Зов древнего мира. Воплощение

41 Неровный след

В зале медитаций было почти темно. Свет стекал сквозь кованые решётки, ложился на пол ленивыми полосами, будто сам ещё не проснулся. Воздух дрожал от благовоний — лёгких, древесных, как будто кто-то выдохнул сосну и оставил её запах в камне.

Алати сидела на полу. Позвоночник — прямой, плечи — расправлены, но не напряжены. Дыхание размеренное, спокойное. Она больше не боролась с мыслями, не прогоняла образы. Просто присутствовала.

Она уже не надеялась, что кто-то обратится к ней. Не искала намёков. Не вызывала Духа Воплощения. Но он пришёл.

Не шагами, не вспышкой, а чувством, будто пространство сгустилось. Как вода, которая становится плотнее вокруг ладоней. Как вечер, где внезапно исчезли звуки, но всё стало ближе.

Голос возник не в ушах. В теле. В глубине. В том месте, где больше не было сомнений.

— Ты готова.

Она не вздрогнула. Только приоткрыла глаза. Не увидела фигуры, не почувствовала присутствия как раньше — не было ни лика, ни образа. Только ощущение объятого мира. И она — в центре этого объятия.

— К чему? — спросила.

Голос ответил, как будто говорит сама ткань зала. Не резонанс — дыхание.

— Идти дальше. Мир ждёт.

— Куда?

Тишина.

Потом — образ.

Земля. Рваная. Покрытая трещинами, как от удара изнутри. Пыль в воздухе, будто кто-то пытался вдохнуть — и не смог. Небо над ней — серое, но не от облаков. От истощения.

Не смерть. Но боль, которую не лечат.

На западе. Там, где поля когда-то были золотыми, а теперь сплошная тень.

— Я должна это исправить?

— Ты — не должна. Ты — можешь. И этого достаточно.

Её ладони легли на колени. Тепло в груди не жгло. Просто заполняло. Без приказа, без вдохновения. Тихо. Внятно. Как весна, которая не спрашивает разрешения, чтобы вернуться.

Дух Воплощения не сказал больше ничего. Но она почувствовала: он не исчез. Он просто рассеялся в мире. В его коже, в голосах птиц, в камнях под ногами. Он — здесь. Всегда. Если идти — не от себя. А в себя.

Когда она встала, солнце только начинало заходить в зал. Тень от колонн была длинной, как дорога.

Она не улыбнулась. Не приподняла подбородок. Не развернулась резко. Просто пошла. Словно путь уже был частью неё. А она — частью мира, который нуждался не в герое. В касании.

На западе трещала земля. И где-то там кто-то ждал — не имя, не силу, а того, кто услышит.

***

Элэрис не спросил, зачем она пришла. Он знал.

Её шаг был ровным, спокойным, без торопливости — как у того, кто уже решил и просто делится этим решением. Алати вошла в покои, где он сортировал дорожные принадлежности, и только сказала:

— Запад. Там есть очаг. Я видела. Через него — зов.

Он не повернулся. Только кивнул, будто услышал не новость, а то, что ждал. Руки его продолжали перекладывать свёртки, складывать фляги, проверять крепления.

— Когда? — тихо.

— Завтра. На рассвете. Тропа старая, но путь я видела. Мы дойдём.

Он снова кивнул. Без «ты уверена?» Без «а если». Без того, от чего раньше хотелось отстраниться, будто её решениям всегда требовалась валидация.

Теперь — нет.

Она подошла ближе. Присела рядом. Не касаясь, но ближе, чем обычно.

— Один из жрецов хочет идти с нами. Остальные останутся. Ты… против?

Он замер на миг, потом сказал:

— Один — не караван. А помощь — не помеха. Если он идёт рядом, а не над нами — я не возражаю.

Она улыбнулась. Не губами — взглядом. Ему. Себе. Этому разговору, который больше не был проверкой на хрупкость.

Жрец нашёл их сам. Его звали Арэн. Он был не стар, но и не юн — тот самый возраст, когда слова произносят не голосом, а тоном. Тон у него был мягкий, выверенный, как ритуальная чашка, из которой нельзя пить, но можно понять замысел мастера.

Он не пытался произвести впечатление. Просто пришёл, склонил голову и сказал:

— Я не провожаю. Я сопровождаю. Не за вас. За собой. Мир меняет очертания. Я хочу это увидеть.

Алати только кивнула. Элэрис — тоже.

Вопросов больше не было.

Позже, в зале каменных ниш, их ждала жрица — та, что сопровождала Алати всё это время, наставляла, не направляя, подталкивала, не толкая. Она держала в руках камень. Плоский, с трещинками, будто внутри его когда-то жило что-то горячее, но остыло.

— Он реагирует на искажения, — сказала она. — Не всегда сразу. Но если рядом будет место, где реальность сдвинута, где ткань натянута слишком сильно — он запульсирует. Тонко. Почти незаметно. Но если приложить его к сердцу, — он отзовётся.

Алати взяла камень осторожно. Пальцы её коснулись грани, и она почувствовала: камень тёплый. Не как металл. Не как кожа. Как… память, которую хранил слишком долго.

— Спасибо, — тихо.

Жрица коснулась её запястья.

— Это не помощь. Это напоминание: ты не одна. Даже если рядом нет никого.

Собрались быстро. Без крика. Без напряжения. Всё — проверено, слажено, отточено. Плащи сложены, рюкзаки сбалансированы, оружие — на месте. Не для войны. Для возможности.

На рассвете они выйдут. И никто не удержит. Не отговорит. Не потому, что нельзя. А потому, что уже не нужно.

Поздним вечером Элэрис сидел у выхода, проверяя ремешки седла. Алати прошла мимо, не останавливаясь, но бросила взгляд. Он перехватил его — и только кивнул.

Слов не потребовалось.

Она знала: он — идёт. Как всегда. Но теперь — не чтобы защищать. А чтобы быть рядом.

***

Они ушли на рассвете. Не потому что спешили — просто потому, что рассвет сам выглядел как начало.

Воздух был прохладным, но не колким. Влажным, но не туманным. Окружающий мир будто только-только вспомнил о своём дыхании, и каждое дерево, каждый камень, каждая плита под ногами будто спрашивали: «Ты действительно идёшь?»

Она действительно шла.

Алати вышла через южный проход, где висячие сады спускались в каменные лестницы, и не оборачивалась. Не из гордости. Просто не было нужды. Всё, что следовало взять с собой, уже было — внутри. В ней.

42 Потерять себя

Они отошли от деревни на несколько сотен шагов, прежде чем мир начал менять лицо. Не в пейзаже — в восприятии. Алати почувствовала это сначала в ступнях: земля под ними как будто стала глубже. Мягче. Слишком чуткой. Каждый шаг отзывался не только звуком, но внутренним откликом, будто она больше не шла по поверхности, а шла через кого-то.

В груди нарастало странное ощущение — не боль, не страх. Сначала просто тяжесть. Потом — размытость. Словно звуки вокруг теряли чёткость, а линии деревьев становились слишком ровными, как нарисованные. Она моргнула — и поняла, что видит не только то, что перед ней. Словно мир внутри неё раскрыл слух, зрение, память и предчувствие одновременно.

Ветер донёс шорох листвы — и он оказался голосом. Не чьим-то. Сразу — всеми. Она слышала, как листья дрожат не от ветра, а от боли. Как трава зовёт подземную воду. Как камни жаждут тишины. Каждое дыхание воздуха стало как удар в грудь.

Шаг замедлился. Второй — стал неровным. Третий она уже не сделала. Присела. Рука коснулась земли — и земля впитала её чувства, как будто ждала.

И тогда всё началось.

Она не увидела образов. Это было не видение. Это было погружение в ощущения, слишком плотные, слишком густые.

Крик женщины — то ли роженицы, то ли той, кто теряет. Плач ребёнка, которому не дали вырасти. Глухое, невыносимо одинокое «почему», повторённое сотней голосов. И — пустота. Не как тишина, а как голос, который хотел быть услышан, но был вытеснен.

Мир не говорил. Мир отзывался.

Она стиснула зубы. Сгибалась, будто её вдавливали в землю. Ничего не резало, ничего не ломало — но её стирали границы. Всё было слишком близко. Слишком в ней. Она слышала мысли птиц. Она знала, где у дерева болит кора. Она чувствовала дрожание кости под землёй, оставшейся от зверя, умершего сто лет назад. Это было правдой. Слишком много правды.

— Алати, — голос рядом, тихий, но сдавленный, как если бы им сдерживали боль. — Смотри на меня.

Но она не могла. Потому что в этот миг не знала, где он. Где она. Где кончается его дыхание и начинается зов травы. Всё было смешано.

Он коснулся её плеча. Она вздрогнула. Глаза широко раскрылись. Но не взгляд. В её глазах — не узнавание. Оборона. Замешательство. Страх.

Элэрис наклонился, поддержал за спину, прижал к себе осторожно, чтобы не нарушить её равновесие, но достаточно крепко, чтобы она знала — не упадёт.

Она пыталась выдохнуть. Но воздух срывался. Губы шевелились — и не находили слов.

Он не требовал. Не давил. Просто шептал:

— Это я. Ты здесь. Ты — здесь.

И каждый раз, когда он говорил, она моргала. Глубже. Медленнее. В его голосе не было силы — только якорь.

Через минуту, через вечность, она прошептала:

— Это всё… слишком. Я слышу их. Я… не слышу тебя.

Слова сорвались, как нить, оборванная между пальцами. В них не было укора. Только потерянность.

Он прижал её к груди. Гладил по волосам. Не нежно — необходимостью. Она сжимала пальцы в его одежде, как будто это был последний реальный предмет в мире, ставшем прозрачным.

— Останься, — прошептала она, наконец.— Пожалуйста.

И эти слова наконец сорвали с его лица неподвижность. Он закрыл глаза. Он дышал. Он не пытался больше быть тем, кем привык быть — стеной.

— Я здесь, — сказал он.

Не как ответ. Как обет.

Алати расслабилась. Медленно. Словно вода, которой наконец позволили растечься по руслу. Он продолжал держать её, пока она не перестала дрожать. Пока голос мира не приглушился. Пока правда не отступила.

Они остались сидеть у края леса. Она — бледная, измотанная. Он — неподвижный, с пальцами, впившимися в её плечо. Он больше не молчал внутри. Он не убрал руку.

И этого было достаточно. Пока.

***

Они не возвращались в деревню. Там осталась мёртвая тишина, из которой родилась трава, но не родилось доверие. Не к ним — к самому себе. Земля ещё не знала, хочет ли жить. А значит, и людям было трудно сказать, что они чувствуют. Боялись.

Они остались на лесной опушке, где деревья стояли не так плотно, как в обычных лесах, и казались чуть раздвинутыми, словно кто-то оставил для них место. На мягкой подстилке из мха и прошлогодней листвы, под покровом ветвей, они уложили Алати. Тело её казалось слишком лёгким, как будто из неё вылилось всё, что раньше держало магию на поводке. Она не была без сознания, но и в сознании не находилась. Глаза то приоткрывались, то вновь опускались, как будто мир стал слишком тяжелым, чтобы смотреть на него дольше пары секунд.

Элэрис сидел рядом. Не слишком близко, чтобы не мешать, но достаточно, чтобы успеть подхватить, если она соскользнёт в ту сторону, откуда никто не возвращается. Его спина была напряжена, будто он держал не себя, а её — как арку, на которой держится мост. Он не смотрел по сторонам. Все чувства были здесь. Рядом. В этом маленьком дыхании, что срывалось у неё в горле.

Её пальцы дёрнулись — непроизвольно, как у того, кто тонет, не осознавая, что уже выбрался на берег. Он медленно наклонился, поправил одеяло, которое положил поверх неё ещё час назад. Она вздрогнула, и тогда он услышал её голос — почти неслышный, едва вибрация на губах.

— Остался…

Он не знал, вопрос это или утверждение. Может, и не нужно было знать. Он просто взял её руку, ту, что лежала на мху, раскрытую, как заброшенная ракушка, и аккуратно переплёл свои пальцы с её.

На секунду она напряглась. Он уже хотел отдёрнуть руку, но она слегка сжала его пальцы. Не сильно. Неуверенно. Но не оттолкнула.

— Мне снился ты, — сказала она так, будто это была не исповедь, а констатация. — Там было… тепло. Как тогда.

Он не спросил — когда именно. Не уточнил, какой «тогда». Он знал, что не имеет права спрашивать. Потому что если начнёт расспрашивать, то начнёт объяснять. А если начнёт объяснять — откроет всё. А он всё ещё не знал, готов ли.

Не к признанию — к уязвимости.

Он просто откинулся чуть ближе, чтобы их плечи соприкоснулись. Не крепко. Почти неощутимо. Но именно настолько, насколько было нужно, чтобы она не чувствовала себя одна. Это было не прикосновение — это было присутствие.

43 Идущие с огнём

Город лежал, как чаша, в обрамлении предгорий — выжженных солнцем, покрытых редкими кустами и белыми пятнами обнажённого камня. С высоты тропы он казался компактным, тесным, почти игрушечным, но стоило приблизиться — становилось ясно: это не деревня. Это — узел. Узел дорог, судеб, людей и идей.

Крыши тут были глиняные, неровные, вмятые дождями и ветром, улицы — узкие, с нависающими балконами, а запах — пыльный, терпкий, с привкусом печёного теста и шерсти. Всё было не новым, не чистым, но живым. И живость эта пахла напряжением.

Когда они вошли, никто не окликнул их, никто не остановил. Но взгляды… Взгляды были. Тяжёлые, щёлкающие по спинам, вкрадчивые и подозрительные, как насекомые. Кто-то приподнимал голову из-за прилавка. Кто-то замирал в проёме двери. Один мальчишка шлёпнулся в пыль от удивления, но его тут же одёрнули: «Не пялься».

— Камень, — сказала Алати вполголоса. Он не бил, не трещал, не вспыхивал. Просто — грелся. Словно то, что рядом, не чужое, а знакомое. Не враг — но и не друг. Искажение. Внутреннее, не ландшафтное. Не в земле. В людях.

Элэрис шагал с опущенной головой. Капюшон закрывал лицо почти до переносицы, но даже сквозь складки ткани было видно, как плотно сжаты губы, как натянуты плечи. Он не любил города. Никогда. А людские — особенно. Здесь всё было слишком громко: запахи, звуки, мысли. Слишком много чужой магии, даже если её не использовали. Она копилась, как осадок, пряталась в стенах, в мостовых, в колодцах. И от неё не было защиты.

Жрец, шедший чуть впереди, не оборачивался. Только сдвинул край плаща, обнажая посох, будто ненароком, но так, чтобы каждый, кто их встретит, видел: он — представитель Храма. Не изгой. Не странник. Не угроза.

Они свернули в боковую улицу, где было прохладнее, и тени лежали плотнее. Здесь здания были выше, и над головами свисали бельевые верёвки, на которых трепетали платки, сорочки и пучки трав. Алати замедлила шаг — не от усталости. Она прислушивалась.

Камень, скрытый в потайном кармашке у сердца, пульсировал теперь чаще. Не тревожно. Как сердце ребёнка, который не спит, но притворяется.

— Мы близко? — спросила она. Тихо. Только для Элэриса.

Он не ответил сразу. Глаза его бегло прошлись по лицам, которые выглядывали из щелей между ставнями. Кто-то прятался. Кто-то, наоборот, не скрывал интереса.

— Да, — сказал наконец. И добавил, чуть слышно, с какой-то глухой, хриплой уверенностью: — Слишком близко.

На главной площади стояли два здания с золотыми куполами. Один — местный храм. Второй — здание совета, если судить по гербу над входом. Люди собирались у входа, говорили, переговаривались, но голосов почти не было слышно. Словно они боялись собственных слов. Даже дети, играющие у фонтана, бросали взгляды на проходящих, как будто ожидали, что их отругают за смех.

Жрец задержался на перекрёстке.

— Я пойду. Должен предупредить их, что вы здесь. И… выяснить, что тут произошло.

Он не пояснил, что именно, но в воздухе уже чувствовалось: произошло. Не в моменте. В прошлом. Город был перетянутый, как струна, и держался из последних сил.

Алати кивнула. Элэрис стоял молча, не задавая вопросов. Но рука его, свободная, та, где запястье пересекала татуировка, теперь слегка подрагивала. Незаметно. Только если всмотреться.

Жрец ушёл. Они остались вдвоём на краю площади. И пока не знали — что именно ждёт. Но знали главное: здесь они — не просто гости. Здесь они — испытание.

***

Они не шли — их вели. Не официально, не с фанфарами, не в сопровождении глашатаев, как ведут героев. А взглядом. Скрытым, скользящим, полным вопроса. Иногда дети поднимали голову, замирали на секунду, потом — толкали друг друга локтем. Один мальчик лет десяти шёл за ними, как привязанный, пока его не окликнула мама — резко, шипя, будто из страха, что он заразится чем-то невидимым. Он отпрыгнул, но обернулся. Не испуганный. Просто… неспокойный.

Шаги отдавались на брусчатке глухо. Люди расходились, не провожая взглядом, но и не встречая. Только тогда, когда они уже прошли, кто-то поворачивался, и губы шевелились. Беззвучно. Или почти.

Алати слышала. Не слова — суть. Не слух — смысл.

«Та, что растит землю…»

Шёпот коснулся её, как ветер коснулся бы огня — не тронув, но усилив. Она вздрогнула. Не от страха. От узнавания. Это не было новым. Это было уже начавшимся где-то там, в прошлом. Может, в той деревне, где расцвели первые травы. Может — ещё дальше, когда она впервые коснулась земли и сказала: «Я здесь».

«Она пришла из-за гор…»

«В ней живёт мать всего…»

Голоса тонули в сжатых зубах, в тканях платков, в закрытых окнах. Они не говорили это вслух. Они не позволяли себе верить вслух.

Она хотела спросить Элэриса — слышит ли он. Но он шёл молча. Его шаги стали мягче, глаза не поднимались от земли. Он замечал всё — но не комментировал. Она уже знала, что именно это его молчание — самое тревожное. Потому что в нём было не спокойствие. Оборона.

На узкой улочке за рынком они остановились, когда в проход между лавками вошёл мальчик. Лет семь, не больше. В латаной рубахе, с кожаным поясом, слишком большим для его талии. Он просто встал перед ними, вскинул голову и, не мигая, посмотрел на Алати.

— Я вас отведу, — сказал он.

Голос прозвучал чётко, даже слишком. Как будто он давно готовился его произнести.

— Куда? — мягко спросила она.

— Туда, где все собираются. Там папа. Он говорит, вы должны это видеть.

Элэрис едва заметно напрягся. Но не вмешался. Только отступил на шаг, чтобы идти позади.

Мальчик вёл их по дворам, огибая улицы, где стояли люди. Он не оборачивался. Его шаг был лёгким, но уверенным. Ни разу не оглянулся, чтобы проверить — идут ли они. Будто был уверен: пойдут. Должны пойти.

На перекрёстке они свернули к лестнице, выложенной из неровного, местами обломанного камня. Лестница вела к небольшой площади, прижатой к зданию с колоннами. Уже оттуда, ещё до того как поднялись, стали слышны голоса. Громкие. Напряжённые.

44 Когда Мир против

Почва под ними дрогнула. Но не от Алати. От него. Корни, тонкие, как волоски, полезли из-под его ног, из каменных щелей мостовой. Они были зелёными, сочными, но не трепетными — яростными. В них не было нежности. Только ярость в защиту.

Толпа зашевелилась. Один голос — испуганный. Второй — возмущённый. Кто-то вскрикнул:

— Магия! Здесь магия! Они нападают!

Мужчина в белом, стоявший над жертвой, резко развернулся. Его глаза, спокойные секунду назад, теперь были треснувшими стеклом. Он поднял руку. И тогда…

— Стой. — сказала Алати. Но не ему.

Миру.

Она наклонилась. Не в жесте заклинания. В жесте — понимания. Рука коснулась мостовой. Камень был тёплым. Не от солнца. От всего, что было до этого.

— Здесь — не пламя. Здесь — жизнь. Ты не должен гореть.

Не магия. Не молитва. Не приказ.

Только слово. Только Воплощение.

Костёр не вспыхнул. Он сдулся, как пузырь, лопнувший на ветру. Дерево на помосте треснуло — но не от огня. От глубины. Как будто внутри чего-то не было согласия.

Мальчишка с факелом выронил его и в ужасе отступил.

Пламя погасло. Но город — вспыхнул.

— Колдунья! — выкрикнул кто-то.
— Это она!
— Они пришли с севера!
— Это та, что растит землю!
— Бежать!
— Защитить детей!

И тогда Элэрис встал перед ней.

Просто. Без слов. Между ней и городом.

Мужчина в белом вытянул руку. Из его ладони — свечение. Белый огонь. Не пламя — энергия, скрученная до предела.

И Элэрис не подумал. Он шагнул вперёд.

Магия растений, глухая, вырвалась из-под его ног. Но этого было мало.

Он вдохнул. И в груди — где у него были только боль и корни — вспыхнул огонь.

Не зелёный. Не родной.

Огненный. Ярко-красный. Изнутри.

Сила, которой не владел. Которую сжигал из самого себя.

Заклинание мужчины в белом ударилось о воздух. Но не дошло.

Элэрис встал между. И пламя — не дошло.

Площадь замерла. Мгновенно. Никто не понял, что именно произошло. Но каждый почувствовал: граница пройдена.

***

Платформа дымилась. Не от огня — от стыда. Как будто сама деревянная конструкция поняла: она едва не стала жертвенником, но не по воле мира, а из-за чужого страха, надетого как мантия праведности.

Толпа еще колыхалась, как трава после бури, не зная, в каком направлении склониться теперь. Руки, что только что сжимались в кулаки или тянулись за детьми, дрожали, но уже не от ярости — от непонимания. Они не видели того, что чувствовала Алати, но ощущали, что порядок сдвинулся, и сдвинулся навсегда.

Она стояла в центре круга. Не на пьедестале, не на возвышении, не над, а внутри. И вся реальность, казалось, дрожала рядом с ней. Не как при буре — как при настройке.
Как будто кто-то сдвинул струну, и теперь мир сам подбирал тон, пытаясь попасть в унисон.

Её ладонь была опущена. Не вскинута, не выставлена для удара, а просто опущена к земле. Она даже не касалась камней — но всё в округе уже чувствовало: касание состоялось. Не физически. Глубже.

— Стой, — прошептала она тогда, и теперь повторила уже без слов. Слово осталась где-то там, в моменте, который прожило тело. Теперь говорила суть.

Платформа треснула ещё раз — глубоко, почти с хрустом. Верёвки, которыми был привязан юноша, разошлись — не сгорели, не распались, а устали. Словно не выдержали давления чужой лжи и сдались. Он упал на колени, не вскрикнув, не глядя на неё. Он просто задыхался, как человек, которому вернули возможность дышать.

И это было важнее магии.

Мужчина в белом закричал, но не слова. Его голос сорвался на выкрик, лишённый формы. Он пытался собрать толпу, но та уже отодвинулась. Люди не разбежались. Они стояли, вцепившись в себя, в чужие руки, в ремни, в волосы детей, но не двигались.

В их глазах впервые не было одобрения.

Элэрис стоял, не отводя взгляда от мужчины. Лицо его было спокойным. Слишком спокойным. Это не была злость — это была пустота после вспышки. Его магия, использованная вслепую, лежала в нём теперь мёртвой тяжестью. Он чувствовал, как внутри выгорает не сила — вера в себя. Он, который столько лет шёл как щит, оказался ничтожным рядом с тем, что она сделала одним словом.

Но она не смотрела на него. Даже не на мужчину. Она смотрела в землю. Не в камни, а глубже — туда, где что-то давно было закрыто. Где шла старая, закопанная кровь, где покоились семена — и ложь, и будущее, и следы каждого, кто здесь ходил.

— Я здесь, — произнесла она, почти беззвучно. И земля отозвалась.

Не громом. Не зеленью. Не вспышкой. Просто… теплом. Подошв. Воздуха. Вибрацией между пальцами, между рёбрами.

Это было точечное Воплощение. Ни в кого, ни для кого. Не ради жизни. Не ради исцеления. А ради того, чтобы остановить.

Она не требовала. Она была.

После — все замерли. Даже птицы. Как будто они тоже знали: Сейчас было сказано нечто такое, что нельзя расшифровать, только принять.

Элэрис подошёл не сразу. Его взгляд ещё был прикован к фигуре в белом, тот медленно отступал, как зверь, которому напомнили, что он не хищник — а тварь в углу. Его руки дрожали. Голос сорвался совсем. Он исчез — не телом, смыслом. Толпа разом забыла о нём.

Тогда Элэрис повернулся к ней.

— Всё… — начал он, но осёкся.

Алати посмотрела на него и кивнула. Он понял: она не победила. Она — удержала.

Это был не триумф. Это был ответ на вызов. И потому мир — замолчал.

***

Казалось, всё закончилось. Огонь потух, фанатик исчез, кровь не пролилась. Мир сжался, сдержал дыхание и не сорвался в бездну. Но город не отпускал.

Толпа хоть и расступилась, не ушла. Они стояли дальше, как будто сама возможность смотреть была крепче страха. Алати это чувствовала. Не взглядом — кожей. Каждое движение, даже лёгкое, казалось нарушением. Даже вдох — был нарушением. Но молчание было не лучше. Оно висело, как пыль над развалинами: осело, но не растворилось.

45 Забытая деревня

Дорога становилась всё уже.

Сначала это была ещё тропа — пусть и покрытая корнями, с ветвями, сплетающимися над головой. Потом — просто направление, по которому можно было угадывать следы недавних шагов. А после и их не осталось. Всё впереди будто размывалось: звуки глохли, воздух густел, шаги становились медленнее, как будто сами себя останавливали. Элэрис шагал первым, настороженно всматриваясь вперёд. Лицо его было напряжённым. Он время от времени бросал взгляд в сторону, будто сверяя реальность с чем-то внутри — или с чем-то, чего не мог объяснить словами. И наконец сказал негромко, без попытки скрыть тревогу:

— Это место не просто затерялось. Оно себя прячет.

Алати кивнула, не отрывая взгляда от пустого пространства впереди. Там, где должен был быть поворот, путь вдруг обрывался. Будто лес сам решил: сюда — нельзя. Земля в этом месте была не мёртвой — но выдохшейся, как после долгой болезни. Корни деревьев казались вывернутыми, трава — плоской, приглушённой. Даже пение птиц смолкло. Только камень под одеждой — тот, что жрица дала ей перед уходом — грелся у самого сердца, словно пытался пробиться сквозь что-то плотное, как ткань мира.

— Мы близко, — тихо сказала Алати. Не вопрос, не догадка — просто знание. Она не чувствовала магию, не ощущала Воплощения, но само пространство впереди отзывалось чем-то… нарушенным. Как будто боль застряла в земле и не знала, как вырваться. — Здесь была деревня. Или есть. Только она не хочет, чтобы её видели.

— Я не зря называл такие места глухой болезнью, — буркнул Элэрис. Он снял перчатку и провёл пальцами по ближайшей коре. Дерево дрогнуло — не от ветра, а как от прикосновения боли. — Тут что-то случилось. И оно не ушло. Просто... спряталось. Зарыто, но не забыто.

Алати сделала шаг вперёд. Мир чуть подрагивал, будто пространство становилось вязким, но она не остановилась. Под ногами заскрипела податливая, рыхлая земля. Камень у сердца вспыхнул жаром и погас. На миг всё вокруг стало тише, и сразу после — будто прорыв, вспышка ощущения: здесь есть деревня. За границей, которую не видно.

— Мне кажется, я могу её почувствовать, — сказала она.

Элэрис не удивился. Только поправил капюшон, как будто надеялся, что ткань скроет не лицо — мысли.

— Главное — не дай ей почувствовать тебя сильнее, чем ты чувствуешь её.

Слова были обрывочными, как и всегда, когда он не был уверен. Но за ними стояла тревога. Тревога и… опыт. Он уже был в таких местах. Или слишком хорошо представлял, чем они могут быть. И потому, когда Алати протянула руку вперёд и прикоснулась к воздуху, где тропа исчезала, он сжал плечо меча чуть крепче.

Ничего не произошло. Не вспышек, не толчков. Только тишина — стала глубже. Воздух сгустился — и вдруг разорвался. Пространство дрогнуло, как вода, в которую бросили камень. На миг перед ними заколыхалась дымка, а потом — отступила. И стало видно. Дальше — шёл пыльный, неровный путь, за которым скрывались дома.

Алати медленно опустила руку. Взгляд её был внимательным, но спокойным. Она не улыбалась — слишком тихо было в ней самой, чтобы радоваться. Но внутри — что-то щёлкнуло. Как будто шаг сделан туда, где она должна была оказаться.

— Она не хотела, чтобы её нашли, — сказала она. — Но она откликнулась.

Элэрис стоял рядом. Молча. Глаза его были полны тени, но он сделал шаг за ней, не возражая. И тогда они пошли — в деревню, которая сама забыла, что существует. В место, которое когда-то было домом для людей. А теперь… было нечто иное.

И воздух, что раньше был мёртв, теперь смотрел на них в ответ.

***

Они вошли в деревню — не внезапно, а словно погрузились в неё. Как в воду: шаг, другой, и вот уже небо над головой кажется чужим, а тишина — не просто звуком, а средой. Место не было разрушено. Оно было… искажено. Дома — целые, но в окнах не было стекла. Крыши — наклонены странным углом, как будто мир, соткавший их, сбился в мерке. Один из домов казался вытянутым, другой — будто бы скукожился, сжав себя сам. Но в этом искажении не было хаоса. Оно чувствовалось упорядоченным, как боль, прожитая слишком долго, чтобы уже кричать.

Ни один шаг не отдавался эхом. Воздух был плотным, как будто сам слушал.

Алати остановилась у поворота — между двумя домами, где дорога вела к чему-то, что могло быть центром деревни. Её камень снова начал греться, но по-другому. Не тревожно. Сдержанно. Будто знал: дальше — контакт.

— Они уже знают, что мы здесь, — сказала она негромко.

Элэрис не ответил. Он смотрел в ту же сторону, глаза его сузились, правая рука легла на пояс, но не на меч — рядом. Просто… ближе к рефлексу.

И тогда из переулка вышла девушка.

На вид — лет двадцать. Движения неторопливые, почти изящные. Одежда — старая, но не рваная. На ней — лёгкое платье, будто бы ещё помнящее вкус обычной жизни: льняное, с поясом, когда-то белым. Волосы — в беспорядке, но не в грязи. Чёрные. Жёсткие. Лицо — спокойное. А вот глаза…

Алати задержала дыхание.

Глаза были не человеческие.
Не просто другие — иные. Расширенные зрачки, неровные радужки, чуть светящиеся в тени, с прожилками, которых не бывает у людей. В них было что-то хищное. Но ещё — вопрос. Не угроза. Не злость. Вопрос: кто ты, что идёшь сюда — зная, что увидишь?

— Добро пожаловать, — сказала девушка. Голос — чистый, без хрипа, без натяжки. Будто она говорила не впервые за много дней. — Вы пришли по зову?

Алати не знала, что ответить. Она посмотрела на Элэриса, и впервые за долгое время он выглядел потерянным. Не испуганным. Просто так, как будто привычная карта больше не соответствовала местности.

— Мы… — начала она, но остановилась. Потому что это было неправдой. Она не знала, зачем пришла. Знала только, что надо было.

— Вы искали источник, — проговорила девушка. — Мы тоже. Только… мы уже не ищем.

Она развернулась, медленно, как человек, привыкший, что за ним не бегут. И пошла по тропинке между домами.