Леди Ева. Леди с разбитым сердцем

Карина Пьянкова ЛЕДИ ЕВА. ЛЕДИ С РАЗБИТЫМ СЕРДЦЕМ

С самого рождения я ни капли не походила на уроженку Альбина. Черноволосая, смуглая… Словно поцелованная жарким солнцем южных земель. Неудивительно, ведь и отец, и мать были темноволосыми, темноглазыми…

Иногда бабушка Уоррингтон даже называла меня чертовым отродьем. Разумеется, ласково и исключительно тогда, когда папы не наблюдалось поблизости. Все же отродье было его… А сходство с чертом действительно имелось. И у меня, и отца.

Во всем облике моего могущественного батюшки, лорда Николаса Дарроу, герцога Эрсетского, имелось нечто поистине демоническое. А я пошла и лицом, и фигурой именно в него, чему дорогой отец немало умилялся. Нравом же я куда больше походила на леди Кэтрин, свою матушку.

«Адское сочетание», — неустанно твердил мне брат-близнец Эдвард.

С ним мы имели одно лицо, и в детстве походили друг на друга как две капли воды. Однако, характеры у нас были различны.

Между прочим, младший близнец. Дорогой Эдвард неустанно шутил надо мной, хотя из нас двоих именно я считалась образчиком совершенств по признанию света. Умна, благовоспитанна… И богата. Истинная леди. Такая, какой следует ей быть. Вот разве что вся отмеренная нашей семье красота досталась моей младшей сестре, Эмме. Ее прелесть казалась столь совершенной, что даже неприличная смуглость, наша фамильная черта, нисколько не портила очаровательного личика сестры.

Я утешала себя лишь тем, что Эмме сравнялось лишь шестнадцать, и она, разумеется, не выезжала. Это давало хоть какой-то шанс на приличную партию. Приданое за мною и за младшей давали равное.

Не то чтобы ко мне не сватались. Подобного и быть не могло, учитывая, положение моей семьи и величину моего состояния. Я в свои двадцать лет уже получила дюжину предложений руки и сердца… Но желания ответить согласием так и не возникло. Родители не укоряли меня за излишнюю разборчивость, считая достаточно разумной, чтобы самой решить свою судьбу.

В отличие от сестры, мои черты отличались куда большей резкостью, да и оттенок смуглой кожи слишком сильно напоминал о том, что бабушка моя была цыганкой. Именно цыганкой, а не благородной иберийкой, как считалось.

— Эй, ведьма! Не задерживайся! Гости вот-вот начнут съезжаться! Матушка будет сердиться, если ты опоздаешь! — окликнул меня через дверь Эдвард.

Как всегда возмутительно бестактен.

Оставалось только вздохнуть. Почему я родилась женщиной? Ведь это так несправедливо… Окажись я мужчиной — стала бы наследницей. Я куда более достойна этого, чем брат, подчас ведущий себя как шалопай.

Я уже давно была готова. Просто гипнотизировала собственное отражение в зеркале.

Чудодейственные средства не помогали. В белокожую хрупкую фею я так и не превратилась.

— Я буду вовремя, несчастный черт! — отозвалась я со вздохом. — Леди не опаздывают.

В особенности если леди носят фамилию Дарроу. Папа не единожды напоминал всем своим детям о пунктуальности.

В этот день мы ожидали нового иберийского посла. Прежний ушел в отставку по причине преклонного возраста, чем изрядно расстроил моего почтенного отца. С сеньором Де Ла Вега батюшке удалось сработаться за последние годы… Что же ждать от нового дипломата, пока оставалось неясным.

Отношения с южным государством его величество волновали особенно сильно, так как именно Иберия также занимала главенствующее положение на море, как и Альбин, и отсутствие конфликтов между нашими странами как минимум гарантировало безопасную торговлю.

Прием в честь посла Иберии обещал быть самым пышным в этом сезоне. По крайней мере, родители приложили для этого все возможные и невозможные усилия, пусть обычно и не одобряли излишней расточительности. Они желали расположить к себе нового посла. Я также получила приказание вести себя как можно более мило.

В Иберии ценили не скромность и утонченность, а роскошь и яркость, и, следовательно, необходимо было пойти навстречу вкусам высоких гостей. Тем более, посол прибыл с супругой и двумя сыновьями…

Ради гостей я и была затянута в до неприличия алое платье, которое считала немыслимо вызывающим. Возмутительный цвет, который я всею душою не выносила. Надевая только… Впрочем, нет, на балу даже думать не стоит о том, когда же я надевала алую одежду. Думаю, это шокирует свет, если выплывет наружу.

Матушка возлагала большие надежды на сыновей посла Де Ла Серта, Мануэля и Теодоро. Тем более, что смуглая кожа не должна отпугнуть южан.

Зато их прекрасно отпугнут иные мои свойства…

Да и, признаться, я вовсе не хотела связывать себя брачными узами с иностранцем и покидать родину, своих родных и друзей. Оставалось надеяться на то, что и молодые джентльмены не окажутся впечатлены мною.

Вниз я спустилась с самыми дурными предчувствиями. Мне не нравились шумные сборища, которые устраивали знатные семейства. Все здесь казалось наигранным, неестественным… Проводить время я предпочитала в компании своих кузенов, кузин и племянников. Клан Дарроу-Оуэн-Уиллоби-Грей был достаточно обширен, чтобы, общаясь с родственниками, я никогда не чувствовала себя одинокой. Скорее уж, наоборот.

Или же я всегда могла уйти к своей другой родне. Той, о которой никогда не упомянула бы в обществе.

Рядом со мною обычно постоянно находились Элизабет Оуэн и Джейн Уиллоби, племянницы, с которыми мы были ближе всего по возрасту. Они были куда более живыми натурами, но при этом прекрасно ладили со мной, пусть и называли порой занудой. Эти девушки являлись частью моей семьи. Они не раздражали, можно даже сказать, что Элизабет и Джейн являлись моими ближайшими подругами. Посторонние… Посторонние — да, изрядно выводили из себя.

Но я спустилась вниз и заняла свое место подле родителей.

— Улыбайся, дорогая, — мягко велела мне мать, ласково проведя рукой по щеке. — Ты очень мило выглядишь, Ева. Будь любезна сегодня проявить чудеса очарования. Мы с твоим отцом будем рады, если молодые Де Ла Серта проявят к тебе интерес. А ты будешь благосклонна.

В ответ я лишь недовольно нахмурилась. Очаровывать кого бы то ни было я не желала. Да и просто этого не умела. Мое очарование заключалась в моем приданом.

— Мама… Я бесконечно люблю и уважаю тебя и отца, но не стану любезничать с сыновьями посла по указке. Мне отвратительно пустое кокетство, — тихо вздохнула я. Уж эти-то чувства матушка должна была понять, как никто другой. — Тем более, моя привлекательность… Впрочем, мы всегда можем рассчитывать на алчность этих молодых людей. Или же других. Сложно остаться старой девой с таким приданым, как мое.

Мама с усмешкой кивнула, принимая мои слова, но не выразила ни порицания, ни одобрения. Просто позволила меня поступать так, как я сама считаю нужным. Она давно считала нас с братом достаточно взрослыми, чтоб и принимать решения, и отвечать за них.

Стоило нам закончить этот разговор, как главные гости вечера прибыли.

Посол, импозантный мужчина лет шестидесяти, шел по холлу под руку со статной черноволосой красавицей-супругой. Позади него шествовали два смуглых молодых человека дивной красоты…

И мое сердце предательски сжалось.

Тот, что шел справа, чуть более высокий с немного нахальной улыбкой на породистом лице… Создатель… Я видела в своей жизни множество красивых мужчин, куда более красивых мужчин… Но… будь я проклята… Никогда прежде мне не доводилось чувствовать себя… настолько влюбленной. Влюбленной с первого взгляда.

Было что-то в этом иберийце… Чарующее настолько, что мое проклятое здравомыслие махнуло рукою на прощанье и исчезло. Все происходило прямо как в тех романах, которые любила моя племянница Глория и сестра Эмма…

Черные глаза равнодушно скользнули по моему лицу… И на этом всем. Ибериец посчитал меня совершенно недостойной своего внимания и просто следовал правилам вежливости. Так обычно и случалось… Но именно сегодня мне стало до безумия обидно, что даже в этом возмутительно алом платье я все равно осталась невидимкой.

Гости приблизились к нам и ритуал представления по всем правилам высшего света начался. Я только старательно улыбалась, как и следовало послушной дочери. Через несколько минут лицо заболело от этой неестественной улыбки. Они же все понимают, ради чего (ради кого!) меня так нарядили. И теперь потешаются, так как выстрел не попал в цель. В обе цели.

— Моя старшая дочь, леди Ева, — представил меня отец сразу после того, как назвал имя моего брата, стоявшего справа от родителей.

От матери мне достался крайне выразительный взгляд. Она много надежд возлагала на это знакомство. Раз уж я настолько сильно была покорена одним из сыновей посла.

Вот только молодой Де Ла Серта не проявил никакой заинтересованности.

— Добро пожаловать, — пропела я так нежно, как только могла.

Увы, но голосок у меня был далеко не нежным. Слишком уж грудной. На плацу командовать подходит, но не щебетать на светских приемах.

— Сеньорита… Прошу прошения, леди Ева, вы очаровательны, — одарил меня широкой улыбкой Алваро Де Ла Серта. — Счастлив представить вам моих сыновей, Мануэля и Теодоро.

Мануэль… Стало быть, вот как его зовут…

Молодые люди со снисходительными улыбками поклонились. И мне только осталось выразить формально свою огромную радость от подобного знакомства и заверить в своем благоволению ко всему семейству господина посла. Правда, сама я при этом намертво вцепилась в руку брата, намекая, что в ближайшее время именно ему предстоит выполнять роль моего кавалера. Иначе старшие навяжут мне одного из сыновей посла… И вот этого я точно не выдержу, несмотря на все мое фамильное самообладание. К тому же, это наверняка не принесет никакого удовольствия ни одному из молодых иберийцев.

Я же не желала превращать этот вечер в пытку еще для кого-то.

— Не сжимай мою руку так сильно, Первая, — взмолился через минуту Эдвард. — Какое бы сильное воодушевление ты ни испытывала при знакомстве с Де Ла Серта, это не повод калечить родного брата.

Пальцы мои действительно слишком уж сильно сжимали ладонь моего близнеца.

— Потерпи немного, Второй, — еле слышно выдохнула я. — Еще немного и твоя Первая встряхнется и вновь станет собой.

Мы часто называли друг друга именно так. Не только ведьмой и чертом. Близнецы. Первая и второй.

— Будем на это надеяться, — украдкой подмигнул мне Эдвард.

Если младшие Де Ла Серта взирали на меня с равнодушием, то посол и его жена почему-то изрядно воодушевились. Брак с Дарроу, судя по всему, казался им удачной перспективой для сыновей. Должно быть, про нашу младшую, Эмму, они пока не слышали или же считали, что она еще сущий ребенок.

— Леди Ева, я смею надеяться, вы подарите мне и брату по танцу, — с надлежащей галантностью обратился ко мне Мануэль Де Ла Серта, но что-то в его голосе все равно было гадким, неприятным.

Надо мною втихомолку потешались, а я даже не могла дать знать, что прекрасно понимаю это. Он пригласил меня только лишь потому, что так приказали родители.

Я растянула губы в самой обаятельной из улыбок, на которую только была способна.

— Прошу прощения, джентльмены, но я танцую только с моими родственниками, — мягко пропела я.

На меня взглянули с искренним недоумением. Вероятно, иберийцы посчитали это лишь глупым предлогом, чтоб отказаться от танцев с сыновьями Де Ла Серта. Однако я сказала истинную правду. Пусть я и недурно танцевала бальные танцы, но действительно делала это только с кузенами, братом и отцом. Я не выносила общества многочисленных охотников за приданым, которые видели во мне лишь источник обогащения.

— Я крайне разочарован, — с некоторой долей облегчения произнес Мануэль, покосившись на родителей.

Те, казалось, были расстроены моими словами.

— Как и я, — подхватил Теодоро с деланым огорчением в голосе.

Хотя я прекрасно видела: оба брата Де Ла Серта от всей души радовались избавлению от такой партнерши как неприглядная леди Ева Дарроу.

— Увы, наша дорогая Ева действительно имеет такую странную прихоть, — с мягкой улыбкой пояснил мой отец. — Она прелестно танцует, однако же предпочитает не выбирать малознакомых партнеров. Но вам стоит побеседовать с Евой, возможно, ее удастся переубедить.

Мы с папой хитро переглянулись. Беседа со мною была испытанием исключительно для сильных духом. Меня воспитывали так же, как и моего брата Эдварда, не делая никаких различий. Поэтому молодых людей я обычно шокировала.

Другое дело, что мне совершенно не хотелось шокировать или же отталкивать Мануэля Де Ла Серта.

— Разумеется, милорд, — отозвался Теодоро, и тут же начал беззастенчиво разглядывать прибывающих дам, уже не обращая на меня никакого внимания. Второй молодой Де Ла Серта последовал примеру брата.

Не стоило и надеяться, будто эти два красавца станут тратить свое драгоценное время на кого-то вроде меня. Тем более, на прием собралось достаточно прелестных молодых леди.

— Не переживай, Первая, — шепнул мне на ухо Эдвард. — Ты все равно не останешься без мужа. А на этом смазливом нахале свет клином не сошелся.

Пожав плечами, откликнулась:

— А у меня есть повод для переживаний, Второй?

Я ведь с первого взгляда поняла: Мануэль Де Ла Серта мне не достанется. Никогда. Ему скорее приглянулась бы Глория Грей, светлоглазая и белокурая красавица, которая пошла в миссис Эбигэйл Грей, свою мать.

Настроение танцевать пропало вовсе, тем более, молодые люди уже отправились слоняться по залу в поисках других жертв, попривлекательней.

Ожидаемо.

Предсказуемо.

Все равно обидно едва ли не до слез.

— Твое сердце разбито, Первая? — с некоторой долей опаски осведомился у меня брат.

Я ясно улыбнулась.

— Вдребезги. Но я это переживу, Второй.

В конце концов, богатых красавцев, от которых веет страстью и соблазнами, не предусмотрено мирозданием на всех. Мне же небом обещан наверняка кто-то подобный моему отцу, благоразумный и надежный, как скала.

— Потанцуешь со мной? — щедро предложил Эдвард, очевидно поняв, что я все же расстроилась, и желая немного поднять своей сестре настроение.

У нас с ним было одно лицо на двоих, но то, что делало женщину дурнушкой, мужчине лишь добавляло шарма и привлекательности. Эдвард, будущий герцог, красивый и обаятельный, пользовался у дам огромным, порой даже чрезмерным успехом, от которого прятался обычно за Джейн Уиллоби. Ее прочили брату в невесты все светские сплетники.

Брат же пока ни о ком не думал. Считал, что в двадцать лет рано связывать себя брачными обетами.

— Нет, Второй, я лучше проведу время за приятной беседой. Наверняка за неделю появилось с десяток новых слухов. Как можно оставить их без внимания?

Эдвард широко улыбнулся и нырнул в толпу, пытаясь добраться до какой-нибудь кузины или племянницы раньше, чем доберутся до него самого.

Как и ожидалось, молодые Де Ла Серта все свое внимание уделили именно моей племяннице Глории Грей. Мне же оставалось лишь изредка досадливо кусать губы и развлекать себя светскими сплетнями.

Как и ожидалось, посол и его семейство поразили воображение высшего света, и тут же стали главной темой для разговоров. Не имея возможности приблизиться к предмету своих мечтаний, я решила хотя бы узнать о нем и его родственниках как можно больше. Тем более, что матушка неустанно твердила, что сплетни не следует пропускать мимо ушей.

Ей я доверяла в этом вопросе, как и в прочих, ведь не зря же мой властный и могущественный отец считался с мнением матушки и почитал ее одною из умнейших женщин. Именно мама, леди Кэтрин Дарроу, обучила меня тонкому искусству знать все слухи, не прослыв при этом сплетницей.

Уже через полчаса я знала о семействе посла все, что было в силах узнать о людях, прибывших в столицу лишь неделю назад. Разумеется, более всего прочего меня интересовали молодые Де Ла Серта.

Оба брата еще не обручились и, как говорили, не имели сердечных привязанностей на родине и не обзавелись ими здесь. Это до абсурда сильно радовало, несмотря на то, что не давало мне ни единого повода для надежды. Свобода молодых людей делало их законной добычей всех наших девиц на выданье, среди которых имелось достаточно красивых наследниц.

Иберийцы же явно если и хотели выбрать себе невест, то делать это собирались со всем возможным тщанием. Они были очаровательно милы со всеми барышнями, которым их представляли, но ни одной не оказывали знаков внимания, которые позволяли бы рассчитывать на что-то большее, чем один танец. Хотя с Глорией и Мануэль, и Теодоро танцевали дважды, и от третьего танца удерживала их, как мне показалось, лишь опаска прослыть безумно влюбленными в мисс Грей.

Через час слегка запыхавшиеся молодые люди решили передохнуть в обществе дам более почтенного возраста, с которыми сидела также и я. Разумеется, никто в этой компании не имел намерений танцевать, а меня после знакомства и вовсе сбросили со счетов.

— Что вы так бурно обсуждали, сеньоры? — осведомился у собравшихся дам Теодоро Де Ла Серта, даже не пытаясь скрывать лукавства.

Оба молодых человека наверняка прекрасно понимали, кто стал этим вечером главной темой для большинства разговоров.

Мои собеседницы, дамы в высшей степени благопристойные, смешались и достойного ответа подобрать не смогли. Де Ла Серта довольно переглядывались.

И удержаться я не смогла…

— Разумеется, мы обсуждали вас, джентльмен.

Я говорила слишком уж смело… Но, пожалуй, выражение лиц собравшихся стоило того, чтоб на пару секунд забыть, что я леди самых строгих правил.

Сыновья иберийского посла даже не сразу решили, как следует реагировать на мои слова.

В итоге все же засмеялись.

— Вы так откровенны, сеньорита…

Тут произошла заминка.

— Леди Ева, — холодно напомнила я, чуть поджимая губы.

— Ах да! Разумеется! Леди Ева, — небрежно отмахнулся от меня Мануэль Де Ла Серта.

Мне показалось, будто меня походя раздавили как какую-то букашку. Даже имя — и то не сочли нужным запоминать. Имя дочери хозяев дома.

— Вы просто очаровательны, — дежурно улыбнулся мне на это Теодоро.

В горле что-то предательски сжалось.

— Благодарю вас, — безразлично откликнулась я и опомнилась.

Ведь мои собеседницы не представлены семейству посла, что напрочь исключает возможность беседы.

— Леди, позвольте представить вам Мануэля и Теодора Де Ла Серта, сыновей маркиза Альяло, посла Иберии. Рекомендую их как весьма приятных джентльменов, — буквально пропела я. — Джентльмены, счастлива представить вам мою кузину, миссис Грей, друга нашей семьи миссис Диллан, леди Веронику Хартли, которую мы весьма ценим.

Разумеется, дамы в возрасте не могли привлечь внимания иберийцев больше молодых прелестниц, но прозвучавшая фамилия Грей молодых людей изрядно воодушевила, как и явное сходство между очаровательной мисс Глорией Грей и миссис Грей, ее матерью. Поэтому Эбигэйл Грей удостоилась всей возможной предупредительности со стороны иностранцев.

На мою же долю не выпало ничего. Ни лишнего слова, ни взгляда.

Дурнушка, пусть и богатая. И этого никак не изменить…

Но почему-то даже одно присутствие подле меня Мануэля Де Ла Серта делало меня до глупости счастливой. Сохранять фамильную невозмутимость Дарроу становилось все сложней с каждой секундой… Поэтому появление брата я восприняла как благословение Создателя.

— Первая, потанцуешь со мной? Я хочу немного отдохнуть, — обратился ко мне Эдвард, протягивая руку, которую я без раздумий приняла.

Если близнец что-то просил, значит, действительно нужно.

— Первая? — недоуменно переспросил Теодоро Де Ла Серта.

Эдвард широко улыбнулся и подтвердил:

— Первая.

И после меня втянули в очередной контраданс, который помог развеять ту тоску, овладевшую мною.

— Учти, я спасаю тебя, Второй, от общества навязчивых дам, — улыбнулась я близнецу.

А брат спасает меня от сладостного тумана, который воцарился в моей голове, стоило только объекту склонности устроиться поблизости.

— Первая, да ты влюбилась, — с беззлобной насмешкой произнес Эдвард, когда мы сошлись в очередной фигуре танца.

А вот это уже дурно… Брат, конечно, прекрасно знает меня и способен почувствовать мельчайшие изменения моего настроения… Но что, если и кто-то другой сможет также заглянуть в мое сердце?

Нет, подобного я совершенно не хотела.

— Настолько заметно? — взволнованно спросила я, с трудом справляясь со своим голосом.

— Не трясись, совершенно незаметно, — ласково обратился ко мне Эдвард. — Но я же твой близнец, я кожей чувствую, когда с тобой не все в порядке. Де Ла Серта не для тебя, Ева, ты же и сама знаешь.

На лице против воли появилась горькая усмешка.

— Знаю лучше кого бы то ни было… Не бойся, Второй. Пройдет пара недель и твоя Первая думать забудет об всяческих иберийцах.

Никогда я не отличалась влюбчивостью. Симпатии возникали редко и быстро угасали.

Папу даже беспокоила моя холодность, но матушка всегда с мягкой улыбкой говорила, что я всего лишь коплю силы для истинной любви.

И сейчас я ужасалась тому, что случится с моим бедным сердцем, если мама была права на этот счет. Что если Мануэль Де Ла Серта и есть та самая злосчастная истинная любовь?..

Впрочем, нет. Глупость. Все глупость.

— Да, ты словно изо льда. Все никак не могу дождаться, когда в тебе, наконец, заговорит цыганская кровь, и природа начнет бороться с воспитанием.

Я с мягкой улыбкой покачала головой. Насмешник. Подлый насмешник.

— На следующем маскараде я оденусь иберийской цыганкой, и дам тебе вдоволь насладиться огнем в моей крови.

Который и так сдерживает одна только моя воля. Кому как не Эдварду знать об этом?

Платье не меняет человека, который его надевает, но подчас раскрывает скрытые сторон натуры.

— Не могу дождаться, Первая, когда ты выйдешь в свет в подобном виде.

Маскарад… Маскарады я любила куда больше обычных балов. Маска на лице давала подлинную свободу быть собою.

Танец закончился, и я вернулась на свое прежнее место. Разумеется, Де Ла Серта уже покинули почтенных дам. Молодые люди вновь вернулись к танцующим.

Я украдкой вздохнула и не смогла отказать себе в удовольствии полюбоваться на старшего из братьев. Стоило же приглядеться получше, как мне не удалось сдержать дрожи: легкий черный флер тянулся за молодым иберийцем. Флер, который лишь немногие из собравшихся могли увидеть.

— Опять любуешься на предмет своих грез, Первая? — не упустил случая подшутить брат.

На это раз остроты я не оценила.

— Он проклят, Эдвард, — тихо произнесла я, чувствуя, как все внутри меня холодеет.

То, что я заметила, несомненно являлось следом колдовства. Черного колдовства.

Де Ла Серта требовалась помощь. Как можно быстрей. Но ведь нельзя было сказать иберийцу о нависшей над его головой опасностью. Мало кто верил в существование чар и тайных искусств. Те, кто обладал особым даром, никогда не открывались перед посторонними.

— Ты уверена? — переспросил меня озадаченно брат. — Я не вижу ничего подозрительного.

Не видит? Как же так?

— Уверена как в том, что меня зовут Ева Дарроу, — подтвердила я, не пытаясь скрыть обеспокоенность.

Черный след проклятия никуда не делся, сколько я ни моргала. Издалека не удалось понять, чем же наградили молодого Де Ла Серта, но простенькие сглазы никогда не бывают настолько черными.

В колдовстве я была искусней Второго, поэтому не сомневалась в том, что права я, а не Эдвард.

— Тогда нам следует как можно быстрее рассказать все отцу, — вздохнул брат.

И я с ним, разумеется, согласилась.

Верно. Отец наверняка придумает, как помочь Мануэлю Де Ла Серта, не привлекая лишнего внимания и не раскрывая чужакам наших семейных тайн.

— А теперь, Первая, будь любезна, обрати свое внимание на кого-то другого, иначе твой ибериец вскорости решит, будто ты задумала его убить.

Я незамедлительно последовала совету брата и до конца бала старательно не смотрела на старшего сына посла.

И все же, стоило хотя бы на секунду закрыть глаза, как перед внутренним взором вставало лицо Мануэля Де Ла Серта… Создатель, как же красив… И хорошо, слишком хорошо понимает, какое впечатление производит на дам… Нужно как можно быстрее выбросить этого молодого человека из головы, пока я окончательно не потеряла голову от любви…

Быть может, спросить у отца разрешение отбыть в загородное поместье? С глаз долой — из сердца вон.

Идея сбежать показалась мне удачной, но для начала следовало убедиться, что ибериец в полной безопасности и не умрет, пока я залечиваю сердечные раны.

Искуснейшим колдуном среди всего, кого я знала, был мой отец, лорд Николас Дарроу, герцог Эрсетский. Порой мне казалось, будто он всемогущ. Поэтому я не сомневалась, что папа поможет сыну посла.

Однако, внимательно выслушав меня, батюшка с чуть снисходительной улыбкой заверил, что мне лишь показалось и не стоит волноваться попусту. Такой растерянности я уже давно не испытывала.

Проклятие было. Я видела его так же ясно, как собственные руки. Но ни отец, ни брат не замечали ничего даже близко похожего. Все мои инстинкты говорили мне, что Мануэля Де Ла Серта убивают, но другие члены моей семьи утверждали, что я ошибаюсь.

Мне уже ничего не было понятно… И я решила поговорить с племянницей Глорией. Она получила дар от своего отца, Рэймонда Грея, и пусть сил ей досталось немного, девушка отличалась удивительной зоркостью на чары.

Пробиваться к родственнице пришлось через орду поклонников, которые совершенно не обрадовались тому, что предмет их грез будет похищен, пусть даже и другой дамой. Оба Де Ла Серта были подле юной мисс Грей, и смотрели на меня так снисходительно, словно у них имелась своя версия, зачем мне понадобилась Глория.

— Ах, Ева, что случилось, на тебе же лица нет! — воскликнула девушка, когда мы отошли на безопасное расстояние. — Клянусь, я не стану больше кокетничать с Мануэлем Де Ла Серта! И танцевать не стану! Я не хочу, чтобы тебе было больно.

Я воззрилась на племянницу с изрядной долей озадаченности. Нет, я действительно влюбилась в него самым нелепым образом, но понять это по моему поведению мог лишь Эдвард, мой Второй.

Какая неприличная ситуация: леди Ева Дарроу — и влюблена как какая-то безмозглая дурочка.

— А это еще почему? Нет, я, конечно, благодарна, что ты так бережешь мои чувства… Но с чего ты взяла, будто я заинтересована в сыне посла?

Глория откровенно растерялась.

— Но… Ты на него так долго смотрела… И… Ну… Он это предположил.

А Де Ла Серта ценит себя. Пожалуй, даже слишком сильно… Можно было найти сотню причин внимания со стороны дамы, но выбрал он ту, что позволяла потешить свое самолюбие.

Рассмеявшись, я заверила племянницу:

— Дорогая Глория, я не испытываю никаких чувств к этому в высшей степени самоуверенному молодому человеку. Мои внимание вызвано тем, что мне показалось будто он проклят. И я хотела бы попросить тебя присмотреться к Мануэлю Де Ла Серта.

Говорила я с обычным спокойствием и уверенностью, не допустив, чтоб в голосе проявилась даже толика обуревающих меня чувств. Я не должна выглядеть ни влюбленной, ни уж тем более униженной. Дарроу не могут себе этого позволить.

Мисс Грей тут же побледнела.

— Я… Создатель… Конечно, Ева, я сделаю все, как ты велишь. Я не уверена насчет проклятия… Но что-то иногда такое мелькает. Еле заметное. А что дорогой Эдвард и дядя Николас?

За что я любила Глорию, так это за то, что она была понятливой и разумной барышней. И никогда не оспаривала моего главенства в нашей компании.

— Мой Второй и отец не замечают ничего. А вот я вижу, что старший Де Ла Серта получил смертельное проклятие… И, кажется, совсем недавно.

Более того, при знакомстве я не увидела на нем ничего. Но после…

Похоже, колдовство к иберийцу применили уже здесь, в зале. Под самым носом у моего отца, который считался негласно сильнейшим из одаренных. А скрыть от него хоть что-то всегда казалось мне непосильной задачей.

— Что же нам делать, Ева? — жалобно произнесла Глория.

— Пока мы можем только ждать. Возможно, мне, правда, померещилось.

Разумеется, я и не думала об ошибке. Ее и быть не могло. Кто-то обвел вокруг пальца моего всемогущего отца. И это уже всерьез пугало.

Однако были и иные колдуны, к которым я могла обратиться за советом и помощью. Пусть мама, конечно, и не одобрит… Но мамины представления о приличиях всегда были куда тверже, чем у многих иных.

— В любом случае, я не влюблена в Мануэля Де Ла Серта, и ты никак не ранишь мои чувства, дорогая. Ступай, пока твои поклонники не подпалили меня взглядами.

Стоило Глории вернуться к своим кавалерам, как я начала размышлять над произошедшим.

Сына посла Иберии проклял колдун или же колдунья прямо в нашем доме. И никто этого не заметил. Само проклятие прекрасно увидела я, что-то странное заметила Глория Грей и ничего странного не углядели Эдвард и отец.

Видимо, проклятие было с каким-то условием. К примеру, видеть его могут только женщины… Возможно такое? Возможно…

До конца бала я пребывала в задумчивости, которую все, разумеется, посчитали явственным признаком разбитого сердца. Нет, сердце действительно разбили на мелкие осколки, но моя любовная тоска не стала бы так явно заметна.

Я целиком и полностью уверилась в том, что следует навестить еще одних моих родственников. Тех, о которых все знали, но стыдливо помалкивали.

Моя бабка со стороны отца была цыганкою. Цыганской колдуньей. И об этом родстве не забыли ни в таборе, ни в роду Дарроу. Более того, с самого детства меня отправляли погостить к двоюродной тетке Шанте, которая считалась первой колдуньей в столице.

Во мне текла цыганская кровь, поэтому в таборе меня признавали и даже любили, пусть и визиты мои не были такими уж частыми. Все-таки следовало беречь нервы моей почтенной матери.

Я встала еще до рассвета и против обыкновения одела не домашнее сатиновое платье. О нет, я полезла в потайное отделение шкафа, где хранились и яркие цветастые юбки, и кофты, которые никогда бы не надела леди Ева, и платки, и звенящие монисто.

Никто не хватится меня до вечера, зная, что я люблю порою исчезать. А постоять за себя мне всегда удавалось без труда. Да и не так много желающих нанести обиду простой цыганке: табор редко прощал обиды.

Нарядившись на манер уличной плясуньи, я, по давней привычке, вылезла по плющу в сад, а там уже прокралась до калитки, которой иногда пользовались слуги.

Цыганка Чергэн не могла выйти через парадный вход особняка кузена королевы.

Я могла видеть столицу совершенно иную, не такую, какой ее знали мои родственницы, моя мама… Другие запахи, другие звуки… Молодые леди видят только малую часть мира из окон домов и экипажей, с рождения и до самой смерти мы принадлежим другим, носим маски…

На мою долю выпала более счастливая участь, я могла свободно выйти из дома. Кому придется в голову, будто цыганка нарушила правила приличия, разгуливая по городу?

До табора идти нужно было полчаса пешком через людскую толчею, толкаясь и пробивая себе дорогу локтями среди спешащих по делам людей. Те не обращали на меня ровно никакого внимания, разве что кто-то бросал вслед ругательства. Впрочем, стоило мне только буквально врезать в Данко, который приходился мне троюродным братом, как на нас даже смотреть перестали.

Братец Данко был поистине огромным мужчиной, впрочем, также и добродушным. Но не все верили.

— Сестрица Чергэн! Бахталэс, кхам миро![1] — радостно воскликнул он, хлопнув меня по спине. — Матушка как всегда не обманула! Велела встретить! Так и сказала, мол, наша звездочка в гости собралась! Я ей сперва, дурак, не поверил, а ты, глянь, тут как тут! Небось, затосковала в своей золотой клетке?

Я широко улыбнулась и обняла родича.

— Бахталэс,[2] Данко. И затосковала. И спросить хочу кое-что у тетушки Шанты. Думаю, тут только она поможет.

Цыган пригляделся получше.

— Да ты никак влюбилась, Чергэн. Глаза так и блестят.

Ну вот. Стоило только оказаться среди ромал, как тут же все тайны выплыли наружу.

— Ай, забудь, Данко, — только рукой махнула я, увлекая молодого человека вниз по улице. — Ничи мэ тутэр на пхэнава.[3]

Цыган засмеялся.

— Ну не хочешь, не говори, звездочка наша. Но если обидит — прибью, так ему и передай.

Я передернула плечами. Зазвенели монеты на груди.

— Да я и сама могу, — с усмешкой произнесла я, покосившись на спутника. Неужели сомневается в том, на что способна его сестра? Зря.

Данко серьезно кивнул.

— Уж ты-то можешь, кхам миро, матушка говорит, что ты сильная шувани, была бы совсем наша — ее бы место заняла. Не хочешь в таборе остаться, Чергэн? Что тебе в том золоте? У тебя вольная душа. Ты взаперти чахнешь.

Сколько раз заговаривал, столько раз и отвечала ему.

— Я почитаю своих отца и мать, Данко. Вас всех люблю, но дома не оставлю.

В табор меня сманивали, пожалуй, всю жизнь. Тем более, я и правда куда больше походила на цыганку, чем на благородную леди. Другое дело, строгая прическа и наряды превращали меня в благопристойную барышню. Никто и помыслить не мог, будто бы леди Ева Дарроу, образец манер, может бродить по улицам, подобрав цветастые юбки.

В таборе меня знала, пожалуй, каждая собака. Знали и то, чьей дочерью я была на самом деле. Но никто и не подумал выдать. Цыгане никогда не доносят на своих, а я была именно что своею. Не Евой — Чергэн, ученицей шувани Шанты, которую уважали и побаивались все, причем и за пределами табора.

Говорили, она может вынуть душу из одного человека и вложить в другого. Нелепые россказни, разумеется… Но если уж кто и мог посоветовать мне, что делать с Де Ла Серта, так это именно тетушка Шанта. Я шла к ее кибитке так быстро, как только могла.

Старая шувани стояла у своего передвижного дома, кутаясь в подаренную мною шаль, и ласково улыбалась. Ласково, как моя матушка.

— Мишто явъян, Чергэн. Я ждала тебя, — мягко произнесла старая женщина и потрепала меня по распущенным по плечам волосам.

— Дубридин, — поздоровалась я.

— Пойдем, что ли, поговорим, звездочка моя, — подтолкнула меня в сторону кибитки. — Поговорим и чаю попьем. А ты, Данко, иди уж, не твое это дело, слушать, что шувани говорят.

Ослушаться старую ведьму не рисковал никто в таборе.

Я нырнула в кибитку, размышляя, что же могла узнать тетя Шанта до моего прихода. Она действительно меня ждала. Даже чай уже был готов. Крепкий, такой, чтоб во рту вязало. С самого детства пила такой. Кружка, старая, щербатая, тоже была знакома.

— С бедой пришла, Чергэн, — произнесла шувани, устраиваясь напротив меня. — За его жизнью или своим сердцем?

Каждый раз, когда тетя Шанта проворачивала что-то в таком духе, я терялась, пусть могла и не хуже порой.

Растерялась и на этот раз, но быстро взяла себя в руки.

— За его жизнью. Со своим сердцем разберусь и без зелий.

Разумеется, отсуши меня от иберийца старая шувани, жилось бы мне куда легче, но я всегда считала, что не дело убивать чувства. Даже если они мучают. Хуже только привораживать.

— Умная девочка, — кивнула цыганка, хитро глядя на меня. — Но будет больно, так и знай. Долго не любила. Теперь полюбила. У тебя сердце соломой гореть будет, да все не прогорать.

Мне оставалось только лишь кивнуть, хотя внутри от такого предсказания все сжалось. Невзаимная любовь…

— Так твой батюшка ничего не углядел, а над парнишкой смертная тень? Так, Чергэн? — скорее уж не спросила, а озвучила свои мысли тетя Шанта.

Я сделала большой глоток обжигающе горячего чая и ответила:

— Все так, тетя Шанта. Папа ничего не видит. И брат ничего не видит. А прокляли того человека в нашем доме. Сама не пойму, как такое могло случиться.

Женщина рассмеялась низким гортанным смехом.

— Твои глаза сейчас самые зоркие, вот им и верь, а не чужим словам, чай. Отец твой, конечно, великий искусник, да есть и поискусней него. Да и гаджо он, все же. В нем наша кровь не говорит. Вот ты — румны, в тебе силы будет побольше.

Гаджо. Не цыган, чужак. Моего батюшку, лорда Дарроу, в таборе уважали, но все же держались в стороне. Потому что в нем «кровь не говорила». И мой близнец, Эдвард, считался гаджо, и Эмма. Младшая вообще в табор не была вхожа. Цыган она откровенно побаивалась и, посетив их один раз, больше не появлялась.

— Я тебе дам травки. Придет время — сделаешь все, как нужно. Уж здесь тебя учить не нужно. Шувани ты хорошая, умелая.

Я заколебалась.

— Но, может, тебе лучше взяться, тетя Шанта? Ты и мертвого с одра поднимешь.

Старая ведьма покачала головою.

— Я-то поднимаю, да не всякого мертвого. Это твое дело. А боярышника тебе не дать, а, звездочка моя?

Боярышник?! Я замахала руками.

— Только не боярышник, тетя!

Та только рассмеялась. Сверкнули белые, всем на зависть, зубы.

— Ну а что? Подсыплешь, пошепчешь — и все, никуда не денется твой черноглазый.

Соблазняет… Каждый раз тетя Шанта проверяла меня. Устою ли. Выдержу ли. Могла я нашептать на боярышник. Но только зачем мне ненастоящая любовь?

— Не стану привораживать, — отрезала я. — Мне бы только проклятие снять. А остальное — как небо даст.

Цыганка ответом осталась довольна, пусть и не сказала этого. Просто чувствовалось.

Она сняла несколько мешочков с травами. На запах я узнала каждую. И анис, и чертополох, и вербена… Папа к травам никогда не обращался. Не верил ли, не знал ли…

— Ты сделаешь все, как следует, чай. Не волнуйся. Оборонишь своего черноглазого. Но потом не ходи и мне не плачься. Даже если от смерти его уведешь, и то не посмотрит ласково. Поняла, Чергэн?

Да уж, недоброе предсказание.

— Поняла, тетя Шанта. Но не знаешь ли ты, кто был тем колдуном? — спросила я с надеждой. Если бы я узнала, кто нанес удар по Де Ла Серта, то все бы разрешилось быстро и легко. Отец умел уничтожать врагов. — Вряд ли он успокоится так легко, если я спасу того человека.

Цыганка покачала головой.

— Мне не все открыто. Да и враг попался непростой, Чергэн. Непростой. Побереги себя, чай. Ты и сама по краю пропасти ходишь отныне.

Я кивнула и рассовала по карманам все травы. Хотя бы я в силах помочь иберийцу. Тут тетя не стала бы обманывать.

В таборе я решила остаться до вечера. Слишком опасно было бы пробираться посреди дня к особняку Дарроу, меня бы просто приняли за воровку. А отводить всем подряд глаза — значит, привлекать внимание таких же, как я, тех, что с даром. Вернуться домой куда проще в сумерках.

Да к тому же я истосковалась по воле. Данко не обманывал, говоря, будто я чахну в взаперти. Чахла. Еще как чахла. Полной грудью я дышала только среди ромал, народа бродяг, которые ходят с ветром.

— Пойдем с нам, Чергэн, — позвал меня Данко. — Мы хотим прогуляться. Поплясать-попеть. Пусть гаджо полюбуются, чего лишены!

Сперва подумалось, что не стоит вот так выходить на улицы… Ведь меня могут увидеть… Но с другой стороны, а и увидят? Кто узнает? Никто!

— Я с вами, братец. И пусть гаджо завидуют!

Развлекать почтеннейшую публику было одним из законных способов заработать для рома. Им мне приходилось заниматься лет с десяти. Лойза, нынешний барон, и еще один мой дядя настоял на том, чтоб, раз уж Шанта взялась меня учить премудростям шувани, я умела и все, что умеют ромал.

И я умела, да еще как. Радовалась только, что маме ни разу не довелось увидеть собственными глазами, как ее старшая дочь отплясывает на мостовой.

Шумной пестрой толпой мы шли на улице, пересмеиваясь, переговариваясь, мешая несколько языков разом. Обыватели опасливо расступались, кто-то отводил детей в сторону. Считалось, будто ромал воруют детей. Словно бы легко спрятать среди смуглых и черноволосых людей белокожего ребенка…

Стоило только мужчинам заиграть бойкую быструю мелодию, как ноги сами понесли меня в пляс. Да, это не чинные танцы, которые мы танцуем в гостиной. Мелькают юбки, звенят монеты на ожерельях, выстукивают бодрый ритм ноги.

В толпе я заметила и лицо своего Второго. Тот замер на месте, уставившись на меня во все глаза.

Я же подмигнула ему, продолжая танец. Данко тоже увидел Эдвард и кивком поприветствовал моего близнеца. Пусть Второй и оставался чужим для цыган, но он был еще и моим братом-близнецом.

Однако еще знакомые лица разглядела я толпе и едва с ритма не сбилась.

Оба сына посла каким-то чудом, не иначе, оказались поблизости и не упустили случая полюбоваться на танец бродячего народа. Сперва я даже похолодела от страха, опасаясь, что они узнают, кто я такая. Но, разумеется, это были сущие глупости. Как они могли запомнить мое лицо, если даже имя не удалось им удержать в голове? Да меня и близкие знакомые не могли опознать в таком виде.

Ведь фокус в том, что если не ожидаешь увидеть кого-то, то и узнать не выйдет.

Стоило только музыке смолкнуть, как ко мне тут же пробились оба иберийца, проигнорировав недовольный взгляд моего кузена. Данко считал себя обязанным следить за безопасностью ученицы своей матери, поэтому готов был, если придется, отбивать сестру-шувани у чужаков.

— Погадаешь, красавица? — весело обратился ко мне Мануэль Де Ла Серта.

Глядел он на меня как на ручную обезьянку. Нечто забавное, но не наделенное умом и волей. Правда, когда меня накрыла тень Данко, джентльмены слегка смутились.

Нельзя было отказать этим двоим. Не просто так пришли — судьба привела. Только что говорили — и вот он, Мануэль Де Ла Серта.

— Они тебя обидели, сестра? — демонстративно спросил сын тети Шанты.

Я покачала головой, успокаивая родича.

— Нэт. Мэ шукар.

— Ну смотри, сестра, — недовольно пробормотал кузен.

Джентльмены переглянулись и рассмеялась.

— Да, не в каждом богатом доме так берегут своих женщин.

Настал очередь смеяться для цыгана.

— Вы бы сами побереглись наших женщин, молодые господа, — чуть успокоившись, отвечал с вызовом Данко. — Сестра моя — шувани. Что не по ней — шепнет, и не дознаетесь, откуда беда пришла.

Разумеется, иберийцы ни на грош не поверили, что перед ними и впрямь ведьма.

— Ну так погадай нам, колдунья, — снова попросил Мануэль. В его глазах я видела праздное любопытство, так свойственное обывателям, когда речь заходила о цыганах.

Я широко улыбнулась и, как и следовало, сказала:

— Позолоти ручку, молодой господин.

А потом добавила:

— Но гляди, не жалуйся. Шувани не обманет, скажет правду, даже если не по нраву.

И мало кому понравится узнать, что он скоро умрет.

— Не пожалуюсь, — заявил молодой человек и вручил мне полкроны, а после стянул перчатку и протянул ладонь.

Я коснулась его руки и почувствовала холод, холод дыхания костлявой. Смертник. Уже на тот свет глядит.

— Беда за тобой по пятам ходит. А погибель в глаза заглядывает, — сказала я чуть дрогнувшим голосом.

Де Ла Серта расхохотались в голос, очевидно, ни на грош не поверив.

— Да ты даже и не глянула на ладонь! — укорил меня Теодоро.

Я прожгла его взглядом.

— Для этого и глядеть не нужно, чтобы понять, какая напасть приключилась с твоим братом.

А вот про брата я зря ляпнула… Но, кажется, на оговорку не обратили внимания.

— Ты лучше скажи, что у меня на сердце, красавица, — не пожелал слушать старший.

Улыбка у меня вышла грустной должно быть. Я вгляделась в линии на его руке.

— Пусто у тебя на сердце. Нет никого. Ни по ком не сохнешь, — сказала я, чувствуя, как что-то теплое расцветает в груди.

Никого не любит. Дар никогда не обманывал меня. Значит… Значит, черноглазый не связан с другой чувством.

Тут же пришлось одернуть себя. Тетя Шанта говорила, не полюбит он меня. Вот и нечего мечтать попусту.

— А меня кто любит?

Я смотрела на его ладонь, не зная, соврать или нет. А потом плюнула на все и сказала как есть:

— Вздыхают многие. Влюблены многие. А любит одна. Сам узнаешь.

Братья переглянулись и захохотали.

— Одна, — весело фыркнул Мануэль. — Кареглазая, верно. И темноволосая.

Я фыркнула. Описание было довольно верным. И кареглазая, и темноволосая.

— По руке такого не скажешь. Тебе уж лучше знать, кто по тебе тоскует.

Вечером, когда я уже сидела в своей спальне, ко мне вломился Эдвард, злой как черт из преисподней.

— Первая, ты ума лишилась?! — выпалил он в первую очередь.

Возвращалась домой я, разумеется, одна, без него. Благородный джентльмен не может сопровождать простую цыганку.

— Что такой, Эдвард? — холодно спросила я. — Почему ты вдруг решил, будто можешь повышать на меня голос?

Лицо Второго понемногу покрывалось красными пятнами.

— Ты танцевала на улице! Да еще и в таком виде. Если бы матушка только видела!..

О, Создатель… Нашел чему возмущаться.

— Второй, я делаю это лет с десяти. Не забывай, батюшка сам приводил меня в табор, до той поры, когда я не смогла ходить туда сама. Матушка этому не рада, но не станет запрещать. А ты сам не так давно выражал недовольство, что я холодна и сдержанна.

Близнец тяжело вздохнул и уселся на мою кровать.

— Я волнуюсь за тебя, Первая. Ты заигралась уже в цыганскую колдунью.

Заигралась? Вся беда заключалась в том, что я не играла. Я была шувани.

— А если бы Де Ла Серта тебя узнали? Зачем ты вообще пошла в табор? Ты ведь уже несколько месяцев туда носа не казала!

Я видела расширенные зрачки брата, слышала, как дрожал его голос… Испугался за меня. Но почему?

— Ты что, думал, я уйду в табор? — спросила я растеряно.

С самого детства Эдвард боялся, что брошу все, уйду вместе с цыганами. Связь между близнецами слишком тесная, почти до боли.

— Я не стала бы так поступать, Второй. Никогда. Мне просто нужно было поговорить с тетей Шантой. Посоветоваться. Кто откажется от богатства ради кочевой жизни?

Я разговаривала с ним мягко, как с испуганной лошадью.

— Кто? Ты, быть может? Я же вижу, какая ты там. Мне казалось, ты уже и думать забыла о той жизни. Но сегодня на площади… Забудь.

Сегодня на площади я была счастлива. Пусть недолго. Пусть не по-настоящему.

— Что сказала тебе Шанта? — спросил Эдвард, меняя тему.

Тетей он шувани никогда не называл, решительно отрезая от себя это родство. Действительно, гаджо.

— Она подтвердила, что Де Ла Серта прокляли. И сделал это кто-то достаточно умелый, чтобы даже отец ничего не заподозрил. Нужно рассказать ему.

Второй расстроено вздохнул. Старую шувани он не любил, но верил ее словам. Она не стала бы обманывать. По крайней мере, не меня, и не моего отца.

— Нужно рассказать, Первая. Как можно скорей.

Я согласилась. Не хватало еще, чтобы сын посла умер по непонятной причине в нашей стране.

— Пойдем, Второй. Не стоит тянуть до утра.

Разумеется, папа еще не лег. Иногда мне казалось, что он вообще не спит, а так и проводит все свободное время в кабинете за бумагами.

— Ну, блудная дочь, с какими новостями вернулась от старой шувани?

На моем лице появилась улыбка. Папа всегда знает все. И от этого мне всегда было спокойно.

— Мануэль Де Ла Серта действительно проклят. И проклят в нашем доме, — выпалила я с порога.

Не выносила приносить дурные новости.

Благодушие мгновенно покинуло нашего батюшку. Между бровей залегли угрюмые складки.

— Так значит, ты все же была права насчет проклятия… — произнес отец.

Слова тети Шанты он под сомнение ставить и не подумал, слишком уж преуспела старая шувани в своем искусстве.

— Хотя я и не представляю, какое условие нужно было поставить, чтоб лишь ты увидела колдовство.

Я тоже не представляла совершенно, как так могло выйти. И, скорее всего, условие ставилось с расчетом, что никто ничего не заметит.

— Тетя Шанта сказала, я спасу его, когда потребуется моя помощь, — сообщила я отцу. — Но если я не пойму, когда придет время? И из-за меня этот человек умрет…

От одной мысли о смерти Мануэля Де Ла Серта мне становилось дурно. Как только могла я так глупо, так безнадежно полюбить мужчину, которого видела впервые в жизни? К тому же мужчину, походя растоптавшего мою гордость…

Папа подошел и ласково погладил меня по голове, словно бы я опять была маленьким испуганным ребенком.

— Не сомневайся в своих силах, Ева, раз уж сама Шанта не сомневается в них. Ведь она учила тебя с самого детства и лучше всех других знает, на что ты способна.

Для тети Шанты я всегда была «чай», доченька, любимая ученица, почти что собственный ребенок. Именно она назвала меня Чергэн, звезда, а потом имя прижилось. Мне шувани передала все свои многочисленные знания, жалея только о том, что я не останусь в таборе, не займу ее место.

Меж тем отец продолжал:

— Но, признаюсь, меня изрядно беспокоит, что тебя настолько волнует судьба молодого Мануэля Де Ла Серта. Ты сокровище, но он не оценил тебя по достоинству. Поэтому лучше, если и ты выбросишь из головы мысли о нем.

Я чувствовала молчаливую поддержку папы и брата. Они всегда понимали меня и, что самое важное, принимали такой, какой сотворил меня Создатель.

Однако признаваться в своей склонности я не собиралась.

Опусти взгляд, решительно произнесла:

— Если до вас дошли слухи, то, право слово, они абсолютны беспочвенны. Разве можно полюбить с первого взгляда? Подобное случает только в романах. А я их не люблю.

Отец тихо вздохнул.

— Когда-то мы с вашей матерью считали ровно также и пытались спасти мою племянницу Эбигэйл Оуэн от пагубной страсти к Рэймонду Грею. Как вам известно, они женаты уже двадцать три года и все еще безоблачно счастливы. А в тебе, дорогая дочь, слишком сильна цыганская страстность.

Вот только никто и никогда не заподозрил бы в излишней страстности холодную и неизменно сдержанную леди Еву Даррроу. В свете, вероятно, ни один человек не подозревает, что у меня вообще есть чувства. Хоть какие-нибудь.

— Возможно, ты прав, папа, и страсти во мне много. Однако, уверяю, я не влюблена в Мануэля Де Ла Серта. Но разве это повод не переживать за человека, которому грозит смерть?

В своей лжи я намеревалась идти до конца. На кону стояла моя гордость, и я не собиралась ее терять.

— Будь по-твоему, дочь, — позволил мне солгать отец, наверняка понимая, что я на самом деле чувствую.

За эту поблажку я была ему благодарна. Во мне не осталось сил, чтобы говорить о своем несчастном чувстве.

— Гораздо больше меня, признаю, беспокоит, что кому-то удалось проклясть в моем доме моего гостя, а я так ничего и не понял…

Говорил мой почтенный родитель так, словно чеканил из бронзы каждое слово.

— Это слишком уж сильно похоже на объявление войны. Дарроу не проигрывают.

С обоими этим утверждениями я была согласна. Выходка была пощечиной всему нашему семейству, которое уже давно утвердило свое господство.

Папа посмотрел на меня, потом на Эдварда и велел:

— Не вздумайте проговориться матери или Эмме. Не стоит беспокоить.

Матушку и нашу младшую сестру оберегали со всем возможным тщанием от волнений и опасностей. Порой даже с излишним тщанием. Подозреваю, мама, леди Кэтрин, даже в пору молодости мало походило на хрупкий оранжерейный цветок. Сейчас же и вовсе это была женщина со стальной волей и идеальной выдержкой, к которой при дворе относились с закономерной опаской.

Но если отец не пожелал вовлекать маму, то так оно и будет.

— Решим проблему сами, — подвел итог он. — Ева, мне необходим список гостей на том злосчастном приеме. Расспроси Глорию, кто проявлял излишний интерес к старшему сыну иберийского посла. Заодно присматривай за этим молодым человеком.

Когда мой дражайший родитель, лорд Дарроу, герцог Эрсетский, говорил подобным тоном, лично меня всегда тянуло вытянуться по струнке и козырнуть как верный солдат. Отец никогда не делал скидок на то, что я женщина. Он обращался со мною точно так же, как и с моим братом Эдвардом, и это безумно льстило. Не так уж много мужчин готовы признать, что женщины тоже наделены разумом, волей и способностями.

— Я все сделаю, отец, — кивнула я, чувствуя волну обожания, которая накрыла меня с головой.

Осталось только придумать, как всегда держать Мануэля Де Ла Серта в поле зрения и не вызвать очередную волну слухов о моей влюбленности.

Папа повернулся к моему Второму.

— Эдвард, я хочу, чтоб ты подружился с молодыми Де Ла Серта и проводил с ними как можно больше времени. Я хочу знать об их жизни, привычках, знакомствах абсолютно все. Заодно ваша дружба позволит тебе брать с собою и Еву.

Да… Сложно будет заставить Мануэля Де Ла Серта отказаться от мысли, что я влюблена в него, если в итоге я буду постоянно подле него.

Хотя…

— Нужно заставить их как можно чаще посещать наш дом, — задумчиво произнесла я, чувствуя, как в голове складывается план, который заодно позволит мне на законных основаниях следить за иберийцами.

Брат с отцом вопросительно посмотрели на меня, ожидая продолжения. И оно не заставило себя ждать.

— Молодые люди падки на хорошенько личико и сияющие глазки, — пояснила я с хитрой улыбкой. — А Эмма — девица редкой красоты.

Папа едва заметно нахмурился.

— Эмма еще не выезжает.

В ответ я только фыркнула. Да, сестренка еще не выезжала и ужасно страдала из-за этого.

— Самое время это изменить. Ей уже шестнадцать лет, и младшая тоскует в доме без развлечений.

О том, что мне с десяти лет доводилось бродить по улицам столицы в компании цыган, я тактично не стала напоминать. Все же я — это я, с самого детства моего родители поняли, что дикая кровь во мне подняла голову.

— Думаю, это возможно… — без излишнего энтузиазма, но все же согласился с моим предложением отец.

Что же, теперь Эмма наверняка станет меня боготворить. Если бы все шло так, как желал отец, она бы еще как минимум год не получила вожделенную свободу.

На следующий день мы всей семьей направились на пикник, который устраивали Греи в своем загородном доме. Обмершая от счастья Эмма явно не могла поверить в свою нежданную удачу.

Я готова была поспорить на собственное приданое, что сыновья посла не упустят возможности лишний раз увидеться с Глорией Грей и наверняка появятся. Из-за того, что Мануэль Де Ла Серта жаждет встречи с племянницей, сердце предательски ныло, но я заставляла себя не думать о своем горьком невзаимном чувстве. Тем более, что я собиралась сделать все, чтоб иберийцы пленились моей младшей сестрой.

Эмма нарядилась в платье изумрудного цвета. Чересчур ярко для юной девицы, но для нашего замысла подобный наряд подходил идеально, поэтому младшей позволили одеться так, как она пожелала. На пикнике нашей младшей предстояло привлечь внимание иностранцев. И не просто привлечь, а еще и надолго удержать.

Я же отдала предпочтение бледно-голубому и синему. Спокойные цвета, которые словно бы заявляют, что кровь моя холодней льда.

— Надеюсь, все получится, — на ухо шепнул мне Второй, с нежностью глядя на Эмму.

Та уже немного оправилась от потрясения и принялась вертеть головой во все стороны и ерзать на сидении экипажа от нетерпения.

— Не зря же я весь прошлый вечер говорила с ней об Иберии, — одними губами произнесла я. — Она жаждет общения с настоящими иберийцами. Живыми Де Ла Серта от нее не уйдут.

Если Эмма Дарроу чего-то действительно желала, то шла к цели прямым путем, не замечая препятствий. Самым прямым путем. Моей же задачей было проследить, чтоб сестренка не проломила ненароком какую-нибудь стену.

Наверняка Де Ла Серта сметет волной детской непосредственности и любопытства.

Сама я намеревалась держаться с Мануэлем Де Ла Серта и его братом холодно и сдержанно. Строго в рамках приличий. Как и пристало благовоспитанной леди из уважаемой семьи.

Пикник в начале лета — это всегда удачная идея. Солнце еще не стало по-настоящему безжалостным, а зелень приятно радовала взгляд. А в устройстве подобного рода развлечений Греям равных не было. Сколько я себя помнила, наши родственники каждое лето приглашали на подобного рода приемы. И до последнего времени я наслаждалась каждым пикником.

Но вряд ли этот также доставит мне искреннюю радость.

Иберийцы действительно прибыли, причем, по словам раскрасневшейся от удовольствия и смущения Глории, Де Ла Серта явились одними из первых.

На меня племянница все еще глядела виновато, очевидно, до конца пока не поверив в мою ложь о безразличии к старшему сыну посла.

Одного взгляда, брошенного на Мануэля Де Ла Серта хватило, чтоб понять: дела его идут дурно, очень дурно. Будто черный плащ укрыл молодого человека, понемногу отрезая от мира.

Ему нужно было помочь. Как можно скорей. Но как же подойти мне к постороннему мужчине вот так запросто? А ведь для того, чтобы снять проклятие нам придется еще и наедине остаться. Надолго.

Ах, все было бы куда проще, будь я и впрямь просто бедной девушкой, цыганской шувани. Но благородная леди по рукам и ногам связана условностями и обязана блюсти родовую честь.

Только бы Шанта оказалась права… Только бы мне удалось спасти его. И заодно не погубить себя.

— Не волнуйся, Первая, ты невозмутимей мраморной статуи, — поспешил заверить меня близнец, беря под руку.

Брат решил, что я разволновалась, как бы не выдать свои чувства. И я не стала его разуверять. Рядом с ним стало спокойней. Казалось, вместе с Эдвардом я могу сделать непосильное.

Молодые иберийцы не стали нас избегать, и поприветствовали, как и было прилично.

Я воспользовалась случаем и представила Де Ла Серта Эмму, и с огромным удовольствием понаблюдала за тем, как у молодых людей в глазах загорается охотничий азарт.

Верно. Красавица с глазами лани, стройная как кипарис… Младшая завораживала. И улыбалась она так ясно и светло, как святые на иконах.

— Каков контраст… — вполголоса на иберийском сказал Мануэль брату. — Такой ангел — и вдруг сестра этой угрюмой дурнушки.

Я не подала вида, что понимаю их язык, хотя стало и горько. Эдварду притворство далось куда трудней: ведь Второй любил меня всей душой и готов был вызвать на дуэль любого, кто посмел бы обращаться с его Первой без должного уважения.

В неведении осталась только Эмма, которая восторженно вздохнула:

— Какой прекрасный язык. Мне бы так хотелось научиться на нем говорить!

Хорошо, что ей не пришло в голову заявить что-то вроде «а то Ева и Эдвард на нем разговаривают, а я — нет».

Подобные слова моей сестры иностранцам польстили, и они наперебой принялись уверять, что с огромным удовольствием возьмутся обучать прелестную сеньориту. Я едва не ухмыльнулась. Вот и попались. Никто не удивится тому, что старшие брат с сестрой будут постоянно присматривать за совсем юной младшей.

Ко взаимному удовольствию сторон обучение началось тут же.

— Первая, ты гений, — шепнул мне на ухо Эдвард. — Теперь эти двое приговорены к нам.

Я довольно вздохнула.

— Истинно так. Только бы они не сцепились за нашу сестру на дуэли. Эмма для этого достаточно очаровательна, — с улыбкой произнесла я.

Ревновать к сестре не удавалось. Даже внимание к Глории и то вызывало во мне больше недовольства, пусть она и был как родная.

— А что скажешь о Мануэле? — еще тише, чем прежде, спросил Второй.

Вся радость мигом ушла.

— Не жилец, если ничего не сделать.

Но кто же проклял этого молодого человека? И зачем? Несмотря на то, что Де Ла Серта повел себя со мною не как джентльмен, я могла с уверенностью сказать, что он не дурной человек и вряд ли нажил себе много врагов. Это месть его родителям? Или же моему отцу? Ведь случилось все в нашем доме.

И как мне добраться теперь до Мануэля Де Ла Серты так, чтобы не вызывать лишних пересудов?

— Нужно что-то придумать, — вздохнул Эдвард, ласково перебирая мои пальцы. — Ты без перчаток, Первая. Надень их, пока никому не пришло в голову разглядывать твои ладони. Я присмотрю за младшей.

О, Создатель… Руки! Я уставилась на них едва ли с ужасом. Мои ладони мало напоминали руки благовоспитанной леди: слишком много времени мне доводилось проводить с травами и зельями. Кожа не была нежной, в нее намертво въелся сок…

Это были руки цыганки Чергэн, а не леди Евы. Поэтому их всегда приходилось прятать. Перчатки я не снимала в гостях даже за трапезой, что породила бездну слухов о моем возможном уродстве. Но уж лучше так, чем правда.

Но как я, впитавшая с молоком матери правила этикета, вдруг забыла перчатки? Не иначе, переживания последних дней так сказались… Прежде не допускала подобных оплошностей.

Я поспешно отправилась к экипажу, где, должно быть, и обронила свои перчатки. Я даже не решилась никого послать за ними, слишком уж много вопросов вызвали мои ладони, если бы их кто-то разглядел. Ноги несли вперед так быстро, как только позволяли приличия, поэтому кузена Феликса Грея, моего дальнего родственника я едва не снесла.

Увидеть его на пикнике я никак не ожидала. Говорили, что дела заставили кузена отбыть на юг страны, в поместье.

— Куда же вы так несетесь, кузина Ева? — со смехом спросил мужчина, удерживая меня за плечи. — Словно за вами гонятся черти из преисподней.

Шутку я оценила, одарив кузена Грея улыбкой. Тот улыбнулся в ответ, сверкнув светлыми глазами. Лет в пятнадцать мне казалось, будто Феликс украл мое сердце. Я даже призналась ему в своих чувствах. Но для него, джентльмена двадцати двух лет, я казалась сущим ребенком, неспособным на подлинные сильные чувства.

Феликс тогда не ошибся. Оказалось, любовь, она совершенно другая. Не тот тихий свет, который дарила мне привязанность к нему.

— Вы почти угадали, дорогой кузен, — откликнулась я, не скрывая радости от встречи. — Прошу простить за невежливость, но меня и правда ждет одно неотложное дело. Через несколько минут я вернусь, и мы наконец как следует поговорим. Ведь я не имела счастья видеть вас уже целый месяц.

Грей кивнул, отступая в сторону.

А я вдруг вздрогнула, ощутив чей-то взгляд. Словно бы кто-то целился мне в спину…

Стало жутко, но оглядываться я не стала, и уж тем более не захотела испуганно озираться. Леди Дарроу не ведут себя таким образом. Они просто шепчут тихо под нос заговор, отвращающий зло. Именно так я поступила, шагая к экипажу.

Никто не причинит вреда шувани, если она сама этого не пожелает. Почему-то в такие моменты я всегда думала о себе как о цыганской колдунье Чергэн, а не о благородной леди.

Перчатки нашлись там, где я и ожидала. А ощущение того, что за мною наблюдают, так и не исчезло. Но кому же только могла я понадобиться? Ведь ничем не выделяюсь среди прочих девиц на выданье моего возраста и положения. Так почему сейчас все изменилось?

Вернулась к брату и сестре я с поселившимся в душе волнением. Оказалось, что кузен Феликс решил дождаться меня подле Эдварда и Эммы. Общий язык он нашел и с молодыми Де Ла Серта.

Вся компания с комфортом устроилась на пледе под деревом. Младшая просто светилась от удовольствия, окруженная со всех сторон мужчинами. Сестра словно расцвела еще больше. Оба иберийца не сводили с нее глаз и наперебой предлагали то фрукты, то сладости, совершенно завороженные Эммой.

— А вот и дорогая Ева, — улыбнулся Феликс, заметив меня первым и поднимаясь навстречу, чтоб помочь мне усесться.

Я приняла руку кузена, и села подле брата. Феликс Грей остался все таким же очаровательным, как и прежде, неудивительно, что я, будучи еще совсем юной девочка, не устояла перед его чарами.

— Может, ты все-таки ошибся, братец? — усмехнулся Теодоро Де Ла Серта, от которого не укрылось та особая нежность, которой мы с кузеном оделяли друг друга. — Если эти двое не обручены, то в шаге от этого.

Увы, но романтического увлечения не было в наших с кузеном Феликсом отношениях. Я лишь благоговела перед ним, сумевшим так тонко и деликатно сказать о своей нелюбви, что мое сердце не было ранено. А он… он ценил мою дружбу и доверие превыше всего прочего. Как и терпение и спокойствие.

Мой дорогой друг не знал о том, что под маской разумной леди Евы прячется и бешеный огонь цыганки Чергэн. Эту тайну я не открыла ему, несмотря на сильную привязанность и безусловное уважение.

Сестра внимала чужой, непонятной ей речи с восторгом. В отличие от нас с братом она иберийский не учила. Эмма не проявила стремления изучать языки, а отец посчитал лишним принуждать ее к этому. Младшую в доме исключительно баловали, оберегая от лишних тревог и забот. Строгость и требовательность досталась на нашу с Эдвардом долю.

— Простите нам невежливость, мы просто временами сбиваемся с братом на родной язык, — обаятельно улыбнулся Мануэль Де Ла Серта.

Мы со вторым переглянулись и понимающе хмыкнули. Сбиваются. Как же. Просто сплетничать гораздо удобнее, когда тебя не понимают. А сыновья посла именно что сплетничали.

Внезапно старший из двоих братьев поморщился и схватился за сердце и смертельно побледнел.

Здоровый молодой мужчина… Быстро же его сводит в могилу чужая злая воля.

И в тот момент я не могла ничего сделать. Просто права не имела привлекать к себе внимание. А ведь следовало спешить, пока жизнь не покинула Де Ла Серта. Сердце приказывало броситься к нему, помочь немедленно — и будь, что будет.

Здравомыслие приковывало к месту.

Сегодня он еще не умрет. И завтра тоже. Как бы ни было больно и страшно, следовало ждать. Ради родителей. Брата. Сестры. И себя тоже.

— Что с вами?! — ужаснулась Эмма, бросаясь к молодому человеку в нарушение всех правил приличия. Я едва успела вцепиться в ее руку, заставляя сестру остаться на месте.

Младшая попыталась вырваться, но не всякому мужчине было по силам вывернуться из моей хватки.

Молодой ибериец несколько раз глубоко вздохнул, и краска вновь вернулась на его лицо.

— Должно быть, слишком жарко, — виновато улыбнулся он, явно чувствуя неловкость от приступа слабости.

Все верно. Мужчинам в таком возрасте тело дано для радости, а не для боли. И, говоря о сердце, они думают о делах любовных, а не о чем-то другом.

Но объяснение, вероятно, всем показалось нелепым. На родине южных гостей было куда жарче, чем в нашей туманной стране.

— Быть может, вам следует навестить доктора? — осторожно предложил Феликс.

Он не знал, просто не мог знать, что происходило на самом деле с иностранцем. Феликс Грей не обладал колдовским даром. Как не обладала им Эмма. Они были слепы в этот момент.

— Это все ерунда, — беззаботно отозвался Де Ла Серта. — Просто мало спал этой ночью.

Начал день среди цыган… Где же в итоге иберийцы оказались вечером? Мне даже стало немного любопытно. Или не немного. Ревность цыган жестокая, жгучая, жаркая, как любовь. И она горела во мне, заставляя мысленно желать мучительной смерти едва ли не каждой женщине возле иберийца. Лишь Эмма и Глория не вызывали во мне подобных черных чувств.

— И все же…

Общество Феликса изрядно разрядило обстановку, лишив мое присутствие какой бы то ни было тени неловкости. Де Ла Серта посчитали, что мои симпатии принадлежат кузену и постепенно оскорбительные шутки, которыми они обменивались, сошли на нет. Я стала лишь старшей заботливой сестрой девушки, которая их пленила.

Мой план сработал… Я могла находиться возле проклятого джентльмена без тени смущения. Но это пока не давало возможности остаться с ним наедине… А для проведения ритуала требовалось именно это. Не поить же его зельями на глазах у всех собравшихся.

Погрузившись в свои размышления, я лишь дежурно улыбалась и кивала в нужных местах, но совершенно перестала прислушиваться к течению разговора.

Поэтому фраза Эммы «Вы же навестите нас?» сперва привела меня в замешательство.

Мануэль и Теодоро от этих слов просто просияли и начали наперебой выражать готовность хоть ночевать на нашем пороге. Что не сделаешь ради прелестной девушки.

План удался на славу. Младшая полностью оправдала наши ожидания и даже больше того. Я рассчитывала на подобный результат только после еще двух-трех встреч. Кто же мог предположить, что вырвавшаяся на свободу Эмма будет действовать так быстро и решительно? Все же и она не была лишена фамильного характера Дарроу.

Мы с понимающими усмешками переглянулись с Эдвардом. Что же, теперь Де Ла Серта будут у нас очень часто. Очень.

Ночью я долго не могла уснуть. Мысли метались. Грудь сжимало от тревоги.

Я боялась. Боялась, что сейчас, пока я лежу в своей постели, Мануэль умирает. И пусть я знала, это невозможно, не сейчас, душа не находила покоя.

Любовь — она как каленое железо, которое прижимают к коже. Больно до крика, и хочется лишь, чтобы все прекратилось.

Но приходится жить, дышать, улыбаться… И молчать. Потому что твоя любовь — это только твоя боль.

Даже с братом я не могла поговорить. Да он и так знал… Но я не хотела делить на двоих с ним свои переживания. Зачем перекладывать свою тяжесть на чужие плечи.

Через пару часов я поняла, что уснуть так и не получится, и, накинув на плечи шаль, вышла на балкон. Полная луна улыбалась с неба, поливая сад белым мертвенным светом. Ночи в столице были серыми, странными, неспокойными. Грезы ходили рука об руку с тревогой и страхами.

Интересно, каковы же ночи в Иберии? Говорят, там воздух наполнен ароматами цветов… И ночами звучат песни, в которых мужчины признаются в любви своим дамам. Представить наших джентльменов, стоящими под балконом и поющими, не выходило. Да и нелепо это выглядело бы с нашими дождями и туманами…

Внизу раздался какой-то странный шорох, и я перегнулась через перила, чтобы посмотреть в чем же дело. Бояться у меня никогда особо не получалось.

Под балконом обнаружился… Мануэль Де Ла Серта. И это обескураживало. А еще заставляло мечтать. Мечтать о несбыточном.

— Что вы тут делаете, сэр? — строго спросила я у иберийца, добавляя металла в голос.

Подобное поведение совершенно недопустимо.

— Ты ведь звала колдунья, думала обо мне… — произнес молодой человек. И я вздрогнула. Но никак не из-за того, что с головой погрузилась в романтические грезы.

Неправильно… Он говорил совершенно неправильно. Не хрипел голос молодого Де Ла Серта так и жутко, и мертво…

Лунный луч лег на его лицо… И я в мельчайших деталях разглядела… и пустые провалы глазниц, и искаженные последней посмертной гримасой черты…

От ужаса и жалости горло перемкнуло, и закричать не удавалось.

Мертв.

— Ну что же ты не рада?

Проснулась я в холодном поту в собственной постели, которую заливал свет луны. Сердце бешено билось, словно пыталось проломить клетку ребер и вырваться наружу.

Сон… Просто сон…

Нет, не просто. Знак. Время Де Ла Серты постепенно заканчивается. И мы связаны с ним в жизни и смерти странными узами, которые не позволят и мне самой избежать наказания, если я позволю этому молодому человеку погибнуть.

Я все еще была усталой и измученной, но от одной мысли, чтоб вновь уснуть, била нервная дрожь. Хватит уже с меня смутных видений ночи.

Я зажгла свечи в комнате и достала из шкафа второе зеркало. Первое стояло завешенным на туалетном столике. В нашем доме бытовал обычай закрывать все зеркала. Незачем оставлять открытыми двери для незваных гостей, даже если можешь дать им отпор.

Я поставила стул напротив туалетного столика и положила на него книги с таким расчетом, чтоб два зеркала оказались друг перед другом, образуя зеркальный коридор. По бокам от каждого стекла — свечи.

Папа бы точно не одобрил, если бы увидел. Он сторонился тайных троп и потустороннего мира настолько, насколько мог, сам будучи колдуном. Но тетя Шанта учила, что именно там, по ту сторону зеркала, порой можно найти ответы на многие вопросы.

Смоляные волосы плотным покровом накрыли плечи, укутали почти до пояса. Сила ведьмы во многом. В волосах — тоже. Поэтому-то и не подпускала я к себе цирюльников или же горничных.

Когда приготовления были завершены, я села по центру зеркального коридора. Часто молодые глупые девицы пытались гадать таким образом, желая узнать свое будущее. Вот только духи, которые глядят через зеркала, больше любят морочить, чем помогать. И только знающие, подобные мне и моей наставнице тете Шанте, умели отличить ложь от правды.

— Говорите! — велела я, вложив в голос крупицу силы, жившей в моей крови.

И они заговорили.

Сперва я увидела Мануэля Де Ла Серта, увидела его медленное умирание. Такова была его судьба, умереть молодым.

— Я хочу разрубить этот узел!

С той стороны раздался смех.

— Зачем? Все равно не твой. Пусть умрет. Пусть уйдет.

Злой рок уготовили для любимого мною.

— Я хочу разрубить этот узел! Таково мое желание! — снова произнесла я.

Чувства… Чувств и привязанностей не ведали те силы, к которым я обратилась. Но зато желание, жажда чего-либо была им известна.

— Пожалеешь ведь. Нелегко менять чужую судьбу, дитя человечье.

Словно бы не знала. Даже собственную судьбу — и то менять тяжело, а уж что говорить о чужой.

И я увидела его. Человека, чьи губы произнесли гибельные для Мануэля Де Ла Серта слова. Я видела его ярость, его желание уничтожить. Но лицо его было словно туманом скрыто. Я слышала каждое слово, каждую жемчужину этого ожерелья, которое низали на нить смерти. И сейчас это ожерелье было надето на шею молодого иберийца.

Ни отец, ни тетя Шанта никогда не учили меня подобному колдовству. Нет, возникни у меня такое желание, убить бы я смогла. Но не таким способом. Этот колдун и своей души не пожалел, только бы его жертва умерла. И смерть это не была бы легкой.

В какой-то момент я испугалась. Противник оказался силен и опытен… А мне всего лишь двадцать лет и никогда прежде не доводилось мне иметь дела с кем-то настолько могущественным. Быть может, отец…

— Только ты разрубишь узел, если не побоишься взять меч.

В тот момент я поняла, что на беду мне была дана эта мучительная больная любовь, которая напала на меня, словно убийца, и пронзила сердце. Это была моя судьба. Мой злой рок. Я была до самой смерти связана с иберийцем.

— Я возьму меч, — твердо ответила я, принимая на себя эту ношу. — Будь, что будет.

Говорили, перед тем как моя бабка Лачи решилась выйти замуж за лорда, ей нагадали раннюю смерть, если она пойдет под венец с гаджо. Тогда Лачи спросила, а что же хорошего произойдет, если она все же решится. «Ты дашь начало славного рода шувани».

Бабушка стала леди. Не побоялась ничего.

И я не побоюсь.

Свечи погасли будто от порыва ветра. Услышана.

Что же… Остается только выжидать и молчать. Отец наверняка придет в ярость, если узнает, куда я вмешалась ради того, кого тетя Шанта звала черноглазым.

До самого утра я перебирала травы, данные старой шувани, составляя единственно верное зелье, которое в нужный час придется хотя бы и силой влить в Де Ла Серта. Но не только травы тут важны. Следовало знать верные слова, иметь достаточно власти… Не хотелось даже и думать, что случится, если я хотя бы где-то допущу промашку, дам слабину.

Когда занялся рассвет, я чувствовала полное опустошение, но почему-то и странное успокоение.

Брат застал меня сидящей на подоконнике и бездумно глядящей в сад. Глаза мои никак не могли оторваться от того места, где во сне стоял мертвый молодой человек.

Не допущу.

— Первая, что с тобой? — окликнул меня Эдвард, подходя поближе.

Я слышала его голос, но не желала поворачиваться, подозреваю, что теперь и сама выгляжу как покойница.

Однако Второй жаждал общения, потому устроился напротив, пытаясь заглянуть мне в лицо. А стоило ему добиться желаемого, как он едва не упал на пол.

— Создатель… Ева, что случилось?! — воскликнул он. — Ты на смерть похожа!

Я пожала плечами.

— Дурно спала.

Отмахнуться от беспокойства близнеца так легко никогда не выходило. Он был частью меня, тем, кто знал все о своей сестре. Мы не разлучались с того самого момента, как были в материнском чреве.

— Полно, да спала ли ты вовсе, Ева? — недовольно спросил он, встряхивая меня за плечо. — Определенно, эта нелепая любовь не идет тебе во благо. Всего три дня, а ты уже на себя не похожа. Выбрось ты из головы этого нахала. Он не стоит даже твоего взгляда.

Тихо вздохнув, я ответила:

— Это судьба, Эдвард. Тут уже ничего не поделать. И из головы мне его не выкинуть. Просто так предначертано.

Близнец тихо зло выругался.

— Ева, ты опять гадала всю ночь напролет. Неудивительно, что похожа на покойницу! Столько сил — и ради одного проходимца. Не многовато ли?

— Он не проходимец. Просто не любит меня, — с, подозреваю, вымученной улыбкой ответила я. — Это не преступление. Так порой бывает. Судьба.

— Скажу отцу, чтоб не пускал тебя больше в табор. Шанта забила тебе голову этой чушью, а теперь ты мучаешься.

Что значит «не пускал больше в табор»?

Я спрыгнула на пол и уперла руки в бока, готовясь дать отпор чему угодно. Отказывать от жизни Чергэн я не собиралась ни ради отца, ни ради матери, ни ради брата с сестрой. Цыгане всегда говорили, что если уж кровь заговорила, то с ней не поспоришь. Моя кровь, та, что досталась от бабушки Лачи, крещенной Люси, говорила. Отказаться от этой своей части для меня было не легче, чем руку отрезать.

— Ты последнего ума лишился, Второй? В табор, значит, меня не пускать?! — прошипела я разъяренной кошкой. — Только посмей — уйду с табором, и не найдете!

Брат поморщился, но больше угрожать не стал, смирившись, должно быть.

— Одевайся скорей. Не заставляй родителей ждать. И, ради Создателя, используй румяна, пока никому не пришло в голову вызвать доктора.

Сказав это, брат ушел.

Возможно, стоило извиниться. А, возможно, и нет…

За завтраком отец выразительно посмотрел на меня, давая понять, что обо всем догадывается, но не стал устраивать допроса. Мать укоризненно молчала. Она тоже догадалась, что могло меня настолько сильно измучить за минувшую ночь.

Колдовства матушка не понимала и старалась не пустить его в свою жизнь, насколько это было возможно. Проще всего это выходило, когда она больше опекала Эмму, и позволяла отцу, брату и мне заниматься своими колдовскими делами без ее присмотра.

Леди Кэтрин была слишком любящей матерью, чтобы пытаться перекроить членов семьи в соответствии со своими критериями правильности и благопристойности.

Ближе к концу трапезы она произнесла:

— Ева, надеюсь, сегодня ты воздержишься от прогулок. Мы ожидаем гостей к обеду, и я хотела бы, чтоб ты также присутствовала.

Я недоуменно нахмурилась. Как мне удалось пропустить новости о предстоящем визите?

— Кого мы ждем? — осторожно осведомилась я, предполагая самое дурное.

Матушка не разочаровала:

— Семейство Де Ла Серта. Кажется, молодые люди благоволят нашей дорогой Эмме. А я надеялась, ты привлечешь внимание кого-то из них… Впрочем, Создатель с ним. Вышло как вышло. Но я желала бы, чтоб ты присматривала за сестрой.

Да… План сработал даже успешней, чем можно было ожидать. Красота младшей сразила обе цели, заставив вести себя почти что неприлично. На мгновение сердце кольнуло болью и обидой. Да, я не столь привлекательна… Но разве только телесное совершенство привлекает мужчин? Наша матушка никогда не отличалась красотой, но отец ведь женился на ней, и всю свою жизнь я видела во взглядах его, обращенных на маму, нежность.

Впрочем, стоило ли жалеть о несбывшемся? Следовало просто смириться с собственной судьбой. Тетя Шанта сразу предупредила, что мне не на что надеяться.

— Мама, я уже не ребенок! — воскликнула Эмма с обидой. — Мне не нужен сторож!

Отец с усмешкой осадил сестру:

— Именно так и говорят дети. А благоразумные взрослые леди считают, что им необходимо общество более старшей родственницы для сохранения репутации. К тому же Де Ла Серта двое, требуется компания еще одной дамы.

Младшая замолчала и явно принялась обдумывать сказанное отцом. Нравоучения батюшки всегда действовали на нее куда успешней, чем слова нашей матери. Та была все же мягкой и подчас потворствовала желаниям своих детей.

— Но ведь Еве они не нравятся. А Ева не нравится джентльменам Де Ла Серта! — все же выпалила Эмма.

Она вела себя как щенок, которому одновременно дали два куска мяса. Съесть два одновременно невозможно, но понять этого щенок пока не в состоянии.

— Потерпите, — отрезала матушка. — Ева?

Я кивнула. Разумеется, я не могла ослушаться родителей и бросить сестру наедине с мужчинами, которые были старше ее лет на десять. Да и ревность… ревность привязывала к месту.

— Сделаю все, как нужно, мама. Я не планировала сегодня никуда выходить.

Мама казалась удовлетворенным, как и отец. А вот сестренка скривилась, будто выпила уксуса.

Глупышка… Все равно выйти замуж так рано ей не позволят. Барышня должна связывать себя узами брака, когда станет ясно, что не только одно сердце выбирало. А Эмма пока не умела думать.

— Ева… Только постарайся привести себя немного в порядок. Ты слишком бледненькая, — велела мама, тактично не спрашивая, почему же я так дурно выгляжу.

Де Ла Серта не опоздали, явившись точно в назначенное время. Из окна спальни я видела, как остановился у нашего крыльца их экипаж. Молодые джентльмены ехали верхом. Мануэль спешился первым и бросился к карете, не дожидаясь лакеев, чтоб лично помочь выйти наружу матери.

Иберийцы почитали своих матерей так же, как почитали Пресвятую деву. Это проявление сыновней любви заставило меня мягко улыбнуться.

Он был благородным человеком, любимый мною. Ему следовало жить, кто бы и что не начертал на него.

Встретить гостей я предоставила матери и младшей сестре. Пусть Эмма освежит те чувства, что внушила вчера новым поклонникам. Пусть они и дальше будут без ума от юной барышни. Сама я планировала спуститься вниз через четверть часа после прибытия Де Ла Серта, когда они уже будут втянуты в беседу.

Батюшка отбыл с самого утра во дворец по делам и просил передать извинения иностранным гостям. Я подозревала, что он просто давал мне и брату простор для деятельности. Несмотря на молодость, он доверял мне и Эдварду полностью.

Присмотреть же за младшей пока сможет и матушка вместе со Вторым. К тому же, Эдвард куда лучше меня поладил с новыми знакомыми.

На этот раз я посчитала возможным надеть коралловое домашнее платье, перетянутое синим поясом. Эти цвета хотя бы немного освежали мое осунувшееся за ночь лицо. Во всем остальном я сама напоминала себе неупокоенного призрака. Пусть у меня и не было ни единого шанса сразить молодых людей, но это все равно не казалось уважительной причиной, чтоб уродовать себя.

Все же я Ева Дарроу, одна из самых состоятельных невест страны.

Перед обедом все расположились в гостиной.

Я застыла у двери, прислушиваясь к разговору. Эмма беззаботно щебетала, не давая никому вставить и слова. Наверное, мама не преминет упрекнуть ее за излишнюю словоохотливость.

Открыв дверь, я ступила в гостиную, словно на поле боя и первым делом любезно поздоровалась.

На мгновение разговор замер и все взгляды обратились ко мне. В мамином был немой укор. В глазах брата я заметила тревогу. Гости поздоровались весьма вежливо и любезно, но я явно была им безразлична. Куда больше и старших Де Ла Серта и их сыновей волновала Эмма. Маркиза явно примеряла на мою сестру роль своей невестки. И это понимали совершенно все в комнате, кроме, разве что, самой младшей.

Эмма просто наслаждалась долгожданной свободой и вниманием, которое она дала.

И все же, кто из братьев решит отступиться и отдать ценный приз? При всем желании одну девушку не разделить на двоих мужей.

— Ева, дорогая, мистер Мануэль Де Ла Серта говорил, что ему сегодня снился сон, — решил втянуть меня в разговор Эдвард. — Ты не попытаешься разгадать?

Я уставилась на брата с растерянностью и неодобрением. Зачем он завел этот разговор? Разумеется, я могла разгадать сон, как и любая умелая шувани. Вот только делать это перед посторонними.

Эмма тут же обратила на меня умоляющий взгляд.

— Милая Ева, сделай это для нас, пожалуйста! — попросила она. — Ты же можешь это сделать! Ева никогда не ошибается в таких делах!

Мануэль и Теодоро перемигивались, после чего старший вполголоса бросил на иберийском:

— Еще и ведьма.

Если бы он знал, насколько сильно его догадка соответствовал истине…

— Сын! — грозно осадил маркиз наследника.

Тот пожал плечами и вкрадчиво попросил также развлечь собравшихся своими дивными познаниями в тайном.

Я повернулась к матери, надеясь, что хотя бы она остановит это нелепое безумие. Но та лишь закатила глаза, давая понять, что ей все равно, какими игрушками будет играть молодежь.

— Что же, раз уж все так желают этого, — вздохнула я тяжело, — рассказывайте свой сон, сэр.

Мануэль, казалось, был в полном восторге от этой шутки. А вот мне казалось, что ноги вот-вот подломятся.

— Мне снилось, что я должен был жениться. Не знаю уж на ком, — начал он рассказывать свое видение. — Я ехал в церковь на закате на белой лошади. И ожерелье… уж не знаю, почему, но на моей шее было жемчужное ожерелье. Оно было мало, поэтому мешало дышать. А потом кошка…

Пока что все мне было ясно. Кроме кошки.

— Кошка? — переспросила я, побуждая молодого человека рассказать все до конца.

— Кошка откуда-то выпрыгнула под копыта коня. А ведь тот должен был ее растоптать. Конь испугался и сбросил меня. Я проснулся, упав с кровати!

Я позволила себе улыбку. Все не так плохо, как можно было предположить. Меч в моих руках. — Жаль, не доехали… — вздохнула Эмма. — Посмотрели бы на невесту…

Вот если бы доехал, то стоило бы призадуматься.

— Это к смерти, — ответила я, и не думая поддаваться романтическому настрою сестры.

Маркиза уставилась на меня, будто бы я сама пришла с того света. Материнское сердце знает куда больше. Она наверняка почувствовала неладное. Поэтому и не засмеялась, когда и ее муж, и сыновья буквально покатились со смеху. К тому же проклятие уже должно было себя показать. Вряд ли все ограничилось лишь той болью в сердце на пикнике.

Эмма обмерла. Матушка застыла в кресле как мраморное изваяние. Они с матушкой не знали, в какую беду попал Мануэль Де Ла Серта. Но знали, какие умения во мне скрыты.

— Вы что-то путаете, сеньорита, — отсмеявшись, сказал мне молодой человек. — Свадьба — и вдруг к смерти?

Я только поджала губы и ответила:

— Нет. Не путаю. Свадьба. На закате. Да еще и отправились вы туда на белом коне. Это предзнаменования скорой смерти.

Веселость Де Ла Серта отступила.

— Мне уже второй раз предрекают смерть. Дурная традиция… — пробормотал он, отводя глаза.

Похоже, он уже не так легкомысленно относился к предупреждениям.

— А кто был первым? — спросила Эмма.

Голос ее сильно дрожал.

— Цыганская колдунья. Она мне гадала… — пробормотал молодой человек.

Взгляд матери был как удар шпаги между лопаток. Она прекрасно понимала, кем могла быть та самая цыганка. Мне никогда не запрещали ходить в табор, но матушка это всей душой не одобряла.

— А кошка? — спросил меня вновь Де Ла Серта. — К чему же тогда кошка?

Я пожала плечами.

— Кошка — это женщина, которая не даст вам идти к смерти, — ответила я с полной уверенностью.

Черной кошкой была я. Кошка, не побоявшаяся броситься под копыта коня, лишь бы остановить гибельный путь Мануэля Де Ла Серта.

Сам же ибериец подкинул мне хорошую загадку. Сон был слишком уж точным, слишком… четким. Люди без малейшего проблеска колдовского дара видят все смутно, будто через густой туман. Но Де Ла Серта получил ясное предупреждение, да еще и не забыл сон на утро.

И почему-то вышло так, что он смог рассказать именно мне свое видение.

Значит, мы и правда были связаны с ним невидимой нитью…

Хорошо, что никому не взбрело в голову спрашивать о жемчужном ожерелье на шее. Я знала, что оно означало, но не стоило заговаривать о проклятии… Не стоило.

— Не слишком-то удачная тема для разговора, — тихо произнесла маркиза, сжимая руки. — Может, обсудим что-то иное…

Спорить с этим не стали. Говорить о смерти тоже дурная примета.

Однако никто не забыл сказанного. Эмма улыбалась редко и как-то неуверенно, то и дело бросая на меня умоляющие взгляды. Она без слов просила спасти черноглазого красавца, не зная, что я и так сделаю для него все, что в моих силах, и даже сверх того.

Мануэль и его брат настороженно наблюдали за нами с сестрой, будто пытались понять тайный смысл безмолвной беседы. При этом старший из братьев то и дело прикасался к шее, норовя ослабить галстук. Вот только смысла в этом не было. Удавку на шее нельзя было снять человеческими руками.

После обеда странный разговор о снах понемногу забылся, и вновь Эмма оказалась в центре внимания. Маркиза Альяло подсела к матери и словно невзначай начала расспрашивать о планах на дочерей. Мама в свою очередь мягко дала понять, что бессмысленно говорить о свадьбе младшей дочери до того, как старшая выйдет замуж.

Услышавшая эти слова Эмма издала трагичный стон.

— Но, мама! Ева ведь вовсе не собирается замуж. Я так состарюсь и стану старой девой!

Молодые люди явно с трудом удерживались от смеха.

— Эмма, веди себя прилично, — шикнула матушка, наградив младшую возмущенным взглядом. — И будь любезна проявлять уважение к старшей сестре. Она этого заслуживает.

Я только примирительно улыбнулась.

— Не стоит так строго говорить, матушка. Право, Эмма не погрешила против истины. У меня действительно пока нет намерения выходить замуж.

Хотя бы потому, что единственный, кого я желала бы видеть своим мужем, не смотрит на меня. А удовольствоваться кем-то иным я не собиралась.

— Посмотрим, что на это скажет твой отец, — вздохнула матушка с очевидным неодобрением.

Отец… Отец не станет принуждать, в особенности зная, что творится с моим несчастным сердцем. Можно принудить к браку благопристойную леди, почитающую своих родителей. Но что делать с той моей половиной, которая тянула к цыганам?

— Конечно, матушка, — согласилась я. Но, подозреваю, в глазах моих плеснуло пламя, которое горело в крови.

Вечер мы завершили с огромным удовольствием за музыкой и беседой. За рояль уговорили усесться меня, поскольку именно я являлась в семье лучшей музыкантшей. Было ли это наследие бабки со стороны отца или же дар, передавшийся от матери, никто не брался судить, однако все сходились на том, что пела я дивно и с большим чувством.

Пусть и совершенно не любила те романсы и арии, которые следовало исполнять в светских гостиных. Слишком мало в них было жизни на мой вкус.

Лишь пока я пела, молодые люди смотрели на меня и даже, как мне показалось, с неким интересом. Однако надеяться попусту я себе не позволяла. Когда надежды нет вовсе, не так больно. Куда хуже, когда надежды рушатся.

На прощание мы заверили друг друга во взаимном расположении как добрые друзья. Я украдкой вздохнула с удовлетворением. Все шло правильно.

— Смею надеяться, в эту среду вы навестите нас? — спросил посол напоследок. — Вечер будет скромным, но я был бы весьма рад увидеть ваше семейство у себя. Вы не отбываете за город?

За всех ответила матушка.

— Не могу поручиться за своего супруга, он весьма занятой человек, но могу пообещать, что мы с детьми непременно прибудем к вам. Мы редко покидаем столицу и не планируем уезжать в наше поместье.

Мало кто в здравом уме и твердой памяти отправился бы в Вороний замок, являвшийся родовой вотчиной семейства Дарроу. Он располагался в крайне суровых краях.

Стоило только распрощаться, как я едва ли не бегом ушла к себе. Следовало выспаться как следует. У меня оставалось два дня, чтоб набраться сил… Ведьминское чутье подсказывало: все решится совсем скоро. Тень, окружавшая Мануэля Де Ла Серта, становилась все гуще.

В назначенный день я собиралась как на битву. В сумочку отправились все травы, которые я получила от тети Шанты. Они придавали хотя бы тень уверенности. И эти травы для меня значили куда больше того платья, в котором я собиралась поехать в гости. Что мне до того, как посмотрят другие. Что бы я ни надела, в любом случае Мануэль Де Ла Серта не посмотрит на меня с любовью.

Ну и неважно. Главное, чтоб выжил. А все остальное — пустое.

Меч в моих руках. Теперь следовало только вовремя нанести удар.

Брат вырвал меня из размышлений, как всегда, заявившись в комнату без стука. Его мало волновали условности, когда речь заходили о любимой сестре.

— Все прихорашиваешься, Первая? — мягко спросил Эдвард.

Зная о моих чувствах, он пытался оберегать их как мог. Второй понимал, что какова бы ни была моя сила, как бы ни держала я себя в руках, мне тоже требуется участие.

— Нет, — покачала головой я. — Всего лишь собираюсь с духом перед поездкой.

Брат подошел поближе и обнял меня сзади, словно окутал меня теплым коконом любви и поддержки.

— Ты сегодня такая красивая, Ева… Де Ла Серта дурак, что не понял, какая ты драгоценность.

Мне оставалось только тихо рассмеяться. Дурак… Он вовсе не глуп. А я вовсе не красива.

— Ты же знаешь, он вовсе не дурак. Просто не судьба… Так бывает порой. Ничего страшно на самом деле. Просто сложилось именно так.

Я ревновала, бешено ревновала и стыдилась этого чувства… Мануэль Де Ла Серта ведь даже не мой и моим не станет, так какое право я могу злиться из-за того, что он улыбается другим?

— Это все цыганские бредни, — мягко уверил меня брат. — Судьба — это то, что сами люди создают, а вовсе не чья-то воля.

Спорить смысла не имело. Брат жил иначе, не так как я. И думал иначе. Он не верил во многое из того, что мне приходилось делать постоянно.

Спорить смысла не имело. Но я всего равно сказала:

— Судьба существует, Эдвард. Но я решила изменить ее. Хотя бы для этого человека. Судьба Мануэля Де Ла Серта умереть. И я хочу этого избежать.

Меч в моих руках. И я разрублю этот узел.

— Ему не зря снилась черная кошка, — добавила я тихо. — Кошка, которая не дала проехать путь до конца. Мне быть той кошкой.

Руки близнеца сжались на мгновение сильнее.

— Лошадь может легко растоптать кошку, Ева. Вряд ли тебе придется по вкусу получить удар копытом.

В ответ я фыркнула.

— Не боюсь. Я очень ловкая кошка.

Когда наше семейство вошло в гостиную дома иберийского посла, все собравшиеся обернулись.

Удивительный контраст: тонкая, почти прозрачная Эмма в розовом и рядом я, по-цыгански смуглая, в вишневом платье. Мы не могли не привлечь внимания.

Тут же к нам подошла господин маркиз с супругой, и я отметила, как же бледная и измучена женщина. Казалось, словно бы силы покинули ее за прошедшие дни. Так мучает тревога, неизбывный страх за дорогого человека. Уж не знаю, как подобное вышло, но она знала, что ее сын на самом деле умирает.

А он, несомненно, умирал. Одного взгляда, брошенного украдкой, оказалось достаточно, чтобы понять: Де Ла Серта живет последние дни на земле. Проклятие вошло в полную силу и сводило в могилу жертву колдовства. Я сама была в шаге от смерти, как мне казалось, от ужаса и обреченности.

Наверное, собственная гибель не может испугать так сильно, как гибель любимого человека.

— Первая, что тебя так сильно испугало? — еле слышно спросил меня брат, который стоял позади как верная тень.

Я зябко передернула плечами и произнесла:

— Время подходит. Сегодня мне придется делать множество глупостей, Второй. Помоги спасти его.

— Всегда рядом. Не бойся, Первая, ты победишь. Разве может быть иначе?

Не может быть. Осталось только себя убедить в том, что это истинная правда.

Никогда прежде не доводилось мне схватываться за чью-то жизнь.

Братья Де Ла Серта подошли к нам сразу после родителей и вели себя крайне любезно, разумеется, более всего внимания уделяли младшей. Мануэль казался куда больше прежнего рассеян, взгляд его то и дело устремлялся в пустоту. На вопросы молодой человек подчас отвечал невпопад, и осанка иберийца уже не была столь же горделива, как раньше.

К шее он прикасался еще чаще.

— Как вы себя чувствует, сэр? — посчитала возможным спросить у Мануэля я.

Тот, казалось, даже не сразу услышал мой вопрос.

— Не очень хорошо, леди Ева. Должно быть, климат вашей страны слишком суров для меня, — с чуть вымученной улыбкой ответил все же на мой вопрос Де Ла Серта.

Я серьезно и внимательно взглянула ему в глаза. Не очень хорошо. Очень уж мягкое выражение для того, что по капле теряет жизнь.

— Действительно? — спросила я, демонстрируя недоверие.

— Что, слишком легкомысленное заявление для человека, которому дважды напророчили смерть? — лукаво спросил Мануэль Де Ла Серта, сверкнув белозубой улыбкой.

Хорошая попытка убедить в собственном благополучии. Разве что кожа, казавшаяся сероватой и болезненной, не давала поверить молодому человеку.

— Или вы решили сговориться с моей матушкой и замучить меня с помощью всяческих лекарей и знахарей? — осведомился Мануэль, рассмеявшись.

Эмма, прислушивавшаяся к нашему разговору со всем возможным вниманием, тут же изумилась:

— Знахарей? Но с чего маркизе звать знахарей?

Мне тоже подобное поведение казалось странным… Эта женщина не казалась мне легкой добычей для всяческих шарлатанов. Столкнись я с нею на улице как Чергэн, не стала бы и подходить к такой, как она.

— Считает, будто бы я действительно умираю и нуждаюсь в помощи всяческих колдунов, — недовольно пробормотал молодой человек, на мгновение нахмурившись. — Из вас вышла бы недурная актриса. Выступили не хуже той цыганки. Даже меня пробрало. Разве что ручку не попросили позолотить.

Да, пожалуй, я и правда произвела на семейство Де Ла Серта сильное впечатление. Да, пожалуй, мне не стоило тогда говорить ничего. Следовало промолчать. Всем было бы проще.

На мою долю выпал недовольный взгляд. Проще всего обвинить других в своих бедах.

— Могу и попросить, — вскинула я бровь, глядя на иберийца так, словно желала заморозить его взглядом.

Но мой гнев пошел на убыль, едва только я увидела, как на мгновение молодой человек пошатнулся, словно бы его внезапно оставили все силы. Теодоро успел поддержать старшего брата. Но это мгновение слабости не укрылось ни от кого.

— Да все ли с вами в порядке? — ужаснулась наша матушка, покосившись на меня. — Сэр, вы выглядите чрезвычайно дурно. Вам не следовало остаться сегодня в постели, а не встречать гостей!

— Все это сущие пустяки, миледи, вам не стоит волноваться… — заверил мою матушку молодой человек. Впрочем, искренности в его голосе не хватило, чтобы леди Кэтрин поверила.

Стоило только Де Ла Серта отступить в сторону, чтобы выказать внимание другим своим гостям, как матушка прошептала мне.

— Ты расскажешь мне все, Ева. Даже если ваш отец опять решил скрыть от меня что-то, тебе придется поведать всю историю.

Мать говорил так вкрадчиво, что стало даже не по себе. В конце концов, не только в одном колдовстве скрывается сила.

— Я постараюсь, мама, — со вздохом отозвалась я, следуя за Эммой, которую как магнитом тянуло к иберийцам.

За мною же последовал Эдвард. Как и следовало. Он никогда не оставлял меня наедине с бедами.

— Ах, Ева… Мне так страшно! — тихо сказала меня младшая сестренка. — Ведь это все была не шутка тогда, про сон… Неужели сеньор Мануэль умрет?

Рыцаря своих грез она именовала исключительно на иберийский манер, перекатывая каждый звук на языке, будто смакуя.

— Никто не умрет, Эмма, не говори ерунды, — осадила я сестренку. Не хватало еще, чтобы она упала без чувств или сотворил нечто столь же глупое. — С чего бы ему умирать?

Младшая развернулась и уставилась на меня с возмущением.

— С того, что ты так сказала. А ты не ошибаешься. И я же вижу, что сеньору Мануэлю плохо, очень плохо сейчас. Он умирает! И сеньора Марисоль так считает, по глазам ее понятно!

Эмму тоже учили петь, как меня саму, и пусть больших успехов наша красавица не достигла, однако голос ей поставили. Ей не нужно было кричать, чтобы ее голос услышали все. Лишь немного повысить — и кажется, будто Эмма говорит слишком уж громко.

Поэтому оставалось только тихо надеяться на то, что не все разобрали, чем же так недовольна дочь лорда Дарроу.

— Младшая, ради Создателя, тише! — взмолилась я, пытаясь отвести в сторону сестру.

Но та упорствовала в своем желании быть рядом с Мануэлем Де Ла Серта. С одной стороны мне это было на руку, с другой же… Не хотелось бы мне, чтоб кто-то посторонний услышал о моих особых способностях. Это наверняка не пойдет на пользу родовой чести.

Одно дело слухи, которые всегда окружали нашу семью, и совсем иное — реальные доказательства.

— Ты же поможешь ему, Ева? — спросила меня еле слышно младшая сестра. — Помоги ему. Спаси сеньора Мануэля.

Я кивнула, не произнеся больше ни слова. В горле стоял ком. Кажется, наша глупышка действительно отдала свое сердце.

Тому же человеку, который был мне дороже всех.

В тот момент подумалось, что лучше бы обладать такой красотой, а не колдовской силой… Тогда бы я занимала то место в мыслях Мануэля Де Ла Серта, которое досталось моей сестре. Но я быстро спустилась с небес на грешную землю. Ведь именно доставшийся мне дар и позволит спасти иберийца. А Эмма может лишь лить слезы и просить меня о помощи.

— Успокойтесь, сестры, — решительно вмешался Эдвард, предупреждая дальнейшие споры, — пока кому-то не взбрело в голову подслушать, о чем же вы тут секретничаете. Собирались подобраться поближе к Де Ла Серта, так и делайте, как задумали. Но молча, умоляю.

Младшая тут же подчинилась, испуганно съежившись. Пусть она и любила Мануэля Де Ла Серта, но я была ее обожаемой сестрой, защитницей и советчицей с самого детства.

Когда Эмма прошла чуть вперед, брат раздосадовано прошептал мне на ухо:

— Мануэль, конечно, хороший малый, но, хоть убей, я не пойму, почему обе мои сестры подпали под его чары. Что в нем такого, Ева, если уж и тебе отказал разум?

Я лишь пожала плечами.

Что такого было в Мануэле Де Ла Серта? Ясная улыбка, от которой словно бы становилось светлей? Черные глаза, которые, казалось, заглядывают в самую душу? Голос, одновременно и глубокий, и звонкий?

Будто бы это заставило меня замереть при виде иберийца и понять, что это именно он.

— Любовь — это просто рок, Второй, — наставительно пояснила я, продолжая идти вслед за близнецом. — Для нее нет и не может быть причин. Она приходит и не спрашивает разрешения. Словом, когда твое сердце дрогнет при виде чьих-то дивных глаз, ты поймешь меня.

Сам Эдвард пусть и родился со мной в один день, не познал еще иной любви, кроме родственной. Среди дам он имел определенный успех, но сам неизменно оставался к ним холоден.

Матушка шутливо говорила, что в семье растет еще один настоящий лорд Дарроу, который будет беречь свое сердце от светских кокеток со всем возможным тщанием.

Батюшка даже в пору своего долгого вдовства, который был перед женитьбой на нашей матери, сторонился связей с женщинами. И не только из-за беспокойства о приличиях. Несмотря на то, что внешне отец очень похож на мать-цыганку, ни капли огня в кровь ему это не добавило. И Эдвард родился точно таким же.

Брат шутливо толкнул меня локтем.

— Сколько самодовольства оттого, что у тебя появилась причина рыдать по ночам.

Я возмущенно покосилась на него.

Еще чего не хватало! Лить слезы. Дарроу не плачут. Тем более из-за любви!

— Я не рыдаю по ночам.

Мое недовольство не произвело на брата совершенно никакого впечатления. Мой второй знал, как сильно я люблю его и не сомневался, что я спущу ему любую вольность, любую шутку.

— Ну, так начнешь. Несчастная любовь, как говорят, этому очень способствует, — улыбнулся Эдвард, беря меня под руку.

А потешаться над несчастьем сестры не стоило. Не стоило…

— Давай, скажи это еще громче. Ведь не все еще знают, что холодная как лед Ева Дарроу теперь горит жарче соломы.

До компании молодых людей, к которой присоединились сыновья посла, оставалась пара шагов, и, пользуясь секундами, которые мы провели в зыбком уединении, брат шепнул:

— Зато ты пришла в себя, цыганская ведьма. А то выглядела так, будто он уже умер.

Верно. Пришла в себя. Вновь почувствовала твердую почву под ногами.

Эдвард легко влился в беседу, с азартом обсуждая лошадей и собак. Я же предпочла помалкивать, лишь изредка роняя слова одобрения. В лошадях я разбиралась не хуже всех этих джентльменов, а то и лучше. Дядя Лойза учил меня всему. Цыган лошадь должен уметь и объездить, и вылечить… И, конечно, украсть.

Воровать я не пыталась, но подойти могла к самому злому коню.

Чернота, оплетавшая Мануэля Де Ла Серта, становилась все гуще, казалось, с каждою секундой. А сам молодой человек все больше бледнел, пусть и старался не подавать виду, как ему на самом деле плохо.

Гордец. Ничем не покажет слабости до самого конца. Пока поздно не станет.

Теодоро рассказал, с каким возмущением старший брат выставлял за порог приглашенных матерью докторов и различных знахарей.

— Я совершенно здоров. И хватит с меня уже предсказаний смерти! — не стал сдерживать возмущения проклятый, косясь на меня с подозрением. — Я не собираюсь платить мошенникам за то, что они предскажут мне гибель!

Теодоро громко рассмеялся.

— А той цыганке все-таки заплатил!

Заплатил… Я попросила, чтобы мне просверлили дырочку в той монете, что дал за предсказание цыганской колдунье иберийский джентльмен, и носила ее теперь на шее как медальон. Вряд ли когда-то еще я получу от этого человека хоть что-то.

Все заинтересованно начали перешептываться. Пусть цыгане и не были в диковинку в столице, бродячий народ ходил свободно, однако же мало кто из благовоспитанных леди и джентльменов ходил в табор. А кто и ходил, подчас не признавался в том жадном интересе, который пробуждали чужие песни, яркие наряды и… колдовство, которого чурались гаджо.

— Цыганке? — восторженно переспросила мисс Хантингтон, теребя в руках платочек.

Рыжие волосы, но счастливая, ни единой веснушки на белоснежной коже. Сколько сил она потратила на то, чтобы поцелуи солнца не проступали на лице… Красивая, пусть и не слишком умная. Но лишний ум — лишние несчастья.

Она в табор ходила. И даже не таила этого, считая, что такое увлечение придает ей определенного шарма. Ходила к цыганам со старшим братом, так что подобные приключения скорее добавляли девице флер эксцентричности, чем разрушали репутацию. Мисс Хантингтон была до крайности падкой на гадания, и ни тетка Шанта, ни я, когда оказывалась в таборе, ни отказывали ей в просьбе разложить карты.

— Ну да. Мне сказали, она… шу…

— Шувани? — произнесла диковинное для гаджо слово мисс Хантингтон с улыбкой.

Мануэль Де Ла Серта кивнул.

— Верно. Кажется, так она о себе сказала.

Девушка засмеялась высоким хрустальным смехом, который завораживал многих джентльменов лучше любого приворотного зелья.

— Молодая или старая, сэр? — уточнила девица, наверняка желая блеснуть своими познаниями в жизни этой части столицы.

— Молодая, лет восемнадцати-двадцати на вид, хотя по цыганам сложно понять.

Мисс Хантингтон охнула.

— Надо же! Чергэн! Она редко выходит. Вы удачливый. Но… вот ужас!.. Она ведь правда не ошибается! И если уж она нагадала смерть…

От опасности молодой человек отмахнулся, а вот личность гадалки его заинтересовала, сама не пойму, почему.

— Чергэн? Так вам и имя ее известно?

Разумеется, мисс Хантингтон не отказала себе и другим в удовольствии поведать все, что ей было только известно о цыганской ведьме.

— Конечно, известно. Всякая цыганка гадает, но не каждая зовется шувани. Она и вылечить может, и проклясть, и даже приворожить, как говорят… Только вот не привораживает. Ее сами цыгане уважают. И сколько она мне ни гадала — все сбывалось. До последней мелочи.

Мануэль задумался о чем-то.

— Возможно, тогда мне следует съездить именно к ней, раз уж моя матушка так желает, чтобы в моем благополучии удостоверился кто-то, мнящий себя колдуном или же ведьмой, пусть это хотя бы будет хорошенькая цыганка, которой так верят здешние молодые леди.

Брат едва удерживался от смеха.

Ну как же, Чергэн вдруг и сочли хорошенькой. Цыганку в ярких платьях предпочли благородной леди… Ирония.

— Если вам только удастся с нею встретиться, — вздохнула мисс Хантингтон. — Чергэн считается в таборе важной персоной. Она племянница самого барона. Выходит она нечасто и постоянно где-то пропадает. Чужака к ней могут попросту не подпустить.

Красивую легенду обо мне придумали в таборе. И никому в голову не могло прийти, что, когда Чергэн нет в таборе, она проводит время в какой-нибудь столичной гостиной.

— Ну, думаю, у цыган можно купить все, в том числе и сведения об их таинственной колдунье, — пожал плечами молодой человек. — Это будет неплохим приключением среди благопристойной скуки вашей благословенной страны.

Вот только Чергэн не желает быть для кого-то приключением. И найти ее можно только в том случае, если она того сама хочет.

Все рассмеялись над шуткой сына посла, но сам он не сумел насладиться ею в должно мере. Судя по всему, у него закружилась голова.

Должно быть, ему поистине мучительна эта слабость. Мануэль Де Ла Серта явно не привык к телесной немощи.

Как же помочь иберийцу так, чтоб никто ничего не заподозрил. И в первую очередь он сам… Задача будет явно непростой. Быть может, следует воспользоваться идеей самого Де Ла Серта? Если от проклятия молодого джентльмена избавит цыганская знахарка, то все встанет на свои места.

Решено.

Нужно прежде всего лишь попросить Эдварда уговорить Мануэля отправиться в цыганам уже завтра. А сама я этой ночью уйду в табор и стану дожидаться дорого гостя там.

— Ты думаешь о том же, о чем и я? — прошептал мне на ухо Второй. — По глазам твоим вижу, что да.

— Вам несомненно нужно увидеться с той колдуньей! — воскликнула Эмма, не скрывая волнения. — Если уж и ваша матушка на этом так настаивает!

Горячность младшей всех очаровала. Хорошеньким девушкам прощается многое.

А сам виновник переполоха глядел на мою младшую даже с какой-то нежностью. У меня не было никакого сомнения в том, что он будет просить руки Эммы. Или же его брат, который также оказался пленен северной красавицей.

Родители, разумеется, не дадут разрешения, пока младшая дочь так молода. Но Эмме не вечность будет шестнадцать лет. А действительно влюбленные мужчины могут ждать. Долго ждать.

Другое дело, влюблена ли по-настоящему сестренка в южного красавца. Обманулась же я, в конце концов, в ее годы в своих чувствах к Феликсу Грею. Приняла восторг и уважение за любовь.

— Не волнуйтесь так, несравненная леди Эмма, — мягко улыбнулся Мануэль, чуть наклоняясь в ее сторону, словно бы к девушке его притягивал огромный магнит. — Разумеется, я посещу эту вашу ворожею, если на то ваша воля. Я не имею сил ни в чем отказать вам.

На лице сестры расцвела робкая и смущенная улыбка, которая сделала ее еще красивей. Я понимала, почему братья Де Ла Серта так расположены к ней.

Сама сестра так наслаждалась этим легким флиртом, что даже позабыла о том, что над головой ее черноглазого рыцаря нависла смертельная опасность.

Дальнейшая беседа протекала ровно и беззаботно. Дамы говорили о нарядах и развлечениях, джентльмены сыпали комплиментами и пытались ухаживать за леди. Без кавалера осталась только лишь одна я, но и я не осталась без внимания. Эдвард не бросал свою Первую.

— Леди Ева, вы так молчаливы. Когда на вас смотришь, кажется, будто вы замерзаете, — не удержался от колкости Теодоро Де Ла Серта, хитро поглядывая на меня исподлобья. — Сложно представить кого-то менее похожего, чем вы и ваша младшая сестра.

Эмма звонко рассмеялась.

— Но мы действительно не похожи с дорогой Евой. Она пошла в нашу бабушку-иберийку. И лицом, и нравом, — выпалила сестра, не подумав. Или же напротив, подумав. Ведь Эмма прекрасно знала, кем на самом деле была наша бабушка со стороны отца.

Де Ла Серта оживились.

— Так у вас в роду были иберийцы?

Если можно считать за иберийцев цыган, которые кочевали, в том числе, под благословенным южным солнца.

— Были! — подтвердила младшая.

Хотя бы ей хватает ума придерживаться официальной версии, и не упоминать про цыган.

— И что же роднит вашу очаровательную сестру с иберийцами? — осведомился Мануэль, поглядывая на предмет своей страсти с явным недоверием.

Разумеется, невозможно поверить, будто меня что-то роднит с этим южным народом.

— Многое, — заявила Эмма с полной уверенностью. — Вы просто не знаете нашу Еву. Она такая смелая, решительная.

И матушка всегда говорила, что от моего дурного характера будут одни беды.

— Поверим вам на слово, несравненная, — не стал спорить с Эммой Мануэль.

Он уже составил обо мне свое мнение и не собирался от него так просто отказывалась. Меня, скорее всего, сочли холодной рыбой, не представляющей ни малейшего интереса. Но рыбой с хорошим приданым и очаровательно сестрой.

Эдвард же и вовсе нашел множество общих тем с южанами. Обычно так и возникает мужская дружба. Женщинам нужно делить тайны для крепкой дружбы, а мужчинам достаточно делить увлечения.

Госпожа маркиза упорно не отпускала от себя нашу матушку. Не то, чтобы маме это было не по нраву, но я видела по некоторым приметам, что нашей родительнице слегка не по себе. Кто в нашей семье и отличался истинной сдержанностью, так это мама. Прочитать леди Кэтрин не мог никто, кроме, пожалуй, меня, старшей дочери, и нашего отца. Но у папы было преимущество в прожитых годах.

Вероятно, Марисоль Де Ла Серта подталкивала мать к разговору о замужестве Эммы. Матушка же не собиралась поднимать эту тему ближайший год как минимум. Но и резко осадить новую знакомую было непозволительно, все же она супруга посла дружественного государства.

Да и молодые Де Ла Серта были, с какой стороны ни посмотри, удачной партией даже для дочери лорда.

Когда я решилась подойти к матушке, то услышала в первую очередь:

— Дорогая Марисоль, я бы ни на мгновение не задумалась, заведи вы этот разговор о Еве. Моей старшей дочери двадцать. Возраст, подходящий для того, чтобы выйти замуж и жить своим домом. Но Эмма избалованный ребенок, любимица всей семьи. Она может вообразить, что готова пойти к алтарю… Но это не значит ничего.

Дорогая? Неужели между моей неприступной матерью, истинной леди, и иностранкой так быстро и легко завязалась дружба? Или это просто отношения двух матерей, которые хотят устроить союз своих детей?

Я взглянула на маркизу. Та на мгновение поджала губы.

— Леди Ева милая девушка, несомненно. Думаю, она найдет подходящего супруга и будет счастлива в браке, но мои дорогие мальчики не нашли в ней того, чего желают увидеть в своих избранницах. Она… Словом, не стоит говорить о вашей старшей дочери.

Горькая пилюля. Но нужно проглотить ее и улыбаться дальше.

Стоило мне оказаться рядом с женщинами, как разговор тут же прекратился.

— Леди Ева, я еще не сказала, как хорошо вы сегодня выглядите, — достаточно сердечно улыбнулась мне хозяйка дома. — Это мое упущение.

Я позволила себе мягкую улыбку.

— Благодарю вас, госпожа маркиза, право, мой внешний вид не стоит таких комплиментов. Скажите, как здоровье вашего сына? Он держится так бодро… Но…

Марисоль Де Ла Серта мгновенно побледнела.

— Вы тоже заметили? Ах, но он так упрям, твердит, будто бы прекрасно себя чувствует и отказывается принимать докторов… Я так волнуюсь… Но мужчины Де Ла Серта все ужасно упрямы. Если уж что-то вбили себе в голову, то ничего не поделаешь… А тут еще эти дурные предзнаменования. Сны… И цыганка эта… Вы же наверняка слышали об этой колдунье, уж не помню, как ее зовут, но все отзываются о ней с каким-то странным благоговением. Меня так смущают эти ваши развлечения…

Маркиза решила не упоминать о том, что и сама колдунов пыталась привести к упрямцу-сыну. Двойная мораль, как она есть…

Я хотела что-то ответить… Но из того конца гостиной, где я некоторое время назад находилась, раздались крики.

«Вот оно!» — поняла я и с неприличной поспешностью бросилась назад.

Мануэль Де Ла Серта лежал на полу без чувств.

Эмма рыдала на плече у брата.

До всех иных мне дела не было…

Одного взгляда, брошенного на любимого, хватило, чтобы понять: сутки, не более того.

— Господи, что с ним! — ужаснулась госпожа маркиза на иберийском, и принялась раздавать распоряжения слугам, а после пришел черед для того, чтобы выпроводить и гостей.

Молодой человек так и не приходил в себя. Да и не смог бы… Тут уж и не поможешь ничем, я не сомневалась.

— Что будем делать? — тихо спросил Эдвард.

Размышляла я недолго. Все же заявить о своем даре чужим я не могла… Не имела права выдать себя.

— Чергэн к больному пустят, — тихо отозвалась я. — Маркиза уже и так пыталась привести к сыну колдунов. И о цыганской шувани она знает. Поспешим домой.

Время утекало как песок сквозь пальцы, нельзя было терять ни единой секунды. Поэтому я не стала ни объясняться с матерью, ни успокаивать рыдающую сестру. Следовало как можно скорее оказаться дома и снова принять облик цыганки.

— Я довезу тебя на лошади до дома Де Ла Серта. Мы успеем, не волнуйся, — заверил меня Эдвард.

Мы должны были успеть.

— Только бы тебе не попасться на глаза знакомым с цыганкой за спиной, — усмехнулась в ответ я.

Больше всего в тот момент я была благодарна матери. Она молчала.

Ближе к закату у ворот особняка иберийского посла появилась молодая шувани Чергэн в цветастых юбках, алой блузе и повязанном на голове платком. На шее переливалось золотое ожерелье, надетое по такому особому случаю.

Цыгане говорят «Бедный — считай, что вор», а воровкой я не была, и намеревалась показать это хозяевам дома. Меня ни купить, ни продать.

Вышедший лакей сперва растеряно разглядывал меня, словно не веря своим глазам.

Ну, нужно признать, что я была действительно колоритным персонажем.

— Чего тебе, девушка? — наконец, нашелся слуга.

Я высокомерно хмыкнула и сказала:

— Скажи хозяевам, что Чергэн пришла. Сами поймут зачем.

Ждать на крыльце пришлось еще полчаса. И за это время я извелась свыше всякой меры. Что они могут обсуждать так долго, когда сын умирает? Мануэлю не так долго осталось… А работа предстояла длинная.

А что если меня все-таки меня все-таки не пустят? Внутри все сжалось. Он же умрет тогда…

В тот момент я была готова молиться кому угодно, лишь бы меня пропустили внутрь, дали видеть Мануэля.

Когда ко мне вышла сама маркиза, я едва не выдохнула от облегчения. Выставлять бы меня отправили слугу, не хозяйку дома. Вероятно, отчаяние Де Ла Серта было столь велико, что победило и родовую спесь, и то боязливое презрение, которое обычно вызывали цыгане.

— Вы действительно Чергэн, девушка? — неуверенно спросила женщина.

Мне показалось, будто она постарела за прошедшие часы.

Взгляд у женщины был затравленный, словно у попавшей в капкан волчицы. Если б ей дали возможность, она бы отгрызла себе лапу, только бы весь творящийся вокруг нее кошмар прекратился.

— В таборе так кличут, — кивнула я, горделиво выпрямившись. Пусть смотрит и видит, к ней явилась не нищенка за подаянием. — К больному веди, хозяйка. Время-то на исходе.

В холле обнаружилось препятствие в виде господина маркиза. Тот был красным от гнева и явно не желал пускать неграмотную колдунью к наследнику.

— Ты ума лишилась, Марисоль! Это… существо… и пускать к нашему сыну! — заговорил он на иберийском.

Тут уж мое терпение кончилось, и я с возмущением напустилась на мужчину. На его родном языке.

— А у тебя что, сыновья лишние, что одного уморить не жалко?! Ничего не помогает, но и меня пускать не желаешь?! Прочь поди! А то сам рядом с ним в могилу ляжешь! Зачем пришла — все сделаю!

— Создатель милосердный… — донеслось сверху.

На шум вышел Теодоро Де Ла Серта, который глядел на меня как на сошедшую с небе Пресвятую деву.

Я гордо вскинула голову и, оттолкнув опешившего от подобной наглости маркиза, пошла вверх по лестнице. В этом доме я никогда прежде свободно не бродила и изучить расположение комнат не могла, но дорогу к Мануэлю нашла бы и с завязанными глазами. Я чувствовала его, как слепые чувствуют ласку солнечных лучей.

Позади раздались проклятия. Господин маркиз быстро опомнился.

Теодоро молча пошел рядом со мной, не указывая дороги, но и не мешая. Словно он выжидал чего-то. Чуда? Если так, будет ему чудо. Дверь в спальню старшего брата, правда, он открыл мне сам и даже галантно пропустил вперед.

Мануэль лежал на спине, прикрытый покрывалом, и выглядел так, словно бы уже умер. Дурное дело. И воздух в комнате был душным, застоялым, словно бы действительно покойник в доме…

Костлявая уже пришла. В изголовье сидела, приглядись — увидишь.

— Окна отвори, пустоголовый! — первым делом велела я. — Вели мне поставить жаровню, котелок с водой и глиняную чашу. И шевелись быстрей, если жизнь брата дорога.

Дивное дело, но благородный джентльмен споро принялся исполнять указания безродной цыганки. Когда он окна открывал, руки дрожали, как у старого пропойцы. Сердце кольнуло жалостью. У меня тоже были родные… И я не знала, как бы выдержала, случись с ними что.

— Пошевеливайся! — прикрикнула я, пытаясь скрыть за злостью отчаянный страх, и начала раскладывать травы.

— Меч у меня в руках и разрублю этот узел, — прошептала я.

Когда я заполучила все требуемое, в комнату сына пришла и сама маркиза. Гнать ее прочь я не стала, она мать, все равно в стороне не удержишь.

— Ты спасешь его, девушка? — тихо спросила она, глядя, как я развожу огонь.

Хотела бы я и сама знать. Все эти дни я твердила, что спасу, смогу… Но, глядя на Мануэля Де Ла Серта, я испытывала один только ужас. То, что забирало его, было сильным, могущественным.

— Молись, хозяйка, — бросила я, ставя котелок на огонь.

Марисоль Де Ла Серта не верила в мое искусство, но готова был вцепиться в любую соломинку, если это поможет вырваться из пучины отчаяния, куда она погружалась. Через некоторое время место рядом с матерью занял и Теодоро.

Мне присутствие посторонних не мешало. Цыган — это всегда в какой-то мере еще и актер. Публика никогда не может вывести нас из равновесия.

Пока вода закипала, я шептала над ней, прося всех духов, что покровительствуют мне, не оставить в тяжелый час и свою слугу, и того, кого любит она.

Когда я принялась бросать травы в котелок, Мануэль внезапно застонал, хотя до этого лежал как покойник в гробу.

Хороший знак. Колдовство начато.

Над отваром я уже принялась шептать наговоры от беды, от лихих людей, от чужого зла. Батюшка в такой ситуации не пользовался бы ничем, кроме собственных рук, он был достаточно силен и умел, чтоб напрямую управлять силами. Я же — нет. Впрочем, с проклятием такой силы отец бы и не стал связываться. Слишком сильное, слишком глубоко вросло. Да папа и с любым иным проклятием не захотел бы дела иметь. Даже собственное — и то снять не сумел когда-то…

Снять дурное колдовство — это вам не наложить, тут все куда сложней и тоньше.

Через час наговор лег на отвар, и я ясно увидела переплетения нитей силы в напитке.

— Сама выпей сперва! — внезапно подала голос маркиза.

В каждом слове сталь и угроза.

Я изумленно взглянула на нее.

— Вот только затем и пришла, чтоб и так уже мертвого травить, — бросила я презрительно и даже не подумала делать, как она велела. — Сиди тихо, гаджо, и не мешай!

Вдруг будто откуда-то изнутри вырвались странные, словно бы и не мои слова:

— Только дурак под руку лезет, когда за ним прибирают! А ведь за тобой прибирать приходится!

Марисоль Де Ла Серта медленно осела на пол. Нет, не чувств лишилась. Просто ноги подломились, поди. А я и сама не понимала, что же сказала ей и почему.

Я налила отвар в глиняную чашку и подсела к кровати больного.

Мануэль словно бы почувствовал что-то: открыл глаза и вновь тихо застонал.

— Чш… Чш, миро камло,[4] — принялась успокаивать его я, сама удивляясь, сколько ласки вдруг проступило в голосе. — Выпей и станет легче, не больно.

На какой-то момент мне показалось, будто он услышал, но нет. Также и пребывал в беспамятстве.

— Мне… Мне дай, я сама его напою! — внезапно взмолилась маркиза, и отказать матери я не смогла, вручила чашку.

В конце концов, я все сделала, сделала как нужно, разницы, кто именно напоит молодого человека, не было.

Оказалось, была.

Стоило только капле напитка коснуться губ Мануэля, как она захрипел.

— Ах ты, ведьма! — со страхом, яростью и отчаянием напустилась на меня женщина, но мне некогда была объясняться.

Быстро отняла чашку, пока она ничего не сотворила и оттолкнула хозяйку дома одним решительным движением.

Условие было сложным. Не только видеть проклятие могли не все. Не все могли и лечить. Из-за сочувствия матери Мануэля, я едва не погубила его самого… Никогда бы себе не простила этого.

Я быстро заняла место возле больного и принялась поить его сама. Боялась, что и сейчас ему станет дурно, но из моих рук больной принял все.

Облегченного вздоха удержать не удалось.

— На дарпэ[5]… — мягко произнесла я, безотрывно глядя на него. Казалось, понемногу румянец начал возвращаться на любимое лицо.

Но не стоило обманывать ни себя, ни других. Работа для меня только началась.

Из одного кармашка я достала мирру и принялась мазать лоб, шепча заклинания. Создатель простит леди Еву, когда я вновь ей стану.

Нужно, чтобы зло не нашло дорогу назад.

Прикасаясь к Мануэлю, к его лицу, я чувствовала странное, болезненное удовольствие. Никогда мне больше не доведется испытать подобного. Леди не прикасаются к джентльменам, если они не их родственники или же мужья, без перчаток. Такая радость нам недоступна.

Успокоившаяся госпожа маркиза и Теодоро устроились по другую сторону кровати, неотрывно наблюдая за тем, что я делаю. Похоже, до них все-таки дошло, что убивать я не собираюсь.

Через пару часов стало ясно, что дело движется. Дыхание молодого человека стало более спокойным и свободным, на вид он казался практически здоровым. Осталось только то, что не могли видеть чужие глаза. Сама суть злых чар. Пора было избавить и от них.

— Что бы ни делала, сидите тихо и не мешайте! — резко велела я двум гаджо подле меня и достала из-за пояса кинжал.

Блеск стали напугал обоих, но мне не было дела до чужих страхов… На столицу уже опустилась ночь, черная, безлунная. Следовало спешить.

— Меч я держу в своих руках, — произнесла я на цыганском. — И я разрублю этот узел.

И тут зеркало, висевшее на стене в комнате Мануэля Де Ла Серта, засветилось мертвенным зеленоватым светом.

— Никому не разрубить этот узел, — услышала я отчетливо глухой, будто бы потусторонний мужской голос.

Закричала истошно госпожа маркиза и все-таки упала в обморок. Будь моя воля, поступила бы также…

Бросила опустевшую чашку в зеркало я машинально, совершенно не думая. Просто с детства я знала, что именно так лучше всего поступить, если с зеркалами начинает твориться чертовщина.

— Тэ скарин ман девэл![6]

Звучание второго языка, бывшего для меня родным, странным образом придало мне сил. Шувани я или нет, в конце-то концов?

С жалобным звоном посыпались на пол осколки, и все снова стало обычным.

— Никому, стало быть, не разрубить? — ухмыльнулась я с чувством превосходства. — Еще поглядим.

А руки мелко дрожали. Он ведь мог прийти через зеркало, тот колдун, а такие фокусы подвластны только самым могущественным колдунам.

Не так-то легко будет сразиться за жизнь любимого.

Теодоро усадил мать в глубокое кресло и принялся хлопотать над нею. Мануэля он предоставил мне и не стал ничего расспрашивать. Совсем ничего. И за это я была так благодарна ему.

Для того, чтобы прийти в себя окончательно, мне потребовалось несколько минут и пару глотков того отвара, который я приготовила для Мануэля. По-хорошему, следовало еще передохнуть, да вот беда, время уходило как вода. Я должна была спешить.

Снова пришел черед для кинжала, которым я и разрубала нити проклятия, убивавшего Мануэля Де Ла Серта. Лезвие скользило над его кожей, едва прикасаясь. Добрая сталь не сделает зла, если ее держат руки человека, желающего лишь добра.

Когда я разрезала последнюю нить, Мануэль глубоко вздохнул, вздрогнул и потом обмяк.

Я готова была упасть рядом. Силы ушли практически все.

— Мэ тут камал,[7] — тихо прошептала я иберийцу, улыбнувшись. Пусть хотя бы так, на незнакомом языке, пока сам он лежит в беспамятстве, но я скажу о своей любви. Потому что невыносимо жить с такой ношей на сердце.

— Нанэ ада вавир прэ свэто.[8]

На мгновение ресницы молодого человека дрогнули, и я поняла, что пора уносить ноги, пока и правда не очнулся. Благодарность, которая причитается цыганке за помощь, мне была без надобности. А другой я и не получу.

— Жив, — коротко бросила я младшему брату своего любимого. — Жив и жить будет. Поспит — и будет здоровей прежнего. Зеркала убрать. И пусть в церковь сходит.

Сказав это, я принялась собирать свой нехитрый скарб. Следовало как можно быстрей возвращаться. Домой ли, в табор ли — разницы нет. Не только Мануэлю Де Ла Серте требовалось поспать для полного выздоровления. Мне — тоже.

Когда я уже стояла в дверях комнаты, Теодоро меня окликнул.

— А как же плата?

Я сперва даже не поняла о чем речь идет. Плата? За что мне брать плату? За то, что спасла того, кто дороже мне собственной жизни? Да ускорь это лечение, сама бы приплатила.

— Какая плата, молодой господин? Судьба это была. Судьба привела к порогу. За такое денег не берут. Да и к чему мне твои деньги?

Маркиз Де Ла Серта обнаружился в коридоре. Оказывается, все то время, которое я провела в спальне его сына, он просидел рядом с дверью, пусть и не решился войти внутрь. Больше всего мужчины боятся собственной беспомощности, когда близким больно…

— Назови плату, цыганка, — потребовал он, разглядывая меня так, что стало не по себе.

В ответ я рассмеялась и ответила:

— Какие же упрямые. Не нужна плата. Потом дорога сведет — может, и припомню.

Умница Эдвард всю ночь дожидался сестру в той же подворотне, где и высадил меня перед визитом в дом Де Ла Серта в облике цыганки. Когда я появилась, он не произнес ни слова жалобы или упрека.

— Измучилась, Первая, — только и сказал близнец, крепко обнимая. — Как все прошло?

Я устало опустила голову на его плечо.

— Измучилась, Второй. Ты бы только знал, как… А он жить будет. Ведь твоя Первая сильная шувани…

Эдвард погладил меня по спине.

— Самая сильная… Поехали домой. Отцу наверняка будет любопытно, как все прошло. Да и Эмма, думаю, все рыдает по своему благородному идальго… То есть… Прости…

Со вздохом отозвалась:

— Да не извиняйся. Глупости это все… Забудется.

А если и нет, то это будет только моей болью. Незачем мучить остальных. Если Де Ла Серта полюбил Эмму, а Эмма полюбила его, то так тому и быть. Кто я такая, чтоб мешать?

— Домой, Второй. Нам нужно домой.

С отцом я, разумеется, не поговорила. Стоило только залезть по плющу в мою спальню, как я поняла, что если не лягу спать в ту же секунду, то просто упаду. Сил едва хватило на то, чтобы стянуть цыганскую одежду и спрятать. Не хватало еще, чтобы кто-то из слуг увидел мой уличный наряд. Слухи тогда точно пойдут…

В сон я погрузилась как в ласковую теплую воду, которая обнимала, ласкала, успокаивала. Усталость же лежала каменной плитой на груди.

Привиделся мне, разумеется, Мануэль Де Ла Серта. Кто еще мог присниться влюбленной девушке, как не тот, кому она отдала сердце? Он сидел под деревом, а я была черной кошкой, что наблюдала за ним издалека.

На душе стало спокойно и легко. Оказывается, последние дни я жила, сама не осознавая, как меня мучил страх за его жизнь. А теперь все хорошо. Пусть моя любовь все также мучает, пусть он все также не видит меня.

Разбудили меня уже к обеду, причем очень настойчиво подошли к этой проблеме.

— Вставай, Первая, вставай, — упорно тряс меня за плечо брат, хотя я и пыталась прятаться от него под одеялом. — Просыпайся, ленивая ведьма! Де Ла Серта должны приехать!

От удивления я даже проснулась.

— Мануэль же должен еще спать! — выпалила я, садясь на постели.

Ну не мог же человек, который едва ли не при смерти лежал, уже на следующий день встать на ноги и отправляться в гости.

— Ненавижу иберийскую энергичность… — простонала я, понимая, что придется подниматься с постели.

Эдвард рассмеялся.

— Это не иберийская энергичность, похоже, а твоя, Первая.

Я замерла, пытаясь вникнуть в смысл сказанного. Но он упорно ускользал.

— Похоже, ты не только вылечила своего ненаглядного, ты еще и отдала часть своих сил. Ох уж эта любовь, Ева…

Тело и правда казалось тяжелым, неповоротливым, слишком неповоротливым, даже с учетом прошедшей ночи и изнурительного ритуала, который я провела. Выходит, действительно отдала любимому все, что только могла.

— Поторопись, Первая. Иначе придется сказать, что ты больна… И тогда еще неизвестно, до чего додумаются Де Ла Серта на этот раз.

Тут брат был совершенно прав. Следовало поторопиться и как можно быстрее выйти к гостям, желательно при этом не выглядя, как покойница.

Я редко пользовалась косметикой, разве что пудрой пыталась облагородить чересчур смуглое лицо. Получалось немного выбелить лицо, но более светлая кожи и не прибавляла красоты. Однако на этот раз пришлось и румяниться, чтобы выглядеть не настолько измученной.

Сборы с помощью няни Шарлотты заняли не более десяти минут. Только ей я позволяла к себе прикасаться. Никому другому больше попросту не доверяла.

— Эк, тебя, детка, приложило-то… — неодобрительно вздыхала няня, укладывая мне волосы. — Измученная все… Смотреть жалко. Ради кого так над собой измывалась?

Из груди вырвался усталый вздох.

— Лучше и не спрашивай.

Няня бы наверняка не одобрила того, что я схватилась с явно куда более старым и опытным колдуном ради мужчины, который на меня и не смотрит. Для полуграмотной прислуги бывшая служанка моей матери была на диво практичной особой. Хотя, вероятно, это свойство всех ведьм.

А Шарлотта Дэвис, в девичестве Уилкинс, была именно что ведьмой. Пусть ее силы не были равны моим, или моего батюшки, однако, и она могла довольно многое.

— Точно того не стоит, — мрачно заявила мне няня. — Не тот ли это охламон, который сейчас пьет чай в гостиной с твоею сестрой? Когда у нас последний раз был, так на тот свет смотрел, а тут куда что девалось… Ну и чего ради ты все затеяла, раз смотрит на леди Эмму, а? Мужчины не заслуживают, чтоб из-за них так мучились.

Еще несколько дней назад я готова была согласиться… Сейчас…

— Неужели любовь всех делает глупыми, няня? — спросила я, глядя на себя в зеркало.

Смотрела на отражение — и не узнавала. Куда девалось вдруг привычное спокойствие, которое так редко меня покидало? Почему я сама себе казалась потерянной?

— Сильная — да. Если кровь горит, то уж бесполезно к разуму взывать. Все одно не откликнется.

А кровь горела…

— Побольше нужно пудры наложить, душа моя, — вздохнула няня, закончив с волосами. — Ты словно еще черней за эту ночь стала. Вот уж цыганка, так цыганка.

В гостиной действительно обнаружились оба Де Ла Серта в компании моих брата и сестры. Матушка пока задерживалась.

При моем поведении иберийцы, как и требовали приличия, поднялись на ноги.

Я отметила, что Мануэль и правда выглядит прекрасно, ни следа того недомогания, которое он перенес всего лишь день назад. Впору было гордиться собственным искусством.

— Леди Ева, рады вас видеть, — поприветствовал за двоих разом меня Теодоро. — Надеюсь, вы не слишком сильно переживали за моего брата?

Вопрос показался мне крайне двусмысленным. В подобных случаях я предпочитала не замечать подтекста.

— Разумеется, сэр, я сильно волновалась за здоровье вашего брата. Но теперь, как я вижу, он в полном порядке.

Сказана фраза была с такой чопорной интонацией, что у меня самой от нее заболели зубы. Эмма и Эдвард, конечно же, поняли, как сильно я переигрываю… Но только они.

— Дорогая Ева, джентльмены говорят, что сеньора Мануэля спасла настоящая цыганская гадалка! — с едва заметной долей лукавства произнесла сестра.

Разумеется, она поняла, кем же была так удачно подвернувшаяся колдунья.

— Именно так, — подтвердил Теодоро Де Ла Серта, снова устраиваясь на диване.

Мануэль последовал примеру брата. Мне же выделили место подле Эдварда.

— Довольно эффектная особа, нужно признать, эта… Чергэн? Никак не могу запомнить имя. Эти цыганские прозвания такие странные. Интересно, что оно значит?

Звезда. Меня в таборе величали звездой.

— Должно быть, — пожал плечами Второй. — Никогда не задавался подобным вопросом, если быть до конца честным. Но так все же расскажите, что же произошло после нашего ухода?

Любопытство моего брата было неподдельным, ведь расспросить меня ему пока так и не удалось.

— Стоило только гостям разойтись, как эта самая Чергэн возникла на пороге нашего дома, — начал свое повествование Теодоро Де Ла Серта.

Все собравшиеся замерли, ожидая продолжения. Даже я. Интересно, что же увидел молодой ибериец. Что произошло, мне и так известно, но вот что же он понял…

— С порога цыганка потребовала, чтоб ее отвели к больному. Матушка была так напугана, что пустила незнакомку, не зная о ней ничего, кроме имени. Да и то назвала сама колдунья. И стоило ведьме войти, как она сама пошла через весь дом напрямик к комнате брата. Клянусь, ни разу не спросила дороги!

Эдвард усмехнулся.

— Я бы посоветовал вам внимательней проверять слуг. Может, кто-то просто проболтался. Шарлатаны любят такие фокусы, чтобы производить впечатление.

Брат любил демонстрировать показательное неверие во всяческие колдовские ухищрения. Это была его любимая шутка.

Мануэль поморщился.

— Я сам был склонен к подобному скепсису, однако теперь мое самочувствие прекрасно, а ведь еще вчера все думали, что придется вызывать священника. А что вы скажете, леди Ева? Вы ведь разгадываете сны.

Как и следует девице строго воспитания, я потупилась и заявила:

— Не думаю, что было благоразумно впускать цыганку в дом. Надеюсь, ничего не пропало после ее визита.

В гостиной повисло нехорошее, напряженное молчание. Кажется, благодарность, которую спасенный испытывал к безродной шувани, перевешивала даже предубеждение против бродячего племени.

Попытался все исправить Теодоро Де Ла Серта.

— Да на этой цыганке было столько золота, что красть ей явно было без надобности! Как рождественская ель, право слово!

— А что же было потом? — вновь увела разговор в сторону исцеления проклятого Эмма.

Я подняла взгляд. Мануэль разглядывал меня так, словно я была его кровным врагом.

И это только из-за того, что я посмела заговорить о возможной корысти цыганской девушки? Моему недоумению не было предела.

— А потом Чергэн вытащила какие-то травы, потребовала жаровню и котел и принялась варить какое-то зелье. Даже не знаю, что она туда положила, но могу заверить, дамы, что ни невинных младенцев, ни кровь, и лягушачьи лапы ведьма не использовала. Я лично следил!

От улыбки удержаться не удалось. А Эдвард с сестрой так и вовсе расхохотались в голос, уж больно уморительную гримасу состроил младший сын маркиза, когда говорил о рецепте колдовского напитка. Я вообще отметила, что он куда более открытый и веселый, чем старший брат.

Почему только мое сердце выбрало Мануэля?

Это, в конце концов, просто жестоко…

— Матушка тоже присутствовала. И она попросила, чтобы ей дали напоить зельем Мануэля. Вот тут и произошло странное: стоило только матери приложить чашку с напитком к губам брата, как тот захрипел. Клянусь, в тот момент я решил, что на одного брата у меня станет меньше.

Я и сама так решила.

— Но тут цыганка взялась сама за дело — и брату стало лучше. Я глазам своим не поверил, клянусь! Потом девушка начала шептать какую-то тарабарщину, мазать Мануэлю лицо. Уж не знаю, что это были за слова, может, она просто в любви признавалась… Но как бы то ни было, а действовало!

Как же хорошо, что няня Шарлотта припудрила меня так сильно. Не так заметен смущенный румянец. Ведь и правда признавалась в любви. Разве что чуть позже. Как можно было не признаться?

Мануэль шутливо толкнул брата локтем.

— Ну, ты ведь у нас красавец, а цыганка молодая и не слепая. Могла и признаться, почему нет? Да и почему тогда платы не взяла? — рассмеялся Теодоро.

Эмма делано округлила глаза.

— Действительно не взяла денег за лечение?

На мою долю выпал лукавый взгляд исподлобья.

— Ни гроша, Создателем клянусь! — подтвердил удивительное бескорыстие шувани Теодоро Де Ла Серта. — Сказала, что такова судьба, и денег поэтому брать нельзя. Ничего не понимаю в обычаях этого племени, но, признаюсь, эта девица меня просто заворожила. Не в каждой леди встретишь такую гордость и достоинство.

— Ах, как же это романтично!

И не каждая леди способна отвести беду.

Мне показалось, что брат мною в тот момент гордился, как и Эмма. Легко сохранять достоинство, сидя в роскошной гостиной. Куда сложней делать это, когда цветные цыганские юбки метут мостовую.

— И это все, что делала колдунья? — спросила младшая с жадным любопытством.

Мы со Вторым редко говорили при ней о нашем тайном мастерстве. Эмма родилась бездарной, и мы старались не ранить ее чувства этим фактом.

— О, леди Эмма, еще она словно бы что-то резала на брате кинжалом! — округлив глаза, поведал Теодоро, как главный очевидец событий.

Второй Де Ла Серта, узнав о такой пикантной подробности, побледнел и возмущенно спросил на иберийском брата:

— Вы что, позволили подойти ко мне цыганке с кинжалом в руке?! А что если бы она меня просто зарезала?!

Мы переглянулись с братом, деля на двоих свое безмолвное веселье. Вся романтика образа разбилась об оружие в руках шувани. Что же, хотя бы старший сын маркиза Альяло отличается исключительным здравомыслием. Муж для Эммы со временем из него получится вполне недурной.

Жаль, не для меня…

— Ну не зарезала же, — легкомысленно откликнулся Теодоро. — И вообще, эта особа производила очень приятное впечатление! Не стоит так переживать, братец.

Мануэль закатил глаза и пробормотал проклятие в адрес безалаберного родственника.

— В любом случае, следует найти девушку и хотя бы спасибо ей сказать, — решил проявить в очередной раз благородство старший Де Ла Серта. — Я никогда не верил в подобную чертовщину… Но она все-таки спасла меня. И должна получить награду.

Долго же ему придется искать Чергэн по табору. Мне даже любопытно стало, что же ему наболтают цыгане, чтобы объяснить постоянное отсутствие одной из своих шувани.

— Ну… Подарок, может, и примет… — пожала плечами Эмма, изо всех сил стараясь не смотреть в мою сторону. — Цыгане странные. Никогда не знаешь, что творится у них в голове на самом деле.

Что творилось у меня в голове? О, все просто. Я пыталась понять, почему про эпизод с зеркалом, пожалуй, самый важный во всей истории, Теодоро Де Ла Серта не произнес ни единого слова. Сам ли так решил или выполнял всего лишь указание своей матери?

В любом случае, там, похоже, все куда сложней, чем мне показалось на первый взгляд. Ведь и я сама сказала Марисоль Де Ла Серта странные вещи, о которых ничего не знала…

Чутье подсказывало, что в прошлом славного иберийского семейства притаилась какая-то тайна, и, скорее всего, именно из-за нее жизнь старшего сына семьи находится под угрозой.

Ах, почему же в те редкие минуты, когда на меня снисходил дал прорицания, мне давали лишь урывки сокрытой истины?

— Вы так молчаливы и грустны сегодня, леди Ева, — соизволил обратить взор черных глаз на меня Мануэль Де Ла Серта.

Я даже вздрогнула от неожиданности, когда он заговорил со мною.

Молчалива и грустна? А я думала, что просто медленно засыпаю. Слишком много сил у меня ушло этой ночью. Чрезмерно много. И теперь тело мстило. К тому же, напряжение и страх за благополучие любимого отступили, оставив после себя опустошение.

Мне требовался отдых. И как можно больше.

— Вовсе нет, сударь, просто дурно спала. Я всегда в добром расположении духа, — любезно отозвалась я, даже изобразив вялое подобие улыбки.

Ужасно хотелось зевнуть. Но леди не зевают, тем более, при гостях. Как и не делают еще тысячи иных вещей.

Де Ла Серта пробормотал «холодная рыба» и продолжил легкомысленный флирт с Эммой. Смотреть на это было попросту мучительно.

— Тебя отвести наверх, Первая? — заметил мою усталость и мои муки Эдвард, ласково прикасаясь к руке.

Я благодарно кивнула и прошептала.

— Да. Больше уже не выдержу… Не хочу…

Не хочу видеть, слышать, знать… Пусть делают, что пожелают. Мне нужно просто немного поспать.

— Прошу простить нас, господа, — окликнул братьев Де Ла Серта мой Второй. — Еве придется нас покинуть.

Судя по взглядам, грустить без меня никто не собирался. Пусть и попрощались мы с показной сердечностью.

Брат довел меня до дверей спальни, а после того вернулся в гостиную, чтобы продолжать присматривать за младшей. Сыновья посла, разумеется, джентльмены… Но красота сестры так совершенна, что лучше не надеяться на чужое благородство.

Да и мне безумно не хотелось, чтоб между Эммой и Мануэлем произошло хоть что-то. Пусть подобный исход и был неизбежен.

Сны мне снились беспокойные, странные, я видела то самое зеркало, видела, как оно, разбитое мною, собиралось из кусочков. И слышала голос… Тот самый голос, что так напугал Марисоль Де Ла Серта. Голос раз за разом твердил «Никому не разрубить этот узел».

А я чувствовала, как на моей шее затягивается то самое жемчужное ожерелье.

Сон и явь переплелись, смешались… Я уже не могла отличить одно от другого.

Создатель, неужто я не просто спасла Де Ла Серту, а еще и забрала себе его смерть?

Холодные, как лед, жемчужины прикасались к коже… И это было самое омерзительное ощущение из тех, что мне доводилось чувствовать в своей жизни…

Вряд ли я когда-то снова буду надевать жемчуг.

— Ты не разрубишь этого узла, цыганка. Я получу того, кто мне обещан, — произнес голос. И ожерелье лопнуло.

Я проснулась в темноте, не решаясь лишний раз вдохнуть, шелохнуться.

Какое счастье, что с самого детства я завешиваю на ночь зеркала…

Он знает обо мне, тот, кто проклял Мануэля Де Ла Серта. Знает, и готов схватиться с противницей за того, кого считает своею добычей. Радовало только лишь, что этот колдун, похоже, не подозревает, будто пошедшая против его воли цыганка не совсем цыганка.

На следующее утро меня навестил и отец, который до этого милостиво позволил мне отдохнуть. Я и так ждала его. Вряд ли лорд Дарроу мог пожелать удовольствоваться теми обрывками информации, которыми обладал Эдвард.

— Ева, ты выглядишь измученной, — отметил отец, сразу как только вошел. — Ты не должна делать подобного для чужого человека.

Подозреваю, что он еще мягко выразился.

Папа сел подле меня на кровати и ласково погладил меня по голове.

Всхлип я удержала в последний момент. Он уже готов был вырваться из горла. Рядом с отцом я всегда чувствовала себя вновь слабым ребенком.

— Он мне не чужой, папа…

Отец вздохнул.

— Бедный ты мой ребенок…

Сколько бы лет мне ни исполнилось, я все равно останусь для родителей любимой маленькой девочкой и никак иначе.

— Я все надеялся, что ты сказала правду о том, что не испытываешь чувство к Мануэлю Де Ла Серта… Пусть твоя мать и сразу заявила, что ты влюблена в него. Пора бы уже привыкнуть, что Кэтрин редко ошибается, когда дело касается детей.

Маме все известно… А я наивно считала, будто только Эдвард узнал о моей склонности к сыну иберийского посла. Матушка лет с пятнадцати не вмешивалась в нашу Эдвардом жизнь, отдав все на усмотрение отца. Ее внимание и требовательная, местами даже суровая, забота целиком доставалась Эмме. Не потому что нас не любили, сердце леди Кэтрин Дарроу было достаточно большим, чтобы в нем хватило время всем детям.

Просто нас с братом сочли достаточно взрослыми, чтоб работать на благо семьи под началом отца.

Однако, как оказалось, матушка не упускала из внимания никого и ничего.

— Ева, надеюсь… ты не пыталась его приворожить? — осторожно поинтересовался батюшка.

Думаю, выражение лица у меня лица у меня было очень уж возмущенным, потому что папа быстро добавил:

— Не обижайся, моя милая, порой женщинам отказывает всяческое благоразумие, когда речь заходит об их сердце…

Да… Как когда-то оно отказало Эбигэйл Грей, в девичестве Оуэн, племяннице отца. Эту историю до конца мне никто не рассказывал. Вероятно, чтобы уберечь репутацию миссис Грей и то уважение, которое я к ней испытывала… Но и того, что удалось выведать у старших, оказалось достаточно, чтобы у меня не имелось сомнений поводу того, кто поколебал веру отца в рассудительность молодых девушек.

— Я никогда бы не обиделась на тебя, папа. И также я бы никогда не поступила так дурно с человеком… человеком, которого люблю.

Ну вот, слово и сказано. Теперь моя семья, вся, за исключением разве что Эммы, уведомлена о том, что я безнадежно влюблена.

Надеюсь, это не слишком отразится на отношении родных. Менее всего я хотела, чтоб меня жалели.

— Эмма… — начал было отец.

Закономерно. Моя дорогая сестра, которая также без ума от молодого человека.

— Получит Мануэля Де Ла Серта, если того пожелает, — спокойно произнесла я.

Кто я такая, чтоб вставать на пути чужой взаимной любви? К тому же, это моя родная сестра. Разве есть у меня хоть что-то, чего бы я не отдала ей?

— Но ведь не о моем сердце ты пришел поговорить, папа?

В любовных делах отец мало что смыслил, и если бы действительно целью его визита был разговор о моих чувствах, он бы пришел вместе с мамой. Или вовсе отправил ее в мою комнату одну.

— Что же случилось в доме посла? — ожидаемо спросил мой родитель.

Вот теперь я его узнавала. Сперва — дело.

— Теодоро Де Ла Серта ведь поведал далеко не обо всем?

Я кивнула, подтверждая правоту отца.

— Тот, кто проклял Мануэля, пытался вмешаться, когда я снимала проклятие. Хотел войти в комнату через зеркало.

От этого воспоминания до сих пор становилось не по себе. У него бы хватило сил, чтоб раздавить меня. Наверняка.

Взгляд отца стал очень напряженным. Лучше него никто не понимал, что именно означает подобная способность. Сама я пока так и не смогла освоить этот прием. И возможно, мне никогда не будет подвластны путешествия через зеркала.

— И что же сделала моя мудрая дочь? — осведомился отец с полуулыбкой.

Похоже, он подозревал, что мой способ был… достаточно необычным.

— И что же сделала моя мудрая дочь?

— Разбила зеркало, — просто ответила я. — Очень действенно, как оказалось.

Папа расхохотался и снова погладил меня по голове.

— Узнаю повадки твоей матери. Она также не чуралась простых и действенных способов решения проблем.

Иногда мне безумно хотелось, чтобы отец рассказал о том, что же происходило до свадьбы моих родителей… Какой же была моя мать в молодости, в моем возрасте.

— Но это еще не все, дочь? Было ведь что-то еще. Я по твоим глазам вижу.

От папы никогда не удавалось ничего утаить, даже если на то было желание.

— Мне показалось… Показалось, будто маркиза знает о происходящем куда больше, чем показывает… Она испугалась сильней меня, когда началась чертовщина с зеркалом. Словно знала, чего бояться.

Госпожа Де Ла Серта совершенно точно вела себя странно. Но если я не ошибаюсь, и ей действительно известно что-то, почему она ничего никому не рассказала, когда опасность для жизни сына стала уже очевидной?

— Как бы то ни было, — вздохнул отец, — молодого Де Ла Серта прокляли в моем доме. И поэтому это стало моим делом. Да и обе мои дочери по нелепому стечению обстоятельств влюблены в несчастного… Ну, заодно следует уберечь отношения с Иберией от неминуемой катастрофы, если все же наследник маркиза Альяло умрет на территории нашего государства по чужой злой воле.

Как легко для лорда Николаса Дарроу оказалось вписать происходящее в свою систему мира. Порой я даже завидовала этому его свойству. То, что для меня стало трагедией, ежесекундным страданием, для папы обернулось рутиной.

Ни капли патетики. Только практичность и здравый смысл.

— Ты умница, Ева, что явилась в дом Де Ла Серта под личиной цыганки. Так они никогда не доберутся до правды. А ты получишь свободу маневра и в качестве Чергэн, и в качестве благородной леди. Хорошо, что свои похождения ты настолько тщательно скрываешь.

А если бы не скрывала, то пришлось бы от них попросту отказаться. Навсегда. Или же отказаться от жизни леди Евы.

Батюшка меж тем продолжал:

— Меня изрядно смущает, что Теодоро не обмолвился ни едином словом о происшествии с зеркалом. Этот молодой человек болтлив сверх всякой меры и не стал бы что-то утаивать…

Я была полностью согласна с этими словами.

Теодоро Де Ла Серта, казалось, попросту не мог закрыть рот даже на пару минут. К тому же ему явно было присуще самолюбование, и звуками своего голоса младший сын посла наслаждался.

— Госпожа маркиза, вероятно, просветила сына, о чем следует помалкивать. А Мануэль и вовсе знает обо всем только со слов матери и брата… — задумчиво произнес отец.

Я кивнула, соглашаясь с подобным предположением. Теодоро… Он вовсе не производил человека, способного вести тонкую игру. Скорее уж он был просто придворным фатом.

Мануэль казался куда более серьезным… и глубоким. В нем я с первого взгляда почувствовала характер и волю.

— Значит, нам следует как можно больше внимания уделить не только сыну, но и матери… Жаль, допросить ее с пристрастием не получится… Этот дипломатический иммунитет подчас такая утомительная вещь.

Папа управлял тайной канцелярией его величества, и в силу своей должности привык действовать жестко, временами даже жестоко. Увы, подобное не было дозволено в отношении семейства иностранного дипломата. А сама мысль о том, чтобы расшаркиваться перед кем-то, приводила отца в уныние.

— Очаруй эту даму, Ева, — требовательно посмотрел мне в глаза отец. — Войди к ней в доверие. Стань наперсницей и советчицей… Словом, покажи, что ты истинная дочь своей матери. Я хочу, чтобы ты знала о Марисоль Де Ла Серта все, что только можно узнать.

Сложная задача… Очень сложная, учитывая, что речь идет об иностранке, чьи обыкновения и привычки разнятся с теми, что приняты у меня на родине. К тому же госпожа маркиза годится мне в матери, и это тоже изрядно сокращает количество точек соприкосновения…

— Быть может, лучше попросить о чем-то подобном матушку? — предложила я, сомневаясь в собственных силах. — Тем более, что они уже приятельствуют…

Папа мрачно нахмурился.

— Я не желаю так рисковать матерью. Не забывай, что они с Эммой самые беззащитные члены нашей семьи. Я и вы с Эдвардом наделены даром, владеем оружием… Мы способны дать отпор. Твоя мать и младшая сестра же могут лишь надеяться на чью-то помощь, если попадут в беду. Да и моя дорогая супруга… Словом, ты знаешь свою маму, за ней закрепилась репутация умной, в некотором смысле, даже слишком умной женщины.

Озвученные аргументы показались мне достаточно убедительными, чтобы согласиться.

Я, и правда, куда лучше могу позаботиться о собственной безопасности. Впрочем, все равно задача передо мною встала не из легких. Если я попытаюсь сойтись ближе с маркизой, то наверняка вновь пойдут слухи о том, что я мечтаю носить фамилию Де Ла Серта. И пусть даже слухи эти будут совершенно правдивы… все равно хотелось избежать их.

На следующий день я не нашла ничего лучшего, как сбежать от своих раздумий и переживаний в табор. Все можно было отложить. В том числе и мой визит к Марисоль Де Ла Серта.

Среди цыган я чувствовала успокоение, свободу, там сердце даже ныло на порядок меньше.

Тетя Шанта первым делом выспросила у меня, как все прошло. После того, как я закончила свою историю, моя воспитательница, кажется, осталась довольна тем, как справилась ее ученица. Однако ни советовать что-то, ни объяснять старая шувани не стала. А я в свою очередь не решилась расспрашивать.

Если тетя Шанта решила ничего не говорить, значит, именно так и нужно.

К вечеру же пришло время песен, танцев, и кузен Данко едва ли не силой выволок меня из кибитки своей матери к костру, приговаривая:

— Не упрямься, сестрица Чергэн, порадуй всех! Спой!

Я лишь обреченно вздохнула и смирилась, что петь мне придется. Дома мама иногда называла меня соловьем и с гордостью повторяла, что способности к музыке мне передались от нее. Мне было совестно спорить… Но матушка просто не слышала, как я пою по-настоящему, среди ромал. Голос я получила все же от бабушки Лачи.

Ради меня Данко сам взялся за гитару и ласково, будто касаясь лица любимой, провел по струнам. Тут ему не было равных.

Вслушиваясь в мелодию, я поняла, что мне предстоит исполнить одну из тех цыганских песен о любви, которыми так славны цыгане: пронзительную, до дрожи грустную, в которой голос раскрывается так же хорошо, как душа певца.

Песня о несчастной любви… Самый подходящий для меня выбор… Пела не я, пело мое несчастное, разбитое на осколки сердце. И вся боль, которую я скрывала в себе, звучала в каждой ноте…

Когда же я смолкла, откуда-то из-за круга свет раздались аплодисменты.

Цыгане не любили так выражать свое одобрение… Гаджо. Они часто забредали в табор в поисках лихого разнузданного веселья. Но почему-то на этот раз стало тревожно на душе.

Я начала взглядом искать тех чужаков, которым так понравился мой голос.

Увидев же пришлых, растерялась немного. Де Ла Серта. Оба. Они стояли чуть поодаль, в стороне от костра и разглядывали меня, не отрываясь, словно какую-то диковинку. Должно быть, именно диковинкой я и была для них, чудным зверьком.

— К тебе гости, сестрица Чергэн, — весело сказал Данко, не замечая той оторопи, что я испытывала.

Во мне поднялось глухое раздражение. Даже тут нет мне покоя…

Как же не хотелось потерять то подобие равновесия в душе, что я обрела вдалеке от дома.

Иберийцы поприветствовали меня очень вежливо и даже сердечно. А в обращении Теодоро и вовсе иногда мелькала некая благоговейная боязнь. Он видел меня в деле. Он увидел мое колдовство собственным глазами. Для Мануэля же до сих пор слово «шувани» было просто бессмыслицей на чужом языке.

Когда с расшаркиваниями было покончено, старший из братьев прямо спросил меня:

— Что вы все-таки хотите получить за помощь?

Взгляд его, внимательный, цепкий, никак не желал оставлять меня в покое, словно бы Де Ла Серта пытался заглянуть мне прямо в душу.

Ох уже эти вопросы…

Я рассмеялась глубоким гортанным смехом, обнажив зубы, словно скалясь. То, чего я никогда бы не позволила себе в приличном обществе.

— Все бы вам считать и подсчитывать… Ничего от тебя мне не нужно. Сказала ведь уже, просто судьба такая. Поэтому и платить не нужно. Иди с миром, молодой господин, и не думай о глупостях.

Находиться подле него было для меня самой ужасной пыткой, какую только можно измыслить… И я хотела уйти. Или чтоб он ушел. Только б не видеть его, не слышать его голоса…

Мануэль Де Ла Серта нахмурился. Вероятно, подозревал, что какой-то подвох кроется в таком бескорыстии простой цыганки.

— Все твои соплеменники берут плату за услуги, которые оказывают.

До чего же упрям…

— А я вот с тебя платы брать не желаю, — гордо вскинула подбородок я. — Шел бы ты уже отсюда, гаджо.

После этих моих слов молодой человек медленно, словно бы нехотя, вытащил из кармана медальон на цепочке. Мой наметанный глаз сразу определил, что вещица сделана из серебра, причем работа, несомненно, тонкая, а само украшение старинное.

— Это что? — заподозрила неладное я.

Медальон показался слишком уж ценным, чтобы им разбрасываться так легко. Да и Теодоро уставился на брата так, словно тот только что осквернил их родовой герб. Похоже, в своем желании отплатить цыганской ведьме за спасение Мануэль Де Ла Серта перешел границы разумного.

Ну не может же он в самом деле…

— Подарок, — ледяным тоном ответил старший Де Ла Серта. — Или и подарков ты тоже не берешь?

Проклятие. Может. Еще как может.

Как у него хватило ума отдать нечто подобное в чужие руки? Тем более, в руки такой особы, как Чергэн… Даже если и спасла я его жизнь…

— Не дороговат ли подарок? — недоверчиво протянула я, пытаясь придумать, как отказаться на этот раз.

Теодоро, похоже, полностью разделял мое мнение и уже собирался вразумить старшего брата.

— Не дороже моей жизни, — бросил сквозь зубы Мануэль Де Ла Серта и вложил в мою руку медальон, а после для надежности сжав мои пальцы.

Холодное серебро будто обожгло мне руку…

Насколько же странной стала моя жизнь с появлением Мануэля Де Ла Серта…

— Это подарок моей матери, цыганка, он был со мною всю жизнь. Достаточно ценно, чтоб больше ничего не требовала с меня за спасение жизни?

Да уж… Не такие слова надеялась я услышать от любимого мною… Вовсе не такие… Разве нельзя было просто искренне поблагодарить? Зачем откупаться? Зачем просто так унижать того, кто помог?

— Хорошая побрякушка, — поморщилась я, пытаясь вырваться свою руку. — Но если я сказала, что мне не нужно ничего, значит, мне не нужно ничего. Уходи отсюда, гаджо. Таким, как ты, не место в таборе.

Ладонь продолжало покалывать. Колдовство. На подарке Марисоль Де Ла Серта ее сыну было заклятие. И, кажется, защитное… Но семья… Ведь семья Де Ла Серта никак не связана с тайными искусствами. Или просто так хорошо обманывают? Но знай Манэуль, что ценность медальона не только в благородном металле и искусной работе, разве отдал бы он подобную вещь в руки цыганской колдунье?

— Что, даже подарками брезгуешь? Я не оставлю тебя в покое, пока ты не возьмешь хоть что-то!

В его голосе звучало едва ли не отчаяние. Похоже, он просто… боялся оставаться у меня в долгу. И пытался хоть каким-то образом отвязаться от меня.

— Это не возьму, — твердо заявила я и в свою очередь схватила его за руку. На правой руке Де Ла Серта носил три кольца, и я вслепую сняла одно, чувствуя, что металл был просто металлом и никаких чар на кольцо не наложили.

— Забираю в подарок. Теперь квиты, — произнесла я с недовольством. — А медальон носи. Материнскими подарками не разбрасываются.

В особенности теми, которые явно сделаны с умыслами.

— А теперь иди уже отсюда поскорей. Иди. Мне тебя видеть — худшая из зол!

Каждая секунда подле любимого была как игла под ноготь.

— Если так, почему спасла? — спросил он озадаченно.

Ибериец стоял слишком близко. Слишком. И взгляд его был слишком уж пристальным. В тот момент казалось, не я ведьма, а он колдун. Приворожил меня…

— Судьба, — махнула я рукой, развернулась и просто сбежала прочь.

Когда Мануэль Де Ла Серта лежал без сознания, ладить с ним было куда проще… Цыганка вызывала в нем едва ли не брезгливость, благородную леди он откровенно презирал…

Тетя Шанта была права. Полностью права.

В ту ночь я поняла, что же это такое… Разбитое сердце.