Лики ревности

Глава 1 В недрах земли

Предупредить товарищей Томá не смог. Он услышал странный щелчок, увидел голубоватый ореол пламени шахтерской лампы, но прежде чем молодой углекоп успел крикнуть, у него за спиной разверзлась преисподняя.

Волна воздуха, подобно вздоху гигантского чудовища, сотрясла земные недра. В одно мгновение пространство забоя затянуло угольной пылью. Отовсюду слышались глухое рычание и устрашающий треск, перемежающиеся воплями ужаса и боли.

И невозможно нащупать пол или стену, чтобы хоть как-то сориентироваться в пространстве… Деревянная обшивка штрека разлетелась в убийственные клочья, к которым примешались гравий и куски коричневой затвердевшей земли.

Перепуганный юноша всем телом прижался к каменной стенке, прикрыв лицо каской, чтобы не задохнуться. Сердце стучало в груди, как бешеное, все тело сотрясала дрожь. Раньше, спускаясь в шахту, он и мысли не допускал, что может случиться взрыв рудничного газа. По рассказам стариков, такое частенько бывало, но не в этих краях, а далеко – на севере Франции или в Англии.

Тома не осмеливался подать голос, пытаясь понять, скольким товарищам-углекопам, работавшим с ним в забое, посчастливилось уцелеть. Сердце все еще билось слишком часто, слишком сильно. Щеки и подбородок были в земле, волосы слиплись от пота. Ему приходилось прикладывать усилия, чтобы не стучать зубами. Глаза, обычно смотревшие на мир с веселым лукавством, затуманил животный страх.

«Что случилось? – промелькнула мысль. – Неужели газовый карман? Какой жуткой силы взрыв! И малыш Пйотр впереди, меньше чем в метре от меня! Я обязан его найти! Ради Йоланты!»[2]

Внезапно ощутив вкус крови, Тома подумал, что ранен, но оказалось, что он всего лишь прикусил губу во время взрыва.

Мысли снова устремились к невесте, к Йоланте. Она была полька. Их семья перебралась в Феморо во время первой мировой, в сентябре 1915 года. Всех мужчин призывного возраста мобилизовали, поселок опустел, и на шахте катастрофически не хватало рабочих рук. Поэтому горнорудная компания стала охотно нанимать польских переселенцев. В то время Йоланте было всего шестнадцать, что не помешало ей, однако, влиться в бригаду «кюль-а-гайет»[3] – так в здешних краях называли женщин, занятых на сортировке угля.

В первый раз Тома увидел Йоланту в бледном свете ламп, когда она, по примеру других женщин, вытирала почерневшие от грязи руки о полотняные штаны. Но этой обыденной детали он даже не заметил. Зато обратил внимание на серебристо-русую прядь, упавшую из-под платка на тонкую девичью шею, и светлые голубые глаза. И решил про себя, что приударит за милой девушкой в ближайшее же воскресенье.

Нахлынули воспоминания. С легкой горечью молодой углекоп подумал, что прошло уже пять лет, а они, несмотря на пылкую любовь, до сих пор не женаты. «Свадьбу мы сыграем, и очень скоро! – мысленно пообещал он. – Не может быть и речи о том, чтобы ее опозорить!»

При мысли, что он мог никогда не увидеть ребенка, которого невеста носит под сердцем, у него заныло в груди. Судьба распорядилась по-иному. Он чудом остался жив. А значит, должен выполнить свой долг – помочь братьям по несчастью, позаботиться о тех, кто в этом нуждается. И первое, что нужно сделать, – самому выбраться из-под завала.

– Пьер! Пйотр! – позвал он. – Где ты, малыш? Эй! Пас-Труй[4], ты тут?

Прозвища у углекопов – обычное дело, и берутся они из жизненных историй, которые мужчины рассказывают друг другу в перерыве – в те блаженные минуты, когда можно наскоро чем-то подкрепиться. Перекус состоял чаще всего из хлеба с фасолевым паштетом, щедро сдобренным жиром, чесноком и петрушкой, который запивали водой из фляги. Употребление вина и других алкогольных напитков в шахте строго запрещено.

– Тома! – послышался голос словно бы издалека. – Тома, помоги!

– Пьеро[5], малыш, ты только держись! Я уже иду!

Ошибки быть не могло – это Пйотр, младший брат Йоланты! Мальчик до сих пор говорил с выраженным польским акцентом. Горняки быстро переименовали его на французский манер, в Пьера, поскольку польский вариант имени выговорить было сложно.

Тома принялся на ощупь разбирать огромную гору обломков, преградившую ему путь. Деревянная обшивка, поддерживавшая потолок и стены штрека, местами обрушилась, пропустив внутрь груды земли и камней.

– Я уже иду! Я тебя вытащу! Пьер, ты там один?

– Кажется, один! Только ничего не видно… – ответил подросток.

– Мне тоже! Не знаю, куда подевалась моя лампа. Наверное, засы́пало. Но если бы я ее и нашел, зажигать нельзя: вдруг газ еще остался, может рвануть…

Тома присел на корточки и стал разгребать камни. Очень скоро пальцы одеревенели от боли.

– Поищу-ка я обушок!

Тома попытался нащупать свой инструмент и вдруг задел ногой что-то непонятное, одновременно плотное и упругое. По спине пробежал холодок. Похоже на людскую плоть. Он прекрасно помнил, что Пас-Труй, прозванный так за свою склонность к запугиванию новичков-галибо[6] страшными историями из шахтерской жизни, работал у него за спиной, причем довольно близко.

– Боже правый! – прошептал он.

Тома осторожно ощупал неподвижное тело, придавленное свалившейся сверху балкой.

– Эй, Пас-Труй! Отзовись, черт бы тебя побрал!

Тома еще раз убедился, что это действительно его товарищ, пробежавшись пальцами по выбившимся из-под каски кудрявым волосам, по животу и бокам. Потом начал трясти его, снова и снова, но Пас-Труй даже не шевельнулся. А ведь у него шестеро детей!

– Неужели и остальные – тоже? – вырвалось у Тома. – А бригадир? Он-то где?

Юноша в волнении перекрестился. Альфред Букáр, бригадир, шел в забое следом за Пас-Труем. Он был мастером своего дела, бдительным и осторожным.

– Эй, Тома! – послышался испуганный голос Пьера. – Ради Пресвятой Девы, зять, помоги мне!

– Уже иду, малыш! Иду!

Тома решил, что сейчас не время выяснять, кто из товарищей погиб. Надо позаботиться о живых. Преисполнившись решимости, он обшаривал землю вокруг себя и рядом с телом Пас-Труя, пока не наткнулся на обушок. Помогая себе инструментом, он стал еще активнее разгребать завал.

«Нас обязательно спасут! – думал он, ни на секунду не отрываясь от тяжелой работы. – Парни из соседних забоев наверняка уже оповестили дирекцию! Они пришлют людей!»

– Чертов завал никогда не кончится! – громко выругался углекоп, продвигаясь ползком и помогая себе локтями.

Дело пусть медленно, но двигалось, и Тома утешал себя мыслью, что Пьеру по меньшей мере есть чем дышать. Доказательством тому были непрекращающиеся крики парнишки.

– Я слышу, как ты стучишь и как осыпается земля! Уже немного осталось! – повторял мальчик дрожащим голосом. – Господи, как же мне повезло, что ты не погиб, иначе сгнить бы мне тут заживо! Никто бы меня не нашел, это точно!

– Скажи лучше, ты в порядке? Руки-ноги целы?

– Не знаю, мне ногу привалило. Не могу сказать, цела ли она, я ее не чувствую.

– Не шевелись, скоро я тебя вытащу!

Тома, невзирая на боль, удвоил усилия. Через время ему удалось расширить узкую щель. Оттуда потянуло сыростью, и во рту у Тома появился неприятный привкус железа.

– Пьер!

– Я тут! Тебя лучше слышно, наверное, ты совсем близко! Проклятье! Была бы у нас лампа! Хотя бы одна!

– Немедленно перестань злословить, маленький негодник! – попытался пошутить Тома. – Твоей сестре это не понравилось бы!

– Но ты же ей не расскажешь, правда, зятек? – возразил паренек со смешком, который закончился всхлипом боли.

Оба сконфуженно умолкли. Тома, тяжело дыша, углубился в узкий проход. Понадобилось несколько ударов обушком, и плечи уже можно было протиснуть внутрь. Он дорого дал бы сейчас за малую толику света, которая позволила бы разглядеть круглую мордашку и карие глаза мальчишки.

– А вот и я, дорогой шурин! – вскричал он победным тоном.

И в то же мгновение кусок деревянной обшивки, частично разрушенной недавним взрывом, рухнул вниз. Тома сам не понял, как очутился в темном закутке, рядом с малышом Пьером. Падая, он задел мальчишку, и тот вскрикнул от боли. За оглушающим грохотом, последствия которого страшно даже представить, последовала мертвая тишина.

– Пьеро?

– Тома?

– Протяни вперед руку, малыш, чтобы я мог тебя нащупать.

Молодой углекоп ощутил глубочайшее облегчение, когда его пальцы переплелись с пальцами младшего товарища.

– Что ж, дело за малым: высвободить твою ногу и вытащить тебя на-гора! – заключил он серьезно. – Но если…

– Но если – что?

– Вдруг проход совсем завалило? Ты слышал грохот? Погоди, я хочу посмотреть, что там, и немедленно!

Тома хватило минуты, чтобы оценить обстановку. Обвалилась еще часть потолка, и куски породы, спрессовавшись, образовали плотную стену с неровной поверхностью.

– Заперты, как крысы в крысоловке! – пробормотал он.

Их окружала абсолютная темнота. Положение катастрофическое, ни больше ни меньше.

– Крепись, Пьер, так надо! – проговорил Тома уже в полный голос. – Прежде чем нас отроют, пройдет какое-то время. Пас-Труй погиб, и наш бригадир, наверное, тоже. Помнишь, в каком порядке мы шли? Мы с тобой – впереди, махая обушками, как те каторжники! И надо же – угодили в ловушку… Черт, если бы у меня была лампа!

Пошарив по карманам, Тома достал трутовую зажигалку. И тут же вспомнил, что рудничный газ не имеет запаха.

– Нет, лучше уж посидим без света, – буркнул он сердито.

– Думаешь, может еще рвануть?

– Боюсь, что да. Не будем рисковать, Пьер. Мы – не первые, с кем такое случилось, и, увы, не последние. Руководству компании уже доложили, и оно организует спасательные работы. Если Букар не погиб, он сообщит, что мы остались в забое, обязательно сообщит! Отец твердит, что лучшего бригадира, чем наш, на шахте давно не видели. Уж Букар-то все сделает, чтобы нас вытащить. И твой отец тоже. По-моему, он работал где-то неподалеку.

– Если так, остается только молиться за него! – вздохнул парнишка. – Боже правый, если и папа погиб…

– Не думай о плохом, чтобы самому не упасть духом.

– Тома, а как же лошади?

– А что лошади?

– Мы же не знаем величины обвала. Что, если и животных перебило?

– Боишься за своего Датчанина? Не стоит, коногоны со своим грузом к тому времени были уже далеко. И женщины тоже. Взрыв никак не мог им навредить.

В разговоре, происходившем в полнейшем мраке, ощущалось что-то мучительное. Ни один ни другой не решались признаться себе, что обречены на смерть. Из сострадания к младшему товарищу Тома продолжал:

– Любишь лошадку, верно? И кличку ему чуднýю дали. Датчанин – такое нечасто услышишь.

– Ну да, причем никто не знает, откуда она взялась, эта кличка. Это самый добрый конь из всех, уверяю тебя! И красивый – гнедой, с белой отметиной на лбу.

Голос мальчика приобрел мечтательные нотки. Он представил себе огромное небо с бегущими по нему облаками, живописные холмы… Призвав на помощь воображение, юный Пьер представил своего обожаемого Датчанина скачущим галопом посреди бескрайнего луга, покрытого яркой зеленой травой.

– Я часто думаю, что, как только разбогатею, сразу выкуплю Датчанина у компании, и он до старости будет жить на свежем воздухе, на свободе! Поднимется из шахты благодаря мне!

– В это нужно верить, Пьеро, правда, оно того стоит! – подал голос Тома.

– А что, если Датчанина тоже убило? В шахте их двенадцать – лошадей, которые таскают уголь. Дюжина бедных животных, которые годами не видят света! Меня мутит от одной мысли!

Пьер умолк. Он всегда охотно помогал кормить рудниковых лошадей – шестерых крепких кобылок среднего размера и шестерых меринов, в числе которых был и его любимый Датчанин, – и ухаживать за ними. В шахте также держали пару зябликов в клетке из ивовых прутьев. Если, неровен час, содержание монооксида углерода в воздухе повышалось, птицы топорщили перышки, что служило для людей предостережением.

– Так уж повелось, малыш. Не нам менять этот мир. Кстати, как там твоя нога?

– Говорю же, правую я совсем не чувствую…

С болью в сердце Тома начал ощупывать тело мальчика: сначала торс, потом ноги. Когда очередь дошла до правого колена, его пальцы наткнулись на плотную массу камней. Он попытался убрать тот, что покрупнее, но отвалить его в сторону не хватило сил.

– Извини, малыш, ничего не выходит! – признался он. – Одному тут не справиться. А пока ждем подмогу, поболтаем о том о сем. И помолиться не помешает. Да подольше, от всего сердца!

С самого рассвета город затянуло густым туманом, которому вторил моросящий, пахнущий морем дождь. В трех шагах ничего нельзя было рассмотреть. Коричневая мостовая блестела от влаги, городской шум звучал приглушенно, словно бы издалека. Посреди сероватой неопределенности временами возникало темное пятно автомобиля. Машины двигались медленно, с включенными фарами, и были похожи на сказочных чудовищ с огромными желтыми глазами.

Изора Мийé неторопливо шла по тротуару улицы Мулен-Руж. Призрачная атмосфера, служившая обрамлением ее утренней прогулки, как нельзя лучше соответствовала меланхолическому настроению девушки. Ее черные как смоль волосы были собраны в низкий шиньон под бархатной шляпкой гранатового цвета. Серое приталенное пальто скрывало от посторонних глаз хрупкую девичью фигурку.

На днях ей исполнилось восемнадцать, и праздник оставил по себе горькое послевкусие: ни поздравительной открытки от родителей, ни письма от друзей, ни единого доброго слова от работодателей – мсье и мадам Понтонье. Супруги Понтонье содержали частную школу, и Изора работала у них воспитательницей. Кроме того, несколько часов в неделю она обязана была посвящать уборке и глажке. Девушка и не думала жаловаться. Она считала большой удачей возможность самостоятельно зарабатывать деньги, которых хватало на жизнь и на оплату меблированной комнаты в доме, располагавшемся по соседству со школой.

«Он обо мне забыл! Ведь обещал, что напишет!» – терзалась она.

Изора остановилась на мгновение, как будто это помогло бы справиться с разочарованием, и тут же резко обернулась. Рядом кто-то кашлянул, она была абсолютно уверена. Может, почтальон? Еще секунда – и он выкатится из жуткого тумана на своем велосипеде и подаст ей конверт, который затерялся среди других отправлений, поэтому разнося утром почту, он его попросту не заметил…

Сперва Изоре показалось, что поблизости никого нет. Но тут она заметила в проеме арки темный силуэт – впрочем, совсем не похожий на долгожданного почтальона. Незнакомец оказался выше, стройнее и без велосипеда.

Хрупкая надежда разбилась вдребезги. Расстроившись еще больше, девушка ускорила шаг. Последние два дня, стоило выйти на улицу, как она уже не могла избавиться от ощущения, что за ней наблюдают или даже следят. Будучи особой сдержанной и не слишком говорливой, Изора оставила опасения при себе. Да и с кем бы она могла ими поделиться? Коллега, воспитательница интерната, с которой они встречались ежедневно утром и вечером, была молчаливой вдовой. Вдов в стране хватало – прошло всего два года после подписания перемирия в Компьенском лесу, близ станции Ретонд. Что касается директрисы, Гертруды Понтонье, единственное, о чем она желала говорить – это женская мода и наряды. Оставалась еще квартирная хозяйка, мадам Берта. Она славная женщина, но очень суеверна – сделает в ответ страшное лицо, начнет креститься и наверняка посоветует поставить свечку в церкви Сен-Луи…

«Кто бы мог за мной следить и, главное, зачем?» – размышляла девушка. И снова услышала чей-то кашель и звук неторопливых шагов. Ясным солнечным днем, и в более поздний час, она вряд ли испугалась бы. Если бы… В воображении Изоры замелькали картинки одна другой страшнее. Мать не раз говорила, что в городе с ней непременно приключится что-то плохое. По убеждению Люсьены Мийе, мир за пределами родной фермы кишел разнообразными опасностями, убийцами и бандитами.

Изора бросилась бежать, и сердце ее билось так, словно вот-вот разорвется. Метров через тридцать она споткнулась и едва не упала. Девушка оглянулась. На улице не было ни души. «Мне вовсе не почудилось! Я видела его! Видела мужчину! Кажется, он прикрывал лицо шарфом, а еще на голове у него была шляпа…»

Нет, ну разве можно быть такой глупой? Наверняка какой-нибудь обычный горожанин, который направлялся в гости к соседу. Почти успокоившись, Изора пошла дальше.

По субботам, в свой выходной, она обычно прогуливалась в городском саду, расположенном недалеко от площади Наполеона. И не упускала возможности пройти мимо газетного киоска – скромной, окрашенной в зеленый цвет палатки, – чтобы украдкой пробежать глазами по обложкам модных журналов и передовице региональной ежедневной газеты L’Ouest-Eclair. Изора с упоением читала любую прессу, которая была ей по карману, но сначала всегда просматривала крупные заголовки.

Она уже направлялась к киоску, когда на мостовую, едва ли не ей под ноги, на размокшие хлебные крошки слетелись воробьи. Взгляд синих глаз девушки остановился на птичках, и ее лицо приняло мечтательное выражение. Она завидовала их свободе, легкости, с которой они могли скакать, а могли в любое мгновение взмахнуть крыльями и снова оказаться в небе. «А я совсем одна, и вечно должна подчиняться. Всем и каждому! Отцу, хозяевам, жизни, которую не я для себя выбрала…»

Изора все еще была погружена в печальные размышления, когда петарда, взорвавшись у нее под ногами, заставила ее вздрогнуть и вскрикнуть от неожиданности. Послышался злорадный хохот, и кто-то с силой швырнул к ногам девушки странной формы сверток.

– Какой ужас! Господи, что это такое? – вскричала она.

На шум петарды и девичьи возгласы из газетного киоска выскочил продавец. Он сразу увидел труп крысы и тряпку, в которую тот был завернут пару секунд назад. Из-за укрытия – живой изгороди, окружавшей площадь, – выскочили двое мальчишек лет двенадцати.

– Какие негодники! – возмутился торговец. – Вот по кому розги плачут! Так пугать добропорядочных горожан! Вы в порядке, мадемуазель?

– Да, благодарю вас.

Все еще дрожа от испуга, Изора смотрела на недвижимое тельце крысы.

– Спасибо, что хотя бы завернули ее в тряпку, – проговорила она с таким странным выражением, что ее собеседник удивился.

– Они заботились не о вас, – вздохнул киоскер. – Руки марать не захотели!

Тридцатилетний холостяк, он окинул незнакомку внимательным взглядом. Симпатичная девушка с молочно-белой кожей и красивым кукольным личиком, чьи черты, казалось, были едва намечены, проходила мимо его киоска далеко не первый раз. Прямой короткий носик, округлые щечки, рот, похожий на распустившийся розовый бутон, синие глаза, обрамленные густыми черными ресницами…

– Я их узнала! Это дети моей квартирной хозяйки, – пояснила Изора. – Они мне мстят! Вчера вечером их наказали из-за меня. Отец выпорол обоих, когда я пожаловалась, что они шумят на лестнице в парадном, а мне это не нравится. Видите ли, я работаю с детьми и в будущем году получу место школьной учительницы.

– О, теперь мне все ясно! – заверил ее продавец, радуясь возможности завязать разговор. – Вас легко представить учительницей!

С этими словами он тряпкой взял крысу за хвост, не прикасаясь к ней голыми пальцами, отнес ее к краю площади и перебросил через живую изгородь, на лужайку. Когда молодой человек возвращался обратно, вытирая руки о рабочий фартук – рефлекторный жест, выражающий отвращение, – то напомнил Изоре ее брата, Эрнеста, когда тот выходил из свинарника в серо-коричневом переднике поверх чистой одежды. Война забрала его в 1915-м. И Армана тоже – он был на два года младше и пропал без вести на севере страны, под Амьеном.

– Ну вот, словно ничего и не произошло! – горделиво выпятил грудь торговец, останавливаясь перед девушкой. – Не хватало еще, чтобы эта гадость валялась в двух шагах от моего киоска!

– Да-да, конечно, – торопливо согласилась Изора, которой не терпелось уйти.

– Погодите, мадемуазель, не убегайте! – продолжал коммерсант. – Я хочу подарить вам модный журнал – в утешение за выходку противных сорванцов. Я ведь давно вас заприметил – проходя мимо, вы с интересом посматриваете на мою витрину. А покупаете только газеты. Из соображений экономии, не правда ли?

– Именно так. Но я не могу принять от вас журнал, мсье…

– Мсье Марселен, к вашим услугам! Меня назвали в честь деда. А вас как зовут?

– Изора.

– Прошу прощения, я правильно расслышал?

– Это старинное имя, оно пришло из латыни. Мой отец арендует ферму в графском поместье. Госпожа графиня, увидев меня в колыбели, посоветовала матери назвать меня Изорой.

– Вот как? Очень редкое имя!

– Я знаю.

Марселен Герино внутренне ликовал. Он уже мысленно поблагодарил мальчишек, при посредстве которых удалось познакомиться с такой красавицей. Правда, держалась девушка отстраненно, и голос у нее был необычный – бархатистый, низкий, чуть более серьезный, чем хотелось бы, и все-таки она ему нравилась.

– Подходите, не надо стесняться! Выберите журнал, говорю вам! Иначе я обижусь, – продолжал настаивать он.

Изора приблизилась и стала рассматривать витрину – пестрое смешение красок, иллюстраций и черно-белых газетных фотографий. Ее внимание привлек один из набранных крупным кеглем заголовков.

– Господи, только не это! – прошептала девушка. – Мсье, можно я возьму газету?

Не дожидаясь ответа, она схватила пахнущие типографской краской листы. Губы ее дрожали, глаза расширились от приступа необъяснимой паники.

– Конечно, берите, но…

Она прошептала «спасибо» и убежала. Она должна прочитать статью незаметно, чтобы никто не видел – на случай, если одно из упомянутых в передовице имен окажется тем самым, которое она больше всего на свете не хотела бы там найти. Всего несколько букв в газете могут разбить ей сердце, разрушить главное, что есть в ее жизни. «Только не Тома, – растерянно твердила она. – Только не он, не Тома! Кто угодно из Феморо, но только не он!»

Девушка выбежала из городского сада и укрылась на одной из соседних улиц. Там, задыхаясь от волнения, она принялась читать. В статье были упомянуты фамилии погибших, однако она и бровью не повела. Она их пожалеет, проявит сострадание, но только позже, не сейчас.

– Я чувствовала, что он в опасности, я знала! – в отчаянии шептала девушка. – Тома! Мой Тома! Обвал случился в четверг. Вот почему от него нет письма!

Прижав руку к груди, она судорожно сжала пальцы. В заложниках у шахты оказались двое – Тома Марó и Пьер Амброжи. Это они – пленники Пюи-дю-Сантр, сообщалось в статье.

– Я должна уехать! Невозможно здесь оставаться.

Изоре казалось, что она сходит с ума. Слова, напечатанные в газете, крутились у нее в голове, как проклятие. Она без конца повторяла страшную фразу, пока бежала к обветшалому зданию на улице Серпантен, где находилась ее крошечная меблированная мансарда.

Девушка не ответила на приветствие консьержки, встретившей ее в холле вопросом: «Так мало сегодня погуляли?». Она просто пробежала мимо. На свой седьмой этаж Изора поднялась как никогда быстро.

Тяжело дыша и почти ничего не видя перед собой, Изора уложила вещи в чемодан, прихватила деньги – то немногое, что ей удалось сэкономить. Ей казалось, словно она идет по канату, натянутому над пропастью, и ничего в жизни уже не будет иметь значения, если Тома Маро больше не увидит дневного света. Ей было десять, когда он в первый раз пришел на помощь, даже не зная ее, – защитил от банды хулиганов на улице возле церкви, в Феморо. Впоследствии каждый раз, когда они встречались (поначалу это были случайные встречи), Тома Маро, в то время еще пятнадцатилетний шалопай, разговаривал с ней очень вежливо и всегда улыбался.

С течением времени, в череде четвергов и воскресений[7], Изора познакомилась с братом и сестрами Тома – старшими девочками Аделью и Зильдой, младшим братом Жеромом, который, по ее мнению, слишком часто порывался ее пощекотать, и самой маленькой – Анной, чудесным созданием, миниатюрным и смешливым. Вместе они ходили в лес и играли на берегу пруда, у дамбы. Некоторые семьи углекопов построили себе на берегу легкие домики и возле каждого обустроили маленькие мостки для рыбалки. «Однажды вечером, в июле, – никогда в жизни этого не забуду! – я тайком сбежала с фермы и пришла на пруд, – вспоминала Изора, заливаясь слезами. – Думала, что там будет вся компания, но увидела только Тома. Он проверял рыбные садки. Меня он не заметил. Чужих на берегу не было, и, раз уж он начал учить меня плавать, мне захотелось доплыть до него самостоятельно. Сняла сабо и платье, и в нижней рубашке и панталонах вошла в воду…»

Воспоминания о том летнем вечере, когда, если бы не Тома, она могла бы утонуть, заставили девушку замереть на месте. Пальцы ее судорожно стиснули ремешок сумочки. «У меня не получалось держаться на воде. Окунувшись с головой, я едва вынырнула и стала звать на помощь. Он бросился в воду и поплыл ко мне как был – в одежде. Кажется, неподалеку сидела влюбленная парочка, люди могли видеть, как он меня спас. Скоро я оказалась на берегу, в его объятиях. Тома, бледный как смерть, без конца твердил: „Моя Изолина[8], моя Изолина!“. Мне было двенадцать. Я уже тогда его любила, но после того случая стала просто обожать – моего героя, который всегда защищал, слушал, утешал. Удивительно, что мы оба никому не стали рассказывать о происшествии на пруду, это был наш секрет…»

Минут через десять Изора вышла из своей мансарды и спустилась по лестнице.

«Поеду одиннадцатичасовым поездом!» – решила она. Расписание девушка знала наизусть.

Частная школа-пансион располагалась неподалеку. В субботу утром Гертруда Понтонье по своему обыкновению инспектировала школьную столовую. Некоторые пансионеры уезжали домой только на каникулы, и, поскольку в учебном заведении учились дети исключительно из состоятельных семей, даже в выходные меню было превосходным.

– Мадемуазель Мийе, что вы здесь делаете? – изумилась директриса.

Она сопроводила вопрос надменным взглядом: смятение на хорошем личике Изоры не предвещало ничего хорошего.

– Я пришла вас предупредить. В понедельник утром меня не будет на работе. И, по правде говоря, я не знаю, когда смогу вернуться.

– Что вы такое говорите? – резко переспросила мадам Понтонье, но тут же смягчилась. – У вас кто-то умер? Кто-то из близких?

– Нет, но я должна уехать!

– Вы должны уехать? Мадемуазель Мийе, если вы уедете без серьезной причины, для меня это будет означать, что вы отказываетесь от места, и найти вам замену не составит труда. Я взяла вас по рекомендации мадам де Ренье, суждениям которой полностью доверяю, но в вашем случае… Я разочарована.

– Поступайте, как считаете нужным. Ничего не могу поделать. Я уезжаю.

– Простите, я правильно расслышала?

Изора кивнула, повернулась и пошла прочь, даже не потребовав жалованья за отработанные дни. Все вокруг казалось каким-то нереальным и расплывчатым – как туман, непроницаемым колпаком накрывший город. Все ее мысли сосредоточились на Тома Маро, который был для нее солнцем, был ее вселенной. «Он уцелел на войне. Его обязательно спасут. По-другому просто быть не может. Его достанут из шахты, он поправится, а я – я все время буду рядом, у изголовья его кровати. И тогда он поймет. Нужно, чтобы он понял, как сильно я его люблю!»

– Мадемуазель Мийе, если вы сейчас переступите порог школы, сколько бы потом ни умоляли взять вас снова, обратного пути не будет! – крикнула ей вслед директриса. – Я и так не слишком довольна вашей работой!

Через минуту к ней присоединился супруг, мсье Понтонье, которого разговор на повышенных тонах заставил выйти из кабинета. Изора к тому времени уже ушла.

– Что происходит? – спросил он.

– Несносная маленькая кривляка Мийе! Она не явится на работу в понедельник.

– Черт возьми, и почему же?

– Я не добилась от нее вразумительного объяснения. Чтобы духу ее тут больше не было! Сейчас же напишу Клотильде де Ренье и выскажу все, что думаю о ее протеже!

– М-м-м… – протянул мсье Понтонье.

– Что означает это «м-м-м»?

– Ничего. Только стоит ли из-за такой безделицы ссориться с подругой? На твоем месте я бы не стал сразу же затевать скандал. У мадемуазель Изоры наверняка какие-то неприятности.

– Неприятности? Что ж, догони ее и утешь!

Ги Понтонье передернул плечами. В глубине души он сожалел, что больше не увидит эту юную красивую девушку, чьи редкие улыбки и чувственные губки находил весьма соблазнительными. Он с досадой посмотрел на двустворчатую дверь в конце просторного вестибюля, облицованного желтой и красной плиткой. Прошло несколько минут, как Изора вышла за порог школы…

С чемоданчиком в руке, девушка поднялась по улице Мулен-Руж и поспешила к железнодорожному вокзалу, влекомая единственной целью – поскорее попасть в Феморо.

Купив билет, Изора вошла в зал ожидания. Она все еще пребывала в состоянии почти болезненного нетерпения. Минуты тянулись слишком долго, и она чуть ли не со злостью следила за стрелками огромных настенных часов. Потом вышла на перрон и стала мерить его шагами. В ее фарфорово-синих глазах стояли с трудом сдерживаемые слезы.

Мужчина, который вот уже два дня следил за ней, так и не решился подойти. Он укрылся в небольшом помещении, предназначенном для персонала железной дороги. Несмотря на расстояние, их разделявшее, и на свой физический дефект – незнакомец был одноглазым, – он, затаив дыхание, наблюдал за передвижениями девушки.

Когда же Изора, наконец, зашла в вагон, он невольно протянул затянутую перчаткой руку, словно желая ее удержать. Состав медленно двинулся, и над локомотивом взметнулся похожий на плюмаж столб пара.

«Поеду следующим поездом», – подумал таинственный незнакомец.

Час, который заняла поездка, Изора провела с закрытыми глазами, откинувшись на спинку сиденья, в состоянии полной отрешенности от происходящего. Соседи по купе решили, что ей нездоровится или что она стала жертвой какой-то ужасной трагедии. Никто не пытался вовлечь ее в беседу, а те, кто разговаривал, старались делать это тихо, чтобы не беспокоить странную соседку.

Спрятавшись от окружающего мира в скорлупу своего страха, Изора искала утешения в прошлом. Она воскрешала в памяти лукавый взгляд Тома, его звучный волнующий голос, заразительный смех.

«Ну же, Изоретта, лети! Прыгай, Изолина!»

Это было шесть лет назад, на мостках возле домика Маро. Семьи местных углекопов владели клочком земли на берегу пруда, и по воскресеньям мужчины традиционно рыбачили. «Мне исполнилось двенадцать, ему – семнадцать, – вспоминала она, то и дело сглатывая комок в горле. – Лето в 1915 году выдалось такое жаркое! Недавно началась война. Нашего Эрнеста уже не было в живых. Он погиб в числе первых. Но Тома не хотел, чтобы я много плакала, поэтому старался отвлечь. И придумал – надо научить меня плавать и нырять. А я никак не осмеливалась прыгнуть с мостка в воду…»

Изора бережно хранила в душе множество благословенных моментов, когда Тома Маро проявлял о ней заботу. Однажды на лугу, возле шахты Пюи-дю-Сантр, он посадил ее на лошадь. В скором времени животное должны были спустить под землю, обрекая на долгое существование во тьме. «Мы нарвали для несчастной лошадки листьев одуванчика, а цветки Тома воткнул мне в косички. Желтое золото на черных бриллиантах… Это он так сказал, и ущипнул меня за щеку. И я почувствовала себя самой красивой на земле».

У нее вырвался протяжный вздох сожаления. Сердце девушки изнывало от страха. Пока поезд, подрагивая, катился по рельсам, она пыталась представить, что происходит в Феморо. «Быть может, их уже подняли – живых и невредимых. Я сразу пойму – по лицам, ведь все будут радоваться… Да, именно так и будет! Углекопы никогда не бросят товарища в беде. И Гюстав Маро не допустит, чтобы его сын остался под землей».

О самом юном участнике трагедии, Пьере Амброжи, Изора старалась не вспоминать. Пйотр – так звучит его имя по-польски. И он – брат Йоланты. Вот о ком не нужно думать, так это о Йоланте, потому что Тома говорит, будто любит ее…

Изора сошла с поезда и с тоской посмотрела по сторонам. Все вокруг было мокрым от дождя. Голые деревья, казалось, тянулись своими истощенными ветвями к серому небу. Девушка поежилась, напуганная тишиной, царившей в этом краю лесов и ухоженных полей, где, помимо работы на земле, люди уже порядка сотни лет добывали уголь.

– Здравствуйте, мадемуазель Мийе! – крикнул ей один из вокзальных служащих.

– Здравствуйте! – ответила девушка, даже не удостоив его взглядом.

– Слышали, наверное, что случилось на шахте! – продолжал железнодорожник, который не мог упустить случая поделиться дурными новостями. – Взрыв рудничного газа, да еще какой сильный! Народу понаехало, и журналистов! Оно и понятно – есть погибшие.

– Я знаю подробности, – заверила его Изора. – Углекопов, которые оставались под землей, спасли?

– Нет, насколько я слышал, – резко ответил собеседник.

Потеряв к нему интерес, Изора побежала по платформе в сторону поселка. Дорога плавно поднималась вверх, к расположившимся на вершине холма домам, над которыми высилась воздушного вида постройка – конструкция из металлических балок и досок, увенчанная застекленной будкой. Внутри располагался вход в шахту Пюи-дю-Сантр – одну из самых продуктивных разработок горнорудной компании.

Сердце стучало в груди, как сумасшедшее. Изора побежала через луг, чтобы поскорее добраться до домов, выстроившихся ровными рядами на околице поселка, – в квартале Ба-де-Суа[9].

Когда она, будучи еще школьницей, бродила по этим улицам, название казалось ей романтическим. Позже одноклассница рассказала Изоре, что в Ба-де-Суа дома более удобные и лучше обустроены, и живут в них только семьи бригадиров и инженеров. Дети у них опрятнее, а супруги следят за модой, отсюда и название. Такая планировка шахтерских поселков на протяжении многих десятилетий была традиционной и для других регионов, включая север Франции.

Вскоре девушка оказалась на площади, перед импозантным, сурового вида зданием, именовавшимся «Отель-де-Мин». В комнатах верхних этажей располагалась контора горнорудной компании, на первом этаже – ресторан и магазин. На площади было пусто, но уже слышался глухой гул, словно сотканный из шепота и приглушенных возгласов. Перед фасадом стекольного завода Изора свернула и ускорила шаг. Скоро она увидела большую толпу, собравшуюся перед бараком, возле входа в шахту.

Напрасно девушка искала глазами кого-нибудь из семьи Маро. Ей пришлось поработать локтями, чтобы пробраться сквозь толпу людей, собравшихся здесь из чувства солидарности. Она ощущала волнение людской массы, гнев и страх.

– Что здесь происходит? – обратилась она к седовласой женщине, перебиравшей четки сухонькими пальцами.

– Там, в забое, работает спасательная бригада. Пытаются разобрать груду камней, которыми завалило младшего Маро и маленького Амброжи. Несчастье случилось еще в четверг после обеда, но, говорят, из-под завала слышен стук, так что есть надежда, что парни живы.

Побелев как мел, Изора кивнула. Она вглядывалась в лица окружающих, ища среди них Онорину – мать Тома – или его брата Жерома. Взгляд наткнулся на корону белокурых волос, венчавшую восхитительный женский профиль. Йоланта Амброжи… Юная полька утирала щеки носовым платочком, в то время как губы ее беззвучно шевелились. Она молилась.

Став свидетельницей горя соперницы, Изора ощутила, как угасает в душе ревность, становясь почти неощутимой. «Если Тома останется жив, если я смогу его еще увидеть и говорить с ним, плевать, что он любит другую!» – подумала она.

Должно быть, Йоланта почувствовала ее настойчивый взгляд. Молодая полька обернулась и посмотрела на нее. В ту же секунду лицо ее приняло расстроенное выражение и она стала пробираться к Изоре.

– Такое горе, Изора, такое ужасное горе! – начала она срывающимся голосом. – Мой брат Пйотр и Тома попали под обвал и теперь заживо похоронены в шахте! Я знаю, что вы с Тома дружите, и решила сама тебе все рассказать.

Девушка отлично говорила по-французски, однако у нее остался легкий акцент – по мнению Тома, очень мелодичный, напоминающий воркование горлинки. Изора прекрасно помнила, сколько ей пришлось выстрадать, слушая бесконечные похвалы в адрес Йоланты. Вот и сейчас, в блеклом свете безрадостного ноябрьского дня, она с горечью вглядывалась в лицо девушки, которая вот-вот отнимет ее единственную любовь.

Сколько раз Изора Мийе повторяла про себя три слова – «моя единственная любовь»! Она одна это знала. А началось все много лет назад, в тот день, когда взбудораженный Тома рассказал ей, что заприметил среди сортировщиц угля красивую блондинку с глазами цвета незабудки. В то время Изоре было тринадцать с половиной, но ее душу уже тогда переполняла всеобъемлющая любовь к младшему сыну семейства Маро, ее обожаемому Тома, мечты о котором она хранила в глубине своего юного сердечка.

– Мне так страшно! – продолжала Йоланта, прижимая руки к груди. – Мой отец тоже там, разбирает завал.

Изора и хотела бы ответить, но не смогла. Только качнула головой.

– Их обязательно спасут, не сомневайся! – добавила Йоланта, решив, что ее молчание – признак сильнейшего волнения.

Подошла еще одна женщина – среднего роста, с круглым лицом, в синем платке, прикрывающем каштановые волосы с серебристыми нитями седины. Ее щеки розовели румянцем, а темно-зеленые, с золотыми искорками глаза блестели от слез. Это была Онорина Маро, мать Тома, его брата и троих сестер. В свои сорок шесть она выглядела довольно моложавой. Адель и Зильда, ее старшие девочки, постриглись в монахини. Младший сын Жером прежде работал углекопом в шахте, но с войны вернулся слепым. Самая младшая, Анна, болела туберкулезом, и ее пришлось отдать в санаторий Сен-Жиль-Круа-де-Ви на атлантическом побережье.

– Здравствуй, Изора! – шепнула она и ласково потрепала девушку по плечу. – И до тебя дошли дурные вести?

– Да, прочитала в газете, еще там, в городе. И приехала первым же поездом.

Онорина знала о сильной привязанности Изоры к ее сыну. Жалея ее, она сказала убежденно:

– Нельзя терять надежду. Мой муж в шахте, и он доведет дело до конца. Вчера они подняли наверх тела бригадира – несчастного Альфреда Букара – и нашего славного Пас-Труя. Боже милосердный! Сердце разрывалось, когда я смотрела на них, накрытых покрывалом! Но наш Тома жив! Он дает о себе знать ударами кайла. Много часов подряд слышен его стук. Никто не бросит копать, никто! Если понадобится, мужчины в шахте готовы разбирать завал сутки напролет. Они вызволят моего сына и маленького Пьера!

Директор компании распорядился, чтобы рабочих вытащили из-под завала, чего бы это ни стоило.

– Мы их вызволим, даю вам слово! – торжественно заявил он, дабы журналист, спешно присланный из редакции за новостями, мог засвидетельствовать его добрую волю.

Онорина погладила Йоланту по щеке. Изора почувствовала, что женщин связывает особое взаимопонимание, свойственное близким людям, хотя еще прошлым летом ни на что подобное не было и намека. От этой мысли кровь застыла у нее в жилах.

– От нас тут никакого проку, – тихо проговорила Онорина. – Будет лучше, мои хорошие, если мы все втроем пойдем в церковь и помолимся. Господь милостив, он сжалится над нами.

– Лучше я останусь ждать тут, – возразила юная полька. – Если они поднимут Тома и Пьера…

– Раньше ночи этого не случится, Йоланта. Идем, дитя мое. А ты, Изора?

– Да, конечно, я иду с вами! – согласилась девушка.

Тома жив! Его обязательно спасут. Его не достали немецкие пули, и он просто не может погибнуть здесь, в недрах родной Вандеи!

Тома ненадолго впал в забытье. Из дремоты его вырвал хриплый стон юного поляка. Парень встряхнулся, упрекая себя за то, что поддался усталости.

– Очень больно, малыш? – спросил он. – Черт подери, да ты весь горишь!

Они лежали рядом. Со вчерашнего дня Тома время от времени трогал лоб мальчика, чтобы удостовериться, что у того нет жара.

– Мне плохо, Тома, не могу больше! – задыхаясь, проговорил Пьер. – Я скоро умру, никогда больше не увижу солнца, никогда!

– Не говори так. Слышишь, как стучат кирками наши товарищи? Они работают, разбирают камни и ни за что они не оставят нас умирать в подземной темнице. Мой отец сказал бы тебе то же самое. «Чернолицые»[10] – они все как одна большая семья.

Тома схватил обушок и в очередной раз ударил по ближнему валуну. С тех пор, как они оказались пленниками каверны, образовавшейся в результате обвала, Тома давал знать, что они живы, ритмичными сильными ударами. Им с Пьером тоже было слышно, как неподалеку рубят и отворачивают камни, но работы по расчистке забоя затянулись. Надежда не покидала Тома, однако участь несчастного мальчика беспокоила его до такой степени, что он забыл о собственных страданиях – о мучительном голоде и об усталости.

– Тома, прошу, поговори со мной, – взмолился Пьер. – Меня в сон клонит. Если я засну, то открою глаза уже на небе, в объятиях моей бедной матушки! Она ждет меня. Я точно знаю.

– Чушь! Пока я еще могу шевелиться, я не дам тебе умереть. Нас скоро освободят. Отвалят проклятые камни и вытащат.

– Тогда посвети зажигалкой, чуть-чуть! – взмолился мальчик, стуча зубами. – В этой черноте свихнуться можно!

– Посвечу, малыш, только позже. Сейчас я дам тебе попить. Слава богу, хоть воды у нас вдоволь. Жажда – самое худшее, что может быть, верно?

Тома нашел на ощупь оловянную кружку, которую вместе с обедом носил в кожаном мешочке и которая, к счастью, не помялась, когда его отбросило взрывной волной. Так что у них с Пьером было даже немного еды. Они перекусывали понемногу хлебом – по крошечному кусочку за раз. А вот воды оказалось предостаточно: она стекала по стенам, образуя лужи. Ничего, что жирновата и с землистым привкусом, – жажду она утоляла.

– Терпение, Пьер! Сколько времени прошло, а мы держимся! Ты просто не можешь сейчас взять и оставить меня в одиночестве! – подбадривал товарища Тома. – Подумай об отце, о сестре, о своем Датчанине!

– Совсем за дурака меня держишь? – У Пьера вырвался стон. – Жар, который меня мучит, – из-за ноги, потому что она гниет! И ты тоже это прекрасно знаешь. Если до нас доберутся, придется еще меня откапывать. Один ты ничего не сумел сделать, даже когда попытался приспособить кусок балки как рычаг. Значит, никто не сможет меня вытащить – несколько человек сюда не пролезут. А нога уже воняет! Она смердит, и попробуй только сказать, что нет!

Тома перекрестился. Действительно, глупо закрывать глаза на правду. Вот Пьер – он не пытается себя обмануть. Они оба чувствуют неприятный запах. «Гангрена! Чему удивляться, когда вокруг столько воды и грязи, – размышлял Тома. – Помоги нам, Господи!»

Он снова изо всех сил ударил обушком по камню. С другой стороны каменного завала ответили, причем несколько раз подряд. Но голоса по-прежнему не долетали.

– Слушай меня, Пьер! Мы оба понимаем, что тебе грозит, – сказал молодой угольщик. – Есть риск, что ногу могут отрезать. Радоваться тут нечему, видит бог! Я знал ребят, которым на фронте ампутировали конечности, разговаривал с ними. Мое мнение – это не помешало им вернуться домой, жениться и жить дальше. Так что и ты держись, не теряй надежды!

Послышался тяжелый вздох неверия, потом рыдания. Набрав в кружку воды, Тома вернулся к товарищу. Проведя много часов в кромешной тьме, он уже мог свободно передвигаться и без помощи зажигалки. Хотя в конце концов он внял настоятельным мольбам Пьера и, замирая от ужаса, решился-таки ее зажечь. Крошечный язычок пламени буквально ослепил обоих, но взрыва не последовало. Потом, время от времени, они позволяли себе порадоваться частичке света, и это казалось им наивысшим удовольствием.

Преисполненный сочувствия, Тома присел на корточки возле страдающего от боли мальчика и дал ему напиться.

– Пообещай, что будешь моим шафером! – потребовал он. – Наша с Йолантой свадьба совсем скоро. Мать уже перешивает для нее свое свадебное платье – очень красивое, можешь мне поверить! Ты только подумай, Пьеро, о нашем намерении пожениться уже объявлено[11]! Я люблю твою сестру всей душой, со мной она будет счастлива!

– Как бы я хотел, чтобы матушка была с нами и увидела вашу свадьбу! – всхлипнул парнишка.

Ханна Амброжи так и не увидела Францию. Она угасла от пневмонии за год до того, как ее муж и дети перебрались в Феморо – шахтерский поселок в департаменте Вандея. Тома знал, как Пьер и Йоланта чтут память об этой женщине, которая, по их рассказам, была очень доброй и красивой.

– Она будет с неба смотреть на нас, – заверил Тома. Его голова отяжелела, снова хотелось спать. – Черт, сколько мы тут уже сидим? Взрыв случился в четверг, незадолго до того, как мы собирались подниматься на-гора. С тех пор я не сомкнул глаз, и понятия не имею, какой сегодня день. Наверное, суббота… Пьер?

Тома тронул его за плечо, и мальчик застонал.

– Малыш, ответь мне, не засыпай! Тебе нельзя сейчас спать! – вскричал он.

В отчаянии молодой человек снова взялся за камень, которым Пьеру придавило ногу. Ранее Тома нашел прочный кусок дерева и, подсунув под валун, пытался сдвинуть его с места, но тот сидел слишком крепко.

Тяжело дыша, он снова ощупал ногу Пьера от паха до колена. Она распухла и была очень горячей. Тошнотворный запах, кажется, только усилился.

– Господи! – вырвалось у него. – Господи всемогущий, спаси его, спаси нас!

И, поддавшись страху, он беззвучно заплакал. Пьеру всего четырнадцать, и стольким мечтам еще только предстоит сбыться…

Пройдя через двустворчатую дверь, ведущую внутрь церкви – в импозантное здание с низкой колокольней и треугольным фронтоном, – Изора как будто вернулась в детство. Она снова увидела себя в белом платье первопричастницы с освященной свечой, украшенной восковыми красными лентами, которые ради такого случая купили ей родители… «На голове у меня был веночек из шелковых цветов и маленькая вуаль, и я представляла себя невестой. Я молилась Иисусу и Пресвятой Деве, но глазами все время искала Тома, – перебирала она в памяти приятные моменты. – А когда наткнулась на него взглядом, он улыбнулся. Такой красивый – светлые волнистые волосы, зеленые золотистые глаза, пухлые губы! Я была уверена, что он любуется мной – мной одной!»

Преклонив колени на молитвенную скамеечку, Изора стояла с закрытыми глазами между Онориной Маро и Йолантой. Столько картинок из прошлого промелькнуло у нее перед глазами, столько упоительных воспоминаний всколыхнулось! В день ее первого причастия Тома отпраздновал свое семнадцатилетие.

Все девушки поселка заглядывались на него – высокого, загорелого, с веселым и общительным нравом. Тома имел доброе сердце, что, впрочем, не мешало ему подтрунивать над близкими. Но то было до войны… Он по сей день остался приветливым и открытым, но заразительной веселости поубавилось. Он реже смеялся, как будто его до сих пор преследовали воспоминания об ужасах, пережитых на фронте. «Господи, сохрани его! – взмолилась Изора. – Ты, который есть воплощение любви и милосердия, сделай так, чтобы он снова мог вдохнуть аромат лугов, порадоваться солнечному свету!»

Йоланта Амброжи рядом с ней тоже молила небесные силы о помощи. Понурившись и сгорбив спину, она едва заметно шевелила губами, вкладывая в молитву всю силу обуревавших ее чувств. Она обожала Тома, но у ее печали имелась и другая причина. «Господи, не допусти моего бесчестья! Не дай мне опозорить имя моего отца! Тот, кого я люблю, обещал жениться, ведь мы согрешили, и я ношу под сердцем плод этого греха. Плод сладкий, и прегрешение было сладким…Господи Иисусе, ты учил нас прощать обиды, так прости же и ты наш грех!»

Красавица полька перекрестилась. Тяжесть на душе не давала дышать. Йоланта ненавидела шахту с ее мрачными коридорами и болезнетворным дыханием. Сортируя уголь вместе с другими женщинами, она часто замирала, услышав, как ей казалось, отдаленное размеренное рычание – словно в глубинах земли проснулось ужасное чудовище, которое вот-вот выскочит и сожрет их всех, мужчин и женщин, «чернолицых», «галибо» и «кюль-а-гайет».

Выйти замуж за Тома, родить ему ребенка означало попрощаться с этим темным, кишащим угрозами миром. Она могла бы дни напролет проводить в доме свекров Маро – заниматься вязанием, готовить, работать в огороде, который примыкает к дому с тыльной стороны.

Что касается Онорины Маро, она молилась то Пресвятой Деве, то Богу-отцу, то Богу-сыну. Молитвы ее, пусть и сбивчивые, имели силу, какую способна вложить только мать, чей сын оказался в смертельной опасности и чья одиннадцатилетняя дочка боролась с туберкулезом. «Пречистая Мария, благословенная матерь Господа нашего Иисуса, сохрани моего сына, моего Тома! Верни мне его живым и здоровым, чтобы я могла его обнять, чтобы он взял в жены девушку, которая сейчас, должно быть, казнится за то, что согрешила с моим мальчиком! Она его любит, видит бог, очень сильно любит!»

Ее безмолвные мольбы оборвал глухой стон Йоланты. Согнувшись пополам и прижав руку к животу, девушка плакала навзрыд.

– Тебе нехорошо? – В голосе будущей свекрови слышалась неприкрытая тревога.

– Мне страшно, мадам Маро, мне так страшно, что живот сводит от боли. С вашего позволения я пойду обратно, к шахте, и побуду лучше там.

Изора наблюдала за происходящим с равнодушным, чуть презрительным выражением. Онорина это заметила.

– У Йоланты и Тома скоро свадьба, – сообщила она. – Все уже знают.

Ее слова произвели ошеломляющий эффект. Изора, насколько хватило сил, постаралась унять дрожь во всем теле – результат крайнего возмущения, безграничной ярости. Это был удар в самое сердце, но сохранить видимость безразличия просто необходимо. Пылкое чувство, которое она испытывала к Тома, – ее секрет, и она надеялась, что о нем не знает никто, и прежде всего – объект ее обожания.

– Неужели? – спросила она едва слышно. – Какая неожиданность…

– Откуда бы ты узнала, ты ведь получила место воспитательницы и уехала в Ла-Рош-сюр-Йон! – всхлипнула Йоланта. – Тома сам хотел тебе сказать.

– Конечно, хотел! – подхватила Онорина. – Он собирался написать тебе и поздравить с днем рождения, а тут такое несчастье…

Изора, которая еще не до конца оправилась от потрясения, улыбнулась. У нее были все основания гордиться своей должностью в частной школе, полученной благодаря доброте Клотильды де Ренье. Дочь простолюдинов, эта дама вышла замуж за графа, удовлетворив тем самым свое стремление к роскоши и высокому положению в обществе. Родители Изоры, Люсьена и Бастьен Мийе, со времен женитьбы арендовали ферму в усадьбе графа де Ренье. Земля в тех краях давала хороший урожай, и положение фермеров считалось весьма завидным.

Появление в церкви четвертого персонажа оборвало разговор в самом начале. Это был отец Жан, поселковый кюре – благообразный мужчина лет шестидесяти, высокий и седовласый, в чьих ясных голубых глазах отражались глубочайшая доброта и живой ум. Он поприветствовал женщин кивком. Вид у него был мрачный.

– Моя дорогая Онорина, вас-то я и ищу! – воскликнул он. – Вместе с моими прихожанами я стоял возле входа в Пюи-дю-Сантр, когда снизу пришла плохая новость. Спасательные работы пришлось приостановить. Галерея, в которой находились спасатели, частично обвалилась из-за дождей, ливших несколько дней не переставая. Одну лошадь из тех, что вывозят из шахты обломки, убило большим камнем. Сперва нужно вытащить наверх тело несчастного животного, оно затрудняет движение.

– Убило лошадь? Которую? – дрожащим голосом поинтересовалась Изора.

– Затрудняюсь сказать, дитя мое! – удивился вопросу священник.

На лице отца Жана промелькнула едва заметная улыбка. Он знал, что отец Изоры на протяжении многих лет продает горнорудной компании лошадей. Животные, которых он выращивает на ферме – крепкие, среднего роста, – прекрасно подходили для работы под землей. Все, что требовалось от тягловой лошади в шахте, – так это выносливость и податливый нрав.

– Мне очень жаль, – добавил он мягко и вздохнул.

Ему только что пришла в голову мысль, что девушка, должно быть, видела, как лошадки растут на родительской ферме, и их участь не может оставить ее равнодушной.

– Нет, это я, глупая, задаю такие вопросы, когда опасность угрожает людям! – пробормотала Изора, поворачиваясь, чтобы уйти. – Сейчас не время думать о лошадях…

Онорина с Йолантой проводили ее взглядом до порога церкви. Поведение девушки показалось им нелогичным, но обе были слишком заняты своим горем, чтобы задумываться о подобных вещах. Судьба Тома и Пьера – вот что их волновало. Будущие свекровь с невесткой попрощались с кюре, и тот легким касанием перекрестил обеих.

– Будем уповать на Господа нашего! – просто сказал он.

По дороге к шахте Пюи-дю-Сантр Йоланта, несмотря на природную застенчивость, осмелилась высказать свое мнение:

– Странная девушка. Не знаю, подходит ли такое слово… Но Тома часто так говорит: странная. А я не смогла придумать, как это будет по-польски…

– Правильнее будет сказать, у Изоры есть свои чудачества. Но упрекнуть ее не в чем, – возразила Онорина. – С ранних лет жизнь у нее не сладкая. Родителям нужны были только мальчики, помощники, вот ее и пинали без конца. Сначала отдали кормилице, а когда забрали, дома малышку ждали одни оплеухи и издевательства. По четвергам она часто околачивалась возле нашего поселка. Неудивительно, что Тома, при его доброте, стал ее опекать. Однажды он привел Изору к нам. Я как раз пекла бриоши. Девочка примостилась у меня на кухне, и вид у нее был такой, словно в раю оказалась. Пригрелась возле печки и молчит, как рыбка, а мордашка счастливая… А у самой кофточка серая и деревянные сабо – при том, что ее родители, Мийе, вполне могли купить ребенку ботиночки. Так нет же! Одно я знаю точно, Йоланта: с тех пор, как оба ее старших брата погибли на фронте, Изоре приходится туго. Что бы она ни делала, мать осыпает ее упреками, а отец подыскивает подходящего жениха – крепкого, чтобы мог работать на ферме. Бедная девочка вздохнула свободнее, когда получила работу в городе, уж можешь мне поверить!

– Я ей сочувствую, – отозвалась Йоланта, но как-то неубедительно.

Изора тем временем уже пробиралась сквозь толпу, собравшуюся возле конторы горнорудной компании. Здесь было много углекопов в робах и касках, с серыми от пыли лицами. Они готовились к спуску в забой – сменить товарищей, которые проработали там много часов подряд.

Их жены стояли тут же, причем большинство женщин молились, перебирая четки. Матери, сестры, дети, рабочие стекольного завода, старики – сплоченные единой надеждой, все ждали, когда же извлекут тех двоих, которых земля, уподобившись алчному и безжалостному монстру, затаившемуся в глубине шахты, удерживает в своих каменно-водяных ладонях. По меньшей мере, такую картину происходящего нарисовало Изоре ее воображение…

– Есть новости? – спросила девушка у стоящего рядом мужчины, даже не взглянув на него.

– Должны вот-вот поднять мертвую лошадь, – отозвался он. – Здравствуй, Изора!

Изумленная, она обернулась. Крайняя бледность и печальное выражение лица растрогали бы Жерома Маро, если бы он мог видеть. Юноша был слеп, что, впрочем, не помешало ему уловить в ее интонации отчаяние.

– Это ты, Жером! – тихо проговорила она. – Извини, я тебя не заметила. Здесь столько народу!

– Не извиняйся. Ты не можешь сделать ничего такого, что бы меня обидело. И я представляю, как ты волнуешься за моего брата.

Из всего семейства Маро только Жером догадался, что Изора души не чает в Тома. Внезапная слепота, казалось, обострила остальные чувства, в том числе и восприимчивость к эмоциям окружающих.

Это случилось под Верденом. Задело осколком снаряда… Домой, к семье, вернулся молодой инвалид с небольшой пенсией. С тех пор Жером носил на глазах черную повязку, чтобы не пугать окружающих пустыми бесполезными глазницами.

– Как бы мне хотелось им помочь, сделать хоть что-нибудь! – воскликнул он. – В шахту меня брать не хотят, хотя я научился передвигаться в полной темноте. Как невыносимо – ждать сложа руки, когда Тома с Пьером в беде!

– Мы молились в церкви с твоей матерью и Йолантой, – смущенно проговорила девушка.

– Ну да, Йоланта – моя будущая невестка, если даст Господь… Тебе, крошка Изора, новость разбила сердце, – добавил он шепотом.

– И вовсе нет, мне все равно! – соврала Изора таким же тихим доверительным тоном. – Мое сердце разбилось давно. Хочу тебе напомнить, что война, лишившая тебя зрения, забрала у меня двух братьев, которых я любила…

Жером Маро с горькой усмешкой кивнул. Он уже собирался ответить, когда в толпе послышались взволнованные возгласы. Изора тоже тихонько ойкнула.

– Там твой отец!

В тусклом свете ноябрьского дня все смотрели на Гюстава Маро. Его лицо и ладони были в земле, рабочая одежда – в пятнах грязи. Он вскинул руки, призывая собравшихся к спокойствию.

– Они живы! – крикнул он. – Мой сын Тома и Пьер Амброжи. Мы пробили, наконец, брешь и передали им лампу. Пока всё. Ни сегодня вечером, ни ночью мы до них не доберемся. Зато теперь можем передавать воду и еду.

Пятидесятидвухлетний углекоп устремил на толпу печальный, но исполненный непоколебимой уверенности взгляд. К нему уже спешили Онорина с Йолантой. Люди с уважением и сочувствием расступались перед ними. Все в поселке знали мельчайшие детали недавней трагедии. Юную польку жалели вдвойне, ведь пленниками завала оказались ее жених и родной брат. От всей души сопереживали и матери Тома: Онорина Маро слыла женщиной доброй, набожной и деятельной – в поселке ее любили.

– Бедная мадам Маро! – вздохнула пожилая крестьянка, которую на площадь привело любопытство.

– Еще бы! – подхватила супруга одного из угольщиков. – Ее Жером – слепой, а младшая девочка – в санатории. Не хватало только, чтобы Тома, такой славный парень, не вышел из шахты!

Эти слова долетели до Изоры, стоявшей в паре метров от кумушек. «Кликуши! Слетелись, как вороны на падаль!» – подумала она, дрожа от возмущения.

Ей на плечо опустилась сочувствующая рука. То был Жером Маро, и Изора в ожесточении оттолкнула его.

– Я не нуждаюсь в твоей жалости! – процедила она сквозь зубы.

– А я уверен, что нуждаешься! – спокойно возразил он. – Когда-нибудь сама поймешь. Я собираюсь написать сестрам Адели и Зильде, чтобы они в своем монастыре помолились за тебя. Я думаю, Изора, что ты, как никто другой, нуждаешься в божественном милосердии.

– Замолчи! – велела ему девушка и пошла прочь.

Ей снова пришлось потолкаться, чтобы подойти к входу в шахту. Йоланта, рыдая, умоляла Гюстава Маро передать Тома ее крестильный медальон.

– Он принесет ему удачу! – всхлипывала она. – Я так молила Господа, и он меня услышал! Тома остался жив!

– Не плачь, моя девочка, – отвечал ей пожилой углекоп. – Тома в порядке, я даже смог пожать ему руку, а вот твоему брату камнем ногу привалило. У него сильный жар, и за то время, пока мы пробьем лаз… Продолжай молиться, Йоланта!

– Пйотр? Пресвятая Дева, мой бедный брат! А папа? Где папа?

– В забое, копает вместе с остальными. Мы взяли еще пару лошадей, чтобы вытащить труп несчастного коняги, старенького Пашá. Ну все, мне пора спускаться!

Гюстав Маро поцеловал Йоланту в лоб, легонько провел рукой по щеке жены. Растроганная Онорина закрыла глаза, давая понять без слов, как сильна ее вера в супруга и в добрую волю других углекопов, готовых отдать жизнь за товарища.

– Иди, муж мой, и да хранит тебя Господь! – прошептала она.

Изора поежилась от горечи и отвращения. Ей было невыносимо видеть семейную идиллию – и то, как Гюстав Маро поцеловал Йоланту в лоб, и его нежность по отношению к жене. В голову пришла жуткая мысль, что, пока она отсутствовала в поселке, все подстроили специально, чтобы побольнее ее ранить, заставить ощутить себя отверженной. «Я уехала в Ла-Рош-сюр-Йон второго октября… – Мысли беспорядочно мелькали в ее воспаленном мозгу. – Как я радовалась, что получила место в частной школе! Тома проводил меня на вокзал, к поезду, и даже занес в вагон мой чемодан. Улыбался мне… Пожелал благополучно добраться. Я уже тогда знала, что он встречается с этой девушкой, полькой, но кто бы мог подумать, что они так скоро соберутся жениться?»

Уйти совсем Изора была не в состоянии – она просто отошла от толпы и остановилась перед фасадом стекольного завода. Девушка слишком поздно заметила стоящую неподалеку двуколку. Лицо сидящего в ней отца, казалось, окаменело от гнева. Он жестом приказал ей подойти. Ни убежать, ни спрятаться… Изора, понурившись, приблизилась к повозке.

– Почему ты здесь? Тебя ждет мадам графиня. – Глаза отца налились кровью. – Как будто без тебя неприятностей мало… Та дама, хозяйка школы, прислала телеграмму. Говорит, ты сорвалась и уехала без всякой уважительной причины.

– У меня уважительная причина, отец! – спокойно ответила Изора. – В шахте Пюи-дю-Сантр случилось несчастье. Я узнала об этом утром из газеты и…

– И приехала, чтобы потолкаться среди чернолицых? – сухо оборвал ее отец. – Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты с ними не якшалась!

Бастьен Мийе сплюнул на землю, поправил свой бархатный каскет[12]. Блеклые карие глаза под густыми, кустистыми седеющими бровями смотрели на мир угрюмо, а на окружающих – еще и с неизменным презрением. Нос у него был крупный, над тонкими губами – черные с сединой усы, тяжелый подбородок скрывала окладистая борода, придающая лицу еще более устрашающее выражение.

Изора не стала возражать. Она привыкла отвечать на родительскую холодность той же монетой, но так, чтобы никто не смог упрекнуть ее в непочтительности или непослушании.

– Садись, отвезу тебя в шатó[13].

Изоре пришлось подчиниться. Она взобралась на сиденье рядом с отцом, пристроила чемодан за спинкой.

– Н-но, Фантош! – прикрикнул фермер на свою кобылку.

– Нашу лошадь убило камнем в забое, – сказала Изора отцу.

– С того дня, как я продал ее компании, она уже не наша, – буркнул тот в ответ.

Двуколка сорвалась с места. Подгоняемая ударами, лошадка сразу пошла рысью. Бастьен Мийе направил ее вниз по улице, ведущей к мэрии, потом – в квартал Ба-де-Суа. Когда же они, наконец, выехали на проселочную дорогу, он пустил лошадь галопом.

– Будь полюбезнее с госпожой графиней. Она ждет от тебя объяснений и извинений. Что я об этом думаю, узнáешь вечером, в присутствии матери.

– Хорошо, отец.

Ее синие глаза затуманились душевной болью, не отпускавшей ни на мгновение. Обитые сталью колеса двуколки со скрипом подскакивали на неровной дороге, и, занятая своими мыслями, Изора покачивалась в такт. Она отказывалась принять правду, пыталась вытравить из памяти мучительные моменты, которые только что пережила на площади шахтерского поселка. «Тома не может жениться на Йоланте! – вертелась в голове назойливая мысль. – Но ведь о свадьбе уже объявлено! Через несколько дней она станет для всех мадам Маро, Онорина начнет называть ее „моя невестка“, а Гюстав будет утром и вечером целовать в лоб, как собственную дочку. Но ведь это я должна была войти в их дом, мне было уготовано место у алтаря в церкви!»

Она украдкой посмотрела на профиль отца и, окончательно отчаявшись, понурила голову. Бастьен Мийе никогда бы не дал своего согласия. «Даже если бы Тома выбрал меня, мои родители не позволили бы нам пожениться!» Изора едва не задохнулась от возмущения и бессильной ярости. У нее вдруг разом заболело все тело. Захотелось закричать, соскочить на землю.

– Отец, я плохо себя чувствую. Если можно, я схожу к графине завтра или хотя бы сегодня вечером. Пожалуйста…

Она впервые просила отца о снисхождении, признавала свою слабость. Бастьен Мийе сначала удивился, потом задумался. Но уже через мгновение скривил рот в насмешливом оскале:

– Надо же! А когда ты бежала с вокзала в поселок, у тебя ничего не болело? Мадемуазель так ослабла с тех пор, как перебралась жить в город! Никчемная девчонка, ты будешь делать что велено, а не то… Уж я освежу тебе память! Госпожа графиня здесь всему хозяйка. Завтра щелкнет пальцами – и прощай, моя ферма! Мы обязаны угождать ей во всем, слышишь меня? Во всем! Ведь она подыскала тебе такое выгодное место. Так что прекращай прикидываться и ныть!

Вдалеке, в долине, уже показались остроконечные крыши господского дома. Отец старательно погонял лошадь, и очень скоро они оказались у ворот. Изора старалась дышать глубоко, чтобы хоть немного успокоиться.

– Простите меня, отец.

Мужчина передернул плечами, в который раз сетуя на жестокость судьбы, отнявшей у него двух сыновей и оставившей взамен молчаливую девчонку с кукольным личиком, которую он никогда не любил. Со своей стороны, Изора давно перестала задаваться вопросом, почему люди, которые произвели ее на свет, так к ней относятся. По ее убеждению, немалую роль в этом сыграл фатум. Кто-то рождается в дружной семье, где родители заботятся о своем потомстве, кому-то везет меньше. Пока были живы братья, она получала от них немного внимания и ласки. Пусть даже они и смотрели на сестренку свысока и подтрунивали над ней, правда, беззлобно, – они ее любили. Увы, война украла у нее сначала Эрнеста – старшего, черноволосого и синеглазого, как и сама Изора, а потом и Армана – красивого парня со светло-каштановыми кудрями и орехово-карими глазами.

– Приехали! – объявил Бастьен Мийе. – Ступай!

Шатó-Феморо вносил светлую нотку в серо-рыжий осенний пейзаж. Известняковый фасад, обрамленный красивыми темно-зелеными елями, отражался в зеленых водах маленького пруда.

Ферма Мийе – несколько приземистых построек с примыкающей к ним голубятней – располагалась напротив элегантного господского жилища, правда, на некотором удалении. Пастбища для лошадей и коров раскинулись на склонах трех пологих холмов. Естественно, в это время года они пустовали. Над окрестностями стояла странная, тягостная тишина.

Изора спрыгнула на посыпанную белым гравием дорожку и, больная от тоски, направилась к замку. Образ улыбающегося Тома, к которому она постоянно обращалась мыслями, больше не согревал ей сердце. Пленник шахты, поддавшийся чарам белокурой Йоланты, – тот, кого она так любила, – перестал посещать ее грезы.

Глава 2 Изора Мийе

Тома смотрел на желтое пламя лампы, переданной ему отцом, и не верил своим глазам. Благодаря бреши, проделанной в нагромождении камней и осколков деревянной обшивки, у них снова появилась связь с внешним миром. Молодой углекоп обрадовался бы еще больше, если бы у Пьера ничего не болело и он тоже мог свободно передвигаться, вместе с ним дожидаясь спасения. Если бы… Измученный лихорадкой мальчик снова провалился в дремоту.

– Потерпи, малыш! – твердил Тома, сжимая его горячие пальцы. – Слышишь, какой грохот устроили наши товарищи? Недавно произошел еще один обвал – подмыло стену в галерее, но они нас все равно вытащат!

Сатурнен Рико по прозвищу Фор-ан-Гель[14] крикнул в пролом своим раскатистым голосом:

– Эй, Тома! Тебе посылка! Настой цикория в термосе, фляга со свежей водой, печенье, хлеб с сыром. Как там маленький Пьер, держится?

– Он без сознания, и запах от ноги идет жуткий. Нужно доктора, и побыстрее!

– Док скоро будет, можешь не волноваться! – ответил Сатурнен, прижимаясь всем телом к камню с противоположной стороны и просовывая в пролом продукты. – Только чем он поможет? Держитесь там оба, а мы свое дело сделаем!

С сожалением оставив Пьера, Тома приблизился к отверстию в стене из обломков, которой их заперло. Он принял термос и завернутую в полотенце еду.

– Как ты, сынок, держишься? – спросил другой голос – голос Гюстава Маро.

– Да, пап, я в порядке.

– Держи-ка, Фор-ан-Гель! Передай ему еще кое-что! – попросил отец.

Где-то рядом послышалось ржание. Тома растрогался чуть не до слез.

– Слышишь, Пьеро? В шахте работают лошадки, и они тебя спасут! Эй, Фор-ан-Гель! Вы запрягли Датчанина – любимую лошадь Пьера?

– Мог бы и не спрашивать! – отозвался угольщик. – Самую малость осталось потерпеть: теперь мы будем работать без роздыху, пока вас не вытащим!

Мужчины смогли даже пожать друг другу руки. Одновременно Фор-ан-Гель передал Тома круглый медальон на тонкой золотой цепочке с выгравированным изображением Девы Марии. Юноша тотчас прижал его к губам.

– Йоланта!

Не было необходимости рассматривать украшение, он и так знал, что на обороте медальона начертано «Йоланта Амброжи» и дата ее рождения. Невеста нашла чудесный способ сообщить ему, что любит и надеется.

– Поблагодари ее, папа! – крикнул он. – Теперь я под защитой!

В разговор вступил третий собеседник: Станислас Амброжи хотел узнать, что с его сыном. Он свободно говорил по-французски, только немного растягивал слова.

– Как Пйотр? – с тревогой спросил он. – Нужно его напоить. Директор компании уже послал к нам доктора.

– Он держится, Станислас, не переживайте! – ответил Тома. – Только ногу, думаю, придется отрезать.

– Пускай режут! – всхлипнул несчастный отец.

Послышался глухой удар, следом – грохот падающих камней. Пара запряженных лошадей сдвинула с места кусок породы, который предварительно обмотали стальным тросом. Это был единственный способ убрать с дороги спасателей самые тяжелые валуны и балки. Погонщик, нахлестывавший упряжку, издал победный вопль.

– Молодцы, мои хорошие! Н-но, Датчанин, поднажми! Н-но, Жеже!

Тома вернулся к Пьеру. Дыхание у мальчика стало прерывистым, глаза оставались полузакрытыми. В золотистом свете лампы его бледная кожа приобрела желтоватый, восковой оттенок.

– Святая Барбара[15], сжалься! – вскричал он. – Пьеро, очнись, поговори со мной! Клянусь, ты будешь шафером у меня на свадьбе!

И, повинуясь внезапной потребности вспомнить самые счастливые моменты, пережитые с Йолантой, Тома продолжил, но уже мысленно:

«Не подумай, что мне за себя не стыдно, Пьер! Я крепко люблю твою сестру и должен был уважать ее больше. Она ждет от меня ребенка. Кроме нас, об этом знает только моя славная матушка, а теперь и ты. Я совсем потерял голову в то воскресенье, когда мы были на пруду, возле дамбы. Дело шло к вечеру, рыбаков поблизости не наблюдалось. Йоланте захотелось помочить ноги в воде: день выдался жаркий, хотя уже наступило десятое сентября. Она подняла юбку чуть выше колен… А до этого мы долго-долго целовались. Я не мог отвести от нее глаз. Она была такой красивой! Она прибежала ко мне, мы укрылись в кустах, легли на траву… Я побывал в раю на земле, Пьер, уж можешь мне поверить! У меня раньше кое-что было с двумя девушками. А я у твоей сестры – первый. Робкая, трепещущая, она отдалась мне, и я поклялся на ней жениться. Потом мы украдкой проделывали это каждое воскресенье. Ты только не сердись на меня, Пьер! Ты всем говоришь, что я – самый честный парень на свете, а теперь получается, что ты ошибался. Но мы с Йолантой обязательно поженимся, и ты еще потанцуешь на нашей свадьбе!»

Губы мальчика внезапно приоткрылись, и он застонал.

– Где я? – пробормотал он по-польски. – Мама? Мама, мне так больно!

Не зная, что предпринять, Тома намочил носовой платок и промокнул несчастному лицо.

– Ты в шахте, малыш! – разволновался он. – И я обещаю: скоро ты опять увидишь солнце, и весну, и деревья в цвету! Будешь жить у нас с Йолантой, станешь крестным нашему малышу! Если сам не сможешь зарабатывать, моих денег хватит, чтобы выкупить у компании Датчанина, и ты будешь смотреть, как он скачет на лугу среди высокой травы! Обещаю, ты будешь жить! Обязательно будешь!

Мощные удары кирки словно бы вторили его словам. «Чернолицые» трудились неутомимо, как муравьи, которые, крупинка за крупинкой, способны разобрать любую преграду.

– Торопитесь! – не мог сдержать нетерпения Тома.

Он обнял мальчика, прижал его к груди. Пьер то и дело вздрагивал, как будто в агонии.

– Господи, спаси его! – взвыл Тома. – Йоланта, молись за него, молись за нас!

Плача, молодой углекоп приложил медальон невесты ко лбу Пьера.

– Слишком поздно! – едва слышно произнес он. – Когда нас освободят, для тебя, мой славный Пьер, уже будет слишком поздно…

Клотильда де Ренье, урожденная Мерло, уже довольно долго сидела к Изоре спиной, словно танец огня в камине настолько ее заворожил, что она не заметила появления посетительницы, о чьем приходе оповестила горничная Амели.

Наверняка зная, что ее будут отчитывать и расспрашивать, девушка так и осталась стоять возле кресла, обитого розовым бархатом. У нее не было сил ни заговорить первой, ни плаксивым голосом вымаливать прощение. В конце концов, графиня сама что-нибудь скажет…

За высокими окнами в оправе из тяжелых, тоже розовых, штор окрестности постепенно затягивало туманом. Мелкие капли дождя рисовали круги на поверхности пруда, в который погожими днями замок смотрелся, как в зеркало. «А сегодня с утра все такое серое и мрачное! – думала Изора. – И моя душа тоже. Да и как знать, существует ли она – душа – на самом деле. Когда человек умирает, после него ничего не остается, я уверена. Хотя моя кормилица утверждала обратное. По вечерам она любила рассказывать, что, когда была совсем маленькой, видела привидения. Но теперь я в такие сказки не верю».

Она представила, на что это могло бы быть похоже, – возможно, потому что отчаянно нуждалась в знамении свыше. В детстве Изора, замирая от страха и восторга, слушала мрачные легенды, коих знала во множестве ее кормилица Югетта.

Существовало поверье, что в лесах северной Вандеи когда-то родилась фея Мелюзина, да и развалины страшной башни замка Тиффож, некогда служившей жилищем кровавому Жилю де Рэ, тоже находились неподалеку. Ужасные преступления этого человека, соратника Жанны дʼАрк, вошли в историю.

– Он убаюкивал на коленях маленьких мальчиков, а потом убивал их, – вещала Югетта своим низким, хрипловатым голосом. – То был дьявол в человеческом обличье, не знавший жалости людоед! Те, кто бродит среди руин Тиффожа по ночам, до сих пор слышат крики и отчаянные призывы несчастных!

Изора вздрогнула, заново переживая детские страхи. Она словно бы перенеслась в прошлое, в темную комнату, освещенную угасающими в очаге углями, с окороком и связками чеснока и лука, свисающими с почерневших от копоти потолочных балок, увидела перед собой круглое лицо кормилицы с красными щеками и ее бледно-зеленые, слегка навыкате глаза.

Невзирая на страшные сказки вместо колыбельных и бедную обстановку дома, в котором редко убирали, – лучше, чем с Югеттой, Изоре не жилось никогда.

– Довольно этих игр в молчанку! – неожиданно вспыхнула Клотильда де Ренье. – Изора, о каких еще глупостях ты грезишь? Я по своей доброте соизволила тебя принять, и что же? Стоишь с отсутствующим видом, задрав нос! Строишь из себя гордячку, в то время как я терпеливо жду, когда ты извинишься передо мной за свое непозволительное поведение!

– Я думала о Жиле де Рэ, мадам! – призналась девушка. – Говорят, матери детей, которых он замучил, плакали возле его костра. Не от радости – от горя.

– Ушам своим не верю! Ты что же, надо мной издеваешься? Как ты смеешь упоминать порождение Сатаны здесь, в моем доме?

– Я не нарочно, мадам, прошу меня простить. Я почему-то вспомнила свою кормилицу Югетту.

– Твоей матери не следовало отдавать тебя этой женщине! Но сделанного не вернешь… Так ты объяснишь мне, в конце концов, какая муха тебя укусила? Я прочту телеграмму, которую получила от Понтонье: «Дорогая Клотильда. Изора Мийе покинула школу. Не планирует возвращаться. Вздохнули свободно. Она уволена». При всей своей скупости они потратились на такое длинное послание! Что происходит, Изора? Можешь без опаски мне рассказать. Я – твоя крестная, я выбрала для тебя имя и купила тебе вуалетку и платье на первое причастие. Хорошо же ты благодаришь меня за то внимание, которое я оказывала тебе с рождения! Это меня ужасно – да-да, ужасно – огорчает!

Жалобам графини, казалось, не будет конца. Болтливая от природы, она растягивала любой спор или ссору до тех пор, пока ей самой не надоест. Изора только кивала в ответ – поток упреков оставлял ее равнодушной.

Странное поведение крестницы в конце концов встревожило Клотильду де Ренье, и взгляд ее карих глаз смягчился. Каштановые волосы, подстриженные по последней парижской моде, обрамляли ее лицо с правильными чертами; это была довольно красивая женщина тридцати девяти лет.

– Может быть, у тебя возникли проблемы с мсье Понтонье, Изора? – спросила она. – Ты понимаешь, неприятности какого рода я имею в виду… Некоторые мужчины позволяют себе шокирующие выходки, особенно с молоденькими девушками. Я знаю, Ги Понтонье – неисправимый ловелас!

Изору передернуло от нелицеприятных догадок крестной. Присев на кожаный пуфик, она заговорила срывающимся голосом:

– Мсье Понтонье всегда вел себя корректно, а вот его супруга, директриса, была сурова, я бы даже сказала – несправедлива ко мне. Как я рада, что мне не придется к ним возвращаться! И я все могу объяснить. Сегодня утром, очень рано, я вышла прогуляться. Дошла до киоска с прессой и увидела заголовок: взрыв рудничного газа в Феморо! И в списке жертв – Тома Маро. Слава богу, оказалось, что он не погиб… Его обязательно спасут, компания делает все возможное. Тома – мой друг. Единственный друг, почти как брат, ведь мои братья погибли на войне… Я просто не могла оставаться в городе, я должна быть здесь!

– Пусть так, – согласилась с ее доводами графиня. – Но события на шахте нисколько не мешают тебе вернуться в школу в понедельник. Изора, ты ставишь меня в затруднительное положение. Надеюсь, этот углекоп – не твой поклонник?

Клотильда де Ренье, чьи родители были всего лишь скромными буржуа, обожала роль графини. Выйдя замуж, она вычеркнула из своей жизни располагавшуюся по соседству шахту и все, что с ней связано. Ее нисколько не интересовало, как живут углекопы и их семьи. Если в ее присутствии кто-то упоминал шахтерский поселок, она поджимала губы. Единственная дочь зажиточного торговца из Люсона, она со вздохом вспоминала юность, проведенную в городе, и только перспектива занять более престижное положение в обществе заставила ее согласиться на брак с графом. В загородном поместье она скучала, однако на протяжении многих лет искусно скрывала это от мужа. Супруги часто принимали гостей, и, к удовольствию хозяйки дома, ее обеды были столь же оживленными, сколь и изысканными.

В свободное время графиня искала иных развлечений, и самыми доступными оказались разговоры с прислугой, сообщавшей ей местные сплетни, а также бдительный надзор за жизнью соседей, в частности – семейства Мийе, которое с конца прошлого века арендовало графскую ферму.

– Не тревожьтесь, мадам, между мной и Тома Маро нет ничего такого. Он собирается жениться на Йоланте Амброжи, она тоже работает на шахте.

– На польке… – протянула графиня. – Ну и замечательно. Если бы ты вышла замуж за углекопа, все твои усилия, потраченные на учебу, пропали бы даром. Ты близка к цели, Изора, ты скоро получишь пост учительницы. Учителей все уважают, и ты порадуешь своих бедных родителей.

– Да, мадам.

Девушка сдержала вздох. Клотильда де Ренье посмотрела на нее и осталась довольна увиденным.

– Не делай такое мученическое лицо! Позволь тебе напомнить, что твой отец просил, чтобы я взяла тебя «служанкой на всякую работу»! Ненавижу это выражение! В моем доме каждый – на своем месте и знает, что ему делать: прачка – в прачечной, кухарка – у печи, горничная – в жилых комнатах, а моя Амели, у которой отличная фигура, – в холле, принимает посетителей. Ты со своим кукольным личиком получила бы ее место. Но я прислушалась к советам мужа и дала тебе возможность продолжить учебу. Ты многим нам обязана, Изора!

– Я знаю, мадам, – кивнула девушка.

– Что за манеры! Не смей отвечать таким чванливым тоном!

Изору многие считали заносчивой, и абсолютно напрасно. Капризный рисунок губ девушке подарила природа. Кроме того, она мало улыбалась, и окружающие обычно находили выражение ее безупречно овального личика высокомерным.

– Я могу идти? – спросила девушка, которая ни на мгновение не забывала о своем горе.

– Нет! Ты немедленно напишешь мадам Понтонье письмо с извинениями. Я все устрою, ради этого я даже согласна сама поехать в город. В понедельник могу составить тебе компанию.

– Пожалуйста, не надо! Я не хочу возвращаться в Ла-Рош-сюр-Йон! Мадам, дайте мне работу на несколько ближайших месяцев! Я готова делать что угодно – помогать по хозяйству, начищать серебро, прибирать в комнатах прислуги…

– Я не нуждаюсь в твоих услугах, глупое ты создание!

– Впереди зима – время, которое вы терпеть не можете! Я могла бы читать вам после обеда, а когда мальчики приедут на каникулы, помогала бы им повторять пройденное!

У графской четы было два сына, двенадцати и четырнадцати лет, которые учились в иезуитской школе. Приезжая на каникулы, шалуны переворачивали вверх дном весь дом. Предложение Изоры пришлось графине по душе. Самой ей это в голову не пришло.

– Хорошо! Только тебе понадобится новое платье, чтобы я не краснела за тебя перед гостями. Скоро зимние праздники, и я смогу пригласить кузенов и кузин – словом, почти всех родственников Теофиля! В гостиной, в левом углу, у окна, поставим елку… У меня появилась идея! Пусть тебя больше не беспокоит, что подумают Понтонье. Я сама все улажу. Что-нибудь придумаю – что ты заболела или кто-то из твоих родителей. Ну же, маленькая хитрюга, скажи мне спасибо! Ты вернешься на работу в Ла-Рош-сюр-Йон в начале января. Эти люди ни в чем не могут мне отказать. Они должны крупную сумму моему мужу.

– Я не знала, мадам.

Изора решила, что обязательно воспользуется неожиданной отсрочкой, чтобы навестить Тома, и сделает все возможное, чтобы они могли видеться каждый день.

– Беги, мне больше нечего тебе сказать! – неожиданно распорядилась Клотильда де Ренье. – И возвращайся завтра, что-нибудь мне почитаешь. Роман выбери сама, в библиотеке. И дай себе труд улыбаться почаще!

– Мои братья умерли, мадам, а родители такие…

– Ни слова больше! Твои родители такие, какие есть, да и девиц, подобных тебе, надо держать в узде!

Попрощавшись и сделав книксен, как того требовала графиня, Изора выбежала из комнаты. Оказавшись на улице, она полной грудью вдохнула холодный, пахнущий мокрой землей воздух.

Разговор с мадам де Ренье утомил и расстроил ее, но это было меньшее зло в сравнении с тем приемом, который, как она ожидала, окажут ей родители. Она хотела сходить в соседнюю рощу за каштанами, чтобы завтра угостить ими Онорину Маро, но отказалась от несвоевременной мысли. Лучше дождаться более подходящего случая – когда Тома снова окажется дома и можно будет устроить маленький праздник…

Теперь спешить некуда. Пройдя по аллее, Изора перешла через усыпанную гравием дорогу и оказалась во дворе родительской фермы.

Запахи, усиленные вечерней сыростью, были ей хорошо знакомы: теплый дух конюшен с островатой ноткой урины, которой пропиталась солома, и куда более сильный и едкий – из свинарника с его смрадным навозом.

Здесь ничего не изменилось и никогда не изменится. На краю колодца привычно стояло цинковое ведро, а с крыши курятника, куда птицу загоняли на ночь, на девушку с любопытством таращился петух.

– Привет, Ритон! – крикнула она цепному псу, примостившемуся под козырьком сарая.

Кто-то выглянул в окно на кухне. Похоже, Люсьена Мийе поджидала дочь. Изора помахала матери рукой, но не увидела в ответ и тени улыбки. С тяжелым сердцем она решилась, наконец, поднять дверную щеколду.

Дом был старый, с двумя просторными комнатами на первом этаже. Сразу за входной дверью находилась маленькая прихожая, откуда лестница вела к комнатам второго этажа. За дверью налево – столовая, которой никогда не пользовались. Ставни в ней не открывались лет шесть, не меньше. Направо – комната, где члены семьи Мийе проводили почти все свое время, с довольно-таки низким, обшитым досками потолком, поддерживаемым почерневшими от копоти балками. Здесь имелся и выложенный кирпичом большой очаг с двумя подвесами, расположенными друг напротив друга, и чугунными подставками для дров.

– Явилась! – буркнул отец, едва увидев ее.

– Наделала дел, негодница! – подхватила мать, маленькая женщина с красивым, но поблекшим лицом. Люсьена Мийе рано поседела – в сорок два года ее волосы были белыми, как снег.

– Надеюсь, хозяйка вправила тебе мозги! – продолжал Бастьен Мийе.

Слово владельцев замка родители считали наивысшим законом. Граф и графиня представлялись им едва ли не божествами, чьей воли невозможно ослушаться.

Изора не появлялась дома чуть больше месяца, но ей уже хотелось убежать. Каждая мелочь внушала ей отвращение, как если бы она вдруг оказалась в окружении, где все позорит, напоминает о прошлом – мрачном и удручающем. Она начала прикидывать, хватит ли у нее сил снова жить здесь, не получая ни ласки, ни сочувствия. В душе поднялась настоящая буря – при том, что девушка годами молчала и подчинялась.

– Я не сделала ничего дурного! – горячо возразила она. – Мадам де Ренье это поняла. Мне хотелось поддержать мадам Маро, всю их семью, потому что они всегда были очень добры ко мне.

– Скажи лучше, всполошилась, как там их Тома! – прикрикнул на нее отец. – Бегаешь за ним, как течная кошка! Думаешь, я не знаю, что у тебя на уме?

Изора не нашлась что ответить. Она умоляюще взглянула на мать, но та, опустив голову, перебирала четки и твердила:

– Случится в этом доме беда, и большая! Утром я видела, как сова пролетела над нашей крышей!

– Мама, не говори так! Беда – то, что произошло там, глубоко в забое! Тома и еще одного парня завалило камнями. Весь поселок ждет, когда их вытащат, но вам, разумеется, плевать!

Бастьен Мийе оперся о стол и тяжело поднялся на ноги. Он был довольно-таки крепким мужчиной с широкими плечами и мощной шеей.

– Пусть передохнут в своей крысиной норе, твои чернолицые! У меня проклятая война забрала двух сыновей. На полгода приходится нанимать поденщика себе в помощь. Убиваюсь на земле без роздыху… И если другие предпочитают подыхать, выскребая уголь, – это их дело.

– Не пристало так говорить доброму христианину, отец! – побледнев от волнения, осмелилась заметить Изора.

Как бы она ни была огорчена и встревожена, но запах рагу уловила. Девушка ничего не ела со вчерашнего вечера и только теперь поняла, как сильно проголодалась. Подойдя к плите, она приподняла крышку кастрюли.

– Я сделала рагу из зайчатины. Сосед подстрелил парочку на прошлой неделе, – сказала Люсьена Мийе. – Хочешь?

– Нет! – громыхнул ее супруг. – Она не заслужила, слышишь меня? Кусок черствого хлеба – и то этой мерзавке будет много! Напакостила как хотела – и корми ее теперь мясом?

– Но, отец, ничего такого я не сделала! К тому же мадам де Ренье до января наняла меня репетитором к своим сыновьям. Буду повторять с ними пройденный материал, пока они на рождественских каникулах. Мама, поверь, я чувствовала себя ужасно у этих Понтонье! Сначала я, конечно, была всем довольна, но мадам постоянно ко мне придиралась, даже без повода. Я буду помогать тебе по дому вечером и утром, с самого рассвета. Во время войны я ведь много работала здесь, на ферме…

Изора с ужасом вспомнила, во что превращались ее руки, когда приходилось часами полоскать белье в ледяной воде, помогая матери. Еще она кормила лошадей и без возражений выгребала навоз из хлева. Нужно же было кому-то работать вместо братьев…

– Помощь мне не помешает, тут даже ты не сможешь возразить, Бастьен! – вздохнула Люсьена Мийе.

Мужчина пересел поближе к камину, не удостоив ее ответом. Вид у него был крайне недовольный. Бастьен Мийе не испытывал к дочери ни любви, ни нежности. Когда девочка родилась, он, осыпая весь мир ругательствами, в сердцах плюнул в окно: так рассердился, что его третий ребенок – не мальчик.

С тех пор он старался не замечать эту куколку с глазами-васильками и черными волосиками, когда она тянулась, чтобы взять его за руку, или боязливо улыбалась ему.

– Отец, где мой чемодан? – спросила Изора. – Сейчас переоденусь и помогу маме!

– Остался в повозке, черт бы его побрал! Или ты вообразила, что я буду его за тобой таскать?

– Ничего такого я не думала.

С этими словами она вышла из дома, борясь с чувством беспомощности, мучившим ее на протяжении многих лет. Ветер, дождь, свинцово-серое небо – все только усиливало тягостный мрак, овладевший всем ее существом. У нее была одна отрада – светлые воспоминания, которые она бережно хранила в воображаемой копилке под названием «Прекрасное время, проведенное в семье Маро», но теперь она лишилась и этого.

«Не могу поверить, что Тома женится! – терзалась она по пути в конюшню. – И не на мне! Нам никогда не быть вместе! А ведь я бросала монетки в фонтан желаний, чтобы он взял меня в жены!»

Молодой угольщик сам открыл перед ней дверь родительского дома в квартале От-Террас, располагавшемся ближе всего к стеклозаводу и входу в шахту Пюи-дю-Сантр. Это было до войны, когда люди казались счастливыми. Малышка Анна Маро, от рождения слабенькая, в то время не болела туберкулезом. Жером, младший брат Тома, имел прекрасное зрение; его карие глаза еще не пострадали от разрыва снаряда со шрапнелью. Зильда и Адель вместе с другими женщинами спускались в шахту сортировать уголь – собирали деньги на послушничество у клариссинок[16].

Онорина Маро заправляла всем в доме – готовила еду, стирала, ухаживала за огородом. Веселая, смешливая женщина, умевшая самым чудесным образом, за пару минут, приготовить детям что-то сладкое.

«Теперь она любит Йоланту, – еще больше помрачнела Изора, останавливаясь у стойла с лошадью – одной из нескольких тягловых, которых отец держал на ферме. – Я бы и рада относиться к ней по-хорошему, к этой польке, но не могу! Я просто ненавижу ее!»

Она прижалась лбом к деревянной подпорке. По щекам потекли крупные слезы. «Тома, Тома, Тома… – как молитву, повторяла она. – Ты сейчас под землей, но завтра мы с тобой увидимся. Не может быть по-другому…»

Слегка склонив набок голову, Изора Мийе с чемоданом в руке медленным шагом вернулась в родительский дом, не надеясь найти там сочувствие. Она мечтала только об одном – о тарелке рагу, которая подарит ей почти животную радость насыщения.

Едва она ступила на порог, как в голове прозвучал голос – нежный, низкий и бархатистый. Таким голосом говорил Тома, когда хотел утешить, потому что знал, что ей приходится терпеть от родителей. «Не плачь, Изоретта-Изолина! Когда-нибудь мы вместе поедем к морю! Там так красиво! Волны разбиваются о скалы, на пляже полно ракушек… Будем бегать по берегу, взявшись за руки… Не плачь, Изора, не надо!»

Глубоко дыша, она кое-как смогла унять слезы. Ни отец, ни мать не увидят ее плачущей.

Чуть не плача от радости, Тома Маро смотрел на лампу на белоснежном потолке. Казалось бы, самая обычная колба, источающая желтоватый свет, и самое обычное отштукатуренное перекрытие – а он никак не может насмотреться… Два часа назад его, наконец, вытащили из расселины, где он просидел три ночи и два дня, и перевезли сюда – в лазарет, расположившийся в Отель-де-Мин.

Он знал, что у него останутся только жуткие воспоминания о той единственной ночи, – череде бесконечных часов! – которая прошла в полнейшей темноте. Онорина Маро сидела у постели сына и держала его за руку.

– Сынок, милый мой сынок! – шептала она. – Страшно подумать, что я могла тебя лишиться… Я так молила Господа, чтобы он мне тебя вернул!

– Я знаю, мам. Твои молитвы не дали мне пропасть. Я все время думал о тебе, веришь? И в худшие моменты сомнений и страха говорил себе, что сейчас ты призываешь на помощь Господа и что он тебя услышит. Я и с войны, с этой мерзкой бойни, вернулся только благодаря твоим молитвам, твоему стремлению нас всех защитить!

Молодой угольщик повернулся к матери и ласково улыбнулся, отчего в уголках глаз появились морщинки.

– Тебе столько пришлось пережить, сынок! – приговаривала Онорина, поглаживая его исцарапанный лоб.

– Мне грех жаловаться. Как бы я хотел, чтобы и Пьер вышел оттуда невредимым! Бедный паренек – потерять ногу в его возрасте!

– Ему выделят небольшую пенсию и закажут протез. То, что он жив, – уже большое везение, при том, что у него начиналось заражение крови.

– Везение? Что ж, может, оно и так, – вздохнул Тома. – Зато теперь Пьер будет жить на свежем воздухе. Он так любит деревья, и небо, и звезды… Правда, придется расстаться с любимой лошадкой – с Датчанином. Мама, знала бы ты, как мальчик хорошо держался! Как только мне разрешат встать, я наведаюсь к нему в больницу.

– Я бы предпочла, чтобы ты подождал, пока тебя самого как следует не осмотрят. Надо проверить, в порядке ли легкие – ведь сколько времени пришлось дышать пылью!

– Доктор хотел отправить меня в больницу, но я отказался. Не беспокойся, мне нужно одно – отдохнуть. И если можно, пускай теперь ко мне зайдет Йоланта. Я так хочу ее повидать!

Онорина улыбнулась и поспешно встала.

– Уступаю ей место! И она – не последняя посетительница на сегодня, Тома. Твои товарищи по работе тоже хотят тебя увидеть, не говоря уже об отце и брате. Дождаться не могу, когда ты вернешься домой. Я помою тебе голову – волосы кажутся серыми от грязи!

Она наклонилась, расцеловала сына в щеки и вышла. Юноша смежил веки, наслаждаясь окружающим его благополучием. Тело расслаблено, пальцы руки касаются теплой простыни, приятно пахнущей свежестью…

Таким его и увидела Йоланта – вытянувшимся во весь рост, с закрытыми глазами. Решив, что Тома спит, девушка хотела уйти, но он ощутил ее молчаливое присутствие – вздрогнул и посмотрел на нее.

– Это ты, Йоланта! Подойди! – тихо попросил он.

Красавица полька подбежала к кровати, упала на колени, прижалась щекой к матрасу.

– Тома! Благодарение богу, ты жив! Мне было страшно! Так страшно!

Радость настолько захлестнула Йоланту, что она разрыдалась. Он ласково погладил ее по плечу, успокаивая:

– Любимая, я не мог тебя покинуть. Ни тебя, ни твоего брата.

– Но меня не оказалось на месте, когда вас вытащили наверх. Я опоздала! А мне так хотелось первой вас обнять! Тома, прости, но я не могу остаться с тобой надолго. Нас с папой пообещали подвезти на грузовике до больницы, чтобы мы могли побыть с нашим бедным Пйотром. Говорят, у него был сильный жар, и он так и не пришел в сознание.

– Да-да, я знаю. Но он поправится!

– Ему уже сделали операцию. Отняли ногу! – пожаловалась Йоланта, словно забыв, что ей пора убегать.

– Не было другого выхода, – расстроился Тома. – Я держал его, прижимал к себе, пока доктор делал ампутацию. Можешь мне поверить, я проклинал судьбу и проклятый камень, который мы так и не смогли сдвинуть. Спасательной бригаде пришлось расширить проход, чтобы вытащить нас оттуда. Каждая минута – на вес золота! Пьер был так плох, что доктору пришлось оперировать на месте. Ничего, родная, не плачь! Поезжай к нему и передай от меня привет. Я знаю нашего Пьера – у него хватит сил жить, несмотря на увечье. Вспомни Жерома, моего брата, который остался без глаз. И еще подумай о будущем малыше! Там, в жуткой дыре, умирая от безысходности, я представлял себе нашего кроху – как ты его кормишь, и это не давало мне отчаяться. Йоланта, прекрасная, милая моя Йоланта, скоро мы поженимся!

Только теперь девушка подняла голову и посмотрела на него счастливыми глазами. В голосе Тома было столько нежности, во взгляде – столько любви, что она не могла не улыбнуться.

– Я приду к тебе вечером. Расскажу, как дела у Пьера… У моего маленького Пйотра… Не люблю называть его французским именем. Пйотр звучит приятнее. Если бы ты только слышал, как произносила его моя мама… Это было похоже на воркование гойлицы…

– Го-р-лицы, моя хорошая, – поправил ее Тома.

– Прости, до сих пор делаю ошибки.

Йоланта встала и, так же, как несколько минут назад Онорина, наклонилась к Тома. Только она поцеловала его в губы – робко и в то же время чувственно.

– Постарайся отдохнуть, – приказала она.

Когда Йоланта вышла из палаты, мужчина лет тридцати в синевато-сером костюме-тройке с интересом посмотрел ей вслед. Он прохаживался взад-вперед по коридору, и шляпа из черного фетра затеняла его лицо.

Медсестра, энергичная шестидесятилетняя особа, чей крошечный кабинет располагался в самом конце коридора, знаком попросила его еще немного подождать.

– Вы сможете побеседовать с мсье Маро через минуту, после того, как я сделаю ему укол, – объявила она, потрясая шприцем.

– Да-да, конечно! – отозвался незнакомец.

Он еще раз посмотрел на Йоланту, направлявшуюся к широкой лестнице. Там она встретила другую девушку. Они вполголоса обменялись парой слов и разошлись каждая в свою сторону. Новая посетительница нерешительным шагом направилась к палате. Это была Изора в своем скромном, но элегантном костюме горожанки.

– Если вы хотите повидаться с мсье Маро, мадемуазель, то придется подождать, – любезно обратился он к ней. – В данный момент у него медсестра, проводит процедуры. К тому же я пришел первым.

Изора молча кивнула, но по выражению ее ярко-синих, с фарфоровым отблеском глаз он понял, как она разочарована.

– Мой визит не займет много времени, хотя, в принципе… – Мужчина не закончил фразу.

К его огромному изумлению, у девушки хватило смелости попросить:

– Не будете ли вы так любезны пропустить меня вперед?

– Мне очень жаль, но я должен ответить отказом. К тому же вы – не первая посетительница на сегодня, – чуть насмешливо заметил мужчина в шляпе. – Разрешите представиться: Жюстен Девер, инспектор полиции!

Сказать, что Изора удивилась, – ничего не сказать. Она представить не могла, что могло понадобиться полиции здесь, в Феморо. Ни капли не смутившись, девушка окинула инспектора внимательным взглядом. Орлиный нос, темно-каштановые усики, тонкие губы, карие глаза под припухшими веками… Ярко выраженная маскулинность его облика не укрылась от Изоры, однако немедленно вызвала подозрение.

– Ну пожалуйста, мсье! – не унималась она. – Я хочу лишь поздороваться и убедиться, что с ним все в порядке.

Красивые женщины не оставляли Девера равнодушным. Но эта была просто завораживающе хороша – с кукольным личиком, молочно-белой кожей и манящими губами.

– Десять минут, и учтите, я смотрю на часы, мадемуазель…

– Мийе, Изора Мийе! Спасибо, мсье Девер!

В коридор вышла медсестра. Она одарила обоих инквизиторским взором, давая понять, что пациент нуждается в отдыхе, но никак не в посещениях. Безразличная ко всему, за исключением своего Тома, Изора проскользнула в палату. Прежде им не приходилось разлучаться так надолго. На протяжении многих недель она довольствовалась тем, что думала о нем, и это только обостряло ее чувства.

– Тома! – позвала-выдохнула она, поскольку он лежал спиной к двери.

– Изора! Моя крошка Изора! – отозвался юноша, быстро меняя позу. – Какой чудесный сюрприз! Я думал, ты в городе до самого Рождества!

Звук его голоса, как всегда, утихомирил ее сердце, которое снова начало биться в привычном ритме. Изора смотрела на него с восторгом, не замечая ни царапин на лице, ни грязи в светло-русых волосах.

– Тома, ты жив!

– Думаю, да, – пошутил молодой углекоп.

Изора взяла его руку и легонько сжала. Простое прикосновение принесло ей огромную радость. Все остальное померкло – и гибель старших братьев, и жестокость отца, и боязливая пассивность матери, и скучные часы, проведенные в школе господ Понтонье…

Сама не замечая, что делает, Изора приподняла и прижала эту родную руку к губам.

– Что ты делаешь? – удивился Тома.

– Прости, я боялась, что уже никогда тебя не увижу. Тома, без тебя мир стал бы невыносимым – по крайней мере, тот, в котором я вынуждена жить…

Изоре пришлось сесть – так у нее дрожали ноги. Но отпустить любимую руку она была не в состоянии.

– Я всегда буду рядом, Изора.

– Если только не умрешь!

– Что бы ни случилось, мне всегда везет. И как доказательство… Там, наверху, прислушиваются к молитвам моей матушки!

Тома широко улыбнулся, и нежность этой улыбки сделала ее неотразимой. Но тотчас же к нему вернулась серьезность.

– Мне еще не время умирать, не сейчас. А Пьеру Амброжи отняли ногу. Я все время находился рядом. Доктору пришлось отрезать ее чуть ниже колена. Представь себе весь ужас! Часть ноги, изувеченная валуном, так и осталась в забое. Даже не знаю…

– Чего ты не знаешь? – Она была уверена, что он думает о своей свадьбе.

– Не знаю, когда он выйдет из больницы. Изора, мы с Йолантой скоро поженимся. Я хотел тебе написать, но все как-то не получалось. В поселке уже объявлено о нашей свадьбе. Только я сомневаюсь, что через две недели мой славный Пьер сможет быть моим шафером!

– Твоя мать мне все рассказала.

– И ты меня не поздравишь?

– Конечно, поздравляю!

Тома свято верил, что их с Изорой связывает крепкая дружба. Когда девушка уезжала в Ла-Рош-сюр-Йон, он и представить не мог, насколько тяжела для нее разлука.

– Что-то я не вижу радости! – шутливо возмутился он. – Только не говори, что ревнуешь!

Выдавив из себя улыбку, Изора ответила в том же тоне:

– Ты так часто рассказывал, какая Йоланта замечательная, что этого следовало ожидать. А почему бы и нет? Она – красивая, добрая и порядочная девушка.

Слова давались Изоре с трудом, однако она заставила себя говорить. Что угодно, только бы он не заподозрил правды!

– Она действительно хорошая, и я рад, что ты оценила ее по достоинству. Если бы Изолина не одобрила мой выбор, для меня это было бы большое горе!

В дверь постучали. Послышался голос Жюстена Девера:

– Десять минут прошло!

– Кто там? – удивился Тома.

– Полицейский инспектор. По-моему, он хочет с тобой поговорить. Он дал мне всего десять минут. Я пока выйду и вернусь, когда он уйдет!

Девушка произнесла это мягким, ласковым тоном – никто, кроме Тома, не знал ее такой. С ним Изора становилась иной – восторженной, послушной. Она пребывала наверху блаженства и не желала ничего большего, чем быть здесь, рядом с ним.

Онорина Маро и ее младший сын Жером давно это подметили и сделали свои выводы. Однако ни мать, ни брат не стали вмешиваться в их дружеские отношения, какими бы необычными они ни казались. «Как брат может быть настолько слеп, ведь у него есть глаза?» – тихо удивлялся увечный Жером. Один-единственный раз он попытался поговорить о своих наблюдениях с матерью, но Онорина не поддержала его:

– Мой мальчик, ты ошибаешься! Изора любит Тома, но как брата, особенно с тех пор, как ее собственные погибли. Ничего другого между ними и быть не может! Изора, бедное дитя, не знает, к кому приткнуться! Но если хочешь мое мнение, она все-таки какая-то малахольная. И удивляться тут нечему: родители с детства держат ее в ежовых рукавицах, в ином дворе собаке лучше живется…

Такие разговоры были неприятны Жерому Маро; даже живя в полнейшем мраке, он бережно хранил воспоминания о красоте Изоры.

Жюстен Девер вошел в палату лазарета при Отель-де-Мин и остановился у изножья кровати Тома.

– Здравствуйте, мсье Маро! – начал он. – Я – инспектор Жюстен Девер. Сожалею, что приходится беспокоить. Мне сказали, что вас только сегодня на рассвете подняли из шахты.

– Это правда, и, честно говоря, мсье, я не понимаю, зачем сюда приезжать полиции. Вы проводите расследование по просьбе компании?

– Прошу меня извинить, мсье Маро, но вопросы здесь задаю я. Несчастный случай, который произошел в шахте в четверг вечером, повлек за собой три смерти: погибли бригадир Альфред Букар, а также Жан Розо по прозвищу Пас-Труй и Филипп Мийе, который претендовал на пенсию по старости[17].

– Филипп Мийе, говорите? У меня не было товарища с таким именем. Наверное, это ошибка.

– Простите… В таком случае, быть может, прозвище Шов-Сури[18] вам о чем-то говорит?

Тома кивнул. Он привстал на локте: неудобно лежать перед незнакомцем, как бы находясь в позиции более слабого.

– Я понял, о ком вы говорите. Только я не знал фамилию. Он не из нашей бригады. И, по-хорошему, не должен был находиться в забое – там, где рвануло.

– Вы выбрали отличное определение, мсье Маро, – «по-хорошему». Так вот, у меня есть причина вам надоедать. Серьезная причина, в которой, как раз наоборот, нет ничего хорошего. Смерть вашего бригадира Альфреда Букара не является следствием взрыва рудничного газа. Его убили.

Инспектор сунул руки в карманы, при этом пристально, с кошачьим вниманием вглядываясь в лицо молодого углекопа. Озадаченный Тома только и смог, что недоверчиво усмехнуться.

– Убили? Что за бредни! Если бы вы побывали под землей, в забое, вы бы поняли, что у нас, «чернолицых», такая работа, что тут не до убийств! И почему Букар? Его все уважали…

– Директор компании уведомил полицию, как только тело Альфреда Букара подняли наверх, то бишь в пятницу после полудня. Вчера, в субботу, я имел возможность осмотреть тело. То же самое сделал судмедэксперт, которого я пригласил. Вскрытие, проведенное в больнице в Ла-Рош-сюр-Йоне, подтвердило, что смерть была насильственной.

Тома сел на постели, не в силах поверить в услышанное. Он с недоверием смотрел на собеседника, чья саркастическая ухмылка начала его раздражать.

– Очевидно, вы знаете, о чем говорите… – заметил он. – Но зачем допрашивать меня?

– Потому что вы в данной ситуации, возможно, единственный свидетель убийства. Я должен знать, что именно там произошло.

– Хотел бы и я это знать! От чего умер Букар?

– Юноша, позвольте напомнить: вопросы здесь задает полицейский! Расскажите, как все было, и как можно подробнее!

Жюстен Девер присел на стул, а руку положил на изножье кровати. Он бы охотно закурил сигариллу, но пришлось отложить маленькое удовольствие на потом. Пытаясь справиться с нервами, Тома рассказал инспектору все, что знал.

– Огонек в моей лампе вдруг ослабел, и почти сразу случился страшный взрыв. Деревянная обшивка потолка и стен не выдержала, и потолок обвалился. Я оказался в полной темноте. Уронил и обушок, и лампу. Повезло еще, что каска новая, – голова осталась цела. Каски у нас крепкие, из вываренной кожи. Я стал звать товарищей. Отозвался Пьер Амброжи. Он оказался заблокированным в расщелине, совсем близко. Я стал ощупью искать обушок, а нашел труп. По фигуре определил, что это Пас-Труй. А еще я знал, что он идет в забое следом за мной. Обычно бригадир шел четвертым – за мной, Пьером и Пас-Труем. Вокруг была одна чернота, тишина и чертова пыль. Я вдохнул ее, наверное, с мешок!

– Я осведомился у медсестры о вашем состоянии здоровья! – отрезал инспектор. – Доктор, которого оплачивает компания, рекомендовал отправить вас в больницу, но вы отказались.

– Мне не настолько плохо. Просто очень устал. На фронте легким доставалось и покруче.

– Я тоже там был, – сдержанно отозвался Девер. – Сочувствую. Послушайте, мсье Маро, я вас не подозреваю, но неужели вы не заметили ничего странного? К примеру, вспышку. И ничего не слышали? Никаких звуков борьбы…

– Нет, я же уже сказал! К чему вы вообще ведете?

– Альфреда Букара убили. На голове у него рана – след от удара о камень, но не травма стала причиной смерти. Выстрел в спину – вот от чего он умер. Это – обоснованное заявление, у нас есть доказательства.

– Не может быть! – пробормотал Тома, качая головой. – Кому понадобилось его убивать?

– Я приехал в Феморо, чтобы найти убийцу. Директор компании выделил мне комнату в этом здании. Первое, что предстоит выяснить, – кому было выгодно убийство Букара. Бригадиры больше получают… Не хочу вас обидеть, но, судя по всему, должность Букара теперь получит ваш отец, Гюстав Маро. Он уже назначен бригадиром, ввиду срочности – так мне объяснил мсье Обиньяк. Ну и, конечно, потому, что он – человек ответственный и давно работает на компанию.

Тома непроизвольно сжал пальцы в кулаки, он буквально задрожал от сдерживаемого гнева. Нагловатый горожанин смеет подозревать самого честного, самого бескорыстного человека во всем шахтерском поселке!

– Как вы можете обвинять моего отца? – кипятился он. – Попробуйте сказать это вслух при людях, и вам рассмеются в лицо! И еще, чтобы вы знали, – бригадир получает не намного больше простого рабочего, зато у него невпроворот забот и обязанностей, порой очень неприятных!

Жюстен Девер с задумчивым видом встал, подошел к входной двери и взялся за ручку.

– Я это учту. Но с вами, мсье Маро, мы еще увидимся, и очень скоро, – негромко предупредил он. – Набирайтесь сил. Прислать к вам ту очаровательную девушку, которая была здесь до меня?

Изора… Удрученный и рассерженный тем, что ему пришлось выслушать, Тома напрочь забыл о ней.

– Да, конечно. Нам надо попрощаться, – согласился Тома.

– Хорошо, – сказал инспектор и вышел.

Изора, впрочем, не слишком торопилась. Когда же она наконец вошла и приблизилась к кровати больного, то была бледна, как смерть, а на лице застыло выражение неподдельного изумления.

– А я так радовалась, что смогу немножко побыть с тобой! – жалобно посетовала она.

– Полицейский сказал тебе какую-то гадость?

– Я назвала ему свою фамилию, а он спросил, не родственница ли я Филиппу Мийе, который погиб в шахте.

– Шов-Сури? Представь, я сам удивился, когда узнал, что его фамилия Мийе. В компании всегда было много работников, а после войны стало еще больше, появились новые люди. Шов-Сури, правда, уже собирался на пенсию. Я часто встречал его, когда работал на шахте Сен-Лоран. Спроси у родителей, Изора, может, они его знают.

– У родителей? Ты хочешь, чтобы я расспрашивала их о «чернолицых»? Я даже пробовать не стану. Они презирают вас так же, как презирают меня. Знал бы ты, Тома, какой прием они мне вчера устроили! Я проголодалась, но мне дали поесть только после того, как я помогла отцу сажать свеклу. Я водила лошадь. Земля на поле мокрая, вязкая, еле ноги переставляешь…

Тома как мог попытался ее утешить: усадил на край кровати, привлек к себе.

– Бедная моя маленькая Изолина! Тебе нельзя возвращаться на ферму! Ты, как и все, заслуживаешь, чтобы тебя любили и уважали. Кстати, а как ты оказалась в Феморо?

Закрыв глаза, девушка наслаждалась моментом. Оказавшись в объятиях самого дорогого на свете человека, она больше не испытывала ни страха, ни тоски. Только с ним она могла вздохнуть с облегчением, забыть о душевных метаниях, терзавших ее многие месяцы и грозивших в конце концов уничтожить.

– Я отказалась от места в школе Понтонье, – шепотом призналась она. – Я должна была вернуться, потому что прочитала твое имя в газете! Тебе грозила опасность, и я чуть с ума не сошла. Графиня сначала меня отругала, но потом согласилась взять временно к себе на службу. Буду читать ей вслух.

– Изора, не позволяй этой женщине вонзить когти! Если она к тебе привыкнет, то уже не отпустит! Что я тебе всегда говорил? Улетай, Изолина, взмахни крыльями – и улетай из наших краев! У тебя есть образование и ум. Ты заслуживаешь лучшего!

– Если я улечу, то не смогу быть рядом с тобой, – с отчаянием прошептала она.

Неужели все время после возвращения с фронта он был глух и слеп? Тома охватило такое чувство, будто он только что проснулся. Все стало ясно в одно мгновение. И от осознания простого факта, от этого запоздалого открытия голова у него пошла кругом. Ему стало жаль подругу.

– Изора! Святые небеса, неужели ты так меня любишь? Какой же я идиот! Я и не заметил, как ты выросла! Но если у тебя и вправду ко мне чувства, тебе было очень больно узнать, что я… ну, о нас с Йолантой!

Прижимаясь к нему все крепче, она задала вопрос, который его обескуражил:

– А если я скажу, что люблю тебя больше всего на свете, ты все равно на ней женишься?

– Да, это ничего не поменяет. Я ее люблю, и давно. И потом, теперь я обязан. Тебе я могу сказать – знаю, что ты нас не выдашь. Она ждет малыша, моего малыша.

Если слово «нас» огорчило Изору, то следующее признание жестоко ранило. То была не ревность, поскольку она еще ничего не знала о плотской любви и налагаемых ею узах, но беременность Йоланты становилась смертельным ударом по их с Тома отношениям. «Они будут вместе растить и любить ребенка! Это укрепит их супружество; они будут неразлучны!» – с ужасом рассуждала она.

– Выходит, нам всем повезло, что я люблю тебя не так, как ты подумал! – объявила она насмешливо. – Я отношусь к тебе по-другому. Для меня ты – друг, брат… Нет, даже лучше, чем брат, потому что Эрнест и Арман не всегда были добры ко мне.

Необъяснимая стыдливость мешала Изоре признаться, как сильно она любит Тома. Она как могла старалась скрыть свое чувство от близких, и в особенности – от него самого. На самом же деле она жила и дышала этой любовью, сама себе в том не признаваясь и не осознавая силу своих порывов.

– Ты уверена? – переспросил он, отстраняясь от нее, чтобы заглянуть в глаза.

– Конечно! Ничего не бойся. Может, вы даже возьмете меня в крестные?

– Если ты так хочешь! И, раз уж тебе не придется возвращаться в Ла-Рош-сюр-Йон, ты сможешь быть подружкой невесты!

– Нет, Тома, это – нет! К тому же у меня нет красивого платья.

– Попросишь графиню одолжить тебе что-нибудь подходящее! Она ведь иногда отдает тебе одежду… И нашему Жерому будет с кем потанцевать на свадьбе. Он очень тебя любит. Жаль, что ослеп. Такой хороший парень.

Изора слабо улыбнулась, соглашаясь. Тома унаследовал фигуру и обаяние от отца, Гюстава, а светлые кудри и зеленые глаза – от матери. Жером был брюнетом с правильными чертами, прямым носом и смуглой кожей. До войны на танцевальных площадках он не знал отбоя от девушек.

– Я ему сочувствую… Думаю, это ужасно – лишиться зрения, – промолвила она после недолгой паузы.

Тома вздохнул. Разговаривая с Изорой, он отвлекся, но окончательно выбросить из головы инсинуации инспектора так и не смог. Ему хотелось как можно скорее повидаться с отцом. Гюстав Маро сумеет успокоить сына, расставит все по местам.

– Изора, могу я попросить тебя об услуге? – спросил он. – Зайди на обратном пути к нам и сообщи матери, что ко мне приходил инспектор из полиции. Скажи, чтобы папа зашел, как только сможет. Хотя как же он успеет? Он наверняка уже в шахте. Им надо как можно скорее расчистить галерею.

– Ладно! Я все равно уже собиралась уходить. Побереги себя, Тома!

Девушка подставила лицо – он поцеловал ее в лоб. Ритуал, установившийся с первых месяцев их дружбы.

– Приходи, когда захочешь, Изолина! Мама наверняка устроит праздник, когда я вернусь домой. Ты официально приглашена!

Изора выходила из палаты спиной назад, чтобы подольше не выпускать из поля зрения обожаемого Тома, сидящего на постели, – взлохмаченного, с играющей на губах едва заметной улыбкой и добрым взглядом.

– До свидания! – Она помахала рукой.

В коридоре девушка разрыдалась. Ноги стали ватными – пришлось опереться о стену. Сидевшая за столиком медсестра сначала посмотрела на нее с любопытством, потом встревожилась.

– Мадемуазель, вам плохо? – спросила, она поднимаясь со стула.

– Нет-нет, не беспокойтесь, – пробормотала Изора и убежала.

Через пять минут она уже стучалась в дверь дома, где жили Маро. Все домики квартала От-Террас выглядели одинаково и прижимались друг к дружке так тесно, словно замерзли под холодным ноябрьским дождем.

Дымились печные трубы, за вышитыми занавесками светились желтым включенные лампы. В домах углекопов было электричество – настоящая роскошь в глазах жителей окрестных деревень.

– Входи! – крикнула Онорина, заприметившая девушку, когда та еще шла по улице.

Изора, робея, вошла в комнату. Прежде она если и бывала в этом доме, то только с Тома.

– Меня прислал ваш сын, – сказала она, словно бы извиняясь.

– Ты ходила его проведать? Присаживайся, я только что сварила кофе. Он еще горячий.

– Спасибо, мадам, не откажусь! На улице так холодно!

– Что принести моему выздоравливающему? – завела разговор Онорина. – Я собиралась к нему после завтрака. Вот приготовила чистую постель. Захвачу, наверное, и газету – отец купил сегодня утром.

– Тома хочет поговорить с мсье Маро, к нему в больницу приходил инспектор полиции. Его зовут Жюстен Девер и он собирается всех тут допрашивать.

– Я уже знаю. В поселке только об этом и говорят! Бедного Альфреда, оказывается, убили! До сих пор не могу поверить.

Онорина взяла с полки буфета два чашки и сахарницу. Сняла с печи эмалированный кофейник и сперва наполнила чашку Изоры, затем свою. Наконец, она села за стол и нахмурилась.

– Как будто мало горя принесла проклятая война! – тихо посетовала хозяйка. – Не хватало только убийства! На вот, почитай. Писаки довольны, печатают заголовки крупными буквами! Об Альфреде я прочла в сегодняшней прессе. Вот и статья: «Преступление в шахте».

Она подтолкнула к Изоре сложенную вчетверо газету, но та даже не шевельнулась.

– Верю вам на слово, мадам Маро, – проговорила она, почти с животной чувственностью вдыхая островатый аромат кофе.

– Ты права, не стоит тратить свое время на ахинею, которую они печатают.

Онорина положила себе в чашку кусочек сахара, Изора поспешно бросила в свою целых три.

– Отрезать тебе сладкой булки? – предложила мадам Маро. – Я испекла вчера вечером, молясь за своего Тома. Хотя, сказать по правде, я молилась с самого четверга. И Господь меня услышал, моего мальчика спасли!

Не дожидаясь ответа, она встала и через минуту вернулась с горшочком варенья и бриошью – восхитительной сдобной булкой.

– Вы так добры! – прижала руки к сердцу Изора. – Дело в том, что я сегодня не успела позавтракать – очень торопилась в Феморо.

– Не стесняйся, крошка, ешь сколько хочешь. В доме Маро еды на всех хватит. И на душе у меня легко, несмотря на ужасную историю с убийством. Завтра Тома уже будет дома! Я хочу пригласить Станисласа Амброжи, Йоланту и пару товарищей моего Гюстава. Но если бедного Альфреда и вправду застрелили, это плохо! Я вот все думала… Хотели убить бригадира или просто кого-то из углекопов, неважно кого? Ведь если так, пулю мог получить не Альфред, а Тома!

Изора с удовольствием жевала булку, но тут ее темные, оттенка вечернего неба глаза испуганно расширились. Захлопали черные ресницы, губы задрожали.

– Не надо даже думать о таком, мадам Маро!

– Любой станет беспокоиться, если в поселке убивают…

– А может, виноват тот, кто был с ними в забое, – Шов-Сури?

– Несчастный погиб под обломками, Изора! Тебе следовало бы отнестись с бóльшим уважением к брату твоего деда.

– Брату моего деда? Но я никогда о нем не слышала!

– Филипп Мийе. Имя ни о чем тебе не говорит? Но это точно был брат твоего деда, можешь спросить у моего мужа, правду ли говорю. Значит, ты о нем не знаешь? Родителям следовало бы тебе рассказать.

Если бы сообщил кто-то другой, Изора усомнилась бы, но Онорину Маро никто и никогда не уличил в обмане. Она была порядочной женщиной – прямодушной и честной.

– Вы уверены? – все же не удержалась гостья от вопроса. – Шов-Сури – дядя моего отца? Член семьи Мийе? Если так, я могла бы с ним общаться и, может, он бы меня даже…

Слово удержалось на самом краешке ее розовых губок – нежных, как цветок.

«Может, он бы меня даже любил! – договорила она мысленно, представляя себе эдакого дедушку с белой бородой, добродушного и веселого. – И почему мне никто никогда не говорил, что родной дядя моего отца – углекоп?»

– Милая моя крошка, очень странно, что такие вещи от тебя скрывают, – вздохнула Онорина. – Можешь мне поверить, Филипп – славный наш Шов-Сури – был хорошим человеком. Я знаю его с тех времен, когда сама сортировала уголь.

Глядя перед собой немигающими глазами, мать Тома вспомнила, как перебирала куски, отделяя уголь от пустой породы. Монотонная работа имела свое преимущество: сортировщицы трудились вне шахты. А когда у нее родилась младшая – слабенькая девочка, которую нарекли Анной, – Онорине пришлось стать домохозяйкой.

– Помню, когда я была молодой, Шов-Сури работал крепильщиком. Эти парни спускаются в шахту по вечерам, когда остальные уже закончили и разошлись по домам мыться. Проходят галерею за галереей, проверяя крепость опор.

Изора кончиками пальцев провела по губам, смахивая крошки. Выглядело очень по-детски и придавало ей еще больше очарования.

– А папин дядя вспоминал когда-нибудь в разговоре меня и братьев? – спросила она с надеждой в голосе.

– Ба! Если уж я об этом заговорила, глупо о чем-то умалчивать. Насколько я знаю, Шов-Сури давным-давно разругался с братом, твоим дедом. И именно из-за шахты. Ему пришлось оставить земледелие и пойти в углекопы. Думаю, причиной стала любовь: нужно было зарабатывать на хлеб себе и своей жене. Я встречалась с ней – маленькая худенькая брюнетка. Она умерла от туберкулеза через три года после свадьбы, так и не родив детей. Он не смог оправиться от утраты. Вскоре после похорон купил себе просторный черный плащ, отсюда и прозвище. Совсем высох и почернел от горя… Глаза запавшие, с темными кругами… Одним словом, несчастный человек. Если бы не проклятый туберкулез, который забрал у него жену!

Онорина перекрестилась. Ей было больно даже произносить название ужасной болезни. Одно упоминание о ней бередило раны в ее материнском сердце. Изора это почувствовала. Тома тоже тревожился о своей сестренке Анне, которой из-за болезни приходилось жить вдали от дома, от семьи, где ее все любили.

– Вот увидите, мадам Маро, Анна поправится! – произнесла девушка с прямотой, обычно ей не свойственной. – Вы так молите за нее Бога, что он смилостивится, как и в случае с Тома!

– Если бы только случилось, как ты говоришь! Но, увы, лучше ей не становится.

Последовало молчание, и смущенная Онорина первой нарушила его:

– Мне не следует плакаться, ведь все мои дети живы, – сказала она извиняющимся тоном. – Но Жерома жалко, он не заслуживает того, чтобы всю жизнь прожить во тьме. Хотя кто заслуживает, чтобы с ним приключилась такая беда? И Тома мы на днях чуть не потеряли… А говоря об Анне, ты права: нельзя терять веру. Если Господу будет угодно, она выздоровеет. И твои братья, Изора, оба не вернулись с фронта. Отдали свою кровь за родину, за Францию. Ты тоже заслуживаешь сострадания!

Онорина с жалостью посмотрела на девушку, чей непредвиденный визит отвлек ее от повседневных забот. Тревога, обручем сжимавшая грудь, тоже утихла.

– Найти бы тебе хорошего мужа, Изора, и уехать отсюда побыстрее! – заявила она, наивно полагая, что это может защитить девушку от родительского жестокосердия.

– Летом отец только и говорил, что о моем замужестве! Он хочет, чтобы я вышла за сына мсье Жермена, у которого отары овец. Единственное, что ему нужно, – бесплатные рабочие руки. Он бы обрадовался, если бы я привела на ферму крепкого парня, но я ему такого удовольствия не доставлю!

– С твоей красотой ты легко могла бы найти себе мужа и в городе.

– И вовсе я не красивая! – совершенно искренне возразила Изора.

– Ну-ну, не надо скромничать! Ты давно видела себя в зеркале?

Изора пожала плечами. Тома выбрал Йоланту, а значит, красива только она, молодая полька – с точеной фигуркой, белокурыми волосами и ангельски миловидным лицом.

– Мне пора домой, мадам Маро, – сказала гостья, вставая. – Мне хорошо у вас, но после обеда меня ждут в шато – буду развлекать графиню чтением. Спасибо за кофе и за бриошь. И еще. Все-таки я должна вас предупредить: полицейский подозревает вашего мужа! Я знаю, потому что подслушивала под дверью. Конечно, это нехорошо, но медсестра как раз отлучилась, и я приложила ухо к двери, благо она тонкая. Понятно, почему Тома так беспокоится за отца!

Онорина покраснела. Она оперлась руками, изнуренными постоянной стиркой, о стол и разразилась гневной тирадой:

– И он еще осмеливается подозревать Гюстава, который лучше сам умрет, чем причинит кому-то вред? Гюстава, который всегда первым идет выручать товарища? Ничего, пускай приходит, этот инспектор! Ему еще придется проглотить свои обвинения, я тебе обещаю! Охота же наговаривать на порядочных людей!

Такая буря эмоций несколько обескуражила Изору. Она торопливо надела свою бархатную шляпку, застегнула пуговицы на пальто.

– Мне очень жаль, мадам Маро, что принесла вам плохую новость. Еще раз простите! Мне пора.

– Погоди минутку! Я тоже выйду. Надо предупредить мужа. Вот только дверь на ключ закрою… Запираться у нас вообще-то не принято. Просто не хочется, чтобы полиция рылась в моем доме, когда вздумается.

В голосе Онорины было столько беспокойства, что в голову Изоры невольно закралась мысль: «Возможно, и родителям Тома есть что скрывать – как моим отцу и матери, которые никогда не рассказывали о дедушке-углекопе. И у меня свой секрет – то, как сильно я люблю Тома. Только пока я живу, никто не узнает!»

Через несколько минут Онорина уже шагала к площади, над которой возвышалась постройка из стекла и металла – вход в шахту Пюи-дю-Сантр. По ее решительной походке можно было догадаться, что внутри у этой маленькой женщины все кипит от гнева.

Изора проводила ее глазами и направилась вниз по улице, спускавшейся к кварталу Ба-де-Суа. Там она и встретила Жерома Маро, который шел, постукивая белой тростью по грязному тротуару. Девушка совсем уж собралась пройти мимо, но в последний момент устыдилась. Нужно быть милосердной, как ее любимый Тома…

– И зачем тебе понадобилось выходить из дома? – спросила она, приближаясь к молодому человеку. – В такую противную погоду лучше сидеть в тепле.

– Мне все равно, где быть, Изора, – ответил Жером, моментально узнав ее по голосу. – А ты, конечно, с самого утра побежала в больницу проведать моего брата.

– Ну да, а что такого? Если бы я была на его месте, он бы тоже меня навестил. Ты ошибаешься насчет моих чувств к Тома. Мы с ним – лучшие друзья на всей земле, и только. Он даже предложил мне быть подружкой невесты на свадьбе. Сначала я сказала «нет», но если мадам де Ренье одолжит мне красивое платье, соглашусь. И ты, Жером, будешь моим кавалером!

– Твоим кавалером… Если бы я только имел зрение, какое это было бы удовольствие! Мы могли бы даже потанцевать!

– Ничто не мешает тебе танцевать, особенно если будет на кого опереться!

Изора старалась не смотреть на его лицо, опасаясь, что повязка может соскользнуть, и тогда откроются белесые, угасшие глаза. Но поболтать с Жеромом было приятно, потому что они с Тома родные – он тоже принадлежал к семье Маро, в которую она так мечтала войти.

– Ваша матушка угостила меня кофе и бриошью! – весело сообщила она. – Так что теперь у меня в животе не пусто!

Жером вздрогнул. Даже такое простое слово, как «живот», волновало ему кровь, заставляя представлять женское тело – молочно-белое, нежное и теплое.

Бесчисленные воспоминания об Изоре, бережно хранимые, расцвечивали вечную ночь, в которой он жил, – тот мрачный мир, похожий на Чистилище. Изора на берегу пруда, юбка приподнята так, что видны щиколотки в серых чулках… Тогда, в 1916 году, ей было четырнадцать. Следующим летом, перед его отъездом на фронт – Изора в тени ивы, разрумянившаяся, с распущенными черными волосами… Она заливисто смеется, потому что Тома щекочет ее камышовым стеблем с пушистой метелочкой на конце. Она такая красивая – вся светится от радости, поблескивая белыми зубками, и на щеках ямочки… Но чаще всего он вспоминал ее глаза – синие, как вечернее небо, – зная, что не сможет забыть их никогда.

– Если ты не любишь Тома, выходи за меня! – Он словно бы услышал себя со стороны: слова прозвучали отчетливо, хотя дыхание от волнения ускорилось. – Я, понятно, не подарок, но у меня есть пенсия и собственная комната – самая большая в родительском доме. Вряд ли кто-то из девушек захочет связать жизнь с калекой, но ты – совсем другое дело. Я знаю тебя как себя, Изора, знаю твое сердце. И в нашем браке было бы еще одно преимущество: для меня ты навсегда останешься юной. Я не увижу, как ты стареешь…

Неожиданное предложение ошеломило девушку. Борясь с мучительным чувством неловкости, она обвела взглядом холмы, окутанные влажным туманом, отметила про себя, какими темными стали стволы деревьев и как ветви похожи на исхудавшие руки, воздетые к небу в тщетной мольбе.

– Выходи за меня, – тихо и серьезно повторил Жером. – Станешь для Тома невесткой – уже неплохо. Я ни за что не признался бы тебе в любви, если бы ты не вернулась в Феморо. Вчера на площади я почувствовал, как тебе плохо и тоскливо. Ты можешь бесконечно твердить, что я не прав, но я знаю, Изора, кого ты любишь, чувствую всеми фибрами – наверняка потому, что сам люблю тебя так же крепко. Мы можем договориться. Ты станешь мне женой и будешь видеть моего брата с утра до вечера. Они с Йолантой поселятся в доме по соседству с нашим.

– Какое странное предложение! – задумалась девушка. – Мне надо это обмозговать.

– Теперь ты уже ничего не отрицаешь, – иронично подметил он. – Пожалуйста, дай мне руку, я хочу к тебе прикоснуться.

Жером потянулся к ней, но Изора поспешно отстранилась.

– Если я и соглашусь на твою дурацкую сделку, брак будет фиктивный.

– Ну уж нет! Я имею право на компенсацию.

– Какую компенсацию? И это, Жером, ты называешь любовью? Такого я от тебя не ожидала. Говоришь, что любишь, а сам хочешь жениться, пользуясь Тома как приманкой, и вдобавок требуешь вознаграждения! Думала, мы с тобой приятно поболтаем – ошиблась. Лучше бы прошла мимо. До свидания, Жером! И замуж за тебя я не выйду. Лучше стану монахиней, как твои сестры.

– Зильда и Адель верят в Бога, в отличие от тебя.

– Да, я давно перестала верить. Несчастья, когда им нет конца, убивают даже детские мечты. Может, Бог и существует, но он не такой добрый, как принято считать.

Жером услышал шорох удаляющихся шагов.

– Изора! Прости меня! Не убегай! – одумался юноша, но поздно.

Ответа не последовало. Девушка спускалась по склону – легкая, как перышко, – хотя на душе было невероятно тяжело – она ощущала себя униженной.

Глава 3 Блуждающие огоньки

Время шло к полуночи, но Изоре не спалось. Она убежала к себе сразу после ужина – скудной и скорой трапезы, состоявшей из овощного бульона и черствого хлеба, – и теперь отчаянно мерзла.

Завернувшись в одеяло, она ходила по комнате из конца в конец, чтобы хоть как-то согреться.

«Завтра Маро празднуют возвращение Тома, – вздыхала она. – Его продержали в лазарете три дня; доктора решили, что так для него будет лучше. Я не пойду. Ради чего? Не хочу смотреть, как он обнимает Йоланту, и слушать, как вся семья радуется скорой свадьбе. Да и отец наверняка не позволит. Он порвал письмо мадам Маро, которая не поленилась написать приглашение и отправить по почте. Должно быть, она недоумевает, почему я не показываюсь в поселке, – вот и прислала письмо».

Отзывчивость – добродетель, которую встретишь нечасто. Изора была в этом абсолютно уверена. Но она подразумевала настоящую доброту, а не жалостливую снисходительность, которой руководствовалась графиня де Ренье, готовая в любую минуту напомнить о своей щедрости и толерантности, а взамен потребовать покорности и преданности.

Изора с малых лет видела так мало добра, что люди, способные протянуть руку помощи, уже представлялись ей ангелами. И как бы она ни отговаривалась, что не верит в Бога, сердечность некоторых ближних поражала, пробуждая детскую веру в лучшее. И среди земных ангелов Тома занимал первое место. Как она может разочаровать того, кто всегда ее защищал и был с ней неизменно нежен? «Будь что будет, но я все-таки пойду на праздник!» – внезапно решила она.

В доме стояла глубокая тишина. Бастьен и Люсьена Мийе ложились очень рано. Между их спальней и комнатой Изоры находилось еще одно помещение, куда сносили ненужную мебель, сундуки с бельем и прочий хлам, которым не хотели загромождать первый этаж.

Сегодня днем Изора слышала, как мать заходила в смежную комнату – якобы за старыми сабо. И, как обычно, закрыла за собой дверь на два поворота ключа. «Наверное, боится, что я что-нибудь украду. Кто еще может зайти туда, кроме меня?» – горько усмехнулась она.

На территории фермы Мийе разгорелась новая война – война между родными людьми, которым полагалось любить друг друга или хотя бы как-то мириться. Хватило одного вопроса, заданного Изорой в воскресенье перед ужином, чтобы привычная атмосфера в доме переменилась и из зловещей стала по-настоящему грозовой.

– Вы уже знаете, что брат моего деда, Филипп, погиб в шахте во время последнего обвала? – холодно обронила девушка.

– Какой еще брат, глупая ты девчонка? – окрысился Бастьен Мийе.

Люсьена испуганно захлопала глазами и несколько раз перекрестилась:

– Изора, лучше бы тебе помолчать!

– Мало ли каких бредней можно наслушаться в поселке чернолицых! – с головой выдал себя отец.

– Например, услышать правду, – отрезала Изора. – Онорина Маро все мне рассказала. Так почему вы делаете вид, что не знали Филиппа Мийе? У него еще было прозвище – Шов-Сури.

– Еще одно слово об этом поганце, и вылетишь из дома вместе со своим чемоданом! – пригрозил мужчина. – Ты хорошо меня поняла, мерзавка? Уберешься, и больше ноги твоей здесь не будет! Еще одно слово!

Изоре пришлось подчиниться. Посредством наказаний отец приучил ее к послушанию. С восьми лет она терпела от него побои – палкой по ногам ниже колена – и оплеухи. Если он и вправду ее выгонит – куда деваться? Графиня де Ренье, может, и согласится приютить, но мадам напоминала Изоре хищную птицу, чьи холеные коготки могут схватить добычу и больше не выпустить. «Гувернантка в шато ad vitam aeternam[19]», – прокручивала она в голове фразу, меряя шагами комнату.

Верная своей привычке, Изора подошла к окну. Она никогда не закрывала ставни, чтобы не упустить ни единой частички света даже ночью. Абсолютная темнота ее страшила, особенно после того, как Тома рассказал, до какой степени гнетущим может быть мрак подземелья. Один раз, еще до взрыва газа и обвала, случившегося в прошлый четверг, он уже побывал в подобной ситуации, и тогда его лампу тоже разбило падающими сверху камнями.

– И зачем он только выбрал такую опасную профессию? – тихо пробормотала она, прижимаясь носом к оконному стеклу.

Изора предалась мечтам: не было ни войны, ни польских эмигрантов; они с Тома женятся и приходят жить на ферму, откуда чудесным образом испаряется бессердечный Бастьен Мийе; они живут счастливо и выращивают лошадей – великолепных животных, ни одно из которых никогда не будет продано горнорудной компании.

– А это что такое? – прошептала она, неожиданно отвлекаясь от своих фантазий.

Ее окно выходило во двор, и до этой секунды там было так темно, что даже хозяйственные постройки терялись во мраке. Дождь прекратился, но небо днем и ночью упрямо пряталось за тучами, и все вокруг накрывал неестественно густой туман.

Однако Изора была уверена, что видела только что танцующий желтый огонек невысоко над землей. Внезапно возникло еще одно пятнышко света, погасло и появилось снова, только немного дальше.

– Блуждающие огоньки, – прошелестела одними губами девушка, и сердце сжалось от суеверного страха.

Здесь, в сельской местности, многие верили, что блуждающие огоньки – мятущиеся души детей, умерших в младенчестве. Хотя имелось и другое объяснение: такие огоньки – верный знак, что поблизости бродят злые духи и ищут, кого бы околдовать.

– Неужели нам грозит несчастье? – испуганно выдохнула Изора. – Мои братья умерли… Может, следующая жертва – я?

Чтобы унять дрожь, она запахнула на груди одеяло. Секунда – девушка закрыла глаза и тут же открыла. Огоньки не исчезли – теперь они, похожие на двух маленьких обезумевших зверьков, устроили пляску вдоль сарая с сеном. Изора смотрела на дикий огненный танец и не могла оторваться. Во рту у нее пересохло, сердце заполонил священный ужас. В этих краях хватало болот, и детям было строго приказано не приближаться к ним в темноте, а если появятся блуждающие огоньки – бежать домой без оглядки.

Изора хотела уже отойти от окна, чтобы не видеть тревожных огней, но не смогла сдвинуться с места – ноги словно прилипли к полу. И вдруг на двор снова упала темнота – густая и почти столь же пугающая, а потом огоньки показались уже возле выгона для лошадей.

Теперь они словно впали в неистовство – то поднимались, то опускались. Пес, который до этого молчал, затряс цепью и подал голос.

– Господи, должно случиться что-то ужасное!

Изора бросилась на кровать и зарылась с головой в одеяла. Подушка показалась ледяной, но груда ткани и пуха была пусть плохоньким, но убежищем, где можно укрыться от ребяческих страхов. Изора, которая бравировала тем, что ни во что не верит, принялась молиться Пресвятой Деве. Скоро слова молитвы перешли в стоны, из которых мало-помалу сложилось имя: «Тома, Тома, Тома…» Обнять его, прижаться лбом к теплой шее – и было бы не так страшно.

– Я не хочу быть одна всю свою жизнь! – проговорила она, пытаясь унять боль в сердце.

И снова вернулись навязчивые мысли о Тома, отодвинув на второй план таинственные блуждающие огоньки. Она представила себе Йоланту в белом платье, идущую по центральному проходу церкви под руку с отцом, Станисласом Амброжи. Кто-нибудь сыграет на фисгармонии… Цветов будет мало, они в такое время года – редкость. Она, ее соперница, будет торжествовать – и все благодаря ребенку, которого носит под сердцем.

– Только не это! Нет-нет! – стуча зубами, бормотала Изора. – Рожать ему детей должна я, его Изолина!

Мучимая болезненным гневом, она стала перебирать в уме способы избавиться от Йоланты. Через время, ужаснувшись тому, что напридумывала столько неслыханных преступлений, Изора устыдилась своих мыслей и стала терзаться раскаянием. Тома будет страдать больше всех, если потеряет любимую жену, избранницу сердца и плоти, а вместе с ней – и ребенка, которого, вне всяких сомнений, он уже нежно любит.

– Прости меня, о всемогущий Господь, за то, что я такая злая, такая жестокая! По правде говоря, мне этого совсем не хотелось. Умоляю, не обращай внимания на мои ужасные черные мысли! – едва слышно раскаивалась девушка.

Однако забыть картины воображаемого насилия, заполонившие разум, оказалось непросто. «Отныне у меня нет права осуждать убийц! – сделала вывод Изора. – Возможно, тот, кто убил бригадира, ненавидел его. Если задуматься, как много мы знаем об окружающих? Что, если бригадир спал с его женой или изнасиловал дочку? Сама я никогда не стану убийцей, клянусь, Господи, никогда! Я даже буду добра к Йоланте, совсем как мадам Маро!»

Теперь Изоре стало жарко, слишком жарко. Она зашевелилась и высунула нос из своего «гнезда». Из коридора доносился мерный рокот. Она поморщилась – знакомые звуки отцовского храпа.

– Храпи в свое удовольствие, скотина, эксплуататор! – произнесла она довольно громко. – Спи спокойно, в то время как твой дядя уже начал гнить в гробу! Я все равно схожу на могилу к этому несчастному и поговорю с ним. А весной нарву для него нарциссов!

Храп оборвался. Перепуганная Изора умолкла, опасаясь, что отец ее услышал и в любую секунду может возникнуть на пороге с занесенным для удара кулаком. Она еще долго вслушивалась в тишину, пока, наконец, не успокоилась. Тот, кого она иногда называла про себя «людоед Мийе», судя по всему, перевернулся на другой бок, так и не проснувшись. Зато она услышала другой звук – тихий, похожий на приглушенный стон. «Кто-то поднимается по лестнице! – догадалась она. – В такой час? Кто бы это мог быть? Привидение!» Вместе с молоком кормилицы она впитала и ее жуткие истории о призраках…

Изора привстала. Ей показалось, что из-под двери пробивается бледный лучик света. Послышался кашель – хриплый, похожий на сдавленные рыдания. Девушка вскочила с кровати и выбежала в коридор. Это была не храбрость, а неудержимое желание лицом к лицу встретиться со своим страхом, собственными глазами увидеть призрачный силуэт. Хотя, если бы не кашель, она, конечно, так не спешила бы. Внутренний голос шептал, что если ее и поджидает опасность, то исходит она вовсе не из потустороннего мира.

– Мама? – вытаращила глаза Изора, увидев Люсьену Мийе.

– Тише! – прошипела мать, прижимая палец к губам. – Отца разбудишь, дурочка!

Девушка отметила про себя, что на матери до сих пор платье и фартук, и она очень взволнованна.

– Куда ты ходила? – разволновалась Изора. – Уже очень поздно.

– Живот схватило. Легла, но сразу пришлось вставать и спускаться в уборную.

– Мам, ты выходила во двор? Я видела блуждающие огоньки.

– Беда у тебя с головой… Зачем мне выходить? Фонари там, где их повесили еще утром. Бедное мое дитя, бог знает что себе напридумывала… Ложись скорее спать. Ступай, доброй ночи!

Не веря своим ушам, Изора пыталась осмыслить, точно ли она бодрствует и действительно ли перед ней та женщина, что произвела ее на свет. Неожиданное «доброй ночи!» звучало в ушах, как колокольчик, чудесным образом прозвеневший в зловещих стенах.

– Доброй ночи, мама, – откликнулась она. – Приятных снов.

Так всегда говорил Тома, когда они прощались по дороге к шато, куда он неизменно провожал ее каждый вечер. Она отвечала смеясь: «Мне приснишься ты! Значит, мои сны будут приятными!»

Люсьена Мийе ответила по-другому:

– Сплю я или нет, а вижу одни кошмары!

Изора готова была поклясться, что в ее глазах под увядшими веками блестят слезы.

– Папа и с тобой дурно обращается? – встревожилась девушка.

– Нет, не забивай себе голову глупостями. Их там и без того хватает.

– Знаю, мама. Подожди, не уходи! Ты должна мне поверить, я на самом деле видела блуждающие огоньки! Они перелетели через двор, потом заплясали вдоль сарая. Сами по себе плыли по воздуху! Странно как-то, согласись!

– Странно? Скорее ты у меня странная. Это мог быть слуга из шато, которого послали собирать улиток. Любой человек имеет право бродить по улице хоть днем, хоть ночью – даже в такую дрянную погоду.

– Да, наверное, – не стала настаивать Изора.

Голос матери переменился: искорка взаимопонимания и нежности мелькнула – да угасла. Изоре захотелось погладить мать по руке, дать понять, что ей тоскливо и одиноко, попросить о ласке, но Люсьена повернулась и сгорбившись пошла к спальне, где крепко спал ее муж.

На следующее утро Бастьен Мийе решил покончить, наконец, с приготовлениями к зиме. Он знаками дал понять дочери, сидевшей за столом с кружкой молока, что рассчитывает на ее помощь.

– Я не очень хорошо поняла, отец, что вы хотите, – отозвалась она, внезапно почувствовав раздражение. – Вы можете сказать словами?

– Иди переоденься. Будешь мне помогать, как раньше. Пока нет дождя, надо поработать. Готов биться об заклад, что все-то ты, ломака, прекрасно скумекала!

Мужчина смахнул капли кофе с усов, потер щеку. Потом тяжело поднялся из-за стола, надел резиновые сабо и только тогда удостоил дочь взгляда.

– Я не могу пойти с вами. Сегодня мадам графиня ждет меня к десяти. Я пробуду у нее весь день и весь вечер. Вам следовало бы нанять поденщика, раз уж на ферме столько работы. У вас есть на это средства.

Упомянуть Клотильду де Ренье в разговоре было все равно что укрыться за толстым стальным щитом. Подумав немного, фермер смирился с неизбежным. Он прислушался к шумам, доносившимся сверху, – Люсьена возилась в комнатах второго этажа.

– Сейчас семь часов, так что пару часиков сможешь поработать, – буркнул он. – Хотя нет, баста! Не хочу, чтобы хозяйка увидела тебя с черными ногтями или бог знает, что еще может ей не понравиться. Придется взять с собой мать.

Изора тут же пожалела, что соврала. Сегодня, в четверг, ее ждут в шато только после полудня, и девушка планировала спрятаться где-нибудь в сарае, чтобы ее не заставили работать.

– Маме лучше отдохнуть, – осмелилась перечить Изора. – Она не совсем здорова. Вы же знаете, как ей в такие дни бывает плохо.

Бастьен Мийе хрипло хмыкнул и презрительно посмотрел на дочь.

– Не вмешивайся не в свое дело! Представь себе, я в курсе, что такое ваши женские дни. А еще я точно знаю, что сегодня утром мать в состоянии поработать вместо тебя.

Однако Изоре не слишком в это верилось. Она тоже встала.

– Я иду с вами, отец, – сказала она. – Запрягайте лошадь, я скоро.

– А как же хозяйка?

– Я солгала. Мадам де Ренье просила прийти к трем часам, не раньше.

В мгновение ока Изора оказалась нос к носу с разъяренным быком. От пощечин у нее перехватило дыхание. Щеки моментально начали гореть, она заплакала.

– Грубая скотина! – рыдала она. – Вы не имеете права меня бить! Что я вам такого сделала? Да, я не парень, но это не моя вина!

– Я отучу тебя врать отцу! – взревел Бастьен.

Задыхаясь от обиды, Изора, ослепленная слезами, выскочила на улицу и, не успев опомниться, помчалась к графскому особняку. Там она точно найдет прибежище, и теперь-то уж точно расскажет Клотильде де Ренье всю правду. Графиня была удивлена, увидев ее на пороге своей гостиной. Горничная Амели вошла в комнату первой и с недовольной миной отчиталась:

– Прошу прощения, мадам, но мадемуазель Мийе не оставила мне выбора. А еще она позволила себе меня толкнуть!

– Надо же! Изора, что еще у вас стряслось? – подняла брови хозяйка дома. – Что-то с отцом? Или с матерью? Кто-то заболел или поранился? Не представляю, чем еще можно объяснить вторжение в столь ранний час…

– Мои родители – увы! – живы и здоровы. Если не считать дефекта в сердце. Они не могут меня ни любить, ни хоть немного уважать, не говоря уже о родительской нежности!

Тяжело дыша, Изора в отчаянии уставилась на огонь, пылавший на фоне чугунной плиты на задней стенке камина. На ней был изображен вставший на дыбы дракон, а на заднем плане – холмы и домик.

– Я больше не могу жить на ферме. Не хочу терпеть побои от отца.

– Выйдите, Амели, вам тут делать нечего! – распорядилась Клотильда де Ренье.

Сказанное Изорой и красные пятна у нее на щеках заинтересовали графиню, тем более что все пришлось как нельзя кстати: сегодня утром она отчаянно скучала.

– Присядь, полоумное дитя! – приказала она слащавым тоном. – Ничего не бойся, мы здесь одни. На что жалуешься, что не так?

– Жалуюсь на то, что до сих пор живу, что я на этом свете, а мои братья – нет! Отцу никогда не было до меня дела. Он только тем и занимался, что наказывал да притеснял, а после войны, по-моему, просто возненавидел.

– Не надо громких слов! Нет на свете человека, который ненавидел бы собственных детей. Характер у Бастьена тяжелый – это чистая правда, он неласков с близкими. Зато он – человек работящий и добрый католик, так что о ненависти и речи быть не может. Может, он все еще сердится на тебя за то, что ты отказалась от места в городе?

– Он сумасшедший! Мадам, пожалуйста, приютите меня у себя! Мне хватит кушетки где-нибудь в мансарде. Ничего, если там холодно. Сегодня утром отец хотел, чтобы я помогла ему на ферме, и я бы с радостью согласилась, если бы он относился ко мне по-человечески. Однако он просто хочет меня унизить, заставить пахать до седьмого пота. При том, что у него хватит денег нанять одного или даже двух поденщиков, как он это делает в сенокос или в жатву. Но нет же – он предпочитает выбиваться из сил от рассвета до заката, а потом злиться, всех облаивать и махать кулаками. Он постоянно бьет палкой собаку, и лошадей тоже.

Клотильда покачала головой. Они с фермером знакомы много лет, и в ее представлении он выглядел совершенно не таким.

– Может, ты все-таки немного преувеличиваешь, Изора? – сухо осведомилась она. – Бастьен всегда безукоризненно вежлив со мной и с моим супругом. Никогда не задерживает арендную плату, а летом привозит нам овощи со своего огорода. В округе он слывет человеком честным и серьезным. Никто не видел его пьяным, он не слоняется без работы. Ты поступаешь очень дурно, очерняя родного отца, и делаешь это, конечно же, из мести. Я вижу, что тебя сегодня били по лицу, но, может, ты заслужила? Могу тебя заверить: Теофиль не раз прибегал к телесным наказаниям с нашими двумя безобразниками. И ничего страшного с ними не случилось. А ведь мой супруг очень терпелив. Быстренько отправляйся домой и попроси у Бастьена прощения!

– Я ожидала найти у вас сочувствие. Я обманулась, – просто ответила Изора. Она, как испуганная птичка, вспорхнула с обитого бархатом кресла, на краешке которого примостилась минуту назад. – Я ухожу. На мои услуги больше рассчитывайте – я имею в виду чтение и занятия с вашими мальчиками на каникулах. На этом свете все врут и хитрят: моя мать, отец, вы – словом, все, кроме…

Настал черед вскочить и графине. Вскипев, она указала пальцем на дверь.

– Я дала тебе красивое имя, послала учиться, а ты смеешь дерзить – мне, своей благодетельнице! Я уж не говорю о подаренных платьях, почти не ношенных, и о часах, полученных тобой в день первого причастия! Бог мой! Ты разбиваешь мне сердце, негодяйка!

– У вас нет сердца!

Для раздираемой душевной болью Изоры больше не существовало преград, которые раньше удерживали ее в семейном пространстве, ограниченном шато, фермой и примыкающими полями.

– Вчера вечером я видела блуждающие огоньки, – добавила она, не отрывая взгляд от невидимой точки в пространстве. – Я испугалась, но чего? Наверняка это были мятущиеся души моих братьев. Арман и Эрнест вечно насмехались и подшучивали надо мной, но, в отличие от родителей, они меня жалели. Я так хочу, чтобы меня любили, заботились обо мне!

Нежданная гостья заплакала, чем еще больше разозлила Клотильду де Ренье. Она усмотрела некую порочность в неистребимой жажде любви своей крестницы и разъярилась не на шутку.

– Вон! Не вынуждай меня просить Амели, чтобы она выставила тебя за дверь! Ты сама сказала, у меня нет сердца, так что можешь больше не приходить и не просить о сострадании. Тебе нужна любовь? Кажется, я начинаю понимать… Может, ты рассчитывала найти ее у Теофиля? Мой муж кстати и некстати восхищается твоей красотой. Я должна была догадаться раньше! Уходи и не показывайся больше в шато! Видеть тебя не желаю, слышишь? Никогда!

Растерянная Изора и не подумала возражать. Хаос в мыслях, ноги заплетаются, дышать нечем… Ну почему ей на голову валятся одни неприятности, почему? Несчастье налетает из ниоткуда, как гроза, над головой сверкают смертоносные молнии… «Несколько дней назад все было хорошо – подходящая работа в Ла-Рош-сюр-Йоне и маленькая теплая комната. Конечно, я скучала по Тома, но я ему писала, а он отвечал. А теперь все просто ужасно», – лихорадочно размышляла она.

Идя по усыпанной белым гравием аллее, Изора подвела краткий итог: крыса, брошенная ей под ноги, взрыв рудничного газа, предстоящая свадьба Тома и Йоланты, убийство в шахте. А еще Филипп Мийе, брат ее деда, которого она никогда не увидит, и дурацкое предложение руки и сердца со стороны Жерома Маро.

– Сегодня ночью – блуждающие огни, утром – побои, – почти беззвучно прошептала она. – Сколько невзгод свалилось на мою голову, но почему, за что?

Пока она решала, стоит ли возвращаться на ферму, послышалось урчание мотора. Изора посмотрела на вершину холма, обрамленного короной из шахтерских домов, – с горки на скорости спускался черный автомобиль. Едва успев задаться вопросом, кто бы это мог быть, девушка узнала водителя. Поравнявшись с ней, он притормозил и нажал на клаксон.

– Мадемуазель Мийе! Надо же, какая удача! – воскликнул Жюстен Девер. – А я как раз собираюсь навестить ваших родителей.

Он опустил стекло, присмотрелся к девушке повнимательнее и, кажется, был разочарован. И вполне объяснимо: ее черные волосы беспорядочно рассыпались по плечам, на щеках – красные пятна, одета в выцветшее серое платье с закрытым воротом…

– В Отель-де-Мин вы выглядели более элегантно, – отметил он.

– А вы были более вежливы – огрызнулась она. Возможность хоть на кого-то излить раздражение принесла Изоре некоторое облегчение. – Зачем вам понадобились мои родители?

– Хочу побеседовать с ними в рамках расследования, которое все еще не закончено, мадемуазель. Могу я попросить вас о любезности? Сообщите им, что я здесь.

– Вот уж нет! Сообщайте о себе сами! Видите мужчину и женщину на поле, справа от вас? Отец пашет, а мать ему помогает.

Изора показала рукой на две маленькие фигуры, едва различимые на фоне коричневой влажной земли. Над запряженной лошадью кружили вороны, в то время как другие птицы бродили по пашне, выискивая личинок и червей, поднятых плугом на поверхность.

– Не знал, что в это время года кто-то пашет, – признался инспектор. – Я вырос в Париже. Так что сельская местность – для меня нечто новое.

Не обращая на него внимания, Изора вошла во двор, а оттуда – в дом. Там она устроилась у огня и стала думать, что теперь делать. Она была в полнейшей растерянности. Протянув руки к огню, девушка стала перебирать варианты. Приятное тепло растекалось по телу, а огонь в очаге почему-то напомнил ей о Тома. «Сегодня вечером у Маро праздник! Я должна найти способ выбраться в поселок, и как можно раньше! Онорина согласится меня приютить. Я помогу ей на кухне. А завтра решу, как сбежать отсюда. Завтра будет новый день, Тома не устает это повторять…»

От Тома ее мысли обратились к Жерому. В ушах все еще звучали слова слепого юноши: «Изора, выходи за меня!»

– Если я выйду за него замуж, мы будем жить в шахтерском поселке. Я стану невесткой Гюстава Маро и Онорины. И у меня будет настоящая семья! – Перспектива показалась девушке ослепительно прекрасной. – Изора Маро! Изора Маро…

Залаяла собака, и почти в ту же секунду в дверь постучали. Она поспешила впустить полицейского, поскольку видела, как он только что прошел мимо окна.

– Входите! – пригласила она с куда большей учтивостью. – Сварить вам кофе?

– Спасибо, не откажусь. Ваш отец скоро придет. Я ему помахал. А пока мы одни, пользуясь моментом, хочу сказать, что очень рад снова вас видеть.

– Несмотря на то что я похожа на замарашку? – поинтересовалась девушка с ноткой лукавства, которое в обычной жизни было ей не слишком свойственно.

– Никогда не видел такой очаровательной замарашки!

Изора не привыкла к мужским комплиментам, хотя на улицах Ла-Рош-сюр-Йона много раз замечала, какими глазами смотрят на нее парни. Если бы она не любила так сильно Тома, возможно, для нее не составило бы труда познакомиться с молодым человеком, который сделал бы ее счастливой. Однако сегодня утром любезности инспектора полиции породили легкое эхо в ее истерзанной душе. Мысль о замужестве с Жеромом Маро принесла облегчение, и Изора повеселела. Ее безрадостная жизнь на ферме скоро кончится, и она станет той, кем всегда мечтала быть – невесткой Онорины. Как и Йоланта…

– Ваша улыбка предназначена мне? – заглянул ей в глаза Жюстен Девер.

– И да и нет. Я решила принять предложение руки и сердца, которое мне сделали в воскресенье, после нашей встречи в Отель-де-Мин.

– Досадно! Какой-то везунчик меня опередил!

– Очень может быть! Только, пожалуйста, не говорите ничего отцу, пока это секрет. Он не слишком добр ко мне. Сегодня утром надавал мне пощечин.

– И часто с ним такое случается? – спросил Девер подозрительным тоном, свойственным представителям его профессии.

– О да, он очень жестокий человек. – Изора даже не задумалась о том, какие последствия может иметь подобное признание. – Странно… В воскресенье, господин инспектор, вашим подозреваемым был Гюстав Маро. Значит, вы переменили мнение? Потому что я хорошо его знаю. Более доброго и порядочного…

– Поберегите силы, мадемуазель, – оборвал ее инспектор. – За последние четыре дня я уже наслушался похвал в адрес Гюстава Маро. В довершение всего – у него крепкое алиби.

– А что это такое?

Очарованный грацией собеседницы, Девер принялся излагать, следя за каждым ее движением. Девушка обладала красивой грудью, тонкой талией, округлыми бедрами. Особенно привлекательным он находил ее профиль, словно бы едва намеченный кистью, – короткий носик, длинные черные ресницы…

– Алиби… Постараюсь объяснить, – начал он с задумчивым видом. – Это доказательство того, что подозреваемый не мог находиться на месте преступления в момент его совершения. В случае Гюстава Маро в момент взрыва, совпадающего с моментом смерти Букара, он работал с другой бригадой из восьми человек достаточно далеко от места обвала. Я ожидаю приезда эксперта из Парижа, который специализируется на несчастных случаях в шахтах. Может оказаться, что выстрел и повлек за собой взрыв газа. Я не должен рассказывать вам подобные вещи, но весь поселок уже в курсе. Люди только об этом и говорят.

В дом вошел Бастьен Мийе – массивный, с запачканными грязью ногами. Свой каскет он держал в руке. Дыхание сбилось от быстрой ходьбы, что придавало ему еще большее сходство с быком.

Он нахмурился, увидев, что Изора подает кофе незнакомцу.

– Мсье, что вам от меня нужно? – сердито спросил он.

– Я – инспектор Девер, – представился полицейский. – Приехал вас допросить. Вот мое удостоверение – на случай, если вы сомневаетесь в моей личности и праве задавать вопросы.

Его слова произвели на фермера сильное впечатление. Вид у Бастьена стал сокрушенный, почти робкий, что вызвало злорадство у Изоры. Она даже мысленно поблагодарила полицейского.

– Вы – племянник Филиппа Мийе, не так ли? – пошел в атаку Девер. – Я потребовал эксгумации его тела, похороненного позавчера. Нужно выяснить, не была ли его смерть насильственной, как и смерть бригадира Альфреда Букара.

– И что? Я не имею никаких дел с поселком.

– Допустим. Но, быть может, вы знаете, кому могло быть выгодно убийство двух углекопов, один из которых – ваш родственник?

– Я никогда не вмешивался в дела чернолицых и впредь не собираюсь! – сорвался на крик Бастьен. – И с дядей не виделся очень давно – наверное, лет тридцать.

– При том, что вы жили в трех или четырех километрах друг от друга, на территории одной коммуны? – уточнил Жюстен Девер.

– Выходит, что так… Изора, налей и мне кофе.

– Хорошо, отец, – отозвалась девушка медовым голоском. – С молоком?

Фермер с подозрением покосился на дочь. Он все еще злился на нее – и за вранье, и за то, что сбежала из дома. Однако перед инспектором, с его притворно снисходительной миной, он не мог дать волю гневу.

– Мсье Мийе, где вы были в четверг, 11 ноября, – то есть в прошлый четверг – в три часа пополудни?

– Понятия не имею. Э-э… Конечно, дома, работал. Хотя дайте-ка вспомнить… В четверг?

Изора заметила, что отец волнуется. Бастьен Мийе вдруг покраснел, потом побледнел. Кашлянул, хлебнул из чашки и поперхнулся. Казалось, он никогда не откашляется. Полицейский был явно заинтригован.

– В четверг, в то время, что вы сказали, я находился возле шахты Сен-Лоран, которую закрыли. Ездил к вдове Виктóр покупать гуся. Она торгует домашней птицей.

– Отлично! Надеюсь, дама подтвердит ваши показания?

– Провалиться мне на этом месте, если она скажет что-нибудь против! – вскинулся фермер. – Могу показать вам гуся, я выпустил его во двор к своим барбарийским уткам! Загон разделен пополам: куры и петух – справа, гусь и утки – слева.

– Я все проверю, мсье, – пообещал инспектор. – Почему вы были в натянутых отношениях с дядей? Проблемы с наследством? Семейные тайны?

– Он стал чернолицым – так в наших краях называют углекопов. Его брат, он же мой отец, не простил этой выходки. Он хотел вместе с ним заниматься лесопилкой или выращиванием овец. Они и собирались работать на пару… Должен сказать, что дядя был не из тех, на кого можно положиться. Выпивал… И кое-что похуже: ходят слухи, что он приставал к девочкам возле школы, – уже после смерти жены. Поэтому мы с Люсьеной не подпускали его к Изоре. И представьте, однажды я получил от него письмо. Он требовал, чтобы я познакомил его с племянницей, хотел с ней видеться. Ну, я ответил, чтобы близко не подходил к моей девчонке!

– Похвальная предосторожность, мсье Мийе!

Инспектор посмотрел на Изору, стоящую возле буфета. Девушка выглядела искренне удивленной и растерянной. Он и представить не мог, какие горькие мысли всколыхнулись в ее душе после отцовских откровений.

– Я в некотором замешательстве, – пробормотал Жюстен Девер. – Мсье Мийе, не могли бы вы точно указать, где и в какое время находились в прошлый четверг. Честно говоря, если вы испытывали к дяде неприязнь, то…

– Fan de vesse![20] Я выращиваю свеклу, рожь и пшеницу, и мне некогда заниматься глупостями! Вы, со своими парижскими повадками, задумали повесить на меня убийство? Насколько я знаю, стреляли в Альфреда Букара, а не в моего дядю. А я понятия не имею, кто такой Букар. В поселковом бистро я не бываю, да и в поселок чернолицых заезжаю редко. Имя Букар мне ни о чем не говорит. Не знаю даже, как он выглядит.

– Можете говорить о нем в прошедшем времени, – поправил его Девер.

– Я не пытаюсь хитрить, – оправдывался Бастьен Мийе.

Он снова посмотрел на дочь, которая как раз присела к столу. Изора на мгновение задержала взгляд на лице отца и опустила глаза.

«Значит, отец хоть немного думал обо мне, раз не разрешал родственнику сомнительной порядочности приближаться, – успокаивала она себя. – А может, он просто врет, чтобы оправдать жестокость и безразличие. Возможно, он получил письмо от дяди еще до войны. Пока братья были живы, он не так сильно меня третировал – пусть не намного, но все же меньше, чем теперь!»

Кофе допивали в полном молчании. Полицейский заговорил первым:

– Тело вашего дяди подвергнется аутопсии[21]. По-моему, мы допустили ошибку, что не провели процедуру сразу. Вы, мсье Мийе, – единственный родственник несчастного, остальные умерли. Поэтому я счел нужным вас уведомить.

– А заодно и допросить с пристрастием!

– Не преувеличивайте! Я не прибегал к пыткам и даже не подвергал вас формальному допросу. Мы не в Средневековье, хотя в вашем уголке Вандеи предрассудки укоренились крепко.

Во время этого диалога Изора лихорадочно изобретала способ сбежать с фермы так, чтобы отец не смог воспрепятствовать. И наконец придумала – она воспользуется присутствием полицейского.

– Отец, сегодня я приглашена к Маро. Тома возвращается домой, и они устраивают праздник. Я обещала помочь с готовкой. Только что виделась с мадам графиней, и она отпустила меня на весь день. Мсье Девер, не могли бы вы подвезти меня до поселка на своей машине?

– С удовольствием, мадемуазель!

– Спасибо! Тогда я побегу надену что-нибудь поприличнее!

К Изоре вернулись хорошее настроение и энергичность. Что ж, иногда и ей удается повернуть ситуацию в свою пользу… Угодив в безвыходное положение, Бастьен Мийе глухо хмыкнул и втянул голову в плечи. Инспектор предложил ему сигариллу. Он разгадал маневр Изоры и решил подыграть ей, задобрив этого сурового крестьянина, который, судя по всему, действительно имел сварливый неуживчивый нрав.

– Вы больше ничего не хотите добавить, мсье Мийе? – спросил он без всякой цели.

– Ничего. Хотя нет, хочу! Я потерял на войне двух сыновей. Так что, если бы я кого и прикончил, то уж точно не усатого бригадира углекопов!

– Погодите-ка! Откуда вам известно, что Альфред Букар носил усы, если вы никогда его не видели?

– Ну, в субботу я был возле стекольного завода. Люди говорили о несчастном случае и погибших. Я приехал забрать свою девчонку, которая отказалась от места в городе – по своеволию, по глупости! Не смотрите, что у нее миловидная мордашка! Изора у нас чуток того – малахольная, как говорят в этих краях.

– Уж не думаете ли вы, что я поверю, будто в толпе судачили об усах бригадира Букара?

– Нет, говорили не об усах, а о том, что он погиб. Почтальон рассказал нам еще раньше – мне и моей жене.

Бастьен Мийе смутился, дыхание участилось. Он не чувствовал себя ровней молодому инспектору, заведомо более сообразительному. Но даже понимая, что выдал себя, Мийе попробовал оправдаться.

– Что ж, ладно! Я немного знал Букара. Вы своими штучками только голову мне заморочили. Проклятье, можно подумать, будто я виновен, и вы собираетесь упечь меня в тюрьму, лишь бы поскорее покончить с этим делом!

– Подведем итог: по-вашему, вы настолько смущены, что начали нести бог знает что? – Девер был резок.

– Так и есть… Как вы догадываетесь, мне приходится бывать в Феморо – два раза в неделю. По воскресеньям хожу к мессе, в четверг покупаю табак. Конечно, я встречаю чернолицых. Букара как-то видел возле церкви. Вы же знаете, как бывает: прихожане разговаривают, здороваются. Нет-нет, а что-то и услышишь. Имена, фамилии – чуть ли не через слово. Вы же понимаете?

– Разумеется.

– Ладно! Мне пора возвращаться к жене. Она, бедная, ждет меня посреди поля, держит лошадь. Может снова пойти дождь, а работы еще много. Надо заканчивать с пахотой.

– Ступайте, мсье Мийе! Я приеду еще, будьте уверены!

Это было своего рода предупреждение, и прозвучало отнюдь не дружелюбно. Жюстен Девер с неприкрытым интересом наблюдал за хозяином дома. Бастьен спрятал сигариллу в ящик буфета, дрожащими руками надел каскет и вышел.

Изора, похоже, дожидалась удачного момента и тут же сбежала по лестнице. На ней был красновато-коричневый костюм-двойка с прямой юбкой и приталенным жакетом, который приятно оживлял белый воротничок. Девушка причесала волосы и надела серую фетровую шляпку-клош[22].

– Святые небеса! Теперь вы – школьная учительница! – заулыбался полицейский.

– Я получу пост учительницы в будущем году и одеваюсь соответственно! Но с собой я прихватила фартук – нужно будет помочь будущей свекрови на кухне!

– Если вы готовы, поедемте! Завезу вас в поселок и отправлюсь к шахте Сен-Лоран. Некая вдова Виктор может подтвердить алиби вашего папочки!

– Не называйте его этим словом, – поморщилась Изора. – Оно слишком мягкое и подходит тем, кто любит своих детей, но никак не моему отцу!

Ее слова окончательно покорили Жюстена Девера. Необычная хрупкая девушка с личиком недовольного ребенка нравилась ему безумно.

– А правда, что вы… м-м-м… немного не в себе? – пошутил он.

– Судите сами, – серьезно отвечала Изора. – Но я так не думаю. Родители считают меня идиоткой и одновременно восхищаются, что я получила образование. Пожалуйста, поехали уже!

– Прошу вас, мадемуазель! Счастлив побыть вашим шофером!

Он улыбнулся ей, как мужчина, который хочет понравиться, но Изора даже не посмотрела в его сторону. Стоит только войти к Маро в дом, и все опасности, все печали забудутся! Девушка быстро выскочила во двор и направилась к черному автомобилю с заляпанными грязью колесами.

«Может, у девчонки на самом деле не в порядке с головой, или она просто легкомысленная, – наблюдая за ней, размышлял инспектор. – Как жаль оставлять такой бриллиант в этой глуши! В Париже она бы имела успех…»

Ему пришлось ускорить шаг, чтобы догнать Изору и открыть перед ней дверцу. Девушка устроилась на переднем пассажирском сиденье, и через несколько мгновений автомобиль отъехал от фермы на глазах у изумленных Люсьены и Бастьена Мийе. Обдуваемые ветром, супруги стояли на поле, покрытом глубокими коричневыми бороздами, и глядели вслед машине. Над головой с хриплым карканьем пролетела стая воронья. Женщина сгорбилась, перекрестилась. Ее муж поднял хмурое лицо к небу.

– Проклятая ищейка! – пробурчал он. – И ведь что-нибудь да вынюхает!

– Для этого нужно иметь что вынюхивать, Бастьен!

– Если он узнает, что в юности ты была помолвлена с Букаром, кто, по-твоему, окажется за решеткой?

– Зачем ты так говоришь? Ты не убивал Альфреда. И я знаю, где ты был, когда в шахте рвануло. Лучше бы мне не ведать, но увы! А куда это Изора собралась в такую рань?

– Помчалась в поселок – помогать своим ненаглядным Маро! Перед полицейским я слова не смог сказать. Ну и ладно, скатертью дорога!

– Ты никогда ее не полюбишь, да, Бастьен? – спросила Люсьена.

– Что еще за разговоры? Я за ней приглядываю, и все. Вот выйдет замуж – смогу спать спокойно.

– Она неплохая девочка! Хозяйка говорит, способная и серьезная. Подумать только! Скоро станет учительницей!

– Жду не дождусь, моя Люлю, жду не дождусь…

И, стиснув своими большими обветренными руками рукояти плуга, фермер взялся за работу. Прикрикнул на лошадь, и та сразу пошла вперед – было видно, как под кожей играют мышцы. Люсьена с тревогой глянула в сторону болот, простиравшихся за соседним лугом, и поплелась следом.

Онорина Маро обрадовалась, когда, открыв дверь, увидела Изору. По ее расчетам, она должна была явиться к вечеру, вместе с другими гостями.

– Здравствуй, моя девочка! Ты сегодня рано! Это и к лучшему, подсобишь мне по хозяйству. Или, может, ты просто пробегала мимо?

– Нет, что вы, я рассчитывала прийти пораньше и помочь, если понадобится. Выходит, не ошиблась.

– Ты пришла очень кстати! Дочки приедут не раньше пяти, а Жером с Тома в лазарете.

– Девочки тоже будут? Адель и Зильда?

– Мать-настоятельница позволила им ненадолго отлучиться. Я так мечтала, чтобы они приняли постриг, и это произошло. Хотя, признаться, я бы предпочла, чтобы при других обстоятельствах…

– Конечно, мадам. А крошка Анна? Она поправляется?

– Нет, ей становится только хуже. В первых числах декабря собираюсь ее навестить. Видит бог, как бы мне хотелось взять ее домой на Рождество! Но компания наверняка не позволит – под предлогом, что от моей крошки может заразиться кто-то из местных. Вот уж глупость!

– Так привезите ее домой тайком! – предложила Изора, повязывая фартук. – Никто и не узнает!

– У меня не хватит дерзости обмануть господина директора! Если готова помочь, почисти, пожалуйста, картошку, а потом принеси петрушки и щавеля для омлета. Заморозков еще не было, так что на огороде осталось немного зелени.

– Хорошо, – кивнула девушка, радуясь, что она здесь, рядом с замечательной женщиной, которая дорога ей уже потому, что она – мать Тома.

Это родство делало ее в глазах Изоры едва ли не совершенством. Доставая клубни из большой ивовой корзины, девушка украдкой наблюдала за хозяйкой дома. Двадцать три года назад она носила под сердцем Тома – крошечное существо, которому еще только предстояло появиться на свет и вырасти. А потом он кормился молоком из этих округлых тяжеловатых грудей…

– Что ты так смотришь на меня? – поймала взгляд Онорина.

– Просто так… Мне пришло в голову, что для ваших лет у вас хорошая фигура. Вы не полная и не худая, мадам Маро, и у вас совсем нет морщинок.

– Вот еще! – прыснула со смеху Онорина. – Нам, женщинам, говорить между собой о таком не пристало. Мне и дела нет, как я выгляжу, лишь бы мои дети были живы и я могла их обнять. Бедный Жером, как подумаю о нем, душа разрывается! Если бы не война, он не потерял бы зрение. Такое несчастье для нас всех…

– Вы правы, мадам Маро, это очень печально, – согласилась Изора.

– Но он молодец, не отчаивается! Не успел проснуться, как уже надрезал для меня килограмма два каштанов[23]! Гюстав поджарит их на улице – он уже достал маленькую переносную печку, на которой я обычно кипячу белье. Сосед угостил нас каштанами, а Тома их обожает, особенно поджаренные на открытом огне.

– Я тоже люблю. Раньше мы с Тома часто ходили за каштанами.

– Вы с ним крепко дрýжите… И уже много лет.

– Мы с Тома – самые лучшие друзья на свете!

– Скажу честно, мне казалось, что это не просто дружба, но потом появилась Йоланта, и я решила – глупости!

– На самом деле глупости, – безмятежно заверила ее Изора.

Разговор пошел своим чередом, и каждая из женщин вплетала в него дорогие сердцу воспоминания. Онорина сварила кофе, вынула из буфета золотистую булку-гаш[24].

– Проголодалась? – спросила она.

– Я всегда голодная, – простодушно призналась Изора. – А у вас в доме еда – всегда праздник. Мадам Маро, а можно спросить о брате моего деда, Филиппе?

– Спрашивай.

– Утром к нам на ферму приезжал инспектор Девер, хотел поговорить с отцом. Разговор шел в основном о моем двоюродном деде, и оказалось, что он был чуть ли не развратником – подкарауливал девочек после уроков возле школы.

– Шов-Сури – развратник? Нет, нет и нет! Постыдились бы так порочить имя хорошего человека! Бедная моя девочка, твои мать с отцом сочиняют небылицы, а ты принимаешь за чистую монету!

– А вот и нет! Иначе зачем бы я стала у вас уточнять? Вам, мадам Маро, я верю.

– Любому понятно, зачем Шов-Сури ходил к школе: надеялся тебя увидеть, а если повезет, то и поговорить. Одиночество тяготило его. Если бы вам позволили общаться – может, и у него в жизни было бы больше радости…

Изора кивнула. Какое-то время она, не отрываясь, смотрела на стол перед собой и думала о своем, потом очнулась и встала:

– Схожу-ка я на огород за петрушкой и щавелем!

Девушка прошла по коридору, откуда узкая дверь с задвижкой вела в сад. Он был небольшим, но Гюстав Маро нашел место для всех овощей, необходимых для приготовления вечернего супа.

Изора прошлась между рядами лука-порея и красной свеклы. Ее внимание привлекла грядка с савойской капустой – на больших гофрированных листьях поблескивали капли воды. Сад был отделен от соседского дощатой перегородкой – и так у каждого домика. Летом вьющиеся цветы оплетали изгороди, даря каждой семье некоторое уединение.

«Сразу видно, что мадам Маро любит порядок, и у нее хороший вкус, – отметила про себя Изора. – Здесь так чистенько, и все на своих местах. Белье развешено под навесом, тазики начищены…»

Последние сомнения рассеялись. Надо как можно скорее перебираться с родительской фермы сюда – в скромное жилище, казавшееся ей верхом совершенства! Ее мать никогда не вешала на окна такие симпатичные занавески – белоснежные, с кружевом – и не красила ставни в желтый цвет. Но чтобы получить ключ от этого рая, придется выйти замуж за Жерома… И в настоящем, и в прошлом она была к нему совершенно равнодушна. Раньше втайне даже сердилась, когда он навязывал им с Тома свою компанию, но терпела. «Ничего такого я ему не позволю! – нахмурилась девушка, нюхая только что сорванный стебель петрушки. – Буду хорошей женой, буду стирать его вещи, готовить, водить на прогулки, но прикоснуться к себе не дам. Спать нам придется в одной постели, но я что-нибудь придумаю!»

Она совсем позабыла, что Онорина просила нарвать еще и щавеля. Вспомнила в последний момент и присела, чтобы выбрать самые красивые листочки. Мысли потекли в новом направлении. Изора вспомнила, как ехала в большой черной машине инспектора, радуясь, что получилось так ловко провести отца. Жюстен Девер снова сделал ей комплимент по поводу цвета глаз и красивых волос – черных и блестящих.

Прежде чем высадить девушку на въезде в поселок, близ квартала Ба-де-Суа, он многозначительно улыбнулся.

– Надеюсь, мадемуазель Мийе, мы очень скоро увидимся, – промурлыкал он тихим вкрадчивым голосом. – И если решите ненадолго ускользнуть из дома, я всегда к вашим услугам. Разумеется, намерения у меня самые честные.

Изора изобразила гримаску – наморщила нос, а губы сложила сердечком. Инспектор Девер не вызывал у нее отвращения, но по сравнению с Тома казался нелепым паяцем… Закончив с зеленью, девушка выпрямилась и вернулась в дом, к Онорине.

Жюстен Девер припарковал машину перед стальными воротами, которые, по всему видать, уже начала атаковать ржавчина. Впереди высилась металлическая конструкция – вход в заброшенную шахту Сен-Лоран. Мужчина, пасший десяток овец, указал ему на дом вдовы Виктор.

Все здесь, куда ни глянь, имело унылый заброшенный вид. Стены барака укрывал колючий кустарник, посреди разрозненных металлические листов и останков сельскохозяйственных орудий виднелись буйные заросли крапивы. И повсюду совершенно свободно бродили домашние птицы: куры, утки, гуси и индюки.

Едва полицейский заглушил мотор, как из сарая вышла женщина. К двустворчатой двери постройки была прибита за крылья мертвая сова. Девер поморщился.

– Что вам надо? – крикнула ему незнакомка с обесцвеченными до платинового блонда волосами.

Ее макияж напоминал боевую раскраску, а мощную грудь, вываливавшуюся из глубокого декольте, едва прикрывал черный фартук. Издалека он дал бы ей лет сорок, но, подойдя поближе, накинул еще с десяток годков.

– Мадам Виктор? Я – инспектор Девер из криминальной полиции.

– С жандармами никаких дел не имею! – заявила дама, приняв оскорбленный вид.

– Я не жандарм, мадам. Я хочу задать вам пару вопросов, и только.

– И одного вопроса хватит!

Жюстен смерил женщину строгим взглядом. По его мнению, в ней все дышало лицемерием и порочностью.

– Не вам решать, мадам. Я расследую убийство и намерен лично проверить факты. Я могу войти или будем разговаривать здесь, около этой несчастной птицы, которая к тому же дурно пахнет?

– Что ж, входите! – уступила женщина.

В доме, соседствовавшем с сараем, дышалось немного легче. Обстановка, конечно, неказистая, но видно, что хозяйка поддерживает порядок. Вдова Виктор села за узкий, покрытый клеенкой стол.

– Вы приехали узнать о бригадире Букаре, которого застрелили? – спросила она очень тихо.

– Совершенно верно. Я опрашиваю всех, кто мог так или иначе иметь какое-то отношение к преступлению. Проверяю алиби каждого.

– Это еще что такое? У меня ничего подобного нет!

– Конечно, оно у вас есть, мадам, но я приехал справиться о Бастьене Мийе, племяннике еще одного углекопа, погибшего при взрыве газа. Обвинять его нет оснований, но я хотел бы знать, где он находился в момент убийства. Сам он заявляет, что в четверг, одиннадцатого ноября, когда случилась трагедия, ездил к вам покупать гуся.

– Fan de vesse! Ну да, конечно, Бастьен приезжал за рождественским гусем!

– В котором часу?

– Провалиться мне на этом месте, чтоб я так помнила! – усмехнулась женщина. – Если хорошо подумать, была середина дня – часа три. Мы с ним выпили сока, потом по чашке кофе. А что? У нас с Бастьеном давняя дружба!

Ее губы, накрашенные кричаще-красной помадой, как-то странно дернулись. И тут инспектор сообразил, ради чего приезжал сюда фермер Мийе.

– Вы с ним спите? – спросил он, не заботясь о том, чтобы соблюсти приличия.

– Вас не касается. А хоть бы и так? Разве это запрещено – хорошо проводить время вместе?

Девер на мгновение закрыл глаза. Страшно даже представить себе сладкую парочку в разгар страсти… Теперь он думал об одном – как бы поскорее уехать.

– Словом, вы подтверждаете алиби мсье Мийе. Он был у вас в четверг, в интересующее меня время?

– Подтверждаю, чего уж там… – понурилась вдова. – Только, господин полицейский, я рассчитываю на вашу скромность.

– Если получится, не стану разглашать детали ваших с мсье Мийе взаимоотношений. Вы знали Альфреда Букара?

– Не так хорошо, как хотела бы, мсье, – красивый был мужчина… Женщин любил. По крайней мере, так говорят, но не всем сплетням надо верить.

– Я считаю, что и слухи стоит взять на заметку. Так он любил волочиться за женщинами?

– Да нет, он скорее из тех, кто глазеет на хорошеньких девчонок на танцульках. А его жена, гордячка Даниэль, рассказывает налево и направо о лебединой верности Альфреда! Бедная, теперь она тоже вдова, как и я!

Инспектор молча кивнул. Он виделся с Даниэль Букар на следующий день после приезда в поселок. Однако заплаканная женщина, которая его встретила – это воплощение горя, – попросила ненадолго отложить беседу. Без отца остались двое детей – девочки шести и девяти лет.

На Девера вдруг нахлынула глухая тоска. Этот край туманов с низким небом и темными рощами действовал на него угнетающе. С момента приезда он ни одного дня не видел солнца – только серость, черноту да пыль.

– До свидания, мадам Виктор. Продолжайте в том же духе!

Когда машина тронулась, Жюстен Девер вспомнил красивое личико Изоры. И немного приободрился.

«Нужно увезти отсюда это милое создание! – подумал он. – Увезти далеко-далеко!»

Дело уже шло к вечеру, когда Изора вдруг поймала себя на мысли, что с тех пор как кончилась война, ей давно уже не было так хорошо. Они с Онориной вместе пообедали, за приятным разговором выпили кофе и по наперстку о-де-ви[25].

– Не знаю, что бы я без тебя делала! – искренне улыбнулась хозяйка. – Ты такая работящая, Изора! И в комнате у нас теперь чистота! И плакат повесили, и скамейки спрятали!

– Тома понравится! – вздохнула Изора.

Она посмотрела на белое полотнище, выкроенное из старой простыни, на котором отчетливо виднелись крупные буквы, выведенные древесным углем: «Добро пожаловать домой!».

Это была ее придумка, немало удивившая мать молодого углекопа. Сначала Онорина сомневалась, понравится ли сыну такой прием, но потом позволила себя убедить.

– Я знаю своего Тома, – рассуждала она. – Он не хочет портить нам праздник, но сам только и думает, что о Пьере, будущем шурине. Бедный мальчик не выйдет из больницы раньше чем через две недели, и на всю жизнь останется калекой. Если бы я могла выбирать, то предпочла бы, чтобы Жером был безногим, а не слепым. Сейчас делают протезы, на которых можно ходить, но новых глаз взять неоткуда. У него были такие красивые глаза!

Она с грустью провела пальцами по красной скатерти, украшавшей стол, словно стряхивая невидимые крошки. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Изора схватила ее руку и легонько сжала.

– Прошу вас, мадам Маро, не падайте духом! Ваши сыновья живы, и Пьер тоже. Нам нужно быть веселыми – на радость Тома, Жерому и вашему мужу, которого полиция напрасно подозревала!

– Твоя правда, девочка! Нельзя опускать руки, никогда! Что ж, картошка сварилась. Сейчас я смешаю ее с красным луком и поджаренным салом – будет салат. Пиво мы вынесли на холод и…

– И я уже достала тарелки, стаканы и ложки-вилки. Все выставлено на край буфета, можно сервировать стол, – подхватила Изора. – Если хотите, могу выложить из теста формочки для ревеневых тарталеток.

– Если тебе не трудно! А я пока сбегаю в бакалейную лавку за сливками и прихвачу две бутылки белого вина. Станислас Амброжи принесет бочонок сидра, так что напитков должно хватить.

Онорина повязала платок, взяла сумку и вышла из дома. Оставшись в кухне одна, Изора огляделась. Она была счастлива. Подумать только, она сможет переживать такие эмоции снова и снова – все зависит исключительно от нее!

«Впрочем, нельзя слишком спешить. Мадам Маро – женщина умная, и если я повисну на шее у ее слепого сына и потребую, чтобы нас скорее поженили, такая поспешность покажется ей странной. Да и остальным тоже. А Тома? Что скажет Тома? Пожалуй, обрадуется за брата! Подумает, что я делаю это по доброте душевной, – из сострадания связываю жизнь с инвалидом. Мы будем видеться каждый день – как соседи и как родственники…»

Чтобы справиться с волнением, от которого сдавливало грудь, девушка принялась раскатывать тесто – упругое и ароматное, со сливочным маслом и ванильным сахаром. Она отщипнула кусочек, и тесто просто растаяло во рту. Из-за постоянного недоедания на протяжении многих лет Изора не могла удержаться от соблазна, когда видела что-то вкусненькое.

К возвращению Онорины круглые алюминиевые формочки были аккуратно заполнены тонким слоем теста, а юная хозяюшка уже раскладывала в них заранее приготовленную начинку – кусочки ревеня, сваренные в сахарном сиропе.

– Что ж, надо признать, ты мне очень помогла, моя девочка. Жером идет за мной следом, с ним – Йоланта. Гюстав со Станисласом и Тома тоже не задержатся.

Изора, насколько могла, постаралась унять нервную дрожь. Пришло время сыграть роль, которую она для себя выбрала. Нужно быть любезной с невестой самого дорогого на свете человека, а также с Жеромом, своим будущим мужем.

Все получилось наилучшим образом, в немалой степени благодаря соседям, которые пришли поздравить Тома целыми семьями, хотя их никто и не приглашал. Взаимовыручка для угольщиков – нечто само собой разумеющееся, и каждое радостное событие становилось поводом для оживленных сборищ, на которых люди с удовольствием общались.

Две супружеские четы с детьми теснились возле очага, не решаясь сесть за стол.

– Йоланта, подавай сидр! – попросила Онорина. – Хватит на всех! Можно уже растапливать печку и начинать жарить каштаны!

– Я займусь, мадам Маро, – предложила Изора.

– Спасибо, моя хорошая! Малышка Мийе – такая умница! Весь день мне помогала! – объявила она, обращаясь к гостям.

Поблагодарив ее улыбкой, Изора выскользнула на улицу. В саду она вдохнула прохладный вечерний воздух, пытаясь успокоиться и снять напряжение в теле. Перед глазами стоял образ Йоланты – белокурой, розовощекой, с ясными голубыми глазами.

«Она принарядилась, помыла волосы, и они теперь струятся, как золотистый шелк! Как же ей повезло, что Тома любит ее и что она носит его ребенка!»

Волнуясь все больше, она взялась разжигать огонь. Наломала сухой лозы, смяла газетный лист и лишь тогда вспомнила, что не прихватила с собой ни зажигалки, ни спичек.

– Вот черт! – выругалась девушка и в этот момент ее позвал Жером:

– Изора, мама попросила передать тебе спички. Ты о них забыла.

– Да, спасибо.

Парень начал продвигаться вдоль стены, держась рукой за каменную кладку. Он чуть приподнял голову и шел очень осторожно.

– Где ты? – растерялся Жером. – Подойди!

Балансируя на грани между жалостью и жестокостью, Изора ответила не сразу, но, вспомнив о своих благих намерениях, поспешила к парню.

– Я тут, Жером. Тебе не следовало выходить, я бы сама пришла за спичками. Зачем тебя послали, ты же ничего не видишь!

– Очень мило с твоей стороны напомнить мне об этом! Я сам вызвался. Пускай я слепой, но хочу жить как все и приносить пользу. Знаешь, Изора, я хотел попросить у тебя прощения за тот разговор в воскресенье. Не надо было заводить канитель о женитьбе. Во всяком случае, не теми словами. Не стоило пытаться прельстить тебя возможностью быть рядом с моим братом.

– Не надо извиняться, Жером. Я знаю, ты не хотел ничего плохого.

Что-то разбилось в измученном сердце Изоры. Пытаясь сдержать слезы, она добавила дрожащим голосом:

– Это ты не сердись на меня. Дома все так ужасно! Сегодня отец отхлестал меня по щекам. Две пощечины – и за что? А еще он держит меня впроголодь. В городе я, по крайней мере, жила спокойно!

Жером нашел ее лицо, кончиками пальцев провел по щекам, наслаждаясь их бархатистой теплотой.

– Ты плачешь? Бедная крошка Изора! – сочувственно проговорил он. – А я уж было подумал, что привык к твоему отсутствию. Сначала ты уезжала учиться, потом получила место в школе в Ла-Рош-сюр-Йоне. Но вот в шахте взрывается газ, и ты снова здесь! Ты бросила все при одной только мысли, что можешь потерять Тома.

– Да. Что толку отрицать? Я не только оставила место в школе у Понтонье, сегодня утром я не угодила госпоже графине тем, что имела дерзость умолять ее о помощи. Я боялась возвращаться на ферму к отцу, но графиня отказалась меня защищать.

Пальцы Жерома все еще скользили по ее лицу. Изора отстранилась. Нежность с его стороны оставляла ее равнодушной и не приносила утешения. Хуже того – Изора ужаснулась при мысли, что им, быть может, предстоит пожениться. «Я действительно сумасшедшая!» – подумала она.

С тяжелым сердцем она взяла спички, подожгла газетный лист и кусочки лозы.

– Думаю, лучшее, что я могу сделать, – уехать отсюда навсегда, – решительно заявила она. – В Люсоне или Ла-Рошели для меня обязательно найдется место. А пока с работой все не устроится, буду вести себя на ферме тихо, как мышка.

– Изора, мне бы так хотелось, чтобы ты осталась! Но ты права – уезжай! Ты обязательно повстречаешь человека, который тебе понравится. Не один же Тома на всей земле…

– Я запрещаю тебе так говорить! – вскипела она.

В печи, танцуя, занялся огонек. Оранжевые отсветы упали на грядки с овощами и на каменную кладку пола в маленькой беседке. Жером ощутил тепло. Изора не могла оторвать глаз от яркого пламени.

Какое-то время они стояли неподвижно и молчали. Вдруг из дома донеслись радостные возгласы, приветствия, аплодисменты и смех.

– Это наверняка Тома! Идем! – обрадовалась Изора.

– Ладно, пойдем поприветствуем героя дня! – с иронией отозвался Жером.

В кухне, где толпилось не меньше десятка человек, царило восторженное оживление. Первое, что увидела Изора, – обнимающихся Йоланту и Тома. Молодой угольщик с уважительной нежностью целовал невесту в лоб и в золотистый шелк волос. Сладкая картинка уязвила Изору, однако она выдавила из себя приличествующую случаю улыбку.

Главное, что она снова видит его – своего обожаемого Тома, чьи темно-русые кудрявые волосы поблескивают при свете электрической лампы, а зеленые с золотинкой глаза искрятся радостью. Хотя, может, он только старается казаться веселым? Трудно сказать наверняка: лицо парня просто создано для смеха, о чем красноречиво говорят ямочки на щеках и очаровательные морщинки в уголках губ.

Жером стоял впереди, почти полностью загораживая собой Изору, но Тома нашел ее глазами. Высвободившись из объятий Йоланты, он направился к ней.

– Изолина, какой сюрприз! Мама сомневалась, что ты сможешь вырваться из дома. Мне очень приятно, что ты сегодня с нами. Какой прием вы мне устроили! Я этого не заслуживаю – и плакат, и пирожные, и все наши друзья и соседи в сборе!

Тома порывисто обнял ее – всего одно мгновение, но вполне достаточно, чтобы Изора покраснела. Гюстав Маро – крепкий мужчина среднего роста с почти не тронутыми сединой черными волосами – тоже подошел поздороваться:

– Добрый вечер, Изора! Онорина уже нашептала мне, как ты ей сегодня помогла! Спасибо большое! Оставайся в комнате, в тепле, а каштанами я сам займусь.

– Я пойду с тобой, Гюстав! – поспешно предложил Станислас Амброжи.

Отец Йоланты заметно осунулся. И неудивительно: его четырнадцатилетний сын потерял ногу. Не добавляло радости и подозрение, что дочка беременна, – иначе почему она наотрез отказывается отложить свадьбу до весны?

Мужчины вышли, а гости стали рассаживаться вокруг стола. Йоланта расставила стаканы, которые Изора вымыла и натерла, а одна из соседок торжественно водрузила на стол две бутылки белого вина.

– Вот, угощайтесь! – сказала она. – Подумать только! Тома ведь вырос у нас на глазах!

– Мало кто возвращался живым из-под завала! Господь бережет тебя, мой мальчик! – подхватил супруг соседки.

– А что вы думаете об этом убийстве? – вклинилась одна из кумушек с округлыми, даже слишком, формами. – Я, например, ни единому слову не верю! Кому понадобилось убивать Альфреда Букара?

Дальше разговор покатился уже сам собой. Кто-то жаловался, что пришлось по нескольку раз отвечать на вопросы полиции, другие обвиняли инспектора Девера в том, что он обращается с невинными людьми, как с преступниками. Подросток, приятель Пьера Амброжи, несколько раз повторил, что издалека наблюдал, как в вечерних сумерках полицейские раскапывали могилу Шов-Сури.

– Тише вы там! Поговорим лучше о приятном! – распорядилась Онорина Маро. – Хотя бы и о наших молодых! Свадьба намечена на первый день Адвента[26]. Будем надеяться, что обойдется без дождя.

– Женишься в дождь – счастье найдешь! – вспомнил популярную поговорку Жером. – Мам, подай-ка мне аккордеон, здесь явно не хватает музыки!

– Славно ты придумал, сынок! Сыграй нам что-то веселое!

Несколько минут спустя, сидя у очага, молодой слепец растянул картонные меха[27] своего инструмента. Пальцы правой руки пробежали по клавишам, и комната наполнилась музыкой. Начинался настоящий праздник.

Глава 4 Мелодия праздника

Изору усадили между Жеромом и Тома. Братья устроили для гостей замечательный концерт: младший наигрывал на аккордеоне, старший – на гармонике. Они исполнили много популярных мелодий, модных песенок и старинных вандейских баллад.

Изора с непроницаемо-спокойным лицом наблюдала за окружающими, подмечая мельчайшие детали – к примеру, что миниатюрная рука Йоланты лежит у Тома на плече, или что у Зильды, которой очень идет серое монашеское платье, мечтательный отсутствующий взгляд. Зильда была в семье самой старшей. Природа наградила ее милым личиком и карими глазами миндалевидной формы – такими же, как у Жерома до того, как с ним приключилось несчастье.

Адель, вторая сестра, больше похожа на Онорину: светлые глаза, русые вьющиеся волосы. Но теперь чудесные кудри медового цвета прятались под белым покрывалом, закрывавшим также и лоб.

– Давайте споем! – предложил Гюстав, вернувшийся из сада с третьим блюдом жареных каштанов.

Плоды были с черной подгоревшей корочкой, и от их сладковатого запаха с древесными нотками, который не спутаешь ни с чем на свете, у всех текли слюнки.

– Почему бы и нет? Только нужно выбрать песню, которая не обидит чувств моих сестер, – предупредил Тома. – Я и так оробел, увидев их в монашеских одеяниях!

– А мы выберем какую-нибудь безобидную старинную балладу! – подхватила его мать, разрумянившаяся от удовольствия.

Онорина сожалела, что на празднике нет ее младшей девочки, Анны, и уже представляла, как будет обо всем рассказывать дочери во время следующего визита в санаторий.

– Может, песню пахаря? – предложила Изора, невольно вспоминая отца, который с утра вспахивал поле.

– Давайте! Ее все знают, – согласился Тома. – Изолина, запевай со мной!

– С охотой! – незамедлительно согласилась девушка, радуясь, что приглашение адресовано только ей, и никому больше.

Молодые люди вдвоем исполнили первый куплет. На втором к ним присоединились Гюстав Маро и Зильда.

Песня кончилась. Гости и хозяева дома – все улыбались друг другу, немного хмельные от вина и пива, радовались приятному обществу, смаковали жареные каштаны. О мраке подземных галерей легко забыть, сидя под люстрой с матово-зеленым абажуром, в которой горит желтая электролампочка… Никто не вспоминал и о беседах с инспектором Девером. Его парижский акцент придавал вопросам, которые он задавал, некое тревожное звучание. Для местных он был чужаком – ничем не лучше, чем углекопы-поляки, понаехавшие сюда во время войны, но к ним, по крайней мере, жители Феморо уже успели привыкнуть.

– Еще! – попросила Йоланта. – Я так люблю музыку!

Изора, глаз не сводившая с Тома, отвернулась, когда юноша поцеловал невесту в уголок рта. Не желая наблюдать за их нежностями, она стала рассматривать профиль Жерома. Он снял с лица повязку, и полоска ткани болталась у него на шее, как черные бусы. Веки юноша держал закрытыми, на лице застыло задумчивое выражение – наверное, решал, что бы еще сыграть. В этой обстановке его слепота ушла на второй план, и Изора вспомнила, каким он был в ранней юности – неутомимый весельчак, любивший над ней подшутить, а при каждом удобном случае – и пощекотать.

– Ешьте, пожалуйста! Угощайтесь! – охотно зазывала Онорина. – Гюстав, у нас есть еще каштаны?

– Есть, только я отвлекусь ненадолго от жарки. У меня с голоду живот свело. Но ты не переживай, угли в печке так скоро не погаснут.

– Хотите, я займусь каштанами, мсье Маро? – предложила Изора, вскакивая со стула.

– Погоди, я пойду с тобой! – придержал ее Жером. – Но сначала – еще одна песня, на музыку Венсана Скотто. Припев я знаю наизусть, а вот куплеты – увы!

Он надел на глаза повязку и стал напевать, тихонько себе подыгрывая. Адель скоро подхватила песню:

Под медленную, навевающую грусть мелодию соседи начали вздыхать. Жером отложил аккордеон:

– Ночь опустилась на меня навсегда! Простите, если омрачил столь радостный вечер. Идем, Изора!

Девушка поняла, что ему не терпится с ней поговорить. Не раздумывая, она взяла его под руку и повела за собой. Она не знала, чего хочет и что делать. «Я должна к нему прикасаться, чтобы создать видимость, будто мы хорошо знаем друг друга. Глупо с моей стороны надеяться, что он ничего не потребует, когда мы окажемся в постели, – прикидывала она. – Если я все-таки за него выйду…»

Изора росла сначала на ферме кормилицы, потом – на родительской. Она много раз наблюдала – с любопытством, а иногда и со страхом – за сценами совокупления, которые совершенно естественны при разведении лошадей, коров, свиней и домашней птицы. Однако ей сложно было сопоставить стремительные, иногда грубые соития с тем, что происходит между мужем и женой, которые, хотелось бы верить, друг друга любят.

Поцелуи в щечку и дружеские объятия со стороны Тома всегда вызывали в ней массу эмоций. И все же телесная любовь представлялась чем-то скорее мучительным, чем приятным – как голод, который приходится утолять. «Как у них все получилось, у Тома с Йолантой? – недоумевала она, высыпая каштаны на большую сковороду с отверстиями по всему днищу. – И зачем они это делали?»

– Изора! – позвал Жером. – Подуй на угли, чтобы разгорелся огонь!

– Он и так горит! – ответила она с некоторым раздражением.

– Нет, иначе я бы почувствовал и услышал. Ну что, ты довольна праздником?

– О да! Я бы хотела, чтобы он никогда не заканчивался! А скажи, ты всерьез звал меня замуж? Сегодня ты извинился, пошел на попятную, а между тем мы могли бы попробовать.

– Попробовать пожениться? Забавное предложение! Брак – не шутки, Изора. Жених с невестой подписывают бумаги в мэрии, обмениваются клятвами в церкви.

Изора приблизилась к слепому, взяла его руку и легонько сжала.

– Я голову сломала, как убежать от отца, Жером. Мне хочется, чтобы меня оставили в покое. Мечтаю просыпаться без страха, есть досыта, и смеяться, и петь. Здесь, с вами, я как в раю. Но скажу откровенно – мне понадобится время, прежде чем… ну, ты понимаешь? Прежде, чем… мы с тобой, ночью… К этому я еще не готова.

– Если бы вместо меня был Тома, думаю, ты бы не возражала.

– Опять ты начинаешь! Ни с Тома, ни с тобой, ни с кем другим! Кстати, полицейский Жюстен Девер осыпает меня комплиментами и все время странно на меня поглядывает. Ясно, что у него на уме… Только ничего не выйдет. Прикоснется – получит оплеуху!

– И правильно! Несносный паригó[29] ведет себя крайне нагло! – взвился Жером. – Не давай себя в обиду, Изора!

– Я уже сказала ему, что меня зовут замуж, – похвасталась она. – Когда он узнает, что я помолвлена, то оставит меня в покое.

– Конечно, скоро ты будешь помолвлена! Со мной! Между обручением и свадьбой может и год пройти. Я расскажу родителям, а когда мы поженимся, обещаю подождать – я никогда не стану тебя принуждать, буду терпеливым. Одна только возможность прогуливаться с тобой под ручку и представлять как свою супругу, мою прекрасную маленькую женушку – для меня уже подарок небес!

Он поднял руку, которую все еще оплетали пальцы Изоры, чтобы поцеловать эти тонкие теплые пальчики, островато пахнущие дымом.

– Спасибо! – пробормотал он. – Так ты согласна? Могу я объявить о нашей будущей помолвке?

– Да! – выдохнула Изора, как будто прыгнула в таинственную пропасть.

– Ты не пожалеешь! Ой, а что у нас с каштанами? Готовы?

– Нет еще…

Она высвободила руку, чтобы потрясти сковородку. Сердце отрывисто билось в груди. Это было волнующе и пугающе – связать свою жизнь с братом мужчины, которого любишь всем сердцем…

– Справляетесь? – заглянул под навес Станислас Амброжи. – Нужно подбросить дров, мадемуазель, иначе каштаны еще долго не поджарятся!

Станислас был высокий мужчина крепкого сложения, совсем седой, с аккуратно подстриженной бородой. Его голубые глаза встретились с глазами Изоры.

– Идите в комнату, вы вся дрожите! – предложил он и усталым жестом указал на дом.

Молодые люди не стали спорить. Оказавшись в коридоре, они услышали, как кто-то поет чистым, мелодичным голосом.

Это Йоланта, стоя за спиной у Тома, завела печальную песню своей далекой родины – разумеется, на польском. Аудитория слушала, затаив дыхание, а Зильда даже смахивала слезы уголком платочка.

Изора нахмурилась, ощутив укол ревности. Взгляд ее задержался на горке коричневых очистков посреди стола – только бы не смотреть сейчас на соперницу. Онорина суетилась возле печки – ловко взбивала вилкой дюжину яиц.

– Изора, не поможешь? Нужно тоненько нарезать петрушку и щавель, – тихонько попросила она девушку.

– Охотно, мадам Маро.

Гюстав поднял стакан с вином и, широко улыбаясь, предложил гостям последовать его примеру.

– У меня хорошая новость! – объявил он. – Станислас уже знает, поэтому не обидится, что без него. Так вот: директор компании пообещал, что даст Пьеру работу, как только мальчик окончательно поправится. Быть нашему пареньку конюхом! Ему сделают протез, и он сможет ухаживать за лошадьми, которых так любит, – будет их кормить и запрягать в берлины. Пенсию ему тоже назначат, только придется подождать. Мы, «чернолицые», тяжело трудимся в шахте, нашим женам приходится много стирать, но зато и цель есть – дожить до пенсии!

За столом засмеялись. И только Тома горько усмехнулся, вспомнив о друге Пьере, который на всю жизнь остался калекой. Адель и Зильда о чем-то пошептались и перекрестились: Станислас Амброжи мог не сомневаться – о его сыне найдется кому помолиться.

– Йоланта, пожалуйста, приготовь тарелки! – попросила Онорина. – Друзья мои, омлет скоро будет готов. Гюстав, нарежь хлеба! Такое облегчение – знать, что компания справедливо поступила с Пьером. Как бы он, бедный мальчик, зарабатывал на жизнь?

– Если повезет, может получить место и в конторе, – предположил сосед. – Но ведь Пьер любит лошадей! Это послужит ему утешением.

Йоланта стала накрывать на стол. Несмотря на беду, которая постигла брата, она была счастлива: Пьер остался жив, Тома тоже. Свадьба состоится в намеченный день. И ничего, если дитя появится на свет чуть раньше, – ее честь не пострадает.

Разговор возобновился, сопровождаемый привычными застольными шумами. И в этой радостной обстановке Жером решил взять слово. Все замолчали, чтобы его послушать, – у всех и каждого милый юноша с повязкой на глазах вызывал глубокую жалость.

– У меня тоже новость, и очень хорошая! – провозгласил он. – Мы с Изорой решили обручиться. Мне остается только купить ей колечко. День свадьбы мы еще не выбрали. Наверное, наметим ее на следующий год.

Наступила полнейшая тишина – знак всеобщего замешательства, а у членов семьи Маро на лицах читалось огорчение. Онорина с Гюставом обменялись удивленными взглядами. Зильда и Адель нервно теребили крестики на груди.

– Так что, никто нас не поздравит? – занервничал слепой. – Все вдруг замолчали, даже дышать перестали! Тома, старина, у тебя тоже так было, когда ты объявил, что женишься на Йоланте?

– Честно говоря, нет, но дай нам прийти в себя! Жером с Изорой – жених и невеста? Но ведь вы не виделись целый год, если не больше! И потом, «виделись» в вашем случае – очень сильно сказано. Раньше вы то и дело ссорились! Изора, это шутка?

– Вовсе нет, – промямлила она, бледнея от смущения и стыда. – Жером предложил мне стать его женой, и я согласилась.

– Господи, ну и дела! – засуетилась Онорина. – Ай! Мой омлет!

По жарко натопленной комнате поплыл неприятный запах гари. Как опытная хозяйка, Онорина Маро терпеть не могла, когда портилась еда, и оттого расстроилась еще больше.

– Снизу подгорело! – всплеснула она руками. – Придется подождать десерта. Надо же было такое придумать – опозорить меня перед гостями! Зато теперь мне понятно, почему ты пришла помогать, моя девочка. Надеялась подольститься… Не очень красиво с твоей стороны. И потом, есть вещи, которые не объявляют вот так, при всех!

– Что именно тебя смущает, мам? – нахмурился Жером. – Ты горевала, когда я пришел с войны без глаз. Все твердила, что буду век вековать холостым. И вот, когда милая девушка, которую я люблю, соглашается за меня выйти, ты осыпаешь ее упреками!

– Не груби матери, Жером! – громыхнул Гюстав. – Она права: могли бы и предупредить, вместо того чтобы объявлять за общим столом!

Изора едва сдерживалась, чтобы не заплакать. Она чувствовала себя отвергнутой, всеми презираемой. Глотая слезы, девушка выскочила в коридор, сдернула с вешалки пальто и, даже не надев его, выбежала на улицу.

Жюстен Девер как раз смотрел в окно, когда она промчалась мимо. Они с директором компании ужинали в просторном зале Отель-де-Мин, обустроенном специально для деловых встреч. Полицейский курил сигару, а на покрытом белой скатертью столе, недалеко от них, стояло блюдо с устрицами. «Куда это мадемуазель Мийе так торопится?» – сам собой возник в голове вопрос.

– Инспектор, вернемся к нашему разговору, – обратился к нему Марсель Обиньяк. На нем были костюм-тройка и красный галстук. – Вы должны проинформировать меня, как продвигается расследование.

– Проинформировать вас? Слишком сильно сказано! В принципе я никому не обязан рассказывать, над чем работаю. – Девер неохотно повернулся к человеку, который угощал его ужином. – Прошу простить за прямоту, но вы тоже можете оказаться виновным, мой дорогой господин директор.

– Нет, ну это уже откровенная нелепость! – не то обиделся, не то удивился Обиньяк. – Зачем мне убивать своего работника, и к тому же – бригадира? Я был доволен работой Альфреда Букара и…

– Из ваших слов явствует, что вы намного охотнее убили бы простого углекопа, – пошутил Девер.

– Ничего такого я не говорил!

Марсель Обиньяк был человеком вспыльчивым, и сдерживать эмоции стоило ему большого труда. Вот и сейчас его лицо покраснело от напряжения. Высокий и широкоплечий, он считал себя красавцем, несмотря на приплюснутый нос и массивный подбородок. Зеленые глаза сердито смотрели на полицейского, чья манера переплетать намеки с довольно-таки мрачными шуточками сбивала Обиньяка с толку.

– Вы говорите оскорбительно! – возмутился он.

– В оскорбительном тоне, – поправил собеседника инспектор, снова поворачиваясь к окну. – Да, ваша правда.

Изору как раз догнал какой-то мужчина. В свете уличных фонарей можно было различить его светлые кудрявые волосы – ага, Тома Маро.

– Мсье Обиньяк, неужели вы думаете, что кто-то из ваших замечательных «чернолицых» настолько глуп, что воспользовался огнестрельным оружием в забое? – задал вопрос инспектор. – Кто, кроме новичка, которого никто не предупредил об опасности, мог допустить оплошность, повлекшую за собой столь ужасные последствия? Эксперты, с которыми я консультировался, говорят, что взрыв газа в галерее вполне мог быть спровоцирован выстрелом. Хотя полной уверенности у них нет, ибо известно, что иногда особо твердые угольные пласты специально подрывают динамитом.

– Его применяют также для подрыва карманов с рудничным газом, – холодно заметил Обиньяк.

– Я в курсе. Продолжим! В итоге у нас остается два предположения: убийца либо знал свое дело и надеялся, что улики будут погребены под завалами, либо находился в состоянии крайнего отчаяния или ненависти, и его не заботила возможная гибель невинных людей. Мое мнение, a fortiori[30], – верен скорее второй вариант. Страшный поступок был продиктован страстью – первобытной, инстинктивной, даже демонической, каковую можно встретить и в сельской глубинке, и в рабочем поселке. Прошу заметить, я вовсе не сужу слепо о представителях низших классов, поскольку по опыту могу сказать, что те же страсти имеют место и в более благополучных слоях общества. Признайте, мсье Обиньяк, среди работниц компании есть привлекательные женщины…

Жюстен Девер умолк. На краю площади, которую украшал собой Отель-де-Мин, Изора бросилась в объятия Тома. «А ведь наш герой собирается жениться на польке! Объявления висят и в мэрии, и в церкви, – удивился инспектор. – И мадемуазель Мийе сама призналась, что выходит замуж за его брата-инвалида… Но я вижу то, что вижу, – страсть со всеми ее терзаниями!»

Подсматривать за парочкой полицейский счел ниже своего достоинства. Он пересел за стол и оглядел устриц. Обиньяк, проследив за его взглядом, счел нужным уточнить:

– Устрицы выращены в садках под Мареном – на Атлантическом побережье, близ острова Олерон. Качество отменное, и сейчас для них лучший сезон. Бокал белого вина?

– Охотно, благодарю вас. Кстати, такие же устрицы и такое же белое вино подают в парижских кафе-брассери[31].

Директор недовольно хмыкнул. Он рассчитывал удивить Девера местными деликатесами, а этот дьявол с полицейским удостоверением только и делает, что насмехается!

Он предпринял еще одну попытку.

– В таком случае, дорогой мсье Девер, я попрошу, чтобы завтра вам подали пезай! Держу пари, в столице вы такого не найдете!

– Какой такой пезай? – поднял бровь Девер.

– Ломоть поджаренного хлеба со сливочным маслом и паштетом из фасоли и сала, с чесночком, конечно! То, чем перекусывают мои углекопы в шахте.

Шутка не вызвала понимания. Инспектор в ответ нахмурился. Свое вино он выпил залпом, представив, что чокается с прелестной Изорой. Марсель Обиньяк, между тем, вернулся к интересовавшей его теме.

– С вашей стороны было бы очень любезно рассказать мне о расследовании. Я, как директор горнорудной компании, озабочен происходящим. Я предоставил вам кабинет и спальную комнату, но до сих пор не имею представления, чем вы занимаетесь.

– Желаете знать, как я работаю? Думаю, вы уже в курсе – наверняка вам доложили. Начиная с воскресенья я опросил несколько десятков углекопов, которых вызвал сюда, в это самое здание, после работы. Также я нанес визит мадам Букар, однако она выглядела такой расстроенной, что я решил отложить разговор. Кроме того, я собираю сведения о Филиппе Мийе по прозвищу Шов-Сури. Завтра утром должны явиться два парня из его бригады. И это, дорогой господин директор, только начало. Кстати, вы в курсе, что Альфред Букар слыл в поселке волокитой?

– Я не собираю слухи, – отмахнулся Обиньяк. – У меня полно других дел. Букар был хорошим работником, и единственное, что меня интересовало, – как он выполняет свои обязанности в шахте.

– И все-таки я намерен расспросить его вдову, причем в ближайшее время. Что ж, приступим к ужину? Я проголодался.

С Изорой творилось что-то очень похожее на нервный припадок, и Тома никак не удавалось ее успокоить. Девушка дрожала всем телом в его в объятиях и, дробно стуча зубами, бормотала какие-то слова, половины из которых он не мог разобрать. Но то, что он слышал, его откровенно пугало:

– Что ты такое говоришь? Тише, успокойся! – уговаривал он подругу. – Изолина, ты хочешь умереть? Ты повесишься? Утопишься в болоте? Ну-ну, попробуй подышать и, пожалуйста, успокойся!

Он крепко держал ее, опасаясь, как бы она не учинила с собой что-то страшное, – с таким ожесточением девушка отбивалась. Никогда прежде их объятия не оказывались такими тесными, никогда они так не прижимались друг к другу… Неожиданно она сдалась, и он это почувствовал. Прижавшись щекой к его плечу, девушка билась в рыданиях.

– Изора, не расстраивайся ты так! Родители просто удивились, все нормально. Если ты на самом деле хочешь выйти за Жерома, они не станут возражать – даже обрадуются!

– Нет! Нет! – выкрикнула она. – Они презирают меня – так же, как мои родители и графиня! Отец сегодня меня ударил, и он мне врет! Мама тоже. Тома, мне страшно! Ночью я видела блуждающие огоньки во дворе. Со мной случится что-то плохое, очень плохое!

– Хватит уже с нас плохого, тебе так не кажется? Ужасная война убила твоих братьев и множество других парней – миллионы ребят, Изора! Ты представить себе не можешь, что это было – настоящая бойня! И нас сознательно посылали на смерть… Зато теперь в газетах печатают крупные заголовки о том, что на шахте убийство! А что касается блуждающих огней, какая связь между ними и вашей с Жеромом помолвкой? Скажи правду, вы же не серьезно – ну, ты и Жером? Я знаю, он очень тебя любит и до войны пытался ухаживать, но ты никогда не обращала на него внимания!

Девушка всхлипнула и совсем по-детски потерлась носом о его плечо.

– И что с того? Я передумала.

– Жером обожает тебя, я знаю, и сам недавно упоминал об этом, но тебе, Изора, не следует столь легкомысленно соглашаться на брак. Мой брат на всю жизнь станет для тебя обузой. О нем надо заботиться, помогать буквально на каждом шагу. И если у вас родятся дети, он никогда их не увидит. Изора, ты собиралась уехать из Феморо и строила грандиозные планы! Хотела преподавать, путешествовать, снимать квартиру… Ты разумная красивая девушка и могла бы повстречать здорового парня – не местного, а кого-нибудь из образованных, при деньгах.

Изора высвободилась из объятий Тома и, задержав ненадолго взгляд на его лице, опустила голову.

– Нет, я не такая, как ты говоришь. Отец считает, что я малахольная, и он, конечно, прав. Временами у меня бывают странные мысли… И дикие желания.

– К примеру, выйти замуж за Жерома, не обдумав все как следует? Изора, ты мне очень дорога, и это не обсуждается, но брата я тоже люблю. Ты можешь сделать его очень несчастным, в тот день, когда пожалеешь, что стала его женой, потому что встретишь мужчину своей жизни – настоящую любовь. Не хочу, чтобы Жером страдал. Быть слепым в его возрасте – и так большое несчастье. Посмотри мне в глаза, Изолина, и пообещай, что не сделаешь моему брату больно!

Изора поспешно отвернулась. Тома не должен догадаться, почему она стремится войти в их семью!

– Пусти меня! Я ухожу! – дернулась она. – Мне пора возвращаться в ад. И если Жером будет несчастен, то это не моя вина!

– Я провожу! – сказал он, взяв ее за руку. – Нам есть что обсудить.

Тем временем в доме Маро, в квартале От-Террас, Онорина, нервно грозя указательным пальцем, произнесла практически те же слова.

– Жером, нам нужно серьезно поговорить! С каких пор ты втихомолку встречаешься с Изорой? Вы с ней тайком переписывались? Отвечай! Тут есть от чего расстроиться, особенно нам с отцом! Прошлое лето Изора провела в Феморо, но год назад уезжала учиться в «Эколь нормаль»[32], а с октября работала в городе. Так что история с помолвкой – большая нелепость!

– Соглашусь с матерью, – подхватил Гюстав. Вид у него был нерадостный. – Я бы и слова не сказал, если бы видел, что ваши чувства искренние и взаимные. Я подозревал, что ты влюблен в Изору, но она? Ее с детства держат в черном теле, а когда умерли братья – стало еще хуже. В поселке это всем известно, даже в шахте пару раз обсуждалось. Спроси хотя бы у Тома – он знает больше других. Думаю, маленькая Мийе просто хочет сбежать с фермы и больше туда не возвращаться. Она пользуется твоими чувствами, Жером!

Соседи, ставшие свидетелями безобразной сцены, засобирались по домам. В комнате неприятно запахло подгоревшим омлетом. Вино и пиво больше не текли рекой. Гости сочли уместным оставить семейство наедине со своими заботами. Негромкое «Всего хорошего!», дружеские рукопожатия… Вскоре за столом остались только Зильда, Адель, Йоланта и Станислас Амброжи. Все четверо помалкивали, словно онемели от изумления и беспокойства.

Если со стороны Жерома поначалу чувствовалась обида, то теперь она превратилась в гнев.

– Вы не устраивали скандала, когда Тома объявил, что женится на Йоланте! Я помню, я присутствовал при этом. Может, я и слепой, но слух у меня хороший. Но ведь Тома все позволено, правда? Никто и слова не сказал, когда он убежал следом за моей невестой, чтобы ее утешить!

Разрумянившаяся от смущения Онорина прислонилась спиной к стене. С самого начала перепалки она не присела ни на минуту, хотя ноги подгибались от усталости.

– Свадьба твоего брата – совсем другое дело, – сказала она. – Они с Йолантой более взрослые, и у обоих есть работа.

– Давайте начистоту, мадам Онорина, – оборвал ее Станислас Амброжи. – Я все знаю: вы не имели выбора. О таких вещах не принято говорить, иначе будет стыдно смотреть людям в глаза. Скажи, дочка, ты ждешь от Тома ребенка?

– Да, отец, – призналась Йоланта и заплакала. – Прости меня!

– Тебе повезло, что парень оказался порядочным. Очень повезло!

Больше поляк ничего говорить не стал, но было ясно, что мысли у него не самые веселые. Зильда, в своем строгом наряде послушницы, подошла к Жерому и стала его утешать. Парень не ожидал от нее поддержки – он так и замер, прижав ладонь ко лбу.

– Верь в доброту господню, братик! Он послал тебе встречу с Изорой ради твоего блага, я уверена! Я знаю ее. Возможно, девочка немного странноватая, но у нее золотое сердце.

– Надеюсь, что ты не ошибаешься, – вздохнула Адель. – Она такая хорошенькая! Выйдет ли из нее преданная жена?

Девушка перекрестилась и тихонько прочла короткую молитву. Гюстав следил за ней грустным взглядом. Прелестная Адель, юная копия его супруги, – он не забыл времена, когда она вместе с другими женщинами сортировала в шахте уголь. Старый Маро мечтал, что она найдет себе хорошего мужа-углекопа, останется в поселке, и они каждый день будут видеться. Зильда, ласковая и сострадательная, вызывала в нем те же чувства.

– Мои милые дочки! – прослезился он. – Я с уважением принял ваше решение стать добрыми сестрами, но поверьте, мне, как отцу, тяжело с этим смириться. Вы могли бы стать опорой для матери, да и для меня тоже!

– Не говори так, Гюстав! – встрепенулась Онорина. – Я рада, что девочки стали монахинями. Они живут вдали от мира, что немаловажно, и могут молиться за свою сестричку.

– Не совсем так, мамочка, – попыталась объяснить Адель. – Мы не сидим в уединении монастыря, а служим людям под эгидой Красного Креста, причем слабым и неимущим. Таков наш выбор – хотим приносить пользу.

Йоланта, не упустившая из разговора ни слова, вдруг заметила, что Жером плачет, и сочувственно погладила его по руке.

– У тебя есть право быть счастливым. Все уладится. Тома поговорит с Изорой, и она вернется.

– Не терплю несправедливости! – Юноша повысил голос. – Тем более что и сам я жертва. Проклятье, я иду защищать родину, но уже через несколько дней оказываюсь в госпитале, откуда выхожу слепцом. Большей несправедливости невозможно представить!

Пристыженная Онорина обняла сына за плечи.

– Если бы я могла, отдала бы тебе свои глаза, мой хороший. Когда бы я только могла! – произнесла она с чувством. – Прости, если сказала что-то обидное. Откуда мне было знать, как ты относишься к Изоре?

– Я любил ее, когда надевал проклятую солдатскую форму, любил задолго до войны! – не на шутку разошелся Жером. – Но у меня не хватало смелости признаться. Мы были слишком молоды. А потом я стал калекой.

– Если так, ты женишься на ней, мой мальчик, – заявил Гюстав. – Мать правду говорит: мы ни о чем не подозревали, а потому не смогли сдержаться. У тебя есть пенсия, а Изора, если верить молве, скоро получит место школьной учительницы. По правде сказать, каждый получит желаемое – и ты, и она.

Жером кивнул, и на его губах появилось некое подобие улыбки. Зильда тоже подошла подбодрить брата добрым словом. Онорина вздохнула с облегчением и, подбоченившись, объявила:

– На том и закончим! Гости разбежались, но это не помешает нам выпить еще по стаканчику сидра. И кто-то обязан съесть мой омлет. Я соскоблю то, что не сгорело.

– Но ведь Тома еще не вернулся! – Йоланта бросила тревожный взгляд в сторону входной двери.

– Мы и ему оставим. Он не задержится! Наверное, пошел провожать Изору. Думаю, он на нас не обидится.

Маро были людьми простыми и славными, и решения в их семье обычно принимались быстро. Гюстав и Онорина могли пойти на многое ради счастья своих детей. Изора скорее бы утешилась, если бы слышала, как они обсуждают будущий ремонт в комнате Жерома и выбирают подходящую дату для свадьбы.

Однако девушка в это время была занята другим – она уговаривала Тома вернуться домой. Они как раз прошли мимо последнего дома в квартале Ба-де-Суа и ступили на дорогу, спускавшуюся по склону к шато-Феморо.

– Возвращайся, говорю тебе! – повторила она в третий раз. – Тебя ждут! Я знаю дорогу, и сторожевой пес мне не нужен!

Тома несколько покоробила такая грубость. Особенно царапнуло душу сравнение с собакой.

– Какая муха тебя укусила? – нахмурился он. – От тебя, Изора, я такого не ожидал. Угомонись! Как я уже сказал, нам нужно кое-что обсудить. Скажи, с каких пор вы с Жеромом любите друг друга? Когда ты приходила проведать меня в лазарет, то и словом не обмолвилась о ваших чувствах. Почему? Мне очень жаль его, я думал, он вообще никогда не женится.

– Тогда у меня не хватило смелости сказать, – не моргнув глазом соврала девушка, ускоряя шаг. – Ты рассказывал мне о предстоящей свадьбе с Йолантой, и мне показалось, что это неподходящий момент.

– А твои родители что говорят? Допустим, Жером не углекоп, но он из семьи «чернолицых», а они презирают таких, как мы! Готов поспорить, твой отец не хочет такого зятя, не говоря уж о том, что ты пока несовершеннолетняя…

– Родители только обрадуются возможности избавиться от меня!

Заподозрив неладное, Тома остановился и взял девушку за руку.

– А они точно знают о твоих планах? Изора, не пытайся убежать! И ответь на мой вопрос! Это не игрушки, неужели ты не понимаешь?

Он редко бывал с ней суров. Строгий и где-то даже грозный тон подействовал на девушку угнетающе.

– Ради бога, я больше не могу, оставь меня в покое! Возвращайся к Йоланте! – выкрикнула она, сотрясаясь в рыданиях.

Тома отпустил ее, удрученный тем, что она снова льет слезы. Изора побежала к ферме, но не по дороге, а напрямик – через поля, грязные после дождя. Пожав плечами, он повернулся и зашагал обратно, к шахтерскому поселку.

В дом Изора не пошла. Она спряталась в сарае, где хранился фураж. Там, зарывшись в сено, тонко пахнущее высохшими на солнце травами и цветами, девушка дала волю слезам.

Собственная жизнь казалась ей бессмысленной, полной трагедий и незаслуженных страданий. Лежа на спине, задыхаясь и сдерживая стоны, она то и дело колотила себя в грудь маленьким, крепко сжатым кулачком, и ей казалось, что сердце вот-вот разорвется от горя. Наконец, окончательно выбившись из сил, Изора уснула – с больной головой и жаром во всем теле.

Она не видела того, что происходило снаружи. А тем временем мерцающие желтые огоньки вытанцовывали арабески во дворе, то пересекая его, то двигаясь вдоль стены сарая, в котором сон охранял девушку от всех напастей.

Прошло немало времени, прежде чем чьи-то тяжелые шаги пробудили цепного пса, но она и тогда не проснулась.

Инспектор Девер снова сидел напротив Даниэль Букар, женщины лет сорока с милым кукольным личиком и покрасневшими от слез глазами. Она только что разлила по чашкам кофе.

– Сожалею, что приходится вас беспокоить, мадам, – вкрадчиво начал он, – но я должен задать несколько вопросов о вашем муже. Мы обязаны найти убийцу, так что, как вы понимаете, это в ваших же интересах. Понимаю, как тяжело сейчас говорить о супруге, но выбора нет.

– Конечно, нужно его найти – поганца, который застрелил Альфреда, – кивнула несчастная вдова, сдерживая рыдания.

– Ваши девочки в школе, так что можем спокойно все обсудить, – предложил Девер, рассчитывая вызвать к себе расположение. – Мне нужны сведения о вашем муже – с кем дружил, чем интересовался помимо работы…

Серо-зеленые глаза Даниэль Букар встретились с глазами полицейского.

– Альфред был хорошим отцом и мужем, – уверенно заявила она. – Чем увлекался? Ходил на рыбалку, любил баловать нас рыбкой – девочек и меня. Он построил себе домик на берегу, как и многие его товарищи по работе.

– На берегу пруда, возле дамбы? Рабочий шахты по имени Фор-ан-Гель сегодня рассказывал об этом славном месте.

– Сатурнен Рико? Альфред дружил с ним. Нет, домишко мужа находится чуть дальше, на берегу ручья Орель. До рождения детей мы часто бывали там по воскресеньям. А потом я все никак не могла выкроить время. Позже стала болеть…

– Мне нужно знать точно, где находится домик, мадам. Еще вопрос: есть ли у вашего супруга родственники в окрестностях Феморо или давние друзья?

– Нет. Родители Альфреда умерли, а его сестра давно живет под Нантом. Там мы с ним и познакомились. Он привез меня сюда вскоре после нашей свадьбы.

Вдова бригадира снова расплакалась. Инспектор дал ей успокоиться. Он был в замешательстве: как спросить о главном – действительно ли Букар мог приударить за какой-нибудь красоткой? Сегодня утром он задал прямой вопрос углекопам, которых собрали по его просьбе, но оказалось, никто ни о чем подобном не слыхивал. «Я не настолько глуп, – злорадствовал инспектор, – чтобы не понимать: „чернолицые“, как говорится, сплотили свои ряды. Ни единого лишнего слова о товарище и о застреленном бригадире! Будем надеяться, сортировщицы окажутся более разговорчивыми».

– Мадам, прошу вас, подумайте хорошенько! – заговорил он снова. – Вы не замечали ничего странного в поведении супруга в последнее время? Возможно, у него были враги. Или завистники.

Женщина пожала плечами, давая понять, что он несет полную чушь.

– Враги? Нет. С чего бы? Завистников тоже не замечала. Если кто и завидовал, так это женщины. И не мужу, а мне. Жена бригадира – естественно, гордячка, потому что живет в квартале Ба-де-Суа! Я в курсе, что в других кварталах имеется немало охотниц почесать языки, очернить нас из зависти!

– И что же о вас судачат? – нейтральным тоном поинтересовался Девер.

– Меня называют выскочкой и рогоносицей, но я не обращаю внимания. Альфред любил перекинуться шуткой с сортировщицами. Он был красивым мужчиной и хорошо танцевал. Стоило ему пригласить кого-нибудь на танцах, как мне стразу начинали шептать на ухо всякие гадости. А я ничему такому не верила, господин инспектор! – заверила она собеседника звенящим от слез голосом.

– Мадам, буду откровенен: говорят, ваш супруг ухаживал за другими женщинами.

– Клевета! – всхлипнула вдова. – Альфред никогда мне не изменял! После работы муж шел домой, даже в бистро не засиживался. А еще он обожал своих дочек. Я не знаю, как он вел себя до женитьбы, и никогда не пыталась узнать. Наверняка у него были увлечения, он же не святой!

Предчувствуя новый поток слез, Жюстен Девер встал и начал прощаться.

– Это не последняя наша встреча, мадам. Я не уеду из Феморо до тех пор, пока все не выяснится. Но на сегодня хватит вопросов.

На улице шел дождь. Полицейский задумчивым взглядом окинул окрестности. Здание шато де Ренье в глубине долины, светлое и элегантное, контрастировало с серовато-красными оттенками осени. «Я не могу отделить истинное от ложного, и заставить их нарушить обет молчания тоже не могу!» – Инспектору пришлось признать очевидное.

Йоланта и Тома, рука об руку, вышли из церкви. Над колокольней по бледно-голубому, как глаза невесты, небу плыли высокие, с кремовым оттенком облака. Полюбоваться молодоженами собралась целая толпа. Нарядные детишки принялись осыпать новобрачных рисом и тоненькими голосами кричать «Ура!» Фор-ан-Гель торопливо открыл деревянный ящичек с многочисленными круглыми отверстиями в стенках, и белые голубки, радостно зашелестев крыльями, взмыли в небо.

– Глядите-ка, какая невеста красавица! – восхитилась одна из женщин.

– И жених ей под стать! – заулыбалась ее соседка.

В ту же секунду зазвонили колокола – так мелодично, что все захлопали еще громче. Поздравлениям, казалось, не будет конца. Затерявшись в массе угольщиков с женами и детьми, Жюстен Девер посматривал на молодоженов. Он присутствовал на церемонии, но не стал заходить дальше мраморной кропильницы. Расследование, по его мнению, продвигалось слишком медленно.

Поскольку приходилось опрашивать весь штат работников горнорудной компании и жителей Феморо и окрестностей, а некоторых и не единожды, инспектор был вынужден вызвать подкрепление в лице своего молодого заместителя Антуана Сардена – тот приехал в поселок неделю назад. Они уже начали собирать отпечатки пальцев – это был новый метод идентификации преступников[33], применяемый в расследованиях.

Оба полицейских жили в Отель-де-Мин и питались там же, в ресторане на первом этаже, куда угольщики заглядывали редко. Жители поселка предпочитали «Ла-Рюш»[34] – заведение, располагавшееся по соседству с почтой.

Допросы продолжались, и инспектор Девер со временем пришел к выводу, что показания, взятые у одних и тех же людей с разницей в несколько дней, часто разнятся. Однако один важный момент все-таки удалось прояснить – как углекоп по прозвищу Шов-Сури оказался на месте преступления. Вскрытие никак не поспособствовало следствию: Филипп Мийе умер в момент обрушения свода и стен от удара деревянной балкой. Пожилой углекоп пришел известить Альфреда Букара, что бригадир его артели Ивон Наден хочет с ним поговорить: в соседнюю галерею в большом количестве просачивается вода. Достоверные сведения были получены от самого Ивона Надена, так что, если Шов-Сури и видел убийцу, то уже ничего и никому не мог рассказать.

Что касается любвеобильности Букара, то предположение птичницы, вдовы Виктор, пока не нашло подтверждения. Антуан Сарден тоже нанес ей визит, однако женщина не сообщила больше ничего стоящего. Инспектор решил, что она просто распускает сплетни, не более, но продолжал наводить справки. Этот элемент дела до сих пор ускользал от него. К тому же отношение местных жителей к заезжей ищейке было, мягко говоря, неодобрительным. Они насмехались над парижским акцентом Девера, за спиной называли его «париго». Кроме того, он не мог отделаться от впечатления, что никто – ни пенсионеры, ни мальчишки, ни убеленные сединами вдовы, ни юные работники стекольного завода – не собирается делиться с ним тем, что знает. Приезд заместителя ничуть не помог делу.

Вот и сегодня, затерявшись в толпе, Девер всматривался в лица, наблюдая и анализируя. И тут его взгляд упал на женский силуэт, который отчасти заслоняла собой Йоланта.

На новобрачной было красивое бежевое платье с отделкой из розовых кружев, с оборкой, порхающей на уровне щиколоток. Ее головку украшал венок из шелковых цветов с небольшой вуалью. Нежный наряд – и платье, и головной убор – много лет назад красовался на Онорине, когда она выходила из этой же церкви под руку с Гюставом, который был тогда и стройнее, и без седины в волосах. «Изора! Теперь я могу ее как следует рассмотреть!» – обрадовался полицейский.

Мгновение – и подружка невесты вышла на яркий свет. Невозмутимое спокойствие на лице, капризные губки сжаты, глаза грустные… Сегодня Изора надела серую прямую юбку и жакет из той же ткани, а под него – белую блузку с большим, похожим на сложенные крылышки, воротником. Черные, как эбен[35], волосы девушка уложила в аккуратный шиньон.

Рядом с ней стоял Жером Маро в коричневом костюме и с галстуком-бабочкой. На слепом были очки с круглыми затемненными стеклами, отчего в нарядной радостной толпе он выглядел немного странно.

«А ведь убийца, возможно, здесь, в шаге от меня! – подумал инспектор. – Хитрый тип, который прекрасно обделывает свои делишки, ведь до сих пор нет ни одной зацепки, ни единой! Если бы нашлось орудие убийства! Но, как не устает повторять мсье Обиньяк – уважаемый директор компании, – велики шансы, что пистолет так и остался лежать под завалом».