраке, а глаза как два омута, в которых плескался ужас и надежда.

- Взрослая уже, - улыбнулся криво.

Мне Катька всегда высказывала. Говорила, что стоит мне так улыбнуться, и у неё вкус лимонов во рту появлялся.

С того времени много воды утекло, и я своё умение отточил до совершенства.

Вижу по дрогнувшим плечам Алёнушки, что её пробрало.

- Уважаемый, Морозко… - начинает она дрожащим голосом.

- Слушай, ты блаженная, что ли? Какой я тебе Морозко? Ты сказок в детстве пересмотрела или реально ку-ку?

- Я просто не знаю, как к вам обращаться, - заикается от страха.

Чёт я перестарался. Вон, аж трясётся вся.

- Обращайся ко мне Емельян Константинович Морозов, - отступил на шаг, а то ещё кони двинет от страха, тогда точно посадят.

- Морозов, почти Морозко, - вдруг нервно хихикает эта дурочка.

- Реально долбанушка, - обречённо выдыхаю я.

- Сами вы…- насупилась Алёнушка и стала походить на маленького взъерошенного ёжика, и снова это желание утешить, успокоить, а там и пожамкать можно.

Тьфу ты! Ересь всякая в голову лезет!

- Ты давай не зубоскаль, не доросла ещё, - ворчу на неё, а сам на себя злюсь, что какие-то непонятные вибрации к этой пигалице чувствую.

Несуразная же какая-то, несмотря, что есть выдающиеся части фигуры, но как рот откроет, хоть стой, хоть падай.

Заладила, херню какую-то! Морозко! Морозко!

Выползла чего-то посреди ночи. Спала бы и спала. Но нет, она по всем заветам алкоголиков, решила пошататься ночью, нервы мне сделать.

Еле до дома добрались сквозь этот снегопад. Сыпало так, что наверняка тётка Маня, смотрела в окно и крестилась, поминая бога всуе. Я же просто матерился, потому что не видно ни хера, и я пёр на одном упрямстве, да ещё благо, что машина у меня, танк, и всё равно чуть поворот не пропустил. Хорошо, что я эти места, как свои пять пальцев знаю, а то до сих пор бы по лесу плутали.

Вымотался с дорогой так, что когда добрались, сил хватило, достать из машины, находку свою, отнести в комнату к Никитке, замотать в одеяло, и самому уволится спать.

И чего подорвалась, и исполнять начала? Утром бы всё прояснили.

- Отпустите меня, пожалуйста, Емельян Константинович, - проблеяла Алёнушка, тонким просящим голоском.

- Да кто ж тебя держит? – хмыкнул я и потянулся до хруста в костях, и случайно взгляд её поймал заинтересованный на одном моём конкретном месте.

Вот же зараза. Ну, на хрена так смотреть, ещё и снизу вверх.

К члену моментально прилила кровь, и я решил ретироваться от греха подальше.

- Можешь валить на все четыре стороны, - кинул ей на ходу, пытаясь привести в норму разбушевавшуюся фантазию. Перед глазами так и стояла картина того, как я подтягиваю эту пигалицу за подмышки, усаживаю на свои бёдра и, стянув тонкую кофту, прижимаю к стене.

Пиздец, надо срочно потрахаться.

Возвращаюсь в свою спальню, вырубаю свет и заваливаюсь на развороченную кровать, зарываюсь головой в подушки и пытаюсь воскресить образ Аньки. Но вместо сисястой брюнетки, перед взором только бедолага-Алёнушка, со своими голубыми глазками, да ладони мои на её белом теле.