Знахарка особого назначения

Глава 1

Говорят, в нашем лесу водятся волки-оборотни. Говорят, русалки в омуте поют так, что мужики с ума сходят. А еще говорят, что старый колодец у мельницы исполняет желания. Лично я попросила у него, чтобы корова тетки Марфы перестала по ночам мычать под моим окном. На следующее утро корова онемела. В прямом смысле. Пришлось ее лечить. С тех пор я поняла: будь осторожна в своих желаниях, особенно если у тебя дар налаживать и портить жизнь всему живому. И уж тем более — не верь деревенским сплетням.

Самая большая нечисть в наших краях — это не оборотни, а скука. И комары. Комары, клянусь, были бы страшнейшими тварями империи, сумей они хоть чему-нибудь научиться. А скука… от нее не спасешься ни зельем, ни заговором.

Вот и сейчас, разминающая у станка глину для новых горшков, я чувствовала, как она разливается по жилам густой и тягучей, как кисель. Даже ткань жизни вокруг — та самая, что я вижу вместо обычного мира, — казалась сегодня ленивой и сонной. Тонкие серебряные нити, опутывающие каждую травинку, каждую букашку, пульсировали лениво и неохотно. Я потянулась к пучку сушеной мяты на балке, чтобы вдохнуть ее аромат и прогнать дремоту, и чуть не опрокинула кружку с отваром.

— Эх, Лиска, — проворчала я сама себе. — Соберись, а то так и просидишь всю жизнь в этой глухомани, леча коров от немоты и слушая, как старики на завалинке пугают друг друга столичными ужасами.

Столица. Этот город представлялся мне огромным, шумным организмом, где жизненные нити сплетались в такие сложные узоры, что голова могла пойти кругом. И одновременно — рассадником всякой чуши, которую несли купцы. Якобы там алхимики превращают свинец в золото, а по мощеным улицам разъезжают кареты, запряженные невиданными зверями.

Впрочем, одна напасть из тех, что приписывали столице, оказалась самой что ни на есть реальной. И пришла она прямиком к нам, в Заборье.

Сначала занемог скот. Куры дохли, овцы ложились и не вставали. Потом болезнь перекинулась на людей. Не чума, нет. Что-то другое. Жизнь из них просто утекала, как вода из дырявого ведра. Их нити истончались, тускнели и рвались на моих глазах, и я была бессильна это остановить. Я могла зашить рану на энергетическом уровне, ускорить срастание кости, даже прогнать лихорадку. Но как бороться с пустотой?

Староста уже поговаривал о порче и о том, что не мешало бы найти крайнего. А крайняя, как вы понимаете, была одна — девка, которая слишком уж хорошо разбирается в травах и к которой слишком часто ходят на поклон. Девка по имени Алиса, которую за глаза звали Лиской за острый язык и нелюдимость.

Поэтому я действовала тайком. Ночью, пока деревня спала, я пробиралась к домам заболевших и клала под порог пучки особых трав, сплетенные в форме защитного узла. Я насыщала их собственной силой, заставляя пульсировать ярче, создавая слабый щит против той невидимой хвори. Это выматывало, как будто я таскала на себе мешки с мукой целый день. Но люди пошли на поправку.

И вот, в ту самую ночь, когда я, изможденная, возвращалась от маленькой Маши, дочки кузнеца, я их увидела.

Всадники.

Они выехали из леса, как призраки, беззвучно, окутанные предрассветной дымкой. Их было человек десять, и даже сквозь пелену усталости я почувствовала — с ними что-то не так. Их жизненные нити были… иными. Не естественными, а какими-то кованными, жесткими, как стальная проволока. Они горели холодным, ровным светом, без единого всплеска эмоций.

А во главе — он.

Я не видела его лица в темноте, только ощутила его. Его нить была самой яркой и самой твердой. Она не пульсировала, а вибрировала, словно тетива натянутого лука. От него исходила такая уверенность и мощь, что воздух вокруг казался гуще.

«Вот черт, — мелькнуло у меня в голове. — Настоящая нечисть. И, кажется, похуже любого оборотня».

Они проскакали через спящую деревню прямо к дому старосты. А я, прижавшись к стене сарая, поняла: моя скучная жизнь только что закончилась. И неизвестно, увижу ли я еще рассвет.

Утром они пришли за мной.

Я как раз возилась в огороде, делая вид, что полю грядки с луком, а на самом деле подпитывая их, чтобы росли крепче. Калитка распахнулась с таким треском, будто ее вышибли плечом.

На пороге стоял Он. Теперь я могла разглядеть его при свете дня.

Высокий, плечистый, в мундире цвета стальной щетины, от которого пахло дымом и холодной сталью. Лицо — резкое, скуластое, с жесткой линией рта и глазами, цвет которых я не разглядела, но в которых читалось одно — безразличная решимость. В его жилах текла не кровь, а расплавленный металл, я была уверена.

Рядом топтался староста, бледный, как полотно.

— Вот она, ваша высокоблагородие, — залепетал он. — Алиска Воронцова. Сиротка. По травам… это она шарлатанствует малость, народ дурит…

Я медленно встала, отряхивая землю с колен. Сердце колотилось где-то в горле, но я знала — главное сейчас не подать вида.

— Шарлатанствую? — переспросила я, наклоняя голову. — Это ты, дядя Мирон, на прошлой неделе приходил, чтобы я тебе от геморроя зелье заварила? Или это не ты, а твой брат-близнец, такой же лысый и краснолицый?

Староста побагровел и отшатнулся, как от гадюки.

Капитан — я уже поняла, что он капитан по манере держаться и по нашивкам на мундире — даже бровью не повел. Его взгляд скользнул по моей засаленной понёве, по простой рубахе, по рукам в земле.

Глава 2

Мое путешествие к «светлому будущему» началось с того, что я облаяла капитана с ног до головы, когда он попытался посадить меня в седло к одному из своих солдат.

— Ручки-то у меня есть, — заявила я, упираясь взглядом в Воронова. — И ножки тоже, слава тебе Господи. И к лошадям я отношусь куда лучше, чем к иным двуногим. Так что свое задубевшее от важности тело я намерена нести самостоятельно.

Капитан, который собирался уже отдать приказ, замер. Его серые глаза сузились.

— Ты будешь ехать так, как я скажу.

— А я буду ехать так, как мне удобно, — парировала я. — Или вы хотите, чтобы вашего бравого солдата всю дорогу тошнило на шитый золотом мундир? Я же предупредила — укачивает. А от тряски затылком о кирасу — так и вовсе кондрашка хватить может. Вам такая обуза на руках нужна?

Один из легионеров, тот самый, что фыркнул в прошлый раз, снова издал какой-то звук, на этот раз придушенный. Воронов медленно повернул голову в его сторону, и звук тут же прекратился. Потом его взгляд вернулся ко мне. В нем читалось холодное любопытство, будто он изучал редкий и противный вид жука.

— Ладно, — сквозь зубы произнес он. — Коня ей. Серого. И привяжи ее повод к своему седлу, Артем. Если попробует бежать — стреляй в лошадь.

«Серый» оказался кротким мерином по кличке Гривка, который пах сеном и добротой. Его жизненная нить была спокойной и ровной, как лесная речка. Я провела рукой по его шее, шепнула пару ласковых слов, насыщая его легкой энергией, чтобы он не пугался моего нервного напряжения. Гривка блаженно фыркнул.

— Видишь, — сказала я Воронову, уже сидя в седле. — И он меня понимает. А ты — нет. Жаль. Могли бы поладить.

Капитан проигнорировал мое замечание, ловко вскочил на своего вороного жеребца — огромного, норовистого зверя с плетью вместо хвоста — и тронул отряд в путь.

Так начался мой великий исход из Заборья. Я не оглядывалась. Что там видеть? Дымок над трубой, которую уже топила новая жилица, подобранная старостой для «охраны» моего добра? Нет уж, спасибо.

Первые несколько часов мы ехали молча. Легионеры, как и их командир, были людьми неразговорчивыми. Они общались короткими, лаконичными фразами, их движения были выверены и экономны. Я изучала их. Их «нитей» я толком не видела — что-то в их амуниции, возможно, те самые артефакты, мешало четкому восприятию. Но общее впечатление было — стальной монолит. Без трещин. Без слабостей.

А потом меня начал донимать голод.

— Эй, капитан! — окликнула я Воронова, который ехал впереди. — А плану питания на этот вояж у вас какой? Или вы намерены кормить ценного пленника подножным кормом? Я, между прочим, после болезни Маши, дочки кузнеца, еще не отошла. Силы не те.

Он даже не обернулся.

— Доедим до постоялого двора — поешь.

— А до постоялого двора далеко?

— Далеко.

Я вздохнула и порылась в своей котомке, что лежала притороченной к седлу. Староста, трусливая душа, все-таки позволил мне кое-что собрать — смену белья, сушеные травы, горбушку хлеба и кусок сала. Доставая хлеб, я нарочно уронила сверток с травами. Пучки рассыпались по дороге.

— Ой! — воскликнула я с притворным ужасом. — Беда!

Воронов наконец-то обернулся. Его взгляд упал на рассыпанные растения.

— Что это?

— Лекарства, ваше высокоблагородие! — запричитала я, спешиваясь и начиная собирать их. — Без них я никуда! Вот это — от лихорадки, это — для заживления ран, а это… — я подняла пучок с мелкими синими цветочками, — …это от твоей бессонницы и зажатых челюстей. Вижу же — по ночам не спишь, а зубы так сжимаешь, что искры летят. Принимай по три цветочка перед сном, будешь человеком.

Солдат Артем, тот самый, что был привязан ко мне поводом, снова подавился смехом. Воронов посмотрел на него так, что у бедняги, кажется, волосы поседели моментально.

— Садись и не притворяйся шутом гороховым, — бросил он мне. — Твои фокусы меня не интересуют.

— Это не фокусы, — возразила я, забираясь обратно в седло. — Это диагноз. И он бесплатный. Цени.

Мы поехали дальше. Следующую свою атаку я провела, когда нам навстречу попалась телега с сеном. Лошадь, впряженная в нее, хромала. Я тут же это заметила.

— Стой! — скомандовала я, и к моему удивлению, отряд на секунду замедлил ход. Я указала на бедное животное. — Видишь? Задняя левая. Воспаление сустава. Ей больно.

Воронов вздохнул. Впервые за всю дорогу. Звук был таким, будто из него выходило все терпение разом.

— И что?

— И что? — возмутилась я. — Так нельзя! Нужно помочь!

— Мы не коновалы. У нас есть задача.

— Задача — доставить меня. А доставите вы меня быстрее, если я сейчас слезу, потрачу пять минут и сниму ей воспаление. Иначе она через пару верст рухнет, а мужик останется без лошади. Тебе это надо? Или у вас в Легионе клятва Гиппократа не в почете?

Капитан повернулся в седле, и в его глазах я впервые увидела не просто холод, а искру настоящего, неподдельного гнева.

— Слушай меня внимательно, девица, — произнес он тихо, но так, что каждое слово впивалось в кожу, как игла. — Мой долг — защищать Империю от угроз. Ты — потенциальная угроза. Все, что происходит между точкой «А» и точкой «Б», будь то хромая кляча, твой голод или твои шутки — не имеет ни малейшего значения. Поняла? Никаких остановок. Никакого лечения. Сиди смирно и не высовывайся.

Глава 3

Тишину в подвале первым нарушил Артем. Он перекрестился, глядя на расплывающуюся тушу.

— Мать честная… Это что за нечисть?

Воронов медленно вложил саблю в ножны. Его движения, обычно такие точные и выверенные, были слегка замедлены. Он не сводил с меня глаз.

— Пустошь, — повторил он чужие слова, и в его голосе прозвучало нечто большее, чем просто констатация факта. Он нехотя признавал то, что угроза, за которой они охотятся, — реальна и куда страшнее, чем он предполагал. — Откуда ты знала?

Я пожала плечами, стараясь, чтобы мои руки не тряслись. Запах тлена стоял в воздухе, густой и сладковатый, вызывая тошноту.

— Я же говорила — чувствую. Это не чума была в деревне. Это была… разведка. Первая ласточка. Та же порча, только слабее. — Я указала на лужу. — А это уже полноценный солдат. Выращенный на чьей-то жизненной силе.

Он шагнул ко мне, и легионеры инстинктивно окружили нас плотнее. Теперь их взгляды были не просто настороженными — в них читался суеверный страх.

— И ты можешь… уничтожать их? — спросил Воронов, и его голос потерял привычную стальную твердость. В нем слышалось жгучее, профессиональное любопытство.

— Я могу нарушать тот мерзкий порядок, что в них вложили, — поправила я его. — Это как… сорвать стежок на плохо сшитой одежде. Все расползается по швам. Но для этого мне нужно быть очень близко. Или иметь что-то, что служит проводником. Вроде этих лепестков.

Я разжала ладонь. Скомканные синие лепестки уже почернели и истлели, будто их бросили в огонь.

Воронов внимательно посмотрел на них, потом снова на меня.

— Ты знаешь, кто их создает?

— Если бы знала, разве сидела бы в своей деревне и лечила коров? — я не смогла сдержать сарказма. — Нет. Но тот, кто это делает… он очень силен. И ему нужно много жизни. Очень много.

Капитан молча кивнул, его лицо стало непроницаемой маской, но я видела — шестеренки в его голове завертелись с бешеной скоростью. Он отдал несколько коротких приказов солдатам: осмотреть подвал, сжечь останки твари, никому не говорить о случившемся. Его авторитет вернулся к нему, но теперь он был отягощен новым знанием.

Мне разрешили выйти из подвала. На кухне постоялого двора хозяин, бледный как смерть, налил мне кружку грубого кваса. Я пила его дрожащими руками, чувствуя, как адреналин понемногу отступает, оставляя после себя пустоту и леденящую усталость.

Воронов вошел следом. Он сел напротив, отпихнув предложенную ему кружку.

— Рассказывай все, что знаешь об этой «пустоте», — сказал он без предисловий. — Каждая деталь.

Я взглянула на него. При свете сальной свечи его лицо казалось еще более изможденным, тени легли глубокими бороздами вокруг рта и под глазами. Тот самый груз прошлых потерь, о котором я догадывалась, сейчас проступил наружу.

— Это скупая плата за спасение? — спросила я. — Информация в обмен на то, что я не стала ужином для этого… чего бы это ни было?

— Это приказ, — его голос снова стал жестким.

— А я, на минуточку, не в вашем легионе, капитан. Я — пленница. Угроза. Помните? — я отхлебнула кваса. — Так что давайте начистоту. Вы мне — за доверие. Я вам — за информацию. Честный обмен.

Он сжал челюсти. Я видела, как напряглись его скулы.

— Что ты хочешь?

— Во-первых, чтобы ваши ребята перестали смотреть на меня, как на говорящую гадюку. Я не колдую, не насылаю порчу и не пью кровь младенцев по пятницам. Я просто… вижу мир иначе. И могу кое-что в нем поправить. Или, как выяснилось, поломать.

Он кивнул, нехотя. — Принято. Дальше.

— Во-вторых, с этого момента мы — вынужденные союзники. Вы не тащите меня на аркане в столицу как диковинную зверюшку. Мы едем туда, потому что я, возможно, единственная, кто может помочь вам разобраться с этой заразой. А значит, никаких кандалов, никаких затолканий в каморки. И мое мнение вы слушаете. А не отмахиваетесь, как от назойливой мухи.

Он задумался. Это была трудная пилюля. Признать, что какая-то деревенская знахарка может быть полезна его элитному подразделению.

— Твое мнение я буду учитывать, — осторожно сказал он. — Но окончательное решение всегда остается за мной. И попытка к бегству будет расценена как измена. Поняла?

Это было максимально на что он был сейчас способен. На компромисс.

— Поняла, — согласилась я. — Ну, а в-третьих… — я посмотрела на его правую руку, которой он инстинктивно прижимал к себе плащ. — Покажите вашу рану.

Он нахмурился. — Какая рана?

— Та, что вы пытаетесь скрыть. От той твари. Она вас все-таки задела, да? Когда она рванулась к вашей ноге, вы прикрылись рукой. Я видела.

Его глаза сузились. Он не привык, чтобы его раны кто-то замечал. Он был капитаном, скалой, которая не должна иметь изъянов.

— Пустяк. Царапина.

— С пустошами пустяков не бывает, — мягко сказала я. — Покажите. Или вы хотите к утру превратиться в нечто, похожее на ту штуку в подвале?

Он медля, развернул плащ. На его предплечье, поверх рукава мундира, зияли три длинных, неглубоких разреза. Не от когтей, а будто сама плоть и ткань истончились и разорвались. Края ран были не красными, а серыми, обезжизненными. От них исходил тот самый мерзкий холод пустоты.

Глава 4

Идея созрела, как гнойник на больном зубе — мучительно и с навязчивой идеей его выдавить. Сидеть сложа руки, пока этот стальной болван с капитанскими нашивками везет меня, как мешок с картошкой, в столицу на непонятно какую судьбу? Нет уж. Увольте.

Четыре дня в седле превратили мою жизнь в череду однообразных пейзажей, соленой похлебки и взгляда Воронова, который, казалось, просвечивал меня насквозь, выискивая, где бы еще прилепить ярлык «угроза империи». Его скепсис был таким плотным, что о него можно было почесать спину.

План был прост, как мычание. Идеальным местом для его реализации стала крупная слобода, через которую мы проезжали. Тут был настоящий базар — шумный, многолюдный, вонючий и прекрасный. Десятки запахов, криков, телег и людей создавали идеальную дымовку, в которой можно было раствориться.

— Капитан, — завела я свой коронный номер, изображая измученную невинность, когда мы пробирались через толчею. — Я понимаю, что я пленница и все такое, но тут нужда приспичила. Очень. По-женски. Не могу же я при всем честном народе…

Воронов остановил коня и посмотрел на меня. В его серых глазах читалось привычное раздражение, смешанное с прагматизмом. Даже он не стал бы оспаривать законы природы.

— Артем, — бросил он своему верному оруженосцу. — Проводи ее. Не своди с глаз.

— Так точно, — тот покраснел, как маков цвет, и поспешно спешился.

Меня отвели за гумно, к покосившейся дощатой кабинке, что значилась здесь местом «для нужды». Артем, пунцовый от смущения, отвернулся, уставившись на ближайшую лошадь с таким напряжением, будто от ее спокойствия зависели судьбы империи.

Вот он, мой шанс. Прямо за кабинкой начинался частокол, а за ним — густой кустарник, спускавшийся к реке. Пару минут — и я в лесу.

Я заскочила внутрь, притворив, что занята делом, а сама сорвала с пояса запасной платок, намотала его на голову, сбросила свой заметный зеленый плащ и, выбрав момент, когда Артем отвлекся на пролетавшую курицу, юркнула в щель между досками забора.

Сердце колотилось где-то в горле, но на губах играла победоносная улыбка. Свобода! Пахла она навозом и пылью, но была чертовски прекрасна.

Я проделала весь путь, который наметила мысленно: частокол, кусты, спуск к реке. Ничего сложного. Я уже почти чувствовала вкус походной колбасы, которую стащу у первого же невниманого торговца, как вдруг…

… из-за ствола старой ивы вышел он. Капитан Воронов. Он стоял, прислонившись к дереву, со скрещенными на груди руками. На его лице не было ни удивления, ни гнева. Лишь одно — глубочайшая, вселенская усталость.

— Ну что, — произнес он безразличным тоном. — Нагулялась?

У меня отвисла челюсть. Я огляделась. Мы были на полпути к реке, в довольно глухом месте. Как он тут оказался? Он что, читает мысли?

— Я… я просто… воздухом свежим подышать вышла, — выдавила я, чувствуя, как вся моя бравада утекает в ближайшую кротовую нору.

— Конечно, — он кивнул с убийственной серьезностью. — Через дыру в заборе общественного туалета. Известный курорт.

— А вы разве не знали? Целебные испарения, — не сдавалась я, отступая на шаг. Река была близко. Может, сигануть?

— Не советую, — сказал он, словно угадав мою мысль. — Там течение сильное, а вода холодная. Простудишься. И тогда мне придется тебя лечить. А я, как ты сама неоднократно указывала, — ужасный лекарь.

Я замерла. Он победил. Не силой, не угрозами, а своим проклятым всеведением. Это было унизительно.

— Ладно, — сдалась я, разводя руками. — Попалась. Веду себя смирно. Так и быть, поеду с вами в вашу дурацкую столицу. Только учтите, в каретах меня укачивает еще сильнее.

Он медленно подошел ко мне. Вплотную. Он был так близко, что я видела мельчайшие морщинки у его глаз и чувствовала запах кожи, конского пота и стали.

— Слушай внимательно, Алиса, — его голос был тихим, но в нем слышался стальной лязг. — Твои шутки меня развлекают. Твое непослушание — раздражает. Но попытка сбежать… это уже не игра. Это ставит под удар мой отряд и выполнение приказа. Я не могу этого допустить. Поняла?

Я кивнула, не в силах выдержать его взгляд.

— Отлично. А теперь вернемся к Артему. Он, наверное, уже поседел.

Мы молча побрели обратно. Когда мы выбрались из кустов, бедный Артем действительно имел вид человека, пережившего землетрясение. Увидев нас, он чуть не заплакал от облегчения.

— Капитан! Я… она…

— Успокойся, Артем, — Воронов махнул рукой. — Наша пленница просто изучала местную флору. Очень уж активно.

На обратном пути к отряду, который ждал на окраине, Воронов шел рядом со мной. Он не смотрел на меня, глядя прямо перед собой.

— И да, — добавил он, словно между делом. — В следующий раз, когда захочешь сбежать через туалет, проверь, нет ли с другой стороны забора человека, который дежурит там с момента, как ты только заикнулась о «женской нужде». Просто совет от человека, который не верит в чудеса, но верит в глупость и предсказуемость.

Я ничего не ответила. Что тут скажешь? Он был прав. Я была предсказуема. А против предсказуемого врага у капитана Воронова, похоже, был целый арсенал средств.

Глава 5

После моего блистательного провала атмосфера в отряде сгустилась до консистенции холодной овсянки. Артем, видимо, получив нагоняй, смотрел на меня теперь не с прежним простодушием, а с выражением человека, отвечающего за скользкую и крайне ершистую дичь. Остальные легионеры тоже держались на почтительной дистанции, будто я не только вижу «ткань жизни», но и могу наслать прыщи одним лишь взглядом.

А капитан Воронов… С Вороновым творилось нечто странное. Он не стал приковывать меня наручниками к седлу, не увеличил стражу и даже не читал нотаций. Вместо этого он изобрел новую, более изощренную пытку — пытку разговором.

— Объясни, — раздавался его ровный, лишенный эмоций голос, когда мы ехали по унылому проселку. — Эта твоя «нить». Она есть у всего живого?

Я, дремавшая в седле, вздрагивала.
— Ну, да, — отвечала я, стараясь, чтобы в голосе звучала максимальная скука. — У всего. У тебя, у Гривки, у вот того придорожного репейника… хотя, погоди, насчет репейника я, пожалуй, погорячилась. У него не нить, а целый канат злости.

Он игнорировал мою колкость.
— А у камня?
— Нет.
— А у огня?
— Капитан, вы философ? Огонь — это процесс, а не существо. Нет.
— А у комара?
— Еще какая! — оживилась я. — Яркая, наглая и до невозможности надоедливая. Прямо как некоторые военные чины.

Он снова пропустил укол мимо ушей.
— И ты можешь ее… порвать?

Вопрос повис в воздухе холодной опасностью. Я посмотрела на него. Он смотрел прямо перед собой, но я чувствовала — весь его внимание было сосредоточено на моем ответе.

— Могу, — сказала я честно. — Но это как резать по живому. Мне противно. Я предпочитаю чинить, а не ломать. Если, конечно, меня к этому не принуждают дуболомы в мундирах.

Наконец он повернул голову, и наши взгляды встретились.
— Это я и хотел проверить.

И поехал дальше. А у меня в животе зашевелились противные, холодные червячки. Он не просто удовлетворял любопытство. Он составлял досье. Оценивал степень угрозы. И, кажется, мой ответ его… разочаровал? Или, наоборот, успокоил? С ним черт ногу сломит.

К полудню мы свернули в редкий березняк, чтобы дать лошадям передохнуть и перекусить. Я устроилась на поваленном дереве, с наслаждением разминая затекшие части тела, и принялась жевать безвкусную солонину. Вдруг мое внимание привлекло странное пятно на коре ближайшей березы. Оно было ярко-зеленым, бархатистым и пульсировало нездоровым, кислым светом. Его «нить» была не серебристой, а болотной, и тянулась она, словно паутинка, к корням дерева.

— Эй, Скептик, — позвала я Воронова, который проверял подкову своего жеребца. — Идите-ка сюда. Ваш компас, я уверена, сейчас ведет себя как сумасшедший.

Он нехотя подошел, достав бронзовый диск. Стрелка действительно дергалась, указывая на березу.
— Что это?
— Не знаю. Но дерево болеет. Это какая-то… плесень? Паразит?

Я присела на корточки, чтобы рассмотреть поближе. Пятно было влажным и, казалось, дышало. От него исходил сладковатый, приторный запах гниения.

— Не трогай, — резко сказал Воронов.
— А я и не собиралась, — фыркнула я. — Я не алхимик, чтобы тыкать пальцем в незнакомую гадость. Но посмотреть-то можно?

Вдруг пятно шевельнулось. Из его центра выползло… нечто. Маленькое, зеленое, с шестью лапками и парой усиков. Оно было похоже на ожившую каплю мха. Оно потянулось к моей руке, лежавшей на коре рядом.

Я отдёрнула ладонь.
— Фу. Козявка какая-то зелёная.

Но «козявка» не успокоилась. Она сделала прыжок. Совсем небольшой, но не в сторону от меня, а на мои пальцы.

И в тот же миг я почувствовала, как из меня вытекает крошечная капля энергии. Совсем чуть-чуть, как будто комар укусил. Но факт был налицо — эта тварь питалась жизненной силой.

— Ах ты ж… — я стряхнула ее с руки. Она упала на мох и замерла, ее зеленый свет стал чуть ярче.

Воронов наблюдал за всей сценой с каменным лицом.
— Пустошь?
— Нет, — покачала головой я. — Не та структура. Это что-то другое. Более… природное. Но столь же противное.

Пока мы разговаривали, из того же пятна выползли еще несколько таких же созданий. Они медленно, но верно начали расползаться по коре, оставляя за собой серые, высохшие следы.

— Они убивают дерево, — констатировал я. — И, кажется, размножаются.

Воронов вздохнул. Этот вздох ясно говорил: «Почему со мной всегда такое случается?». Он отошел на шаг назад.
— Артем! Огниво. Выжигаем это гнездо.

Пока солдаты готовились поджечь несчастную березу, я не удержалась.
— Знаете, капитан, если бы вы были чуть более восприимчивы, вы бы сами чувствовали такие вещи. Экономьте бы на компасах.

Он посмотрел на меня, и в его глазах на мгновение мелькнуло что-то, почти похожее на усталую усмешку.
— Я предпочитаю доверять тому, что можно проверить и пощупать. Огонь, например. Он всегда надежен.

— Огонь — это грубо, — возразила я, глядя, как первые языки пламени лижут кору. — Это все равно что лечить насморк гильотиной. Можно было просто нарушить их собственную структуру, голодом морить…

— Твои методы ненадежны, — отрезал он, наблюдая, как огонь пожирает зеленое пятно с противным шипением. — Они требуют особых условий и непредсказуемы. Мой метод работает всегда.

Глава 6

Идея второго побега родилась из наблюдения, столь же гениального, сколь и очевидного: капитан Воронов не спит. Точнее, спит, но как-то урывками, одним глазом, и этот глаз всегда направлен в мою сторону. Моя первая попытка сбежать через отхожее место научила меня тому, что этот человек предсказывает глупость с точностью провидца. Значит, нужна не глупость. Нужна… изощренная глупость.

План назвала «Тихая Гавань». Суть его была проста, как мычание, но с элементами театрального искусства. Мы как раз подъезжали к крупному селу при речной переправе. Здесь была не просто слобода, а целое поселение с постоялым двором, церковью и шумной пристанью, где грузили баржи лесом. Идеальная толчея, чтобы затеряться.

— Капитан, — начала я, изображая на лице страдание подлиннее, чем Великая Северная дорога. — Я больше не могу. Меня мутит от дороги, от солонины, от твоего вечного взгляда, выжигающего дыру в моем затылке. Мне нужна ночь под крышей. Одна. Одна-единственная ночь, чтобы выспаться на чем-то, что не трясется, и умыться водой, в которой до этого не пила лошадь. Умоляю.

Воронов изучал меня своим безразличным взглядом скалы, на которую века бьются волны.
— И что? Снова «женская нужда»? — спросил он с убийственной сухостью.

— Нет! — воскликнула я с обидой. — На этот раз — нужда душевная! Я на грани! Сейчас либо я в отдельной комнате, либо я устрою истерику прямо здесь, на пристани, и опозорю весь ваш блестящий Особый легион. Представляю заголовки в столичных газетах: «Элитные войска терроризируют бедную знахарку». Как вам?

Я видела, как у него дернулась бровь. Единственный признак того, что мои слова достигли цели. Он ненавидел публичные скандалы почти так же сильно, как ненадежную магию.

— Ладно, — он сдался, выдохнув. — Артем снимет комнату на постоялом дворе. Он будет дежурить у двери. И, Воронцова… — он наклонился ко мне, и его голос стал тихим и опасным. — Если ты снова решишь изучать флору через окно второго этажа, имей в виду — приземление будет жестким.

— Капитан, да что вы! — всплеснула я руками. — Я же даю слово! Слово девушки! Ну, почти девушки.

Комната на постоялом дворе оказалась скромной, но с настоящей кроватью! И, о чудо, с окном, выходящим не во двор, а на темный переулок между домами. Сердце мое запело. План «Тихая Гавань» вступал в фазу реализации.

Я дождалась, когда за дверью устоится мерное дыхание Артема, приставила к стене стул, бесшумно открыла окно и, перевесившись, посмотрела вниз. Прямо под окном была поленница дров — идеальный трамплин. Далее — узкий переулок, ведущий к пристани. Где-то там, я знала, ночуют баржевики. Смешаться с ними, а на утро уплыть с первой же баржой вниз по реке… Идеально!

Я перекинула ногу через подоконник, сердце колотилось в такт мнимой победе. Еще одно движение…

— Хорошая ночь для прогулок? — раздался знакомый голос прямо снизу.

Я застыла в самой нелепой позе, наполовину в комнате, наполовину уже на свободе. Внизу, прислонившись к стене и скрестив руки на груди, стоял капитан Воронов. Он смотрел на меня, и в лунном свете я видела, как на его лице играет тень чего-то, что у обычных людей могло бы сойти за саркастическую улыбку.

— Капитан! — выдавила я. — Вы чего тут? Воздухом, что ли, подышать вышли?

— Нет, — ответил он с ледяным спокойствием. — Я ждал, когда ты решишь, что поленница — это хорошая идея. Знаешь, это место даже лучше, чем дыра в заборе. Более… живописное для провала.

Я медленно, с глубочайшим чувством собственного унижения, отползла обратно в комнату и закрыла окно. Провал был настолько оглушительным, что даже я на мгновение лишилась дара речи.

Через секунду в дверь постучали.
— Войдите, — проскрежетала я.

Вошел Воронов. Он окинул взглядом комнату, стул у стены, мое помятое лицо.
— Ну что, «Тихая Гавань»? — спросил он, подходя к кровати и садясь на край, с хрустом разминая плечи.

— А вы как назвали операцию по моему задержанию? «Поимка болтливой идиотки»? — упала я на стул.

— «Предсказуемый исход», — поправил он. — Ты, Воронцова, как открытая книга. Очень смешная, с дурным характером, но все страницы в ней я прочел еще в Заборье.

— Надеюсь, вам понравился конец? — я скрестила руки на груди.

— Конца еще не было, — он посмотрел на меня, и в его взгляде не было ни злости, ни торжества. Была все та же усталая готовность к очередному туру нашего противостояния. — Он будет в столице. А до тех пор… экономь силы. Твои побеги отнимают больше энергии у меня, чем у тебя самой. И, поверь, моя энергия куда ценнее.

Он встал и направился к выходу.
— И да, — добавил он, уже в дверях. — Слово «девушки», даже «почти девушки», обязывает. Хотя бы не лезть в окно по стульям. Спокойной ночи, Алиса.

Дверь закрылась. Я осталась сидеть в тишине, слушая, как за дверью встают две пары сапог — Артема и, я была уверена, самого капитана. Мой «побег» обошелся мне в ночь на постоялом дворе, но подарил мне нечто большее — понимание.

Этот человек был моей тюрьмой, моим надзирателем и самой большой загадкой на свете. И я вдруг с ужасом осознала, что мне стало интересно. Интересно, что же будет в столице. Интересно, как далеко может зайти эта наша странная дорога.

И самое противное — мне уже не так сильно хотелось сбегать.

Глава 7

После провала «Тихой Гавани» воцарилось хрупкое, зыбкое перемирие. Я перестала строить планы побега — не из-за смирения, а потому что мое самолюбие не могло вынести третьего акта этого фарса. Воронов, в свою очередь, слегка ослабил хватку. Вернее, он сменил тактику. Теперь он не просто наблюдал — он вовлекал.

«Объясни, как ты отличила ту плесень от пустоши», — мог он спросить посреди бескрайнего поля, уставшего от собственного однообразия.

«По тому, как она жрет жизнь, — отвечала я, лениво болтая ногой в стремени. — Пустошь высасывает все сразу, до трупика. А эта штука… тлела. Медленно. Как плохой долг».

Он кивал, в его глазах загоралась и гасла какая-то мысль. Он собирал данные. Составлял досье на аномалию по имени «Алиса Воронцова». И я позволяла ему это. Потому что видела в этом свой шанс. Если уж не могу сбежать, нужно стать настолько ценной, чтобы кандалы сменились на шелковые наручники. А в идеале — и вовсе на взаимовыгодное сотрудничество.

Мы редко ночевали на постоялых дворах. Чаще — в поле, у костра. Именно в такую ночь, когда небо было черным и бархатным, а воздух звенел от первозданной тишины, все и случилось.

Я не спала. Лежала, уставившись на звезды, и думала о том, что каждая из них — тоже своего рода нить, только невероятно далекая и мощная. Вдруг я почувствовала это — едва уловимую вибрацию. Не в ушах. В самой ткани мира. Тонкий, назойливый звон, исходивший откуда-то из леска в паре сотен шагов от нас.

Я приподнялась на локте. Лагерь спал. Дежурил Артем, сидя у костра и кивая. Воронов лежал в паре метров от меня, завернувшись в плащ, но по его ровному дыханию я поняла — он не спит.

— Слышишь? — тихо спросила я.

Он не шелохнулся.
— Слышу. Сверчки.

— Не сверчки, — я села. — Это… другое. Металлическое.

Теперь он повернул голову. Его глаза в темноте блестели, как у волка.
— Объясни.

— Не могу. Но это там, — я кивнула в сторону леска. — И это фальшивит. Его нота… она не в ладу с остальным миром. Режет слух.

Он медленно поднялся. Лицо его было напряженным.
— Артем, — бросил он тихо, и дежурный мгновенно встрепенулся. — Подъем. Тихий. Аномалия.

Через пять минут мы втроем — я, Воронов и Артем — крались по опушке. Легионеры остались в лагере наготове. Я шла, ведомая этим мерзким, невидимым звоном, который, казалось, сверлил мне кости. Воронов двигался бесшумно, как тень, его прагматичный скепсис на время уступил место профессиональному азарту охотника.

В глубине леска мы нашли его. Родник, бивший из-под корней старого дуба. И над ним… парило нечто. Похожее на сложный музыкальный инструмент — набор серебряных трубочек разной длины, соединенных друг с другом невидимой силой. Они вибрировали в воздухе, истекая тем самым фальшивым звоном. От него исходил свет, но не теплый, а холодный, больной. Его «нить» была не живой, а скрученной, как проволока, и она впивалась в землю вокруг родника, высасывая из нее силу. Трава вокруг была серой и мертвой.

— Артефакт, — беззвучно выдохнул Воронов. — Самодеятельный. Без клейма алхимиков.

— Он портит воду, — прошептала я, чувствуя, как мутится моя собственная энергия от этой близости. — Заражает ее этой… какофонией. Кто напьется — не знаю, что будет. Бешенство? Галлюцинации?

Воронов жестом приказал Артему окружить поляну. Достал свой компас. Стрелка бешено вращалась.
— Как его остановить?

Я внимательно посмотрела на клубок искривленных нитей.
— Он держится на резонансе. Нужно сбить его с ритма. Резкий, громкий звук. Или… — я посмотрела на Воронова. — Ты ведь на чем-нибудь играешь? кроме как на нервах?

Он посмотрел на меня так, будто я предложила ему станцевать голым.
— Что?

— Шутка, — я вздохнула. — Ладно, тогда ищем камень. Большой.

Но камень был не нужен. Внезапно артефакт взвыл громче, его звон стал пронзительным, невыносимым. Из-под дуба, из норы, которую мы не заметили, высыпали три пустоши. Не волки. На этот раз — нечто низкое, приземистое, похожее на барсуков, но с иглами на спине и той же каменной шкурой. Их нити были тоньше, но многочисленнее, и все они тянулись к вибрирующему инструменту. Он был их маяком. Или кормушкой.

— К оружию! — крикнул Воронов, но было поздно.

Одна из тварей, не обращая внимания на солдат, рванулась ко мне. Не чтобы укусить, а чтобы… ударить? Ее тело напряглось, и с ее игл, словно отравленные дротики, сорвалось несколько острых шипов.

Я отпрыгнула, но один из шипов впился мне в руку, выше локтя. Боль была острой и жгучей, но не смертельной. Ужасной была волна пустоты, которая хлынула из раны. Это был не медленный яд, а мгновенный выхолащивание, попытка превратить плоть в прах.

Я вскрикнула и рухнула на колени, хватаясь за руку. Я видела, как серые щупальца пустоты поползли по моей собственной серебристой нити, пытаясь ее разорвать.

— Алиса!

Его голос прозвучал резко, почти панически. Я видела, как его фигура заслонила меня от тварей, как блеснула шпага. Но доносилось это как сквозь толстое стекло.

Я сжала зубы, упираясь сознанием в ту точку, где шип впился в плоть. Я не могла вытащить его — он был как часть той самой фальшивой ноты, вибрировал и разрушал. Но я могла… изолировать. Сделать так, чтобы моя собственная сила не подпитывала его. Я сфокусировалась, представляя, как вокруг раны сгущается плотный, непроницаемый кокон. Боль не утихла, но расползание пустоты остановилось.

Глава 8

Мы добрались до губернского города к вечеру следующего дня. После ночного приключения с поющим артефактом настроение в отряде было напряженным. Моя рука ныла под повязкой, но Воронов, к моему удивлению, не предложил ни остановки, ни знахаря. Видимо, считал, что раз я сама знахарка, то и справлюсь. Что, в общем-то, было справедливо, но все равно бесило.

Город встретил нас дымом сотен труб, грохотом колес по булыжнику и густым запахом людей, скотины и чего-то жареного. После деревенской тишины и дорожной пустоты это была перезагрузка. Я ехала, разинув рот, пытаясь разглядеть все и сразу: каменные палаты с резными наличниками, убогие деревянные лачуги, гордых купцов в кафтанах и оборванных нищих. Жизненные нити здесь сплетались в такой пестрый и густой ковер, что у меня зарябило в глазах.

Воронов, не обращая внимания на городскую суету, вел отряд четко и целеустремленно, как будто двигался по прочерченной на карте линии. Мы миновали центральную площадь и свернули в квартал, где каменные дома стояли плотнее и выглядели мрачнее. Наконец мы остановились у неприметного двухэтажного здания с зарешеченными окнами и вывеской «Канцелярия Особых Поручений».

Пока легионеры распоряжались с лошадьми, Воронов решил рукой следовать за ним и буквально втолкнул меня внутрь. Внутри пахло пылью, старым деревом и чернилами. Какой-то чиновник в мундире попытался было что-то сказать, но Воронов прошел мимо него, как миноносец сквозь рыбацкую лодку, бросив на ходу: «Капитан Воронов, по делу №734. Где следователь?»

Меня привели в кабинет, уставленный запыленными шкафами с папками. За столом сидел сухопарый мужчина с умными, уставшими глазами и пером в руке. Это был следователь Селезнев.

Воронов без предисловий уселся в кресло напротив.
— Селезнев. Это та самая знахарка из Заборья. Алиса Воронцова. Она обладает информацией по делу об аномалиях.

Следователь посмотрел на меня с нескрываемым любопытством.
— Так это вы та самая… деревенская ведьма? — спросил он, и в его тоне не было осуждения, лишь профессиональный интерес.

— Знаток трав и порчи жизней, если вам так угодно, — парировала я, садясь без приглашения. — А вы тот самый столичный чиновник, который расследует дела, не вылезая из-за стола? Мир тесен.

Уголки губ Селезнева дрогнули.
— Мисс Воронцова, здесь принято давать показания, а не остроумничать.

— А я и не даю показаний. Я делюсь наблюдениями. Бесплатно. Цените.

Воронов провел рукой по лицу, и я поняла, что этот жест означает «Господи, дай мне терпения».
— Алиса, — сказал он, и от того, что он снова использовал мое имя, по спине пробежали мурашки. — Это не игра. Расскажи ему все, что знаешь о пустошах. С самого начала.

И я рассказала. О болезни в деревне. О том, как выглядела пустота для моего взгляда. О встрече в подвале постоялого двора. О волках в горах. О поющем артефакте и шипастых тварях. Я говорила, а Селезнев внимательно записывал, лишь изредка переспрашивая детали. Воронов сидел молча, его взгляд был прикован к моему лицу, и я чувствовала, как он мысленно сверяет каждое мое слово с тем, что видел сам.

Когда я закончила, в кабинете повисла тишина. Селезнев отложил перо.
— Вы описываете не просто болезнь или нападение диких тварей. Вы описываете систему. Целенаправленное… производство.

— Именно, — кивнула я. — Кто-то учится. Экспериментирует. Сначала просто высасывал жизнь, создавая бледные подобия. Потом придал им форму волков. Потом — более мелких, но специализированных тварей. А этот артефакт… — я покачала головой, — …это уже не биология. Это механика. Он учится совмещать обе сферы.

— Князь Кирилл Перов, — тихо произнес Воронов. Его кулак лежал на столе, сжатый так, что костяшки побелели. — Это его почерк. Он всегда говорил, что грань между живым и неживым — иллюзия.

— У вас есть доказательства? — спросил Селезнев.

— У меня есть цепь событий, ведущая в столицу, — ответил Воронов. — И свидетель, — он кивнул на меня.

Следователь вздохнул.
— Показаний одной деревенской знахарки, сколь бы красочны они ни были, недостаточно для обвинения бывшего придворного алхимика, даже объявленного еретиком. Нужны вещественные доказательства. Одна из тех самых тварей. Образцы этой «пустоты».

— Мы пытались, — мрачно сказал Воронов. — Они рассыпаются в прах после смерти.

— Значит, нужно поймать живьем, — заключил Селезнев. — Или найти место, где их создают.

В этот момент в кабинет постучали и впустили Артема. Он что-то прошептал на ухо Воронову. Лицо капитана стало еще суровее.

— В городе, — он повернулся к Селезневу. — Только что. На окраине. Нашли еще одну жертву. Не животное. Человека.

Легкая дрожь пробежала по моему телу. До сих пор пустоши нападали на скот или на нас, вооруженных. Теперь они добрались до мирных горожан.

— Я должен ехать на место, — Воронов поднялся. Его взгляд скользнул по мне и задержался на моей перевязанной руке. — Ты… останешься здесь.

В его тоне снова зазвучали нотки приказа. Нотки тюремщика. И это задело меня сильнее, чем боль в руке.

— Нет, — сказала я тихо, но четко.

Он замер.
— Что?

— Я сказала — нет. Вы везете меня в столицу как свидетельницу? Что ж, тогда я должна видеть все доказательства. Или вы боитесь, что ваша «ненадежная магия» снова окажется полезнее ваших мушкетов?

Глава 9

Место оказалось на задворках города, у старой заброшенной кожевенной мастерской. В воздухе витал сладковато-гнилостный запах, смешанный с дымом и… чем-то еще. Чем-то, от чего мою собственную «нить» тянуло в узел.

Легионеры уже оцепили зловонный переулок. Какой-то городской стражник в ливрее, бледный как полотно, что-то показывал Воронову. Я, не дожидаясь приглашения, соскользнула с седла и подошла ближе.

Тело лежало в тени, под забором. Мужчина. Лет сорока, бедно одетый. С первого взгляда — ни ран, ни крови. Но я видела. Я видела, как его жизненная нить была не просто оборвана. Она была… вывернута. Будто кто-то взял ее за концы и выкрутил, высасывая все до последней капли. От тела исходил тот же мерзкий холод, что и от пустошей, только более приглушенный, впитывающийся в землю.

Я подошла еще ближе, игнорирую предостерегающий жест Воронова, и присела на корточки. Закрыв глаза, я позволила себе «коснуться» этого места своим внутренним зрением. Картина была ясной и отвратительной.

— Это не нападение, — тихо сказала я, поднимаясь. — Это… поглощение. Мгновенное. Его даже не трогали. Просто подошли и высосали, как сок из ягоды.

Воронов стоял рядом, его лицо было каменным.
— Пустошь?

— Нет, — я покачала головой. — Вернее, не та, что мы видели раньше. У тех был свой, уродливый, но все же каркас. След, который оставили здесь… он другой. Более «чистый», если можно так сказать о пустоте. Без формы. Просто голод.

Я обвела взглядом переулок, выискивая другие аномалии. И нашла. На заборе, в паре шагов от тела, темнело пятно. Не грязь. Оно было неестественно черным, и его «нить» была не нитью, а дырой. Дырой, из которой тянулись тончайшие, почти невидимые щупальца к тому месту, где лежал мертвец.

— Смотрите, — указала я Воронову. — Вот точка контакта. Отсюда это… нечто… дотянулось до него.

Капитан подошел, внимательно разглядывая пятно. Оно было небольшим, размером с ладонь, и казалось обугленным.
— Это не ожог.

— Нет. Это отпечаток. Как клеймо. Тот, кто это сделал, пометил это место. Или использовал его как… портал? Точку доступа? — я пожала плечами, чувствуя, как мурашки бегут по спине. Эта неизвестность была страшнее любой твари.

Воронов вынул свой компас. Стрелка, вместо того чтобы указывать на пятно, бешено металась, словно не в силах зацепиться за источник.
— Помехи. Сильные.

— Потому что это не объект, капитан. Это процесс. Дыра в самой ткани мира. Ваш компас не знает, на что ему смотреть.

Я сделала шаг назад, стараясь охватить взглядом всю картину. Заброшенная мастерская. Бедный район. Одинокий прохожий. Почему здесь? Что в этом месте особенного?

— Нужно найти связь, — пробормотала я больше для себя. — Почему он? Почему тут?

— Может, просто оказался не в том месте и не в то время, — предположил Артем, стоявший поодаль.

— Нет, — возразила я. — Слишком… целенаправленно. Это не охота хищника. Это вызов. Послание.

— Кому? — спросил Воронов, и его голос прозвучал резко.

— Вам, капитан, — я посмотрела прямо на него. — Тому, кто расследует. Смотрите: мы едем в столицу, и на нашем пути все чаще встречаются эти аномалии. Сначала скот в деревне, потом твари в лесу, теперь человек в городе. Эскалация. Кто-то говорит: «Смотри, что я могу. И я не остановлюсь».

Лицо Воронова исказила гримаса холодной ярости. Он понял. Понял, что его ведут. Что каждая новая жертва — это удар по его репутации, по его миссии.

— Селезнев должен узнать об этом, — сказал он, разворачиваясь к лошадям. — Артем, организуй доставку тела легионерам. Никаким городским властям. И чтобы никто не трогал это пятно.

— А я? — спросила я.

— Ты, — он обернулся, и его взгляд был тяжелым, как свинец, — поедешь со мной. Ты права. Ты свидетель. И, кажется, ты стала мишенью в этой ике не меньше меня.

Мы скакали обратно в канцелярию, но на этот раз молча. Воздух между нами был густым от невысказанных мыслей.

Столица, которая еще утром казалась конечной точкой моего плена, теперь виделась единственным безопасным местом. Иронично, не правда ли? Но в этой иронии была и доля облегчения. Потому что это значило, что я больше не пленница.

Глава 10

Обратно в канцелярию мы не поехали. Воронов, не сказав ни слова, свернул в сторону от центра и остановился у неприметного двухэтажного дома, больше похожего на крепость: глухие стены, решетки на окнах первого этажа и тяжелая дубовая дверь, украшенная лишь скобой для стука в виде волчьей головы.

— Где это? — спросила я, с трудом вытаскивая ногу из стремени. Усталость накатывала, как прилив, и рука горела огнем.

— Моя квартира, — коротко бросил он, отпирая дверь массивным ключом. — Здесь безопасно.

Я замерла на пороге. Его квартира. Это было… неожиданно. Я представляла себе его жилище как нечто среднее между казармой и арсеналом: голые стены, стойка для оружия и походная кровать. Реальность оказалась иной.

Прихожая была просторной и чистой. Пахло воском для дерева, кожей и слабым, едва уловимым ароматом дыма — как будто он принес его с собой на плаще. На стене висела старая, но качественная карта Империи, испещренная пометками. Никаких украшений, никаких излишеств, но и никакой казарменной суровости. Здесь чувствовался… порядок. Осознанный и комфортный.

— Сними плащ, — приказал он, запирая дверь на два тяжелых засова. — Артем принесет твои вещи.

Я послушно стянула плащ, чувствуя себя не в своей тарелке. Он был моим тюремщиком, моим надзирателем, а теперь вдруг стал… хозяином? Это сбивало с толку.

Воронов прошел вглубь квартиры и вернулся с деревянным ящиком, на крышке которого был выжжен герб Легиона — скрещенные шпага и молния.
— Садись, — он указал на стул у большого дубового стола. — Покажи руку.

Я села, сглотнув. Он поставил ящик на стол, открыл его. Внутри, в аккуратных гнездах, лежали не инструменты пыток, а банки с мазями, пузырьки, чистые бинты, иглы и шелковые нити. Набор военного лекаря, но куда более полный и качественный, чем я ожидала.

Он взял нож и, не говоря ни слова, аккуратно разрезал мою самодельную повязку. Рана под ней была воспаленной, края почернели, хоть пустота и отступила.

— Надо было обработать сразу, — проворчал он, осматривая повреждение. Его пальцы были твердыми, но движения — точными и осторожными.

— А вы не предложили, — парировала я, стараясь не морщиться от боли.

— Ты же знахарка. Считал, что сама справишься.

— А вы — капитан. Должны были приказать.

Наши взгляды встретились над раной. В его глазах снова мелькнула та самая усталая искорка, почти похожая на усмешку.
— С этого момента приказываю. Держись.

Он протер рану смоченной в спирту тряпицей. Я впилась ногтями в столешницу, чтобы не вскрикнуть. Потом он наложил мазь, пахнущую медом и чем-то горьким, и начал бинтовать руку свежим бинтом. Его движения были выверенными, привычными.

— Откуда вы знаете, как это делать? — не удержалась я. — Я думала, вы только ломать умеете.

— Солдаты иногда получают раны, которые нельзя просто зашить и забыть, — ответил он, не глядя на меня, завязывая узел. — Особенно при столкновении с… нестандартными угрозами. Пришлось научиться.

Он отступил на шаг, оценивая свою работу.
— Готово. Не снимать два дня. И не намокать.

Я смотрела на аккуратную повязку, потом на него. Этот человек постоянно ломал мои представления о себе. Сначала — бездушный солдафон. Потом — проницательный следователь. Теперь — умелый лекарь.

— Спасибо, — сказала я, и на этот раз в моем голосе не было ни капли сарказма.

Он кивнул, убирая ящик.
— Есть комната наверху. Можешь отдохнуть. Ужин принесут.

Он повернулся, чтобы уйти, но я его остановила.
— Капитан.

Он обернулся.

— Зачем вы все это делаете? — спросила я, глядя ему прямо в глаза. — Почему не сдали меня следователю и не забыли? Почему не заперли в камере? Зачем везли с собой? А теперь… вот это? — я махнула здоровой рукой, указывая на дом, на повязку.

Он задумался, его взгляд скользнул по карте на стене, по зарешеченному окну.
— Потому что ты права, — сказал он наконец. Его голос был тихим, но твердым. — Ты — свидетель. И ты — оружие. Глупо запирать оружие в чулане, когда враг у ворот. А князь Перов… он уже не просто еретик-алхимик. Он объявил войну Империи. И на войне все средства хороши. Даже ненадежные. Даже те, что обладают дурным характером и острым языком.

Он посмотрел на меня, и в его взгляде я увидела не просто прагматизм. Я увидела признание. Пусть неохотное, выстраданное, но признание моей ценности не как диковинки, а как союзника.

— Значит, мы партнеры? — уточнила я, поднимая бровь.

— Мы — вынужденные союзники, Воронцова, — поправил он. — Не проси большего.

С этими словами он развернулся и ушел вглубь дома, оставив меня сидеть за столом с перевязанной рукой и вихрем противоречивых чувств внутри.

Вынужденные союзники. Возможно. Но в ту ночь, впервые за долгое время, я легла на настоящую кровать в чистой, пусть и аскетичной, комнате и чувствовала себя не пленницей. Я чувствовала себя… под защитой. И, что удивительнее всего, мне было не все равно, что произойдет с этим упрямым, невыносимым капитаном на пути к нашей общей цели.

Война, как он сказал. Что ж, на войне бывают и странные перемирия. И еще более странные союзы.

Глава 11

Утро я встретила, лежа в потолок и пытаясь понять, где я. Пахло не сеном и пылью дороги, а чистым бельем и деревом. Сквозь ставни пробивался узкий луч солнца, выхватывая из полумрака простую, но прочную мебель. Комната в доме капитана. До сих пор не верилось.

Я потянулась, чувствуя, как ноют все мышцы, и запустила пальцы в свои вечно непослушные рыжие волосы. Весь этот рыжий беспорядок на голове, который я в детстве так ненавидела, а теперь смирилась как данность. Зеленые глаза, как настаивала покойная бабка — «ведьминские», сегодня казались просто уставшими. Я накинула свой единственный сносный наряд — простую белую рубаху и коричневую юбку из грубого полотна, поверх — темный корсаж. Одежда была поношенной, но чистой. По крайней мере, чище, чем я себя чувствовала после вчерашнего.

Спустившись вниз, я обнаружила на кухне Воронова. Он сидел за столом, заваленным бумагами, и что-то писал гусиным пером. На нем был темный, почти черный, кафтан из простой, но добротной шерсти, расстегнутый на вороте, из-под которого виднелась серая льняная рубаха. Одежда подчеркивала его широкие плечи и мускулистое телосложение. Он казался высеченным из гранита — высокий, с резкими чертами лица, густыми черными бровями и таким же иссиня-черными волосами, собранными в короткий хвост у затылка. Когда он поднял голову, его черные глаза, холодные и нечитаемые, как всегда, уставились на меня. Перед ним стояла нетронутая кружка чая. Казалось, он не ложился вовсе.

— Что, ночуете здесь? — не удержалась я, подходя к очагу, где в котелке под крышкой что-то томилось. Пахло съедобно. Впервые за долгое время.

Он не оторвался от бумаг.
— Отчеты.

— А кому вы их пишете? Тому, кто повыше? Чтобы доложить, как успешно вы поймали опасную деревенскую колдунью?

Он наконец поднял на меня взгляд. Ни тени усталости, лишь привычная стальная маска.
— Чтобы запросить подкрепление. И отчитаться о задержании лица, представляющего оперативный интерес.

«Лица, представляющего оперативный интерес». Звучало куда лучше, чем «деревенская ведьма», но от этого не становилось теплее. Я налила себе чаю из стоявшего на жаровне медного чайника. Мое скромное платье резко контрастировало с его строгой, качественной одеждой и с этой обстановкой — прочной, мужской, чужой.

— И что, вам поверят? Что какой-то алхимик-еретик создает армию из пустоты?

— Поверят, когда увидят доказательства. — Он отложил перо. — Селезнев передал кое-что из старого дела. Записи лаборатории Перова.

Мое сердце екнуло.
— И? Что там?

— Бессвязные формулы. Ничего существенного, — он отодвинул стопку бумаг в сторону, его движения были резкими, отграничивающими. Я поняла — он что-то скрывает. Что-то, что считает слишком важным или опасным для моих ушей.

— Капитан, — я сделала шаг к столу. — Если мы союзники...

— Мы — не союзники, — его голос прозвучал, как удар хлыста. — Ты — ресурс. Ценный, но непредсказуемый. И, как любой ресурс, тебя нужно использовать дозированно. И под контролем.

Мы снова стояли по разные стороны баррикады — я, рыжая и вся в веснушках, в своем деревенском платье, и он, высокий, темноволосый исполин в офицерском кафтане. Два разных мира, и он снова воздвиг между нами стену.

— Значит, все как прежде? — в моем голосе прозвучала горечь, которую я сама не ожидала. — Я — ваша пленница, просто с улучшенными условиями содержания?

— Ты — свидетель и специалист, чьи способности я намерен применять для выполнения приказа, — поправил он, вставая. Его тень накрыла меня. — Не более того. И не пытайся выведать то, что тебе знать не положено. Это не твоя забота.

— А что моя забота? — я уперла руки в боки, чувствуя, как закипаю. — Сидеть смирно и прыгать по вашей команде? Вы же сами сказали — враг у ворот! Или вы настолько слепы, что готовы проиграть эту войну из-за своего упрямства?

Его черные глаза сузились.
— Я не проигрываю войн, Воронцова. Я их веду. По своим правилам. И первое правило — не доверять тому, что нельзя проверить. А твои «ощущения» проверить невозможно.

— А трупы на улицах — это проверяемо? — парировала я. — Отпечаток пустоты на заборе — это достаточно осязаемо для вас? Или вам нужен личный визит князя Перова с букетом из этих самых пустошей?

Он резко развернулся и вышел из кухни, бросив на ходу:
— Будь готова через час. Мы едем в архив. Твоя задача — смотреть. И молчать, если тебя не спрашивают. Поняла?

Дверь захлопнулась. Я осталась одна посреди чужой кухни, сжимая в руке кружку с остывающим чаем. Да, он позволил мне быть здесь. Позволил помогать. Но доверия не было. И, глядя на захлопнутую дверь, я понимала — в его мире, мире стали, приказов и холодной логики, для него ему места не было.

Что ж. Значит, мне придется заставить его увидеть. Даже если для этого придется тыкать его лицом в очередную пустоту. Ради его же блага. И ради моей свободы.

Глава 12

Ровно через час у подъезда стоял экипаж. Не походные лошади, а закрытая карета с гербом Легиона на дверце. Видимо, мое новое положение «ценного ресурса» требовало и соответствующего обращения. Или же Воронов просто не хотел, чтобы меня видели в обществе — черт его знает.

Внутри кареты пахло кожей и лаком. Мы сидели друг напротив друга, и я смотрела в окно на проплывающие улицы города, пытаясь не обращать внимания на его тяжелый, изучающий взгляд. На мне было то же самое поношенное платье, а он облачился в парадный мундир — темно-синий с серебряными нашивками, подчеркивающий его военную выправку и широкие плечи. Он выглядел как настоящий столичный офицер — неприступный и отстраненный.

Архив оказался в самом сердце чиновничьего квартала — огромное мрачное здание из серого камня, больше похожее на крепость или тюрьму. Нас встретил тот же сухопарый следователь Селезнев.

— Капитан, мисс Воронцова, — он кивнул, и его взгляд на мгновение задержался на мне с легким любопытством. — Документы по делу Перова подготовлены. В читальном зале.

Читальный зал был огромным, с высокими потолками, затянутыми паутиной, и длинными столами, заваленными фолиантами и папками. Воздух был густым от пыли и запаха старой бумаги. Здесь время, казалось, застыло.

На одном из столов лежала стопка дел с грифом «Совершенно секретно». Воронов уселся и принялся их изучать, отгораживаясь от нас стеной молчания. Селезнев, время от времени что-то шепча ему на ухо, указывал на какие-то строки.

Я же стояла посреди зала и… чувствовала. Сотни, тысячи жизненных нитей, вплетенных в эти старые бумаги. Следы переживаний, страстей, страхов тех, кто их писал и читал. Это был смутный гул, фон. Но под ним… под ним сквозило что-то иное. Холодное. Чужое.

Я закрыла глаза, позволив ощущениям усилиться. Да, вот оно. Слабый, но отчетливый привкус пустоты. Не такой яркий и агрессивный, как на месте преступления, а приглушенный, вплетенный в саму ткань этого места. Как плесень, растущая в подвале.

— Здесь, — прошептала я, не открывая глаз, и сделала несколько шагов вглубь зала, к стеллажам с самыми старыми делами. — Здесь что-то есть.

Воронов поднял голову. Его взгляд был скептическим.
— Что именно?

— Не знаю. Но это… фальшивит. Как тот артефакт в лесу, только тише. Гораздо тише.

Селезнев нахмурился.
— Эти стеллажи содержат дела столетней давности, к Перову они не имеют отношения.

— Или имеют, — не унималась я, подходя ближе. Холодная пустота становилась ощутимее, она исходила от одной конкретной папки, засунутой вглубь полки, будто ее пытались спрятать. — Вот эта.

Я указала на толстый, облезлый том без опознавательных знаков. Воронов медленно подошел, его сапоги гулко стучали по каменному полу. Он вытащил папку и положил на стол. Пыль столбом взвилась в воздух.

— «Отчет о геомагических изысканиях в районе Уральских гор…» — прочел он вслух первые строки пожелтевшей рукописи. — 1701 год. Это за двадцать лет до рождения Перова.

— Смотрите, — прошептала я, кладя ладонь на обложку. Я не видела слов, но я чувствовала суть. — Здесь… здесь говорится о некоем «Первоисточнике». Месте сильной природной аномалии. Месте, где сама ткань мира тоньше. Где жизнь… протекает иначе.

Воронов и Селезнев переглянулись. Скепсис в глазах капитана пошатнулся, уступая место холодному интересу.

— Продолжай, — приказал он.

— Тот, кто писал это… он был одержим, — я водила пальцами над страницами, ощущая след давно угасшей страсти, смешанной с жадностью. — Он считал, что через эту «дыру» можно получить доступ к самой силе жизни. Управлять ею. Но он боялся. Боялся, что эта сила не подчиняется. Что у нее есть… своя воля.

Я отдернула руку, чувствуя внезапный приступ тошноты. Отчет был не просто описанием. Он был пропитан этим — пожирающим, ненасытным голодом. Тем самым, что исходил от пустошей.

— Перов не создал эту силу, — выдохнула я, глядя на Воронова широко раскрытыми глазами. — Он нашел ее. И он пытается ее приручить. Использовать. Но она использует его. Она голодна, капитан. И она просыпается.

В зале повисла гробовая тишина. Даже Селезнев выглядел бледным.

Воронов медленно закрыл папку. Его лицо было непроницаемым, но я видела — шестеренки в его голове крутятся с бешеной скоростью, выстраивая новую, ужасающую картину.

— Все сходится, — тихо сказал он. — Его интерес к отдаленным регионам. Его эксперименты с жизненной силой. Он не просто еретик. Он… бурильщик. Он бурит дыру в плоти мира.

Он посмотрел на меня, и в его черных глазах впервые не было ни скепсиса, ни отстраненности. Был леденящий душу ужас перед масштабом угрозы. И признание. Полное, безоговорочное признание.

— Ты была права, — произнес он, и его голос прозвучал непривычно тихо. — С самого начала.

Глава 13

Возвращение в канцелярию было похоже на движение сквозь плотный, невидимый туман. Открытие, сделанное в архиве, висело между нами тяжелым, невысказанным грузом. Мы больше не спорили. Не обменивались колкостями. Молчание в карете было оглушительным, но на этот раз — единственно возможным.

В кабинете Селезнева пахло крепким чаем и напряжением. Следователь ходил взад-вперед, его обычно невозмутимое лицо было искажено тревогой.

— «Первоисточник»... — он произнес это слово шепотом, как будто боялся его разбудить. — Если то, что почувствовала мисс Воронцова, — правда... Это выходит далеко за рамки компетенции канцелярии. Даже Особого легиона.

Воронов стоял у карты, его взгляд был прикован к условному обозначению столицы. Его парадный мундир, еще недавно казавшийся символом власти и контроля, теперь выглядел просто одеждой на человеке, несущем донесение о конце света.

— Доклад должен быть личным, — его голос прозвучал хрипло. — Только императору. Никаких бумаг. Никаких посредников.

— Вы понимаете, что просите? — Селезнев остановился, глядя на него. — Аудиенция? С учетом вашей... репутации скептика? С какими доказательствами вы придете? С историей о «чувстве» деревенской знахарки?

— С историей о целенаправленной эскалации угрозы, которую мы наблюдали, — парировал Воронов. — С цепью событий, ведущей от порчи скота к убийству человека. С архивной записью, которую она нашла. Этого должно хватить, чтобы быть выслушанным.

— А если нет? — я не выдержала и встала со стула. Мои рыжие волосы, выбившиеся из неудачной косы, казалось, трепетали от возмущения. — Если ваш император, как и вы, верит только в то, что можно пощупать? Будем ждать, когда армия пустошей маршем пройдет по дворцовой площади?

Воронов повернулся ко мне. Его черные глаза были двумя углями.
— У нас нет иного выбора. Без санкции свыше я не могу стянуть войска, не могу мобилизовать ресурсы. Это не поход, Воронцова. Это война. А на войну нужен указ.

— Война уже идет! — выкрикнула я. — И мы проигрываем, потому что тратим время на бюрократию!

— Это не бюрократия! — его голос грянул, как выстрел, заставляя меня вздрогнуть. — Это порядок! Единственное, что стоит между нами и хаосом! Ты этого не понимаешь, потому что всегда жила в своей деревне, где можно делать что вздумается! Здесь другие правила!

Мы стояли, тяжело дыша, как два враждующих зверя. Селезнев смотрел на нас, не зная, куда деться.

— Капитан прав, — тихо сказал он. — Без высочайшего приказа любое ваше движение на восток будет расценено как мятеж. Вас остановят свои же.

Я сжала кулаки, чувствуя, как беспомощность разъедает меня изнутри. Они были правы. И от этого было еще горче.

— Значит, решено, — Воронов оторвал от меня взгляд, снова став холодным командиром. — Готовимся к выступлению в столицу. Завтра на рассвете. Максимально быстро и незаметно.

— И я, — сказала я. Уже без вызова. Констатируя факт.

На этот раз Воронов не стал спорить. Он лишь кивнул, его взгляд скользнул по моей перевязанной руке.
— Ты — главное доказательство. Без тебя мой доклад — просто параноидальный бред отставного капитана.

В его словах не было лести. Был холодный, безжалостный прагматизм. Я была вещью, которую нужно доставить. Ключом, который мог открыть дверь к спасению. Или к гибели.

Селезнев тяжело опустился в кресло.
— Я оформлю бумаги на проезд. Официально — вы сопровождаете важного свидетеля для дачи показаний. Никаких упоминаний о... — он мотнул головой в мою сторону, — ...о специфике ее показаний.

Воронов уже не слушал. Он снова смотрел на карту, на далекую, неприступную столицу. Его взгляд был устремлен вперед, в львиную пасть.

Я повернулась и вышла из кабинета, оставив их обсуждать детали. Мне нужно было собрать свои жалкие пожитки. Завтра мы отправлялись в сердце Империи. Туда, где решались судьбы мира. И моя собственная судьба.

Страх и странное, щемящее возбуждение смешались внутри в один клубок. Я, Алиса Воронцова, деревенская знахарка, еду докладывать императору. Бабка бы точно назвала это «ведьминской удачей». Ирония судьбы заключалась в том, что теперь мне предстояло убедить самого могущественного человека в империи в том, во что он, вероятно, не верил.

И от этого зависело все.

Глава 14

Дорога в столицу оказалась куда более быстрой и комфортной, чем наше предыдущее путешествие. Карета Легиона, хоть и тряская, была куда лучше телеги, а смена лошадей на заставах позволяла не останавливаться на ночлег. Но комфорт физический не означал комфорта душевного.

Воронов замыкался в себе все сильнее. Он просиживал часы, уставившись в окно на мелькающие леса и поля, его лицо было каменной маской. Иногда он что-то писал в походном блокноте, но чаще просто молчал. Это молчание было хуже любых упреков. Оно давило, напоминая, что я для него — необходимое, но неприятное средство, вроде горького лекарства.

Я пыталась пробить эту стену. Сначала колкостями.

— Что, капитан, боитесь, что император примет вас за сумасшедшего? — спросила я на третий день пути, когда тишина стала невыносимой. — Или, того хуже, за мистика?

Он даже не повернул головы.
— Я боюсь лишь одного — не выполнить долг.

— А я — часть вашего долга? — не отставала я. — Как мушкет или патронташ? Полезная, но бездушная?

На этот раз он посмотрел на меня. Его черные глаза были пустыми.
— Именно так.

От его прямолинейности у меня перехватило дыхание. Я откинулась на спинку сиденья, чувствуя укол обиды, острой и нелепой. Зачем мне вообще было нужно его одобрение?

Мы ехали дальше. Пейзаж за окном медленно менялся. Чащи редели, уступая место возделанным полям, деревни становились чаще и богаче. Признаки приближающейся столицы были везде, но они не радовали.

Как-то вечером, на одной из почтовых станций, пока меняли лошадей, я вышла из кареты размять ноги. Воздух был теплым, пахло дымом и свежескошенной травой. На краю дороги рос куст дикой розы, несколько бутонов уже распустились, алые и нежные. Не думая, я протянула руку, чтобы сорвать один, но задержала ладонь рядом, не касаясь. Я почувствовала его нить — тонкую, яркую, полную упругой силы. И просто подпитала ее, шепнув пару слов. Лепестки распустились шире, их цвет стал глубже, почти рубиновым.

— Зачем?

Я вздрогнула и обернулась. Воронов стоял в нескольких шагах, наблюдая за мной. Его лицо было скрыто в вечерних сумерках.

— Просто так, — пожала я плечами, отступая от куста. — Потому что могу. Потому что это красиво.

Он подошел ближе, его взгляд скользнул по распустившемуся цветку, потом вернулся ко мне.
— Ты тратишь силы на бессмысленные вещи.

— А что имеет смысл? — парировала я. — Только разрушение? Только война? Может, именно в таких «бессмысленных» вещах и есть то, за что мы, собственно, боремся?

Он не ответил, его взгляд стал отстраненным, будто он смотрел сквозь меня на что-то далекое и неприятное.

— Когда-то я думал так же, — произнес он наконец, и его голос прозвучал непривычно тихо. — Верил, что есть нечто большее, чем приказ и долг. Пока не убедился, что красота — хрупка. А долг — вечен.

Он развернулся и пошел обратно к карете, оставив меня стоять на дороге. В его словах не было упрека. Была констатация факта, выстраданного и оплаченного чем-то — или кем-то — дорогой.

В тот вечер я впервые задумалась не о том, какой он невыносимый, а о том, что сделало его таким. Какие потери стоят за этой стальной броней? Какая боль заставляет его видеть во всем лишь инструмент или угрозу?

Но спрашивать было бесполезно. Он бы не ответил. Его прошлое было заперто на семь замков, как и его сердце.

Мы въехали в столицу на пятый день. Первое, что я увидела, — это дым. Десятки, сотни фабричных труб клубились на горизонте, сливаясь в грязно-серое облако. Потом появились шпили церквей и золотые купола, ослепительно сверкавшие в редких лучах солнца, пробивавшихся сквозь смог. Воздух стал густым, пропитанным углем, потом и тысячами чужих жизней. Гул города обрушился на меня, оглушительный и подавляющий.

Я прижалась к окну, чувствуя, как сжимается сердце. Это не было красиво. Это было чудовищно. Огромный, живой организм, пульсирующий энергией, амбициями и грехом. Его жизненные нити сплетались в такой сложный и местами уродливый узор, что у меня зарябило в глазах.

Воронов, сидевший напротив, наблюдал за моей реакцией.

— Ну что, лекарство? — спросил он, и в его голосе впервые за несколько дней прозвучала знакомая едва уловимая насмешка. — Готовься. Тебе предстоит лечить целый город. А может, и всю империю.

Я откинулась от стекла, стараясь скрыть охвативший меня трепет.

— Не волнуйтесь, капитан, — сказала я, заставляя свой голос звучать уверенно. — У меня для императора уже готов диагноз. И рецепт. Только вот проглотить его будет горько. Очень.

Наши взгляды встретились, и в его глазах на мгновение мелькнуло нечто, почти похожее на уважение. Мы снова были по разные стороны баррикады, но теперь эта баррикада проходила через сердце величайшего города империи. И от нашего следующего шага зависело все.