Лишь одна музыка

8.7

Зимы пройдут, и губы останутся нецелованными, и сердце — безутешным, а руки и уши — не связанными друг с другом. Все тайное должно стать явным. Я рву конверт Карла.

Что это?

Ну да, это просто отписка. Он получил мое письмо, он посчитал его любезным, но неискренним; мой нарочитый такт сделал мое письмо скорее издевательским. Он прекрасно знает, какие чувства я к нему испытывал. И хотел бы отметить, что дряхлость не обязательно означает деменцию. Он не собирается повторять, о чем именно сожалеет, но просто хочет сказать, что теперь решил: квартет, в конце концов, и есть мое настоящее призвание. Он рекомендует мне остаться там, где я есть. Возможно, его вклад для потомков будет в воспитании вторых скрипок. Я ведь, конечно, уже слышал, что Вольф Шпитцер теперь в «Траун-квартете». И все — ни слова ни про его собственное здоровье, ни про планы, ни про дела. Просьбы ответить нет. Конец.

Странный удар, пришедший как раз сейчас, когда ни я, ни квартет, ни кто бы то ни было не мог знать, что между нами что-то пойдет не так. Он теперь решил; ну и пусть. Я должен быть рад за Вольфа, да я и рад, но киплю оттого, что этот человек по-прежнему считает себя вправе благословить или осудить то, что я могу или не могу делать!

Поздно ночью я просыпаюсь от жажды и не могу заснуть. Рядом с кроватью лежит нотная тетрадь, подписанная и заполненная ею. Смоченными водой пальцами я веду по голосу моей строки. Страница за страницей я слышу мои расплывающиеся ноты. Чернила растворяются, головки и штили нот сливаются в одно, вода в стакане становится мутно-коричневой. Влага проникает на строчки соседних голосов, на страницы, еще не заполненные и не смазанные. Будто изношенную запись брайлем, мои пальцы трогают мое имя, то, что ты написала однажды; и смотри, я уже не могу его прочесть.