Змеиная тропа

Глава 1. Храм

Змеиная тропа. Глава 1

Ятры

В якинорских лесах как раз пробудилась вся мошкара, и теперь целые стаи насекомых набрасывались из каждого куста. Стояла беспощаднейшая жара, а ведь это было только начала мая. Вагра вздрагивала каждые несколько секунд, у неё болели уже все мышцы от необходимости постоянно стряхивать с себя что-то живое и кусачее. Совсем хрупкая на вид наитка терялась среди огромных листьев, а когда пробиралась через кусты, то на поверхности торчали лишь её тонкие чёрные ушки. Макари была куда спокойнее — толстокожая и выносливая акрейка была готова смириться с тем, что сегодня у неё станет меньше крови, а чесотка от укусов её будто бы и вовсе не беспокоила. Но вот третий участник их скромной компании, Абри, будучи весьма ипохондричным и впечатлительным существом, уже в который раз повторял, что если его укусит что-то, то он обязательно умрёт от аллергии. Этот белый хин, женственный настолько, что абсолютно каждый принимал его за девушку, был ещё бледнее обычного от перспективы перемещаться по лесу несколько дней, а то и несколько недель, если они не найдут нормальную дорогу.

Вагра сверкнула в полутьме деревьев тусклым облачком искр, и насекомые вблизи неё осыпались на землю горсткой трупиков. Она тяжело вздохнула.

— Я бы не советовала так делать, — хмуро напомнила Макари. — Мы не знаем, как далеко храмовники.

— Да чтоб они все провалились… — пробормотала наитка. — Неужели они правда могут нас обнаружить?

— Я сама видела те штуки, которыми они пользуются.

— И что это за штуки?

— Не знаю, но они похожи на трубы. Курама сказал, что внутри них металлы, которые чувствуют мадженту и дрожат, как колокольчики. Это всё, что я поняла. Храмовники ходят с ними последние месяцы, им выдали такие вдоль всей границы.

— Почему я не осталась дома? — простонала Вагра. — Почему именно мы идём туда?

— Потому что больше никого не осталось, — раздражённо произнесла Макари. — Хватит жаловаться, ты только угнетаешь остальных.

— Тебя вообще ничего не угнетает в этом мире. А Абри… ну, он всегда такой.

— Какой «такой»? — возмутился хин. Голос у него тоже был слишком высоким для мужчины.

— Я держусь только потому, что не хочу стать такой, как ты.

— Каким «таким»? — ещё более недовольно произнёс он.

— Хватит, — велела акрейка. — Разговаривать тоже следует меньше. Или хотя бы тише.

Они спустились вниз к реке. В случае с Абри — скатились, потому что он не успел вовремя увидеть овраг. Поднимаясь с травы, он стал бешено стряхивать со своего походного анкари всё живое, что могло успеть на него сесть.

Речка была узкая, но перепрыгнуть её или перейти по какой-нибудь насыпи не представлялось возможным. Мало того, она была ещё и очень быстрой, и кого-нибудь, кроме Макари, могло запросто снести. Они встали у берега и задумчиво посмотрели на воду.

— Придётся подниматься выше, — решила акрейка.

— Почему не спуститься?

— Там она будет шире, я точно помню.

— Так ты уже была здесь?

— Я родилась здесь, но уехала я давно. Хотя, этой зимой я тут была, но зимой и дороги другие совсем.

— Не хочу подниматься, — простонала наитка. — Я уже ног не чувствую.

— То ли ещё будет. Идти нам ещё очень долго.

— Разве привала не будет?

— Если Курама скажет, то будет.

— Где он? Почему он идёт отдельно?

— Он умеет летать и двигается гораздо быстрее, мы его только задерживать будем. К тому же, у него куда более важные дела — он отвлекает от нас беду.

— Почему ему можно летать, а нам даже комаров убивать нельзя? Разве его не заметят?

— Она же сказала, что он их отвлекает, дура. Ты чем слушаешь? — вспылил Абри.

— Сам ты дурак! И вообще не смей со мной разговаривать.

— Больно надо.

Макари грозно посмотрела на них обоих, и они притихли. Будучи старше них лет на пять минимум, она была им кем-то вроде старшей сестры, вынужденной присматривать за нерадивыми детьми. Вагре было лет шестнадцать или чуть больше. Абри божился, что ему все двадцать, но верилось в это с трудом — с его внешностью нельзя было угадать даже пол, не то что возраст.

— Поторопимся, — скомандовала акрейка, забираясь наверх. Её мощные ноги легко преодолевали подъёмы, а вот остальные едва ползли. Её это не раздражало — Макари с детства была крупнее других и уже привыкла, что ей всё даётся на порядок легче. В их возрасте она уже вымахала почти до шести футов, а потом продолжала увеличиваться, но уже, в основном, вширь. Она поправила выбившиеся из пучка волосы, не мытые уже целую вечность. Загорелое лицо акрейки было ещё темнее обычного из-за грязи, она вообще походила на дикарку, да и остальные выглядели не лучше. Хуже всего приходилось, опять же, Абри, который то и дело пытался очистить свои белоснежные волосы от грязи, как будто от этой чистоты был какой-то прок.

Чем выше они поднимались, тем реже становились деревья. Эта часть горы обильно обдувалась ветром, и растительность тут не приживалась, что было, конечно, плохо, ведь путешественники пытались оставаться незамеченными. На такой голой местности внимательный глаз мог заметить их даже с нескольких километров. Конечно, их зелёные накидки немного спасали ситуацию, но длинные тени от закатного солнца всё портили.

Глава 2. Жара

Змеиная тропа. Глава 2. Жара

Анилин

Анилин Драккай был совсем не похож на своего брата, ни внешне, ни характером. Кто-то мог бы даже сказать, что они не родные, однако отец был полностью уверен, что в обоих отпрысках течёт его кровь, хотя прекрасно видел, что в младшего сына её почему-то натекло гораздо меньше, чем хотелось бы.

Если у Валира были светлые волосы матери и её же водянистые серые глаза, то Анилин унаследовал тёмную и жёсткую шевелюру, густую щетину чуть ли не с шестнадцати лет и бесконечно тёмные глаза под хмурыми бровями. Единственное, в чём ему повезло меньше, так это в росте — Валир умудрился вымахать выше него почти на полголовы. «Настоящий мужик растёт вширь» — говорил отец. Вот только вширь Анилину расти совсем не хотелось.

— Пропал? — переспросил он, брезгливо держа в руках распечатанное ещё до него письмо, буквально изрезанное кем-то из цензоров. Обратным адресом значилась то ли часовня, то ли монастырь на самой окраине Якиноры.

— Да. Конгрегаты уже всё прочитали, а я здесь только для того, чтобы передать приказ, — устало ответил секретарь префектуры, в которой Анилин имел честь и несчастье сидеть, страдая от жары и тоски.

— Мне ехать в эту дыру? — поднял на него глаза Анилин. — Что он вообще там забыл? Это отец отправил его туда?

— Откуда же я знаю? — удивился наит. — Он ведь твой отец, тебе виднее.

— Зная моего отца… не думаю, что я знаю сильно больше остальных, — лерн устало вздохнул и налил из графина немного воды в деревянную пиалу.

— Можно немного водички? — жалобно попросил секретарь. — Иначе, клянусь, умру прямо здесь.

— Да пожалуйста. Жара какая-то лютая нынче, — Анилин пододвинул к нему пиалу.

— Огромное спасибо.

— Я, конечно, могу понять многое, но до сих пор не могу взять в толк, как Конгрегации пришла идея запретить кружки, — задумчиво произнёс он.

— Кружки ассоциируются с кабаками. Так, кажется, звучит официальное объяснение, — выдохнул наит, смочив горло.

— Но кабаки запретили ещё два года назад.

— Не могу знать, что всё это значит. И, если честно, — хмуро добавил он, — и не хочу знать. Дел и так слишком много, а за думанье мне не платят.

— И кому мне писать, чтобы собрали солдат? — нахмурился Анилин. — Я уже вообще не понимаю, как тут всё работает. Последний раз я выходил отсюда в роли военного года два назад.

— О, я всё сделаю, — заверил его секретарь. — Положись на меня.

— Ещё воды?

— Да, если можно.

Он снова жадно осушил пиалу.

— Ну, я пойду.

— Давай, не умри там.

Анилин задумчиво поглядел на удаляющуюся фигуру наита с пораженчески опущенным к полу хвостом, перевязанным тёмно-бирюзовой лентой, на графин, бросавший на стол пузырящиеся блики, на пиалу, символизирующую аскетизм и безумие, на письмо, предвещавшее непрошенные проблемы и лишние движения.

Отец посадил его работать сюда сразу после военной академии. Грубо говоря, тот сам напросился куда-нибудь подальше от осточертевшей ему казармы, но даже не представлял, что всё закончится натуральным заточением. За последнюю пару лет он едва ли выбирался куда-то дальше улицы, по которой доставлял своё уставшее тело домой. В двадцать с небольшим лет его спина болела так, словно ему было уже лет сорок, а необходимость постоянно писать довела до хронической боли в запястье, из-за чего ему даже стало сложно держать в руках меч, а ведь именно его, а не перо, он собирался держать большую часть своей жизни. В такие моменты он яростно завидовал своему младшему брату-недоумку, от которого вообще никто и ничего не требовал. За что ему свалилась на голову такая свобода? Почему отец не затолкал его насильно в казарму, как он сделал это с Анилином и ещё одним сыном? Да даже дочь он воспитывал куда более сурово. И теперь, после всего этого, нужно было ехать к наяту на рога, чтобы понять, что же с ним могло случиться. Да что угодно могло, ведь это был Валир.

Анилин грузно поднялся и размял несчастную спину. Вынужденный целый день сидеть в тесном камзоле с огромным воротником, он буквально превращался в потную лужу. От малейшего движения он чувствовал свою мокрую спину, и лерна корёжило от мерзости. Униформа служащего была регламентирована чуть ли не небесной канцелярией, и, если бы ему вздумалось расстегнуть хоть одну пуговицу, это был бы скандал. А ведь лето ещё даже не началось, и он с ужасом представлял, что случится, когда температура поднимется ещё выше. Хоть бы пошёл дождь. Он мечтал о нём, он был готов отвернуться от Единого бога и обратиться к любому другому, если он готов пролить хоть каплю на эту жаровню. Анилин не был особо религиозным, но, конечно же, никогда в жизни не признался бы в этом вслух.

Чёрная штора, прижатая к подоконнику здоровенным кирпичом, не спасала. Открытые настежь окна, гонявшие по кабинету сквозняк, тоже. Солнце желало высушить эту проклятую землю, охваченную глупой священной войной.

Анилин задумчиво потрогал свой живот, который за последние пару месяцев раздался настолько, что перестал влезать под одежду и норовил прорваться наружу. Это было печально, гораздо печальнее, чем многие другие вещи в его жизни. Научившись более-менее контролировать и подчинять себе мир вокруг, он не мог совладать с собственным организмом. Он снова вспомнил своего тощего братца, похожего на ожившего скелета, и скривился.