«Реми Мартен»

Сейчас, когда прошло столько времени, я вспоминаю эту историю, как будто все это случилось не со мной, — так проще… Иногда мне бывает смешно: девочка кажется мне такой трогательной и нелепой, такой юной и — самоуверенной. Иногда же я вспоминаю это, и мне становится страшно. Вдруг они вернутся? Как в триллере. Они вернутся — и все начнется сначала…

Но знаю я и другое. Больше всего я боюсь его потерять. Я боюсь его потерять — для меня это все равно, что потерять саму себя. Умереть. Я даже не могу представить себе, как я жила без него раньше.

Поэтому если они вернутся…

Глава первая

Небо было ослепительно голубым. Теплый ветерок играл с оставшимися листьями, и только нам с Вероникой было ведомо, что, по сводкам Метеоцентра, именно сегодня должен был случиться последний теплый день. Грех не воспользоваться этой возможностью — раствориться в ласковом луче солнца, пока еще согревающего тебя… Потому, что завтра в наш город войдет зима с ее пронзительным холодом, гололедом и прочими гадостями. Город, конечно, будет сопротивляться ее вторжению, но зима всегда побеждала. Победит и на этот раз…

Такое настроение склоняло меня больше к философствованию, нежели к работе. Мой блокнот был откинут подальше, и я лежала на траве, разглядывая небо. Когда мы поднимались с Вероникой в гору — она тащила свой этюдник, а я папку с холстами, — невысокий и толстенький дядька, выйдя из своего гаража, подозрительно оглядел нас, презрительно фыркнул и пробормотал, глядя на меня: «Во дура рыжая…»

Надо сказать, это заявление показалось мне, мягко говоря, нетактичным, и я уже собралась ответить ему в грубой форме, что он сам такой… Но осмотрительная Вероника ускорила шаг и даже схватила меня за руку, таща прочь от невоспитанного типа.

— Не связывайся, — пробормотала она. — Разве ты можешь предполагать, на что способны некоторые типы?

Я обернулась — Тип стоял, глядя нам вслед, явно разочарованный тем, что мы не ответили на его хамство ожидаемым образом. Его вселенская печаль по этому поводу светлой радостью согрела мне душу.

— Однако иногда ты бываешь мудрой, как царь Соломон, — сказала я Веронике. Она только пожала плечами:

— Жизнь учит.

Теперь мы паслись на поляне, залитой солнцем, и я почти забыла уже об этом инциденте. И все-таки меня немного волновало мое положение в мире, окружающем меня, о чем я и рассуждала вслух.

— Я же никому не мешаю в принципе, — рассуждала я, лежа на траве. — Вот и мне бы никто не мешал… Почему я всегда должна думать о реакции окружающих? И почему они сами ко мне лезут? В конце-то концов, я тоже часть окружающего мира…

— Тебе только кажется, что ты никому не мешаешь, — вздохнула Вероника и приподнялась на локтях, с искренней грустью глядя на свой этюдник.

Мы пришли в лес, чтобы работать. Вероника должна была изобразить красоту родной природы, а я — записать ощущения от родной природы. Так сказать, для будущих своих грандиозных творений… Однако вскорости, расслабленные солнцем, ласковым и нежным, этой восхитительной изумрудной зеленью и просто свежим воздухом, обрушившимся на нас, мы забыли о первоначальных громадных планах и просто валялись на траве, курили сигареты, чтобы свежий воздух не оказывал на нас слишком сильного оздоровительного воздействия, и лениво переговаривались на философские темы.

— Да вот уж глупости! — фыркнула я. — Лежу себе на солнышке в данный момент… Кому я мешаю?

— В данный-то момент никому, — смиренно согласилась Вероника. — Но тебя сейчас никто не видит…

— Ты меня видишь…

— Я не в счет. Я такая же… Поэтому мне ты никогда не мешаешь. Наоборот. Можно сказать, поддерживаешь. Потому как в одиночестве трудно быть идиоткой. A две идиотки — это уже норма поведения.

— Ну, хорошо, — согласилась я. — Предположим, это так… Но почему этот дядька застолбился именно на мою идиотскую сущность? Ты его не так разозлила…

— Я же не рыжая, — доступно объяснила она. — У быков же сильно развита реакция именно из оттенки красного…

Ветерок ласково погладил меня по щеке. Словно пытался успокоить. Не расстраивайся, рыжая девочка!

— Нам с тобой надо отсюда съезжать, — сказала я. — Куда-нибудь поближе к Голливуду. Tам, мы пристроимся выгоднее, чем тут. Вот Сьюзен Сарандон тоже рыжая. И ничего — звезда, между прочим… И никакой пузатый тупица ее там не может обидеть.

— Скорее всего ей тоже приходилось несладко, — заметила Вероника. — В Америке тоже много недоумков… А насчет рыжих… Было время, когда их не пускали в церковь, считая, что они отмечены дьяволом.

— Ничего себе успокоила! Если присмотреться, как размножаются эти ненавистники рыжего цвета, надо срочно отсюда бежать! Пока я еще жива и относительно здорова. Пристроимся где-нибудь в Америке, подальше от людских глаз…

— Ну да, конечно… Всенепременно пристроимся. Кем вот только?

— Я буду писать сценарии, чтобы лишний раз людям глаза не мозолить, — поведала я. — А ты будешь художником … Костюмером, например. Нам за это будут платить много денег. Мы выстроим сказочной красоты виллу. С бассейном. Будем по утрам, перед сотворением новых шедевров, там плескаться. Талантливый человек может пропасть только в нашей окружающей дремучести. А в Америке не пропадет…

— Ты никогда не думала, чтобы начать писать сказки?

— Зачем? Я серьезный писатель, — нахально ответила я. — Я собираюсь писать гольную правду о жизни. Чтобы люди начинали плакать с первых страниц и продолжали до самого конца… Нет ничего приятнее, чем осознание того бесспорного факта, скольким людям ты испортил настроение. Жаль только, что меня отчего-то никто не хочет печатать! Если бы я могла еще использовать мой талант в материальное благо… Но это возможно лишь в Америке!

Вероника иронически улыбнулась. Она явно сомневалась в моем светлом заокеанском будущем. Я тоже сомневалась, поэтому и стремилась туда не так уж активно.

— Кстати, о финансовом твоем положении…

— Не надо о грустном в такую хорошую погоду, — попросила я. — Именно сегодня я не хотела бы смотреть печальной правде в глаза… В конце концов, человек не может быть и. красивым, и талантливый, и богатым… Раз Бог наделил меня умом, красотой и талантом, Он вполне мог лишить меня богатства. Надо быть милосердным. Пусть богатство достается тем бедолагам, которых Он обделил тем, чем наделил так щедро меня…

— Как же ты до сих пор не умерла от такой скромности? — рассмеялась Вероника.

— Сама удивляюсь, — развела я руками. — Тем более что ты обнаружила еще одно мое привлекательное качество…

— Но я серьезно о твоих финансах, — сказала Вероника.

— Увы, мой друг! — сказала я. — Если ты решила занять у меня денег, ничем не могу тебе помочь. Я потратила даже скромные сбережения из копилки. Люди, помнится, пугались, когда я высыпала им в ладони горсти рублей и пятаков…

— Так вот, — терпеливо продолжала Вероника, — у нас выставка… Нам нужен человек, который будет смотрителем, а заодно…

— Ну тебя, — отмахнулась я. — Именно сейчас в моей душе появилась одна мечта… Я лежу на этой поляне, а Господь осыпает меня деньгами… Ни за что. Просто по доброте душевной. Видит Он, какая девушка симпатичная лежит среди цветов, отчего бы в самом деле ей не помочь материально? И прямо на меня золотым дождем сыплются пятаки и рублики.

— Фингал будет, — довольно мрачно заметила моя подруга. — Один из пятаков хлопнет прямо тебе в глаз… Кстати, работа, которую я тебе предлагаю, как раз такая, будешь спокойненько сидеть в кресле, читать своего любимого Павича и получать за это триста рублей в день… А помимо этого, иногда к тебе будет подходить кто-нибудь и спрашивать, сколько стоит та или иная работа. Ты будешь говорить цену, он будет покупать, и процент ты будешь класть себе в карман…

— Это неплохо, — согласилась я — На проценты эти мы с тобой сваливаем в Голливуд…

— Господи, Сашка! — не выдержала Вероника — Я с тобой серьезно разговариваю! Если я сегодня не скажу ям, что нашла тебя, то они приведут какую-нибудь мымру драную и эта мымра получит все деньги! Я же тебе хочу помочь!

— Нет, это, конечно, недопустимо, — согласилась я с ней. — Чтобы какая-то мымра прикарманила мои денежки! Конечно, я посижу там у вас. Чего мне стоит… Тем более что за то время, пока мы с тобой тут лежали, на нас почему-то не упало ни одного пятачка… И даже рублика.

Мы еще немного времени провели в задумчивом молчании.

— Вообще-то я очень серьезно говорила относительно работы, — первой нарушила его Вероника.

— И как ты это видишь? — усмехнулась я — Утром я должна мчаться с тяжелой сумкой наперевес. Мои бабули будут трепетно ожидать насущного хлеба и молока. Я не могу допустить, чтобы эти ожидания оказались тщетными…

— Ты уже пять лет работаешь санработником, — заметила Вероника. — Создается ощущение, что это у тебе призвание…

— Одна пожилая леди, — сказала я, — заметила недавно, что за мою работу Господь прощает мне грехи… Так что, может быть, моя работа не такая уж бестолковая, каковой тебе кажется.

— Да не кажется! — возмутилась Вероника. — Просто ты сама всегда плачешься, что денег вам с мамой не хватает…

— Их никогда не хватает, — философски отозвалась я. — Спроси пресловутого нефтяного магната, хватает ли ему денег. Он непременно ответит тебе, что ему их тоже не хватает. И сама подумай, что я буду делать, когда твоя выставка закончится? А свою любимую работу я потеряю… Мои подопечные бабуленьки достанутся чужим бессердечным людям? Никто не придет к ним с радостной улыбкой, не сядет за стол выпить чайку и выслушать новости! Просто притащат это дурацкое молоко и хлеб… Нет, я не могу!

— Я же тебя не заставляю бросать работу, как ты не поймешь! Дежурство твое начинается с одиннадцати, до этого времени можешь распивать чаи с бабушками и дедушками!

В принципе что-то в ее словах было рациональное. Я задумалась, все просчитала и поняла: если меня не будет доставать наше начальство со своими собраниями, то времени мне должно вполне хватить.

— Ладно, давай попробуем, — согласилась я. — В конце концов, попытка не пытка!

Триста рублей в день — для меня это была неслыханная сытима! За свои хождения по этажам я получала всего пятьсот в месяц. Да еще и отдавала из этих пятисот сто рублей за моих бедняжек. Нашему начальству пришло в голову однажды, что наши подопечные могут вполне оплачивать частично мои услуги, с чем я была в корне не согласна. Причем платить несчастные пожилые леди были должны почему-то не мне, а именно моему начальству. Так то, поразмыслив, мы с мамой решили, что без этих ста рублей как-нибудь обойдемся, а бабушек трогать с меркантильными вопросами не станем. Тем более что собирать с них по десятке должна была тоже я. Согласиться еще и мытарем стать? Heт, уж покорнейшее спасибо, лучше я буду сама раскошеливаться!

Так что Вероникино предложение не давало мне покоя. Конечно, будет трудновато, но я выдержу. Так, я и решила. Трудности, как известно, закаляют душу.

Можно и вечером к ним забегать, рассудила я. А на начальственные претензии мне и в другие времена было наплевать с высокой колокольни … Тем более что они на своих собраниях поют. И все какие-то дурацкие песни. У них это называется «сплоченный коллектив» Сели рядком и запели: «Напилась я пьяна, не дойду до дома…»

Приняв важное для себя решение, я немного успокоилась. Оставалось, правда, мое злополучное графоманство, на которое времени совсем не было. Если припомнить, что Юрий Карлович Олеша требовал, чтобы писатель не проводил ни дня без строчки, то я в связи со своей трудовой деятельностью из рядов приличных писателей автоматически выбывала.

Это меня немного испугало, но и здесь я нашла выход. Вряд ли на вернисаж будут идти сплошным потоком. Значит, я вполне могу написать эту столь необходимую строчку в рабочее время.

В общем, все будет хорошо, моя радость, — сказала я себе. — С завтрашнего дня начинается новая жизнь. Может быть, ты ее выдержишь».

И не то выдерживали, подумала я, засыпая. Если уж до сих пор я жива и относительно здорова — и на сей раз ничего со мной не случится.

Трудно жить на свете человеку, внешность которою не совпадает с его эстетическими представлениями о красоте.

Отчего-то моя внешность резко с ними не совпадала. Каждый день я старательно избегала зеркала. Но — увы? — оно с раннего утра занимало позицию прямо перед моим носом, и я была обречена видеть этот кошмар. Не будешь же чистить зубы с закрытыми глазами?

— И кому пришла в голову эта садистская идея — непременно вешать этого урода прямо перед тобой? — ворчала я. — Иллюзий лишаешься с самого утра. Только проснулся — и пожалуйста! Вместо прелестницы белокурой какая-то образина с всклокоченными перьями!

— Саша? Ты с кем разговариваешь? — спросила меня мама.

— С собой, — ответила я. — С кем же еще мне обсудить насущные проблемы? «Я своей смешною рожей сам себя и веселю…»

— Да брось ты? Чего в ней смешного? — сказала мама, появляясь на пороге ванной комнаты.

— Да ничего смешного, — согласилась я. — Скорее это трагедия… Но ты же знаешь, я всегда стараюсь не смотреть правде в глаза. А если уж пришлось посмотреть, пытаюсь отнестись ко всему иронично, без лишних трагедий… Как у старины Хэма. Надо проявлять иронию и жалость. Тогда жизнь перестанет производить на тебя впечатление ночного кошмара.

— Ты, конечно, не собираешься позавтракать?

— При этих толстенных щеках? — закричала я испуганно. — Завтракать? О нет? Я собираюсь вообще поморить эти щеки голодом… И так мне никто не может дать мои кровные, честно заработанные двадцать пять лет?

— Между прочим, бестактно напоминать мне о возрасте? — заметила мама.

— Между прочим, я говорила о своем возрасте?

— Но ты моя дочь…

— А давай сдадим меня в приют, — обрадовалась я. — Тем более меня запросто можно выдать за годовалого младенца. С этакими щеками… И глазки круглые, наивные такие… Правда, ростом я, конечно, уже переросла годовалого младенца. Но если мне немного подрезать ножки…

Я задумалась.

— Ножки… — повторила я. — Все равно я безнадежно переросла!

— Но уж никак не умом.

Я даже не ответила. Последнее время я тщательно взращивала в себе смирение.

По радио передавали бодренький «Мост через реку Квай».

— Прямо как в кино, — сказала я, зашнуровывая ботинки. — На работу отправляюсь под бодрый марш… Конечно, это ведь похоже на чудо. Я и работа… Две работы, черт побери! Такие несовместимые вещи! Ах, если бы не крайняя нужда! И отчего по нашим улицам не бродят шейхи, нефтяные магнаты и наркобароны?

— Они бродят, — сказала мама. — Но ты все время смотришь на асфальт, когда идешь по улице. Как же ты увидишь наркобарона?

— Да, — сказала я. — Но я пытаюсь найти там парочку пятаков… Согласись, это более реально, чем шейх на улице нашего городка!

Марья Васильевна жила на шестом этаже. Обычно я иду медленно, но на сей раз мне пришлось преодолеть эти этажи бегом. Так что, когда она открыла дверь, она немного испугалась.

— Ваша Саша пришла, молока принесла, — затараторила я мое фирменное приветствие.

— Сашенька, что с тобой? Ты же вся красная!

— Говорят, если бегать по ступенькам, быстро сбрасываешь килограммы, — сказала я.

— Или превращаешься в скелет, — не поверила мне Марья Васильевна. — Ходи тихо. А то мы быстро тебя лишимся.

— Не могу, — призналась я. — Мне надо еще по двум адресам забежать. До одиннадцати. Я устроилась еще на одну работу.

— Но ты же и так писатель! — всплеснула руками Марья Васильевна. — Или это ты работой не считаешь?

— Это только мы с вами считаем работой, — вздохнула я. — Остальные это считают развлечением. Может, они и правы… Доходу-то нет.

— А кем ты теперь будешь работать?

— Вахтером.

Она даже не нашла слов. Мысль, что ее возлюбленная Саша, ее приемная внучка, предмет ее гордости будет каким-то вахтером, поразила ее в самое сердце.

— На вернисаже, — торопливо пояснила я. — У моей подруги и ее друзей выставка. Я должна там сидеть и охранять их гениальные творения. И мило улыбаться посетителям…

Марья Васильевна задумалась и вдруг просияла радостной улыбкой.

— А ведь это хорошо, Саша! — сказала она. — Наконец-то Господь внял моим молитвам!

Тут пришел мой черед удивиться.

— Ну как же, Саша, — пояснила она, — тут, с нами-то, ты и замуж не выйдешь никогда. А там люди молодые, красивые… Встретишь свою судьбу.

— Ох, Марья Васильевна! — возмутилась я. — Кто о чем, а вы все о своем матримониальном! Нет у меня времени на эти глупости!

— Это не глупости — тихо сказала она. — Я вот всю жизнь одна, а сейчас… Ты у меня единственная радость. Поверь мне, девочка, непременно кто-то должен быть с тобой рядом. Чтобы не было холодно душе. Чем дальше идешь, тем больше она, бедная, замерзает… И когда придет смерть, надо, чтобы кто-то держал тебя за руку. Иначе так страшно!

— Вот о смерти я вообще говорить не собираюсь, — нахмурилась я. — Я не экзистенциалист какой, чтобы о ней много рассуждать. Давайте лучше думать о приятном. Например, как я заработаю денег и мы всей тусовкой пойдем в ресторан! Там мы и познакомимся с нашими «судьбами»…

— Как то поздно уже, — развела она руками.

— Никогда не поздно, — покачала я головой уже на пороге. Мне надо было торопиться. Увы, это был первый минус моей новой работы.

Мне не хватало времени поговорить с ними. А в этом-то они нуждались куда больше, чем в пакете молока!

На минуту я остановилась, обернувшись.

Она стояла у окна, и отчего-то мне подумалось а я?

Когда я доживу до ее возраста, что будет со мной?

Ибо в старости нередко знакомишься с одиночеством, и это самое страшное»… Скорее всего мне тоже придется с ним познакомиться.

Я развернулась, подошла к ней и обняла ее за плечи. На одну секунду мне показалось, что мой порыв не так уж бескорыстен — точно в этот момент я выпрашивала у Господа Бога иной судьбы, чем это самое проклятое одиночество. Или — обнимала саму себя в будущем.

Выставка расположилась, к моему удивлению, в шести залах. Я ради любопытства прошла по ним. Один зал меня заинтересовал: там были представлены работы пожилого любителя природы. Сам любитель принял меня за посетительницу и постоянно таскался следом. Ожидая, наверное, моего восхищения… Я же просто заметила, что на каждой картине у него непременно присутствует стог сена. Вот я и принялась подсчитывать стожки сена, загадав, что, если я насчитаю их сотню, мне точно светит в самом ближайшем времени стать богатой и знаменитой.

Я насчитала их девяносто восемь. Двух всего не хватило… Поэтому на убеленного сединами старца я посмотрела с укором — неужели было лень пририсовать парочку стогов? Теперь же придется искать компромисс… То ли я стану богатой, но не знаменитой, то ли наоборот… О том, что скорее всего отсутствие двух стожков говорит мне о жестокой правде — не быть мне ни тем ни другим, — я старалась не думать. В начале дня думать о таких гадостях ничем не лучше, чем в шесть утра нажраться водки…

— Вам не понравилось? — с нервным придыханием осведомился старичок.

«Как бы его познакомить с Марьей Васильевной? — подумала я. — Вполне подходящий парень для моей бабушки!»

— Очень понравилось, — сказала я. — Но мне кажется, у вас вот в этой картине какая-то незавершенность…

Я ткнула наугад и, лишь подняв глаза на картину, поняла, почему он удивленно заморгал, когда я сказала ему:

— Если бы вот тут, посередине, было два небольших стога сена…

Мой указующий перст был направлен прямо в середину реки. То есть выбрала я этим недостающим для моего личного счастья стожкам самое что ни на есть подходящее место… Середину реки.

Он, кажется, обиделся.

— Понимаете, девушка, — начал он извиняться, при этом держа брови нахмуренными, — стожки эти — образ России…

Я задумалась, каким образом Россия так крепко связана с заготовленным для корма скотины сеном, но никаких разумных объяснений этому факту не нашлось.

Поэтому я пробормотала слова извинения и поспешила к своему рабочему месту.

В конце концов, я ведь ничего не понимаю в изобразительном искусстве, подумала я. Зачем же мучить бедных художников своими подозрительными измышлениями?

К тому же, посмотрев на цены, я быстро догадалась, что только безумец станет разоряться таким образом. Поэтому рассчитывать я могла только на честную зарплату. Проценты не ожидались.

Я воткнулась в «Ящик для письменных принадлежностей» Павича. Посетителей не было. То есть приходили друзья и родственники художников, но они проникали на заповедную территорию бесплатно, встречали их сами авторы бессмертных творений, так что никакой во мне надобности не было. Картины родственники явно покупать не собирались, так что и надежда на внезапное обогащение погасла быстро, не успев даже толком разгореться.

Я только украдкой наблюдала за ними. Например, они очень странно себя вели возле большого деревянного ящика. Странно смеялись и несколько раз оборачивались, уходя.

Этот ящик меня ужасно заинтересовал. Если бы кто-то мне рассказал, что в нем, я бы легче перенесла приступы острого любопытства. Но они уходили, оставляя меня в прежнем неведении. Не выдержав, я оставила свой трудовой пост и отправилась прямо к нему. Благо располагался этот вожделенный ящичек в той комнате, где я проводила рабочее время.

— Подойдя ближе, я обнаружила, что это обычный фанерный ящик, выкрашенный в зеленый цвет. К нему была приделана лестница — тоже зеленая, и на каждой ступеньке была любовно нарисована ромашка. Я заглянула внутрь и обнаружила, что там тоже нарисованы ромашки, а по бокам небесно-голубого цвета мечтательный творец изобразил много солнц… То, есть вернее было бы сказать «много солнцев», но это неправильно… Я привычно принялась пересчитывать, правда, на сей раз не стала связывать планируемое количество с ожидаемым качеством своей судьбы. Их оказалось ровно десять. Я, собственно, столько и предполагала, и мне стало окончательно обидно. Получается, в этом случае я бы наверняка стала богатой и знаменитой… И чего я потащилась в тот зал, где стояли эти дурацкие стожки?

— А вы зайдите внутрь, — услышала я за спиной голос.

От неожиданности я обернулась.

Он был длинный и невыносимо тощий. Длинные волосы делали его узкое лицо совсем несчастным. Очки, сползшие на нос, придавали ему сходство с Джоном Ленноном на смертном одре.

— Зачем? — спросила я.

— Так вы ничего не поймете, — сказал он печальным голосом. — Надо обязательно зайти внутрь… Никто почему-то не хочет туда зайти…

Последние слова он пробормотал себе под нос. Мне стало его жалко. Человеку ведь хочется немногого, согласитесь.

— Это потому, что люди боятся показаться смешными, — постаралась успокоить его я.

— Вы тоже боитесь? — спросил он.

— Совсем не боюсь, — засмеялась я. — Чего нас бояться, сказали мертвецы случайному прохожему.

Я решительно скинула свои парусиновые туфли и полезла в ящик. «Видишь, Господи, — корыстно заметила я, — я совершаю добрый поступок. Я добрая самаритянка. Даже в ящик лезу ради ближнего своего… Может, ты все-таки сделаешь меня богатой и знаменитой? Хотя… можешь и не делать… Мне и так хорошо».

Как только я оказалась внутри, он закрыл крышку. И тут же запели птицы. Я поняла сразу, что это запись. Так же, как и мягкий свет, струящийся откуда-то из всех десяти солнц, но ведь это не важно! Мне вдруг стало так покойно и хорошо! Вовеки не уходила бы из этого ящичка… Мне даже пришло в голову, что я могу и здесь посидеть в течение рабочего дня. А если кому понадобятся билеты или кто-то все-таки пожелает выложить три сотни баксов за картину, пусть подходят сюда… Даже оригинально — покупать картины у человека, сидящего в ящике…

Но крышка открылась.

— Как? — поинтересовался «Леннон». — Вам понравилось?

— Я бы отсюда не выходила, — призналась я. — Мне даже показалось, что это не стожки — образ России. А ваш сказочный ящичек… А почему вы такую классную вещь решили продать?

— Я не продаю, — засмущался он. — У меня там мама после работы сидит… Отдыхает. Я не могу ее продать… Просто я подумал, что кому-то это понравится. Может быть, люди станут добрее… Ведь они такие нервные от трудностей жизни. Им надо отдыхать…

Вообще-то он не производил на меня впечатления человека богатого. Джинсы были старыми, затертыми. Майка с портретами битлов была тоже не новой — наверное, поэтому у всех четверых были такие грустные глаза…

Я улыбнулась им ободряюще — ничего, парни, будет и на нашей улице праздник … Он отнес мою улыбку на свой счет и почему-то сказал, отчаянно покраснев:

— Люди иногда думают, что счастье в деньгах…

— В их количестве, — поправила я машинально. — Видите ли, иногда бывает грустно… Особенно когда отсутствие презренного металла граничит с постоянством.

— Я не думал про это… Я знаю, что она дорого стоит, моя «Полянка», но я не могу ее продать.

«Почему он со мной об этом говорит? — подумала я. — Наверное, решил, что я платежеспособна и намереваюсь купить у него этот ящик за любые деньги… Надо лишить его этих иллюзий».

— Простите, — сказала я, — мне пора вернуть на свое рабочее место. Приятно было с вами пообщаться…

Он проводил меня взглядом, полным отчаяния. Мне было его так жалко — терпеть не могу, когда на моих глазах чьи-то надежды терпят фиаско! Особенно же не люблю, когда именно мне выпадает сомнительная удача стать причиной этого крушения,… Чувствуешь себя айсбергом, на который напоролся «Титаник».

— У вас восхитительные волосы, — сказал он вслед мне. — Я бы вас написал… Вы похожи на шотландку…

— «Ненавижу волос шотландских этих желтизну», — засмеялась я, ответив ла неожиданный комплимент цитатой из любимого Пушкина.

— Рыжину… — поправил он.

— Какая разница?…

Я села на свое место и снова открыла Павича. Я прочла его фразу: «У молодых есть время быть мудрыми, а у меня его нет…» И почему-то эта фраза связалась с мамой творца ящика. Наверное, у нее тоже не было времени на «мудрость». Поскольку никто не знает, так ли уж она полезна в хозяйстве, эта «мудрость». И смотря что под ней понимают… Может быть, самые непонятные и необъяснимые поступки, кажущиеся глупыми, на самом деле по сути своей мудры? Я представила себе, как усталая седовласая дама после работы залезает в этот ящик, и прониклась к ней симпатией. Лично мне это показалось очень даже мудрым поступком. Вместо того чтобы предаваться унынию или — еще хуже! — злости на незадавшуюся судьбу, человек прячется от мира в небольшой ящик и размышляет там под пение птиц о своем «эго»… Нет, право, не так уж это странно.

Жалко, что я не могу позволить себе такую покупку, искренне вздохнула я, с тоской глядя, как очередной скучный посетитель отказывается от возможности посетить «Полянку» с нервным и стыдливым смешком. Моей маме тоже иногда не помешало бы там отдохнуть…

К вечеру уже заявилась Вероника.

— Ну как? — спросила она меня с порога. — Что-нибудь у меня купили?

— Нет, — развела я руками. — Не купили вообще ничего и ни у кого…

— Ну, у этих-то ладно… Они себя ценят слишком баксово… Но я-то скромная! Неужели ни у кого не нашлось | жалких пятисот рублей? А ведь спустя годы они продали бы мои работы на Сотбисе куда дороже…

— Слушай, — предложила я, давай отправимся туда уже сейчас… Там, кстати, я могу встретить и мужчину моей мечты… Мне кажется, наркобароны тусуются именно там. Здесь я могу просто потерять время зря.

— Я тоже его теряю, — мрачно усмехнулась Вероника и кивнула моему «Леннону». — Как дела, Дэн? — спросила она его.

— Плохо.

— У меня тоже фиговато, — сказала тоскливо Вероника. — И отчего так? Мне ведь так нужны деньги!

— Зачем тебе они? — философски поинтересовалась я. — Деньги ведь зло… Художник должен работать не ради них, а ради просветления умов и душ…

— Я сейчас не расположена к ироническому осмыслению жизни, — ответила она. — Мне надо за квартиру платить… А нечем! И настроение от этого отвратительное…

— Залезай в «Полянку», — любезно предложил eй Дэн. — Это помогает отрешиться…

— Да пошел ты со своей «Полянкой», — огрызнулась Вероника. — Если бы ты там рассыпал сотню баксов… Я и так там триста раз уже сидела, но счастья не прибавилось.

— Если бы у меня была сотня баксов, я бы тебе ее так отдал, — пообещал Дэн. — Сейчас у меня их просто нет…

— А как будут, одолжишь?

— Непременно…

Кажется, Вероника немного успокоилась. Правда, потом она подозрительно посмотрела в мою сторону и поинтересовалась, не получила ли я еще зарплату за сегодняшний день. Я почувствовала, что на мои жалкие триста рэ уже появились планы, причем далеко не у меня.

— Нет, — скромно потупилась я. — Еще не получила… Ты хочешь, чтобы я купила у тебя картину? Пока не могу…

— И не покупай, — быстро согласилась Вероника. — Может, их кто-нибудь другой все-таки купит… Увеличу цену. Как ты думаешь, сколько поставить?

Я взглянула на прайс-лист. Расценки были нехилые, прямо скажем… Скромностью и реалистичностью взора творцы явно не отличались. Например, некий Веденеев запрашивал за свои работы от тысячи баксов и выше.

— Кто этот Веденеев? — подняла я глаза. — Тысяча баксов за «Родные вёсны»… Название-то какое дикое.

Дэн и Вероника переглянулись, и оба начали хохотать. Как два истерика.

— Веденеев вам тоже понравился, — сказал Дэн. — Вы очень долго бродили по его залу…

Боже, ужаснулась я, это мои стожки столько стоят! Ничего странного, что он не дописал два необходимых мне стога… Раз у них такая цена, тогда все понятно. Работа над стожками стоит денег…

— И на что он надеется? — подумала я вслух. — Это же поп-арт какой-то сюрреалистический…

— А вот представь себе, что его-то как раз и покупают, — ехидно заметила Вероника. — Это мы с Дэном не продаемся. А Веденеев продается… И хорошо. Я бы на твоем месте подружилась с ним. Он, конечно, не наркобарон и не шейх, но с финансами у него гораздо лучше…

— Поздно, матушка, — горестно прервала ее я. — Я уже успела ему не понравиться… Попыталась поместить пару стожков на середину реки, из-за чего он справедливо заподозрил меня в том, что я над ним издеваюсь… Теперь он скорее всего не оценит меня так, как я этого заслуживаю… Не получится у меня принести ему счастье всей его жизни… Боюсь, что я своим поведением и несчастной Марье Васильевне жизнь сломала! А как бы они хорошо зажили вдвоем!

Вечер пролетел славно и незаметно. После утомительного рабочего дня я даже не подумала заниматься литературными экзерсисами, поскольку куда больше меня привлекал уютный и мягкий диванчик напротив телевизора. Я пощёлкала по каналам, но ничего путного там не было.

Посему я включила «Битлз» и расслабилась. Я очень люблю их, хотя и не битломанка… Просто сразу становишься моложе лет на десять, и ощущения такие же — светлые, радостные, как у щенка сенбернара. Мир изменяется в лучшую сторону.

Мама читала женский роман и поэтому не обращала на меня никакого внимания. Она всегда погружается в эти глупые романы с головой, впрочем, наверное, это тоже лекарство от будней… Как для меня битлы. Каждому свое, в конце концов.

Однажды она долго смотрела на меня, после чего сказала: А отчего бы тебе, Сашка, не попытаться написать женский роман? Мне кажется, у тебя бы это здорово получилось…

— Нет! — с ужасом закричала я. — Я не могу! Я же должна стать великой! Грандиозной! Как Кафка!

— Твоего Кафку читают только очень большие умники, — презрительно фыркнула мама. — И кстати, от «Замка» у меня была депрессия. А этих дам все читают. Ты же сама почему-то слушаешь «Битлз», а от Сибелиуса тебе становится мрачно и, выражаясь твоими словами, «косит депрессняк». Так что, лапочка, совсем ты не права… Кто-то должен и развлекать людей…

— Может, я из вредности, — заметим я. — Хочу, чтобы как можно больше народу погрузилось в беспросветную тоску. Не мешай мне, пожалуйста! Вот когда потомки меня оценят…

— Жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе, — вздохнула мама. — А вот если бы ты перестала блажить и занялась бы делом…

— Тогда уж лучше я напишу что-нибудь порнографическое, — мстительно улыбнулась я. — Знаешь, сколько получают авторы всяких порнографических изысков? Твоим теткам и не снилось! И потом, всегда есть шанс раскрутиться: книжки твои сожгут где-нибудь на площади — и все сразу побегут тебя покупать… Этакая бесплатная реклама. А вот авторш женских романов никто не сжигает… Никакой популярности. Нет, мамочка! Я уж лучше тогда примусь писать что-нибудь типа «Голой луны».

— Ты не можешь об этом писать…

— Если ты про мое хорошее воспитание, то я наступлю ему на горло!

— Ну, насчет твоего хорошего воспитания я бы не стала настаивать… Не знаю, почему все те зерна, которые я пыталась посеять в твоей душе, погибли… Писать ты не сможешь по той простой причине, что у тебя нет ни хорошего знания предмета, ни опыта.

— Может, опыта и нет, — согласилась я с очевидным фактом. — Но зато у меня все в порядке с безудержной фантазией.

Правда, дальше этого разговора дело так и не пошло. Подумав немного, я поняла, что и в самом деле не смогу это написать — потому что фантазирую-то я совсем о другом… Куда больше мне нравится создавать мир, далекий от реальности, и бродить там, пытаясь постичь смысл бытия вместе с моими героями… Так мне интереснее. Ведь каждый человек начинает творить только с одной целью — как кладоискатель, он пытается разыскать сокровище, а как же еще можно его найти, если не через слово? Ведь «в начале было Слово, и Слово было Бог»… А значит, я не выдержу долго насилия над собой. Вот и приходится мне стеречь картины художников. Ради небольшого заработка.

— Что ж, — пробормотала я. — Выбирай, дружок. Если ты предпочитаешь оставаться свободной, будь свободной. А если ты решишь стать богатой, стань богатой. Но не плачь об утраченной навеки свободе своей.

Глава вторая

Вообще-то я хроническая неудачница. Некоторые люди созданы специально для кирпича, который только и ждет, когда они пойдут мимо, чтобы свалиться на их бедную головушку.

Я как раз и отношусь к этим несчастным.

Если Бог запланировал парочку неприятностей, то в эпицентре окажусь именно я. Поэтому я стараюсь смотреть на мир с известной долей иронии и всегда нахожусь в полной боевой готовности.

В это утро я проснулась с отчаянием в душе. Идти на работу мне не хотелось. В такое время ужасно тяжело с собой справиться. Вот и началось, подумала я. Время было «детское» — всего-то половина седьмого, а будильник уже надрывался, как растревоженная истеричка, призывая меня стряхнуть остатки сладкого сна и посмотреть в глаза жестокой реальности. От этого настроение безнадежно упало.

«Да, — подумала я, — и почему же я не стала пышногрудой, белокурой красавицей? Почему я родилась рыжей, тощей и совсем не сексапильной девицей? Конечно, какой приличный наркобарон клюнет на такую! Да еще рыжую! Да еще рефлексирующую!»

Но мои «ирония и жалость», обычно выручающие меня, на сей раз не помогали. Настроение было отвратительным. Да и наркобарон показался мне сейчас похожим на того мужика из гаража — такой же хамоватый и нахальный. Мне стало еще хуже. «Да, — подумала я, — я бы и сама не стала связывать свою судьбу с отравителем подростков. И пускай я вынуждена сейчас мчаться на две работы сразу, пускай — зато тут я могу быть спокойна… Я не приложила руку к чужой беде ради своих интересов».

Если бы не выставка, я бы вообще не беспокоилась. Хватило бы мне дня на посещения и визиты…

Я встала и, стараясь не смотреть в зеркало, прошла в ванную. День начинался как обычно. Зубы, физиономия, утренний кофе… Сигарета, от которой я закашлялась — отчего-то она мне показалась невыносимо крепкой. Первое предчувствие неприятностей…

«Ладно, — решила я. — Посижу в Дэновой «Полянке». Ликвидирую утренний стресс с помощью высокого искусства».

До выставочного зала я добралась сравнительно быстро. Уселась на свой рабочий стульчик и приготовилась к работе, достав из сумки книгу.

В конце концов, я хотя бы прочитаю Павича, а то дома находится масса других дел, не то, что здесь.

Так что, когда я подходила к первому дому, на моих губах уже вовсю сияла улыбка.

Ваша Саша пришла, молочка принесла!

Скоро все закончится. И нечего унывать! Другим приходится куда хуже, а они не унывают…

Дэна не было. Вероника тоже еще не появилась. Даже «стожник» Веденеев запаздывал. Все, видимо, спали, слепо доверяя мне свои шедевры.

Кроме меня, в зале находился только охранник — такой «невысоклик», что я с некоторым сомнением отнеслась к его полезности. Вряд ли он сможет оказаться полезным, если придут грабители. Разве что милицию вызовет… Придется мне самой отбиваться в случае чего. Хотя с другой стороны — кому придет в голову воровать стожки? А покушение на «Икара» и вовсе бессмысленно — чтобы его вытащить, придется нанимать целый полк бравых солдат.

В полном молчании прошел час. Воров не было: они проявляли благоразумие. Посетителей тоже не было.

«Невысоклик» скучал. Он даже попытался несколько раз мне улыбнуться, видимо, от скуки и безделья. Но я бросила на него недоуменно-обескураживающий взор и продолжала читать.

Ближе к полудню в наше безмолвное пристанище зашла искусствовед Надя. Осмотрев все внимательно, она поинтересовалась, как дела. Я кивнула и сообщила, что все нормально. Надя была сонной.

— Посетителей… — начала она вопрос.

— Пока не было, — ответила я. — Покупателей тем более…

— Боже, какие все стали жадные, — посетовала она. Искусство нынче не в чести.

Последние слова были сказаны с таким надрывом и горечью, что я невольно подняла глаза от книги, опасаясь увидеть слезы отчаяния на ее глазах.

Но слез не было. Надя оставалась спокойной и смотрела почему-то на меня внимательно.

Я даже заподозрила, что она думает обо мне плохо. Как бы покупатели-то приходили и даже купили таинственно какие-то произведения искусства, но алчная вахтерша захапала все денежки…

— Не в чести, — трагически повторила она.

Я снова ограничилась кивком, продолжая читать. Надя еще немного походила, как сомнамбула, по пустынным залам и ушла.

Мы остались вдвоем. На этот раз я вздохнула с облегчением. «Невысоклик» не требовал от меня внимания. А я к тому времени уже увлеклась книгой и менее всего жаждала общения.

Нет посетителей — и очень даже хорошо.

Первый посетитель появился тогда, когда я дочитывала книжку.

Фактически их было двое. Невысокий молодой парень и его приятель. Приятель, наоборот, был его раза в два выше и шире в плечах. Бросив на них взгляд, я еще подумала, что на месте этого маломерка я бы наверняка не стала дружить с такими высокими красавцами. Но парню явно было наплевать. Он был весьма уверен в себе, и это бросалось в глаза.

Он остановился около моего столика.

— Добрый день, — сказал он.

Я была вынуждена поднять глаза от книжки. Глаза у него были красивые, серо-зеленые, с длинными ресницами. Смотрел, правда, он слишком нахально. Как будто он только и занимается тем, что покоряет женщин, и ему это даже прискучило, но он продолжает это делать чисто по инерции. Привык-c… Впрочем, вздохнула я про себя, может быть, он просто не уверен в себе и целыми днями смотрел фильмы с Антонио Бандерасом, чтобы срисовать подобный взгляд… А потом тренировался перед зеркалом. Я попыталась вспомнить взгляд какой-нибудь красотки, но отчего-то ничего путного в голову не пришло, и я смирилась.

— Добрый день, — ответила я, встречая его взгляд заправского мачо спокойно и без всяческих замираний в сердце. Обойдется… Он ведь явно ожидает другого эффекта. Например, что я замертво упаду. Или начну содрогаться в пароксизмах сумасшедшей страсти.

— Билеты у вас? — спросил «плейбой».

— У меня… Двадцать рублей… — Я подумала и добавила: — Но если вы, скажем, студент или художник…

— Увы! — развел он руками. — Ни то ни другое…

Потом обернулся к своему спутнику и приказал ему заплатить. Я удивилась — не столько безапелляционности его тона, сколько покорности его приятеля. Тот кивнул, отдал мне пятидесятирублевую бумажку, пробормотал, что сдачи не надо, и раньше, чем я успела возмутиться, они быстро скрылись в ближайшем зале.

— Ничего, — пробормотала я, приготовив сдачу, — вернутся же они когда-нибудь…

Потом я вспомнила все свои неудачи и заподозрила эту странную парочку в дурных намерениях. Вот мы тут сидим с «невысокликом», подумалось мне, а они там веденеевские стожки тырят… А нам потом расплачиваться… И ведь нечем особенно расплачиваться, а если бы даже и было чем, обидно ведь расплачиваться за чужое злодеяние, да и не только… Ладно бы за Вероникины творения, а то ведь за эти дурацкие стожки, из-за которых у меня неудачи в личной жизни начнутся!

Я быстро встала и покинула свой пост.

Осторожно заглянула в зал: парочка предполагаемых грабителей мирно паслась возле Вероникиных картин, о чем-то тихонько разговаривая. Постояв возле ее «Раненого Адониса», они пошли дальше, к огромной скульптуре, изображающей полет Икара к небесам. Скульптура была замечательна тем, что ее ваяли пять человек, и она явно посягала на соперничество с гигантами Церетели. Вот только не вышло у них, право, затрудняюсь сказать почему… Они так старались! Наверное, им просто не хватило материала.

Как бы то ни было, этот Икар занял собой целую комнату, и «грабители» его долго разглядывали. Потом все-таки оставили его в покое и поплелись прямо к веденеевским творениям.

Мне показалось бестактным навязывать им свое общество, да и успокоилась я немного, решив слепо довериться судьбе. Украдут так украдут… Все равно ведь им придется возвращаться назад через меня. Буду внимательно следить за ними, никуда они от меня не скроются…

Я вернулась и начала дочитывать свою книгу.

— А что вы читаете?

От неожиданности я вздрогнула. Подняв глаза, я увидела перед собой снова этого самоуверенного типа.

— Павича, — сообщила я, сладенько улыбаясь.

Он сделал вид, что знает, кто это такой.

— Я хотел бы узнать цены, — сказал он. — У вас ведь некоторые работы продаются? Дайте, пожалуйста, каталог…

Никакого каталога у меня не было. Были какие-то листочки, оставленные нахальными художниками. Суммы они запрашивали такие, что я начала серьезно подумывать и самой перейти в ряды художников или ваятелей.

— У меня нет каталога… — честно призналась я. — Но… возьмите ручку и листок бумаги и напишите, что вас интересует. А мы потом поищем это в прайс-листе…

Он неожиданно покорно согласился. Взял у меня листочки, от ручки, правда, отказался — сообщил, что у него есть своя.

Они снова удалились.

Спустя несколько минут они, правда, снова появились перед моими глазами. Он протянул мне листки, и я с удивлением обнаружила, что его больше всего интересует именно огромный Икар. И еще Дэнова «Полянка». Несколько веденеевских пейзажей, впрочем, тоже попали в сферу его внимания.

— Насчет «Полянки» я сразу вас огорчу: она не продается, — сказала я. — У художника там отдыхает мать после Трудной работы…

Он удивленно вытаращился на меня. Наверное, мое объяснение его не совсем удовлетворило.

— Но ведь я же ему хорошо заплачу, — растерянно сказал он. — Может быть, вы все-таки с ним поговорите?

Я вздохнула сочувственно и пообещала, что попытаюсь. Хотя и не уверена.

Цена «Икара» его ужаснула, и он долго молчал. Тысяча баксов, которую эта компания планировала получить, меня тоже ужасала, если честно… И место ведь для него еще надо найти… Хорошо, если вокруг твоего замка-бунгало разбит живописный английский парк, а если ты в хрущобе живешь? Куда ты этого урода поставишь? Надо ведь тогда и стены разрушить, и мебель всю выбросить…

Короче, он долго молчал, явно раздумывая, так ли уж ему этот самый Икар необходим, а потом всучил мне свою визитку.

— Простите, как вас зовут?… Сашенька, не в службу, а в дружбу, поговорите с вашими художниками… Может быть, они немного скостят цену на «Икара»? И еще… Мне бы очень хотелось, чтобы вам удалось убедить продать мне «Полянку».

— Я попытаюсь, — пообещала я не очень-то уверенно.

С тем эта парочка и удалилась, правда, меня немного удивило, что он хотел, чтобы позвонила ему непременно я. Он даже объяснил: мы с ним вроде как уже познакомились. Я сказала, что позвоню, хотя есть искусствовед… Он поморщился, как от зубной боли, и, прощаясь, как-то очень пристально меня рассматривал. Я бы сказала, с некоторым удивлением.

Я, признаться, испугалась, что сейчас он едва удерживается от страстного желания сообщить мне, что я «рыжая дура» или еще что-нибудь в этом роде. Поэтому я поймала себя на том, что мои щеки стали горячими и наверняка пунцовыми…

Он промолчал и вдруг поцеловал мне руку, быстро и решительно, я не успела толком сообразить, каким образом моя рука вообще оказалась в его.

— До встречи, — прошептал он.

Когда я наконец пришла в себя, он уже был возле дверей. «Точно плейбой», — подумала я. Что же, с плейбоями все-таки общаться приятнее, чем с гаражными грубиянами.

Однако как-то странно все это; один хамит ни с того ни с сего, другой руку целует — тоже без видимой причины. Может, у меня что-то с лицом?

Чем я вызвала у незнакомых людей такую неадекватную реакцию, я так и не смогла понять, хотя честно раздумывала над ней все время, пока не появились художники. А появились они часам к шести. Вместе с Надей-искусствоведом.

Сначала мне показалось, что в отличие от меня они времени даром не тратили. Надя, высившаяся над группой исполином, — я забыла сказать, что внешность у Нади была замечательная; рост метр девяносто и довольно внушительная комплекция, — шествовала первой своим гренадерским шагом и над чем-то заливисто смеялась. При такой комплекции Надя обладала тоненьким голоском, что меня бесконечно удивляло. Ей бы больше подошел низкий бас, право…

За ней шли по порядку Веденеев, скульпторы, Вероника и Дэн. Все, кроме последних, явно были навеселе. Дух веселья и пьянства исходил от них. Я прогнала зависть, вспыхнувшую в моем сердце, радуясь тому, что столь низменное чувство посетило меня так ненадолго. Художники тем и отличаются от писателей, что им свойствен эпикурейский дух — в отличие от склонных к меланхолии и отшельничеству писателей.

Проходя мимо моего столика, Надя остановилась.

— Как дела? — поинтересовалась она.

— Ничего, — ответила я. — День прошел менее содержательно, чем ваш, но по крайней мере я обогатила интеллект…

— Это хорошо, — важно улыбнулась Надя. — Общение с людьми искусства всегда ведет к развитию интеллекта.

Я подумала, надо ли мне ей признаваться в том, что я и так была неплохо развита, и уж никак не благодаря веденеевским стожкам и огромному Икару. Но тут я вспомнила про покупателя и сказала:

— Кто-то хотел купить «Икара»… Вот карточка. Его, правда, немного не устроила цена. Он был бы рад, если бы ее немного понизили…

Скульпторы переглянулись. Кажется, они были готовы понизить цену. Наверное, они бы ее здорово понизили; судя по их лицам, они мечтали о продолжении праздника. Но в этот момент Надя вскрикнула и побледнела. Она так сильно изменилась в лице, что я в самом деле подумала, что мои первоначальные подозрения о том, что наш вернисаж посетили воры, были правильными.

— О Боже, — прошелестела Надя одними губами, хватаясь за спинку моего стула. Под тяжестью ее нетривиальной фигуры мой стул отчаянно заскрипел, и я испугалась, что сейчас Надя осядет на пол всей своей, пардон, тушей, а я неминуемо окажусь с ней рядом.

Компания творцов немедленно заинтересовалась происходящим, они развернулись в нашу сторону и при этом почему-то смотрели на меня.

— Что-то не так? — спросила я, пытаясь высвободиться из ее объятий.

— Это знаете кто? — прошептала Надя, обводя присутствующих медленным взором. — Нечего и говорить про снижение цены… Это был Райков'.

На меня это не произвело никакого впечатления. Райков… И что теперь? Похоже, скульпторы тоже мало оценили высоту момента, поскольку один из них, абсолютно лысый Гоша, проговорил:

— Да и скинем, Надюш… Нам ведь и ста баксов…

— Ста? — взвизгнула Надя. — Ты в своем уме? Я тебе вот отдам сто, а остальное возьму… С Райкова не грех и две тысячи получить… Так. Короче, я все беру на себя. Я забираю визитку и сама ему позвоню. Никаких скидок он не дождется! Дэн, подумай о своей «Полянке»!

— Я не могу. Мама любит ее, — начал оправдываться Дэн.

— Сделаешь ей другую. Отправишь маму отдыхать в Анталию.

— Она не хочет в Анталию, — продолжал настаивать Дэн. — Она говорит, что ей по возрасту этот климат уже не подходит…

— Значит, поедет в Швейцарию. В Австрию! В Норвегию, наконец.

— Слушай, чего ты ко мне пристала? — не выдержал Дэн. — Я и так выставил «Полянку» потому, что нечего было выставлять… Сами ведь говорили, что продавать не обязательно! Если ты будешь по-прежнему настаивать, я просто ее сейчас заберу и уйду! Тем более что мне туг особенно делать нечего!

Он стоял, красный от гнева, и так пылал глазами, что я серьезно испугалась за него. Правда, я, при всем моем уважении к «Полянке», не могла понять, почему он так кипятится. Ведь на самом деле сможет сделать еще… Но, поразмыслив немного, я поняла, что дело не в «Полянке», а в отношении к искусству. И Дэн начал невольно вызывать у меня уважение своей непримиримой позицией. Мне даже стало немного не по себе — ведь фактически это я подставила его!

— Дэн, ты знаешь, кто такой Райков? — сдвинула брови Надя.

— Нет, — честно признался Дэн. — Я его вообще никогда не видел. А кто он?

— Судя по имени, не падишах и не король Испании, — заметила Вероника. — Имя звучит как-то по-русски. Я бы даже сказала — просто примитивно… Типа Вася Пупкин… Или Федор Петрович Зарыгайло…

— Вы что, не смотрите телевизор? Газет не читаете?

— Нет, почему же… Мы смотрим. Только ТВ-3. С киношками, — сказала я. — А что там надо смотреть? Он что, известный террорист?

— А ты его упустила, — хмыкнула Вероника. — Придется теперь давать ответ мировому сообществу… Вот, смотрите на этот позор нации! Зашел посмотреть на картинки лучший друг Усамы бен Ладена, а Александра Сергеевна Данилова его упустила!

Надя свирепо посмотрела на Веронику и презрительно усмехнулась.

— Нет, он не террорист, — зловеще прошептала Надя. — Ладно, что с вами разговаривать? Вы совершенно бестолковые люди. Вы даже не знаете, что Райков этот — почти олигарх.

Вероника глупо хихикнула и ущипнула меня за руку.

— Надеюсь, ты с ним познакомилась? — прошептала она мне на ухо.

— Не очень, — призналась я. — Так, слегка… Он знает теперь, как меня зовут. А что? Может, это поможет мне в дальнейшем? Например, принесу я в издательство книжку, а там скажут — о, вы та самая Саша, которой господин Райков поцеловал руку!

— Он тебе еще и руку поцеловал? — переспросила Вероника,

— Я просто не успела ее отдернуть, — призналась я. — Кажется, Он так поднаторел в поцелуях рук, что делает это с непостижимой быстротой. Дама не успевает сориентироваться. Так что, увы, не могу успокоить тебя.

— И ты даже не попыталась ему понравиться?

— Это бестолково, — вздохнула я. — Как я могу понравиться кому-то, если я до сих пор не смогла даже самой себе приглянуться?

— Ну, ты и…

Она не договорила. Дэн, явно расстроенный настойчивостью Нади, упорно сопротивлялся ее натиску.

— Ты что, больной? — презрительно вопрошала Надя. — Без пяти минут олигарх хочет купить твою дурацкую «Полянку», а ты корчишь из себя художника Врубеля, черт бы тебя подрал!

— Но ведь еще не олигарх! Вот когда пять минут пройдут, пускай приходит! — с отчаянием в голосе выкрикнул Дэн. — И вообще, почему я должен обделять маму для какого-то там олигарха?

— Ты кретин, — суровым голосом изрекла наша Немезида… — Видимо, ты совсем не нуждаешься в деньгах… Хипстер недоделанный… Если ты не захочешь одуматься, я украду у тебя «Полянку». И все равно ее продам…

Я даже пожалела, что сказала ей про эту самую «Полянку». Вот скульпторы явно не имели ничего против продажи своего Икара. Напротив, явно были рады от него избавиться. И понять их я могла — куда, в самом деле, засунешь этакую махину? А Дэн просто так поделился с людьми своим счастьем. По доброте душевной. Чтобы не только его мама могла забыть о мрачных реалиях повседневности.

Не хочет он продавать свою «Полянку» — так зачем мучить человека?

Надя забрала у меня карточку и гордо удалилась, бросив нам на прощание, что мы обречены были бы на вымирание, как мамонты, но она оказалась с нами рядом. И теперь мы, возможно, останемся в живых.

На том, казалось бы, история должна была и кончиться.

Но все вышло иначе.

Иногда, кажется, что жизнь так и будет, как поезд, мирно катиться по рельсам, а ты только сиди и смотри в окно. Когда окончательно надоест пейзаж, становится даже немного страшно: неужели все так и будет вечно? До самой смерти? Дни, которые напоминают близнецов, целую череду близнецов, и никаких ярких красок! А потом начинаешь привыкать к этому спокойному перестуку колес и уже не хочешь ничего менять… И так хорошо.

Вот в такой-то момент обычно и происходит событие, переворачивающее все с ног на голову.

В то утро я и думать не думала о «почти олигархе» Райкове. Если быть совсем честной, о его существовании я забыла уже вечером. В моем мире никаких олигархов не было — соответственно и Райков туда никак не помешался. Да и вообще — «что мне эта Гекуба Райков»? Живет себе и живет. Меня не трогает…

Я попыталась что-то написать, но слова были деревянными и падали тяжело, как кирпичи. Я даже задумалась: а надо ли мне вообще этим заниматься? То, что я вечно фантазирую и придумываю разные небылицы, еще не повод пытаться сделать это занятие своей профессией. Мало ли на свете врунов! Да и плохоньких писателей — пруд пруди…

Так что заснула я с благими мыслями никакой пруд собой не прудить. Заняться мирными делами, например, начать продавать косметику. И людям меньше вреда принесу.

И себе больше пользы…

Сон, правда, мне приснился странный. Мне приснилось, что мы с этим Райковым сидим вдвоем в Дэновой «Полянке». Как уж мы умудрились туда поместиться вдвоем — совершенно неизвестно, но на то это был и сон. В жизни-то реальной сколько парадоксальных ситуаций, чего же ждать от сновидений?

Мы отчего-то почти весь сон промолчали. Только в конце Райков разродился странной фразой. Он поднял на меня глаза, усмехнулся одними губами, оставив глаза печальными, и спросил:

— Почему люди позволяют птицам умирать от xoлода, голода, даже убивают их, если они так нуждаются в их пении? Если однажды глины перестанут петь, люди подумают, что они стали глухими…

Я хотела ему сказать, что это не так, но не смогла перекричать этих самых птиц. Они вдруг так заверещали, точно взбесились.

Я почти физически ощутила, как я поднимаюсь вверх, повинуясь чьей-то мощной воле, а Райков так и остался в этой «Полянке» сидеть. Маленький такой и довольно жалкий.

А я проснулась. Потому что орали не птицы. Надрывался мой будильник. Он был старый и страшно нервный. Когда я долго не просыпалась, он принимался визжать и даже подпрыгивать.

Я нажала на кнопку, успокоив беднягу.

Вылезать из-под одеяла совершенно не хотелось. Холод напал так внезапно, что я даже не успела к этому подготовиться ни морально, ни физически. За окном безнадежно серело небо, и тучи явно собирались испортить мою утреннюю прогулку «по рабочим местам» проливным дождем.

— Везет же мне, — проворчала я, глядя на улицу с тоской. — Вот тебе и ответ Можно, конечно, заботиться об окружающих людях. По им все-таки придется немного потерпеть… Раз уж они терпят столько бездарных писателей, потерпят и меня…

Но сегодня им это не грозило. Я поднялась, ощущая себя глубоко несчастной и с тоской думая о том, что куда лучше было бы именно в такую плохую погоду побыть писательницей, но быстро смирилась с реальностью.

Глоток горячего кофе окончательно привел меня в чувство. Я оделась и вышла на неприветливую, серую улицу.

— Что день грядущий мне готовит? — пропела я тихонько, чтобы не пугать редких прохожих, и сама же себе ответила; — А фиг знает, чего он там готовит… Судя по безнадежному цвету неба — ничего хорошего…

Неприятности начались сразу. Стоило только мне переступить порог выставочного зала, как на меня набросилась Надя.

— Какого черта! — прошипела она, сверкая глазами, как разъяренная фурия.

Я с перепугу посмотрела на часы и тут же вздохнула с облегчением; не опоздала. Так что я совершенно спокойно посмотрела на нее и села на свое место.

— Кажется, мы договаривались, что ты…

— Я пришла вовремя, — улыбнулась я ей, пытаясь растопить лед ее отчуждения своим добродушием.

— Мы договаривались, что Райковым занимаюсь я! — выкрикнула она.

— Ну и пожалуйста, — ровным счетом ничего не поняв, передернула я плечами. — Я и не собираюсь им заниматься… Мне некогда им заниматься…

— Да?! — выкрикнула она, плохо сдерживая себя. — Тогда почему он настаивает, чтобы именно ты ему позвонила? Почему?!

Вот еще новости, огорчилась я. С чего это ему взбрела в голову такая дикая фантазия? Мне есть чем заняться…

— Не знаю, — честно ответила я. — Я вообще-то совсем этого не хочу. У меня и так дел много. Сама знаешь, мне еще надо по подъездам бродить с тяжелой сумкой. Старушки с инвалидами отчего-то не собираются ждать окончания выставки… Они именно сейчас хотят покушать. Ты лучше расскажи мне все по порядку. Что там у вас с этим олигархом произошло?

Признаться, меня мало интересовало, что у них случилось. Просто эту взволнованную «гаргулью» срочно надо было успокоить.

Она достала сигарету и тут же вспомнила, что запрещает всем курить в помещении. Поэтому махнула рукой в сторону двери.

— Пошли покурим, — приказала она мне.

И я, послушная, как кроткая овечка, последовала за ней.

— Я ему позвонила вечером. — Голос у нее звучал мрачно и с каким-то надрывом. Видно, ей в отличие от меня очень хотелось подружиться с этим странным олигархом. Я бы всe-таки предпочла нефтяною магната. А еще лучше — вообще осталась бы в благоразумной отдаленности от этих значительных фигур… Как-то спокойнее.

— Ну и что? — напомнила я ей о необходимости продолжить этот душещипательный рассказ после пяти секунд молчания.

— Он сначала долго врубался, а потом сказал, что не знает, кто я такая. Что свою визитную карточку он отдал молоденькой рыжей девушке по имени Саша и именно она намеревалась ему позвонить. То есть со мной он даже и разговаривать не станет.

«Та-а-ак, — подумала я. — Все-таки упомянул, что я рыжая. Спасибо хоть дурой не назвал!»

— Ничего я не намеревалась! — возмутилась я. — Какой наглый этот ваш Райков! Подумаешь — олигарх! Что теперь, все должны делать то, что ему хочется? Не стану я этому типу теперь звонить вообще!

— Нет уж! — отрезала Надя — Именно ты и будешь. Раз ты его обольстила…

От возмущения я даже не сразу нашлась с ответом. Я его … чего?

— Я его и не думала обольщать! — запротестовала я. — Надо больно… Мне некогда заниматься такими глупостями!

Она окинула меня презрительным взглядом и усмехнулась.

— Нет, ты ему позвонишь. Может быть, он просто подозрительный. Может быть, он думает, что я подставное лицо. А оставаться без денег никто не захочет. Так что именно ты ему позвонишь и скажешь, что вышла ошибка. Ты не искусствовед. И потом передашь мне трубку. Ты все поняла?

Терпеть не могу, когда со мной разговаривают таким тоном, точно я виновата во всех грехах. Но дело было ведь не только в Наде. Скульпторов-то жалко — они так долго трудились над своим Икаром, пытаясь хоть немного походить на Церетели, что они заслуживали награды за свой каторжный труд. Я сама слышала, как один из них, Эдик, считал пятаки из копилки — им трагически не хватало денег на пиво, а пива хотелось…

— Ладно, я позвоню, — согласилась я. — Но сразу же передам трубку тебе.

И я направилась к телефону, проклиная и Райкова, и Надю, и даже отчего-то ни в чем неповинного нефтяного магната, который мне пока ничего плохого не сделал и вообще знать не знал о моем существовании.

Я набрала номер мобильника и сразу услышала его голос.

— Алло, Райков, — протянул он с ленивой снисходительностью. Как будто это я и есть Райков. Я вовремя сдержалась, а то бы непременно отпустила злую шутку. Меня просто раздирало от бессилия и бешенства.

— Это Данилова, — буркнула я.

— Кто? — переспросил он.

— Да-ни-ло-ва, — повторила я.

Он молчал, явно соображая, кто я такая.

— Рыжая девица, с которой вы собирались иметь дело, — не удержалась-таки. Вырвалось, как из уст ехидны…

— Я не говорил, что вы рыжая, — начал оправдываться он, и голос у него волшебным образом изменился. — Я говорил — та девушка, с которой я разговаривал. Со светло-каштановыми волосами и…

— Ладно, забудем, что вы говорили про цвет моих волос, сказала я. — Я вам звоню по делу, а не ваши комплименты слушать. Вы меня поставили в неудобное положение, между прочим. Я не искусствовед. Я вахтер. Меня на работу взяли по протекции подруги, и в живописи я разбираюсь еще хуже, чем вы. Поэтому я сейчас передам трубку искусствоведу Надежде Ильиничне, с ней и разговаривайте.

— Я хочу говорить с вами, — сказал он. — И зря вы думаете, что я не разбираюсь в искусстве…

— Я говорила про себя, — попыталась я уйти от ответственности за непроизвольное хамство. — Это я в нем не разбираюсь… Так что простите меня, но я все-таки передам трубку более сведущему человеку.

И я так и сделала. Теперь ему от Нади не отвертеться, подумала я, удивляясь, почему это мстительная радость в моей душе совмещается с легким недовольством. На одну секунду вспомнился сон про птиц, и мне показалось, что я только что отдала Наде всех птиц сразу и теперь никогда больше их не услышу.

Можно подумать, что мне приятно с ним разговаривать…

Я отошла в сторону, чтобы им не мешать. Кажется, на сей раз он все-таки смилостивился над несчастной Надей. Разговаривали они довольно долго. Или мне просто так показалось?

День вообще обещал тянуться долго, нудно, как зарядивший дождь. Я иногда думаю, что время и само становится похожим на дождь в пасмурный день: тянется медленно-медленно, как будто секунды превращаются в капли. Кап-кап, кап-кап…

Я уткнулась в книгу и уже не обращала внимания на Надю. Посетителей в этот день было совсем мало, да и те в основном просто прятались и нашем выставочном зале от дождя.

Надя какое-то время побродила по залам с задумчивым и важным видом и ушла домой.

А я осталась.

Книга кончилась, и я с искренним сожалением обнаружила, что день и в самом деле бесконечный: несмотря на мою надежду, что дело уже близится к концу, он еле-еле добрался до серединки.

«Надо было взять с собой Джойса, — посетовала я. — «Улисс» как раз сгодился бы. Толстый такой том».

Однако читать мне теперь было нечего. Я немного послонялась по залам, потом залезла в «Полянку». Вспомнив про давешний сон, я невольно рассмеялась: все-таки очень забавно выглядел этот самый Райков в ящике. Я представила, как он каждый вечер забирается сюда, чтобы уйти от своей ужасной олигархической деятельности, и уже не могла сдерживать смех. Даже мысль о том, как я сама сейчас глупо выгляжу в этой «Полянке» — сижу и гогочу, как целая стая гусей, — не могла меня остановить.

Но звук открывшейся двери заставил меня прекратить это безумство. Я довольно живо представила себе, какой конфуз меня ожидает, если явившийся посетитель примется разыскивать, у кого можно купить билет, и любезный охранник покажет ему прямо на стоящий посередине ящик, а там — нате вам, пожалуйста! Я собственной персоной…

Поэтому я вылезла наружу, и мне сразу захотелось снова спрятаться.

Он стоял, наблюдая за моей явившейся всклокоченной головой с насмешливым любопытством.

— Добрый вечер, — сказал он.

— Вроде бы еще не вечер, — буркнула я, жалея, что я вообще не провалилась сквозь землю и не знаю, как это сделать.

— Разве пять часов не вечер? — удивился он. — Я надеялся, что ваш рабочий день подошел к концу…

— Мы работаем до семи, — вздохнула я, выбираясь наружу.

Мог бы и помочь, подумала я, досадуя на глупость происходящего. И ладно бы это все происходило с кем-нибудь другим. А то ведь со мной… Стоит чертов олигарх, явно вообразивший себя Антонио Бандерасом, а я выползаю на его презренных глазах из Дэнова магического ящика, и вид у меня совсем не такой, как у Анджелины Джоли.

— Придется подождать семи, — развел он руками.

— Вам-то зачем? — осведомилась я, делая вид, что нет на этом свете ничего интереснее стены напротив. — Или вы назначили на семь встречу с Надеждой Ильиничной?

— Да нет, — отмахнулся он. — Вашу Надежду Ильиничну я препоручил своему секретарю. Думаю, ее все-таки интересую не я. Мои деньги…

— А почему вы решили, что меня интересуете вы? — ляпнула я, не подумав. Всегда я так! Язык работает с невероятной быстротой, опережая здравый смысл.

— А что, вас тоже интересуют деньги? — Его брови поползли вверх. Мое амплуа «лохушки» явно не coчеталось с образом кокетливой дивы, серьезно заинтригованной его материальными ценностями.

— Нет, — ответила я, пытаясь справиться со своей способностью краснеть от макушки до ушей. — Меня вообще ничего не интересует…

Сморозив эту очередную глупость, я совсем поникла, ощущая себя полной кретинкой с дурными манерами. А он улыбнулся — и улыбка у него вышла грустная и даже симпатичная.

— Я вас обидел? — спросил он.

— Чем? — удивилась я. Мне казалось, что это я могла его чем-то обидеть.

— Не знаю, — развел он руками. — У меня частенько это получается… Я не умею разговаривать с девушками. И даже не знаю, как мне пригласить вас на ужин. Вы не подскажете?

Я уже собиралась напомнить ему, как он быстро целует руку, и по нему совсем не скажешь, что он относится к разряду великих скромников, а совсем наоборот, но отчего-то не смогла выдавить этих необходимых сейчас слов, а вместо этого…

Да уж, вздохнула я про себя, чувствуя снова, как мои щеки становятся пунцовыми.

Мне хотелось исчезнуть. На секунду я попыталась представить себе, как я теперь выгляжу и насколько мне идет багровый цвет лица, поскольку не сомневалась, что мое лицо сейчас именно такого цвета. Меня никто никогда не приглашал на ужин, и мне хотелось именно так ему и ответить: не знаю, мол, поскольку у моих знакомых обычно нет денег и на собственный ужин, в одном лице. И я никогда не была в ресторане, впрочем, мне кажется, это не совсем то место, где мне будет хорошо.

— При свечах? — поинтересовалась я, переключая внимание со стены на пол.

— Как вам будет угодно, — поклонился он. — Можно найти и такой ресторан…

— Ах, вы меня еще и в ресторан приглашаете, — кивнула я. — Я-то думала, что вы хотите меня домой пригласить…

— Домой? — удивленно переспросил он. — Господи, почему домой? У меня дома и напитков-то нет приличных. И еды…

Но дома удобнее соблазнять, — пролепетала я, чувствуя себя уже окончательно дурой. — Вы ведь именно об этом думаете? Что нашли глупую девицу, которая к тому же принадлежит к той самой несчастной «прослойке», у которой никогда не водились деньги?

— Да я не собирался вас соблазнять, Саша! — замахал он руками, и когда я посмотрела в его глаза, то отчетливо прочла там благоговейный ужас.

Надо же, какой высокомерный тип! Он, оказывается, даже соблазнить меня не собирался! Что, на самом деле, тратить усилия то на это самое «соблазнение»?

У меня утонченный вкус, сказала я, усмехнувшись недобро. Боюсь, вы не сможете мне угодить, ми лорд… Я пью исключительно «Реми Мартен». И на всякий «Реми Мартен», а исключительно тот, который с бриллиантом. К тому же сегодняшний вечер меня уже пригласили. Знаете, как сейчас много по улицам разгуливает арабских шейхов?!

Я и сама не знаю, откуда взялся этот проклятущий «Реми Мартен». Выплыл из закоулков памяти, — какой то дамский журнал, который я читала намедни, рассказывал об этом самом дорогущем коньяке. Кажется, я поразила его своими познаниями. Во всяком случае, он растерялся и огорчился. Наверное, даже олигарху не по карману купить понравившейся девушке этот самый «Реми Мартен», подумала я со злорадным удовлетворением. А раз нет «Реми Мартена», придется ему смириться с тем, что есть еще кто то, с кем у меня сегодня встреча.

— Жаль, — сказал он и улыбнулся. — Я не ожидал, что… вы сегодня заняты, Сашенька.

— Ничего не поделаешь, — притворно огорчилась я. — Иногда в жизни случаются подобные неувязки…

Он хотел что-то мне сказать, но только усмехнулся и снова поцеловал мою руку. И я снова покраснела.

— Я все-таки вам позвоню, — сказал он и пошел к выходу.

Когда дверь за ним закрылась, я вспомнила, что у него нет моего номера телефона. А это значит, что он не сможет мне позвонить. Никогда.

И мне почему-то стало очень грустно. Это было совсем уже непонятно, и поэтому я сделала все возможное, чтобы поскорее выбросить из памяти этот инцидент.

К чему мне лишний повод для грусти?

Глава третья

— И ты послала его подальше?

Вероника округлила глаза с таким ужасом, что я почувствовала: прегрешение мое не имеет прощения… То есть, рассудила я спустя несколько секунд, вряд ли это прегрешение. Скажем по-другому: мой поступок необъясним. Так оно вернее…

— Не хочу, чтобы меня считали нищенкой, которая на все готова, — ответила я.

— По-моему, он тебя таковой и не считал, — задумчиво сказала Вероника, закуривая. Теперь она следила за дымом, вонзающимся в потолок, стараясь при этом игнорировать мое присутствие.

— Тебе-то откуда знать? — возмутилась я. — Эти «мажоры» все такие высокомерные.

— Может быть, — кивнула Вероника. — Но они-то высокомерные, а мы с тобой высокоумные. Особой разницы не вижу. И те и другие питаются ненавистью друг к другу. И комплексы… Черт, как я ненавижу эти комплексы!

— Ты снова принялась философствовать, вместо того чтобы говорить о насущном! — закричала я.

— Ага! — довольно улыбнулась Вероника. — Значит, сэр Райков, эсквайр, все-таки запал в душу бедной Саше…

— Да он меня на целую голову ниже, — презрительно фыркнула я. — Ничего он туда не запал…

— Да ведь сама назвала его насущным, — не успокаивалась Вероника. — Сначала отправила его, можно сказать, выгнала прочь… Идет он сейчас, бедненький, весь в слезах, рыдает и напивается с проститутками, а в душе несет твой прекрасный образ… Ах, говорит он себе, смахивая печальную слезу, как мне жить теперь без этой девушки? А девушка сидит и в ус не дует… Пьет себе капуччино за два рубля пакетик, вместо того чтобы наслаждаться вкусом настоящего эспрессо в престижной «рыгаловке»! И счастлива, о чем свидетельствует ее довольная физиономия. Нет, не дано бедным нуворишам проникнуть в загадочную душу русской интеллигентки с комплексами и прочими идиотскими наворотами! Чего кстати, ты там у него потребовала?

— «Реми Мартен», — буркнула я.

— Вообще-то он, твой «Реми», продается в ближайшем супермаркете…

— Да не этот! — отмахнулась я. — Другой. Который коллекционный… С бриллиантом.

— Господи, это еще что такое? — удивилась Вероника. — Сама придумала такой коньячок? До чего-то у писателей, право, развита фантазия…

— Вот швырну в тебя подушкой, — сурово пригрозила я. — Ничего я не придумала. Сейчас…

Я порылась в стопке журналов и нашла нужный. С красавицей на обложке.

Красавицу звали Пенелопа Крус, и я была на нее даже отдаленно — не похожа.… Отчего-то осознание этого факта не замедлило смениться легкой грустью: трудно, черт побери, жить на этом свете, зная, что твой внешний облик далек от совершенства! Наверняка эта Пенелопа не повторяет по утрам: «Cвет мой, зеркальце, заткнись! Причесаться я пришла…» Смотрит на себя с радостью, наслаждаясь моментом и предвкушая, как она пойдет по Лос-Анджелесу и все вокруг будут кричать от восторга… Впрочем, поразмыслив, я все-таки подумала, что это ужасно утомительно, когда все, все вокруг кричат от восторга. Наверное, можно отдохнуть от этих криков. Я бы предпочла, чтобы они все-таки кричали потише. И недолго… Ровно столько, сколько нужно для того, чтобы твой комплекс неполноценности немного притих.

Но я отвлеклась.

Пролистав журнал, я нашла нужное место.

— Вот… «В ноябре прошлого года в Париже состоялась царская инаугурация…»

— Бог ты мой! — всплеснула Вероника руками. — Так и сказала бы, что простой смертный Райков тебя не устраивает своим происхождением… Тебе нужно породниться с королевской фамилией.

— Да не перебивай же меня, — взмолилась я, — а не то мне придется стукнуть тебя по голове этим журналом…

— Не надо. Он толстый… От удара может повредиться моя психологическая структура, и я из экстраверта превращусь в интроверта и стану унылой и скучной…

Она угомонилась. Села наконец-то в кресло и сделала внимательное лицо.

— Я внемлю тебе, — кивнула она с важным видом. — Читай свой талмуд.

Я вздохнула, смиряя гнев, и продолжила:

— «Короновали легендарный коньяк «Луи XIII» от Реми Мартен. Знаки монаршего величия: графин из хрусталя баккара и коньячный бриллиант, венчающий пробку. Лучший напиток «Гранд-Шампань» по-прежнему удивляет и радует рекордным послевкусием…»

— Еще бы не радовал, — не выдержала Вероника. — Именно послевкусием. Коньячок-с выпил, а брюлики остались…

— «…сочетающим цветочные, фруктовые и пряные нотки, — продолжала я, делая вид, что у меня стало плохо со слухом. — «Луи ХIII», коньяк-диамант, облачен в хрустальные флаконы объемом 1,5 и 0,7 л. Разумеется, вес бриллианта (от 4,75 до 1,2 карата) пропорционален количеству коньяка».

— Надеюсь, ты потребовала от него бутылочку объемом в 1,5 литра, — сказала Вероника. — Во-первых, нам вполне хватит на двоих. И брюль побольше… Ты книжечку издашь, а я устрою «персоналку»… Бог мой, Сашка! Я начинаю тобой восхищаться. Я даже горжусь тобой! Оказывается, ты не так уж безнадежно оторвана от реального мира.

— Кончай издеваться, — попросила я. — Мне стало грустно, потому как нам с тобой этот чертов «Реми Мартен» не светит.

— Да брось, — рассмеялась Вероника, — ничего грустного. Каждому свое. Нужен тебе этот напиток… Все равно — выпьешь, и ничего не останется в душе, кроме воспоминаний. Да еще и грабители наверняка пожалуют. За пустой бутылью… Кто может быть уверенным в том, что именно этой бутылкой его и не треснут по башке, а?

— Неужели тебе не хочется узнать вкус этого «Реми Мартена»?

— Фигня… Я знаю вкус свободы. Это куда важнее.

— Говорят, что свобода — это прежде всею деньги, — сказала я.

— Да уж, конечно, — презрительно протянула Вероника. — Прям нисколько не сомневаюсь, что все обстоит именно так, как нам пытаются внушить… Да ничего они не свободны! Они же на эти свои идиотские баксы и «Реми Мартены» тратят столько жизни, что о свободе и речи быть не может! У них даже времени на эту самую свободу де остается! И потом — смотря что под ней понимать… Если обилие купленных вещей и людей — тогда да. Они свободны. Только вопрос — от чего?

— Я вот знаю, от чего мы с тобой свободны, — засмеялась я. — От денег… Абсолютна. Я бы даже сказала, что мы с тобой просто две анархистки!

— И черт с ними, с деньгами этими, — беспечно отмахнулась Вероника. — Мы с тобой умненькие, талантливые, красивые… В конце концов, завтра я стану художницей с мировым именем, а ты — писательницей. Будут у нас с тобой деньги. И мы будем сидеть в каком-нибудь шале и вспоминать, как двадцать лет назад две наивные и симпатичные, глупенькие и бедные девицы мечтали о каком-то дурацком «Реми Мартене»!

— Говори только за себя, — грустно посмотрела я на собственную физиономию в зеркале. — Я лично не считаю себя красивой. «Рыжий, рыжий, конопатый…» Фу!

— Но из нас двух именно ты пленила этого своего «мартена», — заметила Вероника. — Так что заканчивай вопли по поводу своей внешности. Ладно?

— Ладно, — согласилась я с некоторым сожалением. — Хотя это нечестно… Кому мне еще и рассказать о своем горе, как не лучшей подруге?

— Да ну тебя, — отмахнулась она. — Тоже мне Квазимода выискалась…

— Тебе хорошо говорить, у тебя Сережка есть. А в меня еще никто никогда… не влюблялся.

Я так искренне вздохнула, что Вероника испугалась.

— А как же Райков? Он — влюбился! Может быть, сейчас он думает о тебе. Страсть пожирает его сердце с невиданной быстротой. Он тоскливо смотрит на путану, расположившуюся рядом в вальяжной лозе, и сердце его гложет тоска… Ах, думает он, почему я сейчас не с той прелестницей, подругой художников и поэтов? Почему сам я так безнадежно далек от мира богемы?

— Не думаю, — покачала я головой. — Может быть, ему свойственно сострадание… Но полюбить меня он никак не мог. Так, что, скорее всего он просто пожалел меня и попытался скрасить мое унылое существование.

— Это уж вряд ли, — опровергла мое предположение Вероника. — Мне кажется, сострадание Райкову и подобным ему совсем несвойственно… Они и слова-то такого не знают. Так что он влюбился. И не спорь со мной!

— Да и не думала даже… Чего с тобой спорить?

Мы немного помолчали, «и горький вкус печали» проник в наши души.

Ночью мне снилось, что я стою посередине большой комнаты, обитой красным шелком, и на столе стоит «Реми Мартен» собственной персоной. А я почему-то стою со всем раздетая — только и есть на мне что легкое покрывало и ничего больше…

Потом из темноты выплыл ужасный тип с лицом с лицом Фредди Крюгера, в черных перчатках с огромными раструбами и уселся за стол, буравя меня недобрым взглядом.

— Ну-с? — сказал он после недолгого молчания. — Что делать будем?

— В каком смысле? — пролепетала я, пытаясь поплотнее закутаться в ненадежное покрывальце.

— В прямом, барышня моя дорогая, в прямом, — сказал он скрипучим своим басом. — Достали вы нас, потому как «Реми Мартен» вы хотите, а пойти на мелкие уступки не желаете! Выбирать пришла пора, душенька. Хватит нам всем голову морочить… Букера хотите получить?

— Да уже не хочу, — вздохнула я. — Раз для этого надо про трансвеститов писать, я без вашего проживу. Букера проживу. Не умею я про них писать.

— Видите ли, есть хорошая поговорка, — сказал он, откидываясь на спинку кресла и продолжая изучать меня с интересом орнитолога. — «Кто не пишет про трансвеститов, тот не пьет «Реми Мартен».

— Вообще-то раньше это звучало иначе, — робко возразила я. — Кто не…

— Я знаю, как это звучало раньше, — отмахнулся он, с презрительной такой миной. — Сейчас все переменилось. Новое время. Новое мышление. Но дело не в этом… Мы решили предоставить вам право выбора. Не хотите писать про трансвеститов, неволить не будем. Не скроем, что нам очень было бы нужно, чтобы именно вы про это написали. Но не хотите — как хотите… У вас появился другой шанс. И этот шанс зовется…

Он сощурил свои и без того маленькие глазки — теперь он был похож на одутловатого китаезу, и я невольно засмеялась.

— Райков, — сказала я. — Вы решили подкинуть мне Райкова… Чтобы я предпочла транс…

Больше я сдерживаться не могла. Я так хохотала, что весь мир сотрясался от моего смеха, и я проснулась.

— Уф! — выдохнула я, обнаружив, что мир за ночь не изменился. — Это только приснилось…

Ну и бред…

Я подошла к зеркалу, не забыв попросить его заткнуться, и быстро привела себя в относительный порядок.

Я снова опаздывала, и мне надо было спешить.

Даже на чашечку кофе времени не оставалось.

— До чего же скверно начинается день, — проворчала я, быстро сбегая по лестнице. — А еще говорят — не верь дурным снам…

Я даже не успевала сегодня к Марье Васильевне!

Придется зайти к ней вечером, решила я. Вот так всегда — непременно кто-то страдает от твоей жадности! Не я работать на эту чертову выставку, всем было бы только лучше!

На этот раз одиночество на работе мне явно не грозило. Как я ни старалась, мчась по улице, как стрела, выпущенная из арбалета, я все-таки опоздала.

На диване восседал творец «стожков»; скульпторы, скучковавшиеся у входа, окинули меня долгим подозрительным взглядом, а вокруг своей «Полянки» прогуливался с загадочным видом Дэн.

Но поразило меня не это общество, а розы на моем столе.

Да-да, представьте себе! На моем скромном ободранном столике стояли огромные красные розы. Выглядели они как королевы в сиротском приюте. Я остановилась, пытаясь понять, откуда они тут взялись и почему вообще возникли именно на моем столике, и обернулась. Дэн смотрел на меня со странной улыбкой.

— Что это? — спросила я.

— Розы, наверное, — ответил он, и мне показалось, что он смутился. Впрочем, чего ему-то смущаться?

— Я прекрасно вижу, что это розы, не слепая… Я спрашиваю, чьи это розы?

— Твои, раз они стоят именно на твоем столе! — огрызнулся он. — Мне никто их не дарил…

— Сейчас я это и сделаю, — промурлыкала я. — Подарю их тебе. Мне лично они совсем не нужны. Они закрывают мне вид на «Икара»…

Каков подлец, думала я, рассматривая эти чертовы розы. Прокрался сюда, замусорил мой стол и даже не оставил никакой записки!

Я представила себе, как Райков крадется, чтобы испортить мне с утра настроение этими свидетельствами банальности происходящего, и моя рука уже потянулась к несчастным созданиям… Да, именно несчастным! Чем они виноваты, бедные пленницы чужой глупости? Моя рука остановилась, сердце дрогнуло от нахлынувшей жалости.

Пусть они поживут.

— Кто же их принес? — спросила я, стараясь ничем не показывать своей заинтересованности.

— Откуда мне знать? — передернул плечами Дэн. — Я только недавно пришел… Спроси у Витьки. Он тут давно, может, видел.

Я кивнула. Придется проводить расследование. Хотя я и так догадывалась, кто автор этого бесчинства.

Проклятый Райков.

Мог бы и «Реми Мартен» поставить, хмыкнула я про себя, усаживаясь на рабочее место. Наверное, решил пока повременить… Как говорится, не уверен — не трать лишних денег.

Тщательное расследование, проведенное мной, увы, не дало никаких результатов.

Розы появились почти из воздуха. Охранник Витька, правда, поведал мне, что ранним утром на пороге возник какой-то мальчишка и попросил передать вот эти самые цветочки Саше Даниловой. От кого? Ну, Витька неприятно улыбнулся и сообщил мне, что он «слегка обалдел и по этой причине не успел спросить от кого. Вот если бы эти самые розы послали красавице Ксении — художнице, которая за полным отсутствием времени вообще тут не появлялась, он бы не удивился. Но — Саше-то?

— И вообще, — хитренько улыбнулся он, — тебе лучше знать, кому надо усеять твой путь розочками…

— Да уж, — уныло согласилась я. — Приятно осознавать, что твое мнение относительно себя разделяет еще кто-то…

— Ты это к чему? — удивился Витька.

— К тому, что если бы эти розы предназначались Ксении, — мстительно сказала я, — ты бы поинтересовался, кому пришла в голову такая мысль. А насчет меня ты был уверен. И в самом деле, каждый мужчина просто рвется сюда с розами, дабы осыпать меня их благоуханными лепестками! Ничего экстраординарного!

— Да я… — начал оправдываться этот идиот. — Я и не думал… Ты сама наверняка знаешь…

— Конечно, — кивнула я. — Непременно. Надо только выбрать одного из огромного количества претендентов…

Я оставила его и вернулась к розам, смиренно ожидающим меня на столе. Подперев щеку рукой, я принялась рассматривать их, как будто они могли пролить свет на тайну своего появления.

От этого занятия меня оторвал звонок телефона.

— Выставочный зал «Экзотика», — привычно отозвалась я, рассматривая сквозь розы экзотичного Икара.

— Саша?

— Нет, это леди Годива. На белом коне, — сказала я. — Та, правда, скакала, а я сижу… С телефонной трубкой в руке. Так сказать, изрядно осовремененный образ роковой женщины…

Он рассмеялся.

— Са-ша… Да зачем вам быть роковой? Вы и так хороши, — проговорил он.

— Правда, что ли? — позволила я себе усомниться в ею словах. — Неужели в самом деле?

— В искренности иногда куда больше ценного, чем вы думаете, — сказал он — А вы как ребенок…

— Так я вообще с ценами не в ладах, — засмеялась я. — Меня на базаре вечно надувают… А, вы мне не скажете точно, сколько я стою? В рублях, пожалуйста… А то я баксы никогда не видела и сомневаюсь, что мне представится такая счастливая возможность.

— Не надо заранее планировать судьбу, — ответил он назидательно. — Думать о несчастье — притягивать его… Больше позитива, Сашенька!

— Это вы мне Хаббарда цитируете? — осведомилась я, даже не потрудившись скрыть иронию. — Или собственное жизненное наблюдение?

— Собственное, — сказал он.

— Врете, — хмыкнула я. — И даже не краснеете…

— Вы же меня не видите!

— Значит, все-таки покраснели…

— Только от удовольствия разговаривать с вами…

— Снова врете.

— Саша! — взмолился он. — Что же я у вас получаюсь закоренелым лжецом?

— Вы не у меня получаетесь.

Он тяжко вздохнул, явно устав от моего острого языка и резко сменил тему:

— Знаете, Саша, я узнал печальную новость. В России ваш «Реми Мартен» появится только осенью…

— Вот и поговорим осенью! — холодно отрезала я.

Он помолчал, переваривая ту глупость, которую я него обрушила.

— Саша, вы напрасно думаете, что я хочу вас купить. Саша, я…

— Простите, господин Райков, я занята. Мы уже с вами решили, что все вопросы о покупке Икара и будете обсуждать с Надеждой Ильиничной…

И я подозвала к телефону Надю.

В конце концов, она ведь сама хотела с ним разговаривать. Вот и пускай говорит!

Странные существа женщины! Кто может понять их логику, когда и сами-то себя мы иногда понять не в состоянии?

Я наблюдала за расплывшейся Надиной физиономией — замечу, что расплылась она в такой довольной улыбке, что мое сердце екнуло, — и все больше хмурилась. Виновницами происходящего со мной мне казались розы, и именно на них я обрушила свой ледяной взгляд — впрочем, бедняжки и виду не показали, как им обидно. Они стояли себе на своих тонких стебельках, с печальной кротостью перенося мое несправедливое отношение, и были красивы. Это я была вынуждена признать. Их нежные лепестки казались шелковыми, и хотелось дотронуться до них щекой, чтобы кожей ощутить эту кроткую и беззащитную нежность.

— Ну, конечно, конечно, Виктор Сергеевич, — ворковала Надя, — я поговорю с ней… Да, непременно, мы встретимся и поговорим все втроем…

При этом она выстрелила в меня взглядом, полным злобы. Я удивленно вскинула брови.

Неужели снова невыносимый и упрямый олигарх настаивал на моем участии в их переговорах?

Или это я — то произведение искусства, которое он намеревается купить у Нади?

Так как гнев во мне кипел и нуждался в выходе, я пнула стол. Розы качнулись и укоризненно задрожали.

— Не фига так относиться к свободной личности, — сквозь зубы процедила им я. — Если он намеревается меня купить — обломится… Я не продаюсь…

Наконец их приватная беседа закончилась, Надя повесила трубку и застыла как изваяние, причем вид у нее был озадаченный и скорбный. Она взирала на меня с такой печалью, что мне ее даже жалко стало. Вопрос, застывший в ее взгляде, в принципе волновал и меня. «Что он нашел в этой лохушке?» Да, да… Что же он во мне нашел?… Я и сама не против была узнать ответ на этот вопрос, но лишних усилий на это тратить мне тоже не хотелось.

— Завтра он заедет за нами вечером, — сообщила Надя с укоризной в голосе. — Будь добра, Саша, оденься соответствующим образом… Он приглашает нас с тобой в ресторан…

Да уж, подумала я, когда способность соображать ко мне вернулась. Упертый парень… Хотя они, надо думать, все упертые, эти олигархи… Если чего захотят — вынь да положь…

Я откинулась на спинку стула, отчего бедняга недовольно скрипнул.

— При чем тут я? — поинтересовалась я у Нади. — Мне казалось раньше, что в ресторанах, где обсуждаются всяческие деловые вопросы, не обязательно присутствие скромного вахтера-смотрителя… Или вы решили сделать меня своим бодигардом? Но из всех видов единоборств мне, пожалуй, удастся только реслинг! Причем абсолютно без правил…

Я понимаю, что ты издеваешься, — сказала Надя. — Не считай меня глупее, чем я есть. Я охотно обошлась бы без тебя, но он настаивает… Если тебе не нужны деньги, то мне они нужны.

— Ага! — закричала я, хлопнув ладонями по столу, отчего бедные розы подпрыгнули. — Так я и знала! Ты хочешь меня продать ему! А знаешь ли ты, Наденька, что торговля живым товаром жестоко карается даже в нашем бесправном государстве?

— Господи, как я была глупа, когда пошла навстречу Веронике и взяла тебя на работу! — пожаловалась Надя, возводя очи к небесам.

— Господь искренне тебе сочувствует, — фыркнула я. — Но поезд ушел… Ты меня приняла на работу и теперь можешь только уволить… Увольняй меня поскорее, а то ваши планы мне нравятся все меньше и меньше… я не хочу, чтобы утром мой хладный труп обнаружился на отдаленной трамвайной остановке. Тебе понравится продавать меня олигархам, я знаю. Сегодня будет этот Райков, а завтра — какой-нибудь бандит покруче…

— Никто тебя не собирается продавать, — делая вид, что она не понимает мой черный юмор, вздохнула Надя. — Я просто не смогла убедить его, что без тебя нам проще будет разговаривать. Он хочет, чтобы ты присутствовала — и ты будешь присутствовать. Хотя бы из чувства солидарности с ребятами, которые могут неплохо заработать…

О своих дивидендах она скромно умолчала. Я же, судя по всему, должна была быть просто бесплатной альтруисткой.

Что за напасть такая, вздохнула я про себя, поскольку ситуация явно складывалась не в мою пользу. Чего он вообще ко мне привязался?!

— Чего он ко мне привязался? — продолжала я недоумевать позже.

Вероника даже перестала есть, уставившись на меня с искренним недоумением. Мы сидели в кафе, напротив нашего «зала». Дэн моментально заинтересовался, я видела это по его взгляду, но спросить не решился, правда, покраснел.

— Ты о ком? — уточнила Вероника.

— Об олигархе этом, — пояснила я. — Ведет себя как идиот… Может, он растратил все свои умственные способности на добывание капитала и в конце концов поглупел?

— Может, он и с самого начала был не слишком умным, — вздохнула Вероника. — Я вот всегда была умная, а как нажить капитал — убейте, не представляю… Так что путем логических рассуждений я пришла к выводу, что это совсем не обязательно свидетельствует о наличии интеллекта.

— А что с олигархом? — отчаянно смущаясь, спросил Дэн. Мне показалось, что он чересчур смущается, словно для него это важно. С какой стати, подумала я. Меня даже немного разозлило, что все вокруг так интересуются моей судьбой. Я уже собралась послать его подальше, но не успела открыть рот. Меня опередила моя драгоценная подруга.

— К Сашке пристает, — ответила за меня Вероника. — Усыпает ее путь розами и обещает накормить до отвала на халяву. А Сашка встала в позу. Подайте мне, говорит, «Реми Мартен». А иначе с места не двинусь…

— Реми… Мартен?

— О Дэн! — взмолилась я. — Не заставляй меня в сто пятый раз рассказывать, что это такое!

— А ты вырезку из гламурного журнала своего с собой носи… — ехидно присоветовала Вероника. — И сразу предъявляй. Как свою визитную карточку. Чтобы все сразу узнавали, чего наша Саша хочет. Может, кто полезный тебе встретится… Например, Жерар Депардье… Он-то наверняка сможет выдать тебе требуемое… Если захочет.

— Почему это? — удивилась я. — Нет, он, конечно, богатый дядька, но почему именно он? Там и покрасивее есть… Венсан Перес, например.

— Может, он и красивее. Но у твоего Переса нет виноградников. А у Депардье они есть…

— Знаешь, — подумав, ответила я, — ты все-таки не права. Просто ты не знаешь, есть ли у Переса виноградники. Он тебе об этом не сообщил… И потом, при чем тут эти виноградники вообще? Я же не просто французского коньяка пожелала… И даже не простого «Реми Мартена», который в навороченных магазинах продается… Я хочу именно этот. С бриллиантом!

— Главное — не оправа, — философски заметил Дэн. — Главное — содержание…

— Как ты умен, — вздохнула я. — Особенно сегодня.

— А ты меркантильна, — заступилась за него Вероника — Господи, оказывается, и ты умна, — округлила я глаза Они переглянулись и хором добавили:

— Особенно сегодня…

— На вас даже злиться невозможно, — пожаловалась я. — Так хочется, а не получается!

— А ты злись на Райкова, раз тебе так приспичило на кого-то позлиться, — присоветовал Дэн.

Но на Райкова я и так злилась от души. Иногда сама не понимая даже, почему я на него так злюсь…

День мчался с быстротой ветра. Впереди меня ждал вечер в обществе Райкова и Нади, и от осознания этого факта мне было так тоскливо, что… хотелось курить. Оба они не производили на меня впечатления веселых людей, да и я никогда в жизни не была в ресторане. Я вообще-то и еще столько же времени провела бы вне этих странных заведений, где надо есть под пение какой-нибудь фривольной дамы с дурацким репертуаром, но деться мне было совсем некуда.

Надя пригрозила меня уволить и не выдать заработанные мной деньги.

— Наверное, скоро я его возненавижу, — пожаловалась я. — Он причиняет мне неудобства…

— Ты все о Райкове?

— О ком же еще?!

— Ты о нем слишком много думаешь, — заметила Вероника. — Может, ты в него влюбилась?

— Я?!

От возмущения я задохнулась. Надо же было такое придумать!

— Я только и думаю, как мне отвязаться от этого прохвоста! — закричала я. — Но мне же надо понять, чего он от меня хочет!

— Того, чего обычно хотят все мужики, — невозмутимо сказала моя подруга. — Того же самого… Не думаю, что он оригинален.

— Эффект ускользающей лани, — задумчиво сказал Дэн, щуря свои близорукие глазa. Он мне показался ужасно симпатичным в этот момент — наверное, в знак протеста против Райкова. Дэн был его полной противоположностью. С его голубыми глазами, рыжеватыми волосами, в старых джинсах и смешном свитере… Надо сказать Райкову, что именно Дэн является идеалом мужчины. Для меня. Пускай он тоже отпустит себе волосы, покрасит их в светлый цвет и наденет такой же дурацкий свитер с медведем на животе… И именно в таком виде придет на какое-нибудь олигархическое собрание… Так он докажет мне, что он достоин моего внимания…

Увлекшись собственными мыслями, я забыла о горестном вечере, приближающемся с каждой минутой.

А Дэн тем временем продолжал развивать свою мысль:

— Этот ваш Райков по типу «охотник». Когда женщина начинает «бежать» от него, он заинтересовывается ею. Ему обязательно надо получить «ускользающую добычу». Так что он будет преследовать тебя до тех пор, пока не поймает в силок.

— Ничего себе перспектива! — возмутилась я. — Получается, эта развлекуха мне на всю оставшуюся жизнь?!

— Ты вообще слушаешь, что Дэн говорит? — возмутилась Вероника.

— Конечно, слушаю… И радости ни испытываю ни капли. Поскольку я и дальше собираюсь ускользать, мне угрожает вечное преследование!

— Так если ты хочешь отвязаться, выход только один, — терпеливо пояснила Вероника. — Перестать это делать. Взять и остановиться. Упасть в его объятия.

В этот момент я почувствовала себя самым одиноким человеком на земле… Даже люди, которых я считала своими друзьями, советовали мне предать саму себя. От обиды у меня даже защипало в глазах.

— Не буду я падать в его дурацкие объятия, — сказала я, поднимаясь. — Не дождетесь… Я ему такой вечерок сегодня устрою, что он сам поймет, как небезопасно связываться с такими девушками, как я!

«Кто чего хочет, тот то и получит…»

Я закружилась по комнате, повинуясь музыке, настроение у меня было теперь прекрасным и боевым. Что ж, пускай!

— Вот тебе мой собственный Гуччи, — мстительно прошептала я, удовлетворенно рассматривая себя в зеркале. — А вот вам, сэр, «Дольче и Габбана»… Радуйся.

Вид у меня был замечательный. Рваные джинсы, огромный свитер, в котором я обычно ездила на дачу. Свитер был к тому же поеден молью на локтях — жаль, что моль не смогла проесть в нем огромную дыру! Тогда я была бы еще более удовлетворена своим видом.

Чтобы окончательно довершить дело, я надушилась старыми мамиными духами, которые она уже лет двадцать собиралась выбросить. Теперь от меня пахло так гадко и сильно, что я просто обязана была подействовать на бедного Райкова отталкивающе.

— А если он все равно будет настаивать на продолжении нашего знакомства, значит, он извращенец, — сказала я своему отражению.

Теперь надо было заняться макияжем. Я задумалась на одну минуту; жалко все-гаки было уродовать собственное лицо, но, напомнив себе, что иначе нам не выкрутиться, приступила к завершающему этапу. Да, я вела себя глупо, не спорю… Но мир вообще нагромождение глупостей. И стойкая привязанность ко мне Райкова — всего лишь одна из них…

Веки я намазала таким радостным, голубым и ярким цветом, что теперь мои глаза смотрели удивленно. «Что ты с нами творишь?» — спрашивали они у меня. Я беспечно усмехнулась и принялась за румяна. Ярко-розовые щеки сделали мое лицо совершенно очаровательным, на мой взгляд. Ни дать ни взять — матрешка! Губы же я сотворила чувственными до отвращения. Я даже на минуту почувствовала себя индейцем, вступившим на тропу войны. Наконец моя боевая раскраска была закончена, и я. хорошенько рассмотрев себя в зеркале, пришла в бурный и неописуемый восторг. Вместо скромной и милой Сашеньки на меня пялилась ужасная вульгарная девица с явными сексуальными отклонениями со знаком «плюс». То бишь получилась отвратительная самка-охотница, с которой я не рекомендовала бы встретиться одинокому, несчастному «зверьку» типа Райкова… Короче, я была готова к встрече с неприятелем.

А если Надя вздумает читать мне нотацию, я отмахнусь. В конце концов, я не хотела идти в их идиотский ресторан. Сами напросились. И к тому же, кто им сказал, что у меня есть приличные вещи?

Впрочем, когда позвонили в дверь, я все-таки решила прихватить с собой старенький китайский веер.

Такой вот странной особой я и предстала перед водителем и, судя по его округлившимся глазам, достигла нужного эффекта. Я сладко улыбнулась, уже предчувствуя, как вытянется физиономия у ненавистного Райкова!

В этом ресторане собирался весь бомонд. Когда мы подъехали к ярко освещенному входу, я на секунду испытала ужас. «Господи, — подумала я с тоской, — как же они сейчас на меня будут смотреть!» Я была готова удрать немедленно, ругая себя за неуместную выходку. Есть такое выражение — «страх сковал ее члены». Именно это со мной и произошло.

Надя высились у входа, одетая в идеальное черное бархатное платье. За ней, судя по всему, машину не отправляли. Как заинтересованное лицо, она приехала сама. Я постаралась придать своему лицу безмятежное выражение и выбралась из лимузина с таким видом, точно я только тем и занимаюсь, что катаюсь в таких длинных машинках. Туда-сюда… Ну чем еще заняться-то девушке в рваненьком свитере?

Сам Райков стоял неподалеку от Нади, что-то ей говоря. Когда машина остановилась, он вскинул глаза. На секунду мне стало его жалко. Потому что он меня и в самом деле ждал. Или мне просто показалось?

Потом, когда он узрел меня всю, он остолбенел. Брови удивленно поползли вверх, но только если Надино лицо выражало возмущение, он улыбнулся. И мне показалось, что он рассмеялся.

— Господи, — простонала Надя, — так я и знала… Саша, подойди сюда.

Она схватила меня за руку и потащила в темноту.

— Ты что, спятила? — прошипела она. — Что ты напялила на себя? Пугало огородное…

— Я так и знала, что вам не понравится, — проговорила я с притворным огорчением. — Но у меня нечего было надеть… Мне уйти?

Последний вопрос я задала с надеждой. Плохо скрытой.

— Почему? — раздался голос за моей спиной.

Я обернулась.

Райков смотрел на меня с легкой насмешкой.

— Почему же вам, Сашенька, надо уходить?

— Потому что вам не нравится, как я одета, — объяснила я. — Я же не могу вас позорить своим видом…

— Об этом надо было думать раньше, — холодно заметила Надя.

— Да я бы не сказал, что вы плохо одеты, — сказал он, окидывая меня долгим взглядом. — Лично мне очень нравится… Я бы только поправил немного макияж, но… не смею вам указывать. В конце концов, каждая дама имеет право краситься так, как ей нравится… Пошли?

Он предложил мне руку. Весь такой благоухающий, в дорогом костюме и даже красивый… Что ж, подумала я мстительно, раз ты решил продолжать эту игру, продолжим.

Я взяла его руку и благосклонно кивнула. Такой вот парочкой мы, и явились удивленным взорам завсегдатаев этого крутейшего ресторана.

Итак, мы вошли внутрь. Мое смущение быстро прошло — в конце концов, я выглядела оригинально на общем фоне. Я все-таки смотрелась ярким пятном с выраженной самобытностью.

Долго обольщаться, впрочем, мне не пришлось. Поскольку появилось еще более яркое пятно. Я сама застыла, увидев на входе это странное «нечто» в дамской розовой шляпке с ярко-голубыми бутонами. «Нечто» сначала показалось мне сумасшедшей стареющей дамой, но, приглядевшись, я вообще ошалела. Потому как на щеках у этой «дамы» виднелись явные следы бритья. И вообще «оно» оказалось далеко не дамой, а тщательно скрываемым мужчиной.

Тут я даже обиделась. Потому что на такое вот «нечто» никто не обратил внимания, продолжая украдкой поглядывать на меня. На мой-то взгляд, «нечто» куда больше заслуживало внимания. Но потом я догадалась, что к этому странному типу они тут все давно привыкли, а я им была в новинку. Это меня немного успокоило.

На Райкова тут был спрос. Пожилая дама, в которой я без особого труда узнала известную эстрадную певицу, помахала ему рукой и крикнула:

— Витенька, радость моя! Подойди, мальчик мой! Я тебя столько не видала — тут без тебя с тоски сдохнуть можно!

Выражалась она довольно странно, хотя и одета была не в пример мне изысканно и дорого. Впрочем, манеры ее вряд ли устроили бы мою суровую маму.

Витенька расплылся в улыбке и подвел нас с Надей — то есть вел он только меня, Надя двигалась самостоятельно — прямо к столику певицы.

— Так ведь тебя самой не было в городе, — сказал он.

— И в стране-то не было, — развела она руками. — Я, голубчик, жила в Майами… Совсем не могу привыкнуть к их климату. Вот и приехала подышать морозом… Ох, Витенька, как это хорошо! Какие вы счастливые тут. Сами не знаете… Не цените родину, все бы вам мечтать о дальних странствиях…

— Так ты не ездила бы в Майами, — фыркнул Райков. — Раз тебе мороз так нравится…

— Да ведь как иначе-то оценить, Витя! И елочки наши, и снег, хрустящий под ногой…

— И гололед, — мрачно буркнула я. — Так хорошо выйти из дома на родной гололед и шлепнуться прямо сразу, да еще при этом руку сломать или ногу! Мелочь вроде, а приятно! Родина, одно слово… Или еще хорошо — прийти с мороза в холодную квартиру. Накинуть на плечи старую шубу, включить телевизор, а там-то, там… все вы поете. Тоже сразу сладкое чувство в груди возникает. Родина…

Она сделала вид, что моих ехидных реплик не расслышала.

— Так что, Витенька, дорогой мой, я рада, что вернулась наконец-то!

— Так вас там силой держали? — усмехнулась я.

Меня она снова проигнорировала. Хотя по бросаемым на меня украдкой взглядам я чувствовала, что ее распирает от любопытства.

— Познакомьтесь, это Александра, — сказал Райков, бросив на меня восхищенный взгляд. Явно преувеличенно восхищенный, отметила я про себя. — А это Эллина. Я и так знала, что это Эллина.

— Да брось, — отмахнулась певица, глядя на меня с отеческой нежностью. — Пусть твоя девушка зовет меня Еленой. Или… тетей Леной.

Она кокетливо улыбнулась, явно ожидая, что я начну вежливо протестовать. Я, как вы и сами понимаете, ничего подобного не сделала.

Сначала я даже хотела отказаться от звания «райковской девушки», но потом передумала. Вот потом достанется на долю бедняги пересудов! Пускай уж все так и думают, что у него девушка-лохушка…

Впрочем, Эллина очень скоро отвлеклась, заметив «нечто».

— Левушка! — закричала она так радостно, что я вздрогнула. — Я сейчас, — сообщила она нам и бросилась к Левушке в объятия.

Я с удивлением наблюдала, как они искренне радуются друг другу. Нет, подумала я, никогда мне не понять приколов нашего высшего общества… Если они бандюганы, то почему так любят «трансов»? А если они не бандюганы, то кто же тогда? Получается, что это просто новая формация вывелась. Бандюганы-изврашенцы…

Эллина быстро вернулась и проговорила восхищение:

— Ах, шельмец этот Левушка! Какой, право, шельмец! Но — талант…

Я недоуменно обернулась, чтобы понять, в чем же талант этого «шельмеца». Слышала я его пару раз, так я не поняв, с чего ему в голову ударило напрягать так свои слабые голосовые связки. Но на сей раз я промолчала. В конце концов, я была в чужом монастыре, а мама всегда говорила мне, что со своим уставом в чужой монастырь ходить неприлично…

Я, конечно, старалась делать вид, что все идет «по плану». Но на самом деле чувствовала себя настолько скверно, что мне пришлось собрать все свое мужество, которое, к слову сказать, таяло с каждым мгновением, а безмятежность взора давалась с неимоверным трудом.

Меня утешало только то, что виновница моего горестного положения, Надя, чувствовала себя еще хуже. Уже через несколько минут после того, как мы переступили порог этой великосветской забегаловки, у меня родились подозрения, что весь этот «джаз» затеяли в мою честь. А деловой разговор с Надей, увы, был только предлогом. И ей, бедной, ладо было смириться с положением статистки.

Райков просто пускал мне пыль в глаза — и пыль золотой. Бог ты мой, кого тут только не было! И знаменитые актрисы, которых я раньше видела лишь на экране — добрый день, Витюша, как здоровье, Витенька, ты еще не женился, Витя?» Лотом были какие-то суровые бизнесмены, певцы с напряженными улыбками и просто знаменитые тусовщики и тусовщицы… Я не думаю, что они целыми днями торчат в этом Богом забытом ресторане, так что мои предчувствия все крепли, Витенька Райков знал, что сегодня тут соберется весь бомонд. И нарочно притащил сюда нас. Конечно, я же все-таки работаю в выставочном зале! Человек, не чуждый богеме, так сказать… Должна оценить, что имею дело не с простым заштатным олигархом, а с другом всех на свете муз…

— Витенька, милый, я тут тебя вспоминала, — жаловалась Эллина. — Представь, дружок, эти чертовы заводы ничего не приносят, никакой прибыли! Как ты и предостерегал… Ах, сколько раз я тебя не слушала. Короче, сижу совсем без денег, и приходится на все гастроли подписываться — только и делаю, что разъезжаю из одного Мухосранска в другой, а ведь и сам знаешь, не девочка уже…

Он слушал ее, кивал, а сам не сводил с меня вопросительного взгляда.

Она заметила это, посмотрела тоже в мою сторону, но зло, как будто я ей мешала.

— Вас кто одевает, милая? — спросила она меня.

Я от такой наивной простоты немного опешила, но быстренько вспомнила, что мой долг — эпатировать здешнюю публику.

— А я сама одеваюсь, — ответила я улыбаясь. — Знаете, в основном я одеваюсь у себя в спальне. Раньше меня одевала мама, но теперь я выросла. Приходится самой… А Левушку вашего кто одевает, не подскажете? Очень мне приглянулись голубые розочки на его шляпке…

Hадя покраснела, а Эллина посмотрела на меня, и мне почудилось, что в ее доселе равнодушных глазах вспыхнула симпатия.

— Вообще-то я не это имела в виду. Но подозреваю, что вы, Сашенька, все поняли. А она у тебя прелесть, Витенька. Смотри, такие девочки в нашем серпентарии нынче редкость.

«Витенька» преспокойно улыбнулся и слегка наклонил голову. У меня от возмущения потерялся дар речи — я сидела как рыба, вытащенная из воды, и больше всего мне хотелось разуверить эту великосветскую львицу, но я тут же вспомнила про свой неадекватный прикид и немного успокоилась. Пускай себе, решила а. Пусть я — новая причуда олигарха, а он тоже только моя причуда…

— А Витенька и сам это знает, — улыбнулась я. — Поэтому так дорожит моим обществом. Вы ведь и сами понимаете, как легко меня потерять…

Я обернулась к нему и спокойно коснулась губами его щеки. Надя, совершенно ошалевшая от моего бесстыдства, выкатила свои маленькие глаза и возмущенно дышала.

— Мы с Александрой пришли по делу! — выпалила она. — Господин Райков хочет купить работы…

— Это ты, Наденька, пришла по делу. Ты искусствовед, — перебила я ее. — А я работаю вахтером. Да, именно вахтером… Слежу, чтобы картины не украли Вот, например, Икара… Знаете, Эллина…

— Тетя Лена, — поправила меня эстрадная дива, явно заинтересовавшись моим рассказом.

— Этот Икар — шедевр, — сообщила я ей. — Такой огромный, половину комнаты занял… Сами посудите, как он чудесно будет в чьем-нибудь парке смотреться… Вот тот же Витенька. Кто его знает? Возьмет он парочку бандитов, и те проникнут в помещение, прикинувшись эстетами… А тут я на страже. Так что, тетя Лена, не все так просто Я думаю, может быть, Витенька и решил меня обольстить с этой целью? Я потеряю бдительность, а он воспользуется?

Я осталась довольна произнесенной мной речью. Для эффекта на всякий случай пару раз хлопнула густо накрашенными ресницами. Обвела взглядом зал, все больше напоминающий мне музей восковых фигур, и спросила:

— А у вас тут праздник? День рождения? Столько знаменитостей — с ума можно сойти!

— Да нет, — махнула рукой Эллина. — Просто тут всегда собираются эти знаменитости.

— И Витенька тоже у нас знаменитость? — поинтересовалась я.

— Витенька просто владелец этого ресторанчика, — наконец подал голос герой нашего романа. До этого он молчал, наблюдая за мной с насмешливым удивлением. — Так что мне это удобно…

— Всего лишь? — разочарованно протянула я. — А я-то думала, что вы олигарх… Зачем же вы так обманули бедную девушку?

Он вскинул брови и рассмеялся:

— Разве я говорил что-то подобное?

— Значит, не видать мне «Реми Мартена» как своих ушей, — грустно вздохнула я. — Придется побродить по залу в поисках настоящего олигарха… Не подскажете, в каком уголке этого выставочного зала представлены олигархи?

Эллина прониклась моим горем и, наклонившись, прошептала мне в ухо:

— Сашенька! Не надо вам никого искать… Витька не только этим рестораном владеет, так что… Не обижайте его.

— Вы меня успокоили, — кивнула я. — Конечно, было бы неплохо, если бы вы перечислили мне все, чем он там еще владеет. Но я не настаиваю… Я думаю, что потом смогу ознакомиться с его владениями поближе. После нашей свадьбы.

Райков в то время вел тихую беседу с Надей, но продолжал прислушиваться к нашему разговору. И продолжал смотреть на меня. Когда он услышал про «свадьбу», его брови удивленно поползли вверх, а губы тронула насмешливая улыбка.

«Господи, — подумала я. — как я устала от всего этого и от самой себя тоже!»

Мне вдруг ужасно захотелось встать и попрощаться. Спектакль окончен, сказала бы я. Мне пора.

Где-то далеко, в другом измерении, текла нормами жизнь, моя жизнь, и никогда еще ока не казалась мне такой прекрасной, как сейчас.

Я даже не расслышала сначала вопроса.

— Что? — переспросила я, увидев вопросительные глаза Райкова.

— Что вы будете заказывать, Сашенька? — повторил он. Голос его звучал интимно и немного сочувственно. Мне на одну секунду даже почудилось, что он понял, насколько мне здесь одиноко. Но — нет! Я не могу поверить, что таким, как он, свойственны человеческие эмоции. Мир ведь давно разделился на «них» и «нас». Мы разные. Как сказал их вечный рупор? «Если вымрут тридцать миллионов, мы в этом не виноваты. Они просто не вписались в экономические реформы». Я-то была как раз из «невписавшихся». Что ж, не всегда игра бывает их. Сейчас это моя игра, напомнила я себе.

— Устриц, — улыбнулась я. — Я обожаю устриц…

Это было моей роковой ошибкой!

Когда их принесли, я почувствовала такой приступ тошноты и омерзения, что невольно отшатнулась. Кажется, я побледнела. Потому что Эллина слегка усмехнулась, а Витенька наш ненаглядный сидел с видом преувеличенно-невозмутимым. Надя наклонилась ко мне и прошептала:

— Их едят живыми… Вон ножик специальный… Открываешь…

— Жи…живы-ми?

Я обернулась и уставилась на нее с таким ужасом, что даже она прониклась ко мне сочувствием.

— Саша, а кто тебя просил их заказывать? — прошипела она. — Я же тебя предупреждала, что твои выходки до добра не доведут.

— Откуда же я знала, что у них найдутся эти проклятые устрицы? — простонала я едва слышно.

— Саша, вас чем-то не устраивает… — начал Витенька.

— Нет, нет… — покачала я головой, не отводя глаз от ужасного блюда. — Просто вряд ли они свежие…

— Наисвежайшие, — заверил он меня с насмешливой улыбкой. — Честно говоря, я их терпеть не могу. Мало того, что они совершенно невыносимы на вид, так ведь еще и есть надо живых. Так что обычно я избегаю даже смотреть на них-. Но ваше желание — закон…

— Я сейчас, — сказала я, уже не в силах справляться с собой. — Мне надо ненадолго… отлучиться…

— Дамская комната прямо по коридору, — пояснила Эллина.

Ей-то, кажется, в отличие от меня было страшно весело.

Надо скипать по тихой, подумала я. В голове было темно, как в Александровском саду ночью, и даже шум был, как от ветра, точно и в самом деле я была в саду и деревья шелестели листвой, только еще гул какого-то непонятного происхождения все нарастал. В Александровском саду во время землетрясения, нашла я определение.

Даже в дамской комнате я оказалась лишней. Две шикарно одетые фемины испуганно отпрянули друг от друга, когда я стремительно ворвалась в это прибежище, украшенное зеркалами и яркими бра.

— Простите, — пробормотала я, испытывая острое желание провалиться сквозь землю.

Я промчалась в кабинку и только там, прижавшись лбом к холодному кафелю, начала приходить в себя. Шум утих, и в голове немного прояснилось.

«Такие игры не для тебя, Сашка, — сказала я себе строго. — Здоровье у тебя слабое, что ли… Не стоило сюда приходить. Обошлись бы и без клоуна. У них тут с клоунами и так все в порядке… Вон Левушки за глаза хватит. Хотя я, наверное, веселю их больше… Левушка им понятнее. Ближе. Роднее. А я?»

— Идиотка, — процедила я сквозь зубы, рассматривая свое бледное лицо. — Бог ты мой, какая же идиотка…

Надо уходить.

Я даже испытала огромное облегчение от этой мысли. Сейчас я тихо удалюсь и окажусь там, в моем мире. Я просто посижу и послушаю хорошую музыку. Я почитаю хорошую книгу. Я вернусь в нормальный мир.

— Девчонка-девчо-о-оночка!.. — вопил в зале надтреснутым голосом какой-то идиот. Впрочем, голос-то был знакомый. Стопроцентно — звезда нашей невыносимой эстрады. Только не помню, как его зовут. Надо спросить у Эллины. Впрочем, я не спрошу. Я пройду к выходу, стараясь остаться незамеченной. Завтра все покажется мне дурным сном…

Я отлепилась от стены, стараясь не думать об устрицах, олигархе Райкове и брошенной на произвол судьбы Наде. Меня еще немного шатало, но теперь было легче. Свет моего мира манил меня вперед и давал мне силы.

Я вышла в зал, и в этот самый момент дверь распахнулась. На пороге возникла пара. Какой-то радостный негр держал за руку высокую девицу с длинными ногами, и та, прищурившись, почему-то сразу уставилась на меня. Наверное, я все-таки нестандартно одета для здешних мест, усмехнулась я про себя, молясь, чтобы ее пристальное внимание нс привлекло внимания Райкова. Тогда я имела шанс тихо смыться.

Вышло все еще удачнее.

Девица завопила радостно:

— Витька, счастье мое!

И рванулась прямо к моему олигарху, поблескивая бриллиантами, как новогодняя елка. Она повисла у него на шее, полностью закрывая от него меня.

Надо заметить, что я удивленно обнаружила, что немного обижена. Не стоит, право, приглашать в ресторан одну девушку, а потом на ее глазах исступленно обниматься и целоваться с другой!

Но я тут же успокоилась, поскольку надо было действовать очень быстро, почти реактивно, что я и не преминула сделать.

Промчавшись по залу, я выскочила на улицу и только там остановилась, с наслаждением вдыхая свежий воздух.

Воздух свободы…

Глава четвертая

Оставив моего «великого Гэтсби» наедине с бомондом, я шла по темной улице. Мысли, бродившие в моей голове, были взбудораженными и далекими от философских. Я попыталась привести их в порядок и даже задалась вопросом, отчего меня так раздражает общество господина Райкова, но они отказывались мне подчиняться, выбрасывая обиженные и малообоснованные ответы на этот вопрос типа «А рожа у него мерзопакостная»… «Вовсе и не мерзопакостная, — справедливо возразила я. — Просто ты переносишь на него личные обиды. Один родится богатым, а другой…»

«Умным!» — тут же вставил мой разбуянившийся внутренний голос.

А где-то в самой глубине моего сознания родилась и вовсе противная мыслишка: «Зо-о-олушка…»

Точно в ответ на нее, из окна донеслась старая песенка: «Хоть поверьте, хоть проверьте, но вчера приснилось мне…»

Я даже остановилась. Подозрительно посмотрела вниз, на свои ноги — и обрадовалась. Оба башмака были на месте, да и не радовал меня принц-олигарх… В этом образе я усматривала некоторую банальность и пошлость.

— Мне что-то не хочется быть новорусской золушкой, — проворчала я. — Совсем не хочется…

Поразмыслив, я пришла к выводу, что Райков вряд ли будет метаться по городам и селам в поисках «золушки Саши», и немного успокоилась.

Вон какая у него красавица! Я вспомнила девицу из ресторана и снова подумала — откуда я ее знаю? Потом решила не напрягать мозги, поскольку все окажется проще простого — актриса, одна из тысячи певиц, мелькающих на экране телевизора, или просто фотомодель, рекламирующая какой-нибудь полезный йогурт… Сейчас нетрудно примелькаться — было бы нездоровое желание!

Немного успокоившись, я побрела дальше.

— А грустно все-таки, — пожаловалась я вслух. — Наверное, быть принцессой приятно… Жаль, что этот Райков не шведский принц…

На принца Чарльза я соглашаться не хотела. Ну его, этого Чарльза! Во-первых, я никогда не ужилась бы с чопорными Виндзорами, а во-вторых… Нос у него немного длинноватый. Совсем как у райковской подружки.

Был еще испанский принц, но испанцы горячи нравом и ревнивы…

Перебирая всех моих возможных кавалеров, я развеселилась.

Улица опустела, и вот в этот момент я отчетливо услышала шаги за спиной. Не знаю, почему иногда так бывает — ты вдруг отчетливо понимаешь, что эти шаги имеют к тебе самое непосредственное отношение. Вроде бы все нормально — мало ли кому пришло в голову идти по той же самой улице? Но сердце почему-то сжимается от дурного предчувствия…

Я оглянулась. Никого не было, а тень, мелькнувшая так быстро, точно ее владелец не хотел, чтобы я его заметила, мне почудилась. Так я себе сказала. «Тебе мерещится всякая чертовщина, — сказала я себе. — Общение с нездоровыми людьми всегда приводит к плачевным последствиям…»

Но на всякий случай я пошла побыстрее, все больше ускоряя шаг: в голове сразу родился образ маньяка, ничего другого в моей башке и не могло родиться… Надо было скорее выйти на освещенный проспект.

На недостаток воображения я никогда особенно не жаловалась, и теперь маньяк стал реальным, и шаги снова послышались. Страх заставил меня побежать как можно быстрее… Поэтому, когда я воткнулась, как летящая ракета, в чье-то мягкое плечо, я испытала облегчение.

— Сашка, ты что? — услышала я знакомый голос и подняла глаза.

Я даже не задала себе вопрос, откуда тут взялся Дэн. Не все ли равно? Он появился вовремя. Он просто спас мою жизнь…

— За мной кто-то…

Я обернулась. Улица, как и следовало ожидать, была пустынной. Но я продолжала ощущать присутствие неприятеля. Он же просто затаился…

Какое теперь это имеет значение? Теперь я не одна…

— Да что с тобой? — спрашивал меня Дэн, все еще держа за плечо. — Ты вся дрожишь…

— Все нормально, — улыбнулась я ему. — Все очень даже хорошо… Просто, оказывается, я немного боюсь темных улиц…

Я и в самом деле была рада его видеть. Он стоял такой нелепо-долговязый, близоруко щурился и был таким же, как я.

— Просто чудо, что ты оказался тут…

Он покраснел, опустил глаза. Я не увидела, что он покраснел — было очень темно, — но я это почувствовала.

— Я… живу недалеко…

— Здорово, — обрадовалась я. — Я тоже живу недалеко… Хочешь, зайдем ко мне и выпьем по чашке кофе?

Предложение это слетело с моего языка раньше, чем я успела подумать. Было ведь уже очень поздно. Скорее всего он откажется и будет совершенно прав.

Но он посмотрел на меня и очень просто ответил:

— Знаешь, я и в самом деле этого хочу…

Мы старались не шуметь. Мама уже спала, и я на цыпочках пробралась на кухню и поставила чайник. Дэн прошел за мной, топая, как слон.

— Тише… — попросила я его шепотом. — Во-первых, если мама проснется, мне придется долго объяснять, почему я нарядилась в старый свитер. А потом еще час придется потратить на то, чтобы прояснить, кто ты такой и откуда взялся.

Он как-то жалобно оглянулся на дверь.

Я заварила кофе и кивком головы приказала моем верному вассалу идти за мной.

— Ну вот, — выдохнула я. — Теперь можно расслабиться…

Я включила музыку — голос Леннона начал заполнять пространство, и я уселась на подушку, прямо на пол, рядом с магнитофоном. Дэн устроился в кресле — неловкий, длинный и напряженный. Иногда он опасливо посматривал на дверь. Боялся моей мамы.

— Теперь не страшно, — сказала я. — Свитер я могла надеть только что.

— Тебя что, больше страшит необходимость объяснять, почему ты в этом свитере? — удивился Дэн.

— Ну конечно… В твоем присутствии особенного криминала нет. А вот за свитер мне прочтут нотацию… Моя мама считает, что появляться на людях в таких вещах — моветон.

— А в моем присутствии?

— Тебя что-то не устраивает? — спросила я с плохо скрытой угрозой.

— Все устраивает, — рассмеялся он. — И кстати, тебе очень идет этот пресловутый свитерок…

— Вовсе не пресловутый, — проворчала я, обидевшись за свитер. В конце концов, он был моим единственным другом в том серпентарии.

— Хорошо… Прекрасный. Чудесный.

Мы некоторое время сидели молча. Я прикрыла глаза, погружаясь все дальше в музыку, и мне было так хорошо… Господи, как чудесно оказаться дома, после этого «праздника идиотов», и вместо хриплых попсовых голосов услышать свою музыку…

В моей душе рождался покой. Давешнее приключение казалось теперь совершенно нереальным. Как будто это было вообще не со мной… На свете не было ни Райкова, ни ярко освещенного ресторана, ни райковских друзей… Не было ничего аляповато-яркого, неестественного — только моя комната, моя музыка. И — Дэн, который прекрасным образом в мой мир вписывался. Наверное, потому, что молчал…

Так мы и сидели, не испытывая никакого неудобства друг от друга. Бессловесные, как два облачка на небе…

Я приоткрыла один глаз, чтобы воочию убедиться в его сходстве с облаком. Конечно, реальность оказалась жестокой. На облако он совершенно не походил. Скорее уж на верблюда…

Я невольно рассмеялась. Трогательный такой, беззащитный верблюдик.

Он сначала удивленно вскинул брови вверх, а потом нахмурился.

Я испугалась, что обидела его своим неуместным смехом.

— Прости, — прошептала я. — Я совсем не над тобой.

— Знаешь, — сказал он, — надо мной все смеются. С самого детства… Я какой-то нескладный, правда?

— Совсем даже нет, — возразила я. — Если подумать, все люди ужасно нескладные. Каждый по-своему. Я тоже смешная…

— Особенно в этом твоем свитере, — согласился он. — По мне почему-то нравится…

— Что?

— Что ты тоже забавная. — Он еще что-то хотел сказать, но осекся и покраснел. — Пакерное, мне пора, — сказал он, поднимаясь. — Уже очень поздно…

Я посмотрела на часы. И в самом деле было уже поздно, половина двенадцатого… Надо же, пришла мне в голову мысль, почему-то Райков меня не искал… Даже обидно!

Дэн все еще стоял, как бы ожидая, что я его остановлю. Честно говоря, я была ему очень благодарна, но мне больше всего на свете хотелось остаться теперь одной и завалиться спать. Я так устала от нынешних приключений…

— Пока, — сказал он, так и не дождавшись от меня предложения остаться. — Еще встретимся…

— Конечно, — согласилась я. — Куда я денусь?

Он ушел. Я еще некоторое время стояла и смотрела в окно, как он уходит. Отойдя от дома, он остановился и обернулся. Долго-долго стоял и смотрел на мое окно.

Я не выдержала и помахала ему рукой. И в то время совсем некстати зазвонил телефон.

Быстро догадавшись, что это звонит Райков, я петляла странное чувство удовлетворения и выключила телефон.

Потом я прошла в ванную, чтобы смыть ужасный грим. Зеркало мое по-прежнему оставалось до отвращения правдивым.

«Золушка! — хмыкнула я. — С тридцать восьмым размером сапога… Трудно будет товарищу Райкову, эсквайру, отыскать меня. Поскольку размер-то самый ходовой».

Теперь я стала нормальной и обычной. Самой собой. Можно было отправляться спать. Вот только удастся ли мне быстро заснуть после всех сегодняшних приключений?

Голова была тяжелой, глаза слипались, и я с наслаждением вытянулась под теплым одеялом, стараясь не думать… Ни о чем. И о Дэне тоже.

Я начала считать слонов, но слоны отчего-то шли прямо на меня, и один даже остановился. На его спине сидела Эллина в смотрела довольно сурово.

— Миром правят деньги, девочка, — сказала она. — А ты совсем не хочешь стать богатой.

— Не хочу, — вздохнула я. — И вообще, мне кажется, деньги правят только теми людьми, которые соглашаются признать их класть. А на остальных это не распространяется…

— Это тебе только кажется, — усмехнулась она. — Сотни, тысячи женщин мечтают повстречать такого Райкова…

— Но я-то не мечтаю! — возмутилась я. — Вот пускай он к ним и отправляется. Мне и так хорошо…

Она еще что-то долго говорила, я даже боялась, что она никогда не закончит, а мне так хотелось спать… Это же невоспитанно — пользоваться моим сонным слоном и мешать мне засыпать!

— Саша, Лора…

Я удивилась, откуда взялась мама, и — проснулась.

За окном уже вовсю сияло солнце.

— Ты вчера поздно легла?

«Господи, — подумала я тоскливо, оказывается, эта чертова Эллина самым нахальным образом отравила мне сон!»

До чего бестактные и невоспитанные люди мои новые знакомые!

Пока я брела на работу, мое настроение изменилось. Не то чтобы я вдруг сильно возликовала, но немного успокоилась. Почему я, в самом деле, так злюсь? Мне подарили цветы. Меня новели в ресторан. Ведет он себя довольно тактично, даже руки не лобызает… А кстати, почему? Может быть, это приятно… Да и сам Райков — молодой и симпатичный. Не какой-нибудь лысый, с бегающим взглядом. Ростом, увы, не вышел, но если бы он был еще высоким и стройным, мое повеление было бы тогда уже совсем глупым и неоправданным!

«Дурочка с переулочка, — подытожила я. — Сама не знаешь, почему так себя ведешь. Этакая принцесса с капризами…»

Открывая дверь в наш «зал» я уже решила вести себя иначе — вежливо, мило, тактично, и тут же все мои благие намерения исчезли.

На моем столике снова стоял букет — свежих, бледно-розовых, еще не раскрывшихся бутончиков роз.

— Почему же он все-таки не хочет оставить меня в покое? — проворчала я, усаживаясь на свое место. На ни в чем не повинные цветы я смотрела неодобрительно, как на эмиссаров Райкова…

Как всегда, сопровождающее письмо отсутствовало, и я тут же окрестила розы «анонимками».

— Опять принцессин путь усеяли розами, — услышала я Вероникин голос и обернулась. Бог ты мой, как я ей обрадовалась!

— Вероничка! — закричала я, чуть не бросившись ей на шею. — Как хорошо, что ты пришла! Мне так много надо с тобой обсудить… На меня прямо охотятся…

— Я бы не отказалась, если б за мной кто-нибудь решил так поохотиться, — мечтательно сказала она, смотря на розы. — Но вот беда — никому и в голову не приходит…

— Давай я предложу Райкову, — сказала я. — В конце концов, ты меня в сто раз красивее…

— Это на воде вилами писано, — отмахнулась моя подруга. — Он же меня уже видел. Но не проникся. И розами осыпает именно тебя…

— Это он по глупости, — заверила я ее. — Я все ему объясню… Откуда ему взять развитое чувство эстетизма? Ты же не видела, в каком обществе он вращается… Когда я познакомлю его с прекрасным, он наверняка заинтересуется тобой.

— И он немедленно бросится к моим ногам…

Она рассмеялась. И тут же состроила серьезную мину.

— «Выше стропила, плотники, — продекламировала она. — Входит жених, подобный Арею…»

Я обернулась.

На пороге стоял Райков собственной персоной и робко улыбался.

— Здравствуйте, — сказал он.

— Ну-с, дети мои, — заявила предательница Вероника, — я вас покидаю… Не дело мне вмешиваться в амурные дела. Тем более, пока ты не ознакомила его со своей эстетической концепцией.

Мы остались одни. Райков продолжал стоять в дверях, немного наклонив голову. Вид у него был виноватый.

Мне даже стало его жаль. Как мальчик, получивший двойку, ей-богу…

— Саша, простите меня, — наконец заговорил он, подняв глаза. — Я допустил вчера бестактность… Наверное, полому вы и ушли.

— О чем вы говорите? — спросила я, пытаясь понять его определение «бестактности».

— Понимаете, Алена… Та девушка…

Ах, вот o чем он ведет речь! Значит, Райков предполагает, что я сбежала из-за банальной ревности? Какие они, однако, самонадеянные…

Не выдержав, я засмеялась.

— Витя, — сказала я. — Вы позволите вас так называть?

Он кивнул, и в его глазах появилась радость.

— Да, иначе я сам себе напоминаю большого босса, — улыбнулся он.

— Вы и есть большой босс, — парировала я, пресекая всякую возможность дальнейшего «потепления отношений». — Нo мы с вами почти ровесники, и я вам не подчиняюсь. Беседа наша не затрагивает деловых вопросов, да я и не уполномочена заниматься делами… Так вот, Витя, я ушла, потому что мне было неприятно общество, в котором я оказалась. Может быть, это любопытные люди, даже симпатичные, но я отношусь к другому кругу… Мне хочется, чтобы вы эго поняли раз и наняла. Ваши отношения с Аленой меня нисколько не интересуют. Но я не большая поклонница великосветских тусовок, простите меня, мне скучно!

Я заметила, что радость в его глазах сменилась растерянностью. И мне так жалко его стало! Сейчас он походит на брошенного щенка.

— Еще раз прошу вас, простите, — выдохнула я, стараясь не смотреть в его сторону и в то же время проклиная себя за излишнюю жалостливость натуры.

— Я понимаю, — сказал он. — Я очень хорошо вас понимаю, Сашенька… Может быть, я и в самом деле виноват: хотел пустить вам пыль в глаза, показать, какие у меня знакомые. Вы же принадлежите к миру искусства…

— Но они-то принадлежат совсем к другому миру, — вздохнула я. — И не в них дело… Поймите, Витя… — Я замолчала, пытаясь подобрать нужные слова, но ничего не получилось. Пришлось продолжать: — Я не съемная девушка, меня не интересуют деньги… Я даже признаюсь вам, что не люблю золото, украшения и плохо отношусь к мехам. Честно говоря, мне непонятно, как можно носить на себе убиенных животных. Так что я не вписываюсь в этот круг.

— А как же «Реми Мартен»? — удивился он.

— Это коньяк, — рассмеялась я. — Считайте, что это была шутка. Может быть, я просто хотела, чтобы…

Я прикусила язык. «Чтобы вы от меня отстали» — чуть не сорвались с языка эти слова, но я не пустила их. И снова с удивлением подумала — нет, этого не может быть! Что, черт побери, со мной происходит? Почему я до сих пор не ушла? Какая неведомая сила удерживает меня рядом с этим человеком?

«В конце-то концов все решено. Спектакль окончен, и надо признать, что он получился глупым и не очень-то радостным…»

— Простите, — прошептала я, пытаясь заставить cебя относиться к нему так же, как раньше.

«Я лечу за тобою, как перо над водою…»

Это пели где-то по радио.

«Я с тобою как с немою, как с зеленою тоскою…»

Что-то происходило вокруг меня — что-то происходило во мне, что-то происходило с моей жизнью…

«Я лечу за тобою, как перо над водою…»

Я повернулась к нему. Теперь он смотрел прямо в мои глаза, и я пыталась удержаться, чтобы не утонуть в его взгляде.

— Саша, вы мне очень нравитесь. Я ведь не говорил, что считаю вас съемной, как вы изволили выразиться, девушкой… Мне кажется, вы еще меня не поняли. Но… дайте мне шанс!

Теперь он снова смотрел на меня, прямо в мои глаза, и я рала была бы ответить «нет», я хотела этого так сильно! Но жалость снова оказалась сильнее, моя проклятая жалость и что-то еще, что было сильнее жалости и чему я боялась дать определение… Я только развела руками, не в силах справиться с собой.

— Хорошо, — сказала я. — Но на сей раз мы пойдем туда, куда мне хочется.

Он обрадовался:

— Как вы прикажете…

Бедняга, он еще не знал, какую страшную участь я ему уготовила!

День тянулся медленно. Я с трудом дождалась вечера. Интересно, как он поведет себя в предлагаемых мной условиях, думала я и сама удивлялась тому, что мне и в самом деле это было интересно. Не то чтобы я предвкушала момент его возможного унижения, нет, совсем не это! Я пыталась заставить себя так думать, на самом же деле — пути Господни неисповедимы! — ловила себя на том, что этот тип меня заинтриговал.

Я была уже готова к выходу. На сей раз я нормально оделась, поскольку теперь мы должны были провести время в моем мире. Насколько он будет готов принять Райкова? «А что, собственно, это изменит, Саша?» — задавала я себе вопрос. Оказывается, очень многое. Если, скажем, мой мир примет Райкова, я тоже посмотрю на него с интересом. А если сам Райков не отторгнет мой мир, это будет… Это будет…

— Сама не знаю, — фыркнула я, проводя по своим непослушным кудряшкам щеткой. — Наверное, мой мир перевернется… И вряд ли Райков выдержит предстоящее ему испытание!

«Ну а если все-таки это случится? — тревожился мой внутренний голос».

Я задумалась. На одну минуту я представила себе, что Райков понял меня до конца, принял меня такую, какой я была и какой намеревалась остаться, и — не нашла ответа.

— Этого не может случиться, — пробормотала я как заклинание. — Мы слишком по-разному воспринимаем жизнь. Мы разные. Наши миры не совпадают… Это все равно что пытаться соединить плюс и минус…

«Но плюс с минусом соединяются», — не унимался мой голос.

— И получается минус, — напомнила я. — Так что не выйдет ничего путного!

Я вышла на улицу. Осень вступила в свои права. холодный ветер продувал до нитки и казалось, что теплые дни, еще недавно радующие меня, просто фантом, мираж… Тепла нет и не было.

Где-то надрывалась певица, словно в насмешку надо мной. Что-то про «шестисотый» «мерседес» и его прекрасного владельца… Слова песни напоминали параноидальный бред, то есть были лишены всякого смысла, но мне даже это показалось дурным предзнаменованием. В конце концов, Райков был плоть от плоти своего мира. А я туда никогда не впишусь, никогда! Не лучше ли все прекратить сейчас, пока еще не поздно?

Песня оборвалась на полуслове, внезапно, как после выстрела. И тут же сменилась, как по теме — «вот пуля просвистела, в грудь попала мне»…

Уф! Я даже остановилась. Может быть, это тоже предупреждение? Больше всего на свете ты, Саша Данилова, боишься быть банальной. Теперь твоя ситуация именно такова… Ты тащишься на рандеву с мечтой этих «девушек с претензиями». Может быть, ты сама такая, вот только тщательно скрывала этот факт от самой себя?

— Но ведь я не напрягаюсь по поводу Райкова, — пробормотала я. — Мне просто любопытно, как он поведет себя…

«А тогда — пуля просвистит…»

— Мне все надоело, — прошептала я, пытаясь прогнать наваждение.

Сквозь серую дымку уходящего дня я не могла рассмотреть трезво собственные умозаключения. Все воспринималось сейчас по-другому — немного жутковато. Пуля, повторила я про себя, просвистела… Надо же все-таки быть таким ребенком… Переносить на себя все услышанное случайно. Глупость!

И я быстро пошла по улице вниз, стараясь удрать от вопросов к самой себе. Вернее сказать, пытаясь избежать необходимости самой себе на эти вопросы отвечать.

Народу перед консерваторией собралось немного, и я сразу увидела Райкова. В своем дорогом пальто он явно стеснялся — стоял, засунув руки в карманы, и вертел головой, пытаясь увидеть меня.

Я подошла к нему и мило улыбнулась.

— Привет, — сказала я. — Давно ждете?

— Нет, — покачал он головой. — Просто я не привык… Объясните мне, Саша, зачем вам было нужно, чтобы я подъехал сюда на трамвае?

— Вам не понравилось? — округлила я глаза. — Но ведь я же хочу, чтобы вы поняли, как я живу! Я очень люблю кататься в трамвае. Особенно в переполненном. Только так можно по-настоящему ощутить себя частью нации.

— Саша, я… — начал было он, но осекся.

Я подошла к афише. Мне повезло. Фортепиано. Рахманинов… Чудо!

— Вы любите Рахманинова? — спросила я.

— Я? — удивился он, окинул меня взглядом и усмехнулся немного печально. — Я не знаю, как вам ответить.

— Эго ничего, — успокоила я его. — Это не страшно Вы узнаете.

Я вошла внутрь и прошла к кассе. Билеты стоили тридцать рублей, и я купила два, вызвав райковское недовольство.

— Саша, я и сам мог бы купить билеты, — проворчал он.

— Но ведь сюда вас пригласила я, — напомнила я ему. — Так что не спорьте! С какой же стати вы должны оплачивать чужие желания?

Внутри было тепло. Мы прошли в зал, и я продолжала украдкой следить за Райковым. Я-то себя чувствовала здесь вполне нормально, как рыба в воде. А вот бедняга Райков, похоже, испытывал неудобства. Как я накануне в этовом чертовом ресторане…

Его, например, удивило, что большинство публики пришло на концерт в своем обычном «прикиде».

Я и сама была в джинсах.

— Здесь слушают музыку, — пояснила я. — А не выпендриваются друг перед другом.

Конечно, я скрыла от него тот факт, что предпочитаю консерваторию именно по причине демократичности. В филармонию все-таки стараются нарядиться. А тут большинство публики — студенты.

Наконец концерт начался.

Юный возраст пианиста заставил моего спутника удивиться.

— Господи, — прошептал он, — это же мальчик!

— В музыке шестнадцать лет уже довольно внушительный возраст, — терпеливо принялась шепотом объяснять ему я. — Музыкой начинают заниматься с пяти-шести лет… Иногда раньше. Это же не бизнес…

Он нахмурился. Метнул на меня «парочку молнии во взоре своем», но промолчал. Стоик, подумала я. Интересно, сколько он способен вытерпеть?

— Рахманинова надо слушать изнутри, — шепотом предупредила я. — Его совершенно невозможно почувствовать и понять обычным способом. Находясь в самом центре музыки, вы сможете ощутить эту необыкновенную гармонию. Так что постарайтесь проникнуть в самое сердце… Это — как любовь. Понимаете?

Он кивнул.

Мальчик тем временем коснулся своими тонкими и длинными пальцами клавиш, и я замерла.

Я всегда поражаюсь, как у них это получается — рождать чудо прямо на твоих глазах. Скромный, худенький мальчишка, почти ребенок, спокойно уводит тебя в запредельные миры и при этом не мнит себя Гарри Поттером, каким-нибудь магом-кудесником…

Но разве можно найти слова, чтобы описать музыку?

Уже через несколько минут я была далеко… Звуки превращались в ощущения, и я неслась вместе с этим ураганом, на его крыльях, далеко-далеко… Не было уже ни зала, ни публики, ни Райкова… Даже чудо-мальчик исчез, растворяясь, как и я, в этих потоках непостижимого…

Где я была?

Не знаю… Один мой знакомый однажды перестал слушать музыку, потому что боялся этих состояний. Сказал, что в такие моменты он словно оказывается на пороге необъяснимого, что музыка иногда приводит его к берегам Стикса и он боится, что однажды бросится в реку смерти и забудет, что надо вернуться, — или не сможет…

Иногда мне кажется, что он прав. Некоторым людям с особой, повышенной чувствительностью и в самом деле это угрожает.

Музыка кончилась. Женщина в блестящем платье объявила антракт. Мальчик исчез за кулисами. Мне хотелось бы думать, что он растворился, погас вместе со звуками, чтобы потом вернуться из этого мира ненадолго, одарить нас снова чарующими звуками и вновь исчезнуть.

Я обернулась.

Райков сидел, подавшись вперед, руки его были сжаты в кулаки, а в глазах — мне показалось или нет? — рождалось удивление и попытка постичь тайну, только что сверкнувшую перед ним. Что ж, если перевоспитать хотя бы одного «олигарха», можно умереть с сознанием выполненного долга, усмехнулась я и спросила:

— Вам понравилось?

Ответ был неожиданным.

— Моя мать учительница музыки… Я очень люблю Рахманинова… — сказал он. — Но почему-то Брамса я люблю больше…

Я подняла глаза.

Он смотрел на меня с ласковой улыбкой.

— Вы думали, что я слушаю только «Гоп-стоп…», — тихо рассмеялся он. — Ну да, конечно… Как все потенциальные «бандюганы». Мне всегда казалось, Саша, что все недоразумения между людьми происходят из-за банальнейших клише… Если я занят ресторанным бизнесом, то непременно слушаю вечерами русский шансон. Представьте себе, нет, не слушаю. Я люблю французский шансон. Само же понятие «русский» выводит меня из себя. Зачем подбирать благородные названия, пытаясь придать утонченность тому, что не может позволить себе быть даже тонким? А насчет Рахманинова… Моя мать — учительница музыки.

Он как-то беспомощно улыбнулся и развел руками.

— Вот так как-то нелепо получилось… — рассмеялся он невесело. — Как видите, и в интеллигентных семьях иногда вырастают уроды типа меня…

— Я не говорила, что вы урод, — проворчала я, отчаянно краснея. — Не скрою, что вы меня удивили. Но вы же сами виноваты, и ваши друзья…

— Саша! — взмолился он. — Пожалуйста, не будем об этом говорить! Лучше давайте покурим. Пока не закончился антракт… Честное слово, я и не хотел, чтобы вы общались с теми, кого вы называете моими друзьями… Я хочу, чтобы вы разговаривали… со мной.

Его глаза теперь были направлены на мое лицо, он искал ответа в моих глазах. Я первый раз заметила, что глаза-то у него и в самом деле красивые. Не зря все-таки за ним закрепилась слава плейбоя… Серо-зеленые, густо опушенные темными ресницами, но это не самое главное.

Взгляд. Такой странный, немного грустный и обращенный внутрь себя, но при этом он пытался проникнуть и в мои тайные мысли, стремясь понять: что за птица эта Саша Данилова? Мне ужасно хотелось крикнуть ему: «Ворона, да!» — а потом вскочить и убежать от него и от самой себя, оттого нежного чувства, которое рождалось во мне к его персоне помимо воли.

Бегство я почитала непростительным поступком. Бегство вело меня к поражению.

— Пойдемте покурим, — согласилась я и поднялась с кресла.

Кажется, мне все-таки удалось разорвать эту внезапно возникшую нить между нашими душами. Или мне просто хотелось так думать?

В нашей консерватории курят на полутемной лестнице. Мы поднялись на один пролет, минуя мрачные фигуры с красными огоньками в руках, и остановились у окна.

— Тут немного светлее, — сказала я и уселась на подоконник.

Он с некоторым сомнением отнесся к моим словам — и в самом деле, фонарь во дворе нс справлялся и со своими обязанностями по освещению двора, так что на наше окно у него явно не хватало сил.

— В принципе зачем нам вообще нужен свет? — проговорила я.

«Так ты не видишь его глаз и так ты защищена. Ты вообще можешь представить его совсем другим, чтобы запушить рождающиеся чувства симпатии и понимании. Ни к чему это тебе, Саша! Все мужчины вруны, а этот…»

— Мне бы хотелось, чтобы здесь было светлее…

— Зачем? — удивленно спросила я.

— Так я совсем вас не вижу…

— И хорошо! — рассмеялась я. — Можете представлять меня точной копией Шарон Стоун.

— Мне нравитесь вы, Саша. А не эта ваша Шарон…

— Вкус у вас не очень хороший, — заметила я. — Я дожила до двадцати пяти лет и никому еще особенно не нравилась!

— Может быть, вы этою нс замечали?

— Да бросьте! Это заметно бывает… У меня же всегда были приятели, и эти приятели куда больше реагировали на моих подружек. По я не расстраиваюсь по этому поводу, так что нс тратьте зря силы на утешение.

— Я и не собираюсь вас утешать.

Мы говорили о глупостях, и я понимала, что все глубже и глубже погружаюсь в омут, но сопротивляться этому у меня почти не было сил.

Он начинал мне нравиться! В его словах присутствовала мягкая ирония, он обладал чувством юмора и — что самое главное! — не пытался показывать мне своего превосходства. Наоборот, этот человек, добившийся такого положения, стеснялся этого! Он словно нарочно избегал разговора о собственных доходах.

Когда раздался звонок, призывающий нас вернуться в зал, мы были друзьями.

Поэтому, когда концерт закончился и он несмело предложил мне выпить по чашечке кофе, я немного подумала и согласилась, сказав, что кафе выберу сама.

— Так мне будет проще, — объяснила я ему.

— Почему?

— Вы снова потащите меня в мажорское забегалово, — сурово объяснила я. — А у меня там начинаемся приступ застарелой болезни.

— Какой?

— Комплекса неполноценности, — пояснила я.

— Саша, неужели вы думаете, что эти люди в чем-то выше вас?

— У них денег куда больше, — вздохнула я. — У меня скорее всего никогда не будет столько… Даже если я устроюсь еще на пару работ. Мне ведь не нужны меха и драгоценности. Я хотела бы просто спокойно жить. Нормально. Помогать моим бабушкам. Отправить маму куда-нибудь отдохнуть, кроме нашей дачи. Но я всю дорогу сталкиваюсь с тем, что все это не мой удел. Скажите же мне — почему? Я настолько хуже Алены?

— Господи, да нет же!

— Но она не знает, что это такое — встать рано утром и отправиться бегать по этажам. Она вообще живет в другом измерении… Может быть, ей даже неизвестно, что есть такая вот Марьи Васильевна, одинокая и очень добрая женщина, которой хочется помочь — вот только не знаешь как… А Атена могла бы. Если бы захотела. Но она почему-то не хочет.

— Но я не Алена! — запротестовал он.

— Да бросьте вы, — невесело усмехнулась я.

Он некоторое время шел молча, опустив голову, а потом остановился и поднял на меня глаза.

— Саша, неужели я тоже напоминаю вам шакала?

Я замялась. Ответ, родившийся в недрах моего сознания, мне не нравился.

— Если честно, — сказала я очень тихо, — то да…

Он дернулся, словно я его ударила. Пробормотал что-то себе под нос и даже сделал несколько шагов вперед, точно пытался защититься, убежать. Мне показалось, что и причинила ему боль, и протянула руку, чтобы дотронуться до его руки — невольно.

Он отдернул руку и достал сигарету.

— Я не хотела вас обидеть, — проговорила я.

— Я знаю, — усмехнулся он. — Вы говорите то, что думают все. Наверное, мы и в самом деле кажемся шакалами… Но, Саша, поверьте мне, я просто занимаюсь бизнесом! Я пытаюсь жить лучше, в чем же мое преступление?

— В том, что в этой стране появилась слишком много шакалов, — сказала я. — И слишком много нищих…

— Что вы от меня-то хотите? — заговорил он резко и зло. — Чтобы я занялся благотворительностью? Раздавал деньги в фонды, зная, что в отличие от меня там никто не зарабатывает, там — воруют! Покажите мне ваших сирот, ваших нищих — и я сам им помогу, но не этим толстым чинушам, которые отдадут им только отбросы! Саша, вы очень наивны!

— Может быть, — сказала я, — Может быть, я и наивна… Но не кажется ли вам тогда, что вы озлобленны? И это странно. Вот я сижу и изображаю из себя вахтера-искусствоведа, чтобы заработать какие-то копейки на жизнь, и ни на кого не злюсь. А вы имеете все — и злитесь… Я пытаюсь вас понять, а вы меня понять не хотите. Вы никого не хотите понять! И горазды на скорый суд… Но может быть, у вас-то, как у судьи неправого, в руках кривая мера?

Он вскинул на меня глаза, и я увидела, как они вспыхнули гневом. Моя цитата из Шекспира подействовала на него, словно удар бичом.

Наш разговор вел к ссоре, и я понимала это Я даже испытала облегчение: сейчас мы поругаемся, и вся эта странная история закончится. Каждый вернется в свой собственный мир. Все будет дальше идти так, как положено. Может быть, иногда мы будем встречаться, но воспоминания о нашем тесном общении вряд ли покажутся приятными, и мы просто будем делать вид, что не знаем друг друга. Что ж… Я не понимала, почему от этой мысли мне стало немного грустно, но постаралась принять ее. Привыкнуть к ней… «Что мне Гекуба?»

Но он мне чем-то симпатичен, подумала я.

Сейчас он стоял с мрачной физиономией, и моя симпатия к нему снова начала исчезать. Он словно почувствовал это и остановился.

— Давайте не будем портить этот вечер, — попросил он. — Мы хотели выпить кофе? Так показывайте, где наше «немажорское забегалово»?

С душой моей творилось что-то странное. Я точно внезапно подхватила какой-то космический вирус и была готова вслед за Фаустом воскликнуть: «Но две души живут во мне, и обе нс в ладах друг с другом!» Одна душа металась в потоках жалости и — о Боже, нет! — возникшей невесть откуда нежности к этому несчастному олигарху, а другая по-прежнему мрачно взирала на его персону с неодобрением и чисто классовой неприязнью. То есть моя вторая душа рассматривала данного представителя буржуазии с ленинским прищуром. А первая, подобно ренегатке, была готова этого самою представителя пожалеть, поскольку он и в самом деле сейчас смотрелся как ребенок, потерявшийся в чужом городе и вынужденный разговаривать с чужой неприветливой тетей.

— А если вам там не понравится? — поинтересовалась эта самая неприветливая тетя.

— Рядом с вами, Сашенька, мне везде понравится, — улыбнулся он.

Я недоверчиво хмыкнула. Получался у меня ребенок-мазохист… Если учесть, что я так измываюсь над его моральными ценностями, последнее ею утверждение выглядит довольно странно.

— Тогда пошли, — вздохнула я. А то все заведения закроют… А и ваш pecторан я больше не пойду.

— Почему?

— Устрицы у вас там несвежие, — быстренько нашлась я с ответом. — И напитки мне не понравились.

И, не удосужившись выслушать его оправдательную речь, я зашагала по улице, обдумывая, какое из кафе у нас самое мерзопакостное.

Шел мелкий дождь, но, несмотря на это, на улице было много людей. Я на секунду представила себе, что это и не люди совсем, а тени, тем более что фигуры и в самом деле, выплывая из темноты, напоминали бесплотные фантомы. Один из фантомов мне показался знакомым, уже когда-то виденным или, скорее, угаданным. Я прищурилась, пытаясь рассмотреть его получше. Он двигался прямо рядом с нами, опережая на один шаг, и на одну секунду мне показалось, что он имеет к нам непосредственное отношение. То есть попросту он с нами. Довольно высокий и широкоплечий, в куртке с поднятым воротником и и круглой шапочке, надвинутой почти на глаза. Иногда он оглядывался на нас, но старался тут же отвести глаза, если его взгляд встречался с моим. Он даже немного убыстрял шаг в этот момент. Конечно, он не принадлежал к числу моих знакомых: я как-то по жизни не дружу с «гоблинами». Странно, подумала я, чего он тащится с нами? Перебрав в уме все возможные варианты, я остановилась на самом, на мой взгляд, очевидном: этот тип — райковский бодигард. Не может же олигарх таскаться но улице без охраны своею драгоценного организма? Я вряд ли сумею ему помочь, скорее наоборот — вовлеку во всяческие неприятности…

Но сердце все равно тревожно забилось — особенно когда мы все втроем вошли в кафе и незамысловатый парень устроился неподалеку от нас с чашкой кофе.

Тем более, что мой спутник никакого интереса к загадочной фигуре не проявлял и своего с ним знакомства не обнаруживал. Он сидел совершенно спокойно и делал вид, что ему нравится жидкий кофе.

— Саша, вы меня слушаете? — спросил он, вырывая меня из моих подозрительных размышлений. В этот момент я как раз подумала, что гоблин на самом-то деле не бодигард, а киллер, и как только мы окажемся на темной и безлюдной улице, нас обоих просто npистрелят. Причем ладно бы одного Райкова, но этому несчастному киллеру придется взять на душу страшный грех убийства совершенно невинной жертвы, то есть меня.

Я встрепенулась и уставилась на него. Мне даже хотелось поинтересоваться, о чем он говорил. Но вместо этого я судорожно глотнула собственный страх, засевший в горле комком, и кивнула:

— Да, я слушаю…

Он смотрел на меня пристально, как учительница на уроке. «Данилова, ты слышишь, что я говорю? Ау, ты где, Данилова?»

— Тогда почему вы мне не отвечаете?

— А что я должна вам ответить?

— Я только что спросил, выйдете ли вы за меня замуж?

Ничего себе вопрос…

Я была так ошарашена, что даже не сразу ответила:

— Нет. Не выйду.

Он немного помолчал, а потом задал снова глупый вопрос:

— Почему, Саша?

— Потому что это идиотизм, — выдохнула я. — Вы видите меня третий раз в жизни… Я гоже. Мы даже на ты еще не перешли. Вы меня даже не пытались еще обольстить.

— Пытался, — с немым укором посмотрел он на меня.

Нет уж, ни фига не пытались! — обиженно заявила я. — Это нечестно! Так вот сразу — и я должна немедленно согласиться!

— Не немедленно, — пошел он на уступки. — Я не говорю, что прямо сейчас… Но потом, спустя день, два, три, неделю… Вы за меня выйдете замуж?

Вот ведь зануда! От неожиданности я чуть не подпрыгнула на стуле. Ну надо же, как зациклился, в самом деле! Или это особенности «национального олигархизма»? Пришел — увидел — победил… А времени на проявление чувств-с у нас отродясь не было. Деньги надо делать! Да и вообще «вы за меня что, не выйдете замуж? Крутом столько желающих, так что быстрее решайтесь, мадемуазель»…

Конечно, я не была готова к такому ответственному моменту в моей жизни. К тому же мне это скоропалительное предложение показалось унижающим мое человеческое достоинство. Я вскинула голову и посмотрела ему прямо в глаза с дерзким вызовом.

— Нет, не выйду. — сказала я. — Потому что я не желаю быть блажью… А вы сейчас именно блажите.

Я поднялась с места. Он вдруг схватил меня та руку и силой заставил опустится снова на кресло.

— Выслушайте меня. Сашенька, начал он. — Не уходите так. Я уже понял, что некоторой своей поспешностью я вас напугал… Поверьте, я этого не хотел. Давайте поговорим по душам. Хотите, я встану на колени? Только не уходите…

Он снова смотрел с мольбой во взоре» и теперь это меня действительно напугало.

Скорее всего он болен, почему-то пришло мне в голову. Болен какой-нибудь тяжелой формой кататонической шизофрении … В последней стадии! Может быть, у него склонность к навязчивым идеям. Говорят, это бывает. Боже, какую ужасную судьбу Ты мне уготовил! Быть рядом с психом, ночью… Да уж, ничего себе! С одной стороны — какой-то киллер, а перед моими очами распластался псих, за которым этот киллер, возможно, охотится. Дойду ли я сегодня до дома?

Я даже возвела очи к небесам, но небес не увидела. Только белый пластиковый потолок.

— Саша!.. — простонал несчастный и схватил меня за руку.

Так как в нашем тандеме я была единственным здравомыслящим существом, я решила сменить тему. Осторожно высвободив свою руку, я посмотрела в жиденькую кофейную гущу и предложила:

— Давайте погадаем…

Он уставился на меня так, точно это я сейчас несла бред. Потом все-таки решил смириться, тем более что я, дабы не смотреть в его глаза, решительно перевернула чашку на блюдце и целиком сосредоточилась на этой магической чашке.

«Мне кажется, мы крепко влипли», — пропела Земфира из включенного приемника.

— Мне тоже так кажется, — согласилась я с ней.

Он несколько секунд молча смотрел на меня, но потом вздохнул и тоже перевернул свою чашку.

Так мы и сидели друг против друга, разглядывая не очень то чистые донышки. Наконец я решительно изрекла:

— Все. Переворачиваем.

Надо сразу заметить, что я не спец в разных гаданиях, так что грязные разводы ничто моему сердцу не сказали. Я рассматривала полоски и загогулины довольно долго и пристально, но на ум ничего так и не пришло, кроме сравнения моей грядущей жизни с некими мутными и грязными потеками.

Наверное, Райков тоже рассуждал так же, потому что очень печально вздохнул и пробормотал себе под нос:

— Разрази меня гром, если я что-нибудь тут понимаю…

Я решила не падать в грязь липом и предложила ему показать мне чашку. Может быть, у него будущее яснее просматривается?

Он протянул ее мне, наши пальцы на минуту соприкоснулись. Он не спешил убирать свою руку, и прикосновение его было нежным. Самым же ужасным было то, что мне это нравилось. Как будто эта нежность перетекала из его пальцев в мои, а дальше проникала в душу. «Тебе это не нужно, Саша!»

Я покраснела и отдернула руку, сосредоточенно рассматривая райковское будущее.

Предстало оно мне в таких, же, как и у меня, грязных пятнах. Тo есть его тоже ничего хорошего в будущем не ожидало. Эти самые пятна Роршаха определенным образом намекали мне на то, что Райков проведет остаток дней под надежным присмотром психиатра. Впрочем, до этого момента он явно успеет и мою психику довести до болезненного состояния. Поскольку в моем будущем тоже царят нелепые пятна…

— Ну? — поинтересовался он с некоторой интонацией в голосе. — Неужели вы там что-то увидели?

Конечно, я не могла открыть несчастному правду.

— Я вижу, что у вас все будет хорошо. Вас ожидает невиданный успех в делах… Правда, рядом подстерегает и опасность…

Я вдохновенно врала, представляй себя попеременно то сивиллой, то дельфийским оракулом. Он меня слушал, относясь к моим речам почти серьезно. Наконец мое вдохновение иссякло, и я остановилась:

— Все.

Он немного помолчал и спросил:

— Саша, а вы там были?

— Где? — искренне удивилась я.

— В моем будущем?

— Нет! — отрезала я. — Я была в своем будущем. Я человек не жадный и обычно вполне удовлетворена собственным добром…

— Жалко, — грустно сказал он. — Тогда все это нe имеет никакого реального значения.

— Почему это?

— Потому что раз вы не увидели в моем будущем себе, вы вообще ничего не увидели… И все придумали, — усмехнулся он.

Навязчивая идея, подумала я. Бедный парень! В погоне за деньгами явно лишился разума…

— Нам пора, — сказала я, решительно поднимаясь с места. — Моя мама не разрешает мне приходить домой после двенадцати…

Он тоже встал.

Мы пошли к выходу. Я оглянулась на секунду — парень в черной шапочке продолжал сидеть на своем месте. Это меня успокоило. Скорее всего я просто немного заражена психической неустойчивостью моего спутника.

Мы вышли на улицу. Теперь тут было безлюдно, и я невольно поежилась.

— Давайте возьмем такси, — предложил он.

— Пожалуй, стоит, — согласилась с ним на этот раз я.

Уже отъезжая, я увидела гоблина из кафе. Он стоял и смотрел вслед нашей машине.

А я почувствовала, как снова где-то внутри рождается страх — совершенно необъяснимый и все-таки реальный. «Мало ли на этом свете гоблинов, — постаралась успокоиться я. — Если вдуматься, так их в наших городах довольно много… Это мы исчезающий вид, а гоблины исчезать не собираются. Наоборот, активно размножаются… Если каждого бояться, нервная система окончательно пошатнется… В конце концов, может быть, это райковский личный гоблин. Может быть, Райков меня побаивается и специально взял его с собой. А мне об этом говорить не хочет: стыдится…»

Я понимала, что эти доводы никто не сочтет разумными, но мне почти удалось поверить самой себе, тем более что наша машина рванула с места и смутные очертания гоблинской фигуры растворились вдали.

И, тем не менее, мне было неприятно. Я даже обнаружила, что Райков меня держит за руку, удивленно глядя на меня.

Естественно, я возмутилась, руку выдернула и проворчала, что незачем хватать меня за руки в машине. Это неприлично.

— Саша, — укоризненно пробормотал Райков, — вы сами схватились за меня… Мне даже показалось, что вы кого-то испугались…

Я чуть не призналась ему в своих детских страхах, но вовремя одумалась и только мрачно усмехнулась.

«Вот так, — подумала я, глядя, как несутся мне навстречу замерзшие дома и голые деревья. — Оказывается, и у тебя, Саша, не все в порядке с нервами… Мерещится невесть что… Не зря говорится — с кем поведешься, от того и наберешься…»

Мы остановились около моего дома, и только тогда я почувствовала себя спокойно.

— До свидания, — сказала я.

— Саша, я…

Он не уходил, не обращая внимания на мое нетерпение. А я больше всего хотела сейчас вернуться в мой привычный, теплый, уютный мир, где нет роскоши, но… «Есть покой и воля», — отчего-то вспомнилось мне.

Я девушка воспитанная, потому стояла и терпеливо ждала, когда он наконец-то отпустит меня.

Он же не торопился.

— Я бы не хотел, чтобы эта встреча была последней, — наконец выпалил он.

— Может быть, мы встретимся еще, — смилостивилась я. — Если вы наконец поймете, что я не собираюсь выходить замуж. Мне не до этого…

— А до чего?

Боже ты мой, Данилова, и кто тянет тебя всегда за язык! Теперь Райков заинтересовался всерьез моими жизненными планами.

— Это не обсуждается, — сурово проговорила я. — Это уж, простите, мое личное… И мне уже пора Видите, горит окно? Это моя мама, уставшая от мрачных фантазий, которые непременно рождаются в ее голове, стоит только мне где-нибудь задержаться, неуклонно приближается к сердечному приступу.

— О нет, — искренне воскликнул он, — этого никак нельзя допустить!

Склонив голову, он нежно коснулся моей руки губами и быстро пошел прочь.

Я вошла в подъезд и на секунду остановилась у окна.

Его удаляющаяся фигура вызвала у меня жалость. «Бог мой, — подумала я, — как же одиноко и жалко выглядят олигархи, вырвавшиеся на свободу!»

Глава пятая

«Что же со мной вчера было?» — подумала я, проснувшись на следующее утро. За окном ничего не изменилось. Разве что к пасмурному небу прибавилась еще одна напасть — туман. Наверное, этот чертов туман забрался в мою голову: мысли двигались тяжело, и я с огромным трудом заставила себя проснуться. Конечно, если б не настоятельная необходимость отправляться на работу; вряд ли я вообще стала бы вставать…

— Не радует мой взор с утра ваш мир, — вздохнула я. — Но — «рога трубят, копыта роют землю»…

Я встала и долго торчала в ванной, потом начала собираться.

За незатейливыми и привычными делами я почти забыла о вчерашних потрясениях. А вспомнив, даже удивилась самой себе. Надо же, вчера ей сделали предложение, а она не то что спокойна — индифферентна!

— Точно ей ежедневно раз по сто предложения делают, — проворчала я, продолжая думать о себе в третьем лице. — Нахалка…

Предложение руки и сердца мне поступило впервые, что греха таить… Но — я замерла и уставилась в зеркало прямо с зубной щеткой в руках, озаренная светлой мыслью, — первое предложение поступило от олигарха средней руки. Кто станет следующим претендентом?

— Не иначе как нефтяной магнат, — пробормотала я. Рот мой был заполнен зубной пастой, так что вышло, что следующим соискателем будет какой-то там «фефтяной фафнаф»…

Я прополоскала рот, чтобы никак не исказить конечную цель моего поэтапного движения к счастливому браку.

— А потом, — важно проговорила я, невольно выпрямившись, — явится шейх Саудовской Аравии. Или юный король Швеции… Впрочем, в Швеции нет юного короля.

Это меня немного расстроило, правда, ненадолго. Поскольку и я уже не юная дева, двадцать пять лет никак стукнуло…

К тому же я вдруг озадачилась. Будучи человеком от жизни далеким, я не разбиралась в олигархической иерархии. Совершенно не разбиралась! Например, с того в взяла, что нефтяной «фафнаф» стоит на ступеньку выше олигарха? Может быть, я уже упустила возможность породниться с этим самым «фафнафом»?

— Ну уж аравийский шейх точно выше олигарха, — успокоила я свою встревоженную душу. — Так что не все еще в нашей жизни потеряно…

Увы, в это утро уйти от правды мне было трудно, а потому я с сокрушением в сердце все-таки признала тот факт, что мой «фафнаф» Райков вполне может оказаться не только первым, но и последним. Я снова загрустила, поскольку мой шейх, улыбаясь пленительно и грустно, начал медленно таять в зыбкой дымке моего туманного будущего.

— Ну что ж… Значит, такая судьба, — рассудила я, прощаясь с ним. — Последний так последний… Придется смириться с нашей разлукой.

Немедленно вспомнилась песенка Цоя, а вспомнившись, привязалась намертво.

Так я и двигала собой по направлению к работе, периодически напевая строчку «Доброе утро, последний герой», а так как строчка эта возникала внезапно, среди молчания, я постаралась все-таки напевать ее потише, дабы не напугать прохожих.

Я так сосредоточилась, пытаясь удержать рвущиеся из меня песенные строки, что почти у самого входа врезалась в чью-то мощную грудь.

— Простите, — пробормотала я.

Грудь ничего не ответила. Я подняла глаза и столкнулась взглядом с холодным взглядом обладателя этого мощного торса. Он смотрел на меня холодно, но с интересом.

Я отодвинулась и прошла дальше, но на пороге обернулась.

Я его видела, подумала я, рассматривая высокого парня с широкими плечами и короткой стрижкой.

Где я могла его видеть, я еще не поняла, но эта физиономия уже встречалась на моем жизненном пути, и не раз… Причем встречалась она мне активно именно в последнее время.

Он тоже обернулся, но ненадолго. Быстрыми шагами пересек улицу и скрылся в соседней арке.

«Нельзя же быть такой рассеянной, — огорчилась я. — Совсем не могу вспомнить людей, а ведь я его точно где-то встречала!»

Я открыла дверь и тут же увидела розы, ставшие уже привычным атрибутом моего рабочего утра, и Дэна, печально взирающего на розы и на меня. На сей раз розы были белыми. Интересно, подумала я, усаживаясь за стол, какой колор подберет мой дорогой «фафнаф» в следующий раз? Голубые? Я не знала точно, но мне казалось, что цвета роз все-таки ограничены. Правда, недавно я видела хризантемы, выкрашенные в золотой цвет, но это было такое уродство! Надо попросить Райкова, чтобы в случае чего он начал сначала. Пускай он не красит бедные розы в золотой цвет, мало ли какая глупая мысль придет ему в голову… Взбрело же ему с какого-то перепугу на мне жениться?

— Снова розы, — задумчиво проговорил Дэн, глядя при этом почему-то на меня, а не на них.

— Ага, — кивнула я. — Уже надоело… Чувствуешь себя профурсеткой какой-то.

— Почему профурсеткой? — испуганно посмотрел он на меня.

— Потому что ужасно легкомысленно, — заявила я.

— Лег-ко-мыс… Постой, почему? Женщинам всегда дарили цветы…

Так получалось, что Дэн решил Райкова защищать. Вот вам мужская солидарность-то, злорадно отметила я. Друг за друга горой стоят… Вот если бы Вероника вздумала задаривать Дэна розами? Встала бы я на ее защиту?

Впрочем, Вероника все-таки подруга, так что наверняка я бы за нее заступилась. А вот странное поведение Дэна, который не был замечен в дружеских связях с господином Райковым, меня несколько удивило.

— Если женщине неприятен тот, кто эти дурацкие розы ей дарит, никакой радости она не получит! — отрезала я.

— Но ты же не знаешь, кто это…

— Знаю. И поверь, ничего не хочу больше, чем отвязаться от этой личности…

Конечно, я проговорила это слишком уж суровым голосом. Дэн-то тут был ни при чем. Я уже собралась извиниться, заметив, как бедняга помрачнел и насупился, но потом передумала.

С какой стати? И почему он вдруг так переживает за этого несносного «фафнафа»? Когда этот Райков успел подкупить человека, которого я уже начала считать своим другом?

— Человек, который приносит розы, любит тебя, — сказал Дэн.

Я не выдержала.

— Давай сменим тему, — стиснув зубы, холодно проговорила я.

Он встал, взял сигареты и вышел на улицу. А я осталась одна, поскольку охранник дремал в углу, не обращая на нас внимания, и никого не было — только Дэнова «Полянка». Мне стало так грустно, что я испытала настойчивую необходимость воспользоваться этой самой «Полянкой» немедленно.

Я бы это непременно сделала, но дверь распахнулась как раз в тот момент, когда я шагнула к «Полянке». Я застыла.

На пороге стоял Райков собственной персоной, и выглядел он грустным и подавленным.

— Доброе утро, Саша, — сказал он.

— Доброе утро, — согласилась я, хотя и считала, что утро-то совсем не доброе…

— Мы вчера нс договорили.

— О чем? — удивленно вскинула я брови.

— Не знаю, — усмехнулся он. — Но у меня отчего-то такое чувство, что нам необходимо обо всем поговорить… Может быть, я слишком быстро сделал тебе предложение?

— Может быть, — согласилась я. — Я еще слишком молода, чтобы думать о замужестве. Мне кажется, что я созрею для этого вопроса годам к сорока…

— До твоих сорока лет мы вполне успеем наговориться, — рассмеялся он.

— Ну… Я тоже так думаю, — кивнула я. — Только один вопрос меня серьезно беспокоит… Что же мы будем делать потом? После сорока лет?

Он немного помолчал, а потом неожиданно рассмеялся:

— И в самом деле… Найдем чем заняться!

— Например, будем в оперу ходить, — сказала я и поймала себя на мысли, что сейчас Райков мне почти симпатичен. С этим надо бороться, напомнила я себе, но в данный момент заниматься борьбой мне не хотелось.

Я и так умудрилась поссориться с Дэном, надо бы остановиться на время!

— Я хотел сегодня пригласить тебя в свои владения, — сказал он. — Честное слово, Саша, я постараюсь, чтобы тебе было весело!

Он так испуганно и торопливо проговорил последние слова, что я даже растрогалась.

— А потом я отвезу тебя домой… Сашенька, тебе нечего бояться!

— Я и не боюсь, — сказала я. — Чего мне бояться?

В тот момент я и в самом деле не боялась. Мне вообще свойственно легкомыслие, что греха таить, и думать я привыкла постфактум… Не скажу, что это свойство я считала оригинальным. Судя по моим наблюдениям, большинство людей, с которыми мне приходилось сталкиваться в моей жизни, отличались точно таким же странным «пофигизмом». Потом-то меня, конечно, начали посещать здравые мысли. Стоило только двери закрыться за моим поклонником, как пришла первая: а во что ты оденешься? Я вспомнила, что есть у меня чудесный костюмчик, вполне подобающий для посещения «высшего общества». Скромный, подчеркивающий мою нищую интеллигентность. Дальше почему-то в моей голове появились устрицы, и сразу последовал приступ легкой тошноты, с которым, впрочем, я справилась. Третьей мыслью было что-то про «бандитов», которые в моей голове были прочно связаны с олигархами, но я тут же вспомнила, что Райков нетипичный. После рассуждения на тему этой его нетипичности в душу закрались подозрения, что он все-таки не олигарх. Нельзя сказать, что я по этому поводу расстроилась, наоборот, я даже немного повеселела и принялась расхаживать по залам, по привычке гадая о своей судьбе по веденеевским стожкам, благо теперь я знала точно, сколько их там.

Дэн читал книгу и делал это так демонстративно. что я заподозрила неладное. Мне даже почудилось, что он на меня обиделся. Он так выразительно игнорировал мое присутствие, что я начала подумывать, не стукнуть ли его по голове чем-нибудь тяжелым.

Я прошла еще несколько раз мимо него, но он по-прежнему не реагировал. Только когда я остановилась прямо перед его носом, он поднял глаза и тихо пропел:

— «За нашим бокалом сидят олигархи и девушек наших ведут в кабинет»…

— Не остроумно, — хмыкнула я. — Кроме того, я не ваша девушка, сэр…

— Между прочим, я бы все-таки советовал тебе держаться подальше от криминалитета, — заявил он, нахально улыбаясь. — Никаких приятностей тебя в будущем не ожидает…

— Райков не криминалитет, — обиделась я. — У него мама учительница…

— Сколько известно случаев, когда у вполне приличных родителей рождались дети-преступники, — заметил он.

— Райков не похож на преступника…

— Ну да! — рассмеялся он. — Просто однажды Витя Райков купил грязную картофелину за десять копеек и помыл ее. Потом он продал чистую картофелину за двадцать копеек, купил две грязные картофелины и тоже помыл и продал… Ты веришь в эти сказки, дорогая?

— Нет, — призналась я. — Но я же не могу обижать человека, который не сделал мне ничего плохого…

— Пока не сделал, — серьезно сказал он и взял меня за руку.

Потом он долго и пристально смотрел в мои глаза, и я даже смутилась, попыталась вырвать свою руку, но он не отпускал — напротив, сжал крепче.

— Я боюсь за тебя, когда этот тип оказывается рядом, — проговорил он. — Я ему не доверяю…

Вот еще новости! Конечно, приятно, что я кому-то небезразлична. Но возникает вопрос: с какой стати?

— Вообще-то я взрослая, — нахмурилась я. — И могу за себя постоять…

— Мне кажется, что ты просто не отдаешь себе отчета, какая пропасть между тобой и Райковым, — сказал он. — Пытаясь перепрыгнуть через эту пропасть, рискуешь оказаться на дне. Со сломанной шеей.

— Я не собираюсь ломать себе шею, — сказала я в ответ. — И про эту пропасть знаю… Так, что можешь не беспокоиться за меня. Все будет хорошо…

Он вздохнул, посмотрел на меня с жалостью, как на больного человека, и выпустил мою руку.

— Лучше бы ты послала этого типа подальше, — проговорил он. — Не нужен он тебе…

— Странный ты, Дэн, — вздохнула я. — Го ты заступаешься за Райкова, то мешаешь его с грязью… Тебя слушать — точно сумасшествие гарантировано.

— Когда это я заступался за твоего Райкова? — удивился он.

— А с розами?

— Я думаю, их тебе приносит не Райков, — тихо сказал он.

— Ну да… Кто же тогда?

Он ничего не сказал. Только грустно усмехнулся.

Настроение совсем испортилось. Я попыталась найти объяснение своему поступку, но, сколько ни старалась, у меня ничего не получилось. Или я просто не хотела сама себе признаться в том, что Райков этот мне отчего-то стал интересен?

Иначе как еще объяснить мое согласие попутешествовать по его любимым местам?

Я ушла домой пораньше, препоручив заботу о сохранности экспонатов охраннику. Райков должен был заехать за мной в восемь вечера, поэтому я быстро вымыла голову. Включила фен и вспомнила, что не погладила свой вечерний туалет.

— Вот глупость, — проворчала я, положила фен и занялась глаженьем. Собиралась я одеться в «английском стиле». Для этой цели у меня все наличествовало. Была клетчатая юбка, которую я в шутку именовала «килтом», ибо она и в самом деле напоминала килт. Яркая зеленая клетка мирно уживалась с красной, а в дополнение к ним мастер-текстильщик запустил на полотно еще и мелкие желтые клеточки. К этому великолепию полагались еще белая блузка с кружевным воротничком и черный свитерок, именуемый мамой странно и загадочно — «перпенденчик».

Пока я гладила, мой брошенный фен от обиды начал шипеть и исторгать мерзкий запах горелой пластмассы. Запах заставил меня остановиться, ибо я совершенно к тому моменту о фене забыла, сосредоточившись целиком на своем обмундировании. Я с подозрением посмотрела на утюг и выключила его. Запах не исчез, а напротив усилился. К тому же комната начала наполняться дымом. Так как гладила я в маминой комнате, то испугалась сначала не столько пожара и своей возможной гибели, сколько последствий в виде маминого гнева.

Я тревожно огляделась, пытаясь определить, что является причиной гадкого запаха, и остолбенела. Под забытым феном мирно дымилась мамина любимая салфетка.

— О нет, — прошептала я, выключая фен и убирая его подальше.

Поздно. Салфетка почернела и съежилась, и я осознала, что спасти ее уже не удастся.

Я открыла форточку, чтобы запах горелой салфетки выветрился. Волосам моим, увы, было суждено остаться мокрыми.

— Это знак свыше, — проговорила я, рассматривая свои буйные рыжие кудри, которые и не собирались высохнуть быстро. — Может быть, это знак свыше… Незачем мне идти с Райковым…

До его появления оставалось чуть больше часа.

Конечно, я могла бы высушить волосы над газом, но, вспомнив про загоревшийся так некстати фен, остановилась.

«Не хватало еще остаться с лысой башкой, — хмыкнула я. — Видно, богам не угоден наш с Райковым тандем…»

Подумав, я решила вообще все вручить в руки этих самых неведомых богов, спаливших мой несчастный фен. Дело, несомненно, было рискованным. Судя по их отношению к маминой любимой салфеточке, они особенной симпатии к нам не испытывали, и спорить с ними было опасно.

Высохнут волосы — пойду, а ежели не высохнут… Так тому и быть, заключила я и отправилась на кухню, где с некоторой опаской, памятуя о странном поведении огненных богов, все-таки сварила себе кофе. После чего устроилась в кресле и принялась думать.

Думала я долго и, в конце концов, признала это занятие бестолковым. У меня и так с мыслительным процессом проблемы. Мама говорит, что мне его вполне заменяет воображение, a oт paccтройства остатки моих мыслей и вовсе растерялись и принялись хаотично бродить туда-сюда. Кофе безнадежно остыл, поскольку я увлеченно следила, как мысли разгуливают внутри головы все из-за воображения, конечно. Оно тут же представило мне мои мысли в виде червячков с маленькими ножками и ручками, и я почти забыла, о чем собиралась думать, так увлеклась «наблюдениями».

Потом я все-таки сосредоточилась и вспомнила, что меня интересовал Райков. Конечно, мне не нравилось, что я начала ему симпатизировать и пыталась его всячески оправдать — даже решила, что он все-таки не похож на олигарха, а значит, вряд ли имеет какое-то к ним отношение.

«Так, бизнесмен, — пробормотала я. — Мало ли на белом свете простых бизнесменов. С чего я вообще взяла, что он какой-то там «фафнаф»? Он на концерт вообще без машины явился…»

Я почти успокоилась и включила телевизор.

Волосы у меня высохли, но не настолько, чтобы можно было выйти на улицу.

По телевизору, как всегда, показывали рекламу, и какая-то особа в кокетливом передничке, дико вращая глазами, загадочно пропела, глядя прямо на меня:

— А для сексуальной окраски рождественские колбаски…

Эти странные «колбаски для сексуальной окраски» отвлекли меня от основного предмета моих размышлений. Как человек, занятый литературным трудом, я невольно попыталась вникнуть в данный словесный образ обнаружила нечто кошмарное в своем невольном видении. С одной стороны, это было крутое «порно», а с другой — фильм ужасов. Девицы же на экране продолжали извиваться и громко настаивали на «окраске рождественских колбасок», и я невольно уставилась на экран, пытаясь понять, что же они все-таки имеют в виду. Может быть, это я такая испорченная девица?

Когда я всмотрелась, то невольно вздохнула. Вакханалия с этими идиотскими колбасками происходила в райковском ресторане! То есть именно Райков являлся основным заказчиком данной рекламы.

Некоторое время я старательно пыталась найти ему оправдание, но неумолимый Фрейд настаивал на том, что я связалась с сексуальным маньяком, в фантазиях которого преобладают садистские образы, такие как «отрезанные гениталии, положенные на тарелку».

Брр… Этак и до безумия недалеко. Вот и сбудется «кофейное гадание» с пятнами Роршаха.

— Нет уж, постараемся сопротивляться…

Я разогрела чайник и заварила себе кофе. Настроение теперь было напряженным, и идти мне никуда уже нс хотелось. Чтобы немного расслабиться, я включила музыку. Меня всегда успокаивает Гребенщиков. Знаю, что многие граждане его терпеть не могут, но это их проблемы…

«Сарданапал — надменный азиат», — пела я вместе с ним, и отчего-то образ Сарданапала страннейшим образом слился воедино с моим Райковым, хотя и не был он похож на этого Сарданапала. Хотя как знать? Я же никогда не имела счастья лицезреть Сарданапала. Вообще я слишком много о нем думаю, о Райкове. Вряд ли эта фигура судьбоносная в моей жизни.

— Нельзя так зависеть от случайных встреч, — прошептала я, закуривая. — Мало ли кого нелегкая принесет…

Постепеннo я успокоилась.

Когда спустя полчаса в дверь позвонили, я была уже совершенно спокойна. Тем более, что на этот раз была уверена, что за дверью стоит Райков, к которому я уже начала привыкать.

— Я никуда не пойду, — сообщила я сразу. — У меня волосы не высохли, а фен я сожгла…

Он только пожал плечами и улыбнулся:

— Хорошо. Желание дамы — закон.

— Никакая я тебе не дама, — проворчала я. — И закон получается не мои, а фена… Я же его не нарочно сожгла.

— Ладно. — Он покорно наклонил голову. — Но все равно даже желания твоего фена для меня закон. Может быть, я все-таки войду?

— Входи, — посторонилась я. — Раз уж я испортила тебе вечер, придется мне напоить тебя кофе.

— Да уж придется, — рассмеялся он.

И снял куртку.

— Кофе только растворимый, — предупредила я. — И простой «Нескафе». Никакой не «голд». И не «амбассадор».

— Догадываюсь.

— Мы же не олигархи какие…

— Вообще-то я тоже не олигарх, — признался он. — И никак не пойму, почему ты меня называешь все время олигархом. Выдаешь желаемое за действительное?

Ага, он у нас еще острит! Я решила не реагировать. В конце концов, я — представительница интеллигенции. Надо быть выше…

Я сделала кофе, достала печенье и даже нашла конфеты. «Мятные».

— Вина нет, — мрачно сообщила я. — Водки тоже…

— Жаль, — огорчился он. — Может быть, сходить?

— Нет уж, — сказала я, испугавшись, что он и в самом деле пойдет за водкой. И тогда мне уже не отвертеться… Напьется и начнет приставать прямо на моей территории.

— Ладно, удовлетворимся кофе… — произнес он.

Мы некоторое время молча пили кофе. Он меня разглядывал и улыбался, а я краснела, бледнела и бесилась. «Господи, — тоскливо думала я, — и почему каждый раз, когда мне хочется выглядеть умной и независимой, выходит все наоборот?» Я почти не сомневалась в том, что вам у меня сейчас совсем даже не умный. Идиотский у меня вид. И краснею я вечно некстати.

— Я поставлю музыку, — предложила я. И, нс дожидаясь его согласия, вскочила и бросилась к компьютеру. Он же у меня, бедненький, на все руки от скуки… Только кухонным комбайном еще не был.

Включила я первое, что попалось под руку. А это оказался саундтрек к «Черной кошке, белому коту».

«И очень даже хорошо, — обрадовалась я. — Бреговича этот попсовый тип долго не вынесет».

Я, правда, вспомнила про Рахманинова, но тут же успокоила себя — Рахманинов все-таки ближе и понятнее.

Так и вернулась на кухню под сербско-цыганские песни. И уселась напротив него. Настроение у меня мгновенно улучшилось.

И тут он меня снова удивил.

— А фильма у тебя нет? — спросил он, глядя в мои глаза с легкой насмешливой улыбкой.

— Какого фильма? — невинно поинтересовалась я.

— Кустурицы, — ответил он. — «Черная кошка, белый кот»…

Наверное, я не смогла скрыть потрясения. Потому что он рассмеялся.

— Саша, — сказал он, — может быть, хватит меня проверять? Я нормальный. Такой же, как и ты. Если я занимаюсь бизнесом — вовсе это не означает, что я какой-то придурок. Так вышло… Скажем так, мне были нужны деньги. Вот и все…

— Ага, — кивнула я. — Ты купил грязную картошку за пять копеек. Помыл ее и продал за десять копеек. На эти деньги ты купил две грязные картофелины, помыл их… И так далее. Я знаю эти сказки.

— Картофеля в моей практике не было, — признался он. И чем я занимался, давай не будем вспоминать… Тогда мне это казалось единственным выходом. Кстати я не люблю человека, который помог мне встать на ноги. Но сейчас даже к нему отношусь более терпимо. В конце концов, каждый сам отвечает за своя грехи. Я не могу его судить — сам такой же, как он… Но теперь все будет по-другому, Саша!

— Только не надо мне исповедоваться! — взмолилась я. — Я не священник.

— Я как-то и не собирался, — покачал он головой, — я вообще бы предпочел, чтобы мое прошлое тебя не касалось. Умножающий знание — умножает печаль.

Мы снова замолчали Как говорит мама, «тихий ангел пролетел». За двадцать минут у нас в комнате скопилась целая стая тихих ангелов.

— Знаешь, — сказала я наконец, первой нарушив святость тишины, — деньги мне тоже нужны. И еще они нужны детям. Старикам. Тебе не мерзко oт тогo, что ты имеешь в избытке то, чего многие не имеют вообще?

— Но это уже не моя вина, — поднял он высоко и возмущенно брови. — Я ведь плачу налоги. А куда они потом деваются, спрашивай не у меня. Я работаю, Саша, давай вообще не будем говорить на эту тему. Я знаю все, что ты мне скажешь. И ты догадываешься, что могу сказать тебе я. Я не ангел. И никогда им не был. Скорее всего уже не получится им стать. Но законы установил не я.

— Как в сказке, — мрачно усмехнулась я. — Все учились, но ты почему-то оказался первым учеником.

— Не первым, увы, — развел он руками. — И рад бы, но для того, чтобы быть первым, надо стать Окончательным подонком. Так что я не очень-то богат. И врагов отчего-то пока больше, чем средств к существованию… — Он оглянулся и вдруг попросил: — Саш, давай лучше потанцуем? Пожалуйста…

Я посмотрела на него и поняла, что наш разговор ему на самом деле причиняет боль. Странный он все-таки тип… Рефлексирующие интеллигенты для меня, право, не в новинку.

Но вот рефлексию у бизнесмена я наблюдала первый раз в своей жизни.

Может, и в самом деле бизнесмены тоже люди?

Оказалось, что и с танцами у него все в порядке. Он кружил меня по комнате и окончательно стал похож на расшалившегося мальчишку. У него оказалось нормальное чувство ритма, даже лучше, чем у меня. Во всяком случае, ноги ему оттаптывала именно я, а не наоборот.

Наверное, ему это так надоело, что он поднял меня на руки.

— Ты меня уронишь, — испугалась я.

— Никогда, — покачал он головой, серьезно глядя в мои глаза. — Я никогда тебя не уроню. И мне кажется, я сам нс упаду, пока держу тебя в руках…

Его губы оказались в такой опасной близости к моим, что я невольно зажмурилась. Больше всего меня испугало, что я была согласна с тем, что неминуемо должно произойти. Более того, я этого — там, внутри себя, ждала.

— Не надо, — попросила я.

Он вздохнул и опустил меня на пол.

— Как скажешь, — проговорил он. — Как скажешь и когда скажешь…

Я испытывала такую неловкость, что снова разозлилась па себя и на него.

— Мы слишком разные…

— Да, — усмехнулся он. — Мы разные… Музыку любим одну и ту же. Фильмы смотрим одинаковые… Даже матери у нас обе — училки. А мы вот чего-то такие разные, что общий язык найти не можем…

— Дело в деньгах…

— А еще говорят, что это человек со средствами высокомерен и неучтив… Все наоборот, Сашенька. В нашем отдельном случае снобизмом отличаешься именно ты.

Он стоял, прикусив нижнюю губу, и я вдруг поняла, как ему тяжело. Он вообще везде чужой. И тянется ко мне именно потому, что пытается хоть где-то найти понимание.

Этакий вот тип. «Свой среди чужих, чужой среди своих…»

— Витя, — сказала я, дотрагиваясь до его руки, — нет у меня никакого снобизма… Просто мне нужно время. Понимаешь? Я не могу так сразу тебя понять до конца. А когда я кого-то не могу понять, мне трудно. Ты странный. Как зебра… Слишком много полосок. У меня от их изобилия в глазах рябит, и я не могу определиться… Только не обижайся на меня, пожалуйста…

— Ладно, — усмехнулся он, поднимая глаза. — Забыли… Можешь еще разок.

И тогда я сделала страшную глупость.

Подошла к нему и положила руки ему на плечи. А потом легонько поцеловала.

— Так тебе лучше? — спросила я, отодвигаясь.

— Да, — сказал он, отчаянно краснея. И теперь он был похож на встрепанного воробья. Или на мальчишку с нашей улицы, который давным-давно, лет десять назад, поцеловал меня и убежал, чтобы я не увидела, как он сам боится своей смелости… Райков сейчас был страшно на него похож. Юного и растерянного.

«Фу! — подумала я, досадуя на свою внезапно явившуюся нежность. — Глупо, право, Саша… И сцена дурацкая. Как в женском романе».

Он стоял и смотрел на меня с улыбкой. Как будто невольно подслушал мои мысли — и почувствовал мою эту гадкую нежность.

А я смотрела на него, стараясь спрятать эти мысли поглубже, но что я могла поделать с новым вопросом — как бы я к нему отнеслась, будь он, например, художником, или музыкантом, или программистом?

«Мне было бы легче, — призналась я себе. — Тогда мы были бы из одного мира…»

Но в том-то и дело, что сейчас мне хотелось, чтобы свершилось чудо и он перешел эту хрупкую границу, как Мерлин, и оказался рядом со мной. В моем измерении.

Потому что в его измерение я переходить не хотела!

Глава шестая

Любовь… Тоже мне — любовь. Я шла по улице, уже насупившейся от предчувствия скорой зимы. Солнце даже и нс думало высунуть нос из серого облака, и от этого настроение у меня было самым паршивым.

Остановившись у знакомого подъезда, я закрыла глаза и сказала себе:

— Улыбка, мэм… Маленький, но достоверный «чи-и-из»…

Улыбку собственную я, конечно, увидеть не могла. Только догадывалась, что она у меня малоубедительная.

А Марья Васильевна подтвердила мои догадки полностью.

— Что-то случилось? — спросила она тревожно сразу после моего «фирменного приветствия».

— Нет, — покачала я головой, пряча взгляд.

Она кивнула, делая вид, что верит мне.

— Чаю успеешь попить? — спросила она. — Я ватрушки испекла.

Я посмотрела на часы. Времени оставалось очень мало, но так хотелось просто посидеть рядом с моей любимой «бабушкой», окунуться в наш прежний мир — потому что там. там, там…

— Я успею, — сказала я.

Даже если опоздаю — плевать.

Мне гораздо важнее побыть сейчас здесь. Отдать кому-то немного тепла и получить взамен вместе с ответным теплом мудрость и доброту. Кто еще может исправить меня на правильную стезю, как бабушка?

Аромат свежеиспеченных ватрушек был восхитителен и дарил иллюзию покоя. Марья Васильевна разлила чай по стаканам в архаичных подстаканниках, от которых пахло детством, и уселась напротив меня, подперев щеку рукой.

— Ну, что с тобой приключилось?

— Названия нс подберу, — сказала я. — Странное чувство. Вроде любви. Хотя мне бы не хотелось, чтобы я любила этого человека.

— Почему? — удивилась она. — Это плохой человек?

— Вряд ли он плохой, — покачала я головой, задумавшись, как бы ей объяснить, кто такой Райков. — Просто мне кажется, что мы с ним друг для друга не созданы.

— Это же не тебе судить, — нахмурилась моя Марья Васильевна. — Это уж Богу предоставь.

— Я не уверена, что наш с ним тандем состоялся по Божьей воле, — засмеялась я.

— Мне кажется, людей сводит друг с другом именно Господь, — задумчиво сказала Марья Васильевна. — Для чего? Не знаю… Для каждого, как ты изволила выразиться, «тандема* собственная цель. Может быть, вдвоем теплее пережить зиму?

— Но я ему не пара! — возразила я.

— Он на другом полюсе? — поинтересовалась Марья Васильевна. — Вы с ним настолько разные, что не можете разговаривать?

— Нет, разговаривать-то мы как раз можем. И долго… Но он богат. А я…

— Деточка, — улыбнулась она, — ты в детстве какие книжки читала? Неужели ты не удосужилась почитать книги сестер Бронте?

— Марья Васильевна! — округлила я глаза. — Он же не английский аристократ! Он новорусский!

— Ты тоже, к моему огромному сожалению, мало походишь на Джен Эйр, — возразила моя собеседница. — Так что получается, вы друг друга стоите…

— Нет уж, — решительно сказала я. — Каждый должен быть рядом с человеком, подходящим ему.

— А я-то, дура старая, думала, что надобно быть рядом с любимым человеком, — вздохнула она. — Пусть даже человек этот совсем «неподходящий», как вы изволили выразиться, юная леди. А чем этот ваш «новорусский» господин так вам приглянулся, что у вас настроение испортилось?

— Вот потому-то испортилось, что… Он какой-то не такой.

— Не такой, каким ты его хотела бы видеть?

— Ну да. Он странный. Даже внешне он больше похож на нормального программиста. И музыку любит. Не дурацкую. Не «гоп-стоп» этот невыносимый… Поэтому я не могу прогнать его и спокойненько закрыть дверь.

— А что он любит?

— Брамса, — вздохнула я. — Его мама раньше была учительницей музыки.

— Получается очень даже симпатичный парнишка, улыбнулась Марья Васильевна. — Как я поняла, единственный его недостаток — это то, что он зарабатывает деньги…

— В общем, да…

— Ты хотела бы всю жизнь провести в вечных поисках подработки и в размышлениях, где же раздобыть двести рэ, чтобы дотянуть до зарплаты.

— Не совсем так, — сказала я. — Я все-таки надеюсь, что когда-нибудь я смогу печататься…

— То есть ты тоже хочешь зарабатывать.

— Ну конечно! Но ведь это же не ресторан с казино!

— А он владеет рестораном? И казино?

— Кажется…

— Это плохо, — нахмурилась Марья Васильевна. — Нельзя зарабатывать на низменных инстинктах толпы. Нельзя развивать в человеке отрицательные качества в угоду собственному кошельку. Я думаю, тебе надо прекратить встречаться с этим человеком!

Странное дело, я возмутилась! Мне так стало обидно за Райкова — я даже почувствовала, как мои щеки стали горячими.

— Вот уж это его дело, как ему зарабатывать! И никто не виноват, что у нас самое распространенное желание — это как раз пожрать и поиграть!

Выпалив эти слова, я сама испугалась. Не обидела ли я мою дорогую Марью Васильевну своими словами? Я осторожно подняла глаза: моя бабушка сидела и лукаво улыбалась, рассматривая меня с интересом.

— Да, Сашенька, — сказала она. — Похоже, ты в опасном положении… Мне кажется, что тебе этот человек совсем небезразличен… Так что придется нам с тобой смириться с его странным интересом к ресторанному делу.

— Почему это?

— Мне показалось, что ты его… любишь, — сказала она, убирая мои волосы со лба. — А когда любишь, всякие там глупости волнуют куда меньше, чем настоящее. Но это уже потом. Позже. Когда сама становишься умнее… — Она помолчала немного, а потом сказала: — Жил когда-то очень давно в городе Муроме некий князь. Звали его Петр. Однажды он встретил простую девушку Февронию… И так полюбил ее, что жизнь без нее показалась ему тьмой беспросветной. Решил он на ней жениться, но бояре возмутились и начали чинить им препятствия… Так достали, говоря современным языком, что пришлось им уехать из Мурома… Знаешь, какие глупые были эти бояре? Разве можно было вставать против Бога? Если человек полюбил кого-то — это по воле Божией… Главное — этот дар сберечь и помнить: не всякому человеку он лается… Так что, Сашенька, береги его, дар этот… И помни — одной быть холодно. И если без любви выйти замуж — все равно холодно… Может, даже еще холоднее…

Она вздохнула грустно, как будто у нее была своя тайна, тщательно скрытая от чужих глаз. Даже от моих…

Несмотря на то, что мне по-детски хотелось узнать, что же кроется за ее словами и особенно за этим нот вздохом, я сдержала неуемное любопытство.

Человек расскажет сам, если захочет. Когда захочет. А терзать-то зачем?

— Действие второе, акт первый. «Девочка и олигарх». На сцене те же лица, — проворковала Вероника, откидываясь на спинку кресла.

В руке у нее дымилась сигарета, а на столике торчал высокомерный бокал с вином. Утонченный, как сама Вероника.

— Он нс олигарх, — вступилась я за Райкова.

— Она уже находит в нем хорошие стороны, — улыбнулась Вероника Дэну. Дэн только пожал плечами, глядя на меня хмуро, и отпил из своего бокала глоток.

Мы отмечали окончание выставки. Настроение было грустное, поскольку…

— Из нас троих выставка принесла пользу лишь Сашке, — печалилась Вероника. — Она хоть Райкова нашла… А мы с тобой, Дэн, ничего не обрели… И Сашка даже не почесалась сбагрить наши работы этому своему аманту за один поцелуй…

«Ничего себе! — подумала я. — Что я, продажная женщина?»

Не удержавшись, я задала этот вопрос им вслух.

— Почему продажная? — удивилась Вероника. — Я же не прошу тебя, как Клеопатру, ценой двух работ продать Райкову ночь свою…

— Ага, хмыкнула я. — Значит, ваши работы смерти подобны… Источаю яд, так сказать… А я должна отдать свою невинность первому встречному, чтобы вам было на что жить некоторое время… Совсем малое, потому что Вероника немедленно все растранжирит в ближайшем «секонде», а Дэн купит новый ящик для раскрашивания…

— Вот так, Дэн, — насмешливо протянула Вероника. — Деньги все-таки портят людей. Нашла Сашка благодаря нам Райкова, и мы ей стали не нужны…

— При чем тут Райков? — возмутилась я. — Я вообще ничего не находила! Только свою тысячу. Рублей, а не баксов…

- Ты краснеешь, холодно заметила Вероника. — Ты совершенно бессовестно краснеешь при упоминании райковского имени.

— Не поминай его всуе, — лениво протянул Дэн. — Особенно на ночь глядя… Не приведи Господь увидеть эту рожу во сне…

— И чего ты такой злой, Дэн? — взвилась я. — Он конкретно тебе сделал что-нибудь плохое?

— Воздух вокруг отравил, — не унимался он.

— Зануда! — заорала я.

— Слушайте, вы, прекратите? — не выдержала Вероника. — Вы меня уже оба достали! Пришел человек вина выпить в покое и тишине, так нет же… Начались разборки на тему «Райков и его место в ползунном мире»! Совести у вас нет…

— Ты сама завела этот разговор, — напомнила я.

— Откуда же я могла знать, что тема окажется для вас такой животрепещущей? — передернула она плечиком. — Такая забавная история, право … Я вообще хотела пошутить. Жаль, чтo твой ум нацелен на триллеры. Вот ты и превращаешь комедию положении в шекспировскую трагедию. Собственно, это я и хотела тебе сказать. Относись к происходящему позитивно. Тогда все станет простым и понятным. Голубым и зеленым …

— И даже Райков в весенний день возмечтает быть березкой, — тут же вставил реплику Дэн и противно засмеялся, бесконечно довольный своей кретинской шуткой.

Я метнула в него молнию, но она явно нс долетела, поскольку он продолжал усмехаться, глядя на меня с совершенно непонятной злостью.

— Еще слово про этого Райкова — и я вас убью, — пригрозила Вероника. — С виду умные ребята, обремененные интеллектом. А ведете себя как парочка детей. И вообще, раз вам теперь не о чем больше говорить, я умываю руки…

— Нам есть о чем говорить, — сказала я. — Полно тем… Это Дэн помешался на…

— Нет! — закричала Вероника. — Еще раз вы упомянете этого типа — и кому-то нс жить на белом свете! Не важно, кто это будет. Возможно, потом я буду переживать.

Она встала и включила мой «виртуальный проигрыватель».

Попала она как раз на композицию из «Черной кошки».

— Класс! — закричала она. — И всех ваших «бизнесменов-патриотов» прямиком по Дунаю!

Надо сказать, ее веселье было заразительно. Мы тут же вообразили себя сербскими цыганами, и нам стало весело. Про Райкова все дружно забыли, кроме меня. Я вдруг подумала, что ему нет места на нашем празднике. И мне стало его жалко…

Я вспомнила его таким, каким увидела последний раз. Такой растерянный, как мальчишка.

Может быть, он и в самом деле зависит от меня?

Я села на краешек сюда, глядя в окно. Гам царствовала стужа, и где-то там был несчастный Райков… Странный «олигарх», которому хотелось оказаться в нашем мире. Потому что у нас было теплее…

Вероника оказалась рядом со мной. Обняв меня за плечи, она прошептала:

Все будет хорошо, Сашка. Перестань забивать себе голову… Вложи все в руки Бoгa. Неужели ты думаешь, Он сделает плохо?

— Иногда что-то зависит и от нас, — проговорила я, наблюдая, как ветер играет с пластиковым пакетом. — Но разве поймешь, когда наступает у этот момент?

Она ничего не сказала, только обняла меня покрепче.

А Дэн, поняв, что веселье у нас иссякло, только вздохнул. Мне показалось, что он хотел что-то сказать, но сдержался.

Сел на свое место и взял пустой стакан, рассматривая его со всех сторон. В голову пришла тоскливая мысль, что я теперь, как Райков, чужая среди своих. Я понимала, что они меня любят и не хотят мне зла. Но… Они теперь смотрели на меня другими глазами. Мне даже почудилось, что в Вероникиных глазах легко прочила кается жалости Я долго смотрела на нее, пытаясь убелить себя в том, что мне это только показалось.

Она поймала мой взгляд и слегка улыбнулась.

— Честное слово, Сашка, все будет хорошо, — тихо проговорила она, и я кивнула.

Так и есть… Эту фразу Вероника всегда произносила, когда я оказывалась в неприятном положении. Значит, и теперь она так ко мне относится.

Как к человеку, попавшему в переплет.

От выпитого вина я немного захмелела. Все вокруг подернулось зыбкой дымкой, и мои друзья стали расплывчатыми и какими-то неземными. Как бы тенями, подумала я, наблюдая, как Вероника плывет среди серого тумана, и Дэн тоже, хотя и улыбается немного удивленно, вскинув брови и глядя на меня.

Сейчас я их любила. Они были мне понятны. Они были родными. Несмотря ни на что. Даже их отношение ко мне я понимала, потому что сама была такой же. И вообще, мы-то плавали вместе, в одном тумане. А Райков плавал где-то далеко, и вокруг него было слишком много блеска, чтобы его полеты были натуральными и счастливыми. Кто-то из великих сказал, что золото слишком тяжело для души. Не помню кто, но это и не важно. Может быть, это просто само пришло мне в голову.

Золото — тяжело — для души.

Я прикрыла глаза и вспомнила эту несносную певицу… и ту деву, что бросилась в объятия Райкова. Вернее, попробовала его бросить в свои объятия. И почему-то мне их тоже стало жалко, я почти угадала, что им тоже хочется летать, но и с золотом своим они расстаться никак не могут, и все это такая чушь…

— Боже ты мой, какая чушь! — не выдержала я и вздохнула.

Мои расплывчатые друзья разом вернулись на грешную землю и уставились на меня.

— О чем ты?

— Я вспомнила… Недавно я где-то слышала, что только деньги могут сделать человека свободным. Какая, право, это чушь, — меланхолично сказала я. — Только полный идиот мог это придумать… Или тот, кто хочет выглядеть свободным, на самом деле таковым не являясь.

— Боже! — простонала Вероника. — Опять о Райкове… Ты, Александрина, точно стала несвободна. Днями и ночами ты размышляешь об этом типе. Ты даже забыла, что есть на свете что-то еще. Куда более важное, чем твой пресловутый Райков!

— Неправда это, — возразила я не очень уверенно. — Я думаю о многом. В данном случае я вовсе не о нем говорила. Я о полетах души…

— У тебя все полеты души направлены к Райкову! — выкрикнула Вероника.

Я ничего ей не ответила. Не потому, что это было правдой. Потому, что я принялась размышлять, куда направлены полеты моей души. А Дэн воспринял мое молчание неадекватно. Он сполз со своего кресла, опустившись прямо на пол передо мной, взял мои руки в свои и долго таращился мне в глаза. Молча.

Потом тихо спросил:

— Саша! Неужели это… правда?

Я только пожала плечами:

— Может быть, это так выглядит со стороны. Не знаю, Дэн.

Он, резко поднявшись, пошел к выходу.

— Ты куда, Дэн? — спросила Вероника.

Он молча отмахнулся, надел свою куртку и хлопнул дверью.

— Что это с ним? — спросила я, ошарашенная его поведением.

— Ничего особенного, — ответила Вероника. — Ничего особенного, детка… Просто он влюблен.

— А-а, — протянула я, искренне ему сочувствуя. — А она?

— Кто — она?

— Та, в кого он влюблен, — пояснила я своей непонятливой подругой. — Не отвечает ему взаимностью?

Вероника посмотрела на меня, глубокомысленно хмыкнула себе под нос, закурила и проговорила:

— Тебе лучше знать, Сашенька. Мне так кажется, тебе это лучше знать, чем мне…

Вот такой выдался грустный вечер. Я проводила Веронику, все еще раздумывая над ее словами. Потом-то я перестала об этом думать, до маминого прихода оставалось чуть меньше часа, а мне в голову пришла неплохая сцена. И надо было срочно ее записать.

Я увидела волка прямо посередине леса. Волк замер, высоко подняв свою прекрасную морду к луне. Возле ватка, свернувшись калачиком, спал ребенок. Присмотревшись, я угадала, что это девочка. А потом до меня дошло, что волк ее охраняет. Откуда ко мне приходят эти видения — не знаю… Но именно из таких картинок я потом складываю мозаику в сюжет.

Только это никому не надо, да и наплевать. Надо же иногда и самой ловить кайф от того, что делаешь.

Я включила музыку, на сей раз странную и загадочную, как выдуманный мной лес, и начала писать. Про странного волка, охраняющего девочку. Про темный и густой лес. Про дворец из чистого золота, в котором томился юный принц. Про недоброго человека, черного мага… Это была моя сказка, в которой я жила.

И плевать, что ее никогда не напечатают. Я пишу это для своей души. Если некоторым людям кажется, что они лучше знают, что кому нужно читать, я тут ничего не могу поделать. В конце концов, меня в свое время лишили целых кусков из Андерсена, потому что некто считал, что верующий в Бога сказочник не подходит советскому ребенку. Это потом, уже будучи взрослой, я узнала, что Русалочка, оказывается, мечтала не о Принце, а о бессмертной душе. И Герда, замерзающая в ледяной пустыне, начинала читать «Отче наш», и к ней слетались ангелы, согревая ее своими крыльями… Но кто-то там, в моем детстве, был, наверное, умнее Андерсена. Поэтому взял и вымарал эти кусочки, чтобы Саша Данилова их не прочла.

Так и сейчас — кто-то думает, что дети должны читать про Гарри Поттера. А то, что пишет Саша Данилова — про лес, девочку, волка, — кому это надо? Если «кто-то» в этом не нуждается, значит, никто не нуждается…

Так я и брела по собственным мыслям, то возвращаясь в реальность, то снова забывая о ней с помощью моей странной сказки. Я, в конце концов, предпочла остаться в сказке — мысли не могут ничего изменить, даже высказанные вслух, если их никто не слышит. А там, в лесу, дышалось спокойно, свободно, невзирая на подстерегающие повсюду опасности.

Когда хлопнула входная дверь, я с сожалением вернулась.

— Тот мир понятнее, — пробормотала я себе под нос. Снова я была здесь. И Райков тоже был здесь.

Я снова не знала, что мне делать. Может быть, попробовать посмотреть на все это через цветные стеклышки моей сказки?

— Саш, ты ужинала?

— Нет, — честно призналась я. — Я пила вино. Говорят, оно калорийное…

Мама с сомнением посмотрела на две пустые бутылки и заметила:

— Мне кажется, до сегодняшнего дня ты нс страдала от алкоголизма…

— Тебе только кажется, — вздохнула я. — На самом деле алкоголизм присущ всем индивидуумам. В той или иной степени. И в разных видах. Иногда он заключается в невыполнимом вожделении. Это, поверь мне, ма. еще страшнее…

— Ты сама-то хоть понимаешь, какую чушь иногда несешь?

— Иногда понимаю, — кивнула я. — Но не сейчас…

— Пойдем ужинать, философ.

— Пойдем, — согласилась я. — Не надо умножать знание. Как недавно сказал один мой знакомый, оно умножает печаль…

— Ты познакомилась с этим человеком в собрании? — удивилась мама.

— Нет, ма, — сказала я. — Я познакомилась с неким Виктором Райковым.

— И он так же умей, как Соломон?

— Понятия не имею, — сказала я. — Дай подумать… Мне кажется, Соломон умнее. Про Райкова ничего ведь в Библии не написано?

— Слава Богу, — рассмеялась мама. — Значит, это просто человек.

— Который совмещает в себе несовместимое, — вздохнула я.

— Все этим отличаются…

— Но мне не надо решать, как я отношусь к каждому из «всех». А с Райковым мне надо бы определиться… Очень сложно общаться с человеком, не зная, как стоит к нему относиться…

— Может быть, к нему надо присмотреться повнимательнее?

— Может быть… Вот я и присматриваюсь, ма…

Она помолчала, а потом спросила:

— Интересно, насколько у тебя это серьезно?

Я хотела спросить, что она имела в виду, но мама уже встала, сказала, что ей ужасно хочется спать, чмокнула меня на прощание и удалилась. Мой вопрос остался без ответа.

«Она шла по снегу, прямо за кровавыми следами, и с каждым шагом снег становился глубже, она проваливалась и падала… Поднималась и шла дальше — за следами своего волка. Единственного друга. Она старалась не думать, что ее волк сейчас умирает — или уже умер из-за нее, по ее вине. Слезы сами рождались в уголках глаз и стекали по щекам, оставляя на ее измученном личике грязные следы.

— Виктор! — закричала она, еще надеясь, что он жив, что он слышит ее. Сейчас она услышит его вой…

Но ответа не было».

— Саша, я тебе помешала?

Я с неохотой оторвалась от компьютера.

— Нет, — соврала я.

— Тебя к телефону.

Я встала и вышла из комнаты. Почему-то я назвала моего волка Виктором.

Ехидный голос внутри прошептал: «В честь Райкова». «Пошел бы ты!» — беззлобно отозвалась я.

— Саша?

Я услышала в трубке мужской голос и сразу угадала — это он. Волк. Принц из золотой клетки. Короче, сэр Райков, эсквайр, собственной персоной.

— Привет, — сказала я. — Как дела?

— Плохо, — сказал он. — Выставка закрылась…

— Увы. Мне тоже будет ее не хватать…

— Мне будет не хватать тебя.

— Я не закрылась пока, — засмеялась я.

— Это можно расценивать как…

— Как захочешь.

— А есть ли надежда?

— Юношей питать святое дело.

— Я тебя люблю, — вдруг сказал он.

Я промолчала.

— Ты меня слышала?

— Слышала, — совершенно спокойно отозвалась я. — Пока…

И я повесила трубку.

В голове моей теперь творилось землетрясение.

— Это подло, — прошептала я, глядя на свое отражение в зеркальной глади трельяжа. — Ну и манера у нынешних мужчин объясняться в любви! Можно подумать, что это повседневное развлечение… Один покраснел и сбежал, а другой и вовсе спрятался в телефоне, как мальчик Бананан из фильма «Acca». Два голимых идиота…

Но настроение у меня при этом явно улучшилось.

Я вернулась в комнату и посмотрела на экран монитора. Девочка все еще брела по лесу в поисках волка. Работать мне расхотелось.

— Обещаю тебе, детка, ты его найдешь, и он будет живым и относительно здоровым, — сказала я и выключила компьютер.

В полной тишине я немного постояла у окна, глупо улыбаясь, а потом покружилась по комнате.

И даже холод показался мне предчувствием Рождества…

Если ты пытаешься понять суть другого человека и проникаешь все глубже, недолго и до беды. Забыв про эту истину, я оказалась на самом краю пропасти и при этом очнулась уже в тот момент, когда перспектива свалиться вниз стала неизбежной.

Началось все с того, что я никак не могла заснуть, размышляя над райковским откровением. Потом я поймала себя на том, что мне это нравится. Нравится о нем думать. Нравится наделять его какими-то милыми чертами. И даже понимая, что ему это несвойственно, что все придумано тобой. — верить, что это его родные черты. Что ты их умудрилась рассмотреть, вытащить на свет Божий сквозь шелуху, которой все они были тщательно прикрыты. Надо ли! говорить, что это занятие привело меня к самым плачевным последствиям? Я поймала себя на том, что улыбаюсь, думая о Райкове. Просто рот до ушей, хоть завязочки пришей… И в груди становится тепло от нежности к этому типу, фу! Какая же я, право! Неужели каждая женщина так рада влюбиться — только скажи ей парочку нежных фраз да улыбнись? Помани пальчиком — и нате вам, влюбилась Саша! «Не влюбилась я!» — запротестовала я возмущенно, но это когда ты с другими, обмануть проще. Себя-то как обманешь? Чтобы отвлечься, так как остатки здравого смысла в моей голове еще присутствовали, я отправилась в мамину комнату и стащила у нее со стола тонкую книжку. Моя мама в отличие от меня ужасно романтичная особа. Она обожает читать эти невыносимые любовные романы. Она даже общается с другими любительницами, они обмениваются книжками и бурно радуются… Если ты потеряешь книгу стихов Китса, они ничего не скажут. Но если — не приведи Бог! — ты оторвешь страничку из какой-нибудь «Джудит-Бригитт-Круэллы» — стонам и обвинениям не будет конца!

Я двигалась тиxo, на цыпочках, пытаясь раствориться в темноте и тишине. Маму будить не хотелось по двум причинам. Первая, конечно, была та, что она ужасно устала и ей надо отдохнуть. А вторая — что она скажет, проснувшись и обнаружив в моих руках бессмертное творение, над которым я еще вчера откровенно потешалась?

Как я ни старалась, маму я разбудила.

Она открыла глаза и сначала тупо смотрела на меня, пытаясь найти объяснение моему явлению в ее комнате. Так как она еще частично оставалась в мире сна, а я была вопиющей реальностью, понять мое шатание по ее спальне ей было явно не по силам. Скорее всего сначала я была отнесена в разряд ночных мороков или видений свыше. Но потом она все-таки поняла, что моя телесная оболочка достаточно знакома и привычна. А потому никак не макет являться призраком.

— Саша? — спросила она, очнувшись. — Ты что?

— Ничего, — ответила я, пытаясь спрятать книжку подальше от ее глаз. — Я просто не могу заснуть… Я хотела на ночь взять почитать…

Мой взгляд упал на письма Чаадаева. Я схватила книгу и обрадованно заявила:

— Вот… Нашла. То, что надо.

— Странно, — с сомнением в голосе сказала мама, продолжая разглядывать меня с подозрением. — Чего зло тебе взбрело в голову читать письма Чаадаева? Помнится, ты и днем утверждала, что скучно и неприлично читать чужие письма, даже если их написал этот масон.

— Вот и хорошо, — мурлыкнула я. — Чем скучнее, тем больше вероятности заснуть.

Я вылетела и уже в коридоре рассмеялась.

В моих руках были две книги, и я вообще вела себе ужасно глупо. По-партизански…

— Это первый показатель заболевания, — назидательно изрекла я и забралась в кровать. Ноги у меня ужасно замерзли, руки тоже, но спать не хотелось по-прежнему. По-прежнему в моих мыслях присутствовал невыносимейший Райков, и тщетно я пыталась прогнать его оттуда прочь.

Сначала я чуть не померла от скуки, читая про достоинства героини. Как-то они сразу утомляют этими описаниями — наверное, я, будучи всегда непоседливой, никогда не смогу прочесть эти описания с надлежащим вниманием. Я целых четыре страницы ждала действия или хотя бы диалога — ни фига подобного не происходило! Мне на целых четыре страницы расписали все про ее глаза, грудь волосы и стройный стан. Потом попытались внушить мне что героиня образованная дева, которая умудрилась проучиться в Сорбонне, Кембридже и Оксфорде, но стоило только ей открыть рот, я в этом тут же усомнилась. Помня про сверхзадачу, я сделала робкую попытку сравнить себя с героиней — увы, моя попытка тут же потерпела полное фиаско! Грудь моя пышностью не отличалась никогда, глаза были не зелеными, как у приличной женщины, а какими-то голубыми, а волосы тоже были не золотистыми, а откровенно и нагло рыжими! Ресницы, впрочем, наличествовали, но не черные как смоль, а с легкой рыжиной. Когда же я приступила к сравнению моих «героев-любовников», получилось совсем внатяжку. Тамошние дядьки отличались крепкой мускулатурой и небесной красотой. Сами понимаете, Райков даже при всех его достоинствах на роль мускулистого красавца никак не тянул, а уж о Дэне и говорить было нечего… В конце концов я оказалась перед простой дилеммой — или мне надо было разочароваться в себе и моем избраннике, или разочароваться окончательно в маминых романчиках. Поразмыслив, я выбрала второй вариант, поскольку Бог с ним, с избранником, но в себе я была уже до такой степени разочарована со своего первого осмысленного взгляда в зеркало, что дальше разочаровываться было уже просто некуда! Дальше стоило просто пойти и утопиться в пруду.

— Безнадежно далеки вы от действительности, — проворчала я, отшвырнув «книгу жизни» как можно дальше. И принялась читать Чаадаева.

Надо сказать, что его письма показались мне куда более любопытными и я увлеклась, не заметив даже, как за окном становится все светлее и светлее и я все больше и больше хочу заснуть. Мои глаза стали тяжелыми. Я оставила общество «мертвого поэта» и погрузилась в сон.

На прощание я успела подумать, что Вероника наверняка права. Я все равно ничего не могу решить. А раз так, пускай все за меня решает Бог. Вот с такой нахальной мыслью я и отчалила в царство Морфея…

Мне снились волки.

Один из волков был Чаадаевым, а второй, несомненно, Райковым. И не просите меня объяснять, какая между ними связь. Я этого и в «трезвом уме и ясной памяти» не смогу понять, а уж во сне тем более.

Я была все той же девочкой, которая заблудилась в чужом лесу.

Проснулась я от настойчивых звонков в дверь.

Часы показывали половину одиннадцатого. За окном было серо и уныло, зато выпал снег.

В дверь по-прежнему звонили, и я пошла открывать.

— И кого сподобило притащиться в такую рань? — простонала я, открывая засов.

Конечно, в такую рань сподобило притащиться Райкова.

Он стоял на пороге с розами в руке и виновато улыбался.

— Прости, что так рано, — сказал он, протягивая мне цветы. — Но ведь розы теперь некуда поставить…

— Да, — кивнула я. И только тут сообразила, что выгляжу сейчас наверняка устрашающе. Причесаться не успела и менее всего была сейчас похожа на героиню чьих-то юношеских грез. — Проходи, я сейчас. — И исчезла в ванной комнате.

«Кошмар какой-то, — пожаловалась я своему отражению. — Оказывается, быть любимой женщиной ужасно трудно… Никакого покоя. Никакой свободы. Даже непричесанной походить нельзя…»

«Надеюсь, скоро это закончится», — согласилось со мной отражение.

«Я тоже на это надеюсь», — вздохнула я, причесывая свои буйные кудри. Теперь я выглядела более-менее прилично, и можно было появиться пред очами соискателя.

Хотя, конечно, я сильно отличалась от героинь женских романов.

«Ну и что? — успокоила я свое отражение. — Каждому свое…»

Настроившись таким позитивным образом, я вернулась в комнату. Райков сидел на краешке стула, трогательный и печальный. Как арестант, ожидающий приговора.

— Саша, — начал он, стараясь не смотреть мне в глаза, — я, наверное, вел себя глупо.

— Может быть, — кивнула я.

— И бестактно…

— Ну да, — подтвердила я.

— И вообще о любви нельзя говорить по телефону…

— Нельзя.

— Что же мне теперь делать?

— Нс знаю, — пожала я плечами. — Можешь поставить розы. Вон в ту вазу. Видишь?

Он изумленно посмотрел на меня, явно не ожидая от меня этакого проявления милосердия.

— То есть ты не обиделась?

— Послушай, — сказала я, глядя ему в глаза, — я нс обиделась. Я только удивилась, потому что вы все как с цепи сорвались… Наверное, у вас просто очень развита стадность. Раз кому-то понадобилась одна особа, за ней начинают охотиться всем скопом. Но вообще-то это довольно приятно. Когда за тобой гоняются стада и каждый пытается раньше другого объясниться в любви…

— О ком ты? — нахмурился он. Я догадалась, что нечаянно подставила бедняжку Дэна, и поспешила уйти от предмета нашего разговора.

— Так, ни о чем… Должна же быть во мне загадка…

Он не стал со мной спорить, но явно заинтересовался своим соперником.

Во всяком случае, смотрел на меня с подозрением и иногда пытался выведать, кто же еще вместе с ним носится ал мной «стадами».

Попытки его были тщетны. Я молчала и была начеку.

«Гвардия умирает, но не сдается, — усмехнулась я про себя, когда он в очередной раз попытался выведать имя соперника. — Хотя приятно, что ни говорите, иногда чувствовать себя этакой соблазнительной Саломеей. Иногда приятно…»

«Господи, — тоскливо думала я, наблюдая украдкой, как он пьет кофе, — и почему он олигарх? С виду такой симпатичный, славный… Нет бы ему быть художником. Или программистом… Нет же! Человек, который мне нравится, олигарх…»

Нравится?!

Я чуть не подавилась кофе. Как это — нравится? С какой стати мне в голову пришла такая мысль? Вот уж, право: «куда ты плывешь, крыша моя?»

«Олигарх» точно почувствовал мое настроение, поднял голову и пристально смотрел на меня. Мне даже почудилось, что во взгляде его появилась некая уверенность и гордость. Вот, мол, я какой… Крутой весь и навороченный.

«Нет уж, батенька, — усмехнулась я, — не получится у вас прельстить скромную интеллигентную девицу…»

И в самом деле, с чего это меня разморило? Надо собраться, сказала я себе строго. Хотя, конечно, есть в нем милые черты, но на них надо закрыть глаза. Чем скорее, тем лучше.

— Так вот, — продолжал он свой рассказ. — Мы поехали на эту чертову охоту, и я тогда изображал из себя крутого… Сначала все было нормально…

— Водка, девушки, много секса, — проговорила я.

— Ну да… Примерно так и было. Только…

— Не вздумай врать, что ты не пил водку и не прикоснулся ни к одной девушке, — предупредила я его сурово. — Не поверю.

— И не собирался… Конечно, пил и, конечно, касался…

«Неприятные черты для самосохранения должны откладываться в моей голове, — напомнила я себе, — Итак, приглядись внимательнее… Он пьяница и распутник. Три отрицательных качества — подключаем сюда то, что он олигарх, — должны вызвать у тебя приступ отвращения…»

Приступа отвращения не последовало, сколько усилий я ни прилагала. Напротив, я начала испытывать к нему еще больше интереса. Не зря же говорят, что у всех приличных девушек есть склонность к порочным мужчинам. Пример тому — Дон Жуан…

— Потом началась охота… Вот тогда со мной это и случилось, — вздохнул он. — Потому что охота была слишком похожа на травлю. И я сам ощутил себя зверем. Понимаешь, я увидел его совсем близко. Заглянул ему в глаза… И сломался. А может быть, наоборот… Больше всего мне хотелось тогда его выпустить… Понимаешь…

Он резко встал, словно ему было больно говорить. Подошел к окну и долго смотрел туда.

— Снег, — сказал он.

— Да, — кивнула я. — Но что было дальше?

— А и был снег, — усмехнулся он. — Снег с пятнами крови… И глаза этого зверя, полные боли и недоумения. А еще были красные рожи. Пьяные от водки, похоти и собственной грязи, которую они так старательно пестовали. Душевной грязи… А я смотрел в его глаза, и мне казалось, что это я… Что-то случилось. Зажглась какая-то лампочка внутри, и мы менялись душами. Мне было так больно, что я протянул руку, пытаясь дотронуться до его морды. «Хочешь, я откушу тебя?» Это был мысленный вопрос, но он посмотрел прямо в мои глаза. Безнадежно и спокойно. «Зачем? Я все равно умру… Только помни, что ты — это немного я…» Он перевел взгляд на моих «соратников». Сашка, там было столько презрения… Вот это презрение к собственным убийцам потрясло меня больше всего. Потом он умер. На моих руках. Я все еще держал его морду в своих руках и плакал…

Он и теперь плакал. А я забыла все свои благие порывы. Сидела, потрясенная его рассказом, и боялась пошевелиться.

— А… что это был за зверь? — тихо спросила я, уже догадываясь, какой будет ответ.

— Волк, — вздохнул он. — Это был волк…

— Так я и знала, — выдохнула я.

Я встала и подошла к нему. Опустив руки ему на плечи, долго смотрела в его глаза, почти на сто процентов уверенная, что там, на самом дне его зеленовато-серых глаз, осталась боль умирающего волка. И мне в этот момент было наплевать, кто он. Я теперь знала, кто он на самом деле.

— Откуда? — спросил он.

— Я не знаю… Я помешана на волках, — призналась я. — Иногда мне кажется, что я сама волчица… И я их чувствую… Мама говорит, это оттого, что в нас течет северная кровь. Кто-то просто происходив из викингов… Какие-то наши предки… Говорят, только кажется, что далекие предки над тобой не властвуют. Наоборот, нередко именно они оказывают на наши души самое сильное влияние.

— Да, — засмеялся он нежно, накручивая на свой палец прядь моих волос. — Маленькая принцесса викингов… Холодная, загадочная и искренняя. Не желающая надевать маску… Подчиняться общим законам.

— Зачем? Это глупые законы… А маска только мешает жить в полную силу, — прошептала я. — Как кто-то меня разглядит под маской? Все маски похожи друг на друга…

— Это мы с тобой понимаем, — ответил он и прижал меня к себе. — Остальные этого понять не хотят…

Я уткнулась ему в плечо, и мне было хорошо. Только одна мысль не давала мне покоя, по-прежнему подтачивая изнутри мое счастье.

Ну, скажите, почему тот самый человек, который понимает тебя и которого понимаешь ты, — из другого круга?

Мне было хорошо с ним. Я говорила себе — это зыбко, это не будет иметь продолжения… Но мои аргументы были несущественными. Да какая разница? Ну и пусть… Счастье вообще не бывает долговременным… И я благодарила Бога, что мне было выдано это коротенькое и потому сладкое счастье…

Мы плыли по небу на мягком пушистом облаке, прижавшись друг к другу, и я знала, что потеря неизбежна, потому прижималась к нему еще крепче, вот только он явно! собирался сопротивляться. Он отказывался поверить очевидному…

— Мы созданы друг для друга, ты это понимаешь? — спрашивал он меня.

— Да, — отвечала я, и мне становилось грустно. Потому что, может быть, мы и созданы были друг для друга, но мир нас разделил. Взял да и засунул в разные упаковки. И я никогда не смогу жить среди его «стаи». А он уже никогда не откажется от своей «стаи».

— Знаешь, когда я рассказывал эту историю другим женщинам, они смеялись. Или делали вид, что сочувствуют, но, мягко говоря, недоумевали. Что вроде с виду я нормальный мужик, а веду себя как…

— Мечтательный фантазер с душой, — засмеялась я. — Твои женщины молятся другому богу. Они молятся Маммоне. А Золотой Телец сам не обладает душой — откуда же ему взять ее для других?

— Ты первая женщина, — сказал он, прижимая меня к себе еще крепче.

— Первая женщина, к твоему сведению, Богу не удалась, — сказала я. — Звали ее Лилит… Я все-таки ближе к Еве. Я не хочу быть Лилит. Я просто другая… Как в старой песенке. Я другое дерево…

— Тогда я тоже — другое дерево…

Я промолчала. Чтобы быть «другим деревом», надо очень много претерпеть. Готов ли он к этому?

— Знаешь ли ты, как тяжело быть «другим деревом»? — спросила я очень тихо. — Стоять одной, как у Цветаевой… Противу всех. С самого детства… Тебе говорят — это белое, а ты чувствуешь, что это не так, на самом деле черное, чернее не бывает. От тебя требуют — стань как все, а ты физически этого не можешь, да и какие они, все? Каждый все-таки отделен. По вот какое-то пионерское собрание — и эти «отдельности» становятся одним организмом, и только ты вдруг видишь, что этот организм — чудовище, циклоп с одним глазом… Сначала тебе кажется, что ты просто нравственный урод, ты прячешься. Сколько мук терпит ребенок, обнаруживший, что он — «другое дерево»!

Он слушал меня молча, а потом крепко прижал к себе. Ничего не говоря. Точно он пытался не меня даже защитить, а ту девочку из прошлого, над которой смеялись сверстники, затравленную, испуганную, — и пускай это было запоздалым движением, все равно я была ему благодарна.

— Они над тобой…

— Да.

Не знаю, зачем я начала рассказывать ему о своем печальном детстве. Но я говорила, говорила — то, чтo никогда никому не рассказывала, все еще стыдясь немного того, что я — это самое совсем «другое». Точная боялась снова стать осмеянной? Тогда почему я так доверяла ему?

Я выплескивала из себя старую боль — и она перетекала в его глаза, становилась его частью и непостижимым образом роднила нас еще больше.

«Я эгоистка», — подумала я, останавливая себя. Да, мне становилось легче. Но каково было ему?

— Я бы надрал им задницы, — сказал он. — Так, чтобы они навеки забыли, как безболезненно садиться…

— Ковбой, — засмеялась я. — Даже моей училке.

— Ей в первую очередь. Что это за лозунг; «Не трогайте ее, она сумасшедшая»?

— Может, она была права. Может, я и в самом деле псих…

— Ну да. Это ты приставала к окружающим. Это ты хотела кого-то унизить, уничтожить…

— Может быть, я просто не хотела им подчиняться?

— Слава Богу, ты и теперь не очень этого хочешь.

Я благодарно прижалась к нему, пытаясь укрыться от всего — и в первую очередь от воспоминаний.

Начинало уже темнеть, а мы все лежали на моей кровати. странно близкие — как бы одно тело, одна душа, один волк на двоих… И в то же время сейчас мы встанем, и каждый уйдет на свой полюс. Разве так мы продержимся долго?

Словно в подтверждение моей мысли, зазвонил его мобильник. Он схватил его, и я услышала:

— Да. Вот черт! Ладно, я сейчас приеду… Я же сказал, сейчас…

Он говорил теперь другим голосом.

Я почувствовала, как откуда-то, из дыры между землей и небом, потянуло смрадом и холодом. Заползла с головой под одеяло.

— Сашка, — позвал он меня. — Я…

— Я все поняла, — засмеялась я, стараясь не показывать истинных своих чувств. Ты скоро вернешься?

— Скоро, — пообещал он.

— Я, наверное, тебя люблю, — прошептала я, беря его лицо в свои ладони. — Волчара…

— Я тебя люблю, не наверное, — сдвинул он брови и легко коснулся моих губ. — Я точно тебя люблю. И собираюсь любить тебя всю свою жизнь. А если есть жизнь после смерти, я буду любить тебя и после своей смерти… Ладно. Я постараюсь вернуться как можно быстрее…

Oн ушел.

«Когда вернешься, от тебя будет пахнуть тем миром, — подумала я. — И исчезнет наша тайна…»

Не знаю, сколько времени я продолжала лежать под одеялом. Мне показалось, что прошло очень много времени. Мысли в голове бродили невеселые, и я даже отругала себя — нельзя же заранее программировать себя на плохое!

— Все, — сказала я себе. — Кончаем с негативом.

Я вылезла наружу и сразу передернулась от холода. Ветер дул в наши окна, и поэтому в квартире было ненамного теплее, чем на улице. Совсем ненамного.

— Вот так приходит зима, — сказала я cебе. — Где же мне теперь набраться позитива, если нет больше солнышка?

Я надела теплый свитер и отправилась на кухню. Горячий кофе, сказала я себе. Это именно то, что мне согреет мои внутренности и просветлит голову.

— Ничего не произошло, — сказала я потом, сделав первый глоток благословенного напитка. — Все хорошо, Райков в первую очередь волк. Значит, вы сможете понять друг друга. Надо просто все ему объяснить…

«Но я причиню ему боль!»

— Значит, будешь тактичнее! — холодно отрезала я и подмигнула своему отражению.

Дверь хлопнула, появилась мама.

— Привет, — расплылась я в улыбке.

Мама очень внимательно посмотрела на меня и спросила:

— Что случилось?

— В каком смысле? — удивилась я.

— У тебя глаза грустные, — сказала мама. — Тебя обидели?

— Нет, — покачала я головой, досадуя на то, что мне не удалось расправиться с этой непонятной грустью.

Она ждала продолжения, но в этот момент зазвонил телефон. Я схватила трубку. Я ждала его звонка подсознательно, пытаясь спрятать от самой себя эту очевидную истину.

— Будьте добры, пригласите Александру…

Голос был незнакомый.

— Да, это я, — сказала я, заинтригованная этим неизвестным мне женским голосом.

— Сашенька, это тетя Лена…

Я не сразу поняла, какая еще тетя Лена. А потом вспомнила. Эллина… В моей груди что-то глухо ударилось, как птица в клетке. Началось, подумала я.

— Прости за беспокойство, дорогая, но обстоятельства таковы, что нам надо с тобой срочно встретиться. Есть важный разговор…

Мне ужасно хотелось послать ее подальше, но любопытство оказалось сильнее.

Ну вот и бомонд зашевелился, подумала я и усмехнулась.

— Да, конечно, — сказала я «тетушке». — Давайте встретимся.

— Ты свободна завтра?

— Конечно, я свободна после обеда, — сказала я. — Теперь все вернулось на круги своя.

— Как это?

— Кончилась наша выставка…

На другом конце провода немного помолчали и как бы обрадовались. Во всяком случае, дальше мне почудились в ее голосе ликующие ноты:

— С этим мы что-нибудь придумаем. С твоей работой… Значит, завтра я буду тебя ждать у себя. Запиши адрес… И еще. Саша, мне бы не хотелось, чтобы Витя знал о моем звонке…

— Я понимаю, — сказала я. — Он ничего не узнает…

Я повесила трубку.

— Кто это был? — поинтересовалась мама.

— Это? Так, охотница… Начинается охота, мамочка… Ничего не случилось — просто… охота. На двух неразумных свободолюбивых волков!

Глава седьмая

Иногда мысль, пришедшая в голову, поначалу кажется глупой. И только спустя некоторое время начинаешь понимать: это была не просто глупая мысль. Это было пророчество…

На улице уже было скользко. Я «доехала» до «Подбельского» с огромным трудом, постоянно рискуя упасть. Cпустилась вниз и с тоской подумала: лучше бы я этого не делала… Ну, скажите, почему я проявила такую покорность? Сказали мне начальственным голосом — надо поговорить, и вольнолюбивая Саша, забыв про собственные деда, тащится по гололеду по первому требованию… Что за нрав у нас такой?

— Это ведь ей надо было со мной поговорить, — проворчала я. — И лимузин у нее есть. В отличие от меня. Она уже, наверное, и не помнит, как выглядит метро. Не мешало бы ей освежить память…

Настроение у меня становилось все хуже, особенно когда я наконец-то доехала. Хорошо, что она пригласила меня в городскую квартиру, а не на загородную виллу… Ей-богу, путешествие на электричке довело бы меня до суицидальных мыслей.

«Тетя Лена» и в городе проживала неплохо — среди серого безобразия «хрущоб» белоснежным лебедем парил ее дом. Я думаю, она нарочно выбрала это место, чтобы подчеркнуть свое царственное превосходство. Хорошо, что я не здесь живу, подумалось мне. Как-то портил бы мне каждое утро этот контраст… Наверняка я начала бы таскаться на коммунистические тусовки, распираемая собственными комплексами…

Впрочем, пока я шла, я додумалась, что это у Эллины комплексы, иначе она наверняка вела бы себя скромнее, а уж когда я остановилась перед железными воротами, отрезавшими бедную Эллину от окружающего мира, мне ее стало жаль. Не скажу, что очень, но все же…

Поскольку я все-таки верила, что человеческие эмоции достаточно сильны, чтобы негативно действовать на кого-то, я на секунду представила, в каком поле нелюбви и зависти приходится жить владелице белокрылого дома, и даже зажмурилась. «А ведь если я выйду замуж за Райкова, мне тоже так придется, — с ужасом подумала я и тут же «успокоилась». — Скорее всего я за него не выйду. А значит, нечего мне опасаться волн зависти и нелюбви, источаемых моими менее удачливыми братьями и сестрами».

Я нажала кнопку, и двери открылись. Меня ждали. Высокий парень с мрачным ликом только поинтересовался моим именем и пропустил внутрь.

Теперь я была как бы в другом измерении. Здесь не было гололеда и грязи. По асфальтированной дорожке я прошла вглубь и остановилась перед белой узорчатой дверью.

Толкнув ее, я услышала голос «тети Лены»:

— Сашура, это ты? Проходи, лапонька моя…

Я удивилась этакой фамильярности, но тут же вспомнила, что это часть Эллининого имиджа, и успокоилась. Скорее всего удочерять меня она не собиралась и записывать себе в подруги тоже. Просто имидж у человека, и надо ему соответствовать.

— Здравствуйте! — крикнула я и пошла вверх по ступенькам на Эллинин голос, как несчастные глупенькие дети бюргеров когда-то шли за дудочкой Крысолова…

Эллина ждала меня в изящной гостиной. Правда, мне эта гостиная показалась слишком кукольной, похожей на домик Барби, только разница была в цвете. Повсюду в напольных вазах торчали розы, и эти розы почему-то напомнили мне о существовании Райкова. Сама Эллина сидела на двухместном диванчике с изогнутыми ножками. Тело Эллины обладало довольно внушительными параметрами, и я опасливо покосилась на несчастный диван: как это изящество выдерживает столько килограммов?

Впрочем, Эллина явно была лишена комплексон относительно своей фигуры. Ее домашний брючный костюм не скрывал недостатков фигуры, а, напротив, подчеркивал ее полноту.

Она вальяжно улыбнулась мне и проворковала:

— Ужасно рада тебя видеть, дорогуша. Знаешь, как мне прискучили эти накрашенные куклы? А твое личико такое свежее, радостное…

Она похлопала рядом с собой ладонью и попросила меня сесть рядом.

Глаза ее при этом светились нездоровым энтузиазмом, и я немного приуныла, справедливо заподозрив певицу в нетрадиционных наклонностях.

Все-таки я вежливо села рядом с ней, на самом краешке, стараясь держаться от светской львицы на безопасном расстоянии.

— Вы сказали, что у вас ко мне дело, — напомнила я, удивляясь, почему мой голос звучит так робко. Точно я приняла условия этой навязанной мне игры.

— О делах потом, — засмеялась она. — Сначала мы чего-нибудь потребим внутрь… Ты пьешь мартини?

— Я пью только «Реми Мартен», — наконец-то опомнилась я.

— О, неплохой вкус у нашей Золушки, — заметила она. — Что ж, попробуем…

— Мне сказали, того «Реми Мартена» еще нет в России…

— Есть другой… Главное ведь содержимое, а не форма, — изрекла она.

— Откуда вы узнали мой телефон? — спросила я, искренне надеясь, что его ей дал не Райков.

— Спросила у твоей подруги Нади, — ответила она. — Все очень просто… А что, Сашенька, в этом есть что-то непозволительное?

— Конечно, нет, — сказала я. — Просто я немного удивилась…

— Видишь ли, у меня и в самом деле есть к тебе разговор. — сказала она. — Но вначале мы попробуем твой «Реми Мартен».

Она хлопнула в ладоши — по взгляду, брошенному на меня, я догадалась, что ей очень хочется произвести на меня впечатление. Ей было очень важно выглядеть в моих глазах этакой королевой, и осознание этого привело к появлению жалости. Я вдруг поняла, что женщина, сидящая передо мной, посвятила всю свою жизнь одной цели самоутверждению, и внешнее для нее затмило внутреннее… «Да, — подумала я. — Глупо искать скакуна среди сильных мира сего… Потому что на самом деле они слабы. И — несчастны…»

По ее «повелению-хотению» на пороге комнаты появилась девушка с неулыбчивым лицом и поставила на столик высокую бутылку и два фужера.

Я прочла на этикетке «Реми Мартен», но никаких бриллиантов не обнаружила.

— Это простой образец, — объяснила Эллина, слегка усмехаясь. — По я думаю, главное все-гаки — вкус. Инкрустация бутылки стоит на втором месте…

— Не всегда, — заметила я. — Иногда, увы, внешнее оказывается важнее содержания… Для большинства…

— Но ты-то, Сашенька, не относишься к большинству…

— Отчего же? — удивленно вскинула я брови.

Она сидела, смотря мне в глаза, и нисколько не скрывала, что в данный момент занята тем, что меня изучает. Coгласитесь, это ужасно неприятно, и я, естественно, испытала приступ бешенства — какою черта, собственно? Но, вспомнив о том, что никогда нельзя показывать своим врагам истинных чувств, я вовремя сдержалась. Улыбнувшись милой простодушной улыбкой, я сделала маленький глоток и с видом знатока проговорила:

— Замечательно…

— Я рада, — кивнула она важно. — Мне хотелось сделать тебе приятное…

Почему? — поинтересовалась я.

— О чем ты?

Кажется, я ее немного удивила.

— Почему вы так хотели сделать мне приятное?

— Потому что ты похожа на меня в юности, — усмехнулась она. — Этакий воинственный птенчик…

— Я не птенчик, — нахмурилась я. Тоже мне придумала…

— Хорошо, — кивнула она, соглашаясь. — Тебе тоже не нравятся уменьшительные суффиксы… Но ты никуда не денешься от этого, лапочка… Ты на самом деле птенчик. И храбро полезла в логово лис… Ты на самом деле полагаешь, что эта выходка останется безнаказанной?

— Я никуда не лезла, — упрямо проворчала я.

Она ничего не ответила, только долго смотрела на меня до тошноты ласковым, снисходительным взором королевы-матери.

Потом она вздохнула и поднялась с диванчика. Ей хотелось двигаться изящно, но грузная фигура не позволяла.

Подойдя к окну, она остановилась и замерла в неестественной позе. Как в идиотском кинофильме, подумала я и улыбнулась. Теперь мне и в самом деле стало любопытно, чего от меня хотят.

Я старательно держана паузу, интуитивно догадываясь, что она хочет, чтобы я заговорила первой. Ей это даст фору. «Hу, уж нет, — сказала я себе. — Мы это выдержим…»

И я выдержана… Наверное, минута молчания длилась невыносимо долго, и моей визави было терпеть собственную невысказанность куда мучительнее, чем мне. Она сдалась. Коротко рассмеялась и вернулась на прежнее место, поняв, что ее поза леди Макбет меня не тронула.

— Меня беспокоит Витя, — сказала она. — Последнее время он ведет себя немного глупо, и я догадываюсь, что все это из-за твоего влияния…

— Ну, конечно, — улыбнулась я. — Именно под моим чутким руководством он стал делать глупости… Можно поинтересоваться, какие глупости он делает? И еще — почему вас это так беспокоит?

— Хорошо, — кротко вздохнула она. — Начну со второго вопроса. Я очень близко знаю его мать. И самого Витю тоже… Его мать помогла мне когда-то, и все, что я сейчас имею, я получила благодаря ей. Сама Анна Александровна — человек далекий от реальности, но я не хотела бы, чтобы на ее голову обрушились неприятности, которые заставят ее совсем иначе взглянуть на жизнь… Сам же Витя, кажется, совсем потерял голову… Не спорю, что ты симпатичная и забавная девочка, но…

Она замолчала. Продолжая играть в доброту и задушевность, она предпочла сдержать слова, рвущиеся с ее губ, но я и так догадалась.

— Но я не то, что Витеньке нужно, — закончила я эту фразу сама. — Мордашкой не вышла…

— Никто не говорил этого, — рассерженно произнесла она, не глядя мне в глаза. — Просто ты появилась не вовремя…

— Когда смогла, тогда и появилась, — парировала я. — И вообще появилась не я. А Райков… Я сидела на своем рабочем месте.

— Какое это имеет значение? Если бы ты не захотела…

— Ну, — протянула я, — вы еще народную поговорку мне тут приведите… А потом я немного поразмыслю, почему это моя мордуленция вам так уж не подходит… Вашему «высшему обществу».

— Саша! Я не хочу тебя обидеть, но… Есть обстоятельства!

— Можно задать вам один вопрос? — сказала я, с трудом сдерживая себя. — А вы спросили об этом самого Виктора?

— Ты же понимаешь, деточка, что сейчас он плохо соображает…

— Ах да. Он плохо соображает. Я тоже плохо соображаю. А вот вы все соображаете хорошо. А может быть, «у судьи неправого в руках кривая мера»?

— Это как? — нахмурилась она. — То есть ты что этим хотела сказать?

— Это не я. Шекспир хотел вам что-то сказать, но понял, что вы слишком хорошо соображаете. Он тоже соображал хуже, чем вы.

Я встала. О, как мне хотелось выплеснуть ей содержимое стакана в лицо! Кто-то снова решал за нас, как жить… Не только за меня — за Райкова тоже.

— Вы сказали, что мы чем-то похожи, но вы ошиблись, — проговорила я. — Я в отличие от вас не рвусь в «новую элиту». Чем-то вы сами меня не устраиваете — наверное, именно выражением ваших изысканных лиц. Чего-то в них, простите, не хватает. Иногда ума, иногда души, иногда вообще ваши лица пустые. Ничего нет… Так что я и нс собиралась становиться одной из вас — поверьте, мне и в моем мире хорошо. Вы не нравитесь мне точно так же, как я не нравлюсь вам… Мне, представьте, наплевать на райковские средства — наоборот, если бы он продавал книги в подземке или воевал со старыми компьютерами, мне было бы проще. Честное слово! Я люблю его, а он любит меня. Всe так просто, неужели вы не можете этого понять?

Она внимательно выслушала весь мой монолог но, тем не менее, стала говорить совсем о другом:

— Когда мы познакомились с Анечкой, она была такой изысканной дамой… Я страшно удивилась, узнав, что она одна воспитывает сына и страшно нуждается… Мне она казалась такой возвышенной, от восхищения я буквально вставала в стойку перед ней. Мне и самой тогда было трудно, но когда я приходила к ним домой, меня окутывали теплом. И все было совсем не таким, как у нас дома. Всегда были теплые пироги, которые пекла ее мама. Всегда было домашнее вино… Квартирка, пусть и небольшая, поражала меня своей роскошью… То есть тогда мне казалось, что это и есть роскошь… Обилие книг, старый рояль, какие-то милые безделушки… И Витя. — Тогда еще совсем кроха. Вежливый, очаровательный мальчик. Он был всегда хорошо одет — только потом я узнала, что Аня просто великолепно шила и могла сделать из ничего — конфету. Она даже джинсы шить научилась — под «фирму». Ей ведь все это давалось с трудом. И все-таки она, именно она сделала для меня все. Я поступила в это чертово училище благодаря ее связям. Я стала певицей благодаря ей… И, прости меня, я никогда не допущу, чтобы эта женщина снова испытывала нужду. Сейчас она живет хорошо, и она снова сможет жить еще лучше… Знаешь ли ты, что всю свою жизнь эта женщина хотела увидеть Париж, побывать в Лондоне, посетить Вену?

— Я думаю, этого втайне желают все, — нахально заметила я. — И если вы считаете, что именно я мешаю ей это все увидеть, то объясните — отчего?

— Тебе придется понять это. Это я сделала Витьку тем, что он сейчас собой представляет. Точно так же, как когда-то мне помогла Аня, я помогла ее сыну оказаться рядом с теми людьми, которые сейчас правят бал… Эти люди могущественны. И ты, жалкий червячок, пытаешься встать у них на пути… Да они просто раздавят тебя и Витьку тоже — заодно с тобой!

— «Сатана там правит бал, — не удержавшись, пропела я. — Люди гибнул за металл…»

— Ты не хочешь меня понять…

— Не хочу, — честно призналась я. — Потому что мне кажется, что ваше рвение неоправданно… Не кажется ли вам, что мальчик в бархатном костюмчике уже давно вырос и сам вправе решить, чего он хочет? И кто вам сказал, что я собираюсь силой утащить его из бизнеса и выставить играть на скрипке в подземных переходах? Пусть остается олигархом, если ему нравится… Я думаю, что вообще каждый человек волен заниматься тем, чем ему нравится, если, конечно, это не вредит здоровью других людей. Вот если бы он был киллером, тогда я, конечно, постаралась бы отвлечь его от этого дела. Потому что убивать людей, даже плохих, нехорошо… А что касается профессии магната там или олигарха… Это мне не нравится быть олигархом, а ему нравится… Не могу же я заставлять его заниматься тем, что нравится мне самой!

— Он мог бы им стать, — грустно сказала Эллина. — Пока он всего лишь владелец одного довольно жалкого ресторана и такого же казино… Это очень мало, дорогая моя. Самое главное, что все могло бы оказаться в его руках, и вот это-то самое обидное… Он находился в одном-единственном шаге от своего блестящего будущего. А значит, и Аниного… Но тут появилась ты.

— И все испортила, — мурлыкнула я. — Какая нехорошая девочка Саша! Взяла и притащилась на работу в этот день, совсем забыв, что чьи-то интересы важнее… Впрочем, я ведь не знала. Правда не знала… Что моя попытка заработать свои жалкие триста рэ окажется роковой для какого-то богатенького буратинки… И часто у вас случаются такие проколы? Интересно ведь… Является такой же заморыш, как я, и все карты вам путает… Я. правда, пока еще не понимаю, каким образом я то умудрилась изменить историю.

Она снова посмотрела на меня с искренним сожалением и поднялась. Пройдя в глубь комнаты, остановилась возле небольшого шкафчика, сработанного под старину, открыла его и что-то искала там довольно долго — или мне показалось, что минуты ползут, как черепахи по песку?

Наконец она вернулась, протягивая мне фотографию.

— Вот, — сказала она. — Посмотри…

Это, конечно, был Райков собственной персоной. Судя по обилию новогодней мишуры, дело происходило под Новый год. Довольный Витенька обнимал за плечи ту самую девицу, которую я уже имела счастье видеть в его ресторанчике. Ту самую, которая бросилась ему на шею…

Я постаралась скрыть свои истинные чувства и вернула Эллине фотографию с деланным равнодушием.

— И что? — лениво поинтересовалась я, хотя внутри у меня теперь все дрожало. — Кто эта девушка, и какое я к ней, собственно, имею отношение?

— Это Лена, — пояснила она. — Леночка Дубченко. Дочка господина Дубченко… Ты о нем слышала, наверное…

— Ист, — честно призналась я. — Он кто?

— Как раз он-то и есть олигарх, — объяснила мне «тетя Лена». — Владелец очень мощных компаний…

— Заводов, газет и пароходов, — засмеялась я. Вроде бы я его дочурку пока не трогала.

— Трогала, — сверкнула на меня глазами Эллина. — Потому что эта девушка — невеста твоего дорогого Вити Райкова… Да-да, ты не ослышалась! У Вити есть невеста. И в отличие от тебя эта девушка изменит его жизнь к лучшему…

Обида душила меня. Мне хотелось уйти. Ничего не говоря, просто взять и исчезнуть. Мне только что указали мое место, и, по их мнению, место это было… Я вздохнула, пытаясь сдержать злость и обиду, рвущуюся из меня вместе со слезами. Мне ужасно не нравится этот жаргон, блатная «феня», но разве это не их язык?

«Твое место у параши».

Может быть, на свете есть человек, которого устраивает подобное «распределение мест»?

Мне было бы интересно его увидеть… Сейчас дело было даже не в Райкове, хотя и ему, бедняге, в тот момент от меня перепала пара негативных эмоций. Но главное было все-таки в другом. Куда это ты, Саша, со своим-то, пардон… лицом в наш «свино-калашный» ряд?

Я смотрела на «нашу невесту» и сравнивала невольно ее и себя. О нет, мне этого не хотелось на самом деле — просто это происходило невольно, само собой… Вряд ли кому-нибудь пришло в голову назвать ее красавицей. Чересчур узкое и длинное лицо, небольшие глаза и выдающиеся вперед крупные зубы никого не могут сделать красивой. Подержалась она, надо признать, с чувством достоинства, и оттого начинало казаться, что эта дурнушка на самом деле красива, раз она так свято в это верит, и похожа на Барбру Стрейзанд, а та, как ни крути, голливудская звезда.

Эта Леночка Дубченко в отличие от меня имела право на выбор. А у меня этого выбора нс было… Мое место было… Ладно, не будем о грустном, Я постаралась улыбнуться беспечно и широко, возвращая фотографию.

— Вы уверены, что Виктор хочет быть с ней, а не со мной? — поинтересовалась я.

— Детка, Виктор по сути своей не бунтарь, — засмеялась моя собеседница. — Не надо бы тебе наделять его теми качествами, которых у него никогда не было. Ом скорее всего разумный человек. И прекрасно понимает, что Лена с папой куда полезнее, чем…

— Саша без папы, — закончила я фразу. — Что ж, вы любезно прояснили ситуацию… Надеюсь, теперь, когда коньяк допит, а тема исчерпана, я могу быть свободной? — Я встала. — Разрешите откланяться…

— Дело даже не в этом, — очень тихо проговорила она, словно не услышав моих последних слов. — Тебе может угрожать опасность, Сашенька. Собственно, я и хотела предупредить тебя об этой… опасности.

Это было уже слишком!

Я взвилась.

— Знаете. — холодно проговорила я, — насколько мне известно но дурацким фильмам, сначала тебе предлагают отступного. То есть денег… А уже потом переходят к утро-зам. Вы же приступили к угрозам «мимо денег». Что бы это значило? А ничего, кроме одного… Увы! Наши отечественные нувориши такие жадины и крохоборы, что им легче сразу приступить к последнему акту'. Это не вы должны презирать. Это вас должно презирать! Стая шакалов… Жадных, мелких шакалов!

Разразившись такой незапланированной тирадой а-ля Орлеанская дева перед костром, я тем не менее почувствовала себя лучше. Как будто выплеснула из себя собственную униженность перед этим.

Поэтому я пошла к выходу с гордо поднятой головой. Аутодафе закончено, дорогие мои инквизиторы…

Я даже не подала виду, что прекрасно расслышала злое шипение мне в спину.

— Однако какая сука, — шептала мне в спину «дива». — Вот ведь сука какая…

Я даже остановилась, потрясенная тем, с каким искренним чувством это было произнесено, и еще я поняла, что это и есть истинная Эллина, Эллина — снявшая маску… Мне ужасно хотелось обернуться и посмотреть ей в глаза. Чтобы увидеть, какая она на самом деле.

Но я не стала этого делать. Я и так знала: она ужасно некрасива. До отвращения…

На улице шел снег. Он падал очень медленно, крупными хлопьями, точно соответствуя моему настроению.

Я остановилась возле киоска и на обложке глянцевой журнала туг же увидела Леночку. Всю сверкающую зубами, бриллиантами и самодостаточностью. А мне не хвата до даже зубов.

От созерцания ее пресветлого лика мне снова стад плохо — да хуже некуда, и я быстро отпрянула от освещенного окна киоска, словно пытаясь раствориться в темноте, чтобы никто никогда не смог меня найти.

Быстрыми тагами я пересекла площадь и оказалась в маленьком скверике. Там не было людей — сказывался мороз, — и я могла наконец-то привести себя в порядок. Мои чувства этого требовали. Я достала сигарету и присела на спинку скамейки: остальное пространство было щедро завалено снегом.

Здесь было тихо, хотя долетали голоса, но они были далеко и оттого казались призрачными. Не было ничего — только я, снег и деревья, такие же замерзшие, как я.

— И что мы будем делать? — спросила я себя. И тут же ответила: — Откуда мне знать? И вообще, все в руках Божиих…

После осознания данного факта мне стало намного легче, как будто я перевалила ответственность на кого-то другого, и я встала. Уходить отсюда мне не хотелось» но уже подкрался совсем близко вечер с его голубоватым холодом, и я решила, что надо все-таки перебираться в более теплое место.

Домой мне идти не хотелось — я понимала, что как только я окажусь в своей комнате наедине с собой, мрачные мысли не преминут заявиться снова, терроризируя меня и лишая воли. Поэтому я осмотрелась и вспомнила, что совсем недалеко отсюда живет Дэн с его «Полянкой», Раз выставка закрыта, «Полянка» стоит у него в комнате, я вряд ли он окажется таким жестоким, что не позволят мне «отрешиться от забот» в нарисованном лесу.

Я даже повеселела, когда нашла выход. И, напевая себе под нос известную песенку про королей, которые могут все на свете, кроме женитьбы по любви, рванула к метро.

«Разберемся, — пообещала я самой себе. — В конце концов, мало ли кто пытается найти тебе место… А у самой что, головы на плечах нет?»

В переходе я остановилась возле парня с гитарой. Он пел песенку: «Кто любит, тот любим, кто светел, тот и свят…» Я положила ему десятку и тихo прошептала «спасибо». Он удивленно посмотрел на меня, но словно прочел все в моих глазах. И улыбнулся мне ободряюще.

Это была наша с ним правда. Та правда, которой были лишены те, кто пытался найти нам место у параши.

Я помахала ему на прощание рукой и мысленно пожелала удачи. Надеюсь, он тоже…

Л я так и спускалась вниз по эскалатору, напевая себе под нос: «Пускай ведет звезда тебя дорогой в дивный сад…»

И нс важно, что вместо дивного сада пока была нарисованная в ящике полянка.

— У Леночки Дубченко нет и этого, — мстительно улыбнулась я. — Все есть: зубы — «лучшие друзья девушек», уверенность в себе, а вот этого нет. И никогда не будет…

Дэн оказался дома.

— Привет, — сказала я, когда он открыл дверь.

Он явно не ожидал меня увидеть на пороге.

— Ты?! — выдохнул он. — Я…

— Не ожидал меня увидеть, — сказала я. — И все-таки увидел. Именно здесь… Может, впустишь замерзшую путницу? Или ты все еще купаешься в собственной обиде?

— Нет, — покачал он головой и улыбнулся. Я, правда, не поняла, к чему относилось его «нет». То ли к собственной обиде, то ли он просто не хотел меня впускать…

— Я жутко замерзла, — на всякий случай предупредила я его. — И еще меня обидели. Сильно… Так что на твоем месте я все-таки пожалела бы саму себя… Обиженный человек страшен в гневе…

Он наконец-то подвинулся, пропуская меня в квартиру.

— У меня бардак, — сказал он.

— И очень классно, обрадовалась я. Я только что выбралась из стерильной, белой чистоты… Так что остро нуждаюсь в грязи, пыли и прочих мелких радостях… Надеюсь, у тебя есть паршивый грузинский чай? И какая-нибудь соломка… Или черствый хлеб.

— Есть хороший чай. И свежий батон. Мама купила.

— Хороший не хочу, — сказала я недовольно. — Хочу плохой. И именно черствую булку. С посыпкой и повидлом…

— По-моему, у тебя крышу сорвало, — сказал задумчиво Дэн. — Где я тебе все это найду? Если бы я знал, что кто-нибудь от меня это потребует, затарился бы еще во времена перестройки… По отчего-то озарений свыше у меня тогда не было. Наверное, по причине молодости…

— Ладно, — вздохнула я. — Придется мне довольствоваться тем, что есть … Давай свой чай. Я буду воображать, что иногда в нем встречаются палки…

— Покроши туда спички, — нашелся Дэн. — Все просто… Отломи серную головку, а оставшуюся часть разломай и побросай в чай…

Я подумала и решила, что делать этого не стоит. Я уже и так самоопределилась. Нашла себя без помощи лишних движений…

— Знаешь, Дэн, — заметила я, — оказывается самое главное — найти самого себя в окружающем тумане. Как только ты нащупываешь свою собственную и понимаешь, что она совсем не изменилась, становится легче…

Некоторое время он молчал, украдкой поглядывая на меня. Мне показалось, что он ищет на моем лице слезы. Или улыбку… Грустную, конечно. Наконец он решился на поступок.

— Тебя кто обидел-то? — поинтересовался Дэн, выключая телевизор. — Райков твой драгоценный?

— Нет, — огорчила я его. — Хотя меня обидели из-за него…

— Каким это образом?

— Прямым, — хмыкнула я. — Напомнили, что Райков у нас принц, а я — грязная оборванка…

— Ты? — удивился он. — С чего это вдруг ты показалась им оборванкой?

Ответа нс было. Поэтому я только пожала плечами.

— Наплюй, — посоветовал Дэн. — Они придурки…

— Я знаю. Но все-таки обидно… Может, я и не собиралась за их Райкова замуж. Может, я вообще намеревалась податься в старые девы… А они уже зашевелились, как змеюки, и начали от меня требовать, чтобы я оставила его в покое… Как будто это я бегаю за ним и бросаю ему под ноги розы…

— Если бы ты так поступала, им бы это больше нравилось, — заметил Дэн, и я впервые посмотрела на него с интересом. Никогда раньше не замечала в нем склонности к философии. То есть замечала, конечно, но мне казалось, что он приверженец отстраненного взгляда на жизнь.

— Почему это?

— Потому что это понятно, — развел он руками. — Им понятно… Это было бы нормально… А так как он это делает, а ты ведешь себя как царица Савская, у них приступы! раздражения… Так что не бери в голову, а, как говорит мама, бери ниже…

— Ни фига себе мамочка, — заметила я.

— Она же врач, — пояснил он. — У нее профессиональный цинизм…

— А у меня, похоже, начинает образовываться жизненный цинизм, — опечалилась я. — Так не хочется этого!

— Ну так не позволяй, — невозмутимо заметил Дэн. — Все от тебя зависит… Человека могут пинать ногами, а он в это время будет преспокойно смотреть в небо и видеть гам Бога… И все ему будет нипочем, потому что он будет знать истину…

— Я лично пока ничего там, в небе, не вижу, — пожаловалась я. — Только облака… Может быть, я еще не созрела?

— А ты подольше смотри, — сказал он. — Ты ведь смотришь мимоходом и не успеваешь что-то важное там рассмотреть… Поэтому у тебя все и получается через пень-колоду… Терпения тебе не хватает.

— Можно подумать, тебе хватает, — огрызнулась я.

— Мне хватает… Только я тоже иногда сталкиваюсь с невозможностью решить какую-то проблему. Например, с безответной любовью…

И он уставился на меня выразительно и молчаливо. Я сразу покраснела.

— Не надо о грустном, — попросила я.

— Ладно, — согласился он. — Я же не Райков…

— При чем туг Райков?

— А он из той породы, которая добивается своего, — сказал он с явно выраженным неодобрением. — Так что можешь не сомневаться в его победе… А потом скорее всего он потеряет к тебе интерес. Поскольку ты уже станешь его добычей…

— Как мне сегодня везет, — заметила я. — С какой стати всех нынче просто распирает от желания поговорить со мной о господине Райкове? Обсудить его достоинства и недостатки… Меня это уже начинает беспокоить, право. Может быть, Райков у нас сейчас в стране самая значимая фигура? Иначе отчего бы это он вдруг оказался у всех на устах…

— Ты плохо скрываешь иронию…

— О, я ее даже и не собиралась скрывать. Я хотела только одного — попытаться отдохнуть у тебя… А ты тоже рвешься обсудить со мной Райкова…

— Я уже молчу.

Он и в самом деле долго молчал, пил чай и старался смотреть в другую сторону. Как будто боялся встретиться со мной взглядом.

Я тоже молча пила чай, думая про себя, что мне пора бы домой, потому что на улице становится все темнее и темнее. Но вставать и идти мне не хотелось, и я невольно оттягивала момент, предпочитая терпеть это глупое молчание.

Наконец я встала.

— Я вообще-то пришла к тебе из-за «Полянки». Где она?

Он закашлялся и отчаянно покраснел.

— Понимаешь, — начал он. Потом замялся и спросил, глядя совсем не в мои глаза, а в сторону: — А зачем она тебе?

— Господи, — вздохнула я, — я-то думала, что xоть тебе можно что-то не объяснять популярно! Что хотя бы ты способен понять, что иногда у человека возникает насущная необходимость удалиться от мира. В монастырь на полчасика не берут, а твоя «Полянка» вполне способна его заменить!

— Саша, у меня ее нет, — пробормотал он.

— Как это? — не поняла я. — Куда ты ее дел?

Он ничего не ответил, только грустно и виновато опустил глаза.

— Я… Мне были нужны деньги… Очень нужны. Но ты не волнуйся, я уже начал делать другую!

— Ты ее продал, — печально сказала я. — И я догадываюсь кому…

— Нет, не Райкову, — вздохнул он. — Ну, ты понимаешь, пришел один человек…

— Кому ты ее продал?

— Саш, я и сам не понял, откуда явилась эта светская львица… Я так растерялся, что согласился…

— Кому ты ее продал? — повторила я вопрос. Его оправдания меня мало занимали.

— Елене Дубченко, — тихо пробормотал он.

Я встала и пошла к выходу.

— Саш! Ты куда? Я тебя провожу…

Но теперь я сомневалась в искренности чувств Дэна. Если бы он и в самом деле… Хотя почему? Откуда ему было знать, что в один прекрасный день мне так понадобится его «Полянка»?

И про нашу с этой Дубченко потустороннюю связь он не знал.

— Проводи, — смилостивилась я. — В конце концов, ты же не ведал, что творил…

Мы вышли на темную улицу и поплелись черепашьим шагом к трамваю. Было ужасно холодно. Начались морозы, тоскливо подумала я, пытаясь спрятаться поглубже в воротник своей довольно легкой куртки.

— Пора перелезать в зимнее пальто, — сказала я.

— Наверное…

Мы дождались трамвая, и Дэн поехал со мной. Я попыталась ему возразить, что я не маленькая, сама доеду… Но он заупрямился.

— Мне так спокойнее, — сказал он. — Последнее время почему-то я начал за тебя бояться…

— Да мы недавно познакомились! — заметила я.

— Ну, значит, я с самого начала за тебя боюсь… Какая-то ты ужасно беззащитная…

— Ничего подобного! Я вполне могу за себя постоять.

— Это тебе только кажется. А мне вот довольно часто приходит в голову, что я один в темном лесу и вокруг меня — стаи волков…

— Я люблю волков, — сказала я. — И если уж на то пошло, людей я куда больше боюсь, чем зверей.

Мы почти приехали. Оставалось только дойти до моего дома.

Никого не было на улице: сказывалась холодная погода. Только мы вдвоем, как два пилигрима, брели по темному и застывшему от холода переулку.

— Ты его любишь? — спросил Дэн.

— Кого?

— Райкова…

Я сначала хотела возмутиться, потом мне стало смешно, а потом я подумала и честно призналась.

— Нe знаю… Когда выясню для себя этот вопрос, обязательно тебе скажу.

— Лучше бы ты сказала «нет», — вздохнул он. — Я бы тебе поверил, даже если бы это было неправдой.

— Но я в самом деле не знаю! С какой стати мне врать?

— Он же другой… Он совсем другой! Ты не сможешь с ним жить!

Он заговорил горячо и быстро, схватив меня за руки. Он говорил что-то о том, что Райков никогда не сможет понять меня до конца, что всю жизнь он будет пытаться подчинить меня, лишить собственной воли, а все его окружение приложит максимум усилий, чтобы меня уничтожить, а если это не получится, то они просто сотворят еще одну куклу. Жалкую, накрашенную, безответную куклу… Что это будет страшно — видеть, что меня уже нет и из моем месте манекен. Что моя душа важнее и бесценнее всех Райковых на свете, как же я, черт побери, этого не понимаю…

Я слушала его, кивала, а сама думала о другом.

Я думала, люблю ли я Райкова, или просто он оказался «в нужном месте, в нужный час» и я принимаю за любовь благодарность за то восхищение, которым он меня согрел. И почему тогда Дэн не может добиться такого же эффекта? Почему я не могу сказать Райкову, чтобы он оставил меня в покое? «Потому что я этого не хочу…»

— Оставь меня, пожалуйста, в покое, — попросила я Дэна и, чтобы немного смягчить резкость фразы, чмокнула его в щеку. — Мне пора. Извини…

Дома было тихо, уютно, но грустное настроение и не думало меня покидать.

Мама что-то напевала — кажется, романс — на кухне. Мое появление она восприняла с некоторым удивлением.

— Я привыкла к тому, что последнее время ты отсутствуешь, — посетовала она. — Проблемы выросшего ребенка…

— Ты тоже вечно отсутствуешь, — парировала я. — Между прочим, выросшему ребенку иногда тоже нужны родители…

— Ну что ж… Сегодня тебе повезло. Я перед тобой. Кстати почему ты носишь грустную мордашку?

— Так, — развела я руками. — Получилось против моей воли… Проблемы, ма.

— Личные?

Вроде как.

Она посмотрела на меня внимательно, даже не скрывая тревоги. Похоже, физиономия моя и в самом деле производила впечатление безграничной задумчивости… Вот плоды того, что я всегда скрываю истинные чувства под маской иронии! Стоит только дать слабину — и люди тревожатся за тебя. Как будто им самим несвойственно в чем-то сомневаться, о чем-то грустить или просто быть недовольными.

Мама сняла фартук и уселась напротив меня, подперев ладонью щеку.

— Рассказывай, — попросила она.

— Я еще не поняла сама, что меня беспокою, — призналась я.

— Ты начни, а вместе уж разберемся с Божьей помощью.

— Понимаешь, я еще даже не решила, как я к нему отношусь, а уже пошли первые наезды, — печально сказала я. — Меня такое зло разбирает, что я вы прямо завтра вышла за него замуж…

— Со зла? — удивилась мама. — Это глупо. Замуж вообще-то надо выходить по любви.

— И не могу определиться…

— Значит, это еще не пришло, — тихо сказала мама. — Если бы ты любила этого человека, ты бы знала уже…

— Мне с ним странно, — призналась я. С одной стороны — хорошо, а с другой … Он меня немного раздражает. Я не могу понять, как в одном человеке сочетаются два совершенно разных. Один такой же как я, а второй совмещает в себе все качества, которые я ненавижу.

— Может быть, ты все это придумываешь? Наделяешь его какими-то чертами, ему несвойственными.

— Может быть, — согласилась я. — Слушай, давай его проверим на тебе.

— Как?

— Вы пообщаетесь с ним, и ты его прощупаешь…

— Саша, я же не ЦРУ! Ей-богу, ничего глупее и придумать нельзя! Тебе самой надо во всем разобраться…

— Я не могу сама… Когда мы встречаемся, я начинаю вести себя совсем глупо, ма. Я то его ненавижу всей душой, то жалею, то… он мне вдруг начинает нравиться. А то и вовсе я замираю от нежности к нему.

Мама помолчала, а потом осторожно поинтересовалась:

— И как далеко зашли ваши отношения?

— Он хочет, чтобы я вышла за него замуж, — сказала я.

— Значит, мне придется наступить на горло собственным принципам и побыть ЦРУ и КГБ, — подумав немного, сказала мама. — Дело-то серьезное… Не могу же я допустить, чтобы моя дочь вышла замуж за первого встречного, да еще сама при этом не понимала, какой он человек!

— Ты просто самая классная мать на свете! — обрадовалась я и поцеловала ее.

— Господи! — возвела она очи к небесам. — Почему, скажи мне, чтобы твоя дочь поцеловала тебя, надо поступиться принципами?

Глава восьмая

Утро началось с откровения.

Мужской голос по радио сказал мне: «Я самая большая дура на свете…»

Я спросонья даже не сразу поняла, отчего мужику понадобилось говорить о себе как о женщине. Справедливо отнеся эти слова на собственный счет, я подумала: надо же, ужe на радио знают, кто у нас самая большая дура на свете. Конечно, Саша Данилова…

Потом зазвучал грустный и красивый блюз, и я успокоилась. Это было название песни. Просто оно прозвучало в тему. Вторая «самая большая дура» пела очень здорово, низким голосом, как Нина Симоне, и я обрадовалась. Что ж, получается, не такие уж мы, дуры-то, безнадежные. Одна поет хорошо, другая пытается стать новым Робертом Луисом Стивенсоном, так что все у нас хорошо. Может, вокруг нас и ходят толпы умных жен-шин, но только им за ум-то Бог таланта не дал. Все исключительно нормировано…

Настроение у меня улучшилось, за окном светило солнце, и даже холод в комнате почему-то напомнил мне о неизбежности Рождества, и стало совсем весело.

Правда, до Рождества было еще очень долго, а в кармане у меня осталось всего-то сто рублей, но я все равно была почти счастлива.

Это у нищих духом деньги — главное, напомнила я себе. А у нас — вера в сказки и в Рождество… И еще как посмотреть, кто у нас дураки и дуры…

Вот с такими жизнеутверждающими мыслями я встретила грядущий день, нимало не подозревая, что он мне уготовил встречу с самым настоящим Гринчем[1].

Но об этом потом.

А в тот момент я быстро оделась, выпила свой утренний кофе и села за компьютер.

Когда зазвонил телефон, я была на девяносто процентов уверена, что это звонит Райков. И не ошиблась.

— Доброе утро, любимая, — сказал он. — Я тебя не разбудил?

— Любимая уже работает, — сказала я, удивляясь тому, что от такого приветствия в груди потеплело. — Сейчас запишет, пару строк, пришедших в голову, и отправится совершать подвиги милосердия…

— Это кошмар! — возмутился он. — Разве мужчина существует не для того, чтобы женщина нежилась в кровати, жила в собственное удовольствие, а не насиловала себя всякими глупыми работами?

— Женщины бывают разные, — заметила я. — Есть такие вот дурехи типа меня. Их хлебом не корми, дай помучиться для самоутверждения…

— Ну и как? Ты самоутвердилась?

— Пока нет. — честно призналась я. — Пока у меня получаются кривые слова… И я начала понимать, что мне никогда не стать Павичем.

— Я не хочу, чтобы ты становилась Павичем, — сказал он. — Он же мужчина. Я хочу видеть тебя такой, какая ты есть. Кстати, как ты выглядишь сейчас?

— Жутко, — сказала я, глядя в зеркало. — Волосы мотаются от холода жалкими прядями. Глаза ничего, но сонные. Вынуждена тебя огорчить, я совсем какая-то не гламурная!

— Я рад, — мурлыкнул он. — Я и не хочу любить гламурную женщину… Это все равно что целовать обложку журнала «Вог».

— Можно подумать, у тебя есть подобный опыт…

— Был, — признался он со вздохом. — Можешь мне поверить, ничего хорошего.

— Ты целовался с журнальными обложками? — засмеялась я. — Бедный…

— Некоторые женщины и есть журнальные обложки…

— А я курю, ехидно объявила я. — Один мой знакомый любил говаривать, что целоваться с курящей женщиной все равно что с пепельницей…

— Я с ним готов поменяться. Немедленно…

— Приходи сегодня, — разрешила ему я. — Только часам к пяти…

— Почему к пяти?

— Потому что мне так хочется, — нахально сказала я. умолчав об истинной причине. То есть о маме…

— Смиряюсь, королева, — грустно сочился он — Хотя видит Бог, как мне тяжело смириться.

Он повесил трубку, и я снова попыталась выжать из себя слова, но занятие это давалось мне с трудом, поскольку мысли мои успели ускользнуть и теперь свободно парили возле Райкова.

Ничего не оставалось, как отправиться пить кофе в надежде, что я одержу верх и сосредоточусь на девочке, которая идет по лесу, охраняемая волком.

Выпить кофе в одиночестве мне не удалось. В дверь позвонили.

Я отправилась открывать, не сомневаясь, что это Вероника или Дэн, или Райков не выдержал, бросил свой бизнес, чтобы поцеловать меня. В общем, я была совершенно спокойна и, открыв дверь, застыла.

— Значит, это ты, — сказала девица, стоящая на моем пороге.

Она вытянула руку, и я задумчиво уставилась на ее длинный палец, ткнувшийся в мою грудь с непонятной и наглой бесцеремонностью. Палец был наманикюрен и украшен огромным бриллиантом.

— Вообще-то я надеюсь, что это именно я, — сказала а наконец, отрываясь от великолепного зрелища, предложенного мне.

В деве я узнала ту самую Леночку, героиню светских репортажей. Правда, в мою голову никак не могла прийти мысль, объясняющая ее появление на пороге моей скромной квартиры. То есть я вполне догадывалась о причине, но вот способы оставались неясными.

— Как тебе удалось найти меня? — спросила я.

— Детка, не думай, что это трудно! — фыркнула она презрительно, отчего ее узкое и длинное лицо стало еще больше напоминать мне лошадиную морду. — Мой жених вчера объявил мне, что наша помолвка расторгнута.

— Сочувствую, — сказала я. — Кофе будешь?

Она удивленно похлопала своими длинными ресницами, разглядывая меня со стервозным потрясением, но потом кивнула:

— Буду.

— Проходи.

Дочь олигарха неуверенно оглянулась, словно спрашивая разрешения на демократизм в поведении, и вошла.

— Какой черт тебя тогда принес в этом кретинском свитере? — жалобным голосом поинтересовалась она.

— Скажем так, я не хотела, — сказала я в ответ. — Меня насильно притащили. И не черт, а Надя. Потому что твой жених хотел разговаривать только со мной.

— Гад! — выдохнула она. — Полный гад.

Я подумала немного и не согласилась с ней. Это в тот момент я охотно подтвердила бы, что Райков — гад, да еще и гадский, но теперь мои мысли приняли другое направление.

— Знала бы я, что надо одеваться в дырявый свитер, — грустно продолжила она.

— Он тебе так нужен?

Я налила кофе и достала сигарету.

Теперь, присмотревшись к Леночке, я определила, что она еще очень юная. Лет восемнадцать, не больше. Просто связалась я с младенцем…

Мне стало ее жалко. Нехорошо, право, обижать ребенка, даже если перед тобой дочь олигарха.

Она посмотрела с сомнением на мои сигареты и достала из сумочки свои. «Собрание». Ну конечно, усмехнулась я про себя. Надо все-таки подчеркнуть разницу между нами…

Глотнув кофе, она подняла на меня глаза и спросила:

— Класс… Что за кофе? «Амбассадор»?

— Нет, — покачала я головой, усмехаясь про себя ее наивности. — «Ирландский ликер». Куплен за двадцать пять рэ в местном «Магните».

Она с сомнением уставилась снова в чашку, но потом повторила:

— Все равно кофе классный.

— Знаю.

— Надо будет купить.

«А мне взять процент с магазина за рекламу. Не в каждый магазин захаживает дочка олигарха…»

— Ты мне не ответила, — напомнила я. — Он тебе нужен?

— Райков?

— Да уж не мой старый свитер же!

— Нужен, наверное… Иначе какого черта я к тебе пришла?

— А ты знаешь пословицу — «сердцу не прикажешь?»

— Глупость… Еще как можно приказать! Если ты от него откажешься, ему просто некуда будет деться!

В ее словах и выражении лица было столько детской самоуверенности, что впору было засмеяться, Я поинтересовалась:

— А если я этого не сделаю?

— А куда ты денешься? — удивленно захлопал ресницами этот ребенок. — Папа тебe денег даст… Перестанешь жить в этой хибаре…

— А мне не нужны деньги, — тихо сказала я. — Деньги лишают человека свободы. На фиг мне ее лишаться? И знаешь ли, я выросла в этой хибаре. Она мне дорога. Отсюда хороший вид открывается. Видишь, какой красивый пруд?

— Да деньги, наоборот, дают ее!

— Чего?

— Свободу.

— Может быть, тебе они дали свободу? — поинтересовалась я. — Бегаешь и выпрашиваешь, чтобы твоего возлюбленного бросили. Ты как бы его подберешь, и все будет тип-топ, да? А я не собираюсь этого делать!

Она посмотрела на меня с интересом.

— Почему? — спросила она.

— Просто не хочу, — ответила я. — С какой стати мне тебя слушаться?

— Тебе же заплатят!

— А я не возьму, — возразила я. — Я их заработаю деньги эти. Книжку напишу, например… У нас женихов не покупают. И не продают. Как-то мы обходимся, знаешь ли…

Я безмятежно улыбнулась, наблюдая за ее реакцией. От возмущения бедняжка чуть не подавилась кофе.

— Конечно, — сказала она. — Я как-то не учла, что ты рассчитываешь на Витькины деньги… Зачем тебе соглашаться, если он тебе и без того жизнь обеспечит? Ht так ли?

При этом она так на меня посмотрела, что никаких сомнений у меня не осталась — шкурная я тварь, как ни посмотри! Надо сказать, после этого я было разозлилась, но вспомнила про нежный возраст и неправильное воспитание моей собеседницы. Поэтому я взяла себя в руки.

— Предположим, я на это не рассчитывала, — холодно сказала я. — Видишь ли, детка, я привыкла рассчитывать только на свои силы… И не волнует меня райковское финансовое состояние. Более того, я еще не решила, надо ли мне связывать с ним свою жизнь, поскольку она у меня одна и я бы хотела быть счастливой, любимой и любящей… Видишь ли, я не так скромна в притязаниях, как вы. И пока еще я не уверена в крепости чувств Виктора. Наверное, мне нужно время, чтобы в это поверить… Но если вы будете на меня наезжать, я могу сделать это просто в знак протеста. Назло вам. Поскольку считаю, что в таких вопросах ваши средств: просто отвратительны. Пусть даже моя жизнь потом окажется поломанной…

Высказавшись, я замолчала.

Она тоже некоторое время молчала, рассматривая меня через дым своей зелененькой сигареты прищуренными глазами в которых я без особенного труда читала злость и удивление.

— Значит, так? — прошипела она. — А вот мой папа думает иначе.

— Получается, что так, — развела я руками с притворным сожалением. — И плевать мне на умозаключения твоего папы. Многие папы только тем и занимаются, что думают, но ко мне со своими «размышлизмами» не пристают. С чего же вдруг мне заинтересовываться философскими раздумьями именно твоего фазера? Он же не Платон. Не Спиноза.

Она окинула меня долгим, холодным и презрительным взглядом.

— Он куда круче!

— Смотря для кого, — парировала я. — Я не вхожу в сферу его влияния…

— Ну что ж… Посмотрим!

Она поднялась и пошла к выходу. На пороге она обернулась и угрожающе проговорила:

— Я тебя предупредила. Пеняй теперь только на себя.

С этими словами она картинно распахнула дверь и хлопнула ею с такой силой, словно надеялась меня уничтожить. Как выстрелом…

Надо ли говорить, что мое рождественское настроение мигом улетучилось?

— Вот такой злобный, маленький Гринч, — грустно пробормотала я ей вслед. — Что они все-таки за люди? И Эллина эта, и Леночка со своим папой… И чего она такая злая в таком-то нежном возрасте?

Ответа я найти не могла. Судя по моему первому впечатлению, в элитарном обществе вообще было тяжело остаться добрым. Интересно, какой бы была я? Я посмотрела в потолок и искренне поблагодарила Бога за то, что я родилась у моих родителей. Что богатством в нашей семье всегда считались книги. Музыка. Живопись… И самое главное — любовь… Выше ее ничего не было. «Так что как раз у нас все нормально», — подумала я. Но то, что Райков-то как ни кручи, принадлежит именно к их обществу, снова резко поколебало мою уверенность в нем.

— Не в добрый час ты появился в моей жизни, Витенька, — прошептала я. — И что мне теперь с тобой делать? И…

Я помолчала немного, задумчиво глядя в окно. Там поднимался ветер. Ветер пытался согнуть деревья, уже потерявшие листья. «Если я так же потеряю душу, меня будет легко согнуть», — подумала я. И все-таки я закончила свой вопрос: что мне делать с собой? Ведь я не хочу, чтобы меня сломали!

Но вторая мысль пришла так сразу и естественно, точно была продолжением первой, словно он был тоже теперь моим продолжением — или мы просто были частью одного целого?

«Я не хочу, чтобы они его сломали…»

Глупо было думать, что после этого странного неурочного визита — кстати, она так и не открыла мне, откуда взяла мой адрес, — я смогу работать. Девочка с волком уходили от меня все дальше и дальше, прячась в серую дымку, а вместо них я видела это алое личико испорченной девочки, которая уже в восемнадцать лет хотела «разделять и властвовать», наивно полагая, что счастье тоже продается в супермаркете и папуля может его ей купить.

Мне уже не было ее жалко — меня начинала разбирать злость, потому что мне снова указывали на отведенное место, а я осмеливалась сопротивляться, и это вызывало необъяснимое раздражение.

Больше всего на свете я хотела сейчас посидеть и поговорить с нормальным человеком. Без этих загибов в мозгах. Почему-то я вспомнила притчу о Лазаре и о том богатом, которого не пускали в рай, и я поняла наконец, почему и что означает эта притча. Раньше мне только казалось, что я это понимаю, но теперь я увидела это воочию. Господи, да ведь это случается с ними постоянно!

Их постоянно не пускают в рай. Они знают, что их туда никогда не пустят, а желание попасть в рай наверняка сильно — именно от этой самой невозможности там оказаться.

Вот они и сознают себе его подобие, пытаясь заменить истинные чувства суррогатом.

Они пытаются заставить нас поверить, что можно быть счастливым и тогда, когда любовь — куплена, навязана, пришита белыми нитками, они просто изо всех сил пытаются заставить всех поверить, что эго и есть наставая счастье, настоящий рай!

А если и Райков такой же? Может быть, когда-нибудь и он попытается меня купить? Или сдастся сейчас, и я окажусь в роли этакой дурехи. Аси Клячиной, которая «любила, да не вышла замуж»?

Лю-би-ла?

Это откровение было уже сродни угару. Как будто я сама себе ответила на вопрос, давным-давно поставленный, но до сих пор не решенный.

Любила…

Я так задумалась, что не слышала, как мой телефон звонит, долго, призывно, настойчиво. Когда я наконец очухалась, он уже молчал. Я не успела.

Я была уверена, что это Райков.

Я вздохнула и призналась себе, что мне очень жалко, что я не успела.

Мне действительно хотелось сейчас услышать его голос, чтобы попытаться ответить себе на свой же вопрос, окончательно и бесповоротно. И хотя я уже предчувствовала, что я себе отвечу, я еще немного боялась.

Слишком велика становилась ответственность. И тогда все, что пока казалось игрой, пусть немного нечестной, злой и неправильной, обретало иной смысл.

Меня мучило сильное искушение самой набрать его номер — и я почти поддалась ему, но сдержалась.

Нет, сказала я себе, уже подойдя к телефону. Отдернув руку, словно обжегшись о собственные чувства, я испуганно смотрела на телефон и молилась, чтобы сейчас он снова мне позвонил. И он позвонил.

Голос его звучал теперь устало:

— Саша…

Я вспомнила «Доброе утро, любимая» — и удивилась такому резкому контрасту, но промолчала.

— Где ты была? — поинтересовался он. — Я тебе звонил…

— Не успела подойти к телефону.

— Надо бы купить тебе мобильник, — сказал он. — Ты тогда будешь всегда под рукой…

— Не надо, — отказалась я. — Говорят, мобильники плохо действуют на голову, а я ею работаю…

«Последнее время все действуют на мою бедную голову, — признала я. — Просто какая-то газовая атака…»

— Я не смогу прийти сегодня, — сказал он. — Должен приехать один человек, а я от него завишу. Так что ничего не получается…

Я почувствовала, как моя сила убывает. То есть если несколько мгновений назад я ощущала себя сильной и могущественной именно любовью и свято верила, что любовь и в самом деле сильнее всяких там денег, то теперь я в этом начала сомневаться.

— Конечно, — сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал беспечно, — Я понимаю… бизнес — это бизнес…

— Сашенька, я очень хочу тебя увидеть… Ты мне веришь?

Верю…

«Как верит солдат убитый, что он проживает в раю…»

Я и в самом деле сейчас напоминаю убитого солдата.

— Я тебе перезвоню, — пообещал он.

— Да. Только звони дольше… А то я снова погружусь в работу и не сразу услышу твой звонок.

Я первой повесила трубку.

Подойдя к окну, я долго смотрела, как кружатся над землей крупные хлопья снега. Я очень надеялась, что снова почувствую близость Рождества, но вместо этого падающий снег вызвал во мне грусть. И я заплакала. Потому что чертовы Гринчи похитили мое Рождество. Пусть я сама себе его вообразила, но разве я навязываю его другим? Это только мое личное Рождество…

Я так долго ревела, что в конце концов, мне это надоело. Посмотрев в зеркало, я ужаснулась.

— Хватит! — объявила я. — Приведи себя в порядок. Они этого и добиваются от тебя.

Я умылась холодной водой — брр, до чего было неприятно, но иного выхода не было. Как иначе убрать эти ужасные отеки и разводы слез на щеках? Потом я выкурила сигарету, и к тому моменту, когда пришла мама, я уже была вполне комильфо.

Во всяком случае, мама ничего не заметила. Или не показала виду…

— Привет, — сказала она. — Я купила бутылочку вина… Говорят, оно очень вкусное… Как ты думаешь, ему такое понравится?

Я посмотрела на этикетку. «Ночь нежна» — прочитал я и сразу вспомнила одноименный роман Скотта Фицджеральда, наполненный любовью. До самых краев.

Вряд ли Леночка читала книги. Поэтому она обладает здоровой психикой и прекрасно вписывается в этот мир. А я… «Самая большая дура на земле», — вспомнила я строчки блюза, услышанного утром.

— Он не придет, — покачала я головой. — Дела у него. И вообще, ма, похоже, твою дочь обломали… Нечего со свиным рылом…

Договорить я не смогла. Слезы предательски полету, пили к уголкам глаз, готовясь снова обезобразить мою физиономию.

Мама все поняла без слов.

— Сашка, но ведь у нею и в самом деле могут быть дела, — попыталась она стать «адвокатом дьявола».

— Я знаю. Просто у меня дурное предчувствие, и я не могу от него отделаться.

Мама не стала возражать.

— Знаешь, не зря же я тратилась на вино. Насколько мне известно из жизненного опыта, с дурными мыслями и такими же предчувствиями всегда помогало справиться винишко… Так что… — Она подошла ко мне и нежно прижала к себе. — Моя взросленькая и глупенькая дочь, — прошептала она, гладя меня по голове. — Моя влюбленная дочь. Если бы ты знала, какое это счастье! Даже твои слезы… Однажды ты это поймешь… Ты поймешь, что даже ждать кого-то — счастье. Потому что наступает такой момент, когда ждать некого… Так что перестань плакать и давай выпьем.

— Нo мне и сейчас некого ждать! — возразила я горячо и немного по-детски.

— Я же говорю, что ты глупенькая, — нежно засмеялась она. — Не думай о человеке заранее хуже, чем он есть… Мне кажется, что он придет. Обязательно придет…

— Ты обещаешь? — спросила я, отчаянно желая ей поверить.

— Обещаю, — сказала она, глядя мне в глаза.

— Ты у меня высший класс, — сказала я, прижимаясь к ней теснеe, пытаясь спрятаться у нее в руках.

Мне было холодно. Моя душа металась, уже угадывая неизбежность поражения. А я еще сопротивлялась очевидному, убеждая себя, что он позвонит и тут ни при морганатические браки. Он позвонит, потому что…

«Мы простились тогда на углу всех улиц, забыв о том, чтo это смотрит нам в вслед».

— Кажется, небо становится ближе, — прошептала я. — И еще от этого приближения неба больно…

Я сидела, не отрывая глаз от телефона. Я ждала.

Оказывается, для меня это очень важно — дождаться его звонка!

Время тянулось медленно. Он должен позвонить, говорила я себе, смотря на телефон, и тут же приходила в голову мысль, что — нет, он не позвонит…

Все было глупо, так глупо и нелепо, что я старалась представить себе, будто все вообще происходит не со мной. Где-то слышались радостные голоса — соседи за стеной включили музыку. Кажется, у них был праздник. Во всяком случае, там, за стеной, было радостно.

Вот так всегда, улыбнулась я, прекрасно понимая, что моя улыбка выглядит грустной, тоскливой и вымученной. Все праздники проходят мимо меня… Они идут к другим людям. А мне указано место. В очередной раз…

Я почти не сомневалась, что встреча с партнером по бизнесу — на самом деле встреча с моей недавней гостьей. Или это ее папаша — партнер по бизнесу?

Не важно… Все — не важно. Я самая большая дура на свете…

Телефон молчал.

Я просила его зазвонить, но сейчас даже мой телефон выражал гордое презрение. Он стал их союзником, и это вызвало в моей груди бурю эмоций — обиды, гнева, возмущения… Предатель!

В конце концов, посмотрев на часы, я поняла, что Райков уже не позвонит.

Слишком поздно…

Тогда я даже немного успокоилась. Что ж, каждому свое…

— У нас тоже есть праздники, — прошептала я, с ненавистью глядя на телефон. — Праздники, недоступные вам…

Ho по радио снова звучала песня, и зло было опять — про меня. «Катастрофически тебя не хватает мне…»

Я тоже умирала. Я вспоминала, стараясь забывать, и от этого было еще больнее. Я умирала.

Я знала, что мне надо научиться жить без него, я даже говорила себе — ведь до этого как-то получалось, но вместо этого немедленно представляла себе его лицо, его улыбку. прикосновение его губ…

— Я смогу жить без тебя, Райков, — упрямо пробормотала я. — Я жила уже без тебя… И сейчас смогу… Но, Господи, до чего все это больно!

Теперь девочка брела по лесу одна. Что случилось с ее волком?

Я знала, что ее волка звали Виктором, и мне пришло в голову, что он не мог ее бросить. Ведь это было бы предательством. Разве волки способны предать? Вокруг девочки темнел лес. Несколько раз она останавливалась — я видела ее хрупкую фигурку, застывшую от напряжения. Девочка вслушивалась в звуки вокруг и плакала… Она старалась скрыть свои слезы даже от себя самой, но не получалось.

Теперь с одиночеством опасность усилилась…

Он ведь не мог ее предать, думала я, значит, с ним что-то случилось…

Но тут же появлялась мысль о том, что отчего же не мог, ведь меня предали?

Мне мучительно хотелось оказаться внутри собственного сна, помочь этой девочке, вывести ее из леса и рассказать, что не все волки — предатели…

Однако я откуда-то знала, что ее волк никак не мог бросить малышку против своей воли, а это значило только одно…

— А вдруг с ним что-то случилось?

Я проснулась с этими словами, я произнесла их вслух. — Саша, тебя к телефону, — услышала я мамин голос. Боже, подумала я, так рано…

И тут же снова полыхнула в моей голове эта мысль — с Райковым что-то случилось.

Я вскочила и бросилась к телефону. Схватила трубку, боясь услышать подтверждение дурному предчувствию.

Голос был мне незнаком, и мне тут же стало холодно.

— Госпожа Данилова?

— Да, — сказала я, хотя мне не понравилось, что меня назвали «госпожой». Как-то глупо это звучало, и голос был ледяным и вкрадчивым.

Мне даже показалось, что где-то я его уже слышала, этот голос, вот только я никак не могла вспомнить где.

— Та самая, известная шлюха?

— Кто вы? — спросила я, изо всех сил пытаясь держать себя в руках. — Какого черта вы себе позволяете?

«Надо просто повесить трубку, — сказала я себе. — Повесь трубку!»

Но откуда мне знать, почему в такие минуты со мной происходит что-то похожее на ступор, из которого я не могу выйти? Я словно превращаюсь в ту маленькую девочку, стоящую посередине классной комнаты, и слышу холодный голос: «Не связывайтесь с ней. Она cyмacшедшая!»

— Если ты с ним трахнулась, сука, это ни о чем не говорит, — глумился голос на другом конце провода. — Или ты исчезаешь по собственной воле, или тебя не будет вообще!

— Меня не будет не по вашей воле, — сказала я, наконец-то обретая снова в себе силу. — Запомните это. Вы не Бог. А если вы еще раз позвоните по моему номеру, я подам на вас заявление в милицию… Телефонный шантаж у нас пока еще уголовно наказуемое деяние.

— Кто это? — спросила мама.

Я уже повесила трубку и теперь пыталась справиться с собой. На лбу выступили холодные капельки пота.

— Уроды, ма. Кто-то резвится с телефоном… Просто шутки стали злее, чем в прежние времена..

— Она еще какое-то время стояла, глядя на меня.

Я же сейчас больше всего хотела остаться в одиночестве. Дать выход собственным эмоциям, переполнявшим меня. Не могла же я обрушить этот шквал на мою бедную мать?

Поэтому я придала своему лицу безмятежное выражение — бог весть с каким неимоверным трудом у меня это получилось!

— Все в порядке, ма, — сказала я. — Ладно, пойдем работать…

Оставшись одна, я долго смотрела на белый монитор, а потом написала крупно — УРОДЫ. Потом еще раз — УРОДЫ…

Встав, подошла к окну. Там ветер вовсю играл с белыми хлопьями снега, и вьюга завывала, словно подстреленный волк.

Мне было страшно по-настоящему. Если человек психически ненормален, ожидать от такого человека можно всего. Станет ли нормальный звонить по телефону и говорить гадости? Нет…

А ненормальный может пойти и дальше. Встретить тебя в подъезде и садануть по голове тяжелым предметом. Или плеснуть в лицо кислотой…

«Не свя-зы-вай-тесь»…

«Ну что ж. ребята, — мрачно усмехнулась я. — Я ведь тоже «сумасшедшая». Не были вы знакомы с моей училкой. Не просветила она вас, что со мной связываться не резон».

Так что посмотрим кто кого…

Глава девятая

Когда начало темнеть, я вспомнила, как одна моя знакомая, поэтесса, сказала про время — оно истончается… И еще я вспомнила слова любимого Павича: «Каждый может взять свою смерть в рот, подержан, ее и выплюнуть».

Мое положение было — хуже не бывает, но я отказывалась в это верить. Просто потому, что как только ты в это поверишь, ты можешь сдаться. Перестать бить лапками по сметане…

Я представила себе, как засовываю в рот Дубченко и Эллину. Стало так мерзко, что я поняла — с воображением у меня все в порядке. Меня затошнило. Потом я напряглась — и выплюнула их. С той силой, на которую только была способна. Моя смерть разлетелась на мелкие кусочки, злобно ощерившись.

Вот так, сказала я и отправилась полоскать рот, чтобы там не осталось привкуса этой гадости.

Как ни странно, от чужих фантазий тоже бывает прок. Мне стало гораздо легче. Я даже немного повеселел. В конце концов, может быть, это только мои домыслы. И на самом деле все куда проще… Никто не собирается меня убивать.

— Что ж, — прошептала я. — Очередное утро может оказаться мудренее очередного вечера…

Тем более, что мне ужасно хотелось слать. Не зря же мама все время говорила, что безделье куда утомительнее, чем работа.

Телефон зазвонил, и я бросилась к нему, отчасти чтобы успеть раньше мамы, отчасти потому, что надеялась, что это звонит Райков.

Я схватила трубку, чувствуя себя балансирующим над пропастью канатоходцем — шаг влево, шаг вправо, но звонила мамина подруга, и я была рада, что это именно так. Может быть, мне вообще все только приснилось.

Жизнь обычна. Даже обыденна. Нет Райкова. Нет и опасностей…

Я довольно долго смотрела телевизор, думая о своем настолько глубоко, что даже не понимала, что происходит на экране. Только к концу фильма я обнаружила, что смотрю «Магнолию». И почему-то Том Круз быт вылитый Райков, хотя в общем-то никакого сходства между ними раньше я не замечала. Или мне нее теперь казались похожими на него?

Ближе к двум часам ночи я поняла — ожидание звонка бесполезно.

Он не позвонит… Финита ля комедия дель арте, как говорится. Коломбина плачет в одиночестве. Стая волков барахтается в крови, умирая от выстрелов в голову.

В душу.

Любви нет, как нет и смерти.

Или — наоборот? Если нет любви, есть смерть?

Только смерть…

По радио пели: «Белый шиповник, дикий шиповник разум отнять готов… Разве не знаешь, графский садовник против чужих цветов?

Знаю, усмехнулась я. «Что ты наделал, милый разбойник, выстрел раздался вдруг…»

Это пророчество мне совсем не понравилось.

— Он же не позвонил, — сказала я.

«Красный от крови красный шиповник выпал из мертвых рук…»

А если с ним что-то случилось?

Эта мысль заставила меня подскочить.

Боже ты мой! Какая я эгоистичная дура! А что, если…

Я бросилась к телефону и тут же заставила себя остановиться.

Завтра. То есть уже сегодня, но утром…

«С ним ничего не случилось. Неприятности обещаны тебе…» Как ни странно, на этот раз мысль сия показалась мне вполне утешительной. Я успокоилась и даже повеселела. Со своими опасностями я уж как-нибудь справлюсь…

Я постелила себе и с удовольствием погрузилась в сон. Кто знает, сколько мне еще осталось таких снов? Мои мысли были тяжелыми, но я уже уходила.

— Так иногда случается, — сонно прошептала я. — Живешь себе спокойно — и на тебе… Вляпываешься в такую гадкую историю, что даже не знаешь. как из этой ой паутины выбраться… И во всем, если подумать, виноват Райков.

С этой мыслью я и заснула…

Я оказалась одна в земном мире. Да, именно так… Весь мир перестал быть светлым, и я знала — здесь всегда царит ночь и никогда не восходит солнце, да и ночные пространства никогда не освещаются луной.

Более того, тут нет электричества. И людей тоже нет… Я и в самом деле совсем одна, и мне страшно.

Я стояла, оглядываясь вокруг, пытаясь найти хотя бы слабое дыхание живого существа, но этот мир. в котором я оказалась, просто не был живым.

Поэтому я поняла: отсюда надо выбираться как можно скорее, пока я сама не стала мертвой.

Я сделала шаг и поразилась тому, что мое движение было беззвучным, хотя, казалось бы, в такой кромешной темноте звук просто обязан был быть гулким.

Может быть, я теперь тоже мертва…

И откуда-то я услышала голос:

— Пока еще нет… Но человек становится мертвым, когда в нем умирают чувства. Сострадание, милосердие, любовь… Он остается в тишине ада…

— Это и есть ад? — крикнула я, оглядываясь вокруг. — Эта вот черная пустота и есть ад?

Мне никто не ответил. Я так хотела теперь выбраться отсюда — еще сильнее, чем прежде, я опустилась на землю, если это можно было так назвать, и горько заплакала.

Ад оказался страшнее, чем рисовался в моем воображении…

И вдруг, когда мне показалось, что выхода нет, кто-то тихо коснулся моего плеча. Я подняла глаза и увидела женщину. Молодую женщину в крестьянской одежде средних веков, с толстой косой и удивительной красоты. Она словно светилась изнутри.

— Чего плакать? — ласково спросила она. — Если тебе показывают, как выглядит мир без Бога, так ведь не потому, что хотят навеки тебя здесь оставить… Пойдем, поднимайся…

Я послушалась и пошла вслед за ней вверх, и меня даже не удивило, что поднимаемся-то мы по облакам и — небольшие облака-ступеньки прекрасно выдерживают нас обеих.

Мы поднимались все выше, и с каждым нашим шагом становилось светлее, и очень скоро стало совсем светло, и я увидела солнце — так близко от себя, что мне захотелось до него дотронуться.

— Не надо! — предупредила меня моя спутница. — Пока ты не привыкнешь к свету, нельзя дотрагиваться… Можно обжечься…

— Саша… Саша, проснись…

Кто-то тряс меня за плечо, а я сопротивлялась. Во сне мне было теперь хорошо. Mнe совсем не хотелось возвращаться назад. Мне все-таки хотелось пройти дальше — я была уверена, что мы обязательно должны добраться до рая.

Но тот, кто меня будил, не собирался сдаваться.

— Саша!

Я открыла глаза.

Мама склонилась надо мной.

— Тебя к телефону, — сказала она.

Спросонья я вообще не понимала, где я и что со мной.

Но слово «телефон» показалось мне страшным, как воспоминание о ночном кошмаре.

— Сколько времени? — спросила я.

— Восемь…

В принципе мне было пора идти на работу. Но звонок в восемь утра немного напрягал. Кто же это может быть, если не Райков или…

Да и вряд ли это он. Если только не случилось чего-то экстраординарного.

Я встала и поплелась к телефону, ожидая самого худшего. Взяв трубку, пробормотала «алло», еще не до конца веря в правильность своего поступка. Может быть, мне вообще не стоило тащиться к этому телефону?

— Прости, что я не позвонил вчера, — услышала я его голос.

— Ничего, — сказала я. — Я поняла. Дела и проблемы плохо сочетаются с такими банальностями, как чувства…

— Сашка, ты обиделась…

— Немного.

— Я в самом деле виноват. Просто когда я пришел домой, было уже два часа ночи… Разве я мог звонить тебе так поздно?

— Да, конечно, — сказала я. — Я правда не обиделась… Ты решил все свои проблемы?

— В общем, не совсем, — признался он. — Иногда это трудно… Люди бывают уверены, что именно они правы, а ты вроде ничего не соображаешь…

— Знаю, — сказала я. — Может быть, с этим просто смириться?

Он как-то невесело рассмеялся. А потом сказал.

— Я люблю тебя. Ты меня слышишь?

— Слышу, — сказала я.

— Что бы ни случилось, я тебя очень люблю…

— Я тоже, — сказала я.

Он коротко вздохнул на том конце провода — мира-вселенной…

— Я постараюсь вырваться пораньше. Сегодня я непременно приеду…

— Не надо обещать, ладно? — попросила я. — Ждать очень тяжело…

— Но это лучше, чем никого не ждать, — ответил он.

— Тоже верно… Буду тогда сидеть под дверью… Только сбегаю на работу и сразу примусь ожидать твоего прихода…

Он немного помолчал и повторил:

— Я люблю тебя…

И только после этого повесил трубку.

— Вот так, — сказала я своему отражению в зеркале. — Все не так уж плохо, дорогая моя… И нечего киснуть. Прорвемся.

Что бы я себе ни говорила, а опасность все равно чувствовала. «Ну, конечно, — говорила я себе. — А как ты предполагала? Наехала на сильных мира сего… Теперь точно жди неприятностей…» Даже мой родной подъезд казался мне темным коридором, и всюду, изо всех углов, мне мерещились затаившиеся компрачикосы со злыми лицами. Я постаралась быстрее сбежать вниз по ступенькам и облегченно вздохнула только тогда, когда оказалась на улице.

Оказалось, что там идет снег. Я вдохнула свежий морозный воздух с наслаждением, и он прогнал мои страхи: вокруг было тихо, мирно и нормально. Люди шли по своим делам, у детского сада весело галдела «мелочь», и от звонкого детского смеха мир казался симпатичным.

Под ногами было скользко, и ноги отчаянно мерзли в моих старых сапогах, но я все равно была счастлива. Несмотря на страх. Несмотря на страх перед будущим. Я была так счастлива, как никогда.

Потому что я только что выплюнула собственную смерть и наслаждалась освобождением.

«Не дрейфь, королева! — сказала я себе. — В конце концов, кто не рискует…»

— Не надо! — почти закричала я. Потому что вспомнила продолжение этой пословицы, переиначенное мной «Тот не пьет «Реми Мартен»«.

«Какая же я была дура! — посетовала я. — Какая я была…»

На одну минуту я снова почувствовала себя не в своей тарелке. Я даже оглянулась, настолько сильным было ощущение, что за мной следят. Все было как обычно.

— Так недолго и до психушки… — выдохнула я.

Они не всесильны. И бояться нечего…

Глупо к тому же бояться фантомов.

Я уже подошла к подъезду и открыла дверь. Марья Васильевна жила на шестом этаже, но я справилась с вновь родившимся чувством тревоги. «Все, что они могут, — это путать по телефону маленьких девочек».

Я храбро шагнула внутрь, в темноту. Поднялась на второй этаж и остановилась.

Кто-то шел тихо, стараясь не привлекать к себе внимания. Мое сердце бешено заколотилось, но я заставила себя успокоиться. Это же подъезд, напомнила я себе. Тут живут люди. Я закричу, и кто-то наверняка выйдет…

Теперь я слышала эти быстрые, бесшумные шаги совсем рядом. Человек очень спешил.

Я все-таки пошла дальше, и тут же чьи-то руки обхватили мою шею.

Я похолодела.

Закричать я не могла: его пальцы находились так близко от сонной артерии, и я не обманывала себя — они были достаточно сильными, чтобы сломать эту хрупкую ниточку жизни.

— Слушай сюда, — тихо сказал голос. — Ты должна исчезнуть. Куда ты свалишь — дело твое. Деньги вот. Но если через три дня ты все еще будешь в городе, пеняй на себя, красотка… Поняла?

Он засунул что-то мне в карман и отпустил меня. Я обернулась, но он так быстро спустился по лестнице, что я не успела даже его рассмотреть. Впрочем, они ведь все похожи…

В моем кармане лежала увесистая пачка баксов.

Сначала я отдернула руку, как от змеи, — это было так гадко…

Я убежала из подъезда и крикнула:

— Подожди!

Он остановился, не оборачиваясь. Теперь я хотя бы могла рассмотреть его невысокую фигуру с уродливой широкой спиной и тощей задницей.

Я проговорила:

— Мне не нужны ваши чертовы деньги! — и швырнула их ему под ноги.

Он по-прежнему не оборачивался, да я и так его узнала.

Того, кто ходил за мной по улицам.

Развернувшись, я быстро вернулась в подъезд. Как ни странно, после пережитого мной страх отступил, вернее сказать — уступил место холодному бешенству.

Поднявшись наверх, до самого последнего этажа, я остановилась у окна и посмотрела вниз.

Во дворе уже не было ни моего преследователя, ни денег, надо думать…

Я усмехнулась, нисколько не сомневаясь, что этот тип наверняка скажет, что я взяла эти бумажки. Что ж, пусть говорит что угодно.

Мне куда важнее сознавать, что я этого не сделала!

Оставшись одна, я сначала была спокойна. Я включила погромче радио, сварила кофе и уселась в кресло. Иллюзия спокойствия, надо заметить, не покидала меня довольно долго. «Я сам обманываться рад», как говорится…

На какое-то время мне даже показалось, что ничего со мной экстраординарного и не происходило… Я всю жизнь сидела на этой уютной кухне, исключая те моменты, когда работала. Ничего нет и не было…

Закрыв глаза, я постаралась убедить себя в этом. Но в моих мыслях оставался некто по имени Виктор Райков. А значит…

Значит, все было. Тип с пачкой денег. Девица с той самой уверенностью, что все должно принадлежать ей. И неведомый мне папик… И они придут снова. Может быть, они не станут больше предлагать мне деньги. Сделают со мной…

Ох, да не хочется мне об этом думать! Я отставила чашку и включила телевизор. Показывали какой-то триллер, маньяк бегал по городу, зверски убивал хорошеньких девушек, и бедняга полицейский ничего не мог поделать, потому что маньяк был американским дипломатом со всеми вытекающими привилегиями. Если раньше я обожала смотреть триллеры, то теперь и сама могла запросто оказаться героиней подобной истории. А посему вместо интереса я начата испытывать страх, будто это я была подсадной уткой и именно за мной бегал этот чистенький, откормленный дипломат. Поэтому я выключила телевизор и снова включила радио.

«Моя любовь на пятом этаже», — бодро запел мужчина, и я тоже была на пятом этаже, но не взбодрилась, поскольку моя любовь становилась опасной для жизни.

Вот так сходят с ума, подумала я. Начинаешь все примерять на себя и во всем видеть подтекст… Нет уж, надо взять себя в руки. Надо просто взять себя в руки …

И, тем не менее, одиночество становилось невыносимым. Телефон молчал. Никто мной не интересовался.

Я не выдержала и позвонила Веронике.

Она не сразу подняла трубку, и когда я услышала ее голос, то легко различила в нем нотки недовольства.

— У меня фрустрация, — сообщила я.

— Ну? — иронически протянула подруга. Меланхолическое состояние всегда сопутствует любви, ты же знаешь…

— Это не меланхолия, — вздохнула я. — Это что-то другое…

— Что?

Я замолчала.

— Слушай, Сашка, я вообще-то работаю… Если ты намеревалась сопеть мне в ухо, давай перенесем…

— Я боюсь, — сказала я. — Понимаешь, Вероничка, я очень сильно боюсь. Сама не знаю чего, Просто мне жутко страшно.

Она несколько секунд обдумывала мои слона. Потом спросила:

— А где мама?

— Она уехала к подруге. Я одна. Мне кажется, они…

— Так. Сейчас мы к тебе приедем, пока ты не сошла с ума окончательно. Мне что-то кажется, ты чрезвычайно близка к полному и бесповоротному дауну. Откроешь дверь на три звонка.

Она повесила трубку. А я почувствовала себя свиньей. Теперь мне и самой казалось, что все мои страхи — туфта полнейшая, просто это вытекающие последствия из происшедшего со мной… Я хотела было снова позвонить Веронике, сказать ей, что не стоит из-за меня отрываться от работы, по ее телефон уже нс отвечал.

Л через пятнадцать минут в мою дверь позвонили — ровно три раза, и я пошла открывать, уже смирившись с тем, что я такая разнузданная эгоистка.

Потому что я была ужасно рада видеть и ее, и Дэна, невесть откуда взявшегося.

Хотя где-то в глубине души я все время ждала телефонного звонка и даже украдкой поглядывала на телефон, умоляя его разразиться радостной трелью.

Но Райков не звонил…

Мы сидели на кухне уже второй час, и я рассказала им всю эту дурацкую историю с деньгами и визитом «благородной дамы»… Сначала они молчали.

— Ты поступила правильно, — тихо сказал Дэн. — Нельзя позволять им унижать себя…

— Ага, правильно, — фыркнула Вероника. — Взяла и намылила себе веревку… Иногда, Данилова, мне кажется, что ты не думаешь над собственными поступками!

— Почему?

— Да потому что, милая моя, этот тип стопроцентно уже проиграл все денежки в Витенькином казино, не забыв сообщить ему, как Саша Данилова была благодарна за предложенную ей материальную помощь! И после всего этого ты изображаешь из себя маленькую гордую птичку и ждешь, когда он тебе позвонит, вместо того чтобы сделать это самой! Нет, Данилова, ты точно крезанулась из-за своих пламенных чувств!

Она вскочила и притащила мне телефон.

Я уставилась на него, потом перевела взгляд на нее.

— Ну как я позвоню? — спросила я. — Я же не могу первая…

— Почему? — вскинула она брови. — Это он, что ли, тебе деньги предлагал? Или, может быть, прислал к тебе эту идиотку? Данилова, ау! Вернись, пожалуйста! Мне кажется, ты напрасно отождествляешь Райкова с его прелестным окружением!

— Но он же мне не звонит! Обещал — и не звонит!

— Дитя обиделось… Дитя в гневе… А если ему представили все так, как я тебе только что сказала?

— Но…

— Никаких «но»! Звони ему. Или я сделаю это сама.

В ее взгляде было столько решимости, что сомнения отпали — она и в самом деле позвонит. Я попыталась найти поддержку у Дэна — но он молчал, углубившись в чтение женского журнала, или просто не хотел ввязываться в наши прения?

Я набрала райковский номер. Долгие гудки…

— Его нет, — сказала я, уже приготовившись положить трубку.

Но в этот момент там, на другом конце провода, что-тo щелкнуло и я услышала женский недовольный голос:

— Алло…

Сначала я подумала, что не туда попала.

Голос был знакомым, даже несмотря на обычные телефонные искажения, я была уверена, что уже слышала эти тягучие интонации.

— Это квартира Райковых, — сообщил мне голос, — а вы куда звоните?

Я почувствовала, как по моей спине пробежали холодные мурашки — нет, нет, нет…

— Будьте добры, позовите Виктора, — попросила я очень тихо, с ужасом понимая, что мой голос в отличие от голоса моей телефонной собеседницы звучит неуверенно, бледно…

— А кто его спрашивает? — поинтересовалась она.

Я молчала, чувствуя себя полной дурой.

Подняла глаза на Веронику, ища ее поддержки. Она тяжело вздохнула и вырвала у меня трубку.

— Будьте добры пригласить к телефону Виктора Сергеевича, — холодно процедила она.

Выслушав ответ, Вероника холодно усмехнулась и сказала:

— А вы кто?

Видимо, ей там сказали что-то очень веселое, поскольку она расхохоталась.

— Мне показалось, что вы очень обеспокоены, — сказала она. — А я, между прочим, звоню с работы. И мне страшно некогда с вами препираться…

Она передала мне трубку.

— Он в душе, — услышала я тот же голос. — Позвоните позже… Или он сам вам позвонит. Оставьте телефон…

Я почувствовала, как холодная рука сжала мое сердце. Вот все и кончилось, усмехнулась я. Он в душе. А рядом она, Леночка Дубченко. Я ведь узнала ее голос… Ничего не изменишь…

Ни-че-го.

— Спасибо, я перезвоню сама, — сказала я и oпустила трубку на рычаг.

Глава десять

Время течет незаметно. Кажется, что оно стало тонким, как нить… Впрочем, я не ощущала этого. Я вообще ничего не ощущала. Самой себе я напоминала человека, который никак не может оправиться после тяжелой болезни.

Я не звонила ему больше. И старалась игнорировать собственный телефон. «В чужом лице не может быть отчетливо видна…» Но его лицо не чужое. «В чужом лице иначе, иначе все…» Его-лицо-не-чужое!

Я спорила сама с собой. И когда я побеждала, моя рука сама тянулась к телефону. Бог мой, каких сил мне стоило остановить ее на половине дороги! Но она послушно застывала — рука нищенки, просящей подаяния… «Каждый сверчок знай свой шесток…»

Разве он знал меня по-настоящему, если поверил им? Разве он любил меня?!

А если это не так, то все происходящее сейчас со мной — это просто последствия затяжной болезни.

Человек, меняющийся изнутри, всегда, в конце концов, терпит неудобства.

Я менялась.

Моя щенячья дерзость уступала место спокойному смирению. Всякий сверчок не просто должен знать, каков его шесток. Он должен понять и полюбить его.

Так, незаметно, вместе с неслышными шагами времени, вместе с крупными хлопьями снега я подобралась очень-очень близко к Рождеству. Хотя до Рождества было еще несколько недель. Я совсем успокоилась или мне так казалось?

Но однажды я услышала по радио старенькую песенку: «Если увидеть пытаешься издали — не разглядишь меня, друг мой, прощай…»

Песенка была сырой, из самой сердцевины детства, и, может быть, я внезапно остановилась посередине комнаты, слушая эти слова. Я впускала их в самое сердце — и это было моей ошибкой. Они привела вместе с собой слезы.

От слов Тагора на сердце стало грустно, как будто это было про меня и про Райкова. Это я уплывала от него, пытаясь обернуться на прощание, чтобы запомнить его таким, каким он был около филармонии… «Моя мать учительница музыки… Я очень люблю Рахманинова…» Прикосновение его рук и его глаза… Господи, почему иногда любишь человека, менее всего достойного твоей любви? В глазах предательски защипало, и я рассердилась.

— Прекрати, прошептала я. — Вам все равно не суждено быть вместе… Отправляй смело Райкова в разряд воспоминаний. Дай Бог, чтобы со временем он остался приятым воспоминанием.

И все-таки, все-таки… Его глаза не исчезали. И почему-то все время вспоминались красные розы. Оказывается, мне их не хватает, Райков. И тебя, оказывается, мне тоже не хватает…

— Ваша Саша пришла…

Я стояла на пороге, а Марья Васильевна смотрела на меня. Кажется, я не очень убедительно улыбаюсь…

— Саша, — спросила она, — кто тебе сказал, что надо всегда быть веселой? Даже если хочется плакать… Последнее время ты напоминаешь мне загнанного в капкан зверька, который сидит в уголке, покорный постигшей его участи, да еще делает вид, что капкан этот поставлен совершенно правильно…

Я невесело усмехнулась:

— Да и в самом деле… Может быть, так и есть.

— Мне это не нравится в тебе, девочка.

— Мне самой это не нравится…

Я прошла в кухню, поставила сумку с продуктами на дощатый некрашеный стол. Она стояла в дверях кухни, скрестив руки на груди, и смотрела на меня с такой жалостью, что я быстро отвернулась к окну. Нельзя, чтобы тоска из твоих достигала глаз дорогих тебе людей…

— Хочешь домашнего вина?

Я невольно улыбнулась.

— Я же при исполнении, — хитро заметила я.

— Мне кажется, что Роза Исхаковна и не заметит, что ты немного пьяна, — отмахнулась она — Ей не до того… А пока ты доберешься до остальных, хмель выветрится от зимнего мороза…

Что-то в ее словах было. И если честно, мне не хотелось уходить. Мы так давно с ней не разговаривали по душам! Только сейчас я осознала, как мне этого не хватало…

Вино сделало свое дело. Я опьянела, и мне это нравилось. Моя голова освободилась от тягостных мыслей и теперь напоминала мне самой легкий воздушный шар. Не зря говорят, что хорошее вино полезно для здоровья.

Я посмеялась над собственными мыслями Марья Васильевна улыбнулась в ответ. Было так тепло и приятно, и мне начинало казаться, что ничего плохого со мной не случилось.

Я даже рассказала всю эту историю, удивляясь тому, что ни разу от воспоминаний не сжалось сердце.

— Мне кажется, вам надо поговорить, — сказала Марья Васильевна. — Иначе получится, что вы сыграли на руку дьяволу…

— Марья Васильевна! — всплеснула я руками. — Этот-то при чем?

— Бог дает любовь. — сказали она — А дьявол стремится любовь разрушить, а потом подменить… Не важно чем. Иной раз даже браком. Два человека не созданные друг для друга, не спаянные воедино волею Господней, счастливы не бывают. А когда происходит такое насилие, и говорить нечего… Ты никогда не будешь счастлива. И он — тоже… И эта девочка глупенькая тоже никогда не будет счастлива… Все втроем вы нарушили Господнюю волю. Нельзя стоять у Него на пути…

Я очень хотела ей возразить, свалить всю вину на него и на Леночку, но ничего не получалось. Я знала, что она права… Больше всех была виновата именно я.

Даже убийцам дают слово. Даже если это слово последнее. Даже если потом станет больно.

— Когда-то давно, — сказала она, глядя мимо меня, — я…- Немного помолчав, она все-таки справилась с белые воспоминания и продолжила: — Я поступила неправильно. Когда человек молод, ему кажется, что на свете нет ничего важнее собственного «я»… Меня обидели. И моя обида показалась мне такой сильной, что я даже не стала утруждать себя пониманием и прошением… Я прогнав его… на радость той женщине, которая этого от меня и добивалась… Если бы я тогда проявила терпение, не было бы трех одиноких и несчастных людей… Но мы все были так молоды и так глупы! — Она обернулась ко мне: — Детка, не повторяй моей ошибки! Поговори с ним. Ты мне обещаешь? Выслушай его и найди для него слова оправдания… Иногда — хочешь ты этого или не хочешь — именно от тебя зависит все.

— Как это? — удивилась я. — Вы же сами говорили мне не раз, что все зависит только от Бога…

— Я и сейчас скажу то же самое, — кивнула она. — Как бы тебе объяснить? Иногда Он ждет твоего решения, как бы испытывая тебя… Можно ли тебе доверить чье-то счастье? Достаточно ли ты сильна, чтобы самой стать счастливой? — Она погладила меня по щеке. — Попытайся понять его, — попросила она. — Просто попытайся это слезать.

После нашего разговора я шла по улице и чувствовала себя теперь другой. Мои плечи распрямились.

Было пасмурно, но я не обращала на это внимание, погрузившись в собственные мысли. Оставалось еще два адреса. Я достала список, посмотрела его. Как всегда — молоко и хлеб. Хлеб и молоко… Вздохнув, я направилась к магазину, купила шесть пакетов молока и две буханки хлеба. Теперь моя сумка оттягивала руку, но я была привычная. Остановившись на переходе, я очень долго ждала, когда проедут машины. А эту как-то заметила…

Это была серая «вольво» черт знает какого года. На номер я тоже не обратила внимания. Она вдруг остановилась прямо передо мной, дверца распахнулась, и я даже пикнуть не успела, как две руки втащили меня внутрь.

— Что вы себе… — начала было я, но остаток фразы потерялся в бездне страха, затопившей меня. Достаточно было посмотреть в глаза этого парня, чтобы понять — ничего хорошего мне не светит.

— Сиди! — распорядился он. — И не вякай…

Мне ужасно хотелось заорать, но я сдержалась. Этот гад держал у моей ноги пистолет. Убежать с простреленной ногой я далеко все равно бы не смогла, так что я удержала себя от бесполезных действий.

Водителя я не видела, только его широкую спину и бритый затылок. А того урода, который собирался меня покалечить, я даже узнала. Собственно, я чуть было не сказала ему «здрасьте» — так часто мне приходилось последнее время лицезреть его неприятную физиономию.

— Деньги тебе не нужны, да, сука? — прошипел он. Дальше следовала тирада, состоящая целиком из нецензурщины. Я невольно поморщилась и попыталась отстраниться. Не тут-то было: дуло снова уперлось в мою ногу, при этом бандит ухмыльнулся и сказал: — Tы сиди и радуйся, что эта штуковина не торчит возле твоей тупой балды…

Остаток пути я собиралась проехать молча. Cтекла были тонированными,

но я все-таки умудрилась что-то рассмотреть за окном. Хотя какого черта все это запомнить, пришла мне в голову грустная мысль, не все ли равно, где меня убьют? Вот и будет тебе «красный от крови шиповник»… Нет повести печальнее на свете…

— Какого… ты не взяла деньги, дура? — заговорил похититель. — Взяла бы и смоталась…

Его голос звучал почти дружелюбно.

— Не хотела, — мрачно ответила я.

— Зато босс хотел.

— Это ваш босс, не мой, — дернула я плечом. — С какой стати мне делать то, чего от меня хочет какой-то старый козел?

Он усмехнулся и пробормотал:

— Тоже мне интеллигенция… Ругается тут как извозчик.

— Ругаетесь вы, — холодно процедила я сквозь зубы. — А я просто констатирую факт.

— Факт начнется, когда ты…

Он недоговорил. Машина резко остановилась.

— Ну все. Вот и факт, — с некоторой грустью проговорил он. — Приехали…

Он вышел первым, открыл дверь и выволок меня наружу.

Теперь я видела дом в два этажа, и нет бы мне подумать о бренности жизни, так я почему-то подумала: все-таки эти «денежные мешки» никакой творческой фантазией нс обладают. Или у них просто фантазии такие загробные? Дом был из дорогого материала. Но это его не спасало. Ворота были какие-то кладбищенские, не хватало только венков… А внутри и вовсе был «кошмар на улице Вязов» с унылой башенкой. Рассмотреть все до конца мне, конечно, не дали. Грубый толчок в спину напомнил мне, зачем я тут оказалась. Тем более глаза мне никто не завязывал, значит, все знали — я отсюда живой не выберусь.

И опять я с удивлением обнаружила, что страха у меня нет. Только обида и злость. Что это за страна такая, что здесь даже любить нельзя кого захочется.

— Шевели ногами, — распорядился мой тюремщик.

Я обернулась. О, как же мне хотелось удрать отсюда? Но… я видела только эти чертовы кладбищенские ворота. Они закрывали от меня мой привычный мир, который теперь казался мне таким чудесным, манящим — и уже призрачным… Наверное, так всегда бывает на пороге смерти.

Водитель смотрел на меня. Он вышел из машины и теперь стоял, облокотившись на нее спиной. Поймав мой ответный взгляд, он неожиданно усмехнулся в подмигнул мне.

Я остолбенела от такого цинизма. Ничего себе гады. Привезли меня сюда, как корову на убой, и подмигивают… Впрочем, что я для них? Это мне моя жизнь кажется значимой, а им-то по фигу… Стрельнул — и нет еще одной букашки.

Дверь распахнулась, и меня втащили внутрь дома.

— Добро пожаловать, — услышала я и подняла глаза.

Собственно, чего-то подобного я и ожидала, подумала я, удивляясь тому, что страх так и не появился.

Да в принципе этот толстый человечек со смешной выпяченной вперед губой и не мог внушить страх. Он следил за мной небольшими глазками с каким-то детским выражением — да и вообще он напомнил мне пупса.

Мне показалось, что он похож на кого-то еще. Потом вспомнила — на Хичкока. И тут мне наконец стало немного не по себе. Тот был с виду такой же безобидный старикан, а фантазии у него были самые извращенные. Откуда мне знать, может быть, этот тип тоже натерпелся от женщин и любит их истязать?

— Ну вот мы и встретились, Саша, — проговорил он, как-то странно меня рассматривая. С прищуром.

— Вообще-то я не собиралась с вами встречаться, — побормотала я. — У меня на сегодняшний день были другие планы. Мне с вами даже разговаривать некогда. У меня бабушки голодные из-за вас остались…

Он коротко рассмеялся и весело взмахнул своей короткопалой, пухлой ручкой.

— Да будет вам, — сказал он, продолжая рассматривать меня с пугающим дружелюбием. — Бабки ваши не помрут…

В принципе ему было вообще наплевать на моих подопечных. Как и на меня. Глазки его продолжали меня щупать — так неприятно, гадко, что мне хотелось спрятаться. Прятаться было некуда… В голову пришла совсем глупая мысль. О том, что все люди, подобные этому типу, так обременены своими комплексами, что их было бы жалко, если бы не тот бесспорный факт, что все их комплексы плавно перерастают в манию.

— Что же вы. Сашенька, такая неблагоразумная девушка? — укорил он меня с отеческой улыбкой. — Зачем вам портить себе и другим жизнь? Я пытался договориться с вами по-хорошему, а вы… Ну и что прикажете теперь с вами делать?

— Оставить в покое, — процедила я сквозь зубы.

— Да я бы вас с радостью оставил в покое, — сказал он улыбаясь. — Но вы мне мешаете. И ладно бы мне — я человек маленький… Вы мешаете другим людям.

— Ну не любит он вашу дочь, — сказала я, давно уже догадавшись, что передо мной не кто иной, как сам папочка Леночки Дубченко. — И если даже я исчезну, не полюбит… Народную поговорку знаете? Сердцу не прикажешь…

— Прикажешь-прикажешь…

Он «вынул» свое тело из кресла и несколько раз прошелся мимо меня, насвистывая себе под нос бравурный марш.

— Не свистите, — сказала я, — денег не будет…

Посмотрев на меня с удивлением, он рассмеялся.

— У меня они будут, — самоуверенно заявил он мне. — Можете не сомневаться…

— Я и не сомневаюсь…

Я огляделась по сторонам, пытаясь найти хоть какую-то зацепочку, сказать самой себе — все в порядке, Саша, ты выберешься отсюда… В конце концов, нет безнадежных сипаний… Но сейчас эти слова казались мне насмешкой. Бывают. Еще как бывают… В данный момент, например.

Я чувствовала себя мышью в ловушке. Насчет добродушного лица толстяка я не обманывалась — глазки его просто утопали в складках жира, поэтому ухватить их выражение было непросто. Но при желании, если приглядеться… Он смотрел жестко, даже не пытаясь создать иллюзию доброты. Да и зачем?

Вы зря так напряжены, Александра, — словно угадав мои мысли, усмехнулся он. — Я не желаю вам па… Мне просто хочется, чтобы вы поняли — ваши желания немного не совпадают с реальным положением вещей…

Я невольно рассмеялась…

— Судя по всему, — сказала я, наблюдая за его лицом, реальное положение вещей — это вы сами… То бишь ваши желания.

Он хотел что-то сказать, но я не дала ему этого сделать.

— А вы знаете хоть что-то про мои желания? — проговорила я. — Или просто увязываете эго с вашими собственными?

«Данилова, куда тебя несет? Ты же в клетке с гиеной!» — напомнила я себе. Вот сидит этот тип, неприятный во всех отношениях, и ждет от меня, когда я начну трепетать! Страха не было — только посты.

— Кто вы такой, чтобы указывать мне, что мне думать, как мне жить и, черт вас побери, что мне хотеть?

Он улыбался, глядя на меня с любопытством ботаника, рассматривающего в микроскоп микроорганизм.

— Не я, — сообщил он мне. — Мы.

«Бог ты мой, как все это похоже на дурацкий кошмар, — подумала я. — Я сейчас проснусь… Это же бред совершенный — такого не бывает! Не может быть…»

Но это было наяву… Я оказалась в руках какого-то психа, страдающего манией величия. Одно дело, когда ты про это читаешь. А вот так… «Он меня убьет», — пришла в голову ясная и четкая мысль. И что совсем странно, я совершенно успокоилась. Убьет и убьет… Все лучше, чем всю дорогу трястись от страха… Мысли, как сами видите, мне в голову полезли героические и далеко не самые умные. А он продолжал вещать, как радио. Он даже приосанился, этот урод, и глаза стали больше — не иначе от переполнявшей его гордости.

Погрузившись в собственные мысли, я пропустила начало речи и услышала только что-то про титанов. Как бы он, этот пузатый коротышка, на деле и есть титан. Я уже ничему не удивлялась: Наполеон, Ленин и Гитлер тоже были маленькими…

«Титан» тем временем сообщил мне, что я одна из тех, кто заражен ядом христианства, даже работа ему моя не нравится. Незачем, мол, помогать отжившим организмам поддерживать жизнедеятельность, поскольку пользы от них все равно никакой… А от меня и вовсе нет толку, одно беспокойство… Так как я уже твердо решила, что имею дело с психом, я молчала и слушала этот бред, одновременно обдумывая, как мне отсюда сбежать. Может быть, мне соврать ему, что я согласна отступиться от Райкова, например? Если он тоже «титан», так я на самом деле постараюсь держаться от него подальше…

— А Райков тоже титан? — спросила я, не удержавшись, прервав его пламенные речи.

Он остановился, глядя на меня с плохо скрытым раздражением.

— Что вы спросили?

— Я спросила про Виктора, — пояснила я. — Меня интересует, он тоже…

С языка чуть не сорвалось «псих», но я сдержалась вовремя, чтобы мой помешанный визави не превратился в буйного.

— Титан? — Он грустно покачал головой. — Нет пока… Но у него есть все, чтобы стать одним из нас. Он молод, хорош собой, умен. О, мальчик может стать нашим знаменем! И поверьте, мои дорогая, даже то, что он потеряет вас, окажет нам неоценимую услугу… Пережив несчастье, человек слабеет сначала, а потом, если ему помочь становится сильным…

— А если нет? — сказала я. — А если он возьмет наваху и пойдет на вас войной?

— Что ж, в войне неизбежны жертвы…

Судя по его лицу, он предполагал, что жертвой станет не он. Я бы на его месте на это не рассчитывала, но несчастный явно считал себя неприкосновенным.

— Так что вы сами видите — нам выгодны оба варианта… Если вы уезжаете отсюда, мы в выигрыше. А если нет… — Он развел руками и печально добавил: — На вашем месте я бы уехал… На свете много хороших стран, куда более пригодных для жизни, чем Россия… Деньги у вас будут. Подумайте… У вас будет время.

Во мне затеплилась надежда, что думать я буду дома. Он поднялся и пошел к двери. Позвал кого-то… «Лишь бы оказаться сейчас дома. Лишь бы оказаться дома, а там что-нибудь решится…»

Сердце мое так колотилось, что я боялась, что прямо сейчас умру…

— Миша, отведи девушку в отведенные ей апартаменты, — услышала я мерный голос Дубченко, и сердце мое упало. Теперь мне казалось, что оно вообще больше не стучит…

«Это конец», — подумала я, и мне нестерпимо захотелось прямо сейчас, немедленно, хотя бы на минуту увидеть маму и… Райкова…

Когда мы шли по коридору, я невольно заложила обе руки за спину. Как арестант…

В конце коридора, перед массивной дверью, мы остановились. Мой спутник открыл дверь и остановился на пороге, пропуская меня внутрь. Было глупо устраивать истерику, а моя попытка убежать сейчас была бы именно истерической выходкой. Выходкой… А мне был нужен выход.

Поэтому я спокойно вошла внутрь и огляделась.

Клетка моя была золотой. Огромная кровать посередине комнаты, телевизор с большим экраном… Даже книжный шкаф наличествовал, правда, там в основном были пособия по практической психологии. И писания этого идиота Хаббарда… Еще я обнаружила там творения Карнеги. Невольно усмехнувшись, я закрыла книжный шкаф. «Никогда мне не стать бизнесвумен, — подумала я. — Не интересует меня вся эта литературка…»

Мой тюремщик не уходил. Он стоял, наблюдая за мной, и словно ждал чего-то. Может быть, моих указаний?

Я рассмеялась.

— Отсюда непросто убежать, — задумчиво сказал этот садист.

Я обернулась. Только теперь я узнала в нем давешнего шофера с тиком.

— Догадываюсь, — буркнула я. Вышло недружелюбно, ну и что? С какой стати мне быть с ними комильфо?

— Ты на самом деле его так любишь?

Вопрос показался мне довольно странным и неожиданным. С какой стати я должна обсуждать свои чувства с ними типами?

— Какое тебе дело? — огрызнулась я. — Хочешь ему позавидовать? Да, люблю! Так, как тебя никто не полюбит! И твоего хозяина тоже!

Он ничего не ответил, только стоял, прислонившись к стене, и продолжал меня рассматривать с усталым интересом.

— Все! — мрачно бросила я. — Аудиенция окончена… Я хочу одиночества и покоя…

Так же молча, ничего не говоря, он оторвался от стены свою могучую спину. «Титан, однако», — усмехнулась я про себя.

— Если будет что-то нужно, позовешь, — сказал он. — Но я приду к тебе сам… Ближе к ночи.

Снова прозвучали многообещающе. Дверь за ним захлопнулась, а я так и стояла с открытым ртом, стараясь справиться с волной страха и отвращения, подступившей к горлу.

— Вот ещe хрень, — прошептала я. — Живой я вам не дамся, титаны… Не дождетесь!

Каким образом я не «дамся им живой», я сама не знала. Так что голос рассудка пытался ввергнуть меня в уныние, намекая, что меня изнасилуют эти уроды и ничего я сделать не смогу, но я все еще пыталась сопротивляться, надеясь справиться с этим тошнотворным чувством собственного бессилия.

Я прошла в ванную — представьте себе, меня даже не обрадовало наличие в ней шикарного душа и громадной джакузи… Пустила холодную воду и долго умывалась — чтобы остановить подступившие к глазам злые слезы.

— Сволочи! — выругалась я, выпуская частичку этой злобы в воздух, и без того пропитанный лучом ненависти и зла. — Еще посмотрим, кто кого… Нет, какие суки! Знала я и раньше, что ничего хорошего от этих бандюганов вовеки не дождаться, но чтобы до такой степени!

Легче мне не стало. Это когда ты в собственной ванной ругаешься, становится легче. А тут была тюрьма. И ничего хорошего мне впереди не светило…

Так что вышла я нее в том же скверном настроении и уселась перед телевизором, мрачно глядя в огромный черный экран.

Включать его у меня не было ни-ка-ко-го желания, все равно там не найдешь cоветa, как мне выбраться из этой безнадежной ситуации.

В экране, как в черном зеркале, отражалась моя фигура, как будто в другом мире. В черном. Я сидела, опустив руки, и вид у меня был как у приговоренной к казни. Наверное, иногда это полезно — увидеть себя со стороны в трудную минуту. Разом трезвеешь…

Чтобы не видеть это воплощенное уныние, я вскочила и принялась обследовать комнату. Об окнах нечего было и думать — стекла там были пуленепробиваемые, а для полной безнадеги хозяин, душка, еще и решетки поставил.

— Оставь надежду всяк сюда входящий, — пробормотала я, все еще дергая раму. По инерции. Поскольку в ее незыблемости я уже вполне уверилась.

Потом я еще немного покружила по комнате, бестолково и хаотично, как безумная молекула. В принципе я и была уже близка к безумию. Мне даже пришла в голову мысль обследовать ванную — я поймала себя на том, что долго и загадочно рассматриваю черный зрачок слива, словно я могу раствориться и исчезнуть именно там.

От бездарных идей устаешь куда больше, чем от полезного труда. К своему удивлению, я вдруг широко зевнула. Мои глаза слипались, и я стала спокойной и равнодушной. В конце концов, подумала я, укладываясь на кровати, у меня еще будет время… До ночи. Что-нибудь придумаю… Например, тресну этого мерзавца по голове лампой… А потом убегу…

Куда?

— Куда-нибудь, — пробормотала я совсем уже сонно, смежая веки. — Главное — убежать…

Спустя несколько мгновений я и в самом деле уже бежала по зеленому лугу неведомо куда… Во сне.

Проснулась я от ощущения, что кто-то меня изучает. Так внимательно, как в микроскоп. Ощущение было неприятным. Я открыла глаза — осторожно, все еще боясь их открывать. Странный сон — обычно я долго не могу отрешиться от сладких ощущений ночных грез и даже путаюсь, не сразу определяя границы сна и яви. Теперь я совершенно четко и ясно определила, сон кончился. Начался кошмар…

Сквозь щелочку я еще неясно и смутно видела мужское лицо, склонившееся надо мной. К счастью, это был не Дубченко, хотя, усмехнулась я про себя невесело, какая разница? Я же в логове врага…

Это был Миша.

— Тихо, — прошептал он. — Пойдем…

Можно было закричать. Но это глупо и унизительно — кричать, зная, что все равно никто тебя не услышит. Я посмотрела в бесстрастное Мишино лицо, и мне в голову пришла странная мысль: а они вообще что-нибудь чувствуют, эти люди? Он ждал меня, и его лицо ничего не выражало. Как будто убивать таких дурочек, как я, для него было делом привычным.

Я оделась и, ничего не говоря, пошла за ним. В коридоре было пусто, повсюду царила сонная тишина. «Как все-таки это непоследовательно, — досадливо поморщилась я. — Хотели дать мне время на обдумывание моих дальнейших действий, но тут же пересмотрели… Впрочем, может быть, это и к лучшему?»

Охранник на выходе спал, совершенно забыв о своем долге. Мы вышли во двор. Миша завел машину, а я стояла, наслаждаясь свежим воздухом — может быть, в последний раз… Наверное, оттого он показался мне таким сладким, этот морозный воздух, и мириады крошечных снежинок, падающих на ладони.

«А наутро выпал снег, — тихо пропела я. — Этот снег убил меня, погасил короткий век…»

Странно, но я теперь совсем успокоилась. Как будто эти строчки заставили меня поверить — пускай… За любовь не страшно умереть. Может быть, если тебе предлагают такой выбор, лучше выбрать смерть. Достойнее…

Правда, меня не покидало ощущение, что все это происходит не со мной, а я просто наблюдаю со стороны. Смотрю фильм, в котором главную роль играет актриса, очень похожая на меня.

На улице было тихо. Только где-то далеко лаяла собака. И мне так нравилась эта собака, я ее почти любила. Последний голос, который я слышу.

— Садись, — приказал Миша. Он продолжал говорить шепотом, как будто боялся разбудить охранника.

Я села, все еще предпочитая молчать.

Машина тронулась с места, но в темноте Миша даже фары не включил.

Ворота плавно открылись, выпуская нас, и так же закрылись. Мы ехали по заснеженной дороге молча, и я старалась не следить за дорогой: в конце концов, это не важно… Мне было грустно, потому что я знала — я вижу все это в последний раз.

Миша тоже молчал, хмуро глядя на дорогу, несущуюся нам навстречу. Теперь я могла заорать, что-то сделать — ударить его, вырваться на волю, убежать…

А на меня напало тихое, почти блаженное состояние. Когда я очнулась, прошло столько времени, что я всерьез удивилась, посмотрев за окно. Потому что мы были в городе…

— Куда мы едем? — спросила я, недоуменно озираясь.

— Наконец-то ты решила этим поинтересоваться, — рассмеялся Миша. — Я думал, тебе глубоко по фигу, куда я тебя везу…

— Но…

Я прикусила язык. Машина въехала в наш двор.

— Ты ведь тут живешь?

— Да, — кивнула я, все еще ничего не понимая.

— Ну вот. Иди…

Он распахнул дверцу.

— Подождите, — сказала я, смотря ему в глаза. — А вы? Что будет с вами?

— Ничего хорошего, — развел он руками. — Будут неприятности…

— Зачем вам из-за меня…

— Не из-за тебя, — хмуро перебил он меня. — Из-за Витьки… Если ты его на самом деле любишь, хватай его за руку и бегите отсюда… Чем дальше, тем лучше… Все. Передавай ему привет.

Он так резко рванул вперед, что я едва успела отскочить, еще не веря, что все так удачно закончилось. Меня не убили. Я жива. Я даже ощупала себя, боясь проснуться. Потом я осматривалась, пытаясь обнаружить подвох. И только когда окончательно убедилась, что я в родном своем дворе и все хорошо, я быстро побежала вверх по лестнице, стараясь унять ту сумасшедшую радость, которая так переполняла меня, что рвалась наружу.

Открыв дверь, я решительно направилась к телефону.

Но подойдя, замерла.

— Что я ему скажу? — тихо спросила я.

Оказывается, не так-то просто исправлять свои ошибки.

Не так-то просто… Потому как наступаешь на горло собственной гордыне.

Я сдалась.

Я бросилась прочь от телефона, спряталась в ванной, зажгла сигарету.

И сразу вспомнила: «Росли в одной колыбели, нас ветер качал в ладонях, и звезды нам песни пели…»

— Как ты думаешь, Богу было жаль с нами расставаться?

Он удивленно вскинул брови.

— Саш, я тебя иногда не могу понять…

— Да я вот думаю, что мы с тобой сидели у Него в ладонях вместе, как брат и сестра. И Он не хотел с нами расставаться, но наши матери очень хотели, чтобы мы наконец-то появились…

Он поднял глаза и долго смотрел на небо, словно пытался увидеть там Бога.

— Мы с тобой встретились, — сказал он.

— И у меня такое чувство, что снова оказались у Боа в ладонях, — рассмеялась я, прижимаясь к нему теснее, пытаясь стать маленькой, такой маленькой, чтобы раствориться в его руках.

Это был краткий миг. Только краткий миг моей и его жизни…

На мои глаза навернулись слезы, но я уже не обращала на них внимания. В конце концов, можно же иногда позволить себе такую роскошь — выплакать все, что камнем лежит на душе.

«Вот смерть настигает душу. — пела Настя. — Он умрет вместе с ними, твой жених…»

А если и правда умрет?

Я задохнулась от страха за него. Все зависит от меня.

Надо собраться…

Хотя бы для того, чтобы понять: живая ли у него душа или я люблю «мертвую душу»?

Так бросаются в омут. Я набрала его номер быстро, так быстро, чтобы не дать себе остановиться.

Когда я услышала его голос, мое сердце замерло, мне показалось, что я сейчас упаду. Я схватилась за стену, оперлась лбом, потому что мой лоб пылал, как при сорокаградусной температуре.

— Витя, — сказала я тихо. — Витя, это я…

Он молчал. Я слушала его молчание, пытаясь определить, рад ли он? Да нет же, вряд ли…

— Я не брала деньги, — прошептала я. — Я… Ты можешь думать обо мне все, что угодно, но я…

— Я звонил тебе, — сказал он. — Почему ты не подходила к телефону?

— Я…

— Бог ты мой, я даже не знала, что ему сказать Я провела ладонью по лбу, пытаясь привести в порядок мысли.

— Я, наверное, была больна.

— Саша, милая… Как ты могла подумать, что для меня все это важно? Даже если бы ты взяла их, что это изменило бы?

— Они сказали тебе…

— Саша, я не слышу, что они говорят! Я уже много лет этого не слышу… Как ты этого не можешь понять? Я живу рядом с этими людьми и, поверь мне, неплохо знаю их.

Я молчала. Мир вокруг изменялся, но я еще не могла понять, что с ним происходит. В воздухе пахло еловыми шишками, и мне показалось, что где-то рядом со мной зажгли свечи…

— Я люблю тебя, — сказала я.

Он ответил не сразу.

— Я сейчас приеду, — сказал он наконец. — Я сейчас приеду — и мы обо всем поговорим…

Те полчаса, которые я провела в ожидании, я металась как в лихорадке.

«Зачем я это сделала?» — «Я поступила так, как было нужно…» — «Но я не должна была, не должна…»

Когда он позвонил в дверь, я была как раз на стадии «зачем-я-сделала-это».

Открыв дверь, я застыла, глядя в его глаза.

Он выглядел осунувшимся и постаревшим. Сначала он сделал шаг в мою сторону, но остановился. Едва заметно усмехнувшись, посмотрел на меня печально.

— Саша, — заговорил он очень тихо, — прости меня за то, что я невольно оказался виновником твоей боли… Поверь мне, я не хотел этого.

Я вздрогнула. Теперь мне казалось, что он пришел для того, чтобы извиниться за то, что нас связывало. За то, что я…

— О, не стоит! — рассмеялась я. — Все нормально… Наверное, каждый человек, взрослея, должен пройти через боль.

«Так вот о чем он собирался со мной говорить… Какая же я дура! — подумала я. — Бог мой, да я действительно самая последняя дура на счете! Эли люди мыслят иными категориями…»

— Ты будешь кофе? — спросила я, стараясь нс показывать ему, как сильна моя боль. Я даже нашла в себе силы улыбнуться ему.

Он кивнул.

— Проходи в комнату, — сказала я. — Сейчас я принесу кофе… туда.

Мне надо было остаться одной. Мне надо было просто побыть одной… Хотя бы несколько мгновений… Зачем он согласился?

Зачем он согласился остаться? Зачем он вообще приехал?

Мир вокруг меня снова изменился. Словно кто-то взял и выключил солнце… И в самом деле, оно же не обязано светить для всех! Вот именно для меня ему светить ни к чему…

Он попросил у меня прошения за… любовь?!

Я засыпала кофе в джезву. Бросила сахар. Мои движения были чисто механическими. Я смотрела па замершую пенку и слышала его дыхание в соседней комнате. Я сжала себя в тугой кулак. «На кой черт нужен мир, в котором просят прошения за то, что любили?»

Кофе вылился на плиту, я и сама нс успела заметить, как это случилось.

Теперь по всей плите растекались бурые пятна, похожие на кровь, и это стало последней каплей.

Я выключила газ, вытерла грязь и только теперь поняла, что я плачу. Более того, я не просто плачу. Я рыдаю в захлеб!

— Саша, — услышала я за спиной его голос.

Его руки легли на мои плечи. Он тяжело вздохнул и прижал меня к себе.

Я дернула плечом, не оборачиваясь.

— Оставь меня в покое, — всхлипнула я. — Ты просто гад…

Он ничего не ответил, но не послушался меня. Наоборот, еще сильнее прижал к себе.

— Гад, — согласился он со мной. — Давай я сам вытру… В конце концов, это ведь последствия именно моего гадства…

— Нет уж, — покачала я головой. — Я сама справлюсь…

— Саша, не прячь от меня глаза, пожалуйста.

— Ага, — кивнула я, улыбаясь сквозь слезы. — Не прячь от Бога глаза, а то как Он найдет нас?

— Сама понимаешь…

— Нет, — покачала я головой. — Это Гребенщиков понимает.

— Черт, ты что, все стихи знаешь? — признался он.

— Не все, — призналась я нехотя. — Только те, которые мне нравятся. Есть просто стихи, а есть как молитвы… Мне нравятся те, которые как молитвы.

— Например, это, — сказал он. — «Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж достоинство, что просит подаянья… Над красотой глумящуюся ложь, ничтожество в роскошном одеянье… И простоту, что глупостью слывет, и глупость в маске мудреца-пророка, и вдохновения зажатый рот, и праведность на службе у порока… «

Я молчала, слушая его.

— «Все мерзостно, что вижу я вокруг, — сказал он, поворачивая меня к себе. — Но как тебя оставить, милый друг?»

Теперь мое лицо было в его ладонях, и он смотрел в мои глаза так пристально, так нежно, так…

— Красота, над которой глумилась ложь, — прошептал он.

— Скорее уж я та самая простота, которая слывет глупостью, — пробормотала я, отчаянно краснея. — Я не красавица…

— Я и не говорил, что ты красавица, — серьезно возразил он мне. — Я сказал, что ты — красота. Это разные слова.

Я подумала немного и не нашла ответа. Зато сказала:

— Ага… Тогда ты у нас будешь праведностью на службе у порока…

— Может, и так… Только я не праведный. Я обычный.

— Вот и нет! — запротестовала я. — Я никогда бы не стала плакать из-за обычного человека!

Он смотрел мне в глаза.

— Боже ты мой, — прошептал он очень тихо. — Как это мерзко… Я не хотел бы быть причиной твоей боли. — Никогда.

Он отпустил меня, и мне стало холодно. Он стоял, опустив голову, и курил.

— Мне холодно, — пожаловалась я Богу. — Почему этот человек не может понять, что мне без него холодно? Может быть, Ты это ему как-нибудь объяснишь?

— Может быть, этот человек просто боится, что своими притязаниями запросто может разрушить твою жизнь… А он слишком тебя любит, чтобы это сделать.

Он сказал это очень тихо, опустив глаза, и я поверила ему.

Ему было трудно, так же трудно, как и мне.

Он ежедневно видел грязь, и грязь оседала на его душе, не давая ей дышать. Каждому хочется в таком случае смыть с себя грязь, но как же это сделать, если речь идет о душе, а не о теле?

С помощью красоты. Он прав… Он абсолютно прав, и мне даже стало стыдно, что я сама, такая взрослая, такая утонченно-рафинированная, такая вот снобка, сама это понимала, но пыталась вписаться в чертову жизнь, посидеть на чужом празднике, стать такой же, как все эти «бонзы».

Могла бы я так же, как он, рискнуть, поставить на кон свою жизнь, свое благополучие, свое будущее ради маленького глотка свободы?

Ради глотка любви?

— Если ты останешься со мной, тебя погубят, — сказала я, дотрагиваясь до его руки и чувствуя себя так, точно я была матерью этого большого ребенка. — Как же ты тогда будешь?

— У меня нет времени быть мудрым, — усмехнулся он, — Может быть, я поступаю, на их взгляд, опрометчиво. Я и на свой взгляд так поступаю…

— Ты жалеешь? Нет, пожалуйста!

— Я не жалею. Просто боюсь за тебя… Ты, на их взгляд, «подавляющая личность». Ты мешаешь им делать так, как они считают нужным…

— Господи, да чем же я им мешаю? — искренне удивилась я. — Отопление, что ли, им отключаю? Я вообще большую часть времени нахожусь в совершенно других измерениях! Хожу спокойно по своим бабулям и ни разу еще там их не встретила, этих твоих Дубченко!

— Однажды ты просто сидела за столиком, — сказал он. — Туда нечаянно зашел человек, которого они считали своим. Я сейчас даже не смогу тебе сказать, почему я остановился… И тем не менее со мной произошло нечто странное. Я стоял и чувствовал себя полным идиотом. Ты подняла глаза от книги, и я понял, что ты еще не вернулась. Тот мир, в котором ты находилась, показался мне таким манящим, сложным и загадочным, что мне стало невыносимо находиться в мире, где все упрошено до косноязычности… Кажется, ты не очень-то хотела тогда говорить со мной.

— Не хотела, — тихо рассмеялась я.

— Да и потом ты отталкивала меня, всеми силами пыталась освободиться, и я долго не мог понять — почему. Что во мне вызывает в тебе такое чувство протеста?… Знаешь, это ведь было так здорово — снова вспомнить, каким ты был раньше. Вспомнить, как звучит музыка… Начать читать стихи и вдруг обнаружить, что эти люди с приклеенными улыбками и стальными глазами слишком похожи на сектантов и весь круг моего общения должен быть ограничен только подобными им, а тебе там не было места… По их мнению. И то, что там не было места тебе, заставило меня понять, что ты просто их больше. Потому что это значило только одно: у них слишком все мелкое, чтобы ты поместилась там. И тогда я подумал: неужели и я стал таким же мелким? Когда ты появилась рядом со мной, вся их педагогическая деятельность пошла прахом. Я захотел стать свободным. Я понял, что не хочу больше так… Потому что счастье совсем не в деньгах, которые надо «делать, делать и делать», как завешал великий гуру, а…

Он вздохнул, посмотрел поверх моей головы, и я обернулась. Там висела мамина икона.

Это было очень странное чувство, как будто он молча разговаривал с Господом и Господь понимал и принимал его. А я сейчас была всего лишь связующей нитью между ними, вот обидно мне совсем не было. Наоборот.

— В чем же счастье? — тихонько поинтересовалась я спустя несколько минут.

— В обретении, — ответил он. — В свободе. В любви. В смысле жизни… В музыке. В обретении всего этого…

Последние слова он сказал так отчаянно, словно это крикнула его душа. А потом спокойно добавил:

— С твоей помощью я убежал из тюрьмы. Еще один шаг — я сам стал бы таким же. Я даже понял, почему они так хотят тебя уничтожить…

— Почему? — заинтересовалась я, так как до сих пор не могла этого понять.

— Потому что ты слишком независима. Значит, тебя надо купить… Попробовали — но ты отказалась продаться. То на чем они привыкли играть, не прошло. На их взгляд, ты живешь в трюме. Но и в трюме продолжаешь оставаться королевой, наотрез отказываясь стать крысой…

— Но почему я должна быть крысой? — возмутилась я.

— Для них все люди крысы.

— Вить, я уже устала. Кто они такие? И почему ты говоришь о них как о какой-то секте?

— Потому что это и есть секта, Сашенька. Сначала тебе предлагают пройти обучение в некой школе, как начинающему бизнесмену. Там тебя обучат управлять собой и людьми, научат смотреть на жизнь позитивно и сотрут энграммы…

— Бред какой-то, — устало сказала я. — Полный бред… Чего-то я последнее время много слышу про этот кретинский позитив и эти ужасные энграммы… Мода такая, что ли?

— Просто это очень распространено сейчас, — сказал он. — Люди легко попадаются на эту удочку. Скажем, у тебя что-то не получается, ты идешь по улице хмурая, и вдруг к тебе подлетает радостная дама и щебечет, что твой круг общения низок, тебе надо познакомиться с теми счастливцами, которые уже нашли выход из тупика. Она рассказывает тебе об одном чудесном человеке и о его не менее чудесном методе… Потом, конечно, она подчеркивает, что они ни в коей мере не являются сектой и вообще их не волнует, какой религиозной конфессии ты отдала свое сердце. Они же психологи.

— «Я психолог, о, вот наука», — процитировала я Мефистофеля. — Если ко мне подъедет такая тетка, энграмма у нее будет. Еще какая. Прямо на лбу. Я девушка простая и до смерти не люблю, когда меня какие-то неведомые мне тетки хотят сделать счастливой…

— Вот поэтому ты можешь быть уничтожена, — грустно сказал он. — «Если тебе мешают, можешь уничтожить эту «подавляющую личность»«.

— Это уже было. В другом изложении, — усмехнулась я. — Типа — кто не с нами, тот против нас… И если враг не сдается, его уничтожают…

— Я-то как раз и был придурком, — вздохнул он. — Закончил их школу. И деньги на то, чтобы развить бизнес, тоже они мне дали… Более того, я там был весьма подающим надежды. Чуть ли не «принцем крови»… А теперь я оказываюсь полным подлецом. Вроде к ним не испытываю нужной благодарности и тебя подставляю…

Он замолчал.

— А что тебя тревожит больше? — поинтересовалась я. — Первое или второе?

— Конечно, ты, — ответил он. — Признаюсь, первое меня вообще не волнует. Я думаю, что бизнесом можно заниматься и без их помощи. Пусть не на такую широкую ногу, по вполне хватит на жизнь.

— Я всегда так говорю, — улыбнулась я. — Что главное — это жизнь. Простая и человеческая. А что сверх того — это от лукавого. А зачем мне что-то от лукавого?

Он поцеловал меня нежно и спросил, серьезно глядя мне в глаза:

— Значит, ты согласна быть моей женой?

— И в горе, и в радости, — прошептала я. — И в нужде, и в богатстве… И в болезни, и в здравии… Всегда.

— Что бы нас ни ожидало?

— Все, — кивнула я. — Любые подвохи и опасности… Их куда легче переносить вместе. А без любви… Как говорит одна моя знакомая пожилая леди, очень холодно жить.

Глава одиннадцатая

Ночью мне приснилось, что вся эта компания собралась в моей комнате. И парень этот в киллерской шапке, и Леночка в мехах, и Эллина. К ним присоединился какой-то длинноносый радостный тип, в котором я сначала заподозрила самого Хаббарда, а потом догадалась, что вряд ли бы сам «магистр» меня посетил, а это просто Дубченко-отец.

Смотрели они на меня очень сурово.

— Она твердо решила испортить Вите жизнь своим негативом, — сокрушенно выдохнула Эллина. — Деточка, так нельзя! Раз уж тебе надо непременно быть несчастной, зачем же тащить в свою пропасть ни в чем не повинного человека?

— Она мне решила испортить жизнь, — последовало следующее обвинение, на сей раз от Леночки. — В конце концов, вы мне сами говорили, что я избранница. А значит, я должна быть счастливой. Какого черта она тут появилась все портить?

Дубченко-отец молчал, и парень в шапке тоже. Но они так выразительно молчали, изредка переглядываясь, что мне стало очень-очень нехорошо. Одолели меня дурные предчувствия, что лучше бы я с самого начала держалась от этих «избранников» подальше.

— Такие, как она, мешают нам вылечить мир, — сказала Эллина.

И тут я не выдержала.

— Как же вы можете его вылечить, если сами больны? — выпалила я, не сдержавшись. — Ваш великий гуру под старость совсем разболелся, даже объявил себя Антихристом! Это что, не свидетельство психического нездоровья? Таких, как этот ваш Рон, Дэнова мама лечит. Иногда, как она говорит, даже и не получается. Как поверил человек, что он — Наполеон, так никакие лекарства уже не помогают! Так что, говоря словами нашего учителя: «Врач, исцелись сам!» Я вам завтра же выдам какое-нибудь учение, да еще придумаю, что мне этот бред надиктовал лично старикан Зигмунд, и что? Вы мне поверите? Так почему же я должна плясать под дудку психически ненормального человека?

Я и сама не знала, откуда появились эти слова. Честное слово, Бог пока успешно сохранял меня от общения с этими темными личностями. И ничего я не знала доселе о Хаббарде, так что получалось, что мне сейчас помогали. Может быть, просто во сне мы всегда знаем немного больше, чем наяву? Или срабатывает подсознание?

— Пора, — кивнул Дубченко-отец своему церберу.

И он пошел ко мне. На его лице, бесстрастном и застывшем, я прочла, что моя участь неизбежна. Его глаза были стальными, но при этом он улыбался. Только от этой улыбки по коже мороз драл, честное слово…

Его руки сомкнулись на моей шее. «Это только сон, — попыталась сопротивляться я. — Это только сон, и он не может ничего со мной сделать».

Но его руки лежали на моей шее, холодные, как руки смерти, и дышать было тяжело.

— Помогите! — захрипела я. — Мама! Мамочка…

Звонок. Мне сначала показалось, что это в моей голове что-то начинает звенеть, и я решила, что именно так начинается смерть, потому что я ведь и не знала, как она начинается…

Я проснулась.

Звенел телефон. Надрывно. Требовательно…

По радио вкрадчиво прошептали:

— Все еще только начинается…

А потом запели песню: «Любовь и смерть всегда вдвоем».

Так что пробуждение мое никто не назвал бы до конца счастливым освобождением. Точно ночной мой кошмар твердо вознамерился преследовать меня и в реальной жизни…

Я подошла к телефону и подняла трубку.

За окном было темно.

Сначала в трубке хрюкнули, причем несколько раз, а потом последовал смех, который автор почитал сатанинским.

— Идиот, — сказала я, вешая трубку.

После такого «задушевного» сна подобный звонок был как нельзя кстати.

Я вышла на кухню, искренне сожалея, что мама еще не вернулась от подруги. И Витька не остался…

Взглянув на часы, я присвистнула.

Три часа ночи.

Всего-то… В восемь мне надо будет встать, потому что от работы страшные сны и кретинские звонки не освобождают…

Но мне совсем не хотелось спать. Если говорить честно, я боялась. Как будто вся компания осталась поджидать меня там, в моих снах. Поэтому я сварила себе кофе и достала книгу. Книга называлась «Сектоведение». Моя мама, будучи учителем, постоянно сталкивалась с неизбежным появлением каких-то вероучителей в жизни своих подростков. Поэтому была вынуждена разориться на этот увесистый том. Иначе как же ей было удерживать детей над краем пропасти, если туда даже взрослые охотно валятся…

Первая же строчка повергла меня в ужас.

«Делайте деньги, делайте деньги, делайте больше денег, делайте еще больше денег, заставляйте других работать, чтобы и они производили для вас деньги…»

— Ни фига себе, — пробормотала я. — Получается, что у нас вокруг тьма этих сайентологов…

Дальше — круче.

«Наша цель не в том, чтобы быть паиньками»…

Я невольно усмехнулась. Да уж, их и в самом деле трудно так назвать… Дальше шла вообще уголовщина — если сотрудник «ишачит на всю катушку, он может смело идти на мокрое дело, а если он сачкует и нс выдает на-гора, он ответит за каждый чих».

«Это же криминал! — возмутилась я. — Чистая феня… К тому же этот их Рон явно страдает кататонией…»

Я даже немного расстроилась за Витьку: как он мог? Он-то мне казался умным человеком. Неужели и ему понравился сначала вот этот бред?

Но тут я нашла кое-что про себя. Оказывается, «любой сайентолог, не опасаясь наказания церкви, может лишить собственности всякую подавляющую личность и нанести ей любой вред. Их можно завлекать в ловушку, подавать на них в суд, им можно лгать, их можно уничтожать физически».

— Экий ты добрый парень, Рон, — пробормотала я. — Просто душка… Теперь я понимаю, какую неправильную позицию я занимаю.

Тут я вспомнила, что Том Круз и Джон Траволта тоже связались с этими ребятами, прямо как мой Витька, и серьезно загрустила. Ладно эта Эллина, ладно там Дубченки… Но мне так нравится Круз. И в фильмах он играет совсем не «позитивных»…

Я читала долго, и мне становилось не по себе.

Когда я прочла о несчастной Лизе Макферсон, члене секты, которая погибла при загадочных обстоятельствах, мне стало действительно страшно.

Она умерла по пути в клинику. А до этого ее семнадцать дней держали в запертой комнате, в сайентологическом отеле. Ее тело было покрыто кровоподтеками, а вскрытие показало, что она уже пять дней не получала жидкости. Последние же дни она находилась в бессознательном состоянии: ее конечности были обгрызены тараканами…

Я положила книгу.

— Витька, — прошептала я. — Витька, милый мой…

Страх за него был таким сильным, что я была готова мчаться к нему прямо сейчас, через весь город.

Я не могла избавиться от настойчивого видения — это Витька лежит, привязанный к кровати. Его заперли… Пока не одумается…

Я бросилась к телефону. Уже набрав номер, я посмотpeлa на часы: было только пять утра.

Никто не отвечал.

Он спит, постаралась я успокоить себя. Он просто спит. Все в порядке…

Но сердце мое отказывалось в это поверить.

Он же был — как это? — «клиром». Очищенным. Разве они простят предательство?

Я оделась и выбежала на улицу.

На улице было еще темно и пустынно. Я побежала к остановке.

На одну секунду мне показалось, что это просто продолжение моего сна: улица, застывшая в оцепенении, скрип снега под моими ногами — и полная тишина…

На остановке никого не было.

«Господи, пошли мне трамвай!» — взмолилась я, невольно поежившись то ли от холода, то ли от страха.

Трамвая не было. Наверное, Господь не был согласен с моей решимостью.

За моей спиной раздались шаги. Я невольно вздрогнула.

— Сашка, ты куда в такую рань?

Я обернулась.

Это был сосед. Парня все считали отпетым, говорили, что он был бандитом и служил где-то в «охране». Я знала его с самого детства.

— Привет, — сказала я. — А ты… откуда?

— Я-то с работы, — сказал он. — Тебя бабки напрягли притащиться с самого ранья, что ли?

— Нет, я…

Ну как ему объяснить? И поймет ли он меня? Но то, что он оказался сейчас рядом со мной, было неожиданной помощью. Страх немного притупился.

— Мой друг попал в мерзкую историю, — начала я рассказывать ему все по порядку, сама не понимая, зачем я это говорю и почему он меня слушает.

— Cлушай, ты только не плачь, а? — попросил он. — Тебя всю трясет… Хочешь, я с тобой поеду? Если они такие гады, тебе с ними в одиночку не управиться….

— Я могу в милицию…

— Ага, умно! — рассмеялся он. — Сейчас они прямо побежали… Пришла девица и рыдает, что пропал ее возлюбленный-бизнесмен… Вон трамвай… Поехали.

Раньше чем я успела возразить, он втащил меня в подошедший трамвай и теперь стоял рядом со мной, безмятежно улыбаясь.

— Тебе-то это зачем?

Он только усмехнулся.

— Интересно, — передернул он плечами. — И потом я этих козлов ненавижу… У меня была подружка, нормальная девчонка… А ее мормоны окрутили. Так что, считай, я с тобой еду в приступе мстительности… Да не дрейфь ты! Надо будет — подмогу вызовем… — Он с гордостью показал мне мобильник. — Ну кто из нас круче?

Я посмотрела на него с некоторым сомнением.

— Да не трепыхайся ты так, — дотронулся он мягко до моего плеча. — Может, ничего и не случилось… Что они идиоты, на мокрое дело идти?

— Я сама читала. — всхлипнула я. — Они обещали за каждый чих вмазать по первое число! У них с Кроули союз!

— Кто такой этот Кроули? — насторожился Леха. — Я такого чего-то не знаю… Он в каком районе главный.

— Алистер Кроули, — объяснила я. — И он уже давно умер… А был главным сатанистом. Правда, еще был Ла Вей… По Кроули более известен.

— Если он умер давно, чего его тогда бояться? — пожал плечами окончательно запутавшийся Леха. — А второй вообще китаеза…

— Послушай, эти люди на самом деле опасны, — сказала я, устав объяснять ему такие сложные вещи. — Мне надо тебе пересказать целых пятьдесят страниц мелким шрифтом, сейчас не в состоянии это сделать… Я потом дам тебе почитать эту книгу, ладно?

— Ладно, — кивнул он. — Хоть пойму, монет, почему людей в эти секты тянет… И вроде бы ли Дубченки такие крутые, а тоже неймется людям… Чего смысла искать там, где его отродясь не было?

Я хотела ответить ему, что сейчас меня меньше всего волнуют дубченковские поиски смысла бытия, но поняла, что он этой своей «философской беседой» меня немного успокоил. По крайней мере я перестала дрожать и если не успокоилась до конца, то хотя бы немного пришла в себя.

— Может быть, он вообще просто в баре засиделся, — предложил мне Леха новую версию. — Он же мужик, в конце концов… Друзья позвали, и они пивка решили полить. А как сели, так и вставать расхотелось… А ты тут по каким-то сатанистам прикололась…

— Я просто сердцем чувствую, — сказала я. — Что-то случилось… Нехорошее.

Он ничего не ответил, точно до него дошло наконец, что меня сейчас все-таки невозможно успокоить до конца.

Мы доехали.

Издалека виднелись купала монастыря, и я на секунду остановилась, глядя на них, точно они могли напрямую связать меня с Богом.

— Господи! — прошептала я одними губами — Пускай все будет по Твоей воле. Даже если посте этого мы с ним расстанемся навсегда. Пускай будет так, только пусть он останется живым. Пожалуйста, Господи, пусть он останется живым…

Он жил в четырехэтажкой доме, выстроенном недавно по какому-то суперпроекту. На крыше торчали спутниковые антенны, а сам дом находился в конце узкой улочки — как будто в тупике, подумала я. Остановившись у подъезда несколько раз нажала на кнопку в номером его квартиры.

— Слушай, мы с тобой полные придурки, — посетовал за моей спиной Леха. — Надо было сразу допереть, что мы не сможем попасть внутрь. Я-то думал, мы хоть до квартиры доберемся, а тут… Полная фигня!

Я ничего не ответила. Бестолково нажав еще раз пятнадцать на кнопку, я устало опустилась на ступеньки, чем вызвала недовольство Лехи.

— Встань, холодно…

Я устало покачала головой. Достала сигареты из кар мана и почти враждебно посмотрела в сторону куполов.

Отсюда они были видны, конечно, не так, как на улице, и все-таки…

«Неужели у Тебя нет ни одного свободного ангела?» — подумала я.

Леха, устав бороться с моим непременным желанием простудиться, махнул рукой и сел рядом.

— Вот так, — сказал он, прикуривая от моей сигареты. — Заперлись, идиоты, и даже если захочешь кому помочь — ни фига не получится… Прямо не дом, а мышеловка какая-то…

У меня не было сил поддержать разговор. Я только кивнула устало.

«Может быть, я просто все придумала, — подумала я. — И все на самом деле не так… У меня всегда было чересчур живое воображение…»

— Вы кого-нибудь ждете, ребята? — услышала я над самым ухом мужской голос и подняла глаза.

«Ангел» был слегка навеселе и выглядел совсем не так, как в моем представлении должны выглядеть ангелы. Скорее уж он был похож на дядьку из рекламы пива «Толстяк».

— Мы просто не можем попасть внутрь, — объяснила я. — Человек, к которому мы пришли, не отвечает….

— Та-а-ак… А к кому вы, собственно, пришли в такую… Кстати, времени-то сколько?

— Шесть утра, — сказал Леха. — Точнее, уже пять минут седьмого…

— Ой е-мое! — простонал «ангел». — Томка меня теперь распнет на фиг… Слушай, братишка, от меня сильно пахнет?

— Сильно, — принюхавшись, сказал Леха.

— А чем пахнет? спросил «ангел», пытливо глядя Лехе в лицо.

— То есть как это… Спиртным…

— Ну, это не страшно, — отмахнулся «ангел». — Это Томку только слегка разозлит… Духами не пахнет?

— Нет вроде…

— Ну и слава Богу… Так к кому вы пришли-то?

— К Райкову, — сказала я.

— К Витьке? И чего? Он должен дома быть… Я уходил как раз, а он пришел. И никуда не собирался… Может он спит?

— Я уже раз сто звонила по телефону и еще раз пятьдесят вот сюда…

Я показала на звонок.

— Ладно, — сказал «ангел», — пошли… Выясним, что у Витьки за блажь приключилась…

Он открыл дверь и впустил нас в подъезд.

Высокие ступени были, конечно, устланы красными коврами, так что охранять тут было что… И фикусы с пальмами украшали этот подъезд, и чистота была как в квартире… Никаких тебе граффити и никаких сигаретных окурков.

Наши шаги были неслышными, «ангел», поднимаясь по лестнице, так громко сопел, расстегивая на пальто с бобриковым воротником, что лаже если бы мы стучали каблуками, все равно ничего не было бы слышно.

Мы поднялись на последний этаж, и тут вдруг «ангел» удивил меня вторично.

Он резко развернулся, ткнул мне в грудь пальцем и сказал:

— Саша…

Я вздрогнула от неожиданности.

— И… что? — осторожно поинтересовалась я.

— Ничего, — пожал он плечами. — Просто я допер… Вы Саша. Ленку-то я знаю… Значит, вы та самая Саша, для которой Витька просил меня раздобыть «Реми Мартен» коллекционный…

Он снова развернулся к дверям и позвонил.

Ответа не было…

Мне еще никогда нс было так страшно, как сейчас. И я никогда не чувствовала себя такой беззащитной перед злом…

Чтобы не показать свою слабость, я отвернулась к стене. «Ничего не будет, кроме беды да горя»… Этот шепот внутри меня отдался странным эхом повсюду: «Ни-че-го…»

Я стояла, сжав кулаки, и старалась не видеть внутри себя этой боли, и пыталась заглушить голос предчувствия скорой и неминуемой беды…

«Я лечу за тобою, как перо над водою…»

«Если с ним что-то случится, я убью их!» — говорим внутри меня маленькая обиженная девочка. А взрослая Саша устало отвечала ей: «Милая, как же с ними справиться? Разве ты не помнишь слова Эллины: «Они могущественны «.

И маленькая девочка внутри меня начала плакать… От безысходности. От обиды на этот мир… От полной незащищенности…

— Сашка, ты чего? Совсем расклеилась…

Леха подошел совсем близко, взял мое лицо в свои руки.

— Слушай, Сашка, все будет хорошо.

— Мне что-то не нравится запах… «Ангел» повел носом, озабоченно глядя на дверь. — Ничего не чувствуешь? — спросил он у Лехи.

— Вроде нет…

— Газом прет, — сказал «ангел». — Не нравится мне это. Придется прибегнуть к экстренным мерам… Хотел до смерти оставаться честным, но…

Он достал из кармана связку ключей. То есть это мне показалось, что это ключи, а Леха восхищенно присвистнул.

— Ничего себе затарочка…

— А куда деваться? Друг подарил, но не думал я, что придется воспользоваться…

Как только дверь открылась, я бросилась внутрь. Я ничего не слышала — сердце стучало так оглушительно, что до меня долетали только обрывки фраз: «Черт… выключи поскорее газ… кошмар…»

Витька лежал на полу вытянувшись, лицом вниз — как будто пытался дойти до кухни, но упал по дороге… Я только и смогла прошептать его имя и бросилась к нему. Опустившись на колени, я попыталась перевернуть его, но он был таким тяжелым, и еще я подумала: а вдруг он умер?

Стоило мне только это подумать, как боль стала невыносимой. Если люди думают, что, когда болит душа, не надо волноваться — это же не тело… Так вот, я и сама так думала раньше, но теперь я внезапно поняла, что физическая боль переносится легче. И еще — моя душа болела очень сильно. Так сильно, что переносить эту боль я не могла.

— Витька, — позвала я его. — Ну, пожалуйста… Отзовись. Пожалуйста…

Я все еще пыталась перевернуть его на спину — может быть, у меня просто нс было сил смотреть на его спину и не видеть лица — понимаете, иногда так страшно, что больше ты никогда не увидишь лица…

Тут я вспомнила про Петра и Февронию. Господи, какие же святые могли сейчас понять меня лучше, чем они?

— Пожалуйста, — шепотом попросила я. — Пожалуйста, помогите мне…

И тут же снова появился «ангел». Он опустился на корточки рядом со мной и потрогал Витькину руку.

— Однако живучий парень! — сказал он восхищенно. — Я бы уже концы отдал… — Обернувшись, он крикнул: — Эй, парень! Как его?…

— Леша, — подсказала я машинальнo.

— Леш! Его бы надо вытащить отсюдa. Помоги…

Oни вынесли Витьку из комнаты.

Bнутри меня начинался ледниковый период. Я словно впала в оцепенение. «Душа, скованная льдом»… Эти слова пришли сами. Не знаю oткудa. Не знаю зачем… Если с ним что-то случится… Боже ты мой, да ведь уже…

Если он…

Эта мысль была слишком болезненной — даже отдалась в моей голове резким приступом мигрени. Надо прийти в себя.

— «Скорую» надо, — распорядился «ангел», поднимая голову. — Если я пойду сейчас к Томке, придется вызывать сразу в две «скорых». Она мне башку кастрюлей проломит…

— А ментов? — спросил Леха осторожно.

— А какая от них польза? — oтмахнулся «ангел». — Тут и ловить то некого… Не этих же… И он презрительно фыркнул. — Говорил я ему, что нечего с этой гоп-компанией водиться. Ко мне попробовали подъехать, и вышел у бедных психотерапевтов крутой облом! В конце концов, я не собираюсь им деньги свои кровные отдавать… Чего я, придурок, что ли? Книжка эта вонючая сто шестьдесят рэ стоит, я уж лучше детектив почитаю… А чтобы на собрание пойти, тоже стольник им выложи… Нет, я, конечно, понимаю, что они таким образом себе на безбедную старость зарабатывают… Но я же не нанимался ее им обеспечивать!

Он ворчал, но я видела, что так он прогоняет беспокойство.

Я вспомнила про Лехин мобильник. «Он жив, думала я, оглядываясь на него и набирая номер. — Он жив… Это самое главное. Мы справимся со всем… Мы обязательно справимся. Главное, что он жив…»

Теперь время cтало другим. Если до этого мне казалось, что дни летят как минуты, то теперь минута тянулась как вечность… Я жила в полусне. И этот сон был тягостным, тяжелым, смутным…

Вокруг меня ходили, двигались, что-то говорили, иногда задавали вопросы и мне, и тогда я машинально отвечала… Сама же я была там. Рядом с ним… Постоянно рядом с ним.

С тех пор как умер мой отец, я не могла избавиться от страха. Я боялась, что больше не перенесу этого ужаса, когда ничего нельзя изменить, исправить… Господи, за что теперь?

Ощущение вины было снова таким явным, как будто все происходило из-зa меня…

Все эти дни, такие томительные и длинные, я провела в больнице. Как в песенке «Наутилуса»: «Я пытался уйти от любви, я брал острую бритву и правил себя…»

Я тоже смотрела на белый потолок, искала там надежду и хотела быть с ним… Сейчас все мои поступки казались мне омерзительными, глупыми. «Господи, — говорила я, — какая разница, кто он?… Я умру, если никогда больше не увижу его улыбки. Я умру, если никогда больше…»

— Саша, вам надо отдохнуть…

Я вздрогнула от мягкого прикосновения к моему плечу.

Обернувшись, я увидела незнакомую женщину. Она была невысокая, с короткой стрижкой, и ее глаза были похожи на Витькины.

— Я Аня, — сказала она. — Я его мать… Вы идите домой, я посижу…

— Я не могy, — сказала я, и мне показалось, что мои слова она не расслышала, так тихо получилось.

Поэтому я повторила громче:

— Не могу…

— Сашенька, когда он придет в себя и узнает, что я не уберегла вас, что вы заболели, мне не найти оправдания! Все будет хорошо… Но вам надо выспаться. Успокоиться… — Она нежно дотронулась до моего плеча. — Честное слово, все будет хорошо, — повторила она.

Я кивнула. Не отводя взгляда от его лица, я все-таки встала.

И снова опустилась на стул.

— Я уйду, когда это произойдет, — упрямо сказала я. — Когда он придет в себя, я правда пойду домой… Но не сейчас…

Она долго смотрела на меня, потом обняла и погладила по голове.

Как ребенка. Как своего ребенка…

Я была снова девочкой. Мой Волк умирал. Я держала его за лапу и сидела на корточках, не обращая внимания на то, что дьявольски холодно и в голосе вьюги явно слышатся завывания вепрей-оборотней.

— Не умирай. — просила я. — Пожалуйста… Я не смогу без тебя… Ты же сам слышишь — они за нашей спиной. Кто же меня защитит от них?

Я опустила голову, зарывшись лицом в его мех. Мое лицо растворялось в слезах, и моя душа тоже. Я хотела умереть вместе с ним. Потому что я без него — только пылинка, только легкий пух… Мой Волк становился невесомым и хотел на моих глазах превратиться в облако…

— Нет! — закричала я. — Нет! Пожалуйста… Пожалуйста…

Я подняла глаза вверх.

— Пожалуйста, — прошептала я. — Кто-нибудь… Помогите!

Я обращалась к ним всем — к святым, к Богу, к Пресвятой Богородице. Если мой Волк умрет, а вепри-оборотни останутся, это будет неправильно!

— Ты сам говорил, что земля Твоя, — прошептала я. — Ты столько раз говорил это… Если она принадлежит Тебе, как же Ты допускаешь, что они здесь сильнее нас? Я не хочу подчиняться им, я хочу быть Твоим созданием! Ты слышишь меня? Ты слышишь…

Из последних сил я держала Волка, крепко вцепившись в него.

— Если ты все-таки твердо решил превратиться в облако, забери меня с собой…

Я все еще держала его за руку. Рука дрогнула. Или мне просто показалось? Может быть, это только продолжение моего сна?

Я открыла глаза.

Его веки дрогнули.

Сжав покрепче его ладонь, я прошептала:

— Доброе утро, любимый… Доброе утро. С возвращением…

Он открыл глаза и долго смотрел на меня, все еще находясь там, за чертой бытия.

— Знаешь ли ты, как я люблю тебя? — сказала я и улыбнулась ему. — Никогда больше не оставляй меня одну… — И повторила: — Никогда… Без тебя слишком страшно.

Он все еще смотрел на меня, пытаясь понять, откуда я взялась, и вдруг улыбнулся. Одними уголками губ, но мне и этой улыбки было достаточно, чтобы почувствовать себя счастливой.

Первый раз за долгое время я спала без снов. Ничто не беспокоило меня, как ребенка. Проснулась я поздно — от вкусного запаха кофе, который разносился по всей квартире, и втянула в себя этот аромат с наслаждением.

Потом я нехотя встала, оделась и вышла в небольшую кухоньку. Леха варил кофе. Услышав мои шаги, он обернулся.

— Откуда ты взялся? — спросила я.

— Меня попросили с тобой посидеть, — объяснил он. — Пока не придет из больницы Аня. Или твоя мама… Ты же упала там… в коридоре больницы.

— Упала? — удивилась я.

Я ничего не помнила. Только Витькины глаза, сначала мутные, а потом вернувшиеся, и потом — как я встала, вышла в коридор, чтобы сказать Ане…

Значит, там я и упала. Кошмар какой-то…

— Ты как, лучше?

— Лучше, — кивнула я. — Совсем хорошо…

— Будешь кофе? Я его на горячей плите варил. Разогрел железяку и поставил без…

Он запнулся.

Я тоже прикрыла глаза. Наверное, слово «газ» еще долго будет у нас под запретом.

— А так даже вкуснее, — сказала я, взяв себя в руки и улыбнувшись. — Как самый настоящий кофе получился… Который вообще варят на раскаленном песке. Кстати, доброе утро!

— Ага, — кивнул он. — .Доброе…

Я умылась ледяной водой, чтобы прийти в себя. Посмотрела в зеркало и невольно ужаснулась. Теперь мои щеки исчезли… То есть я так похудела, что напоминала уже не маленького откормленного ребенка, а древнюю старуху, лет пять перед этим сидевшую на строгой диете. Ладно, кисло улыбнулась я, в конце концов это не главное… Это ведь и на самом деле было сущей ерундой. Смирившись с новым обликом, я прошла в кухню и села за стол.

— Он пришел в себя, — сказал Леха. — А Марченко подал заяву в ментуру… Только ни фига не выйдет. Кажется, они склонны пришить твоему Витьке попытку самоубийства…

— Пусть они делают что хотят, — отмахнулась я. — Мы уедем отсюда. Я… Знаешь, Леха, я не хочу с ними связываться. Сейчас все обошлось, а потом? Что будет потом?

— Ты их боишься…

— Да, — кивнула я. — Я боюсь… Когда я сидела там, в больнице, и думала, что он умирает, я вдруг отчетливо поняла, что хочу только одного, быть с ним. Мне не важно как. Не важно где. Только чтобы он был рядом… И был живым. Я никогда не думала, что он будет мне так дорог — дороже всех богатств на свете… Если так случилось, Лешка, то ведь это по воле Божьей случилось… А с этими Он сам управится. Потому что, что бы они там ни говорили, «земля Господня и все основание Его»… И миров двух нет — есть только один мир, Божий… А они тут пришлые. И если Он тут хозяин, другого хозяина быть не может…

Он слушал меня молча.

— Может, так оно и есть, — заговорил он потом, с некоторым сомнением в голосе. — Только в ментуре думают иначе. И козлины эти думают, что все вокруг ихнее…

— Заблуждаться свойственно всем, — улыбнулась я. — Мы с тобой тоже долго заблуждались… Отвезешь меня в больницу?

— А как ты держишься на ногах? — пристрастно спросил он.

— Прекрасно держусь…

— Тогда я Марченко позвоню, — сказал он.

— А кто он, этот Марченко?

— Тот сосед, который нам помог… Он сказал, если надо будет, приедет…

Он ушел звонить, а я начала одеваться. Голова намного кружилась, и мне почему-то было весело. Наверное, потому, что ангел, посланный Богом, носил такую обычную фамилию.

Ангел Марченко…

В больнице было тихо. Пахлo гороховым супом, и я подумала, что, оказывается, мне очень хочется есть. Сколько дней я держалась только на кофе?

«Это ничего, я же возвращаюсь к жизни», — сказала я себе.

Я поднялась на второй этаж. Голоса я услышала сразу. И один из этих голосов был мне знаком.

Эллина…

Я невольно остановилась. Лоб похолодел.

— Я ни при чем, Анечка…

Я не слышала, что отвечала Аня. Кажется, что-то резкое. Потому что Эллина взвизгнула:

— Не связывайся! Я тебя умоляю, Аня! Ты не знаешь, на что они способны…

Я подошла к двери и открыла ее. Теперь я слышала Аню.

— Почему же ты говоришь «они»? — холодно поинтересовалась она. — Разве ты к этому не имеешь отношения? Разве это не ты втянула моего сына в эту секту?

— Аня, это же не секта! Это психологический тренинг…

— Элла, можно я попрошу тебя об одолжении? Оставь нас в покое… А своим друзьям передай, что, если они еще раз появятся у нас на пороге, я не знаю, что с ними сделаю!

— И что? Пойдешь в милицию? Что ты можешь сделать? Кажется, уже ходили… Что там тебе сказали? Что свидетели — девчонка с улицы, бандит и этот Марченко, который тоже подозрительная личность. Кому же поверят — им или нам?

— Ты сейчас сказала «нам»…

— Да, сказала! — взвизгнула Эллина. — Мы избранные. Мы очищенные. Мы — будущее…

— Не кричи, ты все-таки в больнице…

— Да плевала я на тебя, на твоего сына и на всю эту больницу! Я хотела помочь…

Аня молчала. Я вошла и остановилась около нее. Так мы и стояли молча. Я просто смотрела в Эллинины глаза и думала, почему они такие пустые… На одно мгновение мне даже стало ее жалко. Ее, и Леночку, и даже Дубченко… Может быть, потому, что они были глупцами… Самонадеянными глупцами.

Она сначала попыталась ответить мне надменным взглядом, но что-то у нее не сложилось. Странно всхлипнув, она развернулась и быстро пошла прочь — только каблуки стучали в больничной тишине.

— Она была моей лучшей подругой, — проговорила Аня. — Я ей верила…

Я ничего не сказала.

Я просто не знала, что тут можно сказать.

Он спал. Его дыхание было ровным, и он улыбался. Я села рядом с ним и боялась даже дышать. Чтобы не разбудить его…

— Я люблю тебя…

Я прошептала это одними губами. Но его веки дрогнули. Я немного испугалась. Он открыл глаза и улыбнулся.

— Господи, — прошептал он, — неужели надо немного поумирать, чтобы выбить из девушки признание?

— Значит, ты все это проделал нарочно? — спросила я.

— Конечно, нарочно… А ты сомневалась?

— Нисколько.

Я улыбнулась ему. Дотронулась до его руки, и он схватил ее, сжал и не отпускал, глядя мне в глаза.

— Что мы теперь будем делать? — поинтересовался он.

— Нс знаю…

— А я-то думал, что теперь ты, как честный меловое, должна выйти за меня замуж…

— Тебе вредно много разговаривать, — нахмурилась я. — Не забывай, что в твоих легких было много газа…

— Какое, однако, досадное упущение! И почему ты об этом вспомнила в такой решающий момент?

— Прекрати, — нежно коснулась я его губ рукой. — Я очень хочу выйти за тебя замуж. Но только венчаться. Потому что там есть такие слова — и в горе, и в счастье, и в богатстве, и в бедности, и в болезни, и в здравии… А в загсах таких слов почему-то не говорят. Мы с тобой туда не пойдем.

— Как скажешь, — рассмеялся он. — Но я не собираюсь держать тебя в бедности…

— Это не главное, — возразила я. — Честно говоря, если ты опять собираешься для этих целей связаться с какой-то сектой, я предпочитаю остаться бедной.

— Хорошо, — согласился он с легкостью. — Будем бедными… Если у меня это получится…

Мне приснился Казанова.

Вместе с Казановой мы сидели в большой глыбе льда, и чтобы выбраться наружу, нам надо было съесть целое блюдо устриц. Казанова лопал устриц с удовольствием, а я старалась даже не смотреть в их сторону. Заметив мои ухищрения, Казанова ласково мне улыбнулся и сказал:

— Дитя мое, ваша бела в том, что вы просто не умеете их есть. Посмотрите на меня — я съедаю в день по пятьдесят устриц и поэтому прекрасно сохранился… Вспомните, как давно я отдал Богу душу, а вот сижу с вами и вполне прекрасно себя чувствую…

Он открыл новую устрицу. Я невольно посмотрела — и поспешно отвернулась, пытаясь подавить приступ тошноты и острой жалости. Казанова же усмехнулся, заметив мое состояние, и как ни в чем не бывало засунул несчастное живое существо в рот.

— Дорогое дитя, — назидательно сказал он, — вы просто должны забыть, что едите живое существо… Поверьте, сладкая моя, обучившись искусству послания устриц, вы очень быстро забудете о ваших глупеньких рефлексиях…

— Что вы этим хотите сказать? — нахмурилась я.

— Привыкнув есть живые организмы, вы сможете лучше устроиться в жизни, — пожал он плечами. — Сначала устрицы, потом…

Мне его загадочная улыбка не понравилась. Да и вообще теперь это был уже не Казанова. На месте этого знаменитого ловеласа сидел Дубченко собственной персоной, а в его раковинке сидел теперь человечек, маленький такой, почти неразличимый.

— В конце концов, на все надо смотреть философски, — сказал Дубченко, засовывая несчастного себе в рот. — Одним больше, одним меньше… Все мы умрем, не так ли? Какая разница — когда… Люди, девочка моя, только материал. Мясо…

— А вы-то кто? — поинтересовалась я. — Дьявол, что ли?

— Если вам так хочется…

— Ага, — кивнула я. — Вы плохо Библию читали. Иначе вам бы не хотелось выглядеть дьяволом.

— Что это вы хотите сказать?

— Так, ничего, — рассмеялась я. — Вообще-то вы все и в самом деле похожи на ваш объект подражания… Закомплексованные. Стремящиеся доказать всем, что они никто, а вы — черт его знает кто… Любое стремление к трону, увы, свидетельствует о том, что человек не реализовался и его психика неустойчива… Комплекс неполноценности. Не зря же один мудрый человек заметил, что к власти стремятся люди духовно незрелые… Если бы вы прочитали старика Фрейда, вы все бы про себя поняли.

— Вы вроде бы говорили не обо мне. О дьяволе…

— Как раз о нем я только что и высказалась. — развела я руками. — Вы же слишком мелки, чтобы я думала о вас.

— Да, я мелок, — нахмурился он. — Но именно я сейчас спокойно сижу и ем маленьких человечков. И я большой… А вы сидите и смотрите на меня с глупым презрением, при этом с каждой минутой уменьшаясь, хотя могли бы стать такой же, как я… А вместо этого вы станете сейчас устрицей. И я вас съем…

Его рот теперь был огромным, а я была маленькой, и этот ужасный poт приближался ко мне все ближе, ближе…

Я закрыла глаза, чтобы не видеть этого ужаса, и громко закричала.

— Саша!

Кто-то тряс меня за плечо. Я открыла глаза.

Мама cмотрелa на меня.

— Ма!.. — выдохнула я с облечением.

— Ты кричала… Точно с тебя заживо шкуру сдирали… Тебе что-то снилось?

Я кивнула:

— Ага… Спасибо, что ты меня разбудила…

Я сидела на диване. Господи, как же я устала! Я даже не добрела до кровати. Я не разделась. Я просто рухнула на этот диван и заснула. В комнате было темно и ужасно холодно.

— Мам, у нас что, не топят?

— Нет, отключили … Какие-то у них там разборки. Ты что, телевизор совсем не смотришь?

Я помотала головой. По крайней мере мне стало понятно, почему во сне мы с Казановой и Дубченко тусовались на льдине, как пассажиры «Tитаника».

— Что случилось-то? — спросила мама.

— Я была устрицей, — сказала я. — И Дубченко хотел меня сожрать.

Она странно на меня посмотрела, точно меня уже пора сдавать в Кащенко.

— Саш, ты просто возбуждена … Тебе нужен покой.

— Покой нам только снится, — вздохнула я. — Можно подумать, мамочка, что я сама не хочу покоя! Нет на свете ничего, чего бы я желала больше этого самого покоя! но отчего-то умом я понимаю, что в этой стране я вряд ли получу желаемое. Разве что посмертно. Как Звезду Героя…

— Надо относиться к жизни… — начала мама, но я ее прервала.

— С позитивом, — договорила я за нее. — Знаешь, мам, что-то меня начинает тошнить от этих сайентологических приколов… Нет у меня никакого позитива… Я только что во сне поняла, кто я. Кто Витька. Кто ты, наконец… И я не собираюсь относиться к этому с позитивизмом… Нет, я собираюсь найти себе какое-то лучшее применение, чем быть… — Я перевела дух и закончила фразу: — Чем быть свеженькой устрицей для господина Дубченко и его приятелей и соратников…

Я уже не могла заснуть. Было три часа ночи, но я просто боялась, оказавшись во сне, снова встретиться с этими «пожирателями живых существ».

Мама терпеливо сносила мой «чай на полночной кухне», хотя украдкой зевала.

— Мама, или спать, — попросила я. — Тебе-то кошмары не снятся. Зачем тебе страдать из-за моих личных приколов?

— Я особо не страдаю, — усмехнулась она. — Сижу с тобой, пью чай, а отоспаться всегда успею…

— А я, наверное, еще долго буду бояться снов, — сказала я задумчиво. — Слушай, ма, что же мне делать? Я привыкла ощущать себя созданием Божиим. А теперь мне пытаются внушить, что я только устрица, да?

— Да наплюй, — сказала мама. — Мало ли что тебе внушают… Ты и раньше была такой находкой для гипнотизеров?

— Нет, — покачала я головой. — Если мне что-то внушали, я делала наоборот…

— Так и теперь тебе никто не мешает, — заметила она. — Представь, например, что устрицы они…

— Я не хочу! Меня точно стошнит!

— Ну, тогда вообще сотри их. Представь, что они пыль на твоем окне. И смахни тряпкой…

Я немного подумала, и сначала мне это понравилось. Так, скажу я вам, приятно было очистить свой подоконник от всяких там Дубченко и Эллин!

Но потом мне показалось, что это немного не то, что понравилось бы Господу Богу. Сам-то Он наверняка уже давно мог это сделать. Но не делает…

— Эго какая-то война получится, — сказала я. — Они хотят уничтожить меня, а я — их…

— Это и есть война, — пожала она плечами. — Каждый хочет утвердиться на пьедестале. Со своей правдой… Армагеддон.

— Да не хочу я утверждаться ни на каком пьедестале! — горячо возразила я. — Просто я хочу жить. По своим правилам. И еще я не хочу быть устрицей…

Она посмотрела на меня таким жалостливым взглядом, что я подумала, будто она знает какую-то неоспоримую, но мне неизвестную истину. После этого она опять широко зевнула.

— Сашка, давай говорить о более занимательных вещах… Что мы с тобой можем изменить? Например, даже в вашей квартире…

— Мебель передвинуть.

— Теплее не станет…

Действительно, ничего не изменить… Разве что оставаться собой.

— Господи, — вырвался у меня крик души, — угораздило же меня встретить одного из них!

Перед глазами тут же появился Райков с грустной улыбкой, а потом он начал таять, рассыпаться на маленькие хрустальные шарики, и я вдруг ощутила страшную пустоту — как будто вместе с Райковым из моей жизни ушло все, все, что раньше ее наполняло. И радость, и боль, и…

— Может быть, в этом и есть смысл, — сказала я задумчиво. — В том, что я его встретила.

Дни летели незаметно. Я металась из больницы домой, снова в больницу, и мне казалось, что это никогда не закончится.

Я смотрела на себя в зеркало, пытаясь увидеть ту живую Сашу Данилову. А видела только бледную тень. Темные круги под глазами. Даже мои непокорные кудри теперь перестали быть кудрями. Волосы мои стали тусклыми, безвольно повисшими вдоль впалых щек. Мне иногда начинало казаться, что моя душа уже устала и умерла. А тело медленно угасает — вслед за душой…

— Я застываю, — шептала я. — Но ведь так нельзя… Я должна все это выдержать. Скажи, Господи, как же они умудряются жить без любви?

Да, последнее время я разговаривала по-настоящему только с Богом.

Однажды я проснулась. За окном валил снег крупными хлопьями, и, выглянув в окно, я с удивлением обнаружила, что по дорожке идет мужчина и тащит елку. Елка была красивой, зеленой и густой. Сначала я повела себя в духе последнего времени. То есть paвнодушно отметила про себя, что дядьке досталась такая чудесная елка, и уже было отошла от окна, но потом вдруг меня строго ударила током. Я снова бросилась к окну, чтобы проверить свою догадку, и пробормотала:

— Все правильно. Дядька идет и тащит елку. Значит, скоро Новый год…

Я быстро вытекла на кухню.

— Ma, что, уже скоро Новый год?…

Она обернулась.

— Мама, пойдем зa елкой, а? — попросила я по-детски. — Представляешь, мы поставим елку. Нарядим ее… И купим шампанского… Ma, а мы не можем поступиться принципами и начать отмечать прямо с католическою Рождества? Мне так хочется и елку, и шампанского, и праздника…

Еще мне хотелось плакать. Потому что вместе с радостью проснулась боль. Но это тоже было хорошо, потому что когда у тебя болит душа, это значит, что ты еще не устрица.

Я бежала по улице, чтобы сказать Витьке: «Представь себе, что очень скоро Рождество. И мы с тобой отметим его вместе. Мы не станем их бояться… «

Я торопилась. И все-таки, увидев небольшую церковь, замедлила шаг. Как будто меня позвали…

Я вошла внутрь. В часовне никого не было. Только молоденькая девушка у свечного ящика.

Я купила свечу и остановилась перед большой иконой. Глаза Пресвятой Богородицы смотрели, казалось, прямо на меня — более того, Она меня видела!

Это было так странно и необъяснимо, что на секунду мне стало не по себе. Я подумала, что она видит все во мне, даже то, что я хотела бы от самой себя спрятать.

Я зажгла свечу, поставила ее.

— Я боюсь, — прошептала я.

И тут же поняла — именно этого я и должна стыдиться. Своего страха…

Потому что это неправильно.

Я снова подняла глаза — теперь мне почудилось, что она улыбается.

Я перекрестилась и вышла на улицу.

Теперь я шла спокойнее и уже не так торопилась, пытаясь понизь, что произошло с моей душой.

Глава двенадцатая

Прошло две недели. Время вообще пролетело незаметно, и мне уже начинало казаться таким далеким все происшедшее со мной и Витькой… Я спрашивала иногда саму себя: «А было ли это на самом деле?» И очень хотелось услышать «этого не было», поэтому я старалась удержаться от правдивого ответа…

Долгое время мне мерещилась черная шапка — впрочем, таких вязаных шапок пруд пруди в нашем городе. И даже когда мое сердце все же замирало от страха, я успокаивалась достаточно быстро.

И все-таки я ловила себя на том, что часто оглядываюсь назад, гораздо чаще, чем мне хотелось бы.

Однажды вечером я сказала:

— Если мы не уедем отсюда, у меня начнется мания преследования…

Он поднял голову, посмотрел на меня и отложил в сторону книгу.

— Саша, пока мы не можем позволить себе свободу передвижения…

— Почему? — спросила я, глядя ему прямо в глаза. — Я не могу жить в городе, где мне в затылок дышит смерть…

— Ты преувеличиваешь, — вздохнул он. — Ты просто преувеличиваешь…

— Объясни мне, почему мы не можем уехать?

— Я должен деньги, — спокойно сказал он. — Пока я их не отдам, я не имею права уезжать… Хотя бы потому, что только так я буду уверен…

Он не договорил. Я и так поняла.

— В безопасности, — договорила я. — В моей, черт возьми… Слушай, Райков, все бизнесмены такие, да?

Он нахмурился, но ничего не ответил.

— То есть надо вообще выпустить книгу — как самосохраняться в обществе понравившегося тебе мужчины, ежели он бизнесмен, — мрачно усмехнулась я. — Какого черта я тебя встретила?

Он не ответил.

Он вообще всегда предпочитал молчать.

— Я не выдержу, — сказала я. — Я не выдержу этого напряжения, ты понимаешь? Мне везде мерещатся они. Везде. В метро. В трамвае. На улице. Я чувствую их взгляды, их улыбки мне в спину… «Ничего не выйдет, — говорят они мне. — Ничего у тебя не выйдет… Мы сильнее».

Мой голос дрожал. Он встал, прижал меня к себе и прошептал:

— Бедная моя Девочка…

— Давай уедем, — попросила я снова. — Куда-нибудь… Есть же города, где их нет?

— Думаю, есть…

— Так давай уедем туда, — снова прошептала я.

— Непременно, — кивнул он.

— Когда?

— Скоро, — последовал ответ. — Очень скоро…

Он взглянул на часы и резко отпустил меня.

— Мне надо уйти, — сказал он. — Ненадолго…

— Зачем?

— У меня есть важное дело. И потом… Должен же я выполнить одно обещание?

Я не хотела, чтобы он уходил. Но я уже знала, что ничего не могу с этим поделать.

Поэтому я лишь вздохнула и, только когда за ним закрылась дверь, дала выход эмоциям.

Я то плакала, то ругалась, то молилась, но желала я только одного — чтобы мы оказались далеко отсюда.

Вечером началась метель. Я стояла у окна и наблюдала, как кружатся над землей стаи белых волков. Сегодня я первый раз села за компьютер и долго смотрела на чистое пространство. За время моего отсутствия бедняга Федор застоялся и укоризненно ждал моих словесных экзерсисов.

— Знаешь, а ничего не получается, — пожаловалась я ему. — Может, оставим это занятие?

Телевизор все еще работал. Какая-то поп-дива отечественного розлива вопила что-то пронзительно — задушевным голосом. Все продается, подумала я, смотря на ее глупенькое лицо. Глупым продаваться даже легче, чем умным…

«Но я не хочу, — упрямо мотнула я головой. — Даже в шутку». Я шутила насчет «Реми Мартена», но, оказывается, здесь даже шутить нельзя… У большинства хронически отсутствует чувство юмора.

Прошло почти четыре часа, а его все не было… Мне было страшно, особенно когда я все-таки позвонила ему на мобильник и металлический женский голос сообщал, что «абонент находится вне зоны досягаемости». Моей досягаемости… Моя фантазия немедленно нарисовала страшные картины, одну мрачнее другой, и я снова и снова набирала его номер, но снова слышала про эту чертову «зону»…

Теперь чувство юмора отказало и мне. От страхов нередко переходишь к раздражению, пусть даже понимаешь, что в данный момент ты несправедлив.

«В конце концов, — напомнила я себе, — ты собиралась выпить кофе. Пусть даже в полном одиночестве. Пусть даже ты решила для себя, что твое одиночество не так уж и плохо».

Я уже шагнула в сторону кухни и остановилась, в мою дверь звонили.

Я бросилась открывать ее и с грохотом распахнула настежь.

Он стоял и молча протягивал мне букет роз — маленький, скромный, я такие видела на цветочном базаре. Они назывались «букет невесты».

— Спасибо, только я не выхожу сегодня замуж, — прошептала я, все еще боясь поверить в то, что он вернулся здоровым и невредимым. Мне казалось, что я вполне владею своими чувствами, но голос все же предательски задрожал…

— Саша, Сашенька! — быстро заговорил он, беря меня за руку. — Ну скажи, что я скотина. Идиот. Это ведь будет правдой. Но мне надо было это сделать именно сегодня… У меня кончились деньги на счете мобильника… Я только после это понял. Я даже не мог тебе позвонить. А потом… у меня есть хоть и слабое, но все же оправдание, — попытался улыбнуться он, старательно заглядывая мне в глаза. — Я принес тебе то, что давно обещал.

И он поставил на столик пузатенькую бутылку.

— Прости, на твоего «Луи XIII» денег не осталось, — сказал он, улыбаясь грустно. — Хватило только на это чудовище… Но тоже коллекционное. Хоть и без бриллианта…

С минуту я стоила, рассматривая бутылку. И только потом до меня дошел смысл сказанного им — «денег не осталось»…

— Витя, — пролепетала я совсем уже не своим голосом, — почему у тебя не осталось денег? — Что-то ведь надо было говорить…

Он рассмеялся:

— Денег у меня теперь нет. Я все отдал. Откупился… Я нищий. Зато теперь никто не сможет доставать нас… Hи тебя, ни меня. Просто бессмысленно…

— Боже! — выдохнула я, счастливо улыбаясь. — Kaк это хорошо… Ты нищий. Mы теперь совершенно свободны?

— Мы всегда были свободными, — рассмеялся он снова и притянул меня к себе. — Кроме того, я никак не могу считать себя нищим… У меня есть рыжеволосая маленькая чудесная девочка…

Я спрягала лицо у него на груди.

— Глупая, — заметила я. — Склонная к глупым ссорам. Обидчивая. И трусливая…

— Ну, все девочки глупые, — вздохнул он. — Особенно рыжеволосые. Особенно маленькие. Особенно любимые…

«Господи, — подумала я, разве такое счастье возможно на этой земле, в этом мире?»

— Только вот какая незадача, — сказала я, вздохнув, — нельзя мне как-то распивать коньяки… Придется отложить на некоторое время.

— Почему? — спросил он. — Я думал, мы начнем его пить прямо сейчас… Отпразднуем наше полное освобождение…

— Ничего не выйдет, — разочаровала я eго. — Придется терпеть… Так как, согласно известному предсказанию, мне снилась курица, а женщины не излечиваются oт алкоголизма…

— При чем тут курица?

— Господи, какие же олигархи, даже бывшие, непонятливые! — пожаловалась я. — Там, внутри меня, теперь кто-то еще… Судя по курице, девочка… Нельзя приучать ребенка с такого раннего возраста к алкоголю, Андэ-стенд?

Он долго таращился на меня с некоторым подозрительным испугом, и я даже отругала себя за то, что так резко опрокинула на него эту сногсшибательную новость. А если ему сейчас станет плохо?

Но он выдержал. Он даже устоял на ногах и даже поднял меня на руки. Правда, когда трезвость мышление к нему вернулась, он задал глупый вопрoc.

— А что мы будем с ней делать?

Я подумала и сказала:

— Сама не знаю… Меня куда больше волнует вопрос, что она будет делать с нами?

Эпилог

«И нет ни печали, ни сна…»

Я сидела в небольшой комнате, слушала БГ и впервые за долгие дни испытывала блаженное чувство покоя.

Мы теперь жили в другом городе, и сначала мне было трудно привыкнуть к нему. Если Москва всегда казалась мне стареющей кокеткой с претензиями, то этот город сразу напомнил мальчишку-подростка, так похожего на меня… Может, поэтому я и полюбила его довольно быстро. Во всяком случае, мне были понятны его дерзость, его самолюбие, граничащее с комплексами. Я сама была такая…

«Когда-то, — сказала я. — Очень давно… Сейчас мне самой кажется, что все это было с кем-то еще…»

Мне показалось, что в нашу дверь что-то стукнуло. Я поднялась. Надо сказать, последнее время движения давались мне с трудом, поскольку наша девочка все время увеличивалась в размерах и я даже начала опасаться, что там подрастает какая-то смесь баскетболистки и борца сумо. Я прошла к дверям и открыла их.

На лестничной площадке было пусто. Я подумала, что мне просто показалось, но тут заметила на полу белый листок. Я нагнулась, подняла его и посмотрела.

Впрочем, когда я вчиталась в текст, я сама же себя отругала за чрезмерное любопытство.

Это было приглашение. «Если вас одолевает беспричинная тревога, — говорилось там, — если вы хотите научиться управлять собой и людьми, приходите к нам». Далее следовал восхищенный рассказ о Роне Хаббарде. И в заключение было написано: вас ожидает большое приключение…

— Нет, детка, — сказала я своей подрастающей дочери. — Когда ты наконец-то появишься на свет, я расскажу тебе о том приключении, которое пришлось пережить твоему папе и твоей маме… Я расскажу тебе об этом, чтобы ты никогда не оказалась в обществе этих людей, любящих подобные приключения. Потому что, детка, на свете есть Бог, любовь и свобода… Этого вполне хватает для счастья. А остальное…

Я вздохнула и кинула листовку в унитаз.

— Остальное, миленькая, все — от лукавого…

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.