Золотое Заячье Поле (лисья сказка)

Лисья сказка

На солнечной, самой тучной поляне во всём Лесу жила-была большая заячья община. Не стая, не племя, а именно что община - случайное скопление ушастых, которым довелось родиться на одном клочке земли, щедро засеянном клевером, подорожником и молодой морковкой. Они жили тесно, их норы-квартиры буквально соприкасались боками, образуя целый подземный городок с запутанными ходами. Но душевно они были дальше друг от друга, чем далёкие, заснеженные горы.

Главным законом поляны была негласная, но железная Конституция Личного Благополучия. Её можно было свести к трём столпам:

Моя шкурка. Она превыше всего. Её целостность – главная ценность.

Моя морковка. Она выросла у моего входа, значит, она моя, даже если корни её уходят под соседскую кухню.

Моя нора. Она – крепость, алтарь и единственное безопасное место во вселенной.

Из этой конституции естественным образом вытекала главная заячья поговорка, которую шептали мамы зайчатам и ворчали старики, глядя на соседей: «Заяц зайцу – волк!». Это была не метафора, а руководство к действию. Каждый сосед рассматривался не как собрат по несчастью в мире полном лис и ястребов, а как потенциальный конкурент, воришка и подсиживатель. Боялись соседей пуще лесной нечисти - от хищника можно убежать, а сосед украдёт твой лучший корешок тихо и безнаказанно.

Общение было сведено к минимуму, необходимому для выживания вида, но лишённому всякого смысла. Встретившись утром у общей тропинки, зайцы кивали друг другу кончиками холодных носов - сухое «жив ещё». Расходясь вечером, отрывисто мотали короткими хвостиками - «не умер». И на том спасибо. Даже семьи были недолговечными: едва зайчата покрывались первой жёсткой шёрсткой и начинали уверенно жевать одуванчики, родители, облегчённо вздыхая, выпроваживали их из норы. «Ищи своё счастье, мы своё уже отстрадали. Места на всех не хватит». И молодняк, обиженный и недоумевающий, копал себе новую нору в двух прыжках от родительской, чтобы начать новый цикл подозрительности и одиночества.

Апофеозом этой философии стала неписаная, но священная заповедь: «Твоя беда – твои проблемы. Моё дело - сторона. Не вмешивайся, не высовывайся, и тебя не тронут». Она витала в воздухе, ею был пропитан сам запах поляны - запах сладкой травы и глухой, трусливой отчуждённости.

Эту благодатную, слепую и глухую поляну в один не самый прекрасный день нашла Лиса. Она была уже не молода, шерсть на боках местами поседела от неудач, а рёбра проступали неприличным частоколом под кожей. Голод странника был её постоянным спутником. Увидев с опушки это изобилие пушистой, беспечной плоти, она сначала не поверила своей удаче. Но ум, отточенный годами неудачной охоты, сразу подсказал подвох.

«Добычи - целый пир! - мечтательно подумала она, прячась в кустах боярышника. - Но тронь одного - и поднимется такой переполох, такая паника! Все, как один, замечаться, забьют тревогу лапами по земле, предупредят всю округу. Или того хуже - сбегутся толпой и затопчут, ведь против массы и мои зубы - не аргумент. Риск великоват».

И она решила действовать не как буря, а как сквозняк – тихо, незаметно, исподтишка. Она легла в самую густую траву на краю поляны и стала наблюдать. Её глаза, жёлтые, как осенняя луна, скользили по фигуркам зайцев, выискивая слабое звено. И она нашла его быстро - молодого, нескладного зайца, который слишком далеко отошёл от общей массы, увлёкшись особенно сочным стеблем щавеля. Он был поглощён едой, а не опасностью.

Когда солнце скатилось за лес и поляну затянули сизые, удобные сумерки, Лиса сделала свой первый ход. Она была тенью, шорохом, мелькнувшим рыжим пятном в темноте. Беззвучный прыжок - и лапы с острыми когтями мягко, но неумолимо сомкнулись на спине незадачливого гурмана. Щелчок зубов - и предсмертный пик, короткий и резкий, как сломанная ветка, затих, не успев долететь до ближайших нор. Лиса, волоча добычу, исчезла в чаще, оставив после себя лишь примятую траву и холодную, равнодушную тишину.

Сердце её колотилось от страха. Наутро она, дрожа всем телом, подползла к поляне, ожидая худшего. Она ждала увидеть вооружённых сучками и камнями разъярённых зайцев, караулящих опушку. Или, возможно, увидеть пустошь - все норы покинуты, трава примята в спешке бегства. Враг обнаружен, стадо мигрирует - так диктует закон леса.

Но то, что она увидела, заставило её усомниться в собственном зрении. Поляна жила своей обычной, размеренной, слепой жизнью. Зайцы, как ни в чём не бывало, щипали траву, ссорились у кочек, деля мифические права на участки. Лишь одна нора на самом краю, рядом с которой вчера рос тот злополучный щавель, выглядела иначе. Возле неё сидела, сгорбившись, старая зайчиха Матрёна. Её длинные уши бессильно лежали на спине, а из глаз, красных от бессонницы, катились редкие, солёные капли. Она тихо поскуливала, уткнувшись носом в примятую траву, хранившую ещё слабый запах её сына.

К ней, фыркая от негодования, подскочил сосед, упитанный заяц по имени Хомут.

- Чего расквакалась, старуха? С утра не даёшь покоя! Мешаешь культурно траву потреблять!

- Сыночка… Сыночка моего ночью унесли… - всхлипнула Матрёна, не поднимая головы. - Слышала я писк… такой короткий…

- Ну, унесли и унесли, - пожал Хомут пухлыми плечами, оглядывая свою богатую кочку. - Значит, не умел прятаться, неосторожный был. Чему учила? А мне, если честно, от этого только лучше - возле моей норы теперь на целого зайца меньше конкурентов. Травы больше расти будет.

Лиса, притаившаяся в кустах, не поверила своим острым ушам. Такого циничного, такого спокойного равнодушия она не встречала даже среди холодных волков или расчётливых сов. В её хищном сердце что-то ёкнуло - но не от жалости, а от внезапного, ослепительного прозрения. Она поняла, что нашла не просто охотничьи угодья. Она нашла Эльдорадо, золотую жилу, источник вечного изобилия под названием «Равнодушие». Эти зайцы были не жертвами. Они были соучастниками.