Глава 4 ЗВЕРИНАЯ ЛИЧИНА

Ильмарк провозился в кладовой недолго, но я к его возвращению уже вся была как на иголках. То и дело бросала украдкой взгляд то на по-прежнему невозмутимого Антара, то на дверь. Получится? Или нет?.. Должно, должно получиться!!!

Ильмарк вернулся сияющий, словно медный таз, и тут же подошёл ко мне.

— Ну так как, пройдёмся?.. — Я молча кивнула, встала. «Карающий», приобняв меня, направился к двери, а я прямо-таки затылком чувствовала взгляд Антара. Ему стоит сказать всего одно слово, и всё пойдёт насмарку… Всего одно…

— Эй, Ильмарк! Там на улице сыро! А по кустам ежи прячутся — колю-ю-чие! — выдал всё тот же плечистый кареглазый амэнец, очевидно, бывший в этом отряде записным шутником. Остальные «Карающие», услышав напутствие, громко зафыркали, и кареглазый, вдохновлённый такой поддержкой, продолжил: — Если тебя так на сладкое потянуло, то тут рядом пасека. Расскажешь местным пчёлкам, какие они красивые, а они тебе за это мёда… По самое не могу!

Фырканье ратников немедля переросло в надрывное хрюканье, а Ильмарк, раздражённо бросив: «Да ну вас…» — подтолкнул меня к двери. На выходе я обернулась. Антар был единственным, кто не смеялся, но, уловив мой взгляд, Чующий слабо усмехнулся и на миг прикрыл глаза: ничего, мол, не знаю, ничего не вижу… Я вздохнула и, развернувшись, шагнула за порог. Я не ошиблась, эмпат дал мне одну-единственную возможность, теперь главное — с умом ею распорядиться…

Как только мы оказались во дворе, рука поддерживающего меня Ильмарка немедля скользнула чуть ниже моей талии, а сам он жарко задышал мне на ухо:

— Вот мы и одни, красавица…

— Подожди немного… — Я кивнула в сторону баньки, за что немедля была награждена смачным поцелуем в щёку. Ильмарку явно не терпелось. Мне, впрочем, тоже — правда, хотела я совсем иного, но ничего, теперь осталось потерпеть совсем чуть-чуть…

Вот только за те несколько десятков шагов, которые отделяли нас от баньки, «Карающий» успел облапать меня полностью и поцеловать раза четыре. От таких притязаний меня уже начинало трясти: ещё чуть-чуть, и я, наплевав на осторожность, попыталась бы удрать от него прямо как есть — связанной! Но разум, к счастью, взял верх, так что, оказавшись в парилке, я даже нашла в себе силы слабо улыбнуться и протянула Ильмарку руки.

— Развяжи, пожалуйста… Затекли совсем — я уже и пальцев не чувствую.

— Конечно, милая… — Ильмарк быстро расправился с узлами и, поднеся мои ладони к своим губам, начал осторожно и обстоятельно целовать мне пальцы. Потом лукаво взглянул на меня.

— Так лучше?

— Да… — На душе стало неожиданно мерзко, ибо в этот момент я отчётливо поняла, что любвеобильный олух моложе меня по крайней мере на пару лет… Совсем мальчишка. Правда, это вовсе не отменяло уже измаравшую его руки кровь. Впрочем, убивать его я не собиралась… Задавив так не вовремя проснувшуюся совесть, я осторожно высвободила руки и принялась расплетать разлохматившуюся за день косу.

— Ты принёс то, что я просила?

— Конечно… — Продолжая улыбаться, Ильмарк вытащил из-за пазухи крошечный кувшинчик. Подмигнул.

— Я про такое питье даже не слышал. Вы тут Праздник Трав совсем по-диковинному отмечаете…

— И что с того… — Я принялась расчёсывать волосы пальцами. — Заветы Предков древнее установлений служителей, а действуют вернее… У нас ещё, к примеру, принято, чтоб земля лучше родила, в полнолуние на свежевскопанной меже друг другу отдаваться…

Об этом стародавнем, пришедшем из тёмных веков обычае — тогда, при необычайно коротком лете и длинной зиме, каждое зёрнышко было на счету, так что люди ради урожая и не на такое шли! — я только слышала, но Ильмарк купился на мои слова со всеми потрохами.

— Вот я и говорю: совсем вы тут дикие… Но мне так даже больше нравится — всегда хотел с такой, как ты… — Одарив меня очередной ослепительной улыбкой, Ильмарк скинул куртку и, откупорив кувшинчик, начал пить прямо из горлышка…

Я же только и смогла, что тихо охнуть… Вот же ж… Малохольный… И как он только дожил до своих лет, с такими-то замашками?! Я ведь уже раздумывала над тем, как тайком выплюнуть зелье, если «Карающий» потребует, чтоб я вначале сама испробовала содержимое кувшина — вполне разумное, кстати, было бы опасение с его стороны, но Ильмарк, наплевав на осторожность, одним махом выпил чуть ли не половину…

И это одновременно было и хорошо, и плохо. Хорошо — потому что мне не придётся пробовать собственное ядрёное снотворное, а плохо… В малых дозах зелье вызывало спокойный и крепкий сон, но в больших — одурманивало, точно залпом выпитый васкан, так что через пару минут мне придётся успокаивать окосевшего, словно заяц по весне, амэнца…

Словно бы в подтверждение моих мыслей, кувшинчик с остатками зелья выскользнул из пальцев Ильмарка и, коснувшись пола, разлетелся на черепки. Я немного отступила в сторону, ища рукою позади себя что-нибудь поувесистей, а «Карающий» скорбно взглянул на глиняные черепки.

— Жаль… Его ведь на двоих пить надо было?

Моя рука к этому времени уже нащупала небольшую, сколоченную из дубовых плашечек бадейку, и я, хищно уставившись на амэнца, недобро усмехнулась.

— Ничего, я как-нибудь обойдусь. Главное — чтоб в тебе жара прибавилось… — Между тем стало ясно, что зелье уже начало действовать. Кровь прилила к щекам Ильмарка, а сам он, чуть покачнувшись, обиженно хлопнул глазами.

— О чём ты, лесовичка?! Да я никогда на бессилие не жаловался!.. Иди сюда, обниму… — Ещё раз покачнувшись, амэнец широко развёл руки в стороны, но я и не подумала сдвинуться с места.

— Нет, Ильмарк, ты ещё не готов…

— То есть? — Сознание амэнца уже плыло, но он всё ещё упорно стремился продолжить начатое… — Иди ко мне, красавица. Не дразнись… Я сейчас…

Одурманенный Ильмарк принялся неуклюже возиться с завязками штанов и опустил глаза, а я, подгадав момент, шагнула вперёд и со всего маху залепила ему бадейкой по голове.

— Ох… — Ильмарк рухнул, точно подрубленное топором дерево, там же, где и стоял, а я, всё ещё сжимая в руках своё немудрёное оружие, склонилась над ним. Похоже, он и вправду был без сознания… Ну а дальше, надеюсь, зелье своё возьмёт… Я откинула с лица волосы и, отставив бадейку на одну из полок, выскользнула из баньки. На всякий случай подпёрла дверь и скользнула в лопуховые заросли у стены. Мой тайник остался нетронутым, так что я, выудив из него припрятанную сумку из крепкой кожи, быстро направилась к огороду и, пробежав его наискосок, скрылась между деревьями…

С деревьев всё ещё капало, размокшая земля была скользкой, а низко склоняющиеся над тропою ветки то и дело цеплялись за волосы, но я не остановилась даже на минуту, чтоб заплести распущенные косы. Только всё быстрее и быстрее шла вперёд, то и дело поправляя на плече сумку. Скарба в ней было не так уж и много: бабкины тетради, дополненные уже моими записями, пара травнических ножей, несколько сильных и редких зелий. Ирко в своё время любил подшучивать над моим «таинственным» снованием между баней и домом, а ведь оказалось, что мое осторожничание было совсем не лишним… Я огладила толстую кожу, пропитанную специальным, защищающим от воды составом. Кроме всего вышеперечисленного в сумке я держала печатку с ястребом, оставленную мне Ставгаром два года тому назад…

Всё-таки чудные иногда бывают у судьбы выверты — кольцо мне оставляли, чтобы я смогла в случае чего попросить помощи и убежища для себя и дочери, но теперь оно может мне пригодиться как пропуск в военный лагерь. Крейговское войско должно узнать о тайно пришедшем отряде, вот только… Что именно я скажу «Лисам» да «Нетопырям»?.. Эта простая мысль заставила меня остановиться и задуматься… А ведь рассказать-то мне, по сути, особо и нечего — ну видела я с десяток амэнских воинов, но про корабли — это уже мои догадки, да и хотя бы приблизительную численность приведённого Олдером отряда я назвать не смогу, а значит… Я вздохнула и повернула к реке: надо посмотреть на всё своими глазами, иначе моё сообщение, чего доброго, примут за вопли перепуганной деревенской бабы и не отнесутся к нему серьёзно… Мало ли что тёмной дуре привиделось?

Теперь я шла чуть медленнее: выбранная мною тропка была очень узкой и почти незаметной даже днём — если бы не зарубки на древесных стволах, в такой темноте с неё легко было бы сбиться… Я провела пальцами по коре — в этот раз зарубка шла крестом, означающим развилку… Я постояла и, помедлив, всё же повернула в чащу. Кто знает, вернусь ли я теперь сюда хоть когда-нибудь… Корабли амэнцев в ближайшее время никуда не денутся, а вот второй возможности попрощаться с Ирко и дочкой у меня уже не будет…

Уже вскоре я пробиралась через густой подлесок — в отличие от матери и прабабки, Ирко с Мали нашли упокоение не на деревенском погосте, а в глухой чаще. Я опасалась, что суеверные страхи сельчан могут привести к тому, что могила моего мужа окажется осквернённой, а потому схоронила его так, чтобы место его упокоения не могли найти даже при большом на то желании. А погост… Лес, в отличие от людей, всегда был добр к моему мужу и принял его мёртвое тело в своё лоно — уже через полмесяца, без всякого вмешательства с моей стороны, могильный холмик порос травой и цветами. Такие же цветы выросли позже и на могиле дочери — разлучить близких я не могла…

После очередного поворота подлесок неожиданно расступился, и я вышла на крошечную полянку. Присела между двух густо заросших травою холмиков и опустила на них руки.

— Прощайте… Я ни за что не оставила бы вас тут одних, но амэнцы…

Почти неуловимый вздох и прикосновение — осторожное, лёгкое… И совершенно чуждое! Я мгновенно вскинулась, напряглась, пытаясь отшвырнуть от себя непрошеного гостя, но на меня точно петлю накинули — казалось, с каждым моим рывком невидимый узел лишь ещё больше стягивается, а образовавшаяся связь становится всё крепче… Больно, правда, пока не было. Поймавший меня колдун явно не торопился, отлично понимая, что на долгое сопротивление меня просто не хватит…

Тем не менее сдаваться я не собиралась, отчаянно пытаясь не только порвать колдовские узы, но и удержать начавший слабеть ментальный щит… Но всё было тщетно: уже вскоре моя защита поползла, точно гнилая ткань, и я, чувствуя, как меня оставляют силы, повалилась на могилу Ирко. Прижалась щекою к влажной траве…

«Бежать бессмысленно…» Прозвучавший прямо в моем сознании хрипловатый, характерный голос кривоплечего знаменовал собою окончательное разрушение защиты. Я до крови закусила губу, стараясь не расплакаться от собственного бессилия, а амэнец спокойно продолжил: «Возвращайся. Я не причиню вреда…»

— Нет… — Я ещё сильнее прижалась к могильному холму, точно прося у него защиты. Кривоплечему амэнцу я не верила — ни единому слову… А он, услышав отказ, лишь усилил давление и так же спокойно и уверенно, как и раньше, заметил: «Возвращайся… Я не хочу тебя ломать…»

Может быть, и так, но именно это он и делает, когда требует моего возвращения, а я не хочу… Не стану!.. Последние искры моей силы влились в покорёженный щит, но это не помогло: стальная, всё подавляющая воля колдуна усилилась ещё больше. Теперь Олдер почти полностью подчинил меня себе — ещё немного, и он выиграет этот поединок, а я безвольной куклой покорно побреду обратно…

«Я приказываю!» — Петля стянулась до предела, в глазах потемнело, и я, уже почти теряя сознание, простонала: «Ирко!» — хоть и понимала, что теперь он бесконечно далёк от меня и вряд ли услышит…

Боль!.. Мгновенная, острая белая вспышка — точно раскалённая спица впилась в затылок!.. А потом распалась на тысячи огненных ручейков и побежала по всему телу!.. Я вспыхнула, словно лучина… А потом моё сознание погасло…

Теперь мне было уже не больно — просто холодно и очень сыро… Сырость от мокрой травы пропитала рубашку и волосы, глубоко впившиеся в мокрую землю пальцы занемели… Но это не важно, потому что охватившей мне горло петли и чужой воли больше нет, а есть сырой, остро пахнущий землёю и травой воздух, влага на щеке и чья-то рука, которая бережно гладит мне волосы… Легко, почти неуловимо, но от этого призрачного присутствия мне хорошо и покойно даже здесь, среди ночного, мокрого сумрака… Я под защитой, а всё остальное неважно…

— Ирко… — Я узнала это прикосновение и, судорожно сглотнув, продолжила, всем своим существом чувствуя, что через несколько мгновений смертная грань снова разделит нас с мужем непреодолимой стеной: — Я не смогла сберечь Мали… Не помогла тебе, а теперь должна уйти… Может быть — навсегда…

Новый, горячий, подкативший к горлу ком пролился брызнувшими из глаз слезами, но присутствие мужа в этот миг стало осязаемым и даже тёплым — его ладонь на моих волосах словно бы обрела плоть, а сам Ирко очень тихо прошептал…

— Нет, это я не сберёг… Но Прародитель принял меня… И Мали… Просто живи…

Шёпот оборвался так же внезапно, как и возник. Ощущение присутствия исчезло. Я медленно поднялась, села, прислушиваясь к хороводу собственных непонятных ощущений… Меня не на шутку трясло, перемазанные землёю пальцы мелко дрожали, но вот слабости я не чувствовала, хотя и истратила на противостояние колдуну все силы… Только голова легко кружилась, точно я выпила немного васкана… Похоже, мое столкновение с колдуном не только ненадолго вызвало из небытия Ирко, но и бесповоротно изменило что-то во мне самой, но суть этих изменений я ещё не могла понять… Впрочем, сейчас это было не столь важно… Я встала, поправила пояс и сумку на плече, кое-как заплела растрепавшиеся пряди волос… Теперь пора уходить — плакать и раздумывать я буду потом, а пока надо скорее добраться до Выселок и проверить свою догадку насчёт кораблей…

Окружающий лес словно бы проникся моими желаниями и устремлениями — я не чувствовала ни сырости, ни усталости, тропы сами ложились под ноги, а зацепившийся за одежду сучок указывал на едва не пропущенный поворот… Все эти изменения я воспринимала как должное, шла вперёд не задумываясь и не сомневаясь — точно стрела, пущенная в цель. Память подсказывала, что такое состояние бывало у меня и прежде: стоило мне полностью погрузиться в вышивание или сосредоточиться на смешении трав для зелий, как откуда-то приходило уверенное, не знающее сомнений знание, и работа делалась словно бы сама собой — легко, почти без всякого вмешательства с моей стороны…

Правда, прежде в таком состоянии я никогда не пребывала слишком долго — достигнув пика, оно резко шло на спад, оставляя после себя ощутимую усталость, но теперь всё было иначе. Время шло, спада не было, лишь где-то в глубине души рождалось знание, что только так теперь и будет… Я не противилась ему и летела, точно на крыльях: даже если амэнскому колдуну поначалу досталось не меньше, чем мне, долго бездействовать он не будет — не та у кривоплечего натура!..

Тропа вывела меня к южной стороне деревеньки — к счастью, амэнцы были здесь чужаками, так что выставленный дозор я благополучно обошла, а первым, что смогла толком рассмотреть, были чёрные, хищные обводы стоящих у берега кораблей. Что бы ни мнили о себе и о своем уме амэнцы, их предназначенные для хождения по рекам суда не сильно отличались от таких же наших или астарских: мелкая посадка, низкие бока, одна мачта да высоко задранные нос с кормой…

Я приблизилась к кораблям насколько это было возможно и затаилась в густом ивняке — теперь я видела и выставленные у кораблей патрули, и опущенные мачты с подобранными парусами… Часть кораблей, насколько я могла судить, была не самой вместительной — в них могло переправляться от восьмидесяти до ста воинов. Зато самих кораблей было не меньше десятка… Я медленно двинулась вперёд, подсчитывая количество судов, — с пятнадцатым кораблем закончились прятавшие меня заросли, и я буквально уткнулась в брусья наскоро устроенного загона для коней… Вот, значит, как… Я, беззвучно шевеля губами, ещё раз всмотрелась в залитые неровным светом звёзд силуэты речных судов. Наскоро посчитала оставшиеся… По всем прикидкам получалось, что амэнцы умудрились протащить вверх по течению Лерии тысячу-полторы воинов и приличный табун лошадей — Владыка Астара, похоже, неплохо нагрел руки на такой сделке!.. Двурушник!..

Поймав себя на гневном фырканье, я тут же горько улыбнулась и покачала головой. Чего ещё можно ждать от Владыки, происходящего из рода, девизом которого всегда была выгода. Даже на гербе у них — гора с льющимся из её недр золотом!.. Ну а по-прежнему здравствующий Лезмет… Впрочем, сейчас речь была даже не о нём, а о самом Крейге и тех, кто продолжал защищать свою землю вне зависимости от того, какой слабодушный подлец восседает на княжеском троне. На Владыках свет клином не сошёлся, как бы они ни кичились своим происхождением!..

Закончив с подсчётами, я медленно прокралась обратно — темнота, конечно, скрадывала почти всё, тем не менее мне казалось, что деревенька не сильно пострадала. Дома стояли так же, как и прежде, запаха гари не чувствовалось, кое-где из окошек лился слабый свет. Тихо пробравшись к одной из изб, я осторожно заглянула в приоткрытое слуховое оконце — светёлка была полна дремлющими на лавках и полу амэнцами. Только двое из воинов бодрствовали: один сидел подле стола и менял ремешки и пряжки на нагруднике, второй, устроившись на корточках, чесал за ухом большую брюхатую кошку, которая лакала из подставленной ей плошки молоко. Внезапная смена хозяев её совсем не волновала…

В остальных избах было то же самое — они были полны видящих десятый сон «Карающих», а во внутренней обстановке не было заметно следов заметной разрухи или пятен крови… Но если я ошиблась в своих первоначальных выводах и «Карающие» не вырезали под корень всех обитателей Выселок, то где в таком случае обретаются селяне? На кораблях?..

Едва я задумалась над этим вопросом, как моё внимание привлекли двое часовых, скучающих у стоящего на околице здоровенного амбара. Обычно в нём сушились сети и хранились зимою лодки, но такое добро амэнцы точно не стали бы охранять. Я осторожно обошла часовых и прокралась к задней стене амбара. Привстав на цыпочки, с трудом дотянулась до крошечного окошка.

— Эй, есть тут кто? — В ответ на мой заданный торопливым шёпотом вопрос за стеной завозились, в окошке мелькнула вихрастая голова, но прежде, чем я успела ещё что-либо сказать, человек, охнув, исчез, и до меня донеслось его глухое и испуганное: «Роско! Там упырица!..»

Ох уж эти сельчане! Ну подумаешь, землёю измазалась… На мое счастье, Роско оказался не таким пугливым. Ему хватило всего нескольких мгновений, чтобы, обозрев моё измазанное лицо, понять, что перед ним не выползшая из могилы нежить.

— Эрка!.. Как ты тут оказалась? — Роско вплотную прижался к крошечному оконцу.

— Долго рассказывать. Как вы?.. — торопливо зашептала я в ответ и услышала следующее. Деревню амэнцы взяли в оцепление и, согнав в амбар всех её жителей, заперли их тут. Убили лишь нескольких: схватившегося за вилы Джара, близнецов Роштана и Мартана да овдовевшего в прошлом году Торгу — он умудрился зарубить одного из амэнцев топором…

— Меня бы тоже прикончили, да Маруша в колени к ихнему главному бухнулась. Мол, это она виновата — закричала с перепугу, вот я и вообразил непонятно что… Такой вой подняла, что амэнец на меня рукой махнул… Ещё и усмехнулся, зараза кривоплечая…

Услышав такое, я мысленно склонила перед Олдером голову — он, конечно, враг, и враг лютый… Но не зверь — иначе бы большинство сельчан не уцелели…

— Поможешь убежать? — тихо прошептал Роско, а я задумчиво покачала головой.

— Не знаю. Двери охраняют…

— А если отвлечь? — В голосе Роско звучала отчаянная, смешанная с надеждой мольба, и я вздохнула.

— Я попробую, Роско… Что выйдет и выйдет ли вообще, — не знаю, но скажи всем, чтоб наготове были.

Роско согласно кивнул и, призвав на меня благословение всей Семёрки, а особенно Седобородого, отвечающего не только за смерть, но и за извивы людских судеб, отошёл от оконца, а я начала осторожно красться вдоль стены амбара. Легко сказать — «отвлеки»! А как? И, главное, чем? Пошуршать в кустах, так их пойдёт проверять только один из стражей… Показаться в дальнем конце улочки? Да только амэнцы не так боязливы, как кое-кто из сельчан: за нежить меня вряд ли примут, а вот арбалетным болтом угостят запросто…

Обойдя амбар, я спустилась ближе к пристани — к этому времени более-менее пристойная мысль у меня появилась. Надо устроить такой шум, который враз заставит охранников позабыть об амбаре. Может, подпалить что-нибудь? Огниво все и всегда с собою носят. В моей сумке место для него тоже нашлось, так значит… Я ещё раз обозрела пристань и заметила, что возле крайнего из кораблей костёр уже едва тлеет, а охранников около него не видно… Ну что ж — на ловца, как говорят, и зверь бежит…

Я прокралась ближе — так и есть. Двое дозорных ушли к соседнему кораблю и затеяли там с другими охранниками игру в карты… Да, не зря мой отец за увиденные в казарме карты да кости всегда велел пороть провинившихся ратников… Не зря…

Я осторожно пробралась к корме корабля, перевалилась через борт. Порывшись в сумке, достала огниво… На просмолённые доски посыпались искры, породившие маленький и слабый язычок пламени. Я убрала огниво и, протянув к огоньку руки, торопливо зашептала наговор на неугасимость. Для полного проявления ему требовалось время, но зато он был на диво простым, отнимал совсем немного сил, а заговорённое им пламя было трудно погасить… Послушный колдовскому слову, огонь под моими пальцами заметно вырос, окреп, его язычки начали растекаться в стороны… Остальное было делом времени, и я, вполне довольная таким результатом, тут же ушла с корабля. Осторожно, стараясь не плеснуть лишний раз, соскользнула по борту в тёмную воду…

Оглянулась я, лишь когда меня скрыли выходящие к пристани сараи — пожар ещё не разгорелся и охрана по-прежнему увлечённо играла в карты, но ничего, скоро их спокойное времяпрепровождение закончится.

Дальше всё пошло так, точно мне сам Седобородый, услышав мольбу Роско, дорожку под ноги подвёл. Набравшее силу пламя вспыхнуло настоящим костром и стало стремительно распространяться по всему кораблю. Послышались удивлённые и встревоженные возгласы… Потом крик… Охраняющие амбар караульные бросились к причалу, а я, подскочив к двери, отодвинула тяжёлые засовы.

Роско был верен своему слову — он сумел подготовить и успокоить остальных, так что из амбара селяне выходили хоть и быстро, но без давки и тут же исчезали в подступающем к деревне лесу.

— Мы условились в Сухой Балке укрыться. Ты с нами? — Остановившийся подле меня Роско держал на руках дочь. Жена следовала за ним верной тенью… Глядя на них, я невольно улыбнулась…

— Нет, у меня другая дорога…

Но Роско, не дослушав, возразил:

— О полянцах не беспокойся. У Кравчага там родня — предупредит и своих, и всех остальных…

Но я только покачала головой.

— Княжескую рать тоже предупредить надо, так что дорога моя ныне к Эрглю. Прощайте… — Я развернулась и скользнула в густую тень, не став дожидаться ответа. Вот только направилась не к лесу, а к примеченному ранее загону для лошадей. До Эргля ещё идти и идти, а я не двужильная, так что лошадь мне очень бы пригодилась…

Обзаведясь по дороге стащенной с ограды длинной верёвкой — всё лучше, чем ничего, — я нырнула в ивняк и прокралась к загону. Пролезла между брусьями. Вот и приспело время вспомнить уроки Стембы… Распрямившись, я тихо, но переливчато засвистела, и один из коней сразу же откликнулся на этот зов. Здоровенный, такой же чёрный, как окружающая его ночь, жеребец подбежал ко мне. Наклонил голову, жарко обнюхивая лицо и руки… Удивлённо фыркнул, мол: «Кто такая?»

— Хороший мальчик… Красивый… Умный… — Я начала подлащиваться к коню, воркуя и похлопывая его по плечу. — Застоялся совсем. Хочешь погулять?

В ответ жеребец коротко всхрапнул и подставил мне для ласки свою крепкую, сильную шею. Я тут же похлопала его по ней, погладила возле глаз и меж бархатных ноздрей.

— Пойдём, погуляем, малыш… Какой ты у меня ласковый…

Накинуть верёвку на шею могучему вороному красавцу оказалось легче лёгкого. Так же просто было и вывести коня из загона. Продолжая ласково ворковать, я встала на один из брусьев ограды и уже с него вскарабкалась на спину жеребцу. Села. Сжав конские бока, подобрала верёвку. Эх, недоуздок бы!..

— Ну, пошёл, милый! — Я легко ткнула жеребца пятками, хлопнула по шее. Он же повернул голову, словно бы пытаясь удостовериться, что всадник на месте, всхрапнул и двинулся вперёд мерным шагом…

То, что в руки мне попало настоящее сокровище, я убедилась, не проехав и четверти лесных троп. Конь был выезжен так, что мог бы трёхлетнего ребёнка катать: был очень послушен, мгновенно отзывался даже на слабое движение моих ног, не шарахнулся вбок от вылетевшей из кустов перед самым его носом ночной птицы… Да и приноровиться к его шагу, на редкость плавному и совсем не тряскому, оказалось на диво легко… Не конь, а чистое золото!

Между тем ночные часы постепенно подходили к концу — меж деревьев потихоньку серело, на землю упала густая роса… Рассвет я встретила у извилистого ручья — ледяная вода промыла себе глубокое ложе между деревьев, а к одному из его берегов выходила небольшая, заросшая высокой травой поляна.

Я осмотрелась и потёрла кулаком глаза — бессонная, полная приключений ночь всё же давала о себе знать, а дремать, тем более верхом, мне было никак нельзя! Соскользнув с конского бока, я, убедившись, что среди травяной поросли не видно аконита и «конской немочи», стреножила коня и оставила его пастись, а сама подошла к ручью. Вымыла лицо и руки, как могла переплела волосы, отчистила вымазанную травой и землёю одежду… Хотя усталость по-прежнему давала о себе знать, ледяная вода меня немного взбодрила, и я, плеснув в лицо очередную пригоршню, вернулась на лужайку. При свете солнца ещё лучше стало видно, какого красавца я умудрилась увести у амэнцев. Вороная, отливающая шёлком шкура, крепкий корпус, стройные сильные ноги и благородно вылепленная голова с очень выразительными, отливающими в синеву глазами… Стемба любил повторять, что лошади на самом деле — хитрые и малость трусоватые зверюги, которые сами с удовольствием прокатятся на давшем слабину всаднике, но в эти мгновения я готова была приписать вороному жеребцу все существующие в мире добродетели — очень уж он был хорош…

Покончив с любованием, я, ласково заговорив с жеребцом, вновь подошла к нему с левого бока — большего промедления, чем эта краткая передышка, я не могла себе позволить, да и при свете дня можно будет попытаться перейти на рысь. Теперь не было риска загнать жеребца на тропу, полную выступающих корней, или выстегнуть себе веткой глаз.

Жеребец не возражал ни против нашего затянувшегося знакомства, ни против того, чтобы немного размяться, — его рысь оказалась такой же плавной и мерной, как и шаг, и я всерьёз призадумалась о том, кому принадлежала моя покража. Конские стати, без сомнения, важны, но ещё более ценится такой вот ровный, не утомляющий всадника ход и плавные размеренные движения… Жеребец стоил немалых денег, а потому не мог ходить под обычным ратником… Оставалось только надеяться, что вороной не принадлежал раньше Олдеру. Я кривоплечему и так уже насолила больше, чем надо, а жеребец был бы уже явным перебором. Олдер и без того готов меня живьём в землю закопать, и доводить его до очередного направленного на меня колдовства было бы слишком самонадеянно…

По мере того как разгоралось утро, просыпался и лес. В кронах запели птицы, солнечные лучи заиграли в каплях выпавшей на листья росы, превращая её в сверкающие самоцветы… День обещал быть солнечным и добрым, но вот меня это красота совсем не радовала. Более того, по мере продвижения вперёд я всё больше чувствовала зудящее, точно комариный укус, беспокойство. И связано оно было совсем не с кривоплечим. Я вздохнула и огладила лямку перекинутой за спину сумки…

Тяжело было признаться в таком, но на самом деле я искренне опасалась своей встречи со Ставгаром, который почти наверняка был в княжеской рати… Его слов… Его молчания… И того, что я сама могу ему сказать… Судьбе было угодно столкнуть нас лоб в лоб спустя целых пять лет после нашей первой встречи: Ставгар был среди тех, кто затравил моего Ирко… И в то же время он оказался тем, кто спас меня от возможной расправы полянцев, и был единственным, не считая Кветки, кто оказался со мною рядом в первые, самые чёрные дни…


Моя мать скончалась через полгода после памятной мне встречи со снежницами. Несколько месяцев она просто медленно угасала, а я ничем не могла ей помочь. Невозможно вдохнуть жизнь в того, кто уже всем своим существом находится за гранью… Но зато можно сделать так, чтобы его переход стал как можно более тихим и покойным — я гнала от себя чёрные мысли и заботилась о матери с ещё большим рвением, чем прежде, а потом сама закрыла ей глаза. По крайней мере одну мою мольбу Боги услышали — мать отошла в мир иной тихо, без мучительной агонии…

Тем не менее её смерть ударила по мне сильнее, чем этого можно было бы ожидать. После похорон мною овладела какая-то душевная немочь, а потом я и вовсе слегла — из-за необоримой слабости мне не хотелось ни говорить, ни заниматься делами, а встать на заре с кровати стало и вовсе невозможно. Даже просто поднять голову от подушки было невероятно тяжело…

Ирко, разделивший со мною всю боль последних месяцев, не отходил от меня и теперь. Несмотря на то что на нём одном опять висело всё хозяйство, Ирко находил время и посидеть около моей постели. Подсовывал разные вкусности, пытался отпоить травами… Я же от его забот только отмахивалась: ведь теперь мне хотелось лишь одного — спать, спать… Но Ирко не оставлял своих попыток растормошить меня, а спустя неделю неожиданно заметил:

— Ты ведь до последнего верила, что мать очнётся, от того и плохо теперь…

— Что?.. — Я, открыв глаза, посмотрела Ирко, а он тут же провёл рукой по моим волосам.

— Это не твоя вина… И не её… Просто так вышло… Зато теперь, может статься, они с твоим отцом вместе и им хорошо… А ты зря молчишь — заплакала бы в голос, глядишь, и полегчало бы…

— Я не плачу… — тихо возразила я, а Ирко слабо улыбнулся и провёл ладонью по моей щеке.

— Плачешь, Эрка, — только душой… Я же вижу…

Вместо ответа я уже сама потёрлась щекой о его большую, шершавую ладонь. Ирко безошибочно угадал то, о чём я никогда не говорила вслух. Все эти годы в моей душе рядом с горьким пониманием того, что недуг матери неизлечим, жила и робкая надежда на то, что она очнётся вопреки всему. Пусть ненадолго… Пусть на полвзгляда… На полслова…

Но чуда не произошло, и от этого просто было больно…

Благодаря мужу я справилась с этой болью, но, едва встав на ноги, чуть не слегла опять. Теперь меня преследовало головокружение, то и дело болела грудь, а потом ещё я едва не свалилась в обморок около ульев… Ирко встревожился не на шутку, а я, посчитав дни, с опозданием сообразила, что беременна… Сумятицу, которая произошла после этого события, даже теперь нельзя было припоминать без улыбки.

Ирко, возомнив, что беременная супруга нуждается в неком особом отношении, о котором и сама не знает, отправился за советом к Кветке. А та, вместо отсутствующих под боком зятьев, сполна отыгралась на своем молочном сыне, вывалив на него целую гору примет, суеверий и предупреждений. Мне, разумеется, она ничего об этом не сказала, так что первые недели я не могла взять в толк, какая муха укусила всегда рассудительного и спокойного Ирко. Вначале он отстранил меня от всего домашнего хозяйства, потом перестал отпускать одну в лес и на речку, пытался уложить в постель едва ли не через каждые полчаса и старательно отбирал из рук травнические ножи…

Лишь когда в один из вечеров муж дошёл до того, что, в довершение к ножам, попытался отобрать у меня ещё и вышивание, заявив, что, беря в руки любые острые предметы, будущая мать вредит себе, я поняла, откуда дует ветер, а припёртый к стене Ирко возражать не стал. Да, ходил и узнавал — старшей-то женщины в доме нет, а у Кветки две дочери, должна же она знать, что к чему…

Пожалуй, это был первый случай, когда я вспомнила уже подзабытые словечки и цветистые обороты из речи «Лисов»! Я ругала и Кветку, и Ирко. Доказывала, что большая часть того, что ему наплели, — чушь несусветная, что если меня посадить под замок и не давать ничего делать, то я или взвою с тоски, или точно от неё же умру… Что на худой конец можно было меня спросить, если что непонятно!!!

Разозлившись не на шутку, я даже хряпнула об пол попавшуюся мне под руку глиняную миску… И замерла, увидев беззлобную улыбку мужа.

— Чему смеёшься? — Я обиженно вскинула подбородок, но Ирко бесстрашно протопал ко мне и привычно сгрёб в охапку.

— Ну, Кветка ещё говорила, что беременные горлицы оборачиваются соколицами, а те, наоборот, отяжелев, слёзы ручьём льют.

Крыть такое мне было уже нечем, так что я, пробурчав:

— Одна примета — не в счёт… — спрятала лицо на груди у мужа, а он поцеловал меня в волосы, тем самым положив конец ссоре…

Впрочем, отказавшись от Кветкиных примет, Ирко не отрёкся от своих — ещё через три месяца я обнаружила у себя под тюфяком оплетённые коричневым шнуром старые медвежьи клыки и когти… В этот раз я не стала ни ругаться с мужем, ни убирать бэрский оберег. Ирко явно пытался призвать защиту того, кого сами бэры считают своим Прародителем, а скрульцы именуют Большим Медведем, а для меня сейчас любая подмога не была лишней. Я уже привязалась к растущему внутри меня ребёнку, который стал символом того, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается… Вот только носить наше с Ирко дитя мне было очень тяжело, так что я, моля о заступничестве Малику, ничего не имела против того, что Ирко просил о покровительстве своего Прародителя…


Мой срок подошёл именно тогда, когда приспело самое вьюжное и снежное время. Тем не менее Ирко смог пробиться сквозь заносы к Поляне и привести мне в помощь Кветку. Вдова же прямо с порога всё взяла в свои руки. Услав Ирко растапливать баньку, она быстро ощупала мой живот, расспросила о признаках и деловито осведомилась, где и что у меня приготовлено для родов.

Я же, ответив, вцепилась ей в руку и спросила невпопад:

— Всё ведь будет хорошо?..

Кветка улыбнулась и погладила меня по голове, как маленькую.

— Конечно, Эрка… Тебе страшно, это понятно, а хоть ребёнок и крупный, но лежит вроде бы правильно, да и бёдра у тебя не детские, так что справимся…

Последующие часы, казалось, противоречили всем заявлениям Кветки. Ноющие схватки перешли в боль, потуги казались тщетными — ребёнок словно бы замер… Я стонала уже не столько от боли, сколько от отчаяния, а Кветка продолжала суетиться вокруг меня всё с той же сосредоточенной деловитостью. Она не уставала меня ободрять и утешать, меняла примочки на лбу… А когда к изводящей меня боли прибавилось ещё и невыносимое жжение, заметила:

— Теперь совсем немножко осталось. Головка уже видна…

В эти самые последние мгновения я, не выдержав, орала во весь голос, а потом боль и тяжесть резко схлынули, и я услышала довольное воркование Кветки… Слабый писк… Вдова же, перерезав и перевязав пуповину, омыла ребёнка и положила мне на грудь тёплый комочек, заметив не без гордости:

— Девочка у тебя. Настоящая красавица!

Особой красоты в сморщенном и красном словно рак существе не было, но я прониклась к нему нежностью сразу и бесповоротно…

Кветка, махнув рукой на все домашние дела и некормленую скотину, пробыла с нами ещё сутки. Возилась с маленькой и со мной. Пеленала, баюкала, помогала мне вначале размять налившуюся молоком, затвердевшую грудь, советовала, как правильно покормить малышку, как сцеживаться… Заваривала загодя приготовленные мною травы и попутно гоняла Ирко, который вёл себя так, точно его из-за угла пыльным мешком по макушке стукнули.

Мой муж, умудрившийся просидеть на морозе у дверей баньки всё то время, пока длились роды, теперь заходил в комнату осторожно и исключительно боком, мялся около меня, а на колыбель с малюткой и вовсе только косился.

Кветка, глядя на него, то и дело прыскала со смеху, а потом отсылала то воды набрать, то что-нибудь принести…

— Совсем ошалел от радости… — шептала она мне, когда дверь за Ирко закрывалась. — Мой вон тоже — вначале под баней сидел, а после даже нос в колыбель засунуть боялся… Бывает…

Я лишь молча кивала, даже словом боясь спугнуть греющее меня под сердцем счастье…

Дальше всё произошло именно так, как и предсказывала Кветка. Ирко ходил вокруг да около дней десять, но, уверившись, что малышка не сломается и не рассыплется в прах от его прикосновения, стал гораздо чаще подходить к колыбели, а потом осмелел настолько, что взял малышку на руки…

Ну, а ещё через несколько дней мы с мужем дружно перебирали имена для малютки. После долгих споров сошлись на Мали, решив, что Милостивая не оставит вниманием ту, что наречена в её честь…

Колесо времени между тем ни на миг не останавливало своего бега — миновала зима, вступила в силу весна. Я, окончательно оправившись от родов, хлопотала над дочерью, которая росла крепенькой и на удивление спокойной. Когда черты малышки немного оформились, стало ясно, что от Ирко она унаследовала только глаза, а лицом и цветом волос пошла в меня, но для девочки так было даже лучше.

Когда же вступил в силу Травник, зачастившая к нам с рождением Мали Кветка напомнила о том, что пора бы уже, наконец, сходить на поклон в храм Малики — попросить богиню о заступничестве и покровительстве для ребёнка. В этом вдова была права, но вот наведываться в Эргль мне не хотелось — слишком памятны были и венчавшая нас с мужем жрица, и кликуша. Кветка решила побороть мое упрямство, возвав к разуму Ирко, но его моя поездка в Эргль тоже как-то не радовала, а потому он помог мне выиграть спор с Кветкой, поддержав во всем. Даже в желании наведаться в Делькону — именно в этом храме я и решила отдать малышку под покровительство. По сути, мне уже давно следовало бы наведаться туда — попытаться найти жриц, знавшихся с прабабкой, помянуть отца и Мику…

Кветка, услышав о моем намерении, сначала возмутилась — мол, зачем в такую даль?! Если так не по нраву Эргль, то можно податься в Брно!.. Но я на все её доводы отвечала одним: или Делькона, или вообще никуда, так что в конечном итоге Кветке пришлось смириться. Успокоившись же, она, как всегда, стала давать многочисленные советы.

Вот так и вышло, что уже через неделю мы с мужем были в пути. Хозяйство удалось оставить на попечение Роско, с которым после случая со снежницами у нас сложились почти приятельские отношения. Роско же помог нам и на первом этапе пути, сговорившись со старым Корно о том, чтоб провёз нас на лодке вверх по течению — до Драгода. А уж в этом шумном торговом городе выискать следующий по Рожскому тракту обоз и найти места на одной из телег труда не составило…

Прабабка мне многое рассказывала о Дельконе, но я всё равно была поражена открывшимся мне зрелищем. Стоящая среди священной рощи Делькона походила не на храм, а на крепость. Высокие, зубчатые стены кольцом охватывали изрядный участок, на котором расположились жилища для паломников и многочисленные хозяйственные постройки, ворота между двух квадратных башен могли бы выдержать длительную осаду. Сейчас, правда, они были вполне гостеприимно открыты, но встречающие паломников жрицы были опытными колдуньями. Их силу я ощутила сразу, а из-за пристальных, устремлённых на Ирко взглядов жриц мне стало не по себе… Не совершила ли я очередную ошибку, приведя его сюда? К счастью, всё взглядами и закончилось — нас пропустили, призвав благословение Малики.

В предназначавшемся для гостей и паломников большом бревенчатом доме нас встретили уже лишённые магии жрицы. Розовощёкая полнотелая Римелла, увидев мою малышку, тут же расплылась в улыбке. Она же и проводила нас в выделенную комнату, попутно объясняя внутренний распорядок и где в случае чего можно найти всё необходимое…

Комнат, кстати, оказалось две — с одним входом, но смежные между собой, они, несмотря на подчёркнутую простоту обстановки, были очень светлыми и наполненными воздухом. Тут же выяснилось ещё одно обстоятельство: кроватей — если не считать колыбели — тоже оказалось две. Узкие, ровно на одного человека, они располагались в разных комнатах. Ирко, привыкшему и к моему соседству, и к колыбели рядом — иногда он умудрялся заслышать писк малышки раньше меня и вставал к ней первым, — такой оборот совсем не понравился. Он тут же предложил сдвинуть кровати в одну, но я не согласилась, пояснив, что не стоит нарушать внутренний устав храма, да и перед некоторыми обрядами супругам действительно полагается спать отдельно… Ирко разочарованно вздохнул и принялся распаковывать наши немудрёные пожитки, а я, наскоро сполоснувшись над водружённым на табурет тазом, занялась маленькой. Покормила, перепеленала, убаюкала… После этого можно было бы прилечь и отдохнуть самой, но вместо этого я решила наведаться в святилище. Так что, переодевшись в свежее — вот и сгодились оставшиеся у меня от Нарсии платья! — и наскоро переплетя косу, я оставила спящую дочку под опекой Ирко и отправилась в храм.

Святилище в Дельконе располагалось за второй, уже внутренней, стеной, грозную толщину которой не мог замаскировать даже традиционный для храмов Малики дикий виноград. Пройдя под сводами ворот, я неожиданно обнаружила себя в большом ухоженном огороде. Широкая дорожка к святилищу была окружена многочисленными грядками с целебными растениями. Между грядками сновали занятые прополкой и прочими огородническими делами жрицы. Само же святилище сверкало снежной белизной стен, невзирая на множество воркующих на его крыше голубей…

Полумрак внутри храма был не только прохладным, но и свежим. Склонившись перед статуей Малики, я прошептала положенное приветствие и лишь потом огляделась. Стены святилища были сплошь покрыты потемневшими от времени фресками, изображающими многочисленные ипостаси Богини: Милостивая, Дарующая, Мать… Нужная мне Убывающая Луна обнаружилась в самой глубине храма, и я, скользнув в узкий, точно вырубленный в скале проход, очутилась прямо перед статуей Старухи, окружённой множеством горящих свечей… У Малики, как и у других божеств Семёрки, есть несколько лиц, но главные из них — Дева, Мать и Старуха, и каждая из её ипостасей отвечает за разное. Деву просят о замужестве, Мать хранит беременных и их детей, Старуха же — мудрость, память и скорбь… Я попыталась разглядеть лицо статуи, но это оказалось невозможно. Неведомый скульптор сделал так, чтобы черты Старухи скрывала глубокая тень от накинутого ей на голову покрова, заставляя тем самым сосредоточиться на руках изваяния. Узловатые, натруженные, с выступающими венами… Вот такие же были и у моей прабабки в её последние годы…

Я не стала бороться с накатившими на меня воспоминаниями и, со вздохом преклонив колени перед изображением, зашептала поминальную молитву по близким, которые в эти мгновенья стояли передо мной, как живые. Прабабка, раскладывающая на столе тетради… Угасающая в кресле мать… Строгий, но в то же время невероятно добрый отец… Вышивающая бисером Элгея… Навеки шестнадцатилетний Мика… Погрузившись в воспоминания, я совершенно потеряла счёт времени, так что в себя меня привели ноющие колени. Я поднялась с каменного пола и вышла в центральную часть святилища…

— Тебе нужна помощь, дитя?

Оглянувшись, я увидела позади себя высокую и статную, уже немолодую женщину. Властный взгляд и руническая вышивка на платье недвусмысленно говорили о том, что передо мною стоит одна из высших служительниц… Я вежливо склонила голову.

— Все хорошо, матушка… Вам не о чем беспокоиться…

Но жрица на мои слова лишь нахмурилась и подступила ближе.

— Так что же тогда привело тебя в Делькону?

Я ещё раз осторожно взглянула на жрицу. По возрасту она вполне подходила под описание одной из знакомых прабабки, но и в Дельконе могло многое измениться за это время. Я собиралась повыспрашивать об интересующих меня жрицах Римеллу, а вот с порога откровенничать с одной из высших как-то не хотелось… Мало ли…

— Я хотела попросить Малику о покровительстве для моей дочери и помянуть близких, матушка…

Выслушавшая мой ответ жрица чуть заметно улыбнулась.

— Я думаю, Малика не откажет в покровительстве ни тебе, ни дочери.

— Благодарю, матушка… — Я вновь склонила голову и поспешила вернуться к своим…

Всколыхнувшаяся было в сердце тревога улеглась, как только я переступила порог своей комнаты. Ирко самозабвенно играл на кровати с проснувшейся дочкой. Вся их нехитрая возня сводилась к тому, что муж позволял малышке ухватить себя за палец, но при этом не давал попробовать его на вкус… Судя по довольному кряхтению Мали и блаженной улыбке Ирко, забава удалась на славу!

Я немножко понаблюдала за дочкой и мужем, потом тихо окликнула:

— Ирко?

Муж обернулся и, ловко подхватив дочку на руки, подошёл ко мне.

— Ты долго…

— Прости… — Я взяла у него Мали и, прижав к себе, вдохнула бесконечно родной запах, исходящий от волос малютки. — Я действительно задержалась в святилище.

Ирко согласно кивнул.

— Ясно… Ты бы поела с дороги, Эрка. Тут вот обед принесли. Стынет всё…

Я поцеловала дочку в макушку.

— А ты?

И тут же ощутила на своих плечах ласковую тяжесть рук Ирко.

— Не хочу без тебя…

Обед оказался хоть и простым, но довольно обильным, а после него на меня накатила усталая сонливость. Пока Ирко относил вниз опустевшие миски, я, ещё раз покормив Мали, убаюкала дочь, а потом распустила волосы и скинула тяжёлое платье. Вернувшийся Ирко, заметив мое состояние, немедля уволок колыбель в дальнюю комнату, сказав, что сам за всем присмотрит. Я не стала ему возражать: свернулась калачиком на кровати и, уткнувшись лицом в подушку с чужим запахом, почти сразу же уснула…

— Энейра…

Я недовольно дернула плечом. Перед глазами всё ещё стояло лесное озеро с кувшинками и летающими над ними яркими стрекозами…

— Госпожа Энейра… — Чужой голос вновь настойчиво вторгся в моё сновидение, в одно мгновение разрушая его целостность. Я вскинулась, ещё не совсем понимая, где нахожусь…

— Что?

— Госпожа Энейра, простите, что помешала, но Старшая Вериника хотела бы видеть вас вместе с дочкой.

Стоящая на пороге тоненькая, как ветка, молодая жрица посматривала на меня с каким-то смущённым интересом. Я же, запустив руку в волосы, откинула с лица упавшие на него пряди. Похоже, что мой секрет больше таковым не является… Видно, забывшись, слишком уж громко молилась, а кто-то из жриц услышал и понял, о ком идёт речь… Остальное же совсем просто — все гости здесь как на ладони…

В соседней комнате послышался скрип кровати, и я торопливо ответила:

— Мне надо собраться…

— Конечно, госпожа. Я подожду вас внизу. — Жрица склонила голову и исчезла за дверью, а я повернулась в строну смежной комнаты, уже понимая, что увижу…

Растрёпанный со сна Ирко стоял у входа, тяжело опираясь на косяк, и неотрывно смотрел на меня, а лицо у него было такое, точно я его ножом под сердце ударила!..

— Ирко…

Я сжала пальцы до хруста, а муж медленно пересёк комнату и тяжело сел в изножье моей кровати. Опустил голову…

— Так вот в чём все дело… — Его сильный голос теперь стал совершенно безжизненным. — Ответь мне лишь одно: ты позволишь мне видеть тебя и дочку хотя бы изредка… Госпожа…

Я почувствовала, что у меня начинает кружиться голова. Я ожидала от Ирко всякого, но его теперешние слова выбивались из всего, что я могла себе вообразить.

— О чём ты говоришь, Ирко?

Привстав на кровати, я коснулась плеча мужа, но он лишь ещё больше ссутулился и глухо произнёс:

— Я, конечно, в лесу вырос, но то, что знатные девушки за простых пасечников не выходят, знаю… Этот храм теперь даст тебе приют и защиту, а я… Я больше не нужен…

— Глупый!.. — Я со вздохом обхватила широкие плечи Ирко, уткнулась ему лицом в затылок. — Ты мой муж перед богами и людьми — так было, есть и будет!.. Что же до происхождения… Мой род лишён имени и чести по воле князя, так что благородной здешние жрицы именуют меня по собственному почину.

Муж шумно вздохнул, огладил мою руку своей…

— Эрка… Энейра… Я все равно почти ничего не понимаю… Что произошло с тобой, с твоей семьёй?.. Ты можешь внятно объяснить?

— Я всё тебе расскажу, обещаю! — Я поцеловала мужа в затылок и, соскочив с кровати, принялась одеваться. — Но сперва я должна поговорить со Старшей храма. Таких, как она, не заставляют ждать…

Муж в ответ только шумно вздохнул…

Быстро одевшись и заплетя косу, я осторожно взяла на руки мирно спящую дочь и спустилась вниз. Римелла посмотрела на меня круглыми, как плошки, глазами и уже открыла рот, чтобы что-то спросить, но тут вмешалась разбудившая меня жрица. Она выступила вперёд и чуть склонила голову.

— Следуйте за мной, госпожа…

Пришлось «следовать», оставив за спиной полную недоумения Римеллу… Но она-то как-нибудь перебьётся, а вот Ирко… За Ирко — не за себя — мне действительно было тревожно…

Между тем сопровождающая жрица провела меня во внутреннее, закрытое для посторонних святилище Малики, а через него дальше — к комнатам жриц. Пройдя длинный коридор, мы очутились перед массивной дверью. Сопровождающая попросила меня обождать и скрылась за тяжёлыми створками. Ещё через минуту я услышала её голос, приглашающий войти…

Я очутилась в круглом высоком зале со снежно-белыми сводами. В самом центре венчающего его купола было сделано большое окно-глаз: падающий из него столбом солнечный свет разбивался на тысячи искорок в воде устроенного посреди залы небольшого озерца, возле которого на длинных каменных лавках и сидели три жрицы. В одной из них я узнала ту что заговорила со мною сегодня в храме, вторая была полной и чернявой, а вот третья, судя по всему, и была Старшей. Согнутая годами, невероятно похожая на пожухлый осенний лист, она казалась невероятно хрупкой, но именно от неё исходила мощная колдовская волна, да и приведшая меня сюда жрица замерла за её плечом эдакой верной тенью…

— Я рада, что твоя дорога наконец привела тебя в Делькону, дитя моё. По правде сказать, это должно было случиться намного раньше… — В тихом, шелестящем голосе заговорившей со мною старой жрицы чувствовалась властная непреклонность, но я всё равно осмелилась возразить:

— Моя прабабка думала иначе…

Жрица усмехнулась.

— О да, конечно… У Нарсии Ирташ всегда было собственное мнение обо всём, и ты явно пошла в неё… Не лицом, нет! Но норов чувствуется… А теперь присядь рядом со мной — я хочу посмотреть на тебя, на малютку…

После некоторого колебания я всё же подошла к старшей и села на скамью подле неё, с силой прижимая к себе спящую дочку. Благожелательный тон жрицы ещё больше растревожил сидящую под сердцем тревогу, а старшая между тем, с каким-то чисто девичьим любопытством взглянув на мою Мали, начала выспрашивать о последних годах прабабки, о том, что она успела мне передать, о матери, о том, как мне жилось всё это время… Вопросы следовали один за другим, но задавала их лишь старая жрица — остальные хранили молчание и лишь то и дело бросали на меня любопытные взгляды…

Это было неприятно, но я отвечала на вопросы Старшей неизменно вежливо и подробно, хотя и старалась при этом не поминать лишний раз свои сокровенные мысли и чувства. Я чувствовала, что Старшая клонит разговор во вполне определённую сторону но вот что именно ей от меня надо, понять пока не могла.

— А ты знаешь, что твоя прабабка стала матерью, будучи девятнадцатилетней?.. Исходя из твоего сложения, я бы сказала, что, если б ты подождала с материнством ещё пару лет, это пошло бы на пользу и тебе, и ребёнку, — неожиданно произнесла Старшая, но я, баюкая на руках дочку, отрицательно качнула головой:

— Я не загадывала, матушка. Как Малика послала, так и получилось. Не жалею…

Жрица чуть заметно улыбнулась.

— Твоё желание иметь ребёнка мне более чем понятно, дочка… — И тут вдруг лицо жрицы стало серьёзным и даже жестоким. — Тем не менее тебе стоит подумать о том, что многие мужчины считают детей лучшим способом навсегда привязать к себе женщину! Ты сказала, что вышла замуж через год после смерти прабабки. Ты была совсем одна, без заступников и покровителей, с больной матерью на руках, и теперь я хочу знать: не принудили ли тебя к этому шагу!..

— Что?! — Я ошеломленно взглянула на Старшую, а та уверенно продолжила:

— Все сидящие здесь обещали Нарсии Ирташ позаботиться о её правнучке и помочь ей, какая бы ни была нужда. Поверь, тебе нечего стыдиться и не нужно ничего скрывать. Если твой муж, склоняя тебя к браку, перешёл меру допустимого, он будет наказан со всей строгостью за свой проступок. Если же он обещал тебе защиту в обмен на супружество, в нашей воле признать эту сделку недействительной. Тебе достаточно одного слова, чтобы вновь обрести свободу. Можешь быть покойна — слово и сила жриц послужит тебе лучшим покровом и ни твоя честь, ни малютка не пострадают от данного храмом развода…

Пока жрица говорила всё это, у меня на руках тихонько захныкала начавшая просыпаться Мали. Я пошептала ей ласково, поцеловала… И лишь после этого встала и посмотрела на жриц. Выпрямилась, прижимая к себе дочь.

— Мой муж никогда и ни к чему меня не принуждал. Я пошла за Ирко по своей воле и по сей день благодарю Малику за данного мне мужа, потому что второго такого доброго и честного человека трудно отыскать!..

Но Старшая на мои слова лишь покачала головой.

— Он не честен с тобою, Энейра… У нашего храма долгая и трудная история, нам пришлось беречься от всякого. Плетение на входных воротах было создано так, чтобы помочь встречающей гостей жрице определить, кто перед ней: Чующий, колдун или перевертыш… Знаешь ли ты, что твой муж — оборотень по меньшей мере наполовину?!

— Да… — Поняв, что в эти мгновения решается судьба Ирко, я вскинула голову и твёрдо посмотрела на жриц. — Да, знаю. И могу сказать, что по духу и сердцу он более человек, чем некоторые люди!

После этих моих слов в зале упала тишина, да и сами жрицы застыли на некоторое время каменными изваяниями… Но их оцепенение продолжалось совсем недолго: вскоре одна из них — та, что заговорила со мной в храме, — сказала:

— Энейра, девочка моя… Этот селянин не может быть достойным тебя. Даже если позабыть о том, что он — бэр, остаются его низкое происхождение и чёрная кость. Твоя кровь должна смешаться с равной себе по благородству.

При упоминании о происхождении я горько усмехнулась.

— Я, конечно, живу много меньше вашего, матушка, и особой мудрости не имею, но один урок, преподнесённый судьбой, выучила: истинное благородство не зависит ни от герба, ни от длины родословной…

— …и лишь чистота и верность сердца ему порукой! — неожиданно прервала меня на полуслове Старшая и тут же улыбнулась. Но уже как-то иначе, чем прежде: более открыто и вместе с тем мягче. — Если бы я и сомневалась, чью дочь и правнучку вижу перед собой, то последние твои слова рассеяли все сомнения…

Выслушай же моё решение, Энейра. Делькона принимает не только тебя, но и твоего мужа, и дочь. Что бы ни случилось, твоя семья всегда найдет здесь приют, защиту и помощь! Обряд для твоей крохи будет проведён завтра — я сама буду просить для неё милости Малики… А теперь ступай, отдохни — у нас был очень непростой разговор.

— Спасибо за всё, матушка… — Я низко склонила голову. Только теперь я почувствовала, что меня хоть и мелко, но вполне ощутимо трясёт. Этот спор дался мне ой как непросто…

Обратно меня провожала всё та же молоденькая жрица. Она шла передо мною молча, точно в рот воды набрала, и лишь на пороге гостевого дома обернулась ко мне и осторожно заметила:

— Старшая Вериника оказала вам честь, госпожа…

Я согласно кивнула.

— Знаю…

— Тогда почему вы перечили ей? — В голосе жрицы скользнуло плохо скрытое недоверие, и я устало заметила:

— Разве может жена не вступиться за данного ей Маликой мужа?

Теперь взгляд жрицы стал по-настоящему изумлённым, но я не стала вступать с ней в дальнейшие прения, а быстро скользнула за дверь. Впрочем, поднявшись в отведённые нам с мужем комнаты, я убедилась, что самое сложное у меня ещё впереди — ведь первым, что мне бросилось в глаза по возвращении, был изувеченный стол. Очевидно, Ирко, изведясь ожиданием, надавил на край столешницы так, что толстая сосновая доска под его ладонями треснула и прогнулась!..

Мужа я обнаружила в дальней комнате — он сидел на кровати и неотрывно смотрел на пустую колыбель.

— Ирко… — Я постаралась, чтобы мой голос прозвучал как можно спокойнее, а Ирко, в свою очередь, посмотрел на меня и сказал лишь одно:

— Ты обещала… Энейра…

— Помню… — Я уложила малютку в колыбель и присела рядом с мужем. — Что ж, слушай, но история эта долгая…

Мой рассказ действительно затянулся надолго: я рассказала Ирко о прабабке, о Стембе, о Мике… О побеге из Реймета…

Правда, сцену в доме я по возможности сгладила — в конечном итоге это было моим грузом, а значит, не стоило его взваливать на плечи Ирко!

Всё же муж, похоже, догадался, о чём я умолчала, — на середине рассказа Ирко вдруг придвинулся ближе и крепко обнял меня за плечи.

— Прости… Я не думал, что всё настолько скверно…

Я, поудобней устроившись в кольце его рук, только вздохнула. А Ирко неожиданно спросил:

— Почему ты мне ничего не сказала?

— А зачем? — Я прижалась к его плечу. — Ни прабабка, ни я жалость ни из кого вышибать не хотели, да и старые раны растравливать было неохота…

Муж осторожно поцеловал меня в висок и вздохнул.

— Я тебе хочу кое-что сказать, Эрка…

— Да… — Я почувствовала, что внутри меня точно комок сжимается. Неужели в ответ на мое признание Ирко расскажет о своей бэрской крови?! Но мои ожидания в этот раз не оправдались — муж лишь шумно вздохнул и произнёс:

— Я самый большой дурак во всём Крейге! Понимаю ведь, знаю, что должен тебе верить, но всё равно ревную — то к тому парню с ярмарки, то к жрицам этим… Всё кажется, что кто-то придёт и заберёт тебя у меня…

— Ну, знаешь, Ирко… — Я почувствовала, что начинаю сердиться, но хныканье проснувшейся Мали положило конец как нашему разговору, так и едва не начавшейся ссоре…

На следующее утро Старшая Вериника провела необходимый обряд, а назавтра, после ещё одного разговора со жрицами, я с семьёю покинула Делькону. В гостях, конечно, хорошо, но дом без хозяйского пригляда, да и Ирко, бедолага, после нечаянно поломанной столешницы ходил по вотчине жриц едва ли не на цыпочках. Явно опасаясь сломать что-нибудь ещё… Перед отъездом Старшая вручила мне несколько очень редких дорогих зелий и настоятельно попросила меня беречь себя… Я вежливо поблагодарила её, но внутренне грустно усмехнулась — дельконские жрицы держали своё слово, но Ирко они по-прежнему не доверяли и где-то в глубине души побаивались…

Благословение жрицы вылилось в пару спокойных, ничем не замутнённых лет. Словно бы сама Малика прикрыла мою крошечную семью своей дланью от всех бед этого мира: моя крошка росла здоровой и крепенькой — обычные детские хвори обходили её стороной; я, не переставая изучать прабабкины записи, нашла для себя новые лазейки в использовании своего по-прежнему спящего дара, но больше всего изменился сам Ирко. Уж не знаю, что на него так повлияло — рождение ли дочери или наш разговор в Дельконе, но через пару месяцев после визита к жрицам я стала замечать, что мой муж словно бы скинул с плеч тяжёлый и уже привычный груз. К внешнему спокойствию у него теперь добавилась какая-то идущая из самой глубины его натуры уверенность. Он стал чаще бывать в Выселках и в Поляне, стал чаще шутить в беседах с Роско и Кветкой, побывал на сельском сходе и даже высказал там своё мнение… После этого случая полянцы к его словам начали прислушиваться так же, как в свое время прислушивались к мнению Дорваша…

Ну а когда Ирко играл и возился с Мали, то преображался полностью: его лицо смягчалось и словно бы озарялось необыкновенно тёплым внутренним светом, глаза лучились, а смех был просто заразительным.

Но таким его видели только я, дочка да, наверное, обитающие в Лерии водяницы, ведь летом мы с Ирко частенько выбирались к облюбованной нами уютной заводи с пологим, чистым от коряг и тины дном и поросшими плакучими ивами берегами. Я, раздевшись до сорочки, входила в прозрачную речную воду по грудь и, развернувшись к берегу, смотрела, как Ирко, в одних исподних штанах, шлёпает по воде, держа на руках Мали.

Зайдя в воду по пояс, Ирко, бережно поддерживая малышку под голову и спину, опускал её на воду и начинал водить руками по речной глади — словно бы катал. Мали такая забава очень нравилась — попискивая от удовольствия, она начинала шлёпать руками и ногами по воде так, что брызги летели в разные стороны. Больше всего, конечно же, доставалось самому Ирко, но он только посмеивался. Я же, вдоволь налюбовавшись своим семейством, подходила ближе.

— Постой, Ирко, можно ещё так… — Мой совет обычно пропадал попусту, так как я, угодив под целый водопад брызг разыгравшейся дочки, могла только жмуриться…

Ну, а дальше у нас начиналась самая настоящая щенячья возня, в которой и я, и Ирко вполне могли тягаться с собственным дитём. На берег после такого купанья мы выходили мокрые до самых макушек, усталые и довольные, точно наевшиеся хозяйской сметаны коты. Пока я, устроившись на покрывале, большим полотенцем сушила Мали, Ирко, постояв на солнышке и чуть-чуть обсохнув, удалялся в лес и возвращался как раз тогда, когда я, устроив Мали и расчесав мокрые косы, распускала их по плечам и спине — сушиться.

Муж подходил ко мне, устраивался рядом на корточках и протягивал сложенные лодочкой, полные ягод ладони.

— Вот, на соседней поляне было…

— Спасибо… — Я немедля целовала мужа в щёку, ерошила на затылке его до невозможности густые волосы… Кровь Дорваша с каждым прожитым годом всё больше и больше изменяла Ирко. За время нашего супружества он заметно отяжелел, мышцы под кожей перекатывались настоящими валунами, тёмные, покрывающие грудь и руки волосы словно бы стали гуще… Но это не вызывало у меня ни неприятия, ни страха, ведь сила мужа была доброй — не стремящейся поломать или подчинить себе… Она оберегала. Служила опорой, но никогда не давила и не принижала…

— Мои красавицы… — Разделив ягоды, Ирко умудрялся обхватить руками и меня, и дочку…

— Мали — вполне, а я — нет… — пыталась я возразить мужу в ответ на это пустословье, но он лишь тихо фыркал мне в ухо.

— Красавица… Мне лучше видно!..

По этому поводу я пыталась поспорить с Ирко ещё пару раз, но потом смирилась. В конечном итоге муж действительно считал меня тем, кем и называл, а я… Я прожила с Ирко несколько лет, родила ему дочку. Научилась понимать его с полуслова, искренне уважала и даже любила… Но любила скорее как старшего брага, нежели мужа, и постельные утехи тут ничего не могли изменить. Мне было хорошо с Ирко, но никакой страсти я к нему не чувствовала и из-за этого ощущала себя обманщицей. Муж ко мне всем сердцем, а я… Эта мысль не давала мне покоя до такой степени, что я, навестив Кветку, рассказала ей о своих переживаниях. Та меня внимательно выслушала, повздыхала, а потом сказала:

— Нечего тебе об этом печалиться, Эрка. Страсть да пылкая любовь иногда больше вредят, чем пользу несут. Я вот со своим Болько по большой любви сошлась, а сколько мы с ним ссорились! То он меня приревнует да спросит, для какого это ухажёра я праздничную юбку надела, то я решу, что он на какую другую молодку косится… Любила ведь я его до безумия, но когда шлея под хвост попадала, говорила в глаза такое, о чём теперь вспоминать стыдно! И взяла бы те слова обратно, так не получится — нету теперь моего Болько… — Кветка снова вздохнула и, покачав головой, закончила: — Так что страсть, Эрка, это ещё и ссоры, и слова злые, а у тебя всё гладко да ровно — именно так, как и должно быть! Мужа ты почитаешь и уважаешь, дочку ему замечательную родила — что ещё надо?! Да и Ирко по-настоящему счастлив с тобою — это любому с первого взгляда видно!..

Что ж, определённая житейская мудрость в этих словах была, так что я ими и утешалась, когда совесть вновь начинала мне шептать о том, что мой муж заслуживает большего, чем простая приязнь…

Когда Мали исполнилось два года, я почувствовала себя достаточно окрепшей для того, чтобы подарить мужу ещё одного ребенка… Я думала, что было бы очень неплохо, если б в этот раз у нас с Ирко появился мальчик. Мика или Марти… Ну или, если муж этого пожелает, Дори… К сожалению, этим моим планам так и не суждено было сбыться, так как светлая тропа нашей с Ирко жизни закончилась и мы с мужем незаметно ступили на тёмную…


Началось всё просто и обыденно. Хлопоча на пасеке, муж сразу в нескольких ульях заметил неладное. Крышечки сот в них заметно потемнели, некоторые — даже отпали, а вместо личинок в них обнаружилась тягучая липкая масса с очень неприятным запахом.

Эта болезнь пчёл именовалась у пасечников бурым гнильцом и считалась очень опасной из-за того, что быстро распространялась и могла выкосить множество пчелиных семейств. Заболевшие семьи пришлось уничтожить, окурив отравленным дымом. Осыпавшихся пчёл и соты мы с Ирко сожгли, оставшиеся ульи и прочий инвентарь унесли в сарай. Необходимую в хозяйстве мелочь отмыли щёлоком, но из рамок и ульев прилипшую заразу пришлось вытравливать огнём…

Несмотря на эти меры, через четыре дня обнаружились новые очаги заразы — два улья Ирко вновь уничтожил. Остальные семьи пересаживал в новые, чистые ульи, подкармливал сиропом с лечебными травами…

С заразой он справился, но пасеке был нанесён весьма ощутимый урон, и Ирко решил наведаться в Эргль, примкнув к нескольким собирающимся на тамошнюю ярмарку полянцам. Ирко собирался потолковать там с привёзшими свой товар пасечниками и сговориться с ними о покупке нескольких пчелиных семей…

Это была обычная, хоть и хлопотная поездка — Ирко был спокоен и весел. Обещался привезти из Эргля гостинцы мне и Мали, а меня грызла какая-то подспудная, непонятная тревога. Я дотошно выспрашивала мужа, с кем он поедет, сколько пробудет в Эргле, когда вернётся… Ирко моё беспокойство заметил — вместо ответа на очередной вопрос притянул меня к себе, привычно поцеловал в макушку.

— Не тревожься. Надолго не задержусь, а ехать всё одно надо: сама знаешь — наша пасека одна на всю округу…

— Я понимаю… Но будь осторожен… Пожалуйста. — Я подняла голову, пытаясь заглянуть в лучистые глаза Ирко, а он улыбнулся мне в ответ.

— Всё будет хорошо…

Ну зачем, зачем я ему поверила?!

На заре Ирко отправился в деревню — там его уже поджидали Радко, хозяин долженствующей отправиться в город подводы, Лушек и старший Гордек. Проводив мужа, я накормила дочку и отправилась в огород… В круговороте привычных дел — прополоть, постирать, сготовить обед, покормить скотину и кур, сменить повязку у поранившей ногу козы, подрубить новую рубаху для Ирко — незаметно прошел день. Когда же от деревьев потянулись длинные косые тени, а из лесного сумрака пахнуло вечерней сыростью, я вновь забеспокоилась. Если селяне задержались на ярмарке, то Радко вполне мог отказаться тащиться по тёмной дороге и предложить всем переночевать за городскими стенами — в этом случае Ирко мог вернуться завтра. Я знала это, тем не менее взяла на руки задремавшую под моим боком дочурку и отправилась в Поляну. Если что — пополуночничаю с Кветкой. Всё лучше, чем изводиться от непонятных предчувствий…

Шла я из-за своего бесценного груза не очень быстро — порою мне приходилось присаживаться на вывороченный бурей ствол и давать себе отдых, так что добралась я до деревни не так скоро, как рассчитывала. Кветки дома не оказалось, кадушка возле сарая пустовала больше чем наполовину, и я, решив, что найду вдову возле колодца, отправилась на сельскую площадь. Кветка действительно была там — набрав воду, она вдохновенно спорила с местными кумушками о том, кто из парней, обиженных отказом заневестившейся Ружаны, умудрился запустить ей в огород двух коз. Моё появление заставило вдову отказаться от дальнейшего спора — она приняла на руки Мали, тут же заквохтав над ней обычные в таких случаях глупости… Но едва я успела сказать ей, какая надобность привела меня в деревню, как до нас донёсся нарастающий стук копыт вкупе с грохотом деревянных колёс, и на сельскую площадь вылетела телега Радко.

Впряжённая в нее лошадь надсадно хрипела, на её морде и боках виднелись клочья пены, да и сам сжимающий вожжи хозяин подводы выглядел ненамного лучше своей коняги. Бледный, дрожащий, с перекошенным от страха лицом…

Я посмотрела ему за спину, и мое сердце камнем ухнуло куда-то вниз. Лушек держался за окровавленное лицо и стонал, позеленевший Гордек трясся даже больше, чем Ежи, а Ирко… Ирко с ними не было…

— Где он?! — Я подступила к телеге, схватила Радко за руку. — Где Ирко?!

— Т-т-там… — Губы Радко мелко дрожали, а язык заплетался так, что разобрать произнесённые слова удавалось с трудом. — На дороге…

Я ещё сильнее сжала его руку.

— Почему вы его оставили! Что случилось?!

Вместо ответа Радко как-то скукожился и отвёл глаза, зато избавился от немоты Лушек. Правда, он так и сидел на телеге, прикрывал лицо руками и смотрел в землю, точно был не в силах поднять взгляд.

— Разбойники нас подстерегли, у второй развилки после Яблонек… Свирепые, как Аркоские отродья!..

Позади меня, услышав слова Лушека, заголосила одна из судачащих у колодца кумушек, остальные немедля придвинулись ближе — я спиной чувствовала их дыхание, их взгляды… Лушек между тем продолжал свой рассказ тихим осипшим голосом:

— Остановили телегу, стали тюки ворошить, потом у Ежи спрятанную в сапоге денюжку забрали, а там и до меня добрались… А у меня ж Ивка на сносях, да и корова приболела — мне деньги до зарезу нужны… Я разбойникам в ноги и повалился: не режьте меня, говорю, без ножа, люди добрые! Вам с моих медяшек толку мало, а мне без них хоть в петлю! Старший же их на мои мольбы осерчал и начал меня плетью охаживать. Чуть глаз не выстегнул, демон!

Сказав это, Лушек наконец-то поднял голову и, оторвав руки от лица, показал всем собравшимся идущий через лоб, переносицу и правую щёку безобразно вспухший рубец. Гомон тут же усилился, послышались новые всхлипы и причитания… А я ломким, злым голосом сказала:

— После себя жалеть будешь. Что с моим Ирко?!

Лушек тяжело вздохнул.

— Так я к тому и веду… Он, в отличие от тебя, баба бессердечная, как увидел, что со мной творят, соскочил с телеги да и врезал кулаком старшему промеж глаз. Тот где стоял, там и упал, а на Ирко остальные кинулись, облепили его, как муравьи…

Радко, увидев, что его конягу под уздцы больше никто не держит, тут же её вожжами хлестнул и дёру. Я с трудом успел в телегу запрыгнуть… Чудом живыми сюда добрались…

— Да лучше бы шеи сломали по дороге! Трусы паскудные! — Стараясь сдержать слёзы, я сжала кулаки так, что ногти глубоко впились в ладони. — Ирко за вас вступился, а вы его на растерзание душегубам бросили! Твари!!!

Всё ещё стараясь овладеть собой, я замолчала, успокаивая дыхание, но тут Гордек вдруг визгливо, по-бабьи закричал:

— Да сам Ирко во всём и виноват! Сам!.. И Лушек тоже!!! Не стал бы по своим грошам слёзы лить, крохобор несчастный, всё бы и обошлось!.. А Ирко твоего никто не просил в драку лезть!!!

— Ах так!!! — Мои с трудом сдерживаемые слёзы мгновенно высохли, уступив место гневу. — Подлость свою и мерзость вы не спрячете и не оправдаете! Будет вам расплата за эту кровь!

Гордек замер, хватая воздух ртом, точно вытащенная из воды рыба, а собравшаяся к этому времени на площади толпа после моих слов загудела точно улей. Кто-то плакал, кто-то причитал, кто-то вовсю материл Радко с товарищами, а ещё несколько селян требовали заткнуть рот травнице, пока она всех не прокляла…

Я отвернулась от телеги и, не обращая внимания на усиливающиеся крики и споры, пошла прочь. Здесь мне помощи ждать не от кого, а Ирко надо найти — живого ли, мёртвого… Я прошла уже четыре двора, когда меня нагнала вездесущая Кветка.

— Куда ты, Эрка?!

— К Ирко… — ответила я, повернувшись к вдове. Та всё ещё держала на руках мои кровинку, вот только Мали проснулась и теперь отчаянно хныкала. Я погладила дочку по волосам.

— Успокойся, доченька… Сегодня ты заночуешь у тёти…

— И мамка твоя бестолковая заночует вместе с тобой. — Кветка поудобней перехватила малышку и сурово взглянула на меня. — Не чуди, Эрка! Тебе ли с разбойниками тягаться?! И мужа не спасёшь, и дочку круглой сиротой оставишь!..

Вместо ответа я, почувствовав слабость в ногах, отстранилась от Кветки и оперлась на плетень.

— Я не могу всё так оставить! Разбойники вряд ли до сих пор на дороге стоят… Я найду его!..

Но Кветка была непреклонна.

— Одну я тебя не отпущу. Как ни крути, а мужиков на помощь звать надо. Тот же Марек не из робкого десятка…

— Да, Марек… Я его жене в родах помогала… И руку ему после волчьего укуса лечила… — К слабости в ногах добавился и шум в ушах. В глазах потемнело так, точно уже наступила ночь… Доселе послушное тело теперь просто отказывалось мне повиноваться, но я не могла быть слабой… Не могла…

Чтобы не упасть, я из последних сил уцепилась за плетень, а Кветка, заметив моё состояние, шагнула ближе.

— Лучше обопрись об меня, деточка, и пойдем ко мне потихоньку… Я Мали уложу, тебя отпою, да и сама за Мареком схожу… Пойдём, солнышко…

— Хорошо… — Я вцепилась в Кветку, точно утопающий за соломинку, а мир вокруг плыл и кружился…

В себя я пришла уже в хате Кветки. Мне по-прежнему было плохо, но на лбу у меня обнаружилось мокрое, сложенное в несколько слоёв полотно, а сама вдова уже подносила к моим губам кружку с самогоном.

— Выпей, а то страшней покойника стала!

Я послушно выпила огненную жидкость, закашлялась… Кветка немедля сунула мне в руки пирожок.

— Закусывай. Знаю, что кусок в горло не лезет, но силам надо откуда-то браться…

Я послушно откусила от угощения. Начала жевать, не чувствуя вкуса, а Кветка оправила полотно у меня на лбу.

— Мали твоя как на подушку головёнку-то склонила, так и уснула. Не беспокойся…

Я с трудом проглотила кое-как пережёванный кусок.

— А Марек? Ты пойдёшь к нему?

— А зачем ко мне идти, если я уже здеся… — раздался от дверей немного сиплый голос. Марек любил промышлять капканами да охотой и был ещё тем красавцем — крепкий, грузный, с разорванными рысью щекой и ухом… Впрочем, уродливые эти следы — так же как и безрукавка из той самой рыси — были для Марека предметом гордости, а жену Марека его шрамы не смущали вовсе…

— Я так подумал, что толку от этих крикунов на площади не будет, а тебе помощь нужна. — Марек прошёл в хату и сел около меня на лавку. — Побудь пока у Кветки. Я за братом зайду, а потом отправлюсь на тракт… Этот заячий хвост Яблоньки поминал, верно?

— Да… — Я нашла в себе силы распрямиться. — Я тоже с вами пойду…

Но Марек только головой покачал.

— Нет, Эрка. Твоё женское дело дочку баюкать да новостей ждать, а наше — мужа твоего найти и сюда доставить…

Марек залпом выпил немедля поднесённый Кветкой самогон и сердито тряхнул головой.

— То, что Гордеки — паскуды, вся округа знает, но с Радко и Лушеком я сам не раз и в Эргль, и в Брно ездил и такой подлости от них не ожидал… А теперь выходит, что рабская кровь гнилью у них внутри сидела…

— Рабская? — невольно нахмурилась я, пытаясь понять, о чём толкует Марек, но ответила мне Кветка:

— Дело в том, Эрка, что в Поляне лишь треть семей, которые испокон веков свободными поселенцами были. Остальные же пришлые — их деды да прадеды рабами тогдашнего Владетеля являлись, но по предсмертному его завещанию были отпущены на вольные хлеба. Дело это давнее, про него уже и не поминают почти. Кто ж знал, что оно так аукнется…

— Отцы ели кислый виноград, а у детей оскомина… — прошептала я старую присказку, только теперь постигнув весь её горький смысл, а Марек тяжело вздохнул:

— Ладно, что уж теперь… Пойду я, пожалуй, — что время зря терять… — После этих слов он решительно поднялся с лавки. Я потянулась было за Мареком, но он, заметив это, сказал: — Нет, Эрка. Первую помощь Ирко я и сам оказать смогу; а ты до сих пор сама на себя не похожа — белая как полотно… Оставайся-ка лучше у Кветки и не расходуй попусту силы. Чувствую, они тебе вскоре понадобятся…

Я опустила голову, упрямо закусила губу — соглашаться с Мареком мне не хотелось, но и проклятая слабость никак не проходила!.. Конец так и не начавшемуся толком противостоянию положила Кветка. Вдова присела рядом, обняла меня за плечи, точно маленькую, прижала к себе… И я, поняв что этих двоих не переломить, да и толку от меня, с трудом переставляющей ноги, будет мало, подчинилась…

Марек ушёл, а Кветка, кое-как впихнув в меня несколько ложек творога и заставив допить самогонку, постелила мне на лавке. Я послушно легла, но ещё долго не могла уснуть — одолженная Кветкой длинная сорочка слишком резко пахла мятой, а слабость сменилась ноющей под сердцем пустотой, в которой тонули тяжёлые, страшные мысли… Из полудремы-полуоцепенения меня вывел тревожный стук в дверь. Я вскинулась, гадая, как Марек с братом успели так быстро обернуться, а из-за двери раздался голос Роско.

— Кветка! Эрка не у тебя, часом?..

Вдова ещё только ноги с лавки спустила, а я, накинув поверх рубашки шаль, уже отворяла дверь. Роско переступил порог, печально посмотрел на меня.

— Я вижу, ты знаешь…

— Да… — прошептала я и Роско вздохнул.

— Так уж вышло, что я с Гревко тоже в Эргль подался — позавчера ещё отбыл, да Гревко гульнул сильно. Потому и отправились в дорогу уже на ночь глядя — время упущенное навёрстывать… — Роско ещё раз исподлобья посмотрел на меня и, тряхнув головой, резко закончил: — Нашли мы Ирко. Живой он…

— Спасибо тебе, Роско… Если б не ты… — Голос предательски задрожал, и я поспешно вытерла начавшие наливаться непрошенными слезами глаза, но селянин лишь грустно вздохнул.

— Подожди меня благодарить, Эрка. Муж твой в беспамятстве, да и изувечен страшно… Мы его домой доправили, но поскольку тебя там не оказалось, Гревко остался в хате караулить подле Ирко, а я решил тебя в Поляне поискать…

К концу его рассказа я кое-как взяла себя в руки и тихо произнесла:

— Всё равно спасибо… Обожди меня тут, я быстро соберусь…

Роско согласно кивнул и устроился на одной из лавок, Кветка немедля присела рядом и стала пытать его о подробностях, а я, схватив одежду, забежала в боковую светёлку, в которой спала дочка, и стала торопливо одеваться. Переплела косу и, подойдя к мирно спящей малютке, осторожно её поцеловала. Провела рукой по разметавшимся на подушке волосам дочки и лишь потом вернулась к вдове и Роско.

— Я готова. Кветка, ты сможешь присмотреть пока за Мали? — Мой вопрос был задан неспроста. В ближайшие дни мне, похоже, понадобятся все силы, какие только смогу в себе разыскать, а делить внимание между израненным мужем и дочерью будет очень непросто… Впрочем, высказывать все эти соображения вслух мне не пришлось — Кветка, услышав мою просьбу, тут же согласно закивала и сказала, что проведает меня завтра…

Хотя Роско шёл по лесу быстрым шагом, я с трудом подавляла желание побежать впереди него. Бег ничего не изменит — только утомит, а я должна была быть сильной ради Ирко. Я повторяла это себе снова и снова, а заодно внутренне готовилась к тому, что увижу, и тем не менее, когда я увидела, что разбойники сделали с мужем, ноги у меня едва не подкосились…

Передо мною на лавке лежал не человек, а кусок мяса — окровавленный, беспамятный. Из-под левой ключицы торчит обломанное древко стрелы — похоже, остававшийся в засаде разбойник, поняв, что дело неладно, выстрелил во ввязавшегося в драку мужа, а остальная ватага потом долго и со злобой избивала раненого… При каждом вздохе мужа раздавался булькающий звук — это было плохо, но самым главным оставалось то, что Ирко всё же дышит. С трудом, с хрипом, но…

Я опустилась возле лавки на колени и стала осматривать другие раны, которых тоже хватало. Ирко едва не проломили череп, сломали нос и правую руку. Несколько рёбер тоже утратили свою целостность, но всё же самой опасной оставалась засевшая в теле стрела. Правда, при более тщательном осмотре у меня появилась слабая надежда. Ранивший Ирко лучник звёзд с неба не хватал — долженствующее пронзить сердце жало сильно отклонилось и ушло вниз. Не зацепив ни легких, ни кровеносных сосудов, застряло в лопатке… Я опустила голову, мысленно перебирая в уме наставления Нарсии и то, что успела увидеть, когда прабабка ухаживала за ранеными.

— Мы ещё сможем чем-то помочь? — Моё раздумье прервал тихий голос Гревко. Я обернулась и посмотрела на замерших у стены мужчин. Нахмурилась, обдумывая.

— Горячая вода нужна — раны промыть, а потом вам надо будет подержать Ирко, когда я эту занозу доставать буду…

Выселковцы повиновались мне без лишних вопросов: уже вскоре я смывала с мужа корку из грязи и крови водой, в которую щедро плеснула подаренного мне в Дельконе зелья. Оно препятствовало воспалению и, по уверениям жриц, немного снимало боль, а боли вскоре будет больше, чем надо…

Отодвинув от себя глубокую миску со ставшей красной водой, я встала, и, отрицательно качнув головой в ответ явно собирающимся спросить меня о дальнейших действиях мужчинам, захватила травнический нож и вышла из хаты.

Теперь пришло время просить о помощи — я вполне успешно лечила укусы и вывихи, но вот стрелу мне доведётся извлекать впервые, так что призывать надо не Малику, а самого Седобородого. Хозяин Ловчих и всех путей человеческих был самым грозным и древним из всех Семерых покровителей Ирия, но теперь мне мог помочь лишь бог, символизирующий Судьбу, Смерть и Тайные Знания… Обычно Хозяину троп оставляют жертву на перекрёстках, но я верила, что в этот глухой ночной час он меня услышит…

— Хозяин Троп, всеведающий! Молю тебя — в этот недобрый час помоги мне всё сделать правильно! Обереги от ошибки! — Я легко полоснула себя по запястью и окропила землю под ногами. Замерла, прислушиваясь к ночным звукам… Несколько мгновений ничего не происходило, но потом лёгкий вздох ветра принес с собою отдалённое, едва уловимое карканье ворона… Получив знак о том, что мольба услышана и плата принята, я поспешно вернулась в хату.

Смерть дала отсрочку, и теперь надо было сосредоточиться на том, что мне предстояло сделать…

Помогая прабабке, я видела, как сведущие в лечении жрицы извлекают из тела застрявшие стрелы. Из-за того что наконечники стрел — как тяжёлых, способных пробить доспех, так и предназначавшихся для точной и дальней стрельбы — нередко были снабжены зазубринами или шипами, их старались вытащить со стороны, прямо противоположной той, через которую стрела вошла в тело. После того как путь для извлечения стрелы был открыт, жрицы раздвигали мышцы специальным, похожим на двузубые вилы инструментом и проталкивали остриё вперёд с помощью древка до тех пор, пока его не удавалось схватить и вытащить.

Когда же такой способ был невозможен, жрицы действовали немного по-другому. Расширив и увеличив рану, они с помощью щипцов вначале откусывали короткие и тонкие шипы и лишь потом извлекали сам наконечник. Если жала стрелы были крупными и крепкими, то жрицы брались не за щипцы, а за изуверского вида инструмент, напоминающий большие ножницы с плоскими, широкими лезвиями. Эти лезвия, покрывая собою шипы и зазубрины наконечника, позволяли извлечь стрелу без лишних повреждений…

Впечатлённая зловещим видом этого инструмента, я тогда ещё поинтересовалась у Стембы, есть ли у «Лисов» что-нибудь подобное, а он, усмехнувшись, сказал, что лишняя тяжесть воинам ни к чему, а когда под рукою нет лекарей с их хитрыми штуками, то сойдёт и что попроще — шипы можно обезвредить расщеплённым камышом или даже ивовыми прутьями. Была бы сноровка, а всё остальное приложится…

И вот теперь, спустя много лет, я последовала этому совету — благо, что ни камыш, ни ива не были чем-то недоступным. Отрешившись от не спускающих с меня глаз, крепко держащих Ирко мужчин, мне удалось аккуратно, не повредив жил, вытащить злополучный наконечник и остановить последовавшее за этим действом неизбежное кровотечение. И лишь после того, как рана была обработана и перебинтована, я взглянула на свой трофей. Извлечённый мною наконечник, к счастью, был не из дорогих — тяжёлых, с широко разведёнными зубьями-шипами, но облегчения от этого открытия я не испытала. Причинённая стрелою рана была довольно глубокой, другие повреждения мне только предстояло исправить, а Ирко между тем начал изгибаться в судорогах. Причина редких, но от этого не менее сильных приступов — двое крепких выселковцев с трудом удерживали по-прежнему находящегося в беспамятстве Ирко — была мне неясна, и я торопилась закончить с лечением и перевязками как можно быстрее…

Несмотря на все мои усилия время, казалось, ускорило свой бег — мне чудилось, что я копаюсь точно черепаха и не успеваю сделать то, что должна. Ирко стонал в своем забытьи, но когда я, закончив с самыми сильными повреждениями, принялась перебинтовывать стёсанную до мяса ладонь своего мужа, мне открылся страшный смысл происходящего. Рука мужа изменилась! Не сильно — пальцы словно бы стали короче и толще, и без того немалая ладонь раздалась в ширину, всегда коротко остриженные ногти оказались вдруг отросшими…

Для посторонних людей такие перемены были незаметны, но я, успевшая выучить руки Ирко до последней заусеницы на них, изменения заметила и поняла, что теперь происходит то, чего я больше всего и опасалась, если не считать самой смерти — у Ирко начался оборот!

Доставшийся от отца дар проявил себя в момент, когда бэр-полукровка оказался между жизнью и смертью, но беда была в том, что мой муж не мог взять под контроль своё превращение, сулившее либо стать необратимым, либо и вовсе убить… Так дар оборотился проклятием…

Поспешно закончив перевязку, я попросила Роско и Гревко перенести мужа в светёлку, служившую нам спальней, и, заверив их, что теперь Ирко нужен полный покой, поспешила выпроводить их из хаты, не забыв при этом поднести на дорожку медовухи. Впрочем, мое желание остаться наедине с мужем всё равно было истолковано мужчинами по-своему. Гревко, опрокинув стопку, так прямо и спросил:

— Неужто ворожить будешь?

Я ответила ему строгим взглядом.

— Даже если и так, об этом говорить не принято…

— И то верно… — Оттеснив враз притихшего после моей отповеди Гревко, Роско положил мне руку на плечо и тихо произнёс:

— Как бы то ни было, на мою помощь ты всегда можешь положиться…

Выпроводив выселковцев, я вернулась в спальню и присела на кровати около мужа. Всё, что я теперь могла сделать, — это быть рядом с ним, звать его и надеяться, что сознание к нему всё же вернётся…

Остаток злополучной ночи выдался тяжёлым. Ирко вновь и вновь начинал биться в судорогах, метался, пытался в беспамятстве сорвать с себя повязки, из-за чего свежие раны снова начинали кровоточить. В такие мгновения мне с трудом удавалось его успокоить — Ирко ненадолго затихал, но вскоре всё начиналось по новой: корчи, стоны, метания… Но самым страшным было даже не это, а то, что с каждым приступом Ирко менялся — на моих глазах сдвигались и деформировались кости, меняли положение мышцы, новый, пробивающийся сквозь кожу волос обращался в бурую шерсть…

Боль, сопровождающая такое превращение, была чудовищной — я пыталась облегчить её, сквозь стиснутые зубы вливая в рот Ирко укрощающие боль отвары, но они не помогали или почти не помогали: стоны, а потом и тихое рычание бэра были полны такой муки, что я сама едва не плакала.

Лишь с приходом зари превращение прекратилось — оборотившийся более чем наполовину Ирко затих в своем забытьи, а я, устроившись подле него на кровати, осторожно обняла мужа за плечи и забылась тревожным сном…

Проспала я недолго — часа три или четыре — и встала совершенно разбитой. Тревожное сновидение не дало мне даже капли сил: я проснулась ещё более усталой, чем уснула, а виски просто ломило от боли. Несмотря на это, я встала и, наскоро заварив чабреца, принялась за домашние дела, то и дело заглядывая в спальню. Измученный обращением Ирко крепко спал — в его ровном дыхании не было ни хрипов, ни так напугавшего меня бульканья. То ли моё лечение, то ли оборот своё дело сделали, но теперь мужу грозила иная опасность. За одну ночь покрывшееся шерстью полулицо-полуморда… Лапы с острыми когтями, всё ещё отдалённо напоминающие человеческие руки… Да и весь теперешний облик Ирко ясно говорил об одном — повернуть превращение вспять у полукровки вряд ли выйдет. Отныне ему доведётся существовать либо в таком страшном виде человека-зверя, либо — завершив превращение — стать медведем. Но и в том, и другом случае ему грозили травля и смерть.

Конечно, я могла прятать Ирко от окружающих под предлогом того, что он сильно изувечен и не хочет казаться таким на глаза соседей. Известная всей округе нелюдимость Дорваша и недавняя отчуждённость мужа сыграли бы мне на руку, но в одиночку я не смогу обманывать сельчан слишком долго. В этом нелёгком деле мне был нужен помощник, но кому я могу доверить тайну Ирко? Роско? Он вполне мог промолчать, памятуя об излечениии дочери, но стал бы он помогать мне в таком обмане? Кветка? Не отвернётся ли она от своего молочного сына, узнав, что он и есть тот самый перевёртыш, о которых гуляет столько жутких басен?!

От невесёлых мыслей меня отвлёк стук в дверь — на пороге стояла обещавшаяся навестить меня Кветка… Что ж, чем раньше я поговорю с вдовой, тем лучше: тряхнув головой, я впустила Кветку в дом, в то же мгновение ощутив себя воином на поле брани. И волнения, и сомнения ушли, оставив после себя лишь холодную решимость — ради Ирко я должна была добиться либо помощи, либо молчания Кветки…

ТЕЛЕГРАМ

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Большая библиотека с любыми жанрами и авторами

Большая Библиотека

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги