5.10
Статуя Бетховена в аркаде здания «Музикферайна» выглядит так, будто дрожит от холода в этот теплый вечер.
Несколько чересчур услужливый молодой человек из администрации говорит нам, что, поскольку наш концерт — часть цикла камерной музыки, продающегося по абонементам, мы можем ожидать в зале много народу. Он ведет нас в артистическую. Комната для мужчин светлая, но какая-то потрепанная, со стенами в красную полоску, серым полом, зеркалом и факсимиле пожелтевших нот в рамках. Джулия, Петра и Эллен в соседней комнате с роялем, с мертвенно-бледным портретом Крейслера на стене и огромной вешалкой с влажным пятном на ковре под ней. Они появляются как яркие ночные бабочки, зеленая, синяя и золотая: Петра в синем, с обнаженными плечами, улыбающаяся; Эллен в бледно-золотом, прижимая руку к шее, как при нервной боли; и Джулия в том самом зеленом платье, в котором она была тем вечером в «Уигмор-холле». Она заботливо смотрит на меня, как мне кажется, с легкой, оценивающей долей заботы. Но разве я не спокоен сейчас? Все будет хорошо, хоть и похоже на расставание.
Минеральная вода на столе, и я пью; а Пирс принимает глоток виски из фляжки Эллен. Билли занят приступом чиха. Все мы в курсе, что взыскательные венцы знают своего Шуберта до последней ноты — в этом им можно доверять. Теперь Эллен тихо настраивается под рояль. Такое зеленое, такое золотое, такое синее. Как уравновешенно выглядим мы с Билли среди этих ярких созданий.
Через коридор ждут они — уши, для которых мы играем. Пирс заглядывает в глазок в больших дверях.
— Полный зал.
— Сейчас семь тридцать восемь. — Это Билли.
— Гамму, — говорит Пирс, поднося скрипку к подбородку. — До минор.
И мы четверо медленно поднимаемся по ней и медленно, нота за нотой, спускаемся к нашей тонике. Мои глаза закрыты; но я воображаю, что Джулия, и Петра, и Курт несколько удивлены нашим ритуалом и поглядывают друг на друга.
Молодой дежурный администратор кивает, и «Маджоре» собирается у дверей. Когда мы вчетвером выходим, поднимаемся по низким ступеням подиума, гул голосов переходит в аплодисменты. Сквозь все это я слышу скрип дерева под ногами. Я смотрю вокруг: направо — блестящие кожаные шторы, закрывающие поздний дневной свет, и канделябр, освещающий бюст Брамса, не совсем прямо под ним, немного сбоку; далеко передо мной, в конце прямоугольного зала, высокие кариатиды в золоте и расплывающиеся лица на балконе; а по бокам от меня, на обеих стенах, — длинные узкие балконы, заполненные, кроме нескольких мест в директорской ложе. Темные ряды партера почти полны; и во втором ряду я вижу мать и тетю Джулии и пустое место рядом с ними. Если сейчас я еще вынужден смотреть на публику, потом, когда мы будем играть «Форель», мне это уже не придется.
Тишина. Здесь тоже брешь в потолке пропускает солнечный свет сверху; и в это время дня его столько же, сколько от люстр. Мы кланяемся, садимся, несколько секунд опять настраиваемся; и Пирс прежде, чем я успеваю понять, уже неожиданно вступил; и теперь я тоже; и теперь Эллен; и теперь Билли; как безумные пчелы, мы атакуем «Квартетцац».
Быстрый аккорд все вчетвером; и вот мы с Эллен в основном молчим, пока Пирс и Билли шипят и рычат сверху и снизу. Автор идеально незаконченных шедевров представляет нам здесь такую симметричную и наполненную первую часть, что нет надобности ее связывать с другими частями. И что еще нам уготовано сегодня? Пьеса, почти излишне завершенная по требованию заказчика; и потом работа, которая отмечает завершение его собственной неоконченной жизни. Если бы он только жил, чтобы дожить до возраста Моцарта, плодотворный Шуберт!
Пчелы возвращаются, грозно жужжа, и тремя острыми мелодичными уколами все кончается. Райская лаконичность! Мы встаем, мы благодарно кланяемся под благодарные аплодисменты. Мы уходим, мы выходим, уходим, выходим, и вместе с Билли, проходящим в двери, что ведут со сцены в коридор, затихают последние хлопки.
— Твоя мать во втором ряду, — говорю я Джулии. — И твоя тетя.
— Я к ним подсяду во втором отделении.
— Но в зале нет правильной для тебя акустики. Как тебе удастся что-нибудь услышать?
— Я буду смотреть.
— Пирс? — говорю я в сторону от Джулии.
— Да? — отвечает он.
Я стучу его по плечу смычком, оставляя две полоски канифоли, будто погоны на его пиджаке. Не стряхивая их, он улыбается своей обычной полуулыбкой.
— Удачи, Майкл, — говорит он. — Хорошо прошло; продолжай.
Но я чувствую нервный комок внутри сейчас, когда «Форель» прямо перед нами. В кончиках пальцев левой руки начинает немного покалывать, будто они трогают проволоку с низким током.
Ощущение проходит. Я снова в порядке. Пирс отступает. Джулия и Петра к нам присоединяются. Мы входим, кланяемся, устраиваемся на сцене — и вот звучит первый великолепный аккорд «Форельного» квинтета.