Линия судьбы

— И она права.

— Единственное, что я могу — просто идти, — Ксения поднялась, взяла шелестящий кулек с вещами и медленно направилась к дверям. Она словно забыла о существовании Гоши и, не оглядываясь, шла до самого выхода из больничного вестибюля. Потом Ксения резко остановилась. Увидела шагающего позади Гошу и насупилась.

— Что случилось? — устало спросил он.

— Уже случилось все, что только могло.

— Понятно, — Гоша обогнал Ксению, открывая перед ней двери. — Пойдем. Вон такси подъехало. Было бы неплохо успеть поймать его.

Уже в машине Ксения заметила, что деревья принялись надевать осенние одежды. Она совершенно выпустила из виду ход времени. Уже начались занятия в университете, наверняка все на курсе давно обсудили ее проблемы. Только сейчас Ксения задалась вопросом о том, почему никто из сокурсников не пришел проведать ее? Даже в больнице это не казалось ей важным, но теперь ей предстояло снова общаться с этими людьми. Она должна знать их отношение к себе.

— Гоша.

— Что?

— Сегодня десятое?

— Одиннадцатое.

— Почему никто из однокурсников ни разу не пришел ко мне? — Ксения чувствовала, что от обиды вот-вот заплачет.

— Они рвались к тебе, но мама попросила их повременить с визитами.

— Напрасно, — Ксения снова отвернулась к окну. — Я была бы рада увидеть знакомое лицо. Опять кто-то решает за меня, что лучше.

Гоша укоризненно посмотрел на нее, но комментировать последнюю фразу не стал. Он понимал, что многое из того, о чем сейчас говорит Ксения, нужно пропускать мимо ушей. Ему нужно научиться не обращать внимания на неконтролируемые вспышки агрессии или, напротив, — желание уединиться, о которых предупреждали врачи. Они много о чем говорили, только Гоша запомнил не все. Ему вообще казалось, что это происходит не с ним. Так, очередная декорация из не самого лучшего сновидения. Оно началось с жуткой картины, открывшейся в тот злополучный день. У Гоши неприятно холодели кончики пальцев, когда он вспоминал свой визит к Ксении. Он много раз просыпался по ночам, прерывая сон, в котором его рука вот-вот нажмет кнопку звонка у ее двери. Но даже открыв глаза, он не сразу приходил в себя: почти безжизненное тело Ксении, ее безумные глаза, раскинувшаяся на полу Вера Васильевна. Милиция, санитары… Произошедшее в доме Ксении не могло не повлиять и на Гошу. Иногда ему казалось, что и самому бы не помешало несколько дней провести в больнице, в глубоком сне от лекарств, отключающих сознание.

Поэтому он пропускал мимо ушей многое из сказанного врачом. Тот, как будто чувствуя, что его слушают невнимательно, обращался больше к Любови Ивановне. Гоша облегченно вздыхал. Ему было совестно перекладывать на ее плечи такой груз, но пока другого выхода Гоша не видел. Он полагался на маму — от нее точно не ускользнет ни одна деталь. Хотя могут ли быть мелочи в их ситуации?

— Где похоронили отца?

Гоша ответил не сразу. Он видел, как тяжело Ксении возвращаться к жизни, где все будет по-другому. Она резко, неожиданно переходила от одной темы к другой, словно пытаясь связать разорвавшиеся нити. Она будет все время о чем-то его спрашивать. Гоша почувствовал, что вряд ли ему удастся всегда отвечать так, чтобы не огорчить ее.

— Его могила на втором городском кладбище.

— Ты был там в день похорон?

— Мама была.

— Кто еще был?

— Его сослуживцы.

— Я никого из них не знаю, — задумчиво произнесла Ксения. — Мы вообще с отцом мало друг о друге знали. Как ты считаешь, он поступил правильно?

— Не понимаю.

— Он верно сделал, что навсегда покончил с этой многолетней неразберихой?

— Не знаю.

— Точнее, пожалуйста, Гоша.

— Хорошо. Тогда так: не судите да не судимы будете.

— Ага, значит, ты не хочешь со мной об этом говорить, — раздраженно сказала Ксения. Застегнув до верха «молнию» на ветровке, она съежилась еще больше. — Со мной вообще не стоит говорить. Ты прав. Я все теперь вижу в другом свете. У меня теперь подвижная психика. Красиво звучит, да?

— Это пройдет, — Гоша взял ее прохладную ладонь и легонько сжал. — Потерпи.

— Не надо, Гоша, — Ксения резко выдернула руку. Она почувствовала, что его прикосновение ей до смерти неприятно. Неужели это происходит с ней? И как такое может быть?

— Хорошо, не волнуйся.

— Если ты еще раз скажешь свое «не волнуйся», я закричу!

— Хорошо.

Уже остановившись у дверей Гошиной квартиры, Ксения подняла руку, чтобы нажать кнопку звонка, и застыла.

— Что такое? — Гоша наклонился, чтобы увидеть выражение ее лица.

— Нужно было сначала проведать маму, — дрожащими губами тихо сказала она.

— К ней не пускают.

— Вы пытались?

— Неоднократно. Пока к ней не пускают. Мы передавали продукты, только это разрешается.

— Это означает, что она совсем не в себе, — еще тише произнесла Ксения.

— Просто ей тоже нужно время, чтобы успокоиться, — уклончиво ответил Гоша.

— Ты врешь. Это навсегда. Я знаю. Теперь это точно навсегда. Она не выдержала. Она все-таки сломалась.

— Ксюша, врачи делают все, что в их силах.

— Наверняка они привязали ее к кровати, вливают тонны успокаивающих лекарств и принудительно кормят, — Ксения почувствовала, как слезы полились из глаз. — Она не сможет быть такой, как прежде.

— Нужно надеяться на лучшее. Это единственное, что нам остается.

— Мне, — перебила его Ксения. — Ты хотел сказать «мне».

В этот момент дверь открылась — на пороге стояла Любовь Ивановна. Она вытирала руки о передник и приветливо улыбалась. Увидев слезы Ксении и растерянное лицо Гоши, она вышла и обняла ее за плечи.

— Здравствуй, Ксюша. Пойдем, пойдем, милая.

Ксения снова попала под магию ее теплых глаз и ласкового голоса. Это было так приятно: слышать, как к тебе нежно обращаются и заботятся. Теперь ей больше не от кого ждать этого. Остались только Гоша и его мама. Они — ее семья. Вернее, скоро станут ее семьей. Нужно быть благодарной этим добрым людям. Они ведь тоже устали, а она не доверяет каждому их слову, все время ищет доказательства их лицедейства. Нужно перестать. Ксения попыталась отбросить свою подозрительность и покорно делала все, о чем ее просила Любовь Ивановна. В этот первый день пребывания вне больницы эта женщина делала все от нее зависящее, чтобы Ксения ощущала себя уютно, спокойно. Гоша словно куда-то испарился, рядом все время была его мама, ее голос. И было совершенно не важно, что она говорила. Ее слова пролетали мимо, не застревая ни на мгновение в хаосе, поселившемся в голове Ксении. Шли они от сердца или говорились из жалости — не имело значения. Они не несли никакой информации и были важны только потому, что обращены именно к ней. Ксения поглощала нескончаемое внимание и заботу, благодарно глядя на Любовь Ивановну влажными от подступающих слез глазами. Любовь Ивановна от и до понимала ее состояние, ни о чем не спрашивала. Она просто просила сделать то или иное, и ответить отказом Ксении и в голову не приходило. Она послушно приняла ванну, вымыла голову, надела длинный махровый халат и высушила волосы феном. Потом подобрала их обычной резинкой и села за стол, потому что Любовь Ивановна приготовила обед то ли по поводу возвращения Ксении, то ли ее окончательного отчуждения.

Ксения никак не могла привыкнуть к мысли, что должна вернуться к нормальной жизни. Она следила за отточенными движениями Любови Ивановны, не испытывая того трепета, что возникал в ее сердце всегда. Напротив, ей казалось наигранным, неестественным ее желание делать вид, что все в порядке, что она с радостью заботится о Ксении. В то же время ее участие действительно было для Ксении важным. Подумать только: на всем белом свете у нее больше нет ни родни, ни близких людей. О дедушке по материнской линии она слышала несколько раз в год, когда мама отправляла ему поздравительные открытки. Ксения даже фотографии его никогда не видела. Родители отца тоже не поддерживали с ним отношения, от них и открыток никогда не было. Все это Ксении казалось очень обидным. Жизнь словно обходила ее стороной. Все, что у других было привычным и не воспринималось ими как подарок судьбы, для Ксении оставалось недосягаемой мечтой: прогулки с дедушкой, бабушкой, неспешный ход времени, когда минуты словно останавливаются и тебя переполняет ощущение абсолютного счастья. И когда Гоша рассказывал о своих впечатлениях от общения со своими бабушкой и дедушкой, родителями мамы, Ксения слушала его, испытывая чувство белой зависти. Как же ей всегда хотелось, чтобы когда-нибудь в дверь позвонили и на пороге оказался бы совершенно незнакомый мужчина в летах. В мечтах он обязательно выглядел седовласым, подтянутым, с веселыми, проницательными глазами — таким Ксения представляла дедушку, отца матери. Она бы точно ему понравилась с первого взгляда. Но в жизни он, кажется, никогда не интересовался тем, какая у него растет внучка.

Ксения сдвинула брови: что за судьба у нее такая? Родной отец всю жизнь ее не замечал, мать — защищала от чего-то, только ей известного, деда словно и нет вовсе. Покачав головой, Ксения вздохнула. Получилось достаточно громко, потому что Любовь Ивановна сразу отозвалась:

— Ты о чем, девочка?

— Пустое, — ответила Ксения. А про себя подумала, ведь на самом деле — пустота одна, бездна вокруг. Стоит она над пропастью, и легкого дуновения достаточно, чтобы потерять равновесие.

— Нет, детка, не бывает пустых мыслей, разговоров. Во всем есть смысл.

— Не обращайте внимания, Любовь Ивановна.

— Не хочешь говорить — не надо. Я понимаю. Ты посиди, подумай о том, о чем душа просит, это работа такая. Она бессловесная, напряженная, но иногда помогает лучше любого лекарства, — Любовь Ивановна улыбнулась и резко сменила тему. — Скоро будем обедать. Совсем скоро.

Не представляя, что сможет проглотить хоть кусочек еды, Ксения со страхом ждала начала трапезы. В больнице она едва заставляла себя выпить полстакана кефира, сжевать яблоко. Бесконечные капельницы заменяли ей завтраки, обеды, ужины. Она брезгливо отворачивалась от соседки по палате, которая с удовольствием поглощала все, что передавали ей родственники. Ксении это казалось противоестественным. Ситуация, в которой она находилась, была совершенно несовместима с едой, атрибутами нормальной жизни. К чему стараться набить желудок, если он не подает признаков голода? Она абсолютно не испытывала потребности в пище, и, слава богу, Любовь Ивановна и Гоша не настаивали. Несмотря на все просьбы Ксении, они каждый раз приносили что-то новое, надеясь все-таки разбередить ее аппетит. И конечно, огорчались, увидев нетронутой принесенную накануне передачу, но врач просил не заострять ни на чем внимания и обещал, что Ксения скоро восстановится.

Врач… Ксения навсегда запомнила лицо этого невысокого, приятного мужчины в очках с модной оправой. Его синие глаза казались глубоко посаженными, а когда он снимал очки, то становился похож на обиженного ребенка, устало потирал переносицу, щурился. Ксения ждала его прихода, заранее зная неизменный набор его фраз. С дежурной улыбкой на лице он входил по утрам в палату и неизменно говорил, что сегодня она прекрасно выглядит. На самом деле Ксения даже не просила зеркала — она не хотела видеть свое отражение, ей было страшно представить, какими стали ее глаза. Почему-то Ксению беспокоило именно это. Никакая еда не сможет вернуть озорного блеска ее карим глазам, а без них се лицо наверняка утратит привлекательность. Она была уверена, что сейчас, как никогда, стала похожа на отца. Она боялась увидеть в зеркале его черты, его взгляд, линию рта. Хотя выражение его лица никогда не было тревожным, а у Ксении поселилась такая внутренняя тревога, которая не могла не отразиться на внешности. Андрей Александрович мог быть рассерженным, злым, в лучшем случае — безразличным. Чувство страха было ему не известно. А значит, Ксения могла не переживать — сходство остается таким, как раньше, ничуть не большим. Это немного успокоило ее. Ксения удивлялась, что в голову приходят мысли о том, как она выглядит. Наверное, из-за Гоши. Когда он смотрит на нее, она едва сдерживается, чтобы не накрыться с головой. Неужели он не понимает, что ей так неуютно под его пристальным взглядом и не нужны ей пока его посещения. Нет, он не догадывается, что в действительности творится у нее внутри. Он не может этого осознать, и хорошо, что так. Она никому не признается в том, какие демоны бушуют в ней: ни Гоше, ни этому доктору с его синющими глазами. Ксения боялась самой себя. Она снова ощущала, как внутри растет и крепнет какая-то не поддающаяся описанию сила. Она не способна созидать. Это разрушительная мощь, которая сметет на своем пути все, что будет мешать ей. Ксения не пыталась заглядывать вперед. Пока она ставила единственную задачу — вернуться к жизни, не к прежней — вообще. Нужно надеяться, что это возможно, иначе все теряет смысл. Ксения недоверчиво смотрела на что-то говорившего врача и понимала — он тоже ни в чем не уверен. Работа у него такая: ложь во спасение. Он не может знать, какой она стала. Ведь никому не дано прочувствовать то, что пришлось пережить ей. Даже врагу не пожелаешь…

Ксения не спрашивала, какая за окном погода, какое число — ее не интересовали такие обыденные вещи. Они больше не имели значения. Какая разница, если впереди тебя ждет такая безысходность и стыд. Она не интересовалась здоровьем матери, прекрасно понимая, что ничего хорошего и ободряющего в ответ не услышит. Ксения даже боялась, что Гоша или Любовь Ивановна заговорят с ней на эту тему. Они интуитивно чувствовали, что она не нуждается в информации, и всегда вели недолгие разговоры ни о чем. А время шло, и каждый день приближал выписку. Это становилось страшной пыткой: Ксении почти каждую ночь снилось, как она открывает дверь своей квартиры и ее сбивает с ног невероятно мощный поток крови. Он несет ее к балконной двери… Кровь повсюду, она стекает по лестничным пролетам, и отовсюду раздаются испуганные крики ничего не понимающих жильцов. И вдруг, в этом хаосе криков, она четко слышит насмешливый голос: «Это у Широковых. Семейка сумасшедших придурков. А ведь никогда бы и не подумали…» Сны принимали иной оборот. В них она уже не падала в бездну, а оказывалась перед жестокой реальностью. Ксения в ужасе просыпалась и потом долго лежала без сна, без мыслей. Время словно останавливалось, и наступающий день казался мрачным, убийственным оттого, что ей нужно было в нем существовать.

Не меньше беспокоило Ксению возвращение в университет. Она не представляла, как посмотрит в глаза знакомым, однокурсникам. Они все будут вести себя, как ни в чем не бывало. Еще хуже, если они примутся утешать ее и выказывать свое сочувствие. Ничто так не расслабляет, как сочувствие. Тогда опускаются руки, и мозг способен воспринимать только боль утраты и нежелание бороться. Ксения раскладывала всевозможные ситуации по полочкам, так и не определив собственной тактики. Она обязательно должна выработать линию поведения с друзьями и знакомыми, пока она здесь, в больнице. Но ничего не получалось. Страх и отчаяние делали ее тупой, истеричной, раздражительной. Все больше се беспокоил день, когда ей скажут, что она может возвращаться домой.

Ей ставили капельницы с глюкозой, которые, как говорили медсестры, помогали восстанавливать силы. Ксении тогда это казалось смешным и ненужным. О каких силах они говорят, когда ей хотелось только одного: закрыть глаза и больше никогда не открывать их? Ксения не могла знать, что много лет назад ее мать испытывала те же ощущения, глядя на медленно капающее лекарство и отекшую от неподвижности и вливаемых лекарств руку. И попытки медперсонала растормошить ее и вернуть интерес к жизни, тогда казались ей совершенно ненужными. Все потеряло смысл, и не было человека, который мог бы понять ее состояние. Теперь и Ксения думала, что рядом с ней никогда не будет того, кто сумеет любить се такой. Гостю, как когда-то говорила мама, не удастся долго задержаться в се застывшем сердце. Оно словно и стучит теперь по-другому:

медленней, размеренней, равнодушней. Ксения изменилась, и это изменение было безвозвратным. Ее по-прежнему не интересовало, какое наступило число и какая погода за окном. Она не чувствовала в себе сил жить дальше и не хотела, чтобы рядом были свидетели ее разрушения. Она боялась, что идущему рядом придется разделить ее ношу. Это казалось Ксении несправедливым и эгоистичным. Конечно же, она думала о Гоше. О ком еще? Только ее чувства к нему тоже изменились. Больше не осталось надежды на созидательное и радужное будущее. Ксения решила вычеркнуть из памяти даже воспоминания о прошлом, светлом и многообещающем прошлом, в котором она была счастлива. Нужно было избавиться от малейшего напоминания о том, что именно он подарил ей радость первой близости, стал ее первым мужчиной. Он разбудил ее. И все было так прекрасно. Кто мог предположить, что один день перевернет всю жизнь… Любовь разрушила призрачное благополучие, навсегда оставив в душе Ксении чувство вины за происшедшее. А Гоша — он больше не должен считать ее своей невестой. Она не могла сказать, что разлюбила его. Сейчас, как никогда, она нуждалась в его спокойной и рассудительной натуре, в его шутках и ласковых прикосновениях. Она могла мечтать, надеяться, что любовь сильнее любых трудностей. Но стоило Гоше оказаться рядом, как у Ксении возникало желание уединиться. Ей нужно побыть одной, ее нельзя торопить. Она обязательно сегодня же поговорит об этом с ним и Любовью Ивановной. Ксения испытывала страх перед будущим. И пока он хозяйничает в ее сердце, а хаос — в мыслях, она должна быть одна. Если то, что было между ней и Гошей, настоящее чувство, оно выдержит испытание временем. Так Ксения и решила. Ей стало немного легче, хотя напряженность по-прежнему ощущалась в каждом ее движении, взгляде.

Теперь она должна вписываться в новые повороты, которые ей подготовила судьба и растревоженный разум. Она не была уверена, что готова к этим испытаниям. Они только начинались. Любовь Ивановна не ошибалась, когда предполагала, что перед ней совершенно другая Ксения. Глядя на ее отрешенное лицо, было невозможно представить самое ближайшее будущее. Любовь Ивановна не знала, чего теперь ждать от Ксении, раньше такой близкой, родной, предсказуемой, а теперь ершистой, чужой, с совершенно расстроенной психикой. Не осталось ощущения единения, которое так ценили обе, и было непонятно, как строить отношения дальше. Любовь Ивановна успокаивала себя, что время поможет Ксении снова стать спокойной и уверенной, а ей и Гоше — понять, как вести с себя с ней, пока абсолютно чужой и далекой.

Ксения вызывала у Любови Ивановны возрастающее с каждой минутой чувство жалости. Пережить такое потрясение порой не под силу даже сильному человеку, а здесь — двадцатилетняя девушка с ранимой, чистой душой. Что теперь творится у нее в душе? И как нелегко будет Гоше находить с Ксенией общий язык. Все оборачивалось совсем не так, как хотела Любовь Ивановна. Ей совсем не улыбалась перспектива такого будущего для своего единственного сына. За то время, что Ксения провела в больнице, Любови Ивановне пришлось о многом передумать. Она стыдилась мыслей, приходящих в голову, но окончательно освободиться от них не могла.

Стало очевидно, что именно Гоше и ей предстоит заменить Ксении ее семью. Любовь Ивановна вдруг поняла, что не настолько привязана к Ксении, чтобы взвалить на себя ответственность за ее возвращение к нормальной жизни. С другой стороны, иного варианта не было. Ксения осталась сиротой — Вера Васильевна вряд ли покинет стены психиатрической лечебницы. Во время последнего разговора Любови Ивановны с лечащим врачом он четко дал это понять. Именно в тот момент в душе Любови Ивановны поселилось подтачивающее сомнение. Несмотря на возрастающую жалость и тревогу за судьбу Ксении, она ощутила страх и нежелание добровольно взваливать на себя пожизненные заботы о ней. В роли молодой, энергичной невестки она нравилась ей гораздо больше. Теперешняя, она совершенно перестала быть нормальным, умеющим рассудительно мыслить существом. Это в корне меняло дело, и Ксения явно не годилась на роль спутницы для Гоши. Любовь Ивановна видела в этой усталой и оглушенной несчастьями девушке преграду на пути сына. Она свяжет его по рукам и ногам. Ксения не сможет стать прежней. Прошло не так много времени после трагедии, обрушившейся на нее, но сердце матери подсказывало, что возврата к прошлому нет. Будет вечная борьба, проявление терпимости, уважения, а потом все сменится отчаянным желанием отмотать назад годы, прошедшие в пустой борьбе. Любовь Ивановна чувствовала, что ее отношение к Ксении изменилось навсегда.

Это был страх за сына, который в ближайшем будущем мог попасть в очень непростую ситуацию. Любовь Ивановна боролась с собой. Совесть не давала ей покоя, но все-таки проигрывала, отступала под мощной атакой материнской заботы о судьбе Гоши. Не для этого она растила его без отца, отдавая ему всю себя, посвящая ему всю свою жизнь без остатка, без единой мысли о собственной нерастраченной женской любви. Вся она сосредоточилась на Гоше. Он стал центром Вселенной для матери. Как же она может спокойно взирать на то, как сын шаг за шагом приближается к пропасти? Нужно было тактично и очень осторожно устеречь его от ошибки. Любовь Ивановна принадлежала к числу тех, кто считал, что не любую ошибку можно исправить. Поэтому гораздо важнее предотвратить ее. В глубине души она пока не знала, что говорить, что делать, и надеялась, что Ксения так или иначе сама поможет ей. Испытывая угрызения совести, Любовь Ивановна старалась не обращать на них внимания. Она успокаивала себя тем, что раньше относилась к Ксении прекрасно, никогда не думала о том, в какой семье выросла девочка, никогда не пыталась найти выгоду в предполагаемом союзе. Но сейчас все изменилось. А главное, Любови Ивановне казалось, что и Ксения чувствует то же самое. Она сама не желает продолжения. Ее нужно только подтолкнуть, может быть даже спровоцировать. Пожалуй так, она честная и бесхитростная. Она не сможет чувствовать себя обузой для любимого человека. Ксения сама найдет способ все остановить. Как было бы здорово прочесть ее мысли! Любовь Ивановна то и дело поглядывала на Ксению, замечая, как едва уловимо меняется у нее выражение лица, практически лишенного каких бы то ни было эмоций — маска, ни складок, ни морщинок. Но все же по задрожавшим губам, беспокойному взгляду, нервным пальцам, потирающим переносицу, Любовь Ивановна делала вывод о напряженной внутренней работе, которая изнуряла Ксению, — это было очевидно.

— Гоша, иди обедать! — Любовь Ивановна позвала сына, когда все было окончательно готово. Ей хотелось, чтобы он поскорее разбавил своим присутствием их молчаливую компанию. Любовь Ивановна никак не могла определиться с темой для разговора. Ее это тяготило, а Ксению, казалось, нет.

— Иду! — раздался голос Гоши. Потом чуть громче зазвучала музыка — любимые Ксенией мелодии из фильма «Шербурские зонтики».

— «Уезжаешь, милый, вспоминай меня…», — поставив локти на стол, подпела она, едва заслышав первые аккорды. Они уносили ее в романтику первой любви, первых поцелуев. И все это было связано с Гошей. Ксения не заметила, как первая за долгое время улыбка тронула ее губы. Этого никто не заметил. — Обожаю этот фильм, Катрин Денев, волшебная музыка.

— Да, замечательная картина и очень поучительная для молодежи всех поколений, — заметила Любовь Ивановна, раскладывая по тарелкам аппетитное рагу и тушеную курицу.

— Поучительная? — насторожилась Ксения. Она никогда не думала об этой истории, как о поучительной. Просто разбилась любовь двух совсем молодых, неопытных людей и некому было помочь. И вопрос о том, счастливы ли они друг без друга, остается открытым.

— Да, милая. Дети не всегда прислушиваются к тому, что советуют родители, а потом расплачиваются за это всю жизнь.

— Мне кажется, любовь и разбилась из-за того, что девушка согласилась с доводами матери. Они так любили друг друга, а победила меркантильность, недоверие, — медленно выговаривая слова, заметила Ксения.

— Настоящее чувство выдержало бы такое легкое испытание, как разлука.

— Легкое?

— Любовь имеет свойство сужать и растягивать временное пространство. Настоящая — сужает. Липовая — растягивает и теряется в нем, расплывшемся, полном страхов, отчаяния, — продолжала Любовь Ивановна, не замечая, как все больше напрягается Ксения. — Взрослым людям всегда виднее со стороны. Любовь слепа и порой эгоистична. Она очень странная — ласковая и жестокая, страстная и холодная, но всегда желанная.

— Для кого вы это сейчас говорите? — Ксения положила руки на колени и, выпрямив спину, вызывающе посмотрела на нее.

— Вы о чем? — усаживаясь напротив Ксении, спросил Гоша. Он успел заметить, как побледнело се и без того обескровленное, казавшееся безжизненной маской лицо. Бросив предостерегающий взгляд на мать, он быстро отломил кусочек хлеба и загремел вилкой по тарелке.

— Мы? Да так… — Любовь Ивановна недоуменно подняла брови, услышав непривычный шум. — О родительской прозорливости, об ошибках молодости, о любви.

— О любви?

— Да, а по-твоему, нам с Ксенией нельзя говорить на такую тему?

— Я не против, но почему у Ксении такое лицо? Ксюша, все в порядке?

— Как никогда, — постукивая вилкой по столу, ответила она.

— Ты что расшумелся? — Любовь Ивановна протянула Гоше хлеб.

— Я? — в свою очередь наигранно удивился Гоша и многозначительно посмотрел на Любовь Ивановну. — Это Ксения барабанит.

— Давайте обедать, — Любовь Ивановна взяла кусочек хлеба и замерла, увидев, что Ксения в упор смотрит на нее.

— Гоша, мама пытается обратить твое внимание на то, что советы родителей обычно предостерегают от неверных решений, — медленно произнесла Ксения, делая ударение на слове «твое». — Ты что-то не уловил с первого раза.

— Почему мое? — прожевывая, поинтересовался Гоша.

— Потому что я камнем могу повиснуть на твоей шее. Я потяну тебя на дно. Так что еще есть время подумать и освободиться от груза, который с годами будет становиться все тяжелее.

— Ксения, ты обижаешь и меня, и Гошу, — Любовь Ивановна развела руками. Она не хотела открыто признавать, что Ксения попала в точку. — За что, милая? За то, что мы пытаемся создать для тебя мир добра и спокойствия? Кажется, ты всегда была лишена этого, не так ли?

— Какая разница, чего я была лишена, если теперь я боюсь войти в собственную квартиру! — повысив голос, ответила Ксения. Она поднялась и подошла к окну, потом резко отшатнулась и, повернувшись, подкатила полные слез глаза к потолку. — Я никогда не смогу выйти на балкон, прикоснуться к перилам. Я не смогу смотреть вниз, боясь увидеть на асфальте его тело. Все мое детство прошло в страхе из-за него, но сейчас я испытываю жалость к отцу. До чего нужно себя довести, чтобы добровольно броситься вниз? Ведь он был в трезвом уме, не пьян.

— Не надо, Ксюша, — попросил Гоша.

— А мама… — не обращая на него внимания, продолжала Ксения. — Ее вещи в шкафу, вышивка в кресле, флакон духов, недочитанные журналы, тапочки… Декорации… Остались декорации к прошлой жизни.

— Ксения, милая, давай сейчас не будем об этом, — Гоша подошел и обнял ее за плечи. Она мягко повела ими, освобождаясь от прикосновения.

— А о чем мы будем? — вытирая слезы, спросила она. — Попытайся представить себе: о чем?

— О том, что пройдет время и все уляжется. О том, что здесь ты обретешь второй дом, — ответила за Гошу Любовь Ивановна. И увидела, как та качает головой. — Да не умею я читать твои мысли! Ответь что-нибудь вразумительное, ради бога!

— Я очень вам благодарна, — сжав руку Гоши, тихо сказала Ксения. Потом словно спохватилась и резко выпустила его ладонь из своей. — Меня раздирают противоречивые чувства. Первое — боязнь остаться одной, второе — желание одиночества. Пожалуй, второе сильнее. Я хочу переварить все, что случилось. В больнице было много времени, но я как-то не о том думала. Жизнь за окном, казалось, больше меня не касается. Сейчас все по-другому. Я должна идти дальше. Как? Для чего, черт подери, я появилась на свет? Неужели ради того, чтобы пережить этот ад кромешный? Я обязана найти смысл. Об этом я и хочу подумать.

— Я помешаю? — тихо спросил Гоша.

— Думаю, нам нужно какое-то время не встречаться, — отведя взгляд, ответила Ксения.

— Может быть, не сегодня, дети? Не в этот первый день возвращения в реальность, — засуетилась Любовь Ивановна. Она продолжала играть роль миротворца, противоречащую ее истинным мыслям и намерениям.

— А я не вернулась, я навсегда осталась в том душном августовском вечере. Сейчас он пугает меня меньше, чем будущее, — с вызовом произнесла Ксения. Она решительно подошла к проему кухонной двери, жестом остановила Гошу. — Я переоденусь и все-таки поеду домой.

— Переночуй, поспи. Может быть, завтра ты будешь думать иначе.

— А послезавтра снова по-новому. На что это похоже? — зло сверкнув глазами, спросила Ксения.

— Я провожу тебя, — Гоша был сам не свой, но понимал, что спорить бесполезно. — Это я могу для тебя сделать?

— Да, спасибо.

Когда Ксения вышла из кухни, Гоша медленно опустился на стул, обхватил голову руками. Ища поддержки, посмотрел на мать. Она ковыряла вилкой остывшее рагу, время от времени поглядывая на Гошу.

— Мама, я ничего не понимаю. Что мы сделали не так?

— Это вопрос, который ты будешь задавать себе всю жизнь, — ответила Любовь Ивановна и, многозначительно посмотрев на сына, добавила: — Всю жизнь, если решишь связать ее с Ксенией.

Негодование читалось на лице Гоши, но через несколько мгновений оно сменилось выражением обреченности.

Борис был единственным человеком, не считая матери, кому Гоша мог сказать все или почти все. Настал тот момент, когда держать все в себе больше не было сил. Хотя Краснин настолько хорошо знал своего товарища, что ему не нужно было долго объяснять, в чем дело. Он давно догадывался о причинах Гошкиной понурости, рассеянности, полного безразличия ко всему: рядом с Виноградовым не было его прекрасной спутницы. К тому же, как говорится, мир тесен, и вскоре даже без желания на то Гоши, Борис без подробностей знал все, что произошло с Ксенией и ее семьей. В самом начале семестра слухи с невероятной скоростью облетели институт, на время застряли на языках студентов, вытеснив все текущие новости. Время шло, а история Гоши и его невесты обрастала все новыми душераздирающими подробностями. О Виноградове и его девушке не говорили только самые ленивые и инфантильные, а таких в студенческой среде очень мало. Быть на слуху — дело непростое. Борис видел, с каким лицом его всегда такой веселый и жизнерадостный товарищ входит в аудиторию. Груз неприятностей изменил его до неузнаваемости. Всегда такой легкий в общении, он перестал быть на себя похожим. Руководитель его дипломной работы, Виктор Алексеевич, высказывал недовольство по поводу его несобранности, но в ответ получал только молчание.

— Что с вами, Игорь? Где ваш энтузиазм, желание работать? Заделов много, осталось только придать всему законченный вид. Соберитесь, я вас не узнаю!

— Я постараюсь.

— Я все понимаю, Игорек, в жизни всякое бывает. Я всегда относился и отношусь к вам с уважением. Поверьте, все проходит. Возьмите себя в руки.

Виноградову было безразлично, что думает о нем Виктор Алексеевич. Голова Гоши была полна мыслей, слишком далеких от дипломной работы и учебы. Отношения с Ксенией стремительно портились, сходили на нет. Она отдалялась, совершенно не желая объяснять причины. В это было трудно поверить. Во время их последнего телефонного разговора Ксения попросила пока не беспокоить ее, чтобы в ее голове все улеглось.

— Мы не должны сейчас встречаться. Ты только не сердись, Гоша, — ее голос звучал официально, был напрочь лишен эмоций. Словно она произносила заученный текст.

— Почему я должен сердиться? Я не понимаю — это, по-моему, гораздо хуже. Тебе трудно, а я никак не смогу помочь на расстоянии. Это меня убивает, пойми. Это неправильно.

— Пока я не могу быть с тобой. Не могу и прошу — не настаивай ни на чем. Это только все испортит окончательно. Я разберусь с тем, как жить дальше, сама. Тебя не должно быть рядом, иначе я приму неверное решение. Ты не сможешь меня переубедить, не трать время, силы.

— Ксения?

— Да?

— Как ты себя чувствуешь? — Гоша все больше беспокоился, что стресс повлиял на ее сознание серьезнее, чем предполагали врачи. Именно эти изменения делали Ксению неконтактной, непредсказуемой. Мама тоже все время твердит о том, что она больше никогда не станет прежней. Но Гоша не хотел никого слушать — он должен быть с Ксенией рядом, иначе он предаст ее. Он никогда не простит себе этого. — Как твои головные боли?

— Спасибо, я хорошо себя чувствую. Голова не болит, бессонницы нет.

— Я рад это слышать.

— Я хорошо себя чувствую, особенно если сравнивать с отцом или мамой, — холодно добавила Ксения. — Зачем ты постоянно спрашиваешь? Ты ведь знаешь, как я не люблю этого вопроса!

— Да, прости. Я не хотел, чтобы ты волновалась.

— Конечно, конечно, мне нельзя волноваться. Иначе откроется перспектива оказаться на соседней койке с мамой. Ты об этом беспокоишься? Так я хочу снять с тебя это напряженное ожидание. Ты можешь считать себя совершенно свободным от обязательств. К черту джентльменство, — Ксения говорила все тише. — Ты одним своим видом будешь напоминать мне о том, что произошло. Ты будешь оберегать меня от всего, не понимая, что на самом деле разрушаешь, а не спасаешь. Оставь меня в покое, Игорь. Давай расстанемся сейчас.

— Это говоришь не ты. Это боль терзает тебя и не дает покоя. Я никогда не откажусь от тебя. Я буду ждать. Две недели, месяц, год. Я люблю тебя, — на другом конце провода послышались всхлипывания. — Не плачь, ради всего святого, Ксенька, не плачь и позволь мне увидеться с тобой. Хочешь, я приеду к университету и мы пройдемся по аллее? Даже говорить ни о чем не будем. Я возьму тебя за руку, просто возьму за руку…

В трубке послышались гудки. Гоша снова набрал ее номер. Она не подходила к телефону. Тогда, несмотря на ее запреты, он все-таки пришел. Долго звонил, но Ксения не открывала дверь, не подавала признаков жизни. Вахтер сказала, что она ушла куда-то, у Гоши отлегло от сердца. Нет, это действительно невыносимо — все время беспокоиться, переживать и думать обо всех глупостях, которые Ксения может натворить.

— Передайте ей, пожалуйста, это, — записка, оставленная у вахтера, осталась без ответа. И эта, и другая, которые он писал дома заранее, продумывая каждое слово. И к телефону больше никто не подходил.

— Сынок, ты не должен так вести себя, — Любови Ивановне было тяжело смотреть на его страдания.

— А как?

— По-моему, тебе нужно сделать так, как она просит. Дай ей время прийти в себя. Трудно представить, что пришлось пережить бедной девочке и сколько еще предстоит…

Гоша никогда не думал, что события могут так развернуться. Это напоминало фильм ужасов, где ему и Ксении досталась роль влюбленных, на голову которых свалились напасти. Хотелось бы просмотреть полностью сценарий, чтобы хоть бегло пробежать глазами финальные сцены. Гоша едва выдерживал напряжение, которое сковывало его мозг, вырывало из нормальной жизни. Ему не были нужны советы матери. Впервые за много лет он испытывал раздражение, когда она снова и снова пыталась помочь ему. Неужели она не понимает, что ему не нужны сейчас ничьи советы? Они воспринимаются как что-то совершенно неуместное.

— Мама, когда мне будет нужен твой совет, я обязательно обращусь к тебе, — сказал он, остановив очередную попытку матери. — Ты не понимаешь, что твой жизненный опыт мне сейчас ни к чему!

— Хорошо, — обиженно произнесла Любовь Ивановна, понимая, что дела обстоят хуже, чем она думала. Она не могла ничем помочь сыну. Он продолжал любить Ксению, и одному Богу было известно, чем закончится этот роман. Самое обидное, что Ксения вела себя именно так, как хотела Любовь Ивановна. Но на Гошу ее поведение оказывало обратное действие: он все больше ощущал себя обязанным быть рядом с Ксенией. Его чувство вины за произошедшее с ней разрасталось до невообразимых размеров. Это делало его существование лишенным покоя. — Хорошо, сын. Я замолкаю. Вы взрослые люди — разберетесь, надеюсь. Прошу тебя об одном — ничего не скрывай от меня. Мы ведь по-прежнему друзья?

— Да, мам, конечно, — Гоша понимал, что тяжело не только ему, но от этого легче не становилось. Он мечтал, чтобы его все оставили в покое и дали разобраться в том, что происходит. — Я обязательно дам тебе знать, как у нас дела. Надеюсь, этот затянувшийся кошмар рано или поздно закончится.

Гоша никогда не думал, что Ксения для него так много значит. Вокруг словно исчезли яркие краски. Ничто не вызывало тех эмоций, которыми обычно было полно сердце Гоши. Он стал молчаливым, угрюмым, погруженным в себя. А тот веселый, жизнерадостный, полный планов на будущее Гоша остался в прошлом. Там ему было хорошо, там он мог позволить себе быть счастливым или, по крайней мере, мечтать об этом. Теперь Гоша словно погрузился в серый, окутавший его туман отчаяния, бессилия. Чей-то задорный смех заставлял сердце Гоши сжиматься — он вспоминал, как звонко смеялась Ксения, запрокидывая голову, забавно морща нос. Все, что происходило или не происходило, напоминало ему время, когда они были вместе. Реальная жизнь больше не представляла для него интереса. Ему не было дела до того, что творится сейчас, — только путешествуя в прошлое, он мог снова испытывать ощущение счастья, пусть даже призрачного.

Шли дни, закончился сентябрь. Время стремительно отсчитывало день за днем, неделю за неделей. Между Ксенией и Гошей ничего не менялось. Они по-прежнему не встречались. Попытки к сближению со стороны Виноградова ни к чему не приводили. Ксения упорно хотела исчезнуть из его жизни — это становилось очевидным, но совершенно не устраивало его. Он не желал замечать очевидных вещей, оставляя в сердце маленькое пространство для надежды.

Несколько раз Гоша все-таки приезжал к университету и ждал Ксению. Спрятавшись за деревом, он курил сигарету за сигаретой и ждал. Он не собирался подходить к Ксении, просто хотел увидеть хотя бы издалека. Обычно приходилось уезжать ни с чем: у Ксении, по-видимому, другое расписание, а часы занятий, работы на кафедре были Гоше не известны. Он приезжал и надеялся на авось, умоляя своего ангела-хранителя помочь ему в такой малости. Неужели он просил о многом? Гоша терял терпение и надежду. Но все же его упорство привело к тому, что в один далеко не солнечный осенний день Ксения появилась на университетском крыльце. Оказалось, что Гоша совершенно не был готов к этому. Он растерялся, принявшись искать сигареты, зажигалку, не нашел и засуетился еще сильнее. Он чувствовал, как колотится его сердце, и не пытался унять его. Виноградов ощущал себя одиноким, потерянным, заброшенным судьбой на это злосчастное место у дерева с пожелтевшей листвой. Ему хотелось плакать, в горле стоял комок, мешающий дышать. Прислонившись к шершавому стволу, Гоша едва держался на ногах. Он не думал, что будет настолько потрясен.

Знакомым движением Ксения поправила волосы и остановилась, явно ожидая кого-то. Она то и дело проводила тонкими пальцами по шелку распущенных волос, кажется испытывая удовольствие от прикосновения. Гоша едва сдерживался, чтобы тут же не подбежать к ней. Он собрал всю свою гордость и самолюбие, чтобы остаться на месте и любоваться Ксенией издалека. Гоша отметил, что она хорошо выглядит. На ее лице не было ни тени той отрешенности и отчаяния, которые сводили его с ума в их последнюю встречу. Почему-то сейчас Виноградова это не обрадовало. Он испытал нарастающее негодование.

Она не смела так здорово выглядеть, когда их отношения висят на волоске от полного разрыва!

Гоша смотрел на Ксению, чувствуя, что от волнения близок к потере сознания. Голова закружилась, стало тяжело дышать. Ему пришлось крепко обхватить руками ствол липы, чтобы не упасть. Словно сквозь пелену он наблюдал, как Ксения спускается по ступенькам, разговаривая с какой-то девушкой. Они довольно оживленно что-то обсуждали, а потом случилось самое непредвиденное. Неподалеку от Гоши остановились темно-синие «жигули», на которые он бросил мимолетный взгляд. Виноградов не мог объяснить причину негатива, мгновенно вызванного этой ничем не примечательной машиной. Но обе девушки явно двигались в его направлении, а через несколько мгновений оказались в салоне этого автомобиля. Гоша, чтобы не привлечь к себе внимания, едва успел перейти к другому дереву и укрыться за ним. Машина скрылась за поворотом, а он все стоял и не мог сойти с места. Тонированные стекла не позволили увидеть хотя бы силуэт того, кто сидел внутри. Гоша не знал, что и думать. Он гнал от себя самые разные мысли, понимая, что объяснить все сможет только Ксения.

В нем взыграла ревность, к которой примешивалась элементарная мужская гордость. Словно только сейчас до него дошел смысл сказанного матерью. И он показался себе жалким, ничтожным. Он не станет опускаться до слежки, расспросов, подозрений. Ксения должна ответить на единственный вопрос: любит ли она его по-прежнему, согласна ли стать его женой? Его не устраивают никакие другие отношения. Гоша верил, что она обязательно скажет «да» и вернет ему силы и радость жизни. Но самым сложным оказалось задать этот вопрос. Мало того, что Ксения избегала общения — с этим можно было как-то справиться. Гоша все меньше был уверен в том, что услышит «люблю». Он боялся, что не вынесет отказа. Ксению было трудно узнать: она расцветает, уверенно выглядит, но при этом в ее жизни нет места для него. В это было трудно поверить, но она смогла за такой короткий срок практически отречься от всего, что связывало их многие годы.

С каждым днем Виноградов становился все мрачнее, и наконец наступил критический момент, когда Гоша ощутил потребность поделиться своими проблемами. Кандидатура Бори Краснина подходила по всем параметрам. Гоша понимал, что его товарищу уже известно многое, но дело было не в этом. Виноградову нужен был внимательный слушатель, а уж во вторую очередь советчик. Боря умел слушать. Этим они всегда отличались друг от друга: Краснин — спокойный, уравновешенный, медлительный и Виноградов — в детстве задумчивый и тихий, теперь же сама энергия, взрывной и темпераментный весельчак-балагур. В пятницу перед последним практикумом Гоша спросил:

— Борь, ты не хочешь после занятий попить кофе в «Восточных сладостях»? — это было излюбленное место студентов политехнического института, где любил бывать и Гоша. Он и его сокурсники облюбовали небольшое уютное кафе-бар и проводили в нем практически все свободное время.

— С удовольствием, — ответил Боря, понимая, для чего товарищу нужна эта встреча. — Буду ждать тебя в вестибюле у выхода.

«Восточные сладости» — Гоша назвал это место автоматически, вспомнив вдруг, как Ксения восхищалась сваренным здесь кофе. Она любила наблюдать за быстрыми, отточенными движениями бармена, готовившего его в небольших турках на горячем песке. Как часто Гоша назначал Ксении свидания именно здесь. Ожидание в полутьме небольшого помещения, наполненного ароматами халвы, кофе, жареных орехов, казалось не таким долгим, и время летело незаметно. Как и все девушки, Ксения любила немного опоздать. Она быстро подходила к столику, целовала Гошу в щеку и, улыбаясь, говорила, что ожидание встречи слаще самой встречи. Гоша вспомнил, как всегда спорил с ней на этот счет, зачарованно наблюдая за ее лицом, движениями изящных рук. Он был заранее согласен со всем, что она произносила. Просто ему нравилось видеть, как буря эмоций проносится по ее красивому лицу. Ей шло и выражение раздраженности, и беспечности. Ее не портила ни твердая складка на лбу, ни кривая усмешка легкого презрения. Гоша был настолько влюблен, что даже в недостатках любимой находил что-то положительное.

Поход в кафе был полон для него счастливых, запоминающихся минут. Их хватало до следующего свидания, которое в свою очередь наполнялось новыми. Эта цепочка казалась Виноградову прочной и бесконечно длинной. Его радовала любая мелочь. Он обожал наблюдать, как Ксения смаковала обжигающий кофе, причмокивая и вожделенно закрывая глаза. Она говорила, что лучший бывает только в сказке, а поскольку ей там бывать не приходилось, значит — это предел ее мечтаний. Потом она медленно очищала ядра арахиса и с удовольствием съедала всю порцию. Время от времени она предлагала и Гоше попробовать, но он, словно примерный родитель, который хочет накормить свое любимое чадо, отказывался. Он получал большее удовольствие, наблюдая за тем, как маленькие орешки исчезают с блюдца, доставляя его спутнице наслаждение.

— Как мало нужно человеку для счастья, — философствовала Ксения. — Чашка кофе, горсть орехов и приятная компания.

— И любимый человек рядом, — улыбаясь, поправлял ее Гоша.

— И самый любимый мужчина рядом… — уточняла Ксения.

От ее томного, полного желания взгляда Гоше всегда становилось не по себе. Он мгновенно вспоминал, сколько сладостных минут они провели вместе, как раскрылась ему страстная натура Ксении. Со стороны такая сдержанная, она превращалась в постели в необузданную, полную тайных фантазий и безумных желаний жрицу любви. Она слишком быстро осваивала науку близости и наслаждений, порой вызывая у Гоши безотчетную тревогу. Ему казалось, что очень скоро он перестанет удовлетворять ее ненасытную жажду удовольствий, перестанет соответствовать образу, который наверняка сопровождает ее эротические фантазии. Она становилась все более сексуальной, и эта прорвавшаяся наружу энергетика начинала давить Гошу, вызывая страх. Она даже кофе пила особенно, так, что хотелось вырвать чашку из ее рук и крепко-крепко поцеловать. Безотчетно Гоша ревновал ее ко всему, что приносило ей удовольствие. Близость с ним должна оставаться для нее самым ярким впечатлением. Только так! Эта удивительная девушка вызывала у него постоянное желание обладания, но с каждым разом он оставался все менее доволен собой. Он злился на себя за это проявление слабости, неуверенности, но бороться с нарастающей тревогой и опасением за их будущее с каждым днем становилось все труднее.

Может быть, именно поэтому он настаивал на скорой свадьбе. Он вбил себе в голову, что семейная жизнь стабилизирует то, что, по его мнению, было очень шатким. Он хотел соединить, а получается — разрушил. Гоша потерянно смотрел куда-то вперед, не видя ничего вокруг. Он перестал ориентироваться в пространстве. Гоша снова ждал Ксению, не сводя взгляд с входа в кафе. И вот она появилась, как в тумане, медленно прошла через небольшой зал, подошла к столику, Гоша прижал ладонь к щеке, ощутив, словно наяву, прикосновение ее горячих губ… Воспоминания на мгновение лишили Гошу решимости. Он растерялся, подумав, что ему будет невыносимо тяжело говорить о Ксении в месте, где они так часто веселились и мечтали о будущем, где были счастливы. Но Борис уже исчез за поворотом длинного кафедрального коридора. Гоша вздохнул и поплелся в аудиторию слушать лекцию по спецкурсу. Он хотел улизнуть, однако в последний момент решительно переступил порог аудитории и занял привычное место за первой партой.

Едва дождавшись окончания занятий, Виноградов быстро закрыл тетрадь, закинул сумку за плечо и помчался по коридору к главной лестнице. Он спускался, не замечая никого вокруг, еще на ступеньках ища глазами Бориса. Его каштановая шапка густых волос, высокая, широкоплечая фигура выделялись на фоне снующих потоков студентов. Гоша издалека помахал ему и увидел, как в ответ на лице Бориса появилась улыбка. Он умел необыкновенно улыбаться, заставляя смотреть на него завороженно и непременно восхищаться. Гоша опустил голову, решив не показывать, как он в который раз попадает под неоспоримое обаяние Бориса. Красин умел быть обворожительным, только сегодня ему не нужно было проявлять столько обаяния. Все-таки он ждал товарища, а не любимую девушку. Гоша впервые подумал, что у него нет и сотой доли природной красоты и магнетизма Бориса. Иначе Ксения не отказывалась бы так легко от всего, что было между ними. Она дорожила бы им. Все-таки они уже собирались пожениться — это что-то да значит. Его любимая девушка, его Ксения… Он никогда не сможет разлюбить ее.

Подходя к Борису, Гоша впервые подумал о том, что у Краснина нет таких проблем. У него ни разу не случалось серьезного романа, никаких сердечных неурядиц, нервотрепок. Он никогда не приходил на дискотеки, праздники факультета со спутницей. Ему нравилось быть в центре всеобщего внимания. Обычно вокруг него крутилось много девчонок, старающихся попасть в поле его зрения. Борис все замечал, посмеиваясь и бросая по сторонам пристальные взгляды. Девчонки таяли — не проходило и часа, как он выбирал одну из них. Он начинал уделять ей больше внимания, его комплименты всегда были изысканны и полны подтекста, которые избранница могла толковать на свой лад. Он умел обаять, оставаясь при этом на расстоянии вытянутой руки от трепещущей и взволнованной спутницы. Внешне он был само спокойствие и рассудительность, плюс вежливость, искрометный юмор. Однако за маской спокойствия и внешней холодности таилось нечто такое, что магнитом притягивало к нему влюбленных девчонок. Краснин не заводил с ними долгих романов. Он легко расставался с подружками, без ссор и обид. Это тоже казалось Гоше невероятным: Краснин умел делать так, что бывшие пассии не держали на него зла. Какое-то время они страдали по упущенному, навсегда потерянному, а потом переходили в разряд преданных друзей, с которыми можно поболтать, попить кофейку, даже отпраздновать очередной день рождения или праздник. Отношения не прерывались, однако в них теперь отсутствовала чувственность и близость. Девушки соглашались на это, может быть, надеясь в душе, что им дадут второй шанс.

Борька был уникальной личностью. Гоша гордился дружбой с ним, зная, что такого товарища судьба посылает не каждому. Краснин умел быть преданным, сильным, убежденным и легко вел за собой. Гоше нужен был именно такой друг. Виноградов не уставал им восхищаться, порой попадая под его влияние. Периодически на Гошу находило игривое настроение, когда он жаждал приключений, острых ощущений, и лучшего компаньона, чем Краснин, трудно было представить. Им было о чем вспомнить, но все круто изменилось, когда отношения Гоши и Ксении стали близкими. Теперь он не мечтал о том, чтобы заполучить в объятия на одну ночь какую-нибудь длинноногую красотку, пропускал мимо ушей намеки Бориса на перспективу классного вечера в интересной компании. Общение между друзьями стало редким, часто сводилось к телефонным разговорам. И самое невероятное, что дружба между Гошей и Борисом от этого ничуть не пострадала — еще один плюс к характеристике Краснина. Он не мешал товарищу открывать новые любовные просторы с очаровавшей его всерьез и надолго Ксенией. Он воспринимал происходящее с Гошей как необходимый опыт. Ксения и Борису нравилась, он сразу увидел в ней то, что сам всегда ценил в девушках: сочетание сдержанности и страстности. Она напоминала ему спящий вулкан, извержение которого неизбежно. Краснин был настолько откровенен, что не постеснялся открыто заявить Гоше:

— Жаль, что ты мой лучший друг. Это лишает меня шанса.

— Ты о чем? — растерялся Виноградов.

— Я о ком, дубинушка. Я о твоей прекрасной подружке.

— Мало ли красивых девушек на свете, — засмеялся Гоша, невероятно польщенный высокой оценкой Бориса достоинств его любимой.

— Не в красоте счастье, — после небольшой паузы произнес Краснин. — И ты не прикидывайся, что не понимаешь меня.

— Хорошо, не буду. Только тебе, дружище, не мешало бы получше осмотреться по сторонам. Да, да. Я говорю серьезно.

В ответ Краснин отвесил легкий поклон, лукаво улыбаясь. Гоша не всегда понимал его до конца. И в тот раз недоверчиво покосился на Бориса. Нет, он не намерен пускать в ход свое обаяние, чтобы поставить Ксению перед выбором, — это очевидно. Просто он по-своему подстегивает к более решительным действиям. Гоша ему не соперник — Виноградов всегда смотрел на вещи трезво. Красота Бориса была бесспорной, обаяние — бесконечным и мгновенно обволакивающим, как теплые лучи солнца ранним летним утром. Гоша размышлял о том, почему же он один? Почему даже не пытается начать серьезные отношения? Может быть, неудачный опыт, первая любовь, оставившая не самые приятные воспоминания? Нет, Борис всегда говорил, что любовь и он — две параллельные прямые. Они идут как бы рядом, но никогда не будут достаточно близки. Это казалось Гоше противоестественным и удивляло. Последнее время они вообще мало говорили о личной жизни друг друга, но, направляясь в кафе, Гоша решил, что, поведав о своих злоключениях, обязательно поинтересуется сердечными привязанностями Бориса. Из-за напряженности в отношениях с Ксенией Гоша за целый месяц учебы не нашел времени, чтобы как всегда поговорить с другом по душам. Перед этим были летние каникулы — последний долгий отдых перед решающим броском, как говорила Любовь Ивановна. Но и когда начались занятия, друзья виделись мельком — Гоша не мог заставить себя общаться с кем-либо, даже с Борисом. Так, короткие встречи в коридорах института, обмен фразами ни о чем. Виноградов как огня боялся расспросов со стороны товарища, и тот, проявляя завидное терпение и деликатность, не торопил его. Всему свое время — вот настал момент, когда Гоша просто не может не выговориться. Борис — товарищ, каких мало. Он умел подставлять плечо не для показухи, а когда в этом действительно возникала необходимость. Но поймет ли он его, ни разу не пережив то, что сейчас так мучит Гошу?

— Ну, что, по кофе? — спросил Борис, когда оба спустились по ступенькам к входу в кафе.

— Да, я бы еще что-нибудь добавил, — Гоша знал, что когда нервничает, обязательно испытывает, высасывающее все изнутри чувство голода.

— Я возьму пахлаву, — сказал Красины, подойдя к стойке бара.

— А я пару слоек.

Удобно устроившись в самом дальнем уголке за столиком для двоих, Гоша сделал пару глотков кофе. Красный сидел напротив и пытливо смотрел на товарища. Он видел, что ему трудно начать. Борис решил помочь:

— Мир полон слухов, дружище, — сказал он, размешивая сахар в кофе. — Так что я в общих чертах в курсе всего того, что произошло с твоей подругой. Еще я вижу, что ее долгое время нет рядом с тобой. И здесь я уже бессилен что-либо предполагать.

— Мы перестали быть близки, — подперев щеку рукой, задумчиво произнес Гоша. Он старался выглядеть как можно более спокойным. Сжимая в ладонях горячую чашку с кофе, он смотрел на темно-коричневую поверхность, словно хотел увидеть что-то недоступное окружающим. — Как в триллере, честное слово. Когда подобное смотришь в сериалах, это трогает гораздо меньше и кажется просто надуманным стечением обстоятельств.

— Жизнь умеет показать себя с самой неприглядной стороны.

— Я на грани, Борька. Иногда мне кажется, что я или сойду с ума, как ее мать, или брошусь вниз, чтобы раз и навсегда покончить с этой неразберихой.

— Будем считать, что ты этого не говорил, а я не слышал, — подавшись вперед, Борис четко и твердо произнес каждое слово. Он увидел, как Гоша смущенно отвел взгляд и отпил кофе. От волнения он даже вкуса его не почувствовал. — Перестань, дружище. Мы не должны изменять нашему железному принципу: «Из самой дерьмовой ситуации при желании можно найти выход». Улавливаешь ключевое слово — желание. Оно есть у тебя?

— Пожалуй.

— Теперь конкретнее, — откусывая пахлаву, попросил Борис. Его лицо застыло в ожидании, в серых глазах появилось выражение готовности. — Говори. Я очень внимательно тебя слушаю.

Виноградов постепенно рассказал обо всем, что делало его существование невыносимым. Он не упустил ничего. Ему казалось, что он не отягощает свой рассказ ненужными деталями, но говорил достаточно долго. О том, что Ксения отказывается встречаться, что он пытался переубедить ее, но этим сделал только хуже. Невероятно волнуясь, Гоша жевал слойки, пил остывший кофе и все говорил и говорил. Борис слушал не перебивая. Он боялся задавать вопросы, потому что его друг чувствовал себя как никогда напряженно. Гоше нужно было выговориться, и Краснин внимал каждому его слову. Наконец Гоша замолчал и вопросительно посмотрел на товарища.

Рассказанное произвело на Бориса тяжелое впечатление. Одно дело — слушать краем уха сплетни, другое — узнать от самого очевидца все о произошедшей трагедии. В какой-то момент Борис даже упустил нить повествования, он настолько реально представил себе тот страшный для семьи Ксении и Гоши день, будто сам очутился в той комнате, а потом — среди зевак, столпившихся у изуродованного тела Андрея Александровича. Боря даже ощутил сладковатый, приторный запах крови, перед глазами разрасталось темно-багровое пятно, растекающееся по асфальту.

— Да ты не слушаешь меня, — раздосадованно произнес Гоша, заметив отвлеченный взгляд Краснина.

— Нет, нет, — встрепенулся Борис, потер лоб. — Я словно был с тобой там. Как тяжело… Представляю, что тебе пришлось пережить.

— Мне… А ей? Подумать только: за несколько минут потерять отца, мать. Вера Васильевна вряд ли станет прежней. Врачи говорили, что ее психика не выдержала.

Нервные клетки не восстанавливаются… Сколько раз мы смеясь в шутку говорили эти слова, а теперь я с ужасом понимаю, что это чистая правда. Нельзя успокоить и направить в нужное русло растревоженный мозг, — Гоша откинулся на высокую спинку стула. — Что делать, Борь? Я ощущаю себя косвенно виновным в происшедшем. Не скажи Ксения о ее желании стать моей женой, трагедии бы не случилось. Не случилось бы этого страшного конфликта, а ведь она мне столько раз говорила, что лучше подождать.

— Перестань винить себя. Насколько я понял, в этой семье давно не было ничего, что связывает, сближает. Просто жили люди под одной крышей, собирались за одним столом, но ничего общего не было. Уход Ксении стал катализатором, говоря научным языком. Не в тот день, так в другой… — Борис достал из кармана пачку сигарет, покрутил ее в руках. Невероятно хотелось курить, но здесь это было не принято.

— Да, я бы тоже выкурил сигарету-другую, — вздохнул Гоша. — Самообман. Кажется, только сделаешь первую затяжку — снимется напряжение, проблема станет менее острой. А потом наступает разочарование, потому что ничего не меняется. Еще одна порция никотина…

— Знаешь, в твоей истории есть положительный момент, — вдруг сказал Борис. Его серо-зеленые глаза оживились, придавая лицу восторженное выражение.

— Какой? — удивленно спросил Гоша.

— Ты ведь сам сказал, что недавно видел Ксению и она прекрасно выглядела.

— Да, но меня это почему-то только разозлило.

— Ты не прав. Это означает, что она смогла выйти из кризиса, понимаешь?

— И я был ей не нужен.

— Это еще вопрос! У женщин своя непредсказуемая логика.

— Знаешь, Борька, я боюсь задумываться над этим. Она слишком много для меня значит, а я ей нужен? Только при встрече все станет ясно. Я не вынесу, если она скажет, что все кончено.

— Гоша, по-моему, ожидание хуже самой неприглядной правды. По крайней мере, она дает определенность. Тебе осталось ждать недолго. Все выяснится в ближайшие дни. Я помогу тебе.

— Каким образом? — оживился Гоша.

— Я попробую поговорить с ней. Она ведь меня, надеюсь, за время каникул не забыла.

— Ты думаешь, она захочет встречаться с тобой?

— Попробую.

— Она не подходит к телефону, не отвечает на мои записки.

— Дай мне три дня, — перебил Гошу Борис. — Даже два, достаточно выходных.

— Мне страшно, — Гоша обхватил голову руками. — Я никогда не прощу себе, что все вот так из-за меня…

— Ты снова за свое? Будь же ты мужиком! Это испытание для тебя и для нее. Выдержите, значит, на всю жизнь, значит, настоящее. Только так, понимаешь?

Гоша кивнул. Он больше не хотел ничего говорить. Словно с каждым словом уходили из него силы, мужество и желание до конца разобраться в отношениях с Ксенией. Сейчас он мечтал только о том, как вернется домой, закроется в своей комнате и будет спать, неприлично долго спать. Маме скажет, чтобы она его не звала ни к обеду, ни к ужину. И вообще его интересует только телефонный звонок от Бориса или Ксении. Гоша допил кофе и, поставив пустую чашку на стол, вопросительно посмотрел на товарища. Борис понимал его без слов. Он кивнул, предлагая покинуть кафе, и протянул Гоше сигарету.

На улице они практически молча курили, а потом, пожав друг другу руки, обменялись многозначительными взглядами. Когда Борис сказал «до встречи», Гоша даже улыбнулся. Он сам не ожидал, что его губы вдруг растянутся в улыбке. Это произошло помимо его воли. Борис подмигнул ему и, повернувшись, своей легкой, пружинистой походкой зашагал в сторону троллейбусной остановки. Он быстро удалялся, понимая, что Гоше сейчас нужно остаться одному. Как сосуд, из которого вылили всю воду, он будет ждать, пока его либо снова наполнят, либо разобьют как ненужный. Гоша погрузится в ожидание телефонного звонка, чтобы наполниться новой живительной влагой или… Борис не хотел думать о том, что может случиться с товарищем при не самом лучшем стечении обстоятельств.

Ксения проснулась, почувствовав неприятное покалывание в левой руке. Она слишком долго спала на одном боку и отлежала ее. К тому же мужчина, положивший свою руку на ее талию, давил тяжестью расслабленного в глубоком сне, грузного тела. Ксения осторожно, чтобы не разбудить его, освободилась из объятия и, накинув мужскую рубашку, висевшую рядом на стуле, поднялась с кровати. Быстро убрала волосы, скрепив их заколкой в длинный хвост, потирая глаза, не глядя, нащупала тапочки. Ксения не любила ходить босиком, особенно в чужой квартире. Оглянувшись на сопящего во сне мужчину, она не спеша прошла через длинный коридор на просторную кухню. Насыпала кофе в кофеварку, нарезала тонкие ломтики белого хлеба и положила их в тостер. В холодильнике нашла нарезку из сыра, грудинки и колбасы, в жестяной банке — остатки оливок, полбутылки коньяка. Пить утром ей не хотелось, но Ксения была уверена, что ее партнер не откажется от рюмочки. Кажется, вчера Артем перебрал.

Опустив жалюзи, Ксения продолжала хозяйничать. Поставила на большой серебряный поднос чашки с блюдцами, достала салфетки, мармелад — Артем любил кофе с мармеладом. Это сочетание казалось Ксении странным, но она дала себе слово не обсуждать слабости своего мужчины. Он сам просил ее об этом в первое свидание. Почему не уступить в такой простой, ни к чему не обязывающей просьбе? За последнее время Ксения вообще пришла к выводу, что на жизнь нужно смотреть проще, тогда она меньше испытывает тебя на прочность.

Приоткрыв форточку, Ксения жадно потянула носом свежий воздух. С удовлетворением оглянулась на поднос, который через несколько минут, как только сварится кофе, собиралась отнести в комнату. Она была в этой квартире в третий раз и теперь более свободно чувствовала себя в роли временной хозяйки в жилище ловеласа. Ксения не тешила себя иллюзиями по поводу серьезности и глубины их отношений, но проводить время с Артемом было интересно, легко — еще один пункт новой жизненной программы, в котором запрещалось любое напряжение по поводу любви, страсти. Только положительные эмоции, только удовольствие!

Пока в кофеварке готовился кофе, Ксения зашла в ванну, привела себя в порядок. Артем всегда подчеркивал, что женщина обязана просыпаться раньше, чтобы предстать перед любимым мужчиной во всей красе. Ксения не была уверена, что любит Артема, но к его пожеланию относилась серьезно. К тому же ей самой было гораздо приятнее сознавать, что она хорошо выглядит. За последнее время она уделяла себе гораздо больше внимания, чем раньше. Для этого было много причин, да и возможностей стало неизмеримо больше. Придирчиво посмотрев на себя в зеркало, она осталась довольна своим внешним видом: ночные забавы никак не сказались на ее лице. Никаких отеков, синяков. Ксения усмехнулась — секс стал для нее чем-то большим, чем просто удовольствие. Это стало смыслом существования и хорошим заработком в сложившейся ситуации.

Прошло больше двух месяцев с того момента, как Ксения начала вести самостоятельную жизнь. Это была абсолютно новая жизнь, к которой Ксения очень быстро приспособилась. Она не ожидала от себя подобного хамелеонства. Часто она думала о себе, как об улитке, сменившей старый домик, а вместе с ним. и саму суть своего существования. Теперь она была быстрой, смелой, находчивой, продвигающейся по любому бездорожью без оглядки. Ксения нравилась сама себе. Не было комплексов, оглядки на то, что скажут люди. Она окунулась в бурный поток, сразу захвативший ее, и сопротивляться его стремительному течению у Ксении не возникало желания. Ее все устраивало. Это тоже стало одной из характеристик новой жизни. Единственное, что осталось в ней из прошлой, — желание окончить университет и получить диплом. Этого всегда хотела мама.

Мама… Ксения присела на край ванны. Она не должна долго думать о ней, потому что снова подступит удручающее чувство бессилия и отчаяния. Теперь все, что называют материнской лаской, заботой, вниманием, для нее недоступно — изменения, происшедшие с Верой Васильевной, оказались необратимыми. Она даже не узнавала свою дочь, когда та приезжала ее проведать. Каждую субботу Ксения переступала порог психиатрической лечебницы. Сначала разговаривала с врачом, потом, сломленная беседой, направлялась к матери. Общение с ней — еженедельная пытка, которую Ксения воспринимала как наказание свыше. Поделом ей. За столько лет, что они были вместе, у обеих так и не возникло желания стать по-настоящему близкими, а теперь это и вовсе было невозможно. Чувство вины переполняло Ксению, накапливаясь внутри неконтролируемой злобой, резкостью, выплескивать которую приходилось в одиночестве. Она придерживалась мнения, что никто в целом мире не станет свидетелем ее отчаяния, не увидит ее слабой. Почему это было для Ксении столь важным, она и сама не могла объяснить, но вела себя именно так, чтобы производить впечатление уверенной, сильной, несгибаемой, легко идущей по жизни.

Это была своеобразная самозащита, потому что в душе Ксения никак не хотела смириться с тем, что произошло. Она хотела вернуть мать! Она требовала нового консилиума докторов, раздавала подарки, кричала, устраивала истерики, после которых ее саму приходилось долго успокаивать. Она умоляла врачей подойти к ее матери со всем вниманием, подкрепляя свои просьбы постоянными презентами. Она задаривала медсестер, нянечек, надеясь, что хоть таким образом получит надежду на большее внимание к беспомощному, потерявшему разум существу, которым стала ее мать. Время шло, а Вера Васильевна все больше погружалась в состояние потери разума, чувств. Она жила в своем мире, и в нем больше ни для кого не осталось места. Были скромные желания, Ксения стремилась исполнить их как можно быстрее.

— Здравствуй, мама, — Ксения опускалась перед ней на колени, брала в ладонь ее прохладную, сухую руку и мгновенно встречала ответный взгляд, полный страха. Обычно Вера Васильевна хмурилась и. долго молча разглядывала дочь, явно не узнавая ее. Прозрачные голубые глаза были холодны. Но Ксения не хотела сдаваться. Каждый раз она делала несколько попыток и в эту субботу была достаточно настойчива: — Это я, мам, Ксения, твоя дочь.

— Сядьте напротив меня, пожалуйста, — Вера Васильевна медленно высвободила руку, указывая тонкими пальцами на стул, стоящий у ее кровати. Она сделала нетерпеливый жест, ожидая, пока вторгшаяся в ее пространство девушка займет должное место.

— Хорошо, — проглатывая мешающий говорить комок, ответила Ксения Она закусила дрожащую губу и села на жесткий стул с высокой спинкой, привинченный к полу — Я принесла конфеты. Ты в прошлый раз просила «Метеорит». Вот, возьми. Это тебе.

Ксения протянула матери коробку, но та продолжала сидеть без движения, глядя в пол. Ксения положила конфеты на тумбочку. В какой-то момент Вера Васильевна вздрогнула и посмотрела на Ксению по-другому. Она словно старалась что-то вспомнить, мучительно пыталась, но — безрезультатно.

— Мама, все будет хорошо, — Ксения всегда разговаривала — с ней, даже когда та не отвечала ни единым словом. — Мы со всем справимся. Ты только не волнуйся, пожалуйста, я уверена, что ты скоро поправишься и вернешься домой.

— Домой? — это слово взволновало Веру Васильевну, потому что она поднялась и принялась ходить по палате взад-вперед. — Домой. Что это значит? Объясните мне.

— Домой. У тебя есть дом, ты помнишь?

— Нет, — твердо ответила Вера Васильевна. — У меня нет ничего такого, о чем я не помню. Вот моя кровать, тумбочка, вот мой стул, на котором сидите вы или кто-то другой. Никакого другого дома у меня нет точно. Я ведь в своем уме!

— Хорошо, хорошо, — поспешила согласиться Ксения. Она видела, что мать разнервничалась. Если медсестра заметит это, то выскажет недовольство и, чего доброго, пожалуется врачу.

— Я не понимаю, почему мне нужно слушать то, что меня пугает?

Вера Васильевна подошла к стене, оперлась о нее, закрыла глаза. Исхудавшее лицо ничего не выражало. Она долго стояла так, пока Ксения не кашлянула, пытаясь обратить на себя внимание — время посещения было ограничено, а ей так хотелось попытаться снова растормошить мать. Вера Васильевна медленно открыла глаза, вопросительно посмотрела на Ксению:

— Вы кто?

— Я твоя дочь, мам, — спокойно ответила Ксения.

— У меня нет детей. У меня никого нет. Я — сирота.

— Нет, у тебя есть дочь, есть отец. Ты не сирота.

— Я не люблю спорить, девушка, — отмахнулась Вера Васильевна, легла на кровать и добавила, нахмурившись: — Я устала. Спать хочу.

— Хорошо, я сейчас уйду, — Ксения поднялась, оставила кулек с фруктами на стуле. Провела кончиком указательного пальца по спинке стула. Краем глаза она видела, что мать наблюдает за ней. — Я ухожу. До свидания.

— Всего доброго. Передайте, пожалуйста, привет Антону и Ариадне Николаевне. — Вера Васильевна каждый раз говорила эту фразу и заметно нервничала, видя, как лицо Ксении застывает в недоумении. — Передадите?

— Обязательно, — кивала Ксения. Она уже не пыталась узнать об этих ничего не говорящих ей именах. После нескольких неудачных попыток выяснить что-либо Ксения смирилась и теперь с видом послушной ученицы обещала передать привет несуществующим Ариадне Николаевне и Антону. Ксения решила, что это очередная фантазия разрушенного разума матери. — До свидания, мамочка. В следующую субботу я приду немного позднее — мой руководитель диплома назначил дополнительные занятия, вот так-то. Я приду, мам, только немного позднее.

— Мне все равно, — отвернувшись к стене, ответила Вера Васильевна.

Ксения нервно улыбнулась и быстро направилась к выходу из палаты. И зачем она на самом деле стала отчитываться перед человеком, давно потерявшим счет времени? Идя по коридору, Ксения размахивала руками, что-то говорила себе под нос. Разозлившись на саму себя, Ксения чертыхнулась и успокоилась, только поймав на себе внимательный взгляд дежурной медсестры. Она смотрела на Ксению, чуть запрокинув голову назад.

— До свидания, — поравнявшись с ней, Ксения произнесла это как можно дружелюбнее, но до самого конца длинного коридора, продолжала ощущать на себе пронизывающий взгляд.

Вчерашнее посещение снова выбило Ксению из колеи. Так случалось каждый раз: ей требовалось время, чтобы прийти в себя после общения с матерью. Ее полное беспамятство, безумие все еще не укладывалось у Ксении в голове. С этим нужно было смириться, но она считала предательством по отношению к родному человеку считать так. Однако получалось, что нет способа вернуть утраченный разум Веры Васильевны. Врач каждый раз все более уверенно говорил об этом, настраивая Ксению на то, что со временем будет только хуже: могут начаться приступы неконтролируемой агрессии. Тогда свидания с ней станут вообще невозможны — Ксения боялась думать об этом. Почему-то она считала, что рано или поздно сможет вывести мать из состояния безумия. Особую важность в этой связи Ксения придавала своему диплому, который практически был у нее в руках. Она считала, что стоит маме увидеть этот заветный документ, как она тут же придет в себя. Ведь она так мечтала о том времени, когда ее девочка получит высшее образование, найдет хорошую, интересную работу Вера Васильевна всегда говорила, что у нее будет повод гордиться своей дочерью. Ксения должна была окончить университет только ради этого. Поэтому в ее новой жизни, в четком распределении времени на каждый день всегда была графа «университет». К тому же учиться осталось меньше года — такая малость в сравнении с четырьмя годами усиленного труда и стараний. Правда, о повышенной стипендии Ксения не думала — наверняка у нее теперь не будет так много времени на учебу, как раньше. Ей нужно заботиться о заработке. В новой жизни, в которой не было советов родителей, беспокойства по поводу ее поздних возвращений, времяпрепровождения, не существовало запретов в вопросах выбора, забота о хлебе насущном полностью лежала на плечах Ксении. Только поначалу она паниковала — казалось, ей никогда не заработать столько, чтобы содержать себя, оплачивать пребывание матери в больнице. Но очень быстро все изменилось — в карманах Ксении появились суммы, о которых прежде она и мечтать не могла.

Полная свобода действий, каждый день приносит что-то новое! Ксения ощутила себя единовластной хозяйкой жизни, по своему усмотрению расширяя и сужая границы пространства и времени. Скоро ее перестало волновать отсутствие в новом жизненном периоде настоящих подруг, друзей, Гоши. Прошлое должно было остаться на недосягаемом расстоянии. Ничто и никто не должны напоминать ей о том, что было «до». Ксения категорически отказалась от дальнейшего общения с Виноградовым, несмотря на его неоднократные попытки возобновить отношения. Его парламентер — Борис Краснин — неумело пытался помирить их. Наивный, красивый юноша, пожалуй, слишком красивый, и хорошо понимает это. Он строил свою дипломатию на излучаемом обаянии, надеясь, что именно оно — его главный, бесспорный козырь. Ксения демонстративно не обращала внимания на отточенные приемы Бориса. Она быстро смогла объяснить ему, что никто ни с кем не ссорился, просто она физически не может быть вместе с Виноградовым. Она просила передать ее убедительную просьбу больше не искать с ней встреч.

— Я начинаю новую жизнь. В ней нет места прошлому. Гоша — прошлое. Я благодарна ему за все, но больше не хочу думать о нем ни как о спутнике жизни, ни как о товарище. Знаешь, я придерживаюсь мнения, что между противоположными полами дружбы вообще быть не может, но дело сейчас не в этом. Мне не хочется опускаться до подробностей, Борис. Они слишком интимны даже для лучшего друга Игоря. Я желаю Игорю счастья. Он отличный парень и достоин лучшего выбора, чем я. Постарайся внушить ему это. Той Ксении, которую она знал, больше нет. Мои наилучшие пожелания Гоше и Любови Ивановне.

— Это твое окончательное решение? — Борис понимал, что его затея с треском проваливается. Он представлял глаза друга, полные надежды… — Ксения, это ведь так серьезно для Гоши.

— Именно поэтому лучше, чтобы мы поскорее расстались. Другого варианта нет. Я для него умерла, понимаешь? Мы только что возложили цветы на мою могилу! Все, я не хочу обсуждать это. Мне очень жаль, но ничего другого ты от меня не услышишь.

Ксения только внешне казалась смелой, бескомпромиссной. Ей стоило немалых усилий произвести на Бориса впечатление циничной, бездушной девицы. Краснин действительно не узнавал в ней девушки, которая очаровала его при первых встречах. Нет, создавалось впечатление, что он говорит с ее двойником. Когда она резко оборвала разговор и, быстро поймав такси, уехала, Борис задумчиво выкурил две сигареты подряд и только после этого почувствовал себя в состоянии общаться с Гошей. Он поехал к другу, не пожелав ему звонить. Это было слишком важно, чтобы доверять эмоции бездушному телефону, такому же холодному и безразличному, как сама Ксения, запах духов которой преследовал Бориса не один день.

Хотя инициатива разрыва принадлежала Ксении, поначалу она переживала по этому поводу, но внешне держалась вполне спокойно и уверенно. Ксения отвергала не только Гошу, она отрекалась от своего кумира — Любови Ивановны, мучаясь от сознания неблагодарности. Все-таки та всегда хорошо к ней относилась, выхаживала ее в больнице, поддерживала, была готова заменить семью. Правда, маленький, отвратительный червячок, с некоторых пор поселившийся в душе Ксении, твердил, что Любовь Ивановна, узнав о разрыве отношений, скорее, вздохнет с облегчением. И Ксении было легче прислушиваться к его набирающему силу голосу. Все мысли о Гоше она гнала, не давая им шанса задерживаться в голове. Отвлекаясь от них, Ксения искала способ заполнить образовавшуюся пустоту. Оказалось, что сделать это не так-то легко.

Сейчас ей казалось ужасным, что из-за чувства, которое она уже не испытывала, погиб отец и сошла с ума мать. Как бы Ксении не было одиноко и холодно в отчем доме, оказалось, что не иметь его вовсе не так уж весело. В опустевшей трехкомнатной квартире она жила практически только в своей комнате. Дверь в зал, спальню родителей первое время были закрыты — Ксения не хотела переступать порог этих комнат, словно боясь потревожить призраки тех, кто обитал здесь совсем недавно. Да, никто не контролировал каждый шаг, не интересовался дипломом, некому было давать советы, но в какой-то момент Ксения почувствовала, что ей не хватает этого. Ей пришлось слишком быстро стать самостоятельной и взрослеть ускоренными темпами. Новая жизнь, поначалу страшившая, открывалась неизвестными ранее сторонами и затягивала в водоворот каждодневных событий. Ксения привыкала к тому, что не нужно было звонить в дверь, возвращаясь из университета, некого предупреждать об опоздании к ужину, некого просить разбудить пораньше.

И никто не приготовит обед, не выстирает белье, не выгладит любимую блузу. Некому похвастаться успехами и поплакаться о неудачах.

С каждым днем Ксения все больше осознавала свое одиночество и вольно или невольно обвиняла Гошу в том, что произошло. Он торопил ее с замужеством. Подожди они немного, все сложилось бы по-другому. Все равно как, но по-другому. И чего ему не хватало? Ксения с досадой вспоминала, что и сама была не против скорой свадьбы. Теперь это казалось такой глупостью, ведь можно получать от жизни все, не надевая на палец обручального кольца. Что оно дает, в конце концов? Неужели способствует остроте чувств? Ксения глубоко вздохнула — она была слишком наивна, часто это становится причиной непоправимых ошибок. Гоша обязан был предостеречь ее от них, а не толкать навстречу. Он виноват! Ксения окончательно убедила себя в этом и почувствовала, что постепенно освободилась от чувства перед ним — перекладывая груз отчаяния на чужие плечи, она постепенно расправляла свои, готовясь к долгому, изнурительному походу.

Виноградову не нужно было ничего объяснять. Он слишком любил ее, чтобы не понимать истинной причины разрыва. Гоша был уверен, что в сознании Ксении он навсегда связан с трагедией, произошедшей в тот страшный августовский день. Он не нужен ей ни как спаситель, ни как опора, ни как любовник, муж, друг. Он — косвенный виновник того, что случилось, и никто не переубедит его в обратном. Для Ксении его больше не существует. Он остался там, где им было хорошо, где они любили друг друга, а она стремительно бежала прочь. Свыкнуться с этим Гоше было тяжело, но он призвал на помощь всю свою гордость и самолюбие. Он полностью ушел в работу над дипломом, стал чаще встречаться с Борисом и компанией однокурсников, где умели весело проводить время. Похоронив мечты о Ксении, Гоша решил, что его сердце свободно, но не открыто для нового чувства. Он стал предаваться любовным утехам без обещаний, признаний и планов на будущее. Виноградов решил жить настоящим, где был он, мама, учеба и никаких лирических осложнений. Ему нужно было время, чтобы однажды встретить хозяйку своего сердца.

Ксения же выбрала неожиданный способ освободиться от мыслей о Гоше и покончить с проблемами, которые, кроме нее самой, решать было некому. Ей было непросто делать шаг в никуда, опираясь на снисходительно протянутую руку Риты Масловой. Но это был ее осознанный выбор. Рядом с Ритой она чувствовала себя более раскованной, способной на поступок, отчаянной. Ксения боялась, что в той жизни, где не будет Гоши, ей достанется роль безутешной, несчастной, потерянной девушки. Однако все сложилось совершенно иначе. Рита Маслова открывала для нее новую главу, не давая своей неожиданной подруге скучать и задумываться о прошлом. Это была совершенно другая жизненная полоса. Обычно говорят о черной, белой. Нет, она не имела определенного цвета. Здесь было другое. Полоса отчаянного бесстыдства и отречения от «старого мира», вседозволенности и чувственности, а также познание себя.

В одиночку трудно было бы так резко перестроиться и при этом чувствовать себя уютно, на своем месте. Ксения понимала, что ей необходима подруга. Кандидатура на это пустующее место нашлась практически сразу — Маслова. Рита с некоторых пор перестала вызывать у Ксении отрицательные эмоции. Обе стали присматриваться друг к другу внимательнее обычного. В это было трудно поверить, но, как потом призналась Рита, она сразу почувствовала перемену в отношении к ней со стороны Ксении. Сближение произошло стремительно. Начались практически каждодневные приключения, в которых девушки теперь участвовали вместе. Ксения удивлялась тому, что происходило: никогда раньше она не думала, что эта рыжеволосая, голубоглазая бестия окажется в числе ее знакомых. За четыре года учебы они никак не соприкасались. Ксения испытывала брезгливость и презрение к ней, так свободно и легко рассказывающей о своих похождениях, встречах с мужчинами, легком отношении к сексу. Слово «аморально» казалось Ксении очень слабым, когда речь шла о Рите. Скорее «архиаморально», убийственно грязно и позорно для девушки. Однако, вернувшись в университет после выписки из больницы, Ксения почувствовала непреодолимое желание сблизиться с Ритой. Для чего? Этот вопрос оставался где-то на заднем плане воспаленного сознания Ксении. Она должна была если не подружиться, то попытаться навести мосты с этой будоражащей ее воображение девчонкой. Она вдруг невообразимо заинтересовала ее. Боясь, что ей откажут в дружеских или хотя бы приятельских отношениях, Ксения не сразу нашла в себе смелость сблизиться с Ритой. Как ни странно, та сразу приняла Широкову в свой круг. Ксении показалось, что ее словно ждали, удивляясь долгой нерешительности.

Они ничего не рассказывали друг другу — никаких воспоминаний из прошлой жизни. На этом настаивала Ксения, а Рита была двумя руками «за». Будто не было у обеих двадцати прожитых лет.

— Считай, что я родилась в августе этого года, — серьезно глядя в карие глаза Риты, сказала Ксения в одну из их первых осторожных бесед.

— Договорились. Значит, будет к тебе особо трепетное отношение, как к грудному младенцу, — засмеялась Рита, открывая два ряда ослепительно белых зубов. — Со своей стороны я готова отвечать на любые вопросы.

— Пока не собираюсь ни о чем тебя спрашивать, — Ксения считала, что не должна лезть подруге в душу.

Сама она не собирается откровенничать. В такой ситуации нечестно требовать полной искренности от Риты.

— Пока? — засмеялась та. — Значит, есть надежда, что мы станем дружны.

— А ты этого хочешь?

— Мне казалось, что ты едва терпишь мое присутствие, — не отвечая прямо на вопрос, медленно произнесла Рита. — Сейчас ты говоришь о дружбе. Кто знает, может быть, очень скоро ты скажешь, что я — твоя самая близкая подруга. Мне бы это понравилось.

Ксения ничего не ответила. Она повела бровями и внимательно посмотрела в карие глаза Риты: они ответили ей едва заметным превосходством, чуть насмешливо, но добродушно. От нее исходила неподдельная доброжелательность и желание общаться. Рядом с Масловой Ксения чувствовала себя спокойно. Она видела в ней родственную душу, которая все понимает без долгих объяснений. Это было то, что нужно. Улыбнувшись, Ксения подумала, что никогда и никто не должен открываться до конца. Все самые искренние откровения — сиюминутная бравада, всплеск эмоций, а значит, все равно остается что-то сокровенное, недосягаемое для самых доверенных лиц. Это касается и мужчин, и женщин, здесь нет разницы — человеческая природа в этом вопросе не делает акцента на пол. Каждый — вещь в себе. И зачастую сам открываешь что-то совершенно неожиданное.

Наверное, серьезное выражение лица Ксении не вязалось с улыбкой, которую она старательно удерживала кончиками губ. Рита смотрела на нее серьезно, словно угадывая мысли своей новоиспеченной подруги.

— Кто же ты на самом деле, Ксения Широкова? — прикуривая, спросила Маслова.

— Я бы не торопилась с ответом, — уклончиво ответила Ксения. — А ты?

— Сейчас я проводник. Твой проводник в мир хорошо оплачиваемых удовольствий. Дорожка протоптана, так что тебе в какой-то мере должно быть легче. Начинаешь не с нуля.

— У тебя есть какие-то условия?

— Нет. Разве только — пожелание.

— Слушаю.

— Поменьше раздумий и разборок прошедшего дня, — глубоко затянувшись, произнесла Рита.

— А как насчет планов?

— Они должны быть грандиозными!

Ксения кивнула, боясь, что Рита спросит ее о них. В этом пока был абсолютный пробел. Единственное, чего хотела Ксения, стать на ноги, обрести независимость. Ей нужно было заботиться о себе, маме, зная, что, кроме нее, никто этого не сделает так, как должно. Прислушавшись к себе, она выбрала путь для решения своих проблем. Еще месяц назад ей в голову приходили совсем другие мысли, другие планы. Но крутой вираж, уготованный ей судьбой, резко изменил все. А может быть, просто разбудил то, что давно и безуспешно пыталось прорваться наружу? Ксения не верила, что человек в состоянии так круто измениться за короткий промежуток времени. Она хитро сощурилась: нет, она осталась прежней. Она позволила себе быть самой собой.

Рита росла, окруженная безграничной любовью бабушки и нескрываемым равнодушием матери. В этой семье, состоявшей из одних женщин, любовь и внимание постоянно боролись с беспечностью и откровенным эгоизмом. Отца своего девочка не помнила. Дети во дворе хвастались походами с отцами в зоопарки, поездками на выходные за город, а Рита только сжимала кулачки и гордо отвечала, что они с мамой сто раз там были. Она делала вид, что ее не волнуют дразнилки, которыми щедро награждали ее сверстники. Для себя же она решила, что в се жизни что-то не так. Почему их трое: она, мама и бабушка? Зачем мама постоянно приводит в дом незнакомых мужчин? Они не задерживаются в их семье. Наверное, это имело объяснение, но Рита пока не могла до него додуматься. Где же тот мужчина, которого в фильмах называют кормильцем, хозяином, отцом? Как это — иметь отца? Взрослея, она все чаще задавала вопросы о нем. Из бабушкиных ответов трудно было что-то понять, и однажды Рита обратилась к матери.

— Да проходимец твой папаша, — презрительно скривила губы Светлана. — Сбежал, сволочь. Узнал, что я в положении, и скрылся в неизвестном направлении. Переживал, небось, что искать его буду. Как бы не так! Сейчас я даже благодарна ему за это.

— Благодарна? — сказанное не укладывалось у Риты в голове.

— Прожить жизнь с одним мужиком, да еще с таким, у которого между ног что-то исключительно для отправления природных нужд, — небольшая радость. Подрастешь — поймешь. Я без него только и узнала, что это такое — сладость от мужика, — мать Риты мечтательно подкатила глаза вверх, но тут же спохватилась: — Какого черта ты уставилась? Дылда выросла, все с пацанами по дворам носишься. В голове ветер! Иди уроки делать. Папу вспомнила! Чтоб больше ничего о нем не спрашивала. Биологический отец для тебя умер!

Правда, и другого Ритина мама в дом не привела. Романов у нее случалось много, отчаянный поиск единственного и неповторимого растянулся на многие годы, а последний — горячий, отчаянный азербайджанец, увлек ее настолько, что Светлана однажды попросту сбежала с ним, оставив пятнадцатилетнюю дочь на попечение старушки-матери. Рита спокойно отреагировала на то, что со слезами сказала ей бабушка: «Одни мы с тобой остались на белом свете, внученька моя…». Арина Егоровна выглядела совершенно растерянной, понимая, что теперь на ней ответственность за внучку, только на ней. А в глазах Риты она увидела недобрый, злорадный огонек. Он вспыхнул и погас, не укрывшись от ее проницательного взгляда. Ни Арина Егоровна, ни Светлана так никогда и не узнали, что перед своим отъездом горячий избранник успел осчастливить Риту, став ее первым мужчиной. Она нисколько не жалела об этом, потому что теперь как будто понимала слова матери о «сладости от мужика». Именно об этих минутах вспоминала Рита, когда бабушка, глотая слезы, причитала и обзывала дочь последними словами.

— Да будет тебе, бабуля, — осекла ее Рита. — Она моя мать все-таки. Не смей говорить о ней плохо никогда! Как решила, так и поступила. Уважаю — не стала притворяться, делать вид, что сгорает от любви ко мне. Она — женщинах большой буквы «Ж», и осуждать ее мы с тобой не будем!

— Риточка, как же так можно? — всхлипывала Арина Егоровна. Качая головой, она причитала: — За кобелем погналась. Дом бросила, дочь сиротой оставила!

— Только так, бабуля, только так, — выдохнула Рита, сжав кулаки. Отныне она знала, что в этой жизни, в которой даже родная мать не любила ее, легко отказавшись от нее ради крепких объятий мужчины, это и есть главное. Урок, который получила Рита, повлиял на всю ее дальнейшую судьбу. Пока она даже сама не предполагала насколько. Мысли ее витали вокруг понятий, ранее не принимавшихся во внимание: чувственность, плоть, томление, которое должно быть удовлетворено любой ценой. Оно — ступени к исполнению желаний. Пока желаний не было, но Рита была уверена, что скоро определится с ними. За этим заминки не будет.

Раньше она все больше водилась с мальчишками. Девочки с их играми в дочки-матери, резиночками и классиками вызывали у нее кривую усмешку. Она не понимала, как можно находить в этом удовольствие? Куклы? — смешно и глупо! Рита росла сорвиголовой, отчаянно участвующей во всех забавах дворовых пацанов. Она лазила по деревьям, как кошка, лучше всех, метко стреляла из рогатки, перемахивала через заборы и с удовольствием жевала недозрелые яблоки, груши. Бутерброд с маслом и сахаром, выделенный мамой или бабушкой вместо обеда, тут же расходился по одному укусу на всех. Полуголодная, но полная энергии, Рита верховодила ватагой мальчишек и давно считалась среди них «своим парнем». Мало кто осмеливался перечить ей — отпор, который она давала, заставлял надолго забыть о своем желании взять верх, подчинить себе эту глазастую вертихвостку. В компании мальчишек она практически сразу завоевала несгибаемый авторитет, уважение. Ей это было необходимо на физическом уровне. Риту не останавливала перспектива драки, разборок, она никогда не пряталась за чужие спины. Напротив, каждая победа приносила ей удовлетворение, которое не давало ничто. Какая-то нарастающая внутренняя агрессия искала выход и находила его в постоянном доказательстве своего права быть первой. С этим уже никто и не спорил, а Рита продолжала по инерции самоутверждаться. Она мало обращала внимания на то, как выглядит, предпочитая брюки, шорты, свободные рубашки и футболки. Измазанные шелковицей губы могли так и не дождаться воды и мыла. Лихо надетая чуть набок кепка, коротко стриженные волосы — пацан да и только. Такой она была до того самого дня, когда посчитала, что стала по-настоящему взрослой.

Изменения в ней заметили и ее друзья. Они стали реже приглашать ее играть, словно были уверены, что она больше не справится со своей ролью рубахи-парня. Девочки тоже не принимали ее в свой круг, помня, как она отвергала их общество совсем недавно, а мальчишки с опаской посматривали на нее, меняющуюся на глазах, чужую и недоступную. К тому же Рита и сама стала постепенно отдаляться, она медленно, шаг за шагом покидала мир своего детства, время от времени вспоминая, как было здорово там, и мечтая о том, как сложится ее жизнь в будущем. Теперь она внимательно всматривалась в свое отражение, не позволяя себе показаться на людях непричесанной, в мятых брюках, рубашке без нескольких пуговиц. Из гадкого утенка с тонкой, длинной шеей, неухоженного и нескладного она довольно быстро превратилась если не в лебедя, то в существо несомненно привлекательное, своеобразное, с хищным, лукаво-призывным взглядом карих глаз. И первым, кто попался, оказался один из мальчишек, с которым Рита совсем недавно лазила по деревьям и через заборы. Он тоже стал проводить меньше времени со своей ватагой, предпочитая неспешные разговоры и долгие прогулки вдвоем с Ритой.

Этот мальчик и стал ее горячим поклонником — кажется, его впечатления от того, что однажды произошло между ними, ошеломили его, заставив позабыть обо всем на свете. С этого момента он был готов ради Риты на все! Она вызывала у него бесконечное восхищение бесстрашием, раскованностью и страстью, которая, изливаясь на него, обжигала. Рита принимала его чувства, посмеиваясь, понимая, что получила в руки кончики нити и теперь может по своему усмотрению управлять этими существами в брюках. Однако долго принимать восхищенные тирады своего юного поклонника Рита не стала — ей было скучно с ним, всегда согласным, преданно смотрящим в глаза, расписывающим на каждом шагу ее достоинства. Он видел то, чего в ней на самом деле не было, и это идолопоклонство отвратило Риту от ничего не понимающего, влюбленного парня. Она не стала ходить вокруг да около, прямо сказав ему, что между ними все кончено и чтобы он не вздумал трепаться о том, что было!

Около полугода, что она провела с ним, Рита вскоре посчитала напрасно истраченным временем. Полученный опыт казался никчемным. Ей было нужно нечто совершенно иное. Ни о каком постоянстве, глубине чувств она не думала вовсе. Она не верила в то, о чем читала в книжках, считая романы о любви обманом, зельем для неуверенных в себе людей, не понимающих своего истинного предназначения. Д вот она, кажется, со всем этим успела разобраться. Ее глаза постоянно всматривались в окружение, выискивая того, кто с первых мгновений вызывал приятный прилив крови, волнение и желание почувствовать его прикосновения. В каждом мужчине, которого она вдруг выхватывала в толпе взглядом, она видела потенциального любовника. Она фантазировала о том, как бы они занимались любовью и что чувствовали. Она хотела достичь в близости той же высоты, на которой была, когда верховодила своими мальчишками со двора. Она обязана снова оказаться на вершине пирамиды, выстроить ее камень за камнем.

Рита сразу решила, что поиск и необходимый опыт — дело не одного года, и приготовилась к долгому пути. Единственное, что ее радовало, так это то, что он не казался ей нудным, лишенным приятных неожиданностей. Рита была в восторге от близкого общения с мужчинами. Она научилась не только дарить им удовольствие, но и практически всегда получать. Вскоре среди них оказались и те, кто годился ей в отцы. Рита посмеивалась, она умела казаться старше своих лет: наивные, они принимали высокую, стройную, невероятно сексапильную рыжеволосую красотку за студентку, не догадываясь, что ей едва исполнилось семнадцать. Пополняя список своих жертв, она научилась чувствовать грань, которую лучше не переходить.

К моменту окончания школы она так и не узнала, что такое любовь, относясь к ее романтическому ореолу скорее насмешливо и цинично. Ее не интересовали вздохи под луной, записочки и робкие прикосновения, которыми обменивались ее сверстницы с героями своих романов. Рита смотрела на них со снисхождением. Чего можно ждать от робко сжимающего твою руку парня? И вообще она считала, что тратить время на одного избранника преступно, ведь жизнь так многогранна и нужно успеть воспользоваться всеми ее сторонами на все сто!

Шло время. Рита коллекционировала мужчин, как заядлый филателист марки. Она, когда-то мечтающая о чем-то страстном и разрушительно-горячем, стала опытной, свободной и лишенной комплексов высокооплачиваемой девушкой по вызову. Она умудрилась не попасть в цепкие руки местных сутенеров, находя себе клиентов сама. Рита действовала осторожно, не привлекая к себе внимание тех, кто давно и успешно занимался этим бизнесом. С годами список ее клиентов стал достаточно длинным. Рита, пожалуй, сбилась со счета, лишь иногда вспоминая того первого, кто отправил ее поздним вечером домой на такси, успев сунуть в карман куртки шелестящие купюры. Ошеломленная, она ехала, не замечая, как мелькает за окном город ее детства, возвращение в который стало попросту невозможным. Рита поняла, что кроме приятных минут, она может получать еще нечто, что позволит ей стать самостоятельной, выйти за рамки копеечной бабушкиной пенсии и своей мизерной стипендии. Это было невероятно! Ее совершенно не испугал новый поворот в собственной судьбе, крутой, определяющий, означающий полное отречение от того будущего, о котором мечтала для внучки Арина Егоровна:

— Вот выучишься, Риточка, устроишься на хорошую работу, и будет нам легче сводить концы с концами. А там, глядишь, встретишь достойного мужчину, влюбишься, замуж выйдешь…

О чем, о чем, а о замужестве Рита не думала ни одной минуты. Она сдерживала ироничную улыбку, слушая любимую бабушку. Зачем огорчать старушку? Пусть думает, что ее внучка ведет праведную жизнь. Рита тщательно скрывала от бабушки свои приключения. Она боялась даже представить, каким ударом это может стать для нее. Рите приходилось придумывать несуществующую работу на кафедре, заработки за переводы, которые она якобы брала на кафедре как хорошо успевающая студентка. Рита фантазировала, как могла, но со временем ее доходы стали слишком высокими. Тогда, чтобы не вызывать подозрений, она стала выделять определенную сумму на расходы по хозяйству, а остальное складывать в тайник. Маленький ящичек в секретере очень быстро пополнялся. Толстые пачки радовали и настораживали. Их прикрывали немногочисленные фотографии детства и открытки, полученные Ритой от матери за те годы, что прошли со дня ее неожиданного исчезновения. Светлана давала о себе знать, напоминая в коротких посланиях ко дню рождения, что любит и помнит ее, свою единственную дочь. Рита не верила ни единому слову, написанному неровным, крупным почерком, но все же сохранила все доказательства «щедрого» материнского внимания на расстоянии сотен километров. Арина Егоровна каждый раз молча протягивала ей открытку.

— Спасибо, бабулечка, — Рита целовала бабушку в щеку, медленно вчитываясь в дежурные фразы. Она заранее знала все, что содержит этот маленький клочок бумаги, но рука не поднималась порвать и выбросить проявление своеобразной материнской любви. Однако и ее Рите было достаточно. За долгие годы она успела отвыкнуть от самой мысли о матери — даже ее лицо она едва ли бы вспомнила. Благо, сохранилось несколько фотографий. Если бы не они… Память работала по принципу — лишнее вон, и только бабушка постоянно вздыхала:

— Как же ты похожа на Светлану…

— Что в этом плохого? — улыбалась Рита, встряхивая медно-золотой копной волос.

— Да, природу не обманешь, — Арина Егоровна никогда больше не высказывалась при внучке о том, что думает по поводу своей дочери. Она раз и навсегда запомнила тот первый разговор после ее скорого отъезда.

— Обманывать плохо, — хитро улыбаясь, заметила Рита. Только она знала, сколько лжи окружало Арину Егоровну последнее время. Успокаивая себя, что это — ложь во спасение, Рита не задумывалась над моральной стороной вопроса.

А время неумолимо отсчитывало год за годом. Учеба в университете подходила к концу. В определенных кругах Риту знали не только как хорошо успевающую студентку факультета иностранных языков. По правде говоря, меньше всего знали именно об этом. В основном — о том, что Марго дорого стоит, но и удовольствие дарит немалое, вернее, продает. В ход давно шла валюта, заменившая толстые пачки отечественных денег, обесценивающихся и ненадежных. «Зелень» с портретом Франклина стала для многих новым идолом, поклоняться которому можно было по-разному. Рита охотно стала в эти ряды. Она была ошарашена тем, насколько расширяются пределы ее возможностей. Поначалу она боялась позволить себе хоть какое-то излишество, автоматически переводя рыночные цены в привычную валюту и пугаясь полученному результату. Рита медленно входила в крутой вираж фирменных вещей, походов к косметологу, массажисту, стилисту, пользования дорогой косметикой. Она откладывала в тайник становившиеся для нее все более привычными доллары, ради исполнения мечты, но о ней она не говорила ни с кем. С бабушкой — абсурд, подруг не было. Даже обидно как-то было: мечта есть, а поделиться не с кем…

Сближение с Ксенией Широковой стало для Риты приятной неожиданностью. Это было так кстати! Маслова уже вошла во вкус шикарной жизни, в которой было все, но хронически не хватало того, на что раньше Рита особого внимания не обращала: доверительных разговоров, общения без намеков, притворства, лицедейства. Ей было нужно хоть изредка быть самой собой, расслабляться. Бабушка для этой роли не подходила вовсе, а мужчины предпочитали видеть в ней женщину без проблем, души и серьезных мыслей. Этот образ устраивал их более всего — Рита имела возможность убедиться в этом.

Появление Ксении в качестве подруги обрадовало Маслову. Это было приятно, неожиданно. Словно кто-то прочел ее мысли и помог им осуществиться. Раньше Рите казалось, что Ксения презрительно поджимает губы и демонстративно игнорирует ее общество. Она была уверена, что Широкова смотрит на нее с отвращением, боясь лишний раз встретиться с ней взглядом. Всегда спокойно относившаяся к реакции окружающих, Рита все же была не в восторге от откровенного пренебрежения. Для нее почему-то было важным, чтобы Ксения изменила свое отношение к ней. И вдруг неожиданно все круто изменилось: Ксения сама сделала несмелую попытку завести более близкое знакомство. В ее карих глазах уже не было того презрения и брезгливости, которые раньше смущали Риту. Маслова не могла поверить в то, что Ксения ищет сближения с ней! А через несколько дней Рита поняла, что получила неожиданный, бесценный подарок — человека, чьи взгляды полностью совпадают с собственными. Они были словно близнецы, разлученные волей обстоятельств на долгие годы, а теперь встретившиеся и наверстывающие упущенное.

Попытавшись разобраться в причинах такого резкого изменения в поведении Ксении, Маслова быстро все поняла: пережитые разочарования, одиночество толкнули их друг к другу. Порой горе способно открыть человеку новое видение всего, полностью изменить взгляды на жизнь.

Белое и черное меняются местами, и вдумываться в то, что происходит, нет никакого желания. Единственное стремление — следовать велению своего проснувшегося «я». Рита и Ксения быстро нашли общий язык. Обе были рады незапланированному сближению. Прошло совсем немного времени, а им уже не верилось, что недавно между ними была стена непонимания.

— Знаешь, многие женщины в душе проститутки, — изящно прикуривая от дорогой зажигалки длинную дамскую сигарету, как-то заметила Рита. Ее потянуло на откровенность, тем более что Ксения оказалась хорошей слушательницей и ей практически ничего не нужно было объяснять. Она заполняла пустоту, время от времени образующуюся в сердце Риты. Несмотря ни на что, в ней периодически просыпались сентиментальные чувства, и именно в такие моменты Ксения становилась спасительным звеном. С ней можно не притворяться, быть собой. Рита замечала, что у той та же неуемная, жаждущая страсти натура, что ей всегда мало ощущений, мало эмоций и что она готова быть разной и непредсказуемой ради получения наслаждения. — Но только смелые и раскрепощенные позволяют следовать велению своего тела.

— Иногда мне становится страшно, — призналась Ксения. В тот октябрьский вечер она впервые пригласила Риту к себе и деловито, по-хозяйски уверенно готовила крепкий кофе, желая во что бы то ни стало угодить своей гостье. Волнуясь, Ксения просыпала сахар мимо чашки, виновато улыбнулась, поймав чуть насмешливый взгляд подруги. Однако решила продолжить: — Я боюсь своих желаний, мыслей.

— Отчего?

— Я так быстро забыла Игоря. Мне казалось, что мы будем вместе всегда, я все заранее знала. Это была открытая книга, которую я бережно листала. Теперь я убеждена, что поступила верно, расставшись с Гошкой… Он — моя первая любовь.

— Значит, это была не любовь.

— А что?

— Трамплин к познанию самой себя, — делая широкий жест, ответила Рита.

— Цинично звучит.

— Я не права?

— Он — мой первый мужчина.

— О-о! — поперхнувшись дымом, вскрикнула Рита. — От этого нужно бежать, и чем дальше, тем лучше!

— Почему?

— Обрастешь комплексами в лучшем случае лет через пять, в худшем — года через полтора.

— Почему?!

— Что ты заладила! Ликбез какой-то, честное слово, — Рита поправила прядь волос. — Потому что в один прекрасный момент ты поймешь, что все проходит мимо. Нормы морали заставят тебя быть верной супругу, а душа и тело будут рваться навстречу новым ощущениям. Это нарастающее противоречие сделает жизнь невыносимой. Из веселой, жизнерадостной ты превратишься в брюзгу, вечно недовольную собой, мужем, детьми, всем миром. Однажды решишься изменить, и здесь уже все будет зависеть исключительно от твоего отношения к происшедшему. Выхода два: обманывать себя или обманывать мужа.

— Хорошенькую перспективу ты обрисовала, — пододвигая Рите чашку с дымящимся кофе, заметила Ксения. — Ты так уверенно говоришь, как будто прошла через это сама.

— Прошла, — отхлебнув из чашки, ответила Маслова. — Я ведь была замужем. Мы с тобой мало общались тогда, так что не удивляйся. На первом курсе выскочила, чтобы попасть в ряды честно выполняющих супружеский долг. Все закончилось не очень весело, кажется, меньше чем через год. Я стараюсь не вспоминать об этом.

— Я не думала, что ты… — глаза Ксении округлились.

— Такая стерва, как я, не может быть замужем? — Рита запрокинула голову и рассмеялась, закрыв глаза. — Может, еще как. Мне это помогло окончательно разобраться в самой себе.

— А ты любила его?

— Опять ты за свое. Любовь… Прямо болезнь какая-то, честное слово, — всплеснула руками Рита.

— Извини, я лезу не в свое дело, — поспешила сказать Ксения. — Каждому откровению свое время.

— Я всегда подчеркивала, что отвечу на любой твой вопрос. Мне нечего скрывать, но там, где начинается тема любви, семьи, я становлюсь менее словоохотливой.

Она действительно неохотно вспоминала о своей недолгой семейной жизни. Рита не испытывала трепетного восторга перед своим избранником. Саша Маслов был гораздо лучше, интереснее, деликатнее тех, с кем сталкивала ее судьба. Она привыкла к его улыбке, вежливости, обходительности. Он пропускал мимо ушей все, что говорили ему о Рите родители, озабоченно наблюдавшие, как их сын медленно и уверенно идет в руки настоящего чудовища. Непостижимым образом к ним стекалась информация, из которой становилось очевидно, что выбор сына далек от идеала. Им было страшно представить, что Саша встречается с этой не знающей ничего святого и чистого девицей. Ее многочисленные поклонники становились темой бесконечных разговоров старушек, сидящих под подъездом. Каждая новая машина, привозившая ее поздними вечерами к подъезду, осматривалась чуть ли не с лупой, а на утро обсуждалась в терминах, которыми могли изъясняться о технике женщины возраста ее бабушки.

Ритина манера одеваться была для них второй темой — всех удивляло такое разнообразие гардероба столь юной особы. Версий выдвигалось несколько, но те, где фигурировали бесконечные ухажеры Риты, казались всем наиболее правдоподобными.

— Бесстыдница! — качали головами всезнающие старушки, провожая глазами пробежавшую мимо девушку. И то, что она всегда была с ними вежлива и улыбчива, не меняло существа дела. — Нет ни стыда, ни совести. И как таких земля носит?

Стандартный набор фраз, которыми награждались все неугодные их строгому взгляду. Оставалось загадкой, как при всем этом до Арины Егоровны ничего не доходило. Ее, пожилую, всеми уважаемую, словно берегли от информации, которая могла разрушить то единственное, ради чего она оставалась на этом свете. Может быть, это закон такой, когда близкие узнают обо всем последними?

А вот Сашины родители не входили в число тех, для кого информация фильтровалась. Напротив, подробности были ужасающие! Слухи мчались от района к району с поразительной скоростью. Как будто в городе существовала неофициальная служба, специально занимающаяся их распространением. До Масловых доходило то, о чем они бы предпочли не знать вовсе. Сначала они отказывались верить, потом старались пропускать мимо ушей, а в конце концов запаниковали. Попытки втолковать что-либо сыну оканчивались неудачей. Саша отказывался слушать, вступая в споры, идя на открытый конфликт. Ему было безразлично мнение родителей о Рите. Он любил ее и хотел, чтобы их отношения длились как можно дольше. Эта девушка заставляла его забывать обо всем на свете и мечтать только об очередной встрече, прикосновениях. Такого с ним еще не бывало! Он закрывал глаза, и память четко восстанавливала смеющееся лицо Риты, ее медные волосы, такие мягкие, пахнущие духами. Саша вспоминал, как каждый раз ощущал себя властелином мира, пряча в них лицо, вдыхая сладкий, дурманящий аромат. И однажды он пришел к мысли, что наступил момент, когда расставания с Ритой он физически не переживет. Он не проживет без нее и двух дней, суток! Они должны просыпаться в одной постели. Он хочет делиться с ней своими планами. Наконец, он видит в ней мать своих детей. И пусть замолчат те, кто называет ее ночной бабочкой, дорогой шлюхой. Ему наплевать на все, что происходило с ней раньше. Если и есть доля правды в тех слухах, о которых упорно твердят родители, он готов стать глухим, слепым. Сейчас Рита с ним, и это главное!

Саша старался изо всех сил. Он пытался предугадывать ее желания, показывая, что все происходящее вызывает у него только положительные эмоции. У него словно открылись потайные силы, возможности, способности, о существовании которых он и сам не подозревал. Саша не сразу понял, как для Риты важно ощущение комфорта в постели. Открытие сначала насторожило его. Рита была такой юной, но уже достаточно опытной и искушенной в вопросах любви. С одной стороны, Маслов приветствовал ее раскрепощенность, с другой — посматривал с осторожностью. По ее желанию он становился нежным и грубым, сильным и слабым, страстным и равнодушным. При этом менялась и Рита, каждый раз открываясь с новой стороны, еще не известной ему. Она была непредсказуема и оттого еще более желанна! От недоступности к полному обладанию, лишенному каких бы то ни было ограничений, запретов — для Маслова это было чем-то совершенно новым.