Зоя, или На перекрестках судьбы

ПРОЛОГ

«Красота тоже дар Божий, один из редчайших и драгоценнейших. Мы должны быть благодарны, если удостоились его, а если нет, должны быть благодарны, что другие удостоились его, нам на радость»

С. Моэм

Скажите, вы были красивым ребенком? Настолько красивым, что где бы и с кем бы вы не появлялись, все внимание сразу переходило на вас. Везде: во дворе дома, где вы жили, в детском саду, куда ходили, в школе и далее по мере вашего взросления. Ты еще кроха, но очень рано начинаешь понимать, что с тобой что-то не так, что ты какой-то особенный. Красота, как и уродство привлекает внимание, выделяет тебя из толпы, и лишь немногие понимают, что быть по-настоящему красивым, если не крест, то ноша, и весьма обременительная. Красоте завидуют, от красивых людей постоянно ждут подвоха, измен, красивых часто считают глупыми и ленивыми. Дескать повезло, счастье самотеком должно плыть к избранникам судьбы, отмеченным печатью красоты и лишь немногие знают, как по-настоящему одиноки и несчастны бывают красивые люди, особенно если они наделены умом, добрым сердцем, совестью, скромностью и другими, казалось бы бесполезными и не нужными для красавцев и красавиц качествами.

И еще… родителям нужно хорошенько подумать прежде чем дать имя своему ребенку. Красивая девочка, с редким именем в СССР, в послевоенные времена 50-х… Эту чашу Зоя испила до дна, хорошо, что ее настоящее имя — Изольда, было только в метрике, так же, как и фамилия отца, обрусевшего немца Николая Дмитриевича Гольфштатд. Мать Зои-Изольды благоразумно дала ей свою фамилию — Бурмина, убедив мужа, что для девочки так будет лучше. И она оказалась очень права, а во всем остальном Зое-Изольде досталось от жизни по полной.

ГЛАВА 1 Красота - дар Божий или Крест...

Родилась Зоя Бурмина в 1952 году в Сибири, городе Томске, куда волею судеб попали ее предки, хотя корни их рода шли из Санкт-Петербурга, тогда еще Российской Империи. Отца своего Зоя почти не помнила, он умер, когда ей было пять лет. От Бабушки Натальи Петровны Гольфштадт, 1900г.р. урожденной княжны Урсуловой сдержанной и немногословной выпускницы Смольного, последнего петроградского выпуска 1917 года, трудно было чего-то добиться. Она не любила говорить о своей жизни. Революция отняла у нее отца, царского генерала, павшего от рук пьяной солдатни, обезумевшей от беспредельной кровавой каши и вседозволенности, мать, умершую от тифа в железнодорожном вагоне по дороге в Сибирь к родственнице. Девятнадцатилетняя Наталья, полуживая добралась до тетки своей матери в Томск, где та жила в старом деревянном доме, вернее в части дома, когда-то принадлежавшем всей семье Надежды Илларионовны. Остальная часть была заселена чужими людьми в порядке уплотнения. Надежда Илларионовна, уже будучи в весьма преклонном возрасте, прожила еще около двух лет и умерла, оставив двадцатилетнюю Наташу одну одинешеньку в чужом сибирском городе. Свое великосветское, княжеское происхождение Наталье удалось скрыть, все девочки из ее семьи учились в Смольном институте, а ее бабушка окончила его с получением золотого шифра и стала фрейлиной при императорском дворе.

Закончив курсы машинописи и стенографии, Наталье удалось найти работу секретаря в Томском университете, старейшем в Сибири, где она и встретила своего мужа, преподавателя Дмитрия Петровича Гольфштадт из обрусевших немцев, несколько поколений которых проживало в России. В 1923 году у них родился сын Николай, который пошел по следам отца и накануне войны поступил в Томский университет, благополучно закончив его сразу после войны. На фронт его не взяли по нескольким причинам, главной их которых было наличие немецкой крови, хоть и обрусевший, но все же немец, да еще и сын врага народа. Его отца Дмитрия Петровича расстреляли по сфабрикованному делу все в том же 37-м году, когда Николаю было четырнадцать лет, но он уже был отмечен, как особо одаренный ученик по точным наукам. Николай с блеском сдал все экзамены и поступил на механико-математическое отделение в университет, после окончания которого был зачислен в инженерные войска. Родина нуждалась в научных кадрах на благо обороны страны. Сын вырос в крупного ученого благодаря отцу-ученому и матери-смолянки, которая была для него настоящей нравственной опорой в жизни во всем.

Помимо светских манер, знания языков, игре на музыкальных инструментах и основных познаний наук, смолянки обладали всеми навыками выживания в суровых, даже спартанских условиях. Наталья Петровна всю жизнь с утра обмывалась по пояс холодной водой, эту привычку, унаследованную ею еще с времен обучения в Смольном, она передала и внучке Зое, приучив ее с младых ногтей к чистоте тела в любых условиях существования. в Смольном ее научили вышивать гладью и ришелье, а также основам кроя, что помогло ей в голодные и суровые годы не помереть от вечного недоедания, да и потом, когда она осталась одна с восьмилетней Зоей после безвременной смерти сына и невестки.

Для Зои, рано потерявшей родителей, бабушка была эталоном во всем, она умела и печь натопить, и обед приготовить практически из ничего, но стол всегда был накрыт накрахмаленной скатертью и сервирован по всем правилам этикета. Так, что пользоваться ножом с вилкой Зоя научилась рано. Бабушка, прекрасно умевшая вышивать и шить, обладала великолепным вкусом и сама обшивала внучку, Зоя была прелестна в ее нарядах, на улице не было ни одного из прохожих, кто б не оборачивался в след девчушке, а соседка Захаровна, как-то взяв Зою за подбородок и вглядываясь в ее лицо, произнесла: — Будешь сердцеедкой! —

Маленькая Зоя долго не могла понять смысл этой фразы. И зачем ей есть сердца? Она хотела спросить у бабушки, но постеснялась. Они любили долгими зимними вечерами заниматься рукоделием, у Натальи Петровны остались после смерти Надежды Илларионовны платья, которые давно вышли из моды, но ткани, выписанные в свое время из Парижа, были самого высокого качества; натуральный шелк и бархат, настоящий английский твид, атлас, кружева, все это позволяло одевать маленькую Зою, как куколку на зависть окружающим. Бабушка шила из тонкого батиста и нижнее белье для внучки с кружевами и вышивкой, она рано приучила Зою стирать свои вещи и самостоятельно ухаживать за собой. Как-то Зоя постирала свои платьица и оставила их сушиться во дворе, так их тут же и украли с веревки…

Но главное их с бабушкой богатство было в сохранившейся и доставшейся по наследству от Надежды Илларионовны домашней библиотеке. Книг было много, многие были на иностранных языках, прекрасно владеющая ими Наталья Петровна, сама взялась обучать внучку. Так рано, с трех лет Зоя начала изучать и к пятнадцати годам освоила три европейских языка: английский, немецкий и французский. Она читала, бегло говорила на этих языках благодаря бабушке и книгам, многие из которых выучила наизусть на языке оригинала. Зоя с бабушкой занимали две небольшие комнаты в старом деревянном доме, когда-то принадлежавшем их родственникам, но главное преимущество было в том, что у них был отдельный вход-выход, а в бывших сенях они сделали маленькую кухоньку, изолированную от общей коммунальной кухни с их вечно выясняющими отношения соседками.

Окна выходили в палисадник, где росла сирень, которую бабушка очень берегла и укутывала на зиму мешковиной, чтобы кусты не вымерзли и каждое лето радовали своим цветущими ветвями, так напоминавшими ей цветение сирени в их бывшем поместье под Петербургом.

Отец Зои был инженером, но не тем инженером, которые работают на производствах, заводах и фабриках, он был инженером в погонах, работал в строго засекреченном КБ за колючей проволокой. Мать Зои была врачом и последовала за мужем из Томска с новорожденной Зоей в необжитый поселок на севере Казахстана, куда направили ее мужа и где Зоя постоянно болела. Матери ничего не оставалось, как отправить ее к своей свекрови Наталии Петровне, бабушке Зои. Она приезжала летом в Томск, проведать свекровь и забрать Зою, показать отцу. Зоя смутно помнила его высокую фигуру, он уже тогда начал кашлять, а затем туберкулез в открытой форме унес его в могилу в возрасте тридцати четырех лет.

Глава 2 Первый рыцарь, или Ромео

А меж тем появление новенькой не осталось незамеченным и среди учеников, и среди воспитателей. Мальчики жили в правом крыле корпуса, а девочки в левом, но занятия и свободное время проводили совместно. В интернате были кружки по интересам, руководили которыми, как правило, те же учителя-воспитатели, все они проживали в поселке, находящемся по соседству. В Красном уголке стояло старое, раздолбанное руками воспитанников пианино. Однажды, когда там никого не было, Зоя подсела к нему и начала играть «Лунную сонату» Бетховена, которую очень любила. Дверь Красного уголка открылась и на пороге Зоя увидела высокую фигуру своего одноклассника Славки Чубарова, имевшего репутацию озорника и заводилы. Увидев его, Зоя прекратила играть, смущенно опустив глаза.

— Здорово играешь! А что еще можешь? — спросил Славка, уставившись на Зою.

— Пианино сильно расстроено. — ответила она и закрыв крышку инструмента, встала, а он продолжал стоять в дверях. Чтобы прекратить разговор Зоя подошла к Славке, но он не сдвинулся с места, закрывая собой проход, пристально разглядывал ее. Зоя, глядя ему в глаза твердым голосом произнесла:

— Дай пройти, пожалуйста… —

— Ну, раз пожалуйста… — произнес Славка и дал пройти Зое. Она из Красного уголка и пошла по длинному интернатскому коридору мимо ребят, смотрящих черно-белый телевизор. Они спорили, старшим хотелось смотреть фильм, а младшим мультфильмы и из-за этого всегда возникали ссоры. Подошла воспитательница и сказала, что по воскресеньям с утра младшие дети смотрят мультфильмы, а после обеда телевизор смотрят старшие ребята. Распорядок дня, расписание и регламент во всем были неотъемлимой частью интернатской жизни: отход ко сну в девять вечера — для всех и старших, и младших, а подъем в семь утра, чтобы успеть убрать постели, умыться и позавтракать. Уроки начинались в восемь тридцать, как и у всех школьников страны.

Зоя вспоминала бабушкины рассказы про Смольный, как они, девочки из аристократических семей, среди которых были и принцессы крови Балканских стран, не чурались и физического труда, а с аристократок, княжон и принцесс спрос был еще строже, ведь им предстояло выйти замуж за членов правящих династий, а может и самим стать у кормила власти. Поэтому пусть знают не понаслышке каково это стирать, убирать. Хотя, если быть уж совсем честными, все это носило скорее осведомительно-просветительский характер, но ее бабушке, княжне Урсуловой пригодилось смольное воспитание и навыки, приобретенные там. Поэтому и Зоя, не будучи неженкой, стоически воспринимала строгие, казенные условия жизни. Единственное, к чему она никак не могла привыкнуть, это отсутствие ножа, как столового прибора. В первый же день своего пребывания в интернате Зоя обратилась с просьбой выдать ей нож, без ножа ей было как-то неудобно и неловко есть, на что работница кухни заявила, что никаких ножей воспитанникам не положено, пусть ест ложкой с вилкой и как-то недоверчиво-подозрительно посмотрела на Зою, та отошла и больше ничего и ни у кого не просила.

Пожалуй, еще, с чем ей было невмоготу смириться, было то, что все девочки носили одинаковые казенные платья. И дело даже не в том, что они были унылые и какие-то безликие. Платья переходили от одной к другой, т.к. все были одинакового стандартного размера и после прачечной их привозили и раздавали в комплекте с нижним бельем. Вещи не всегда были хорошо простираны, видимо, в прачечной воровали стиральный порошок. Зою воротило от запаха пота, исходившего от плохо выстиранных платьев, она попросила в кружке рукоделия немного мулине и иголку и вышила на своем платье розу, которая оживила и расцветила это серое унылое изделие, но главное, что теперь Зоя пометила свое платье, за чистотой которого она следила и каждый вечер застирывала подмышки у рукавов, чего, к сожалению, никто из девочек не делал, поэтому запах пота от бурно развивающихся девушек исходил постоянно. Некоторые, глядя на Зою, последовали ее примеру. Поначалу им было странно видеть, как она, поборов свою стыдливость перед ними, мылась по пояс холодной водой над раковиной в туалетной комнате, так как банный день был даже не раз в неделю, а через десять дней и был связан со сменой постельного белья в спальнях. Зоя делилась с девчонками тальком и пастой Теймурова, которой приходилось пользоваться за неимением других средств, с которыми в те времена было худо, ГДРовский «Одорекс» был редкостью в их краях.

Помогали Зое и ее любимые литературные герои. Она часто вспоминала английскую классику и жизнь юной Джейн Эйр в пансионе, вот той действительно было тяжело. Карцера в интернате не было, карательных мер она тоже пока не заметила, но было кое-чего и похуже, с чем пришлось столкнуться Зое после недолгого пребывания в интернате.

Воспитанники, согласно расписанию, дежурили по кухне, помогали убирать со столов, работали в детдомовской хлеборезке, где нарезали хлеб ножом, напоминавшим гильотину. В одно из таких дежурств повар, здоровый детина лет под тридцать, которого за глаза все называли Коком, незаметно пойдя к Зое сзади, обхватил ее со спины и стал ее жадно лапать своими огромными ручищами.

Вдруг откуда ни возьмись, как из-под земли вырос Славка Чубаров, ударом по ногам свалив Кока на кафельный пол хлеборезки, заломил ему руки за спину. И откуда у пятнадцатилетнего парня взялась сила, чтобы завалить отожравшегося на детдомовских пайках Кока… Зоя стояла не в силах сдвинуться с места, на что ей Славка, сидя верхом на Коке, сдавленным голосом прошипел:

— Иди, не женское это дело!

Зоя ответила ему:

— Я сейчас ребят позову.

Глава 3 Испытание на прочность

И вот они в Москве. После трех суток пути, вышли на перрон Ярославского вокзала. Багаж у них невелик: в детдоме выдали обоим по походному рюкзаку, а также по алюминиевой ложке с эмалированной кружкой и сухому пайку на несколько дней. Зоина семейная реликвия, - серебряная ложка пропала сразу по прибытии ее в детдом, кто-то украл ее из прикроватной тумбочки. Хорошо, что цело бабушкино кольцо, с которым Зоя никогда не расставалась. Как-то на медосмотре врачиха увидела на шее Зои шнурок и спросила: — Ты что крест носишь? — затем, взяв в руки кольцо на шнурке, крепко завязанном на шее Зои и приняв его за стекляшку, отпустила. А вот, ложка пропала. Жаловаться Зоя не стала, понимая, что в бытность директорства Марии Васильевны, это бесполезно. А платье, сшитое руками бабушки, в котором Зоя поступила в детдом, вернули. Платье ей было коротковато, так как за два года Зоя подросла, но можно было его удлинить за счет подпушки. Это платье из шотландки с большим воротником Зоя любила как память о доме и бабушке. В рюкзаке были и зимние вещи: пальто и обувь, так на первое время можно будет обойтись тем, что им выдали в детдоме.

Поступать решили в ГИТИС, конкурс огромный. Казалось, что все красавцы и красавицы страны съехались сюда и если выразиться научным языком, то плотность или количество красивых людей на один квадратный метр старинного особняка, в котором располагался ГИТИС, просто зашкаливало! На их фоне карт-бланш Зине обеспечен, лишь она и еще одна дурнушка были замечены на экзаменах. Сначала Зинка расстроилась, но поговорив с одной из красивых абитуриенток, узнала, что красота как раз и является причиной многих отказов в поступлении, на одной красоте выехать невозможно, тут надо поразить именно талантом, яркой индивидуальностью, так что Зина скорее в выигрыше, а при ее уморительной мордахе считай, что поступила, успокоила ее красивая абитуриентка!

Зинка пошла первой, а Зоя ожидала вызова в коридоре. Народу много, просто встать некуда, поэтому отбор происходил быстро. Иногда и одной минуты для экзаменаторов — театральных метров было достаточно, чтобы сказать:

— Спасибо, Вы свободны!

Но Зине на просмотре удалось удержать на себе внимание комиссии и ее допустили к следующему туру.

Когда Зоя предстала перед приемной комиссией, ей показалось, как кто-то прошептал: — Вот и еще одна красавица, и куда нам столько…

Зоя внутренне собралась и прочитала монолог Джульетты на балконе. И опять, то ли шепот, то ли показалось…

— Еще одна Джульетта…

Зоя вышла из приемной комиссии в коридор, уверенная, что ее не допустят к следующему туру. Но, к ее удивлению, это оказалось не так и она все же прошла все положенные этапы поступления, остался один, последний и самый важный, на нем ей предложили сыграть хромую и больную старушку. Зоя сделала все что могла, импровизировала на ходу, но чувствовалось, что комиссию своей игрой она не убедила. Зоя кожей почувствовала, что это провал. Однако, слово взял председатель комиссии, известный на всю страну актер, его голос был решающим:

— Давайте честно скажем, коллеги! — обратился он к членам комиссии, — Перед нами красавица, настоящая героиня классических образов и я первый дам отрубить себе руку, если ей придется играть старух и уродин! И потом, — сказал он, понизив голос — девочка только что из детдома, жила среди молодых людей и детей, она и старух-то, наверно, не видела.

Этот аргумент сильно подействовал. И только одна, по-настоящему, очень пожилая актриса поджала губы и насупилась так, что седые букли затряслись на ее голове, Зое она напомнила старуху-графиню из «Пиковой дамы».

В институт Зою все же приняли, так же, как и Зину. С легкой руки кого-то, их окрестили, как «две З», но для Зои Зинка подругой никогда не была, та сама привязалась к ней, а Зоя смирилась с этим, хотя многое в Зинке ей не нравилось. Единственное, чего не могла не признавать Зоя, так это таланта. Зина была несомненно талантлива и очень упорна. Она могла до бесконечности зубрить текст, постоянно репетировать перед зеркалом. И, хотя, ей не хватало интеллекта, кругозор ее был слишком узок и даже примитивен, но в стенах института Зинка жадно набросилась на книги, впитывала в себя все, что рекомендовали преподаватели и даже сверх того. Москва с ее культурной жизнью, регулярными походами студентов в театры, музеи, на выставки, стала той средой, в которой юные сибирячки укоренились подобно морозоустойчивым розам. Зина и Зоя жадно впитывали в себя все, что им давала Москва. Зина, конечно, понимала, что с ее внешностью ей не светят роли героинь, но сразу твердо решила, что «кушать подано!» она играть не будет ни за что! И в провинциальный театр из Москвы не поедет тоже ни за что! Любой ценой, она зацепиться за столицу! Зина даже задумала сделать пластическую операцию по коррекции своего носа «картошкой» и приданию ему благородной формы, а также отбелить кожу лица от назойливых веснушек, нещадно плодившихся на ее лице каждую весну. Она поделилась об этом с Зоей, но та сказала, что этого делать нельзя, так как Зина утратит свою индивидуальность и неповторимый шарм, чем страшно удивила Зину:

— А у меня разве есть шарм? — спросила потрясенная таким открытием Зина. На что Зоя уверенно ответила ей:

— Конечно! Ты талантлива и индивидуальна, в этом и есть твой главный шарм!

Их поселили в одной комнате общежития, этих «двоих З», а вместе с ними девушку из подмосковного городка Таню Леонову, настоящую русскую красавицу с длинной золотистой косой и румянцем во всю щеку. Таня была доброй и стеснительной девушкой, неуверенной в себе, но типаж у нее был редкий, так как, уже тогда, в начале 70-х трудно было отыскать настоящую народную красоту, пышущую здоровьем, да еще и талантливую. А у Тани, к тому же, слух и голос был прекрасный. Какие они разные эти девчонки, поселившиеся в одной комнате: озорная, смешная Зинка, изысканная, утонченная красавица Зоя и народная красавица, этакая царь-девица — Таня.

Глава 4 Таня, или Выхода нет (Р0524

Таня вернулась в общежитие поздно вечером в воскресенье. Вошла в их комнату вся одетая в импорт, с большим пакетом в руках, который она поставила на стол и сказала Зине с Зоей:

— Налетайте!

Зинка, уже в ночной рубашке, начала с жадностью есть, разворачивая свертки с едой, там была и буженина, и осетрина, и баночки с икрой и крабами, фрукты, шоколад… Только Зоя, ни к чему не притронувшись, отвернулась к стенке и закрыв глаза, молча боролась с голодом. В этот день она кроме хлеба с водой ничего не ела. Запах вкусной еды из Елисеевского магазина сводил с ума, но есть Танины продукты она отказалась наотрез.

На хлебе с водой Зое было тяжко дотянуть до получения стипендии, преподаватель Донецкий Григорий Степанович подошел к ней в коридоре и с тревогой глядя на Зою, сказал:

— Что с Вами, Вы больны? — как вдруг она упала в голодный обморок, прямо ему в руки. Подбежали девушки-студентки, кто-то стал обмахивать Зою Бурмину тетрадкой, кто-то принес воды. К Донецкому подошла Зина и тихо сказала:

— Да голодная она, у нее деньги украли. Вот уже неделю на хлебе с водой.

Тут Зоя пришла в себя. Преподаватель Донецкий попросил всех разойтись и повел Зою с собой в буфет, где накормил ее обедом, а затем спросил:

— Почему ты не сказала мне, что у тебя украли деньги? Так нельзя… ты должна была сказать мне. Возьми, — он протянул Зое десять рублей, что по тем временам были приличными деньгами. — И обязательно ешь! Мы что-нибудь придумаем, — сказал старый преподаватель.

Донецкий Григорий Степанович, которому было под шестьдесят, давно работал в ГИТИСе и многое повидал на своем веку. Родился он перед самым закатом Российской империи в 1912 году, в крестьянской семье, рано остался сиротой, родители умерли толи от голода, толи от испанки, когда Грише не было и десяти лет. Бродяжничал, прибился к беспризорникам, пока не попал к Макаренко, в его знаменитую колонию, окончив которую перебрался в Москву. Учился, сам прошел театральную школу и уже много лет его трудовая деятельность была связана с ГИТИСом, где он преподавал основы мастерства. История Зои взволновала его. Сирота из детдома с манерами аристократки сразу привлекла внимание учителя. В кино сниматься строжайше запрещено, а как выжить девушке в чужом огромном городе без материальной поддержки... И тут он вспомнил о своем друге художнике Раковском Викторе Васильевиче, который иногда приходил в ГИТИС присматривать модели для позирования.

Виктор — именитый, обласканный властью, очень обеспеченный человек, а главное, порядочный и со стержнем. С таким не страшно познакомить девушку. Григорий Степанович был абсолютно уверен в Викторе и решил представить ему свою студентку Зою Бурмину. Возможно, она станет его моделью, а он материально поддержит ее, оплачивая сеансы позирования, сделает своей Музой и запечатлеет ее изысканную красоту на полотнах.

Виктору Раковскому тридцать восемь лет и несмотря на вполне еще молодой для мужчины возраст, он признанный художник, живет в шикарной квартире в районе Арбата и имеет мастерскую на Верхней Масловке, в знаменитом Доме художников. Недавно у него прошла персональная выставка к 25-летию победы, где были представлены его полотна, посвященные подвигам солдат Второй мировой войны. Со многими прославленными героями он хорошо знаком лично. Писал Раковский и сильных мира сего: партийных бонз, а также знаменитостей из мира искусства, деятелей науки, космонавтов. Помимо выдающегося таланта, Виктор Васильевич обладает даром привлекать к себе людей. Работая за мольбертом, он умеет раскрыть суть любого человека: от простого труженика до высокопоставленного лица, обремененного властью и все это перенести на холст. Познакомившись с художником, многим хотелось продолжить общение с ним, а некоторые становились его друзьями на долгие годы. Раковский хорошо образован, умен, а главное, искренен в отношениях с людьми, пожалуй, это является основным качеством его характера. Быстро достигнув успеха и благосостояния, Виктор не зазнался. Родом он происходил из небольшого городка Вологжанска Северо-Запада России, где продолжают жить его родители. При первой же возможности он приезжает в родные места, чтобы запечатлеть на полотнах родные просторы, подышать воздухом малой Родины, навестить родителей и друзей детства. В глубине души Виктор любил уединение и избегал светской жизни, особенно после смерти жены, безвременно почившей три года назад. Надо сказать, что жена его была дочерью знаменитого маршала, прошедшего всю Великую Отечественную Войну и впоследствии написавшего об этом книгу, которая разошлась огромным тиражом, став бестселлером. Сам маршал и его соавтор, помогавший написать это эпохальное произведение получили правительственные награды с выделением огромных дачных участков в знаменитом писательском поселке Переделкино, где они выстроили дачные дома-усадьбы. Наград и почестей у старого воина и так хватало, а, вот, соавтор сделал стремительный скачок в карьере. Многие расценивали это, как брак по расчету со стороны Раковского, но на самом деле это было не так. Виктор и его покойная жена Мария десять лет прожили в любви и согласии до самой ее кончины. Детей у них не было, жена прошла лечение в самых лучших клиниках, но, как говорится, «Бог не дал». После смерти жены Виктор жадно набросился на работу, брал госзаказы, которые щедро оплачивались и получали всевозможные премии. Часто выезжал Раковский и заграницу, где с успехом проходили его персональные выставки, много картин расходилось по частным коллекциям. У Виктора были все привилегии, положенные ему, как депутату Верховного Совета СССР, блестящая карьера уверенно шагала в гору, многие пророчили художнику звание Героя Соц. Труда к его юбилейной дате. Благодаря уму и характеру, Виктору Васильевичу удавалось не заводить врагов, но завистников у него было немало. Успех и дружба с сильными мира сего некоторых из его окружения весьма раздражала, если не сказать большего. Пока ты в фаворе, тебя никто не смеет тронуть, во времена расцвета СССР именно так и было, но каждый из небожителей знал: стоит потерять почву под ногами, высокие должности, так сразу находилась стая борзых, бульдогов и шавок с моськами, которые были способны повалить даже льва. Главное, получить команду сверху. У Виктора было все прекрасно: наверху его любили и никаких команд, кроме почестей и наград, сверху не поступало. Да и поводов Раковский не давал. Он не был возмутителем спокойствия, всегда играл по правилам, но, если кто-то обращался к нему с просьбой, старался помочь и никогда никого не оставлял в беде. Вот таков он был человек.

Глава 5 Любовь не спросила, когда прийти (Р0524

Вот и зимние каникулы позади, начался второй семестр обучения в институте. В один из таких дней в ГИТИС приехал Виктор Раковский, именитый художник и старый приятель Донецкого Григория Степановича, который пригласил его на генеральную репетицию спектакля, посвященного 100-летию Ленина.

Виктор, чтобы не мешать студентам и их преподавателю, сидел в глубине темного зала, а на ярко освещенной сцене под софитами шло действо спектакля. Зоя была в роли княжны, плененной революционными властями и, в которую, против своей воли, влюбился комиссар. Ну, а Зинка, конечно, — девушка с ружьем, влюбленная в того самого комиссара и готовая на все ради любимого и революции, которую он собой олицетворял. Пьеса с довольно интересным сюжетом, несмотря на заезженную героико-патриотическую тему, связанную с юбилеем В. И. Ленина.

Бледное лицо Зои, находящейся в глубине сцены, было плохо видно, но Виктор, как художник был покорен грацией движений и благородной осанкой девушки, а также ее голосом, по ходу спектакля она играла на пианино и пела. Зоя сразу всецело завладела вниманием Виктора, он весь спектакль не мог оторвать от девушки глаз и смотрел только на нее.

Когда генеральная репетиция спектакля закончилась и студенты были отпущены, Григорий Степанович подозвал к себе Зою, чтобы представить ее своему другу художнику Раковскому. Зоя была в гриме с прической начала 20 века, роскошные каштановые волосы, оттеняли изумрудную зелень глаз с густым длинными ресницами, высокие, чуть поднятые к вискам брови, придавали ее лицу ореол таинственности и загадочности. Повидавший на своем веку много лиц, Виктор мог поклясться, что никогда не видел в жизни более прекрасных черт, совершенной фигуры и всего того пленительного очарования, что исходило от этой совсем еще юной восемнадцатилетней девушки.

Донецкий представил их друг другу и их взгляды встретились… Раковский был поражен откуда у совсем молоденькой девушки такое выражение глаз: сколько в них чувства и таинственной глубины, как у много пережившей женщины. Неужели только благодаря таланту перевоплощения в свой сценический образ? У Виктора возникло непреодолимое желание написать портрет Зои, о чем он ей и сказал. Художник написал свой телефон на листке бумаги и протянул Зое, сказав, что будет ждать от нее звонка. Девушка взяла листок и Григорий Степанович отпустил ее. Она попрощалась и ушла.

— Ну, что скажешь? — Донецкий вопросительно посмотрел на Виктора.

— Почему у нее такие взрослые глаза? — спросил Виктор, — ведь ей всего восемнадцать!

— Тут ты попал в самую сердцевину, друг мой! Девочка — сирота из Сибири, после смерти бабушки, воспитывалась в детдоме, а оттуда к нам. Ей очень тяжело живется, я это по себе знаю, какого в юные годы остаться одному на всем белом свете, без поддержки. Но девушка со стержнем, честная, чистая и порядочная. Мне хочется, чтобы ты помог ей, взял под свою опеку. Если бы я не знал тебя, то не решился б вас познакомить. Но я знаю тебя много лет, поэтому поручаю тебе Зою, помочь взрастить этот редкий талант. Я уверен, что из нее получится настоящая прима сцены. А я, в свою очередь, как педагог, все для этого делаю и впредь буду делать, но талантам надо все же помогать, бездарности сами локтями толкаются, — добавил он, прежде чем проститься с другом-художником.

С тех пор Раковский стал ждать звонка от Зои, но она почему-то не звонила. Виктор терялся в догадках: — Может телефон случайно потеряла? Но можно узнать и у Донецкого... — Виктор поймал себя на мысли, что кроме портрета Зои он совершенно ничего не хочет писать. Хорошо, что работы к юбилейным датам закончены и он может заняться тем, что ему действительно по душе. Ему захотелось отобразить на холсте это удивительное лицо, а главное, поймать и запечатлеть ее таинственный, немного печальный взгляд умных глаз, что на контрасте с юностью девушки, было особенно притягательно. Всегда деятельный и уверенный в себе, Виктор загрустил. Посмотрев на себя в зеркало, в которое он нечасто смотрелся, ну разве перед редкими выходами в свет или по своим общественным делам, и увидев себя, почти совсем седого, он невольно сравнил с собой ее, такую юную и прекрасную. С горькой усмешкой сказал своему отражению:

— Нет, Виктор, эта девушка не про тебя. Никогда не лежать твоим сединам рядом с ее каштановыми локонами! Выброси из головы и постарайся смотреть на нее, как на свою Музу, как на источник вдохновения и не более того. — с этими словами Раковский оделся, вышел из мастерской, сел в автомобиль и поехал по своим излюбленным местам Москвы, полюбоваться ими и выбрать места для будущих этюдов. Виктор помимо портретов любил рисовать пейзажи, это был его отдых, его отдушина. Если, рисуя портреты, он трудился над раскрытием образа и характера человека, то рисуя пейзажи, он отдыхал, природа сама шла навстречу и открывала ему все самое лучшее в себе.

Виктор и сам не понял, как подъехал к ГИТИСу. Он сидел в машине, глядя на этот старинный особняк, в самом центре Москвы, в надежде хоть издали увидеть Зою и не дождавшись, поехал в свою квартиру в одном из переулков Арбата, исторического места Москвы, которую полюбил всем сердцем. В последнее время, много работавший, он редко бывал в огромной и опустевшей после смерти жены, квартире. Здесь все напоминало о их жизни с Марией, все осталось на своих местах и хранило память о ней, женщине, которую он ценил, уважал и любил. Конечно, Раковский не был монахом-затворником, после смерти жены у него было несколько кратковременных связей с женщинами. Верный и моногамный по своей сути, Виктор не любил менять партнерш, но ему не удавалось найти ту, в которой соединялись бы необходимые для него качества: любовь, уважение, общность интересов и творческих поисков. Развязанных эстеток с налетом декаданса, много и долго рассуждающих об искусстве под коньяк и сигареты, сам много куривший и боровшийся с этой пагубной привычкой, Раковский не любил, а только терпел общение с подобными дамами. Но и «клуши», готовые раствориться в своем кумире, и сидеть часами напролет с незакрытым ртом, глядя на него, раздражали Виктора не меньше. Особенно остерегался он охотниц за престижными, богатыми и знаменитыми мужьями. Как правило, это были молодые, прибывшие из отдаленных регионов девушки и женщины, готовые любой ценой выгодно выйти замуж за престарелого, но известного, а главное, богатого мужчину, с целью прибрать к рукам все, что необходимо для ведения роскошного и беззаботного образа жизни. И, как ни странно, некоторым это удавалось. Виктор сам не раз видел подобные пары, в которых, как правило, престарелые мужья, бросившись в бурные отношения с молоденькими женами, очень быстро заканчивали свой жизненный путь на знаменитом погосте для элиты страны — Новодевичьем кладбище. А на опубликованных в СМИ фото, можно было увидеть «безутешную» молодую вдову умершей знаменитости в окружении его детей, иногда по возрасту старше своей новоиспеченной мачехи. Поэтому Виктор Васильевич старался не заводить долгих связей и жениться не торопился, а в последнее время ушел с головой в работу. Так было пока он не увидел Зою и с тех пор окончательно потерял покой. Вот и сейчас, слоняется по квартире, как влюбленный мальчишка и решительно не знает, что делать.

Глава 6 Девушка с портрета

В один из солнечных весенних дней в мастерской Виктора раздался телефонный звонок. На другом конце провода на ломаном русском с заметным акцентом, выдающем в нем англичанина, говорил мужчина, представившийся Джоном Уинстоном, сыном друга Виктора, коллекционера и мецената, большого знатока живописи Сэмуэля Уинстона. С Сэмуэлем Уинстоном Виктор познакомился во время своей персональной выставки в Лондоне несколько лет назад. Сэр Уинстон купил у Виктора несколько картин для своей галереи и представил его известным лондонским галеристам. Они даже время от времени переписывались. Богатый аристократ Сэмуэль Уинстон, закончивший Кембридж и имевший степень в области архитектуры и искусств, живо интересовался современными полотнами соцреализма, ярким мастером которого являлся Виктор Раковский. Единственный сын и наследник сэра Сэмуэля Джон пошел по стопам отца и тоже закончил Кембридж по той же специальности — архитектура и искусствоведение. Но по настоянию отца Джон выбрал дипломатическую стезю и был принят на дипслужбу в Посольство Великобритании в Москве.

Договорились встретиться в мастерской Виктора на Масловке. В один из дней в студии художника раздался звонок в дверь. Виктор поспешил открыть, на пороге стоял молодой человек, это и был английский дипломат Джон Уинстон.

Ему на вид было лет двадцать пять-двадцать шесть, высокий худощавый блондин со светлыми серо-голубыми глазами. Одет был просто, но со вкусом. На нем был вельветовый пиджак песочного цвета, белоснежная рубашка с шейным платком, голубые джинсы, на ногах замшевые темно-коричневые туфли. Стиль, манеры, все в нем выдавало человека светского и высокообразованного. У Джона было письмо к Виктору от его отца, которое он передал в руки художника. Говорили на смешанном англо-русском языке. Виктор мог, конечно, объясняться по-английски, но знание языка оставляло желать лучшего, а Джон только начал изучать русский. Они посидели, выпили понемногу виски, которые принес Джон, затем Виктор стал показывать свои работы, среди которых Джон увидел портрет Зои и образ девушки глубоко запал ему в душу.

— Кто это? — спросил Джон, подойдя к портрету Зои.

— Она студентка, будущая актриса, учится в театральном институте. — ответил Виктор.

— Я хотел бы купить этот портрет. — обратился Джон к художнику.

— Он еще не закончен, — ответил Виктор, стараясь переключить внимание англичанина на другие свои работы.

— Мне бы очень хотелось увидеть оригинал, — не отрывая от портрета глаз, произнес Джон.

— Дело в том, что эта девушка, ее зовут Зоя, очень занята. Она сама назначает время для позирования. — слукавил Виктор.

Еще немного посидев, Джон ушел, однако стал частенько заглядывать в мастерскую к Виктору, в надежде встретить там Зою.

С тех пор образ незнакомки с портрета постоянно стоял перед глазами, лишил молодого человека сна. Поборов свою английскую сдержанность и даже чопорность, Джон напрямую спросил у Виктора телефон или адрес Зои, а тот на ломанном английском попытался объяснить, что девушка живет в общежитии, где нет телефона, а к институту ему лучше не подъезжать, общение с иностранцами может повредить репутации девушки. В душе Джон прекрасно понимал, что у него, как у иностранного подданного и дипломата, много ограничений в СССР, но подвести девушку, а тем более быть неучтивым к ней, было не в его правилах. Он еще пока не знал как, но был почему-то уверен, что они обязательно встретятся и познакомятся.

Виктор все чаще ловил себя на мысли, что он ревнует и отчаянно не хочет, чтобы эти двое встретились. Единственное, что хоть как-то грело его душу был языковой барьер, ведь Джон почти не говорит по-русски, но для чувств язык не нужен, когда есть глаза, взгляды, прикосновения, наконец… Джон молод, хорош собой, настоящий английский джентльмен. А Зоя, его Муза и поздняя любовь… она — настоящая леди. От Виктора не ускользнули прекрасные манеры девушки, ее начитанность, умение вести себя в обществе. Все это он заметил не только при личном общении, но и на их выходах в «свет», в театр, музеи и в гостях у знакомых Виктора. И все же он не мог понять откуда у девушки из далекой Сибири такое воспитание, уж не из детдома, это точно. И вряд ли она успела так быстро набраться хороших манер в институте, очевидно, что это взращено с младых ногтей. Она так естественна и никогда не позволяет себе даже чего-то отдаленно напоминающее жеманство или кокетство. Он покорен, пленен этой девушкой, ничего подобного не испытывал ни к одной женщине. Виктор всегда считал, что любил жену Марию, что ему несказанно повезло жениться на ней, но только теперь понял, что такое страсть, которую он испытывает к Зое. Что это? Кризис среднего возраста? Виктор не мог ответить на этот вопрос. Ясно только одно, он боготворит ее и желает так неистово, что сердце наполняется болью…

У Раковского, как у художника, возник новый замысел изобразить Зою на полотне в образе греческой нимфы. Он сам поехал в один из лучших магазинов Москвы, чтобы самолично выбрать шелк для хитона. Виктор купил большой отрез полупрозрачного белого крепдешина, которым намеревался окутать Зоино тело. Еще обучаясь в Суриковском художественном институте, он изучал одежду древних цивилизаций и прекрасно помнил, что для греческого хитона нужен всего лишь большой кусок ткани. Вернувшись в мастерскую, он развернул туго свернутый отрез, и посмотрев на ткань при дневном свете, провел рукой по мягкому, теплому шелку, которому предстояло прикоснуться к телу любимой и остро позавидовал этому куску материи, а он так и ни разу не коснулся ее…

Глава 7 Для любви нет преград

В середине августа Виктор вернулся в Москву, по которой успел соскучиться. Он ясно осознавал, что уже не может жить без этого города, без своей мастерской на Масловке. Открыв ключом студию, он вновь почувствовал себя прежним, именитым художником, обласканным наградами и почестями, но также, и обремененным обязанностями, общественным деятелем, о чем ему напомнили многочисленные звонки по телефону. Звонили друзья, коллеги интересовались здоровьем, а заодно и напоминали о делах: пора депутату и члену правления Союза художников СССР, именитому Виктору Раковскому снова вливаться в общественную жизнь страны.

Перед отъездом в Вологжанск Виктор убрал все портреты Зои на антресоли, чтобы страсть вновь не вспыхнула в его израненном сердце, но войдя в студию, недолго боролся с искушением, он соскучился, он хочет видеть ее…

Виктор поднялся по лестнице, ведущей на антресоли, подошел к стоящим на столике портретам, укрытым полотном, снял ткань… Ему и в самом деле показалось, что вокруг стало светлее, на портрете Зоя была как живая. Он сам себе удивился, как ему удалось передать блеск ее глаз, загадочную полуулыбку, изгиб шеи, золото волос… Любовь и боль вновь ожили в его истерзанном сердце.

Звонил Джон, интересовался его здоровьем и узнав, что Виктор собрался в турне с персональной выставкой во Францию, попросил о встрече. Они договорились встретиться в студии перед отъездом Виктора в Париж.

Джон приехал к нему в студию, как они и условились, на следующий день. Впервые Виктор заметил на лице Джона печать озабоченности, ведь дипломату аристократического происхождения не пристало показывать свои истинные чувства на людях.

— Что с тобой? — поинтересовался Виктор, — Может что-то с Зоей? — Этим вопросом он вывел Джона из глубоких раздумий.

— Нет, у Зои все нормально, в институте тоже…

Затем, после небольшой паузы, Джон, глядя куда-то в сторону, произнес:

— Виктор, ты - единственный, кто есть у меня в Москве, с кем я могу поговорить как с другом, а тебя я считаю своим другом и очень бы хотел и для тебя им стать… Я люблю Зою, я жить без нее не могу. Больше всего на свете хочу жениться на ней и увести ее в Англию. Постоянно думаю, как это можно сделать, я ведь знаю, что браки с иностранцами в СССР запрещены. Она тоже любит меня, но у нас нет шансов обрести друг друга и официально вступить в брак. Джон обхватил свою голову руками и так сидел, опершись на стол, а Виктор уже прекрасно его понял. Он подошел, сел рядом и сказал:

— Я верю тебе. Я хочу счастья Зое и тебе. Завтра я уезжаю на месяц, я оставлю тебе ключи от студии. Ты ведь за этим приехал? — англичанин молча отпустил голову.

Виктор встал, подошел к столу, вынул из ящика дубликаты ключей и отдал их Джону. Тот молча обнял его, а затем быстро ушел.

На следующий день рано утром Виктор улетел во Францию. Началась его работа, как представителя советского искусства за рубежом; интервью газетам, телевидению, поездки по стране, встречи с деятелями искусства Франции, а также со студентами Сорбонны. Виктор практически не имел свободного времени, что помогало ему как-то отвлечься от печальных мыслей о Зое.

Зоя и Джон встречались уже пятый месяц. И даже за это непродолжительное время они стали по-настоящему родными и близкими людьми. Влюбленным не нужно много времени, особенно молодым. С обретением друг друга, они заполнили вокруг себя одиночество, которое было у обоих с самого раннего детства. У Джона в пятилетнем возрасте умерла мать, отец был вечно занят бизнесом и идеей восстановления родового замка, а это требовало затрат огромных материальных средств и времени.

Сына сэр Сэмуэль отдал на воспитание в частную школу-пансион, где Джон пробыл до поступления в Кембридж на факультет архитектуры и искусствоведения. Прекрасно воспитанный и образованный молодой человек, лишенный с детства тепла семейного очага, приезжая домой на каникулы, он терялся в огромном родовом замке и это чувство потерянности и одиночества сблизило его с Зоей, которая тоже рано потеряла родителей, а потом и бабушку, - единственного ей родного человека. За всю свою жизнь Зоя не помнила ни родительских поцелуев, ни объятий. Повзрослев, она поняла, что это было обусловлено болезнью отца, а потом и матери, их страхом заразить дочь туберкулезом. Бабушка, в силу воспитания и строгости нрава, - чертам, помогавшим ей выживать в суровые времена, никогда не ласкала внучку, поэтому то, что давал ей Джон; его тепло, прикосновения, нежные объятия и поцелуи — все было для нее впервые и она оттаяла всем сердцем и душой. Им было интересно говорить буквально обо всем: о истории их стран; он рассказывал об Англии, а Зоя о России, они говорили о Пушкине, Островском, Шекспире, Бернсе, Байроне… Вдвоем они открывали для себя Москву и обретали свои островки счастья в этом большом шумном городе. Их излюбленным местом стал высокий берег Москва-реки, еще не закованный в бетонные латы. Они поднимались на самый верх где росли кусты сирени, Джон стелил захваченный из машины плед, ставил рядом плетеную дорожную корзину для пикника с вкусной едой, купленной им в магазине для дипломатических работников. Они лежали, взявшись за руки, и смотрели в чистое голубое небо над ними и Москвой, городом, приютившим их, ответившим им взаимностью.

Но вместе с любовью появился и страх потерять друг друга навсегда, ведь Джон — дипломат, его пребывание в СССР временное и может в любой момент прерваться и она опять останется одна, одна за «железным занавесом». Джон и сам понимал это лучше Зои. Все чаще влюбленных охватывало отчаяние, которое делало их только ближе друг к другу. Зоя сразу предупредила Джона, чтобы он не приезжал ни к институту, ни к общежитию, так как это сразу станет известно всем, пойдут слухи, сплетни, расспросы.

Глава 8 Утро влюбленных

Вот и наступил следующий день, а с ним и повседневные обязанности с их заботами. Обручальное кольцо с руки Зоя решила не снимать, а на все расспросы Зины ничего не отвечала, делала вид, что не слышит ее. Зинку это реально выводило из себя:

— Все отмалчиваешься… смотри, а то получится, как у Таньки…

— А что тебе известно про Таню? — Зоя посмотрела прямо в Зинкины глаза, напоминавшие ягоды зеленого крыжовника в рыжих ресницах.

— Как что? А с чего ей было из института документы забирать? Тоже все молчком, молчком… Вот и домолчалась. — Зинка шмыгнула широким веснушчатым носом. — Эх, хорошо вам красивым, а на меня никто и не смотрит.

Вернувшись с занятий в общежитие, Зоя подошла к дежурной на проходной тете Клаве и, потупив глаза, сказала, что иногда будет ночевать у родственников и чтобы по этому поводу не волновались и не разыскивали ее.

Бывалая вахтерша тетя Клава, понимающе посмотрела на Зою и ничего не сказала. Связь с Джоном была зыбкая, даже странно, как раньше люди могли обходиться без мобильных телефонов… В посольство Зоя не звонила, она знала, что только в экстренном случае воспользуется служебным телефоном Джона, а он, в свою очередь, боясь навредить ей, не мог подъехать за ней к институту, чтобы не привлечь к себе внимание. А времени до возвращения Виктора оставалось все меньше, оно сжималось, подобно шагреневой коже, дорог был каждый день, каждый час.

И все же любви море по колено, а влюбленным тем более. В один из вечеров, подъехав к общежитию, Джон обратился к девушке, идущей ко входу здания, с просьбой передать конверт с запиской Зое Бурминой. Через несколько минут из общежития вышла Зоя, но Джон заметил, как на втором этаже, где она проживала, у окон стояли любопытствующие студентки и смотрели на них. А он, поцеловав ее и взяв за руку, повел к машине, в которой на заднем сидении были какие-то свертки, коробки и пакеты. Зоя села впереди рядом с Джоном.

Едва войдя в студию, они сразу, почти с порога бросились в объятия друг друга, жажда их была велика, ведь они не виделись несколько дней и ужасно соскучились. Джону удалось договориться с начальством, что в течении месяца у него будет особый график работы, с длинными выходными, что позволяло ему больше проводить времени вместе с Зоей.

Утомленные бурной страстью, они заснули только под утро. Хорошо, что на следующий день было воскресенье и никуда не нужно было спешить.

Утро влюбленных и свободных… это их время и это их счастье, которое тянется подобно меду, золотисто-янтарной тягучей нитью…

В этот раз Джон решил сам похозяйствовать. Он достал из привезенных им пакетов, много вкусной еды и они устроили настоящий пир с шампанским и другими деликатесами, купленными Джоном в специальном магазине для иностранцев, проживающих в Москве.

Затем он разложил перед Зоей какие-то свертки и коробки. Она спросила:

— Что это?

А он, улыбаясь, ответил, что это для миссис Уинстон, для нее. Зоя стала распаковывать коробки со свертками и обнаружила там наряды для настоящей леди: от норковой шубки до белья и обуви, а также элитной косметики. Молодой Уинстон обладал достаточными средствами, чтобы все это преподнести своей любимой женщине, помимо жалования ему досталось наследство от матери.

Счастливо улыбаясь, Джон смотрел на Зою. Ведь теперь она - его жена и должна иметь все, как и положено его жене: питаться, одеваться, жить в комфорте, как и он. Раньше на все его попытки подарить Зое что-то из драгоценностей или дорогих фирменных вещей, она отвечала решительным отказом, но теперь, после того, как они признали друг друга мужем и женой… Зоя была в растерянности, в таких вещах она не могла прийти на занятия в институт или в общежитие. О ней и так уже ходят сплетни. Нет, Зоя не боялась сплетен, просто не хотела привлекать к себе внимание. И она, покачав головой, прямо сказала ему об этом.

— Это твои вещи, ты можешь делать с ними, что хочешь. — ответил обескураженный Джон.

— Понимаешь, это очень дорогие вещи, мне их даже и хранить негде. — отвечала Зоя. Она вдруг вспомнила, как когда-то в детстве у нее украли с веревок постиранные платьица, что пошила бабушка. Ей не хотелось, чтобы подобное произошло и в их общежитии.

— Я узнавал, оказалось, что в Москве квартиру снять почти невозможно. Даже если кто-то и сдаст нам, как тут же соседи сообщат милиции… — Джон был очень расстроен, что им негде жить и встречаться с Зоей. Кругом какие-то препятствия. И опять поползли тоскливые мысли о невозможности быть вместе… Они, подобно ржавчине, разъедают сознание, но тем сильнее их тянет друг к другу. Сам Джон Уинстон проживал на территории посольства, что не позволяло им там встречаться и тем более жить.

А им хотелось, помимо любви, всегда быть рядом и как можно больше знать друг о друге. С Джоном Зоя раскрылась; рассказала историю своей семьи, о своей бабушке, благодаря которой она знает иностранные языки, а он, в свою очередь, рассказывал историю его семьи. Он тоже рано потерял мать и рос в пансионе с шести лет, тоже, как и Зоя, был лишен родительской ласки.

Оказалось, что у Джона, получившего блестящее образование, был талант, о котором Зоя не знала. Он прекрасно рисовал, просто умалчивал об этом перед таким метром, как Виктор. Ему было как-то неловко признаться, что он тоже рисует. Он уговаривал Виктора продать ему Зоин портрет, но тот все тянул, а в результате отказал, поэтому Джон сам решил написать портрет Зои и попросил позировать ему. Где-то далеко в подсознании его не покидала мысль, что если они расстанутся с Зоей, то у него будут рисунки и портреты с ее образом, и это еще более усиливало желание писать ее.

Глава 9 В западне

Обращение к читателям: Подписывайтесь в группу и берите книги из библиотеки. Не теряйтесь и будем вместе! Ваша Ирина Июльская

Лейтенант КГБ Станислав Зимин сидел в своем кабинете на Лубянской площади, уныло перебирая донесения сотрудников или, попросту, «стукачей», которых было пруд пруди среди студентов и преподавателей ВУЗов Москвы. Стас с брезгливостью брал в руки доносы и скользил по ним глазами. Сделанные словно под копирку, от них явно отдавало душком зависти, корысти и плохо скрытых интриг по сведению личных счетов.

Из нового: поступила информация на студентку 2-го курса ГИТИСа Изольду Бурмину, вступившую в интимную связь с иностранным дипломатом, подданным Великобритании Джоном Уинстоном. В донесении указывалось, что Изольда или, как все ее называют, Зоя встречается с Джоном Уинстоном с конца весны 1970 года. Встречи происходили в общественных местах и на улицах Москвы, а также в студии известного художника Виктора Раковского. Начиная с осени, пара встречается в гостинице «Метрополь» в снятых на третьих лиц номерах. Их контакты носят интимный характер, имеется видеосъемка, доказывающая, что Бурмина и Уинстон состоят в любовной связи. Донесения сексотов подтверждаются показаниями вахтенных дежурных Дома художников на улице Верхняя Масловка и общежития ГИТИСа, где проживает студентка 2-го курса Бурмина И.Н. К доносам и показаниям были приложены фотографии Зои и Джона по отдельности и вместе во время их прогулок по Москве.

Раздумывая о целях и мотивациях этих встреч, Стас внимательно рассматривал фотографии: - Конечно, на это дело можно посмотреть под разными углами, за связь с иностранцем недолго и упечь девушку по статье. Но какой интерес может вызвать у иностранной разведки восемнадцатилетняя студентка театрального ВУЗа, сирота из детдома… Значит любовь? Она редкая красавица, это видно даже по черно-белой, сильно увеличенной фотографии, переснятой с ее студенческого билета.

На ответственную работу в органы госбезопасности Стаса направили по рекомендации райкома комсомола после окончания юридического института. Может сыграло роль, что отец Стаса служил в органах и после войны отлавливал «лесных братьев» в Эстонии, где во время одной из операций был убит. Стас хоть и не был идейным комсомольцем, но предложение служить принял и уже третий год находился на службе в КГБ. Его основным контингентом была молодежь, студенты московских ВУЗов. Напрямую ему вербовать в стукачи не приходилось, эту грязную работу делали другие, рангом пониже, часто из самой студенческой среды, они же в основном регулярно и писали доносы или отчеты, ну а дальше все шло через Стаса наверх, в разработку. Не о такой карьере мечтал лейтенант Стас Зимин, в его представлении он должен был ловить шпионов, участвовать в спец. операциях, как его отец, а он сидит и перебирает пасквили интриганов и завистников, после которых хочется пойти и вымыть руки. Вот его напарнику лейтенанту Семену Шарко такая работа очень по душе, от нечего делать он сам придумывает версии, причины и мотивы по этим делам, а фантазия у него бурная. Сам не зная почему, но Стас решил убрать подальше дело Зои Бурминой, ему не хотелось, чтобы оно попало на глаза Семену. Именно в этот момент открылась дверь и в кабинет ввалился сам Семен, крупный, медведеподобный увалень двадцати пяти лет.

Родом Семен Шарко был с Кубани, где начал свою трудовую деятельность трактористом в колхозном МТС, после окончания восьми классов деревенской школы. Затем колхозным сходом было решено направить Семена учиться в Москву, в институт Кооперации. Для этого ему выдали аттестат, во многом благодаря усилиям матери Семена, которая работала в колхозном правлении и по слухам была любовницей председателя колхоза, всемогущего Героя Соцтруда Василия Хромченко. Вот, благодаря такому раскладу, Шарко получил свое высшее образование и остался в Москве. Жил он в общежитии органов правопорядка, но твердо веря в свою счастливую звезду, знал, что все у него впереди: и карьера, и деньги, и квартира. «Стучать» Семен начал, еще учась в институте, и нюх на потенциальных стукачей у него был профессиональный. Сам он обладал поистине бульдожьей хваткой, умел играть на слабостях и противоречиях других, что позволяло ему ловко шантажировать и загонять в угол, если вдруг завербованный им «агент», по каким-то причинам, переставал выполнять поставленные перед ним задачи. Короче, несмотря на некий примитивизм и кажущуюся недалекость, Семен Шарко был, что называется, на своем месте.

Ввалясь с мороза в небольшой кабинет, который они делили на двоих с Зиминым, Семен, казалось, заполнил собой все пространство.

— Видел? — спросил он, снимая шапку и полушубок.

— Что? — переспросил Зимин, бросив взгляд на раскрасневшегося после улицы Шарко.

— Новое дело пришло на Бурмину из театрального. Встречается с дипломатом из английского посольства, неким Джоном Уинстоном. Я их еще с весны взял на прицел, а сейчас и улики против них есть, пленочка из гостиницы «Метрополь» поступила. Пленочка интимного характера, пора браться за птичку серьезно, артистка понимаешь… вот пусть и играет по нашим правилам, на благо Родины.

— А, может, у них любовь, просто встретились и полюбили друг друга? — Зимин внимательно смотрел на Шарко.

— Вот и хорошо, — отвечал Шарко, — вот, пусть себе и любит, но с пользой для Родины. — парировал он.

— Это как? — не унимался Зимин.

— Как, как! Ты чего, не знаешь, как? Пригласим ее сюда, познакомимся поближе, побеседуем о жизни, об ответственности и моральном облике советской студентки, и о ее посильном вкладе в дело безопасности страны, короче, завербуем ее. А, уж, раз этот англичанин так влюблен в нее, пусть помогает своей любовнице добывать интересующую нас информацию. Девчонка крышесносная, скажу тебе. Я бы и сам от такой не отказался. Давай чайку попьем и пойдем пленочку метрополевскую смотреть, я копию себе заказал, для ознакомления. Наша пташка наконец попалась.

Глава 10 Кнут и пряник

Настало утро следующего дня. Стас Зимин возвращался со службы домой в состоянии полнейшего угнетения, так тошно, как сегодня, ему, пожалуй, еще никогда не было. Перед глазами стояло лицо Зои, прекрасное лицо совсем еще юной девушки, мертвенно бледной, но все же не сломленной и не поддавшейся ни на какие угрозы, а тем более на корыстные обещания и посылы.

- Пресловутая тактика «Кнута и пряника» в ее случае не сработала. А в деле уже лежат липовые показания о ее занятии проституцией в московских гостиницах, маховик огромной машины уже запущен и она медленно, но верно начинает преследовать свою жертву. Скорее всего, следующим этапом будет ее тщательная проработка в комсомольской организации по месту учебы с выговором и занесением в личное дело, а может и вовсе исключением из рядов ВЛКСМ, а за этим, как правило, следует отчисление из института, лишение проживания в общежитии. Что будет с ней, совсем юной… И Стас причастен к этой страшной машине, которая перемолотит в муку любого, попавшего под ее жернова. И чем он отличается от того же Семки… хотя нет, тот как раз при деле. Он был просто взбешен, когда узнал, что Стас отпустил Зою. Семка просто копытом землю роет, как ему хочется получить на этом деле повышение в звании и квартиру с московской пропиской.

А разве он, Стас Зимин не хочет того же? Да хочет, хочет, чтобы не спать ему на кухне, а иметь свое отдельное жилье, куда он может привести кого-то из друзей, не выперев на кухню свою мать и не создавая ни ей, ни себе неудобств… Денег хочется, премий, окладов. Рядовому юристу на предприятиях платят копейки, а он видел, как тяжело жилось матери всю жизнь на грошовую зарплату медсестры. А здесь - ведомственная поликлиника, пайки к праздникам, льготы… Вот и продал он свою душу дьяволу. От этих мыслей стало еще горше на душе. Вот, пожалуй, у кого надо учиться мужеству, так у этой девушки Зои Бурминой, которой и девятнадцати лет еще нет, а ему двадцать шесть скоро!

Дома где-то стояла початая бутылка водки, пожалуй, как никогда раньше Стасу захотелось выпить так, чтобы забыть сегодняшний день, забыть Зоины глаза, забыть собственную трусость и бессилие. - С этими мыслями Стас вошел в подъезд своего дома, где встретил ожидавшую лифт Веру Снегиреву. Стас знал, что Вера давно влюблена в него, знал, что их матери мечтают, чтобы они поженились. Он и сам был бы не против, но ему хотелось любви настоящей, всепоглощающей и вот, он увидел пример такой любви, о которой мечтает каждый человек на Земле. А Вера, - она хорошая, но может принимает за любовь дружбу, привычку с раннего детства. А, как бы она себя повела в подобном случае? - Стас отогнал от себя эту крамольную мысль, хотя как говорят в жизни: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся». Вера, увидев, что Стас хмур и чем-то расстроен, притихла и умолкла, а он, казалось, и не заметил этого.

Войдя в квартиру и, на этот раз обрадовавшись, что матери нет дома, Стас подошел к кухонному буфету, налил себе стакан водки, залпом выпил, закусив соленым огурцом, больше во внутрь ничего не лезло. Он прилег на диван и почти сразу уснул. Он не проснулся, когда пришла домой мать, а та, увидев спящего сына, не на шутку встревожилась; впервые сын выпивши уснул и не дождался их совместного ужина. Такого еще у них не случалось. Валентина Афанасьевна тихо закрыла дверь кухни.

— И, все же, его надо женить на Верочке, создастся семья, ребенок родится… Вот и на работе дом скоро в эксплуатацию сдадут, может женатому скорее квартиру предоставят, да и не меньше, как двухкомнатную. — с такими мыслями мать Стаса, Валентина Афанасьевна отошла ко сну.

Наступило утро следующего дня и все завелось по привычному распорядку: с постели бегом в ванную под душ, завтрак, газета из почтового ящика, метро в переполненном вагоне. Какие удивительно безрадостные лица по утрам в вагоне метро: кто-то сидит, уткнувшись в книгу, (мобильных тогда и в помине не было), поэтому в метро большинство читало, а кто-то дремал с закрытыми глазами. Стас никогда не садился в метро, за редким исключением, когда возвращался откуда-то совсем поздно в пустом вагоне.

- А вот и его станция, впереди нудный тягучий рабочий день, а видеть перед собой еще и Шарко, его физиономию, слушать всякий его бред… Не удивлюсь, если он и на него, Стаса «постукивает» время от времени на основании личной неприязни. Как-то у Семки вылетело: «Дескать ты - москвич, сын чекиста, героически погибшего при исполнении, а вот ему, без рода и племени придется самому прокладывать себе дорогу в жизни и на службе». Как будто Стас виноват, что отца застрелили бандиты, да знает ли он, как Стасу всю жизнь не хватает отца, а кроме нескольких маленьких фотографий, да его наградного пистолета, бережно хранящегося у них дома в дальнем ящике, ничего у него от отца не осталось, он даже и не помнит его. -

Войдя в кабинет, и не увидев Семена, Стас с облегчением вздохнул, вспомнив, что того сегодня не будет на рабочем месте.

- Значит, где-то на выезде пасет кого-то… может Зою? - у Стаса засосало под солнечным сплетением. - Почему он постоянно думает об этой девушке, почему сегодня, едва проснувшись, первая мысль была о ней… Жалость? Нет! Но, именно эта девушка, заставила усомниться Стаса в себе и в том, чем он занимается. А еще, она красивая. Никого он не видел в жизни красивее ее… И ничего нет странного и удивительного, что этот англичанин влюбился в нее. Надо повнимательнее быть к Семке, он за звездочки мать родную продаст, не то, что эту девушку… «Рыцарь без страха и упрека»!

Глава 11 Тучи сгущаются

А над Зоей стали сгущаться тучи… После занятий к ней подошел комсорг их курса Василий Листратов и отозвав Зою в сторону, сообщил, что на нее, комсомолку Бурмину, пришел из органов запрос на характеристику от их комсомольской организации. По этому поводу состоится в ближайшее время комсомольское собрание и одним из пунктов повестки дня будет обсуждение морального облика студентки Зои Бурминой, о чем в скором времени будет вывешено объявление на информационной доске института.

Утром, убирая свою постель, Зоя заметила, что матрас, на котором она спит, вспорот, а затем грубо зашит нитками. Зоя вспомнила одну из угроз, которыми сыпал на нее тот самый мерзкий тип с Лубянки, якобы она продавала себя за валюту, а деньги прятала в матрасе. Так вот, какое дело будет обсуждаться на готовящемся комсомольском собрании… Это так чудовищно, что у нее просто слов нет и, чтобы там ни говорили, она будет молчать и не проронит ни слова.

Войдя в здание института, Зоя явственно ощутила вокруг себя вакуум; кто-то делал вид, что не заметил ее, кто-то прошел мимо не поздоровавшись. Все стало ясно, когда, подойдя к информационному стенду, она увидела объявление о комсомольском собрании, которое состоится уже сегодня в Актовом зале института в 16.00, повестка дня: «Обсуждение поведения и морального облика комсомолки, студентки 2-го курса актерского факультета Бурминой И. Н.» В объявлении так же указывалось, что на собрании будет присутствовать тов. Горюнов В. П., инструктор Октябрьского райкома комсомола г. Москвы. Не надо быть провидцем, чтобы не понять, что сегодня во многом от решения этого Горюнова будет зависеть дальнейшая судьба комсомолки и студентки Зои Бурминой.

Вот и закончились лекции, стрелки на больших круглых часах, висящих на стене институтского коридора, приближались к 16.00. Собрание собирают большое, расширенное, на которое может прийти любой, главное хватило бы всем мест. Актовый зал, где они репетируют пьесы, был заполнен до отказа.

Когда все уселись, выбрали секретаря собрания для ведения протокола и все пошло по отработанной десятилетиями процедуре.

Первым выступил комсорг курса Листратов Василий, который проинформировал, что в комсомольскую организацию института из органов правопорядка поступила информация, свидетельствующая об аморальном образе жизни студентки 2-го курса актерского факультета Бурминой Изольды. В зале все переглянулись, тогда Листратов пояснил: — Изольда она по паспорту, но все зовут ее Зоей. Так вот, Бумина неоднократно была замечена в ресторанах, в компаниях мужчин, среди которых были иностранцы. Используя свою внешность и знание иностранных языков, она входила в близкий контакт с иностранцами и проводила с ними встречи в номерах гостиниц, что подтверждено показаниями свидетелей с имеющимися доказательствами и фактами. Такое недостойное поведение идет вразрез с моральным обликом советской студентки и члена ВЛКСМ. Необходимо оповестить комсомольскую организацию института и всех комсомольцев, чтобы собрание дало свою оценку недостойному образу жизни Бурминой. — Комсорг Листратов закончил свое выступление. Следующей выступила комсорг группы Светлана Иванова, но она ничего плохого не могла сказать в адрес Зои Бурминой и быстро закончила свое выступление. Тогда слово взял комсомольский функционер из райкома ВЛКСМ Горюнов Валентин Петрович.

С виду ему лет за тридцать пять, уже заметно облысевший и явно застрявший в райкоме ВЛКСМ и по возрасту, и по внешнему виду чиновник от молодежи. Он начал свою речь избитыми фразами о том, что в стране, только что отпраздновавшей юбилейные даты и идущей быстрыми темпами к построению коммунистического общества, особое внимание партии к молодежи, как к своей достойной смене. Что партия делает все для счастливой жизни советской молодежи, а она, - молодежь и особенно комсомольцы, должны стать достойной сменой. Он говорил эти заштампованные, мертворожденные фразы, которые подобно надоевшей, заезженной пластинке никто не слушал. Закончив свою речь, инструктор райкома ВЛКСМ посмотрел в сторону Зои, одиноко сидящей в стороне ото всех. С видом глубоко оскорбленного пастыря, навестившего свой отдаленный приход, Горюнов обратился к Зое:

— Что Вы, комсомолка Бурмина, можете сказать в свое оправдание?

Зоя молчала. А, что она могла всем прилюдно рассказать? Что встретила и полюбила Джона, что стала его нареченной женой, что они дали друг другу клятвы перед Алтарем в православном храме? И Зоя опять решила молчать, и пусть делают с ней что хотят, ей уже все равно и хуже уже не будет. После того, как их с Джоном разлучили, мечты о сцене, сама жизнь, - все потеряло смысл. Из нее словно душу вынули. Кто поймет ее…

Но допрос на этом не закончился. После невнятных выступлений сокурсников, кто-то из студентов обратился к Зине Тутыриной:

— Зина, вы же из одного детдома, вместе живете в одной комнате, что ты можешь сказать о Зое Бурминой, как ее подруга?

Зина Тутырина, с видом полного негодования на лице, ответила:

— И никакая я ей не подруга, она очень молчаливая и закрытая. В ее компании я не ходила и по ресторанам тоже, а то, что она частенько ночевать не приходила в общежитие, так это и у вахтера можно узнать. — и, с тем же видом оскорбленной добродетели, Зина села на свое место.

Зоя чувствовала себя, как жертва на заклании, но продолжала молчать. Собранию надо было выносить решение, а, значит, нужно ставить на голосование, что делать с Зоей. Исключить ее из комсомола или обойтись строгим выговором и дать ей шанс исправиться.