Лето потерянных писем

Глава 7

На следующий день я ждала Ноя в небольшой кафешке в центре города. Ресторанчик располагался на цокольном этаже желтого дома в викторианском стиле. Изгородь из бирючины огораживала посетителей, расположившихся на террасе, от суматохи и толкотни людной улицы, а от солнца их укрывали зонтики. Ровно в десять утра я села за столик на улице и принялась с надеждой ждать Ноя.

Через двадцать минут, когда я почти допила горячий шоколад, к моему столику еще раз подошла официантка.

– Желаете что-нибудь еще?

– Уверена, он вот-вот явится.

После того как официантка сочувственно улыбнулась и ушла, я снова проверила телефон, прекрасно осознавая, что за окружавшими меня столиками сижу только я. Сообщения не было, а я не хотела писать первой. Это он просил меня встретиться. Сам выбрал время и место. И что, теперь он меня кинул? На Нантакете это то же самое, что пригласить девушку на выпускной, а потом ее игнорировать?

Ладно, что уж. Люди постоянно опаздывают и забывают предупреждать. Подожду еще десять минут.

Я утихомирила подпрыгивающую ногу. Удивительно добродушное поведение Ноя по отношению к грустному слону, который сейчас целым и невредимым лежал на моей кровати вместе с плюшевой лошадью, вызвало у меня надежду, что он перестанет вести себя в духе «помочь или помешать» и «этот остров принадлежит мне». Ничего страшного в разговоре с ним нет. К тому же он реально не может мне помешать. Ной обычный парень, да и власти у него нет.

Верно?

Ной сказал, что хочет обсудить перемирие. Какое еще перемирие он имел в виду?

Ной вбежал в ресторан в 10:26. На нем была облегающая оксфордская рубашка, а волосы тщательно уложены. Во всяком случае, я надеялась, что он специально их уложил. Если он просыпается с такой идеальной прической, то мне с откровенной завистью придется побрить его налысо и, наверное, сохранить локоны себе. Так, себе на заметку: меня завело куда-то не туда, лучше ни с кем не делиться этими мыслями.

Он упал на стул напротив меня.

– Привет.

– У тебя получилось.

– Оу, пассивно-агрессивный аналог «ты опоздал».

Я скрестила на груди руки.

– Договорились. Ты опоздал.

– Помогал пожилой даме перейти улицу.

– Врун. Что это было, странная демонстрация силы?

Ной приподнял бровь.

– Задержался на работе.

– Ты работаешь? – удивление в голосе прозвучало слишком явно.

– А ты думала, что я целыми днями слоняюсь без дела?

– Типа того. К тому же твоя работа завершилась слишком рано. Если только ты не рыбак.

– Я помогаю папе. Он хотел, чтобы я закончил составлять для него отчет.

– Оу. – Мне понравилось, что он помогает семейному бизнесу. – Это мило.

– Да, правда? – в его голосе послышались резкие нотки.

Рядом с нами снова возникла официантка и лучезарно улыбнулась Ною. Видимо, она разделяла мое облегчение, что меня не бросили.

– Готовы?

Ной заказал на завтрак буррито и кофе, а я – блинчики на молоке с ягодами. Как только официантка отошла, Ной глотнул у меня горячего шоколада и скорчил мину.

– Это не кофе.

– Я бы тебе посочувствовала, если бы ты не забрал у меня напиток.

На лице Ноя не было и тени раскаяния.

– Ладно, Эбигейл Шенберг. В чем дело?

– То есть?

– Я ничего о тебе не знаю.

– Вообще-то я тоже о тебе ничего не знаю.

– Кроме того, что уже знаешь, так ведь? Ты приехала на Нантакет, просочилась в мой дом и сунула нос в жизнь моих бабушки с дедушкой.

– В их жизнь, не в твою. И это очень агрессивный метод перемирия.

Его улыбка снова стала напряженной.

– Считай это предварительным перемирием. Кто ты?

Я смущенно и робко заерзала на стуле. Я думала, мы обсудим письма и наших родственников, а не меня.

– Никто.

Жизнерадостная официантка снова подошла к нам и поставила дымящуюся кружку перед Ноем.

– Ваш кофе!

Он поблагодарил ее и, когда она ушла, снова повернулся ко мне.

– Попробуй еще раз.

– Я серьезно. Не о чем говорить.

– Значит, ты считаешь нормальным проводить лето на небольшом острове, чтобы узнать побольше о прошлом своей семьи? И чтобы убежать от своего бывшего?

– Он тут вообще ни при чем! – выпалила я и с удивлением отметила, что за прошедшую неделю ни разу не вспомнила про Мэтта. – Это вообще не твое дело.

Ной наклонил стул на двух ножках и, закинув руку на спинку, смерил меня пристальным взглядом.

– Я почти уверен, что теперь наши дела неразрывно связаны.

Я почувствовала, как то ли от гнева, то ли от чего-то еще начинают гореть щеки.

– А что ты хочешь от меня услышать? Никакой выгоды, кроме семейной истории, я не получу. – Я старалась говорить бойко – это один из любимых видов защитного механизма. – Если только мне повезет, я напишу хорошее эссе для поступления в колледж.

Ножки его стула с грохотом приземлились на землю, и Ной в ужасе уставился на меня.

– Ты лезешь к моей семьей из-за эссе в колледж?

– Нет! Господи! Я лишь говорю, что больше ничего из этого не получу.

– Да твое эссе вообще роли не играет. Только твои оценки и кругозор.

Его слова меня задели, ведь я боялась, что он прав. Да, у меня были хорошие оценки, но они гроша ломаного не стоили, а, присоединившись к какому-нибудь клубу, я разве расширю свой кругозор? Вряд ли. Чтобы убедить колледжи предоставить мне стипендию, я должна написать хорошее эссе.

Поэтому я ужалила его в ответ:

– Неужели? А тут я начинаю прикидывать, сколько денег пожертвовала твоя семья.

Ной резко выпрямился.

– Я поступил в колледж не из-за денег семьи.

– Я такого и не говорила. – Намеренно безразлично я пожала плечами. – Хотя мне попадалась статья о том, что некоторые выдающиеся учебные заведения часто принимают детей благотворителей.

– Моя семья жертвует деньги колледжам, в которых они учились. Пожертвования выпускников.

– Верно. – Я с невинным видом вытаращила глаза. – И, я так понимаю, ты поступаешь не в одно из таких заведений?

– Ну ты и… – Ной поджал губы и покачал головой.

Стерва? Зараза? Та еще штучка? Возможно. Я вздохнула.

– Извини. Я не хотела набрасываться на тебя с обвинениями. Ты меня напрягаешь.

– Я напрягаю тебя?

– Да! Я не думала, что встречусь с такой враждебностью, если я загляну в бабушкино прошлое. И я не хотела грубить насчет колледжа. Я… не знаю… нервничаю из-за учебы, поступления и денег. Ты прав. Может, мое эссе вообще не важно. – Я робко и виновато улыбнулась.

Ной не смотрел на меня.

Вот тебе и перемирие. Я опустила глаза.

– Я поступаю в Гарвард, – после длительной паузы произнес Ной. Я оторвала глаза от своей кружки и увидела, что он упрямо смотрит в сторону, а на щеках у него появились два ярко-красных пятна. – Моя семья вносит пожертвования.

Оу. Я наступила на больную мозоль.

– Но у меня правда хорошие отметки. – Наконец Ной снова на меня посмотрел. – Я лучший выпускник.

Ну еще бы.

– Учеба начинается осенью? – в знак примирения спросила я. – Что будешь изучать?

– Экономику.

– Класс. А ты хочешь заниматься… экономикой? – Ого, блестяще. За навыки светской беседы я получу пулитцеровскую премию.

У него дрогнули губы.

– В планах экономика на старших курсах, а потом школа бизнеса.

Да уж, все мои познания о школах бизнеса исходили от старшей кузины Сары в виде ее презрения к учащимся в бизнес-школах, с которыми она знакомилась в Тиндере.

– Выходит, ты хочешь вести бизнес?

– Это своего рода сделка.

С минуту я обдумывала его слова.

– О. То есть… компания твоего отца?..

Ной резко кивнул.

– Хм. – Я попыталась уложить это в голове. Мой жизненный план содержал немного пунктов. Поступить в колледж. Получить диплом. Найти работу. Обеспечивать родителей в старости (и брата, если появится необходимость). – А ты хочешь работать на «Барбанел»?

– Желание тут ни при чем. Я обязан.

– То есть ты ведь не обязан быть обязанным. – Ноя не развеселили мои шарады.

Я медленно сложила дважды два. Эдвард Барбанел, председатель правления, унаследовал фирму от своего отца и к сегодняшнему дню превратил ее в империю. Гарри Барбанел, отец Ноя, сейчас был президентом этой компании. Я моргнула.

– Они ведь не рассчитывают, что ты… – Ной приподнял брови. Я нервно рассмеялась. – Ты же не должен брать на себя бразды правления огромной фирмой, если не хочешь.

– Кто-то же должен.

– У тебя нет кузенов? Братьев? Сестер?

– Нет. – Ной допил кофе. – Шира ближе всех мне по возрасту, но она скорее как младшая сестра. Она хочет изучать морских черепах.

– Морских черепах.

– В Эквадоре. Они находятся на грани вымирания.

Я с минуту переваривала новости о морских черепахах. Бедняжки.

– Хорошо, а остальные твои кузены?

– Ни у кого это не вызывает интереса.

– Так и у тебя тоже не вызывает. Почему такую ответственность возложили на тебя? Ты что, старший сын старшего сына?

На его лице промелькнуло смущение.

Боже мой.

– Это же бред. И несправедливо. По отношению к тебе, конечно, но и что насчет остальных?

Ной отвел взгляд, потом снова посмотрел на меня и упрямо спросил:

– Ладно, а ты что собираешься изучать?

Хорошо, я вела себя слишком настырно.

– Я хочу стать историком, но…

– Что «но»?

– Разве это принесет кому-нибудь пользу? Или историки – это современные Кассандры, обреченные выкрикивать предостережения, но мнением которых пренебрегают?

Ной удивился.

– Ты так считаешь?

– Ну, я считаю, что историки нужны, но еще есть ощущение, словно они твердят: «Вот, так и начинается диктатура»; и все такие: «Класс, понял, давайте оставим ваши слова без внимания». Так чем же поможет профессия историка? Вот тебе что помогает? – Я указала на Ноя. – Ну, помимо богатства и управления своим богатством похвальным способом.

– Вот и я! – У нашего столика появилась веселая и бодрая официантка. – Буррито и блинчики.

– Спасибо, – хором повторили мы.

Она просияла:

– Что-нибудь еще?

Мы покачали головами.

Я откусила от блинчика и выяснила, что он удивительно вкусный и восхитительно пропитан маслом.

– Ого, отменные блинчики!

Ной методично разрезал буррито пополам.

– Что сойдет за похвальный способ?

– Что? А, ты про деньги. Ну ты сам знаешь, пожертвования на всякие похвальные случаи и вещи.

– Какие, например?

Я пожала плечами, размазывая два кусочка блинчика на тарелке по кленовому сиропу.

– Вот ты чем увлечен?

Ной перевел на меня взгляд и легонько улыбнулся.

– Я знаю, что считаю похвальным. Я хотел услышать твою версию.

– Ой. – Я вспыхнула от смущения и на мгновение сосредоточила внимание на еде. Почему я предположила, что он захочет объяснять, как оказывает влияние?

Ной сжалился надо мной.

– Мне нравится Фонд охраны природы Нантакета.

– Да? – Если продолжу задавать вопросы, возможно, мое смущение рассосется. – Почему?

Он пожал плечами.

– Мама работает в Экологическом диалоге, бабушка занимается садом, поэтому, наверное, я всегда был настроен на сохранение окружающей среды. И… моя жизнь – это огромный выброс углекислого газа, а моя семья тратит много природных богатств, так что, думаю, восполнять ущерб – это важно.

Я удивленно на него посмотрела.

– Это хорошо.

Ной засмущался и в забытьи уставился вперед. Когда мыслями он вернулся за наш столик, выражение на его лице было непроницаемым. Он наклонился вперед, как шифровщик, столкнувшийся с кодом, который ему никак не взломать.

– Что нужно сделать, чтобы заставить тебя забыть об этом письме?

Я с недоумением посмотрела на Ноя.

– О, я о нем не забуду.

– Почему?

– А почему я должна забыть про него? Как ты смеешь просить меня стереть из памяти историю моей семьи?

– Уверен, есть другие способы разузнать правду. Ты можешь поспрашивать кого-нибудь еще.

– Ты так уверен в этом? – Я наклонила голову. – Вряд ли нацисты оставили много выживших, которые могли бы рассказать нам историю.

Ной замер, а потом резко выдохнул.

– Ты шутишь.

Я улыбнулась. Шах и мат!

– Вообще-то нет.

– Это против правил.

– Знаю. – Вот только на самом деле нельзя отказывать тем, кто хочет разузнать о своих выживших бабушках и дедушках. Это что-то вроде бестактности. Я откусила блинчик.

Ной хмуро посмотрел на меня.

– А почему ты ничего о ней не знаешь?

– Она приехала сюда в раннем детстве, поэтому почти ничего не помнила. Мы не знали, откуда она родом – откуда-то из Германии, – и остались ли у нее там в живых родственники. К тому же ей не нравилось говорить даже о том, что она помнила.

Мама утверждает, что большинство выживших не любят вспоминать прошлое.

– Она пережила Холокост?

– Да. Но, если откровенно, ее не обозначали как пережившую Холокост, потому что она не жила в Европе во время войны. Она приехала сюда в четырехлетнем возрасте, как раз перед самым началом войны.

Ной уронил вилку на тарелку.

– Она приехала сюда до войны. Из Германии.

– Ага.

– Со своей семьей?

Его напор почти меня встревожил.

– Нет, ее родители остались. Ее отправили в Нью-Йорк, в другую еврейскую семью, где она должна была жить до восемнадцати лет.

Ной уставился на меня.

– Что?

Повисла странная тишина, когда люди не закончили говорить то, что хотели сказать; тишина, когда тебе приходится взвешивать, как поступить: настаивать или затаиться. Я положила вилку и посмотрела на Ноя. Стала ждать.

– Моя семья из Нью-Йорка. – Он смотрел прямо мне в глаза. – Они приняли немецкую девочку. Во время войны.

Я чуть не подпрыгнула от чистого удовлетворения, похожего на удовольствие, когда пытаешься сложить мозаику и наконец находишь правильный фрагмент. «Они приняли немецкую девочку во время войны». Конечно, бабушка приехала на Нантакет, потому что семья, с которой она жила, проводила здесь отпуск, и влюбилась в сына хозяев этого дома. Иначе как еще ее фотография оказалась в альбоме?

– Ну, вот и все.

Ной покачал головой.

– Это просто совпадение.

– Нет. Как раз для этого я и приехала. Она выросла в твоей семье. Поэтому ее фотография в одном из ваших альбомов.

– Что? Почему ты не упомянула об этом?

– Я забыла!

Ной сжал переносицу.

– Если она переехала к ним в детстве, значит, они были как брат и сестра.

– Мне неприятно тебя разочаровывать, но братом и сестрой они никогда не были.

Ной наклонился ко мне, словно одна его демонстрация грубой силы могла заставить меня отступить.

– Они вместе выросли. Братья и сестры пишут друг другу письма.

– Не такие письма. Только не за пределами Вестероса.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

– Ты могла неправильно их истолковать.

– Черт. Нет. Хочешь сам прочитать?

– Да. Нет. Может быть.

Со своими чувствами пусть разбирается в свободное время.

– Тогда давай спросим твоего дедушку.

– Точно. Давай. Но… – Ной запустил пальцы в свои кудри. – Мы не можем.

– Ты серьезно?

Он потер лоб.

– Слушай. Моя семья тяжело трудилась, чтобы добиться того, что они сейчас…

– Если ты собираешься прочесть лекцию об американской мечте или о том, что в жизни нужно самому пробивать себе дорогу…

– Я про антисемитизм.

– А.

– Да. Люди с радостью нанимали Барбанелов, но не хотели водить с нами дружбу. Мы не были христианами, были недостаточно белыми, нам недоставало слишком многого. Моя семья хлебнула горя, чтобы прижиться на этом острове. Если у моего дедушки был роман, пока он был помолвлен с бабушкой, то людям лучше не знать об этом. – Ной уронил голову на руки. – А что касается этого странного псевдоинцеста…

– Эй. – Мне стало странно обидно за бабушку. – Это не инцест. Может, они вообще не считали себя братом и сестрой! На самом деле очевидно, что так и было, раз они влюбились. Может, остальные тоже не считали их родственниками. И… я понимаю, что в сороковых и пятидесятых годах такое трудно было принять, но сейчас вряд ли это кого-то волнует.

– Да, но после этого ты покинешь остров, и на тебе это не скажется, согласна? Люди здесь любят скандалы.

– Но в этом скандале нет ничего интересного!

– Боюсь, моя бабушка не согласится с этим.

Я задумалась над его словами.

– Так вот почему ты не хочешь, чтобы я говорила с твоим дедушкой? Потому что считаешь, что твоя бабушка разозлится? Из-за того, что у Эдварда был роман, или из-за того, что другие о нем узнают?

Ной проигнорировал мой вопрос, что, похоже, было ему свойственно.

– Мы можем все разузнать без участия моих бабушки и дедушки. Ты приехала на все лето? Я тебе помогу. И моя помощь будет полезнее разговора с дедушкой. Ты сказала, что твоя бабушка отказывалась рассказывать о своем прошлом? Да. Мои бабушка и дедушка тоже о нем не слишком распространялись.

В этом что-то есть. Я подумала о парне, который писал: «Минуло слишком много времени с нашей последней встречи», но потом вспомнила, что вместе с тем он писал: «Ты ведешь себя нелепо».

– Я могу провести тебя в дом. Я могу предоставить тебе доступ к альбомам. – Ной наклонился ко мне, пригвоздив к стулу взглядом. – Ты же хочешь моей помощи, Эбигейл.

Он был прав. А если его бабушка с дедушкой, как мои, откажутся говорить о прошлом? Но так я хотя бы поищу еще фотографии бабушки и посмотрю сад в «Золотых дверях».

«Если ты так сильно скучаешь по розарию, то возвращайся, – писал Э. – Розы в этом году цветут как сумасшедшие, а моя мать посадила новый сорт. Ты же знаешь, как она любит их тебе показывать. Ты же знаешь, как и я люблю видеть тебя в саду…»

Я прочистила горло.

– Но если я спрошу у твоего дедушки…

– Дай мне месяц. Один месяц. А потом можешь с ним поговорить, если у тебя еще останутся вопросы. А тем временем получишь от меня помощь. Я распахну тебе двери.

– Золотые двери?

– Это значит «да»?

– Наверное.

– Хорошо. – Ной улыбнулся, и его улыбка напомнила солнце. Он подцепил вилкой кусочек моего блинчика. – Ты права. Отменные блинчики.