Звонарь

Он помнил себя с того момента, когда очнулся под обломками - просто, мешок с костями, казалось в теле не было ни одной целой косточки, а всё мягкие ткани и органы перемолоты в фарш.

Лежал, вдыхая горячую цементную взвесь, пусть, только бы дышать Боли не было, звуков тоже, он дышал и не мог надышаться, словно где-то в боку спряталась маленькая дырочка и в неё выходил ,весь захваченный легочными мешками, придавленными рёбрами, воздух.

Наступила темнота, когда он очнулся второй раз, мозг послал робкий электрический импульс , левая рука дёрнулась, разжимая пальцы. Из ладони вырвался яркий тонкий луч и камни в углах арматуры рассыпались в пыль.

Тело регенироровало быстро, а может и не тело вовсе, а каркас, оболочка начиненная электроникой и микросхемами.

Лежать стало комфортнее, хотя и понимал, что все эти боли и нехватка воздуха всего лишь иллюзии. Как и ощущение, мною возраста. Я стар, очень стар.Мог бы наверное посвятить вечность и размышлениям о бренности бытия.

Жестокосердие, да именно так можно назвать то разочарование в людях, чьи деяния даже в страшном сне не приснятся. Человеки уничтожившие свой мир, своих детей и детей врагов, лишившие себя будущего. Это не заблудшие души, жаждущие прощения и желающие покаялся перед Небесами или самим собою.

Раньше, находя их бренные останки я, тратя последние или предпоследние силы, предавал их очистительному огню, удобряя истерзанную войной землю.

Потом перестал. Уходил дальше, мимо, не испытывая уже ни боли ни отчаяния.

Зачем я живу, совершаю свой путь по бескрайней безжизненной пустыне, когда многие молодые и лучшие уже стали прахом? Не знаю, наверное, оттого, что в силу возраста мне не надо много еды и воды, и организм мой стал таким приспособился что, даже явный яд меня не убивает. Иногда, проснувшись задолго до рассвета, я смотрю в фиолетовые сполохи зарниц на небе и сам себе кажусь призраком, без плоти и жизни.

Кто - то пересекая пустынные земли, ищет неделями пропитание, а я откуда- то знаю все подземные бункеры с сухпайками, с огромными канистрами наполненными водой и бензином.

Может я тот, кто и устроил весь этот катаклизм? Может я бог?

В ногу впилась жаждущая крови скалапендра. И как тебе не совестно кусать Всевышнего?

Отрываю её и кидаю об камни, лёгкое жжение, потрескивают искры на том месте, где был укус, даже яд этой опасной многоножки, мне, как мёртвому припарки.

Через три километра новый бункер, можно будет отдохнуть, и поспать в безопасности.

Я добрался до него вечером, пришлось повозиться, разгребая руками речную гальку, все, что осталось от полноводной некогда реки.

Крышка, покрытая краской-невидимкой, серо-зеленая с вдавленным отпечатком ладони, я прикладываю руку, и замок звонко щёлкает, автоматически откидывая люк хранилища.

Спускаюсь по лестнице, люк закрывается за мной.

Зато зажигаются тусклые красные лампочки, после сумрака очень приятно усталым глазам и не темно и не ярко.

За годы пути я видел живых людей только два раза. Издали. Это были организованные то ли банды, то ли семейные кланы. На странных летающих лыжах, они с неимоверной скоростью неслись надо мной на высоте десятиэтажного дома. Чем их мог заинтересовать одинокий старик с котомкой за плечами. Ни оружия, ни машины.

Слава неведомым силам они не были каннибалами, коих расплодилось в первые годы после катастрофы.

Я ничего не помню о том времени. В голове у меня карта, на которой флажки со складами, и больше ничего.

Мне не нужны были люди, как и я, им был не нужен.

Да не оскудеет рука дающего. И я пытался быть такой рукой.

Однажды в развалинах очередного города повстречал семью, мать отец, трое детей погодков. Всё мальчики, самому старшему лет четырнадцать. Худые обтянутые серой кожей лица, тусклые глаза, загоревшиеся, когда я потянул им контейнеры с едой, и небольшую флягу с водой.

Еду надо было греть, добавляя в контейнер кипяток, у меня в сумке была свеча в консервной банке, но дети, словно звереныши, засыпали сухую смесь в рот, впрочем, их родители поступили так же.

Когда они утолили первый голод, потребовали ещё пищи, у меня был запас на три дня пути, я отдал половину. Но сердито рыча, и скаля желтые зубы, они обступили меня со всех сторон. Один из мальчишек, довольно симпатичный даже в таком полузверином облике схватил за ремешок сумки и стал рывками тянуть на себя. Себя.

Он рассчитывал, что я упаду, подумаешь старик. Но я разочаровал эту стаю.

Сам снял сумку с плеча, кинул её подальше в развалины, а когда они все отбежали и кучкой собрались, потроша добычу. Я их сжёг. Да, вот так просто, как сухой валежник, как гнилые трупы на обочине дороги. Они сгорели мгновенно. Нет у меня не было лазера или огнемёта, у меня была Рука.

Та самая, что открывала люки бункеров, та, что излучала свет в темноте, если мне этого хотелось. И она извергала пламя. Тонкий луч света, достигал врага и превращался в огненный шар, или купол. Такой вот дар или проклятье. Тогда ещё много было выживших и я сначала открывал люки и оставлял их открытыми, не требуя благодарности и поклонения. Но им всё было мало.

***

Так далеко на север я ещё не забирался, На карте, что была впечатана в мой мозг, оставалось ещё много синих флажков, это закрытые бункеры, те, что я открыл людям или тем в кого они превратились, обозначались зелёными флажками.

Пустыня оканчивалась невысокими горами из известняка, Наверное, раньше это были колонии живых кораллов, но теперь это всего лишь камень.

Нашел вход в пещеру, она уходила куда- то вниз, будто пандус. Здесь было светло, многочисленные дыры прогрызенные грызунами или клювами птиц, создавали странный эффект будто солнце светит из-за туч. Мне навстречу из-за угла осторожно вышли женщины, человек десять или больше, многие беременные.

А вот и хозяин этого гарема. Упитанный, в белом костюме тройке, сшитом из парусины.