ЛЕОНИДЫ

Глава 6. Творец

Его руки знали своё дело. Опыт. Много-много лет. Иногда ему казалось, что он оперирует столько, сколько существует этот мир. А может, так оно и было. Странная работа. Причинять боль, чтобы делать счастливыми. Творить их судьбы, чтобы научить добывать любовь из кристалликов боли.

Сам он сострадал и любил их всех. Он был готов забрать всю эту боль себе. Но не мог, ради их же блага. Как не мог сам для себя ответить на вопрос – зачем? Зачем они добровольно ложатся под его нож, когда могли бы просто оставаться собой. Какие райские кущи и изумрудные луга должны видеться им там, за пределами этой стерильной операционной, чтобы вот так, настойчиво и упрямо, идти к ним через его скальпель?

Всё, чем он мог облегчить их страдания, так это быть по-хирургически точным и экономным. Ни одного лишнего движения. Ни одной ненужной капли боли. И всё-таки совсем избавить их от страданий было не в его силах.

Вначале она не почувствовала почти ничего. Наркоз защищал её. Ощутила лишь легкий нажим невидимой руки, обозначивший место вскрытой плоти. Впрочем, как и он, опьяненный любовным дурманом, не чувствовал и не обращал внимания на мелкие царапины от шипов невообразимо прекрасных роз, цветущих в его душе.

Когда, наконец, она сдала выпускные экзамены и получила диплом, то ушли вполне понятные, объяснимые, причины, слишком часто в первый месяц их знакомства отнимавшие её у него. Причины ушли, но она почему-то всё равно продолжала ускользать. По каким-то делам. По семейным обязанностям перед мамой и папой. По необходимости куда-то подвозить каких-то родственников или развлекать по вечерам их малолетних отпрысков. Её телефон звонил слишком часто, и она слишком часто покидала его после этих звонков. Ускользала…

Как весенний утренний ветерок. Как горизонт. Вот он – горизонт, виден. Вот понятно же, куда надо идти, чтобы приблизиться к нему. Вот ты идёшь… А он всё также видим и далёк.

И в этом чувствовалась какая-то её осторожность по отношению к нему. Или отстранённость. Или… И смутная тревога легкой, почти прозрачной тенью накрыла солнечную долину в его душе.

– Ещё разрез. Фиксируйте. Зажим!

Он попытался напрямую спросить у неё про то, есть ли причины для его беспокойства. Она не стала искать отговорки и честно призналась, что слишком неожиданной для неё оказалась его правда про ещё недавнюю семью. И добавила, что знает, что мужчина всё равно вернётся к своей жене и детям. И что это очень больно. А он подумал, что либо она раньше уже обожглась на таких отношениях, либо в свои неполные двадцать два года она вряд ли может знать, что бывает и совсем по-другому.

А ещё она рассказала, что до встречи ним у неё был один человек. Старше её. Примерно его возраста. Этот человек стал для неё первой любовью, а взамен причинил ей много боли и обид. И даже когда они расстались, он продолжал напоминать ей о своем существовании. Она не хотела вспоминать и говорить о нём. Лишь добавила, что теперь она, наконец, вздохнула без него спокойно. А ещё сказала, что очень рада, что тогда, в майском кафе, в её жизни появился ты.

Она едва заметно вздрогнула всем телом, укрытым сверкающей белой простыней и окутанным разноцветными проводами и датчиками. Сознание ещё было под властью обезболивающего тумана, но тело уже начинало что-то ощущать, бессознательно реагируя на тревожные сигналы.

Он упивался этими отношениями. Цедил и смаковал их маленькими глоточками, вспоминая и узнавая заново давно забытое ощущение тепла, даримого любимой женщиной. Льды, намороженные в его душе за несколько предыдущих лет мучительного расставания, готовы были вот-вот растечься весёлыми весенними ручейками по изумрудным лугам простого человеческого счастья.

Растягивая удовольствие, в которое тогда превращались не только встречи с ней, но даже ожидание этих встреч, он часто приезжал в уговоренное место задолго до неё. Ему нравилось провести эти минуты, а иногда и часы, качаясь на волнах своего предвкушения. Как и в тот раз, когда он, заказав чашку капучино, сидел в кафешке, в двух шагах от назначенного места свидания, чтобы следующую чашку кофе выпить уже вместе с ней. Она только что написала, что немного опоздает, подарив ему тем самым ещё минут двадцать купания в мечтах.

Улыбка не сходила с его лица. А взгляд был устремлён куда-то в никуда, в пространство за стенами и временем. Ему было абсолютно неважно, куда смотрели его глаза, так как видел он лишь разноцветные сияющие облака, плывущие в его душе над изумрудными лугами нежной травы, по которым он шёл в сторону восходящего солнца.

И всё-таки глаза увидели… Забавно, подумал он. Эти туфельки… Почти как у неё… И молодёжные светло-голубые джинсы, по-модному, как бы случайно, порванные на коленках. Тоже, как у неё. И…

Это была она. За столиком с каким-то парнем. Спиной к нему. Чуть дальше, чем на расстоянии вытянутой руки. Он не смог ни вспомнить, ни понять, как они одновременно оказались в этом кафе. То ли он, поглощённый своими мыслями, не заметил, когда они вошли. То ли сам, не видя никого вокруг, прошёл в шаге от их столика. Сколько времени они с ней находились вот так – на краю обрыва только-только начавшихся отношений – он тоже не знал.

Видела ли она его? Знает ли, что он сейчас смотрит на них? Подойти поздороваться и обречь себя и её на неловкую сцену «что бы это значило»? Нет. Не так. Через каких-то двадцать минут она должна будет ему позвонить и сказать, что уже приехала на свидание. И он решил, что дождется этого звонка и вот тогда позволит себе задать свой вопрос. Встал и ушёл, оставив на столике едва тронутую чашку кофе и надеясь, что ничем не выдал себя.

Если бы только он заранее знал, какие это будут жуткие, бесконечные двадцать минут его жизни и сколько сил потребуется, чтобы, встретив её, просто не сказать, что всё закончено… Он бы, наверное, предпочёл подойти к ней сразу, в этом кафе. Но он не знал.

Она вскрикнула от острой и неожиданной боли, молнией распоровшей бирюзовое небо над изумрудными лугами. В резком неоновом свете, пронзившем всё пространство вокруг неё, нежная зелёная луговая трава неожиданно стала фиолетово-чёрной, а тени, отброшенные гибкими стеблями, ощетинили землю тысячами игл.