Лишь одна музыка

1.10

Когда я говорю, что я из Рочдейла, лондонцы улыбаются, как если бы само название было забавным. Меня это больше не напрягает и уж точно не удивляет. Действительно, уж если напрягаться, то по поводу самого города. Но то, что случилось с нами, могло случиться где угодно, я уверен.

В детстве я был вполне счастлив в Рочдейле. Наш дом стоял на краю города, и когда у меня наконец появился велосипед, я мог выезжать в сторону пустошей, иногда с кем-то из школы, чаще сам по себе. Через несколько минут я оказывался на просторе. Я гулял по холмам, иногда просто лежал в травяных впадинах, где было не слышно ветра. В первый раз, когда так лег, я был поражен: я никогда не слышал такой тишины. И в этой тишине вдруг зазвучала восходящая песня жаворонка.

Я бросал велосипед внизу, в безопасности у стоящей на отшибе гостиницы «Оуд-Беттс», и лежал так иногда часами. Иногда пел один жаворонок; иногда голос одного растворялся все выше и выше в небе, а другой только начинал подниматься. Порой, когда солнце выходило после дождика, бывало целое соревнование жаворонков.

В Лондоне даже на высоте моего этажа тишины нет. Даже в глубине 600-акрового парка я слышу шум движения со всех сторон и даже сверху. Но иногда утром я беру походный стул и иду в «утопленный сад» рядом с Оранжереей. Сажусь в один из просветов среди высоких лип и смотрю поверх цветных уступов на тихий овальный пруд. Среди кувшинок играют фонтаны, заглушая шумы снаружи зарослей. Вокруг нахально бегают белки и застенчиво — мышки. Голубь гортанно воркует у моих ног. И — в правильный сезон, в месяц, ровно противоположный нынешнему, — поют дрозды.

Сегодня я иду вокруг «утопленного сада» и вспоминаю разговор с Джулией. Наше фортепианное трио играло концерт где-то недалеко от Линца, и после мы вдвоем пошли в лес вокруг дома, в который нас пригласили. Это была ночь полной луны, и соловьи пели неистово.

— Роскошно, — сказал я. — Доницетти птичьего мира.

— Ш-ш-ш, Майкл, — сказала Джулия, прислонившись ко мне.

Соловей остановился, и Джулия сказала:

— Тебе не нравится?

— Это не моя птица. Ты любишь соловьев?

— Да.

— Это, должно быть, твои австрийские корни.

— О, не говори глупостей. Как насчет поцелуя? — Мы поцеловались и пошли дальше.

— Если это правда твоя любимая птица, я беру свои слова обратно.

— Спасибо. А твоя какая?

— Жаворонок, конечно.

— А, понимаю. «Взлетающий жаворонок»?16

— О нет — совсем не поэтому.

— Невзрачная пичуга...

— Ну твой соловей тоже не райская птица.

— Кажется, среди композиторов не так много красавцев, — сказала Джулия чуть погодя. — Шуберт был немного лягушкой.

— Но лягушкой, которую ты бы поцеловала?

— Да, — сказала Джулия, не колеблясь.

— Даже если бы это его отвлекло от творчества?

— Нет, — сказала Джулия. — Тогда нет. Но я не думаю, что это его отвлекло бы. Его бы вдохновило, и он бы закончил свою «Неоконченную».

— Верю, что закончил бы. Так что хорошо, что ты его не поцеловала.

Начинало накрапывать, и мы свернули к дому.