Лишь одна музыка

2.24

— Джулия. — Ее имя на моих губах, но я не издаю ни звука, ни шепота.

Она смотрит на меня, я — на нее. Какая-то лилия с темными листьями справа от нее, и она одета в зеленое. Это была она; это она.

— Здравствуй, — говорит она.

— Здравствуй.

В ее взгляде напряженное внимание. Зеленый шелк сливается с темно-зелеными листьями, ярко-зеленая столешница, оливково-зеленые стулья, толстый зеленый бархат шторы, травянисто-зеленые простоватые обои. Я смотрю вниз. Ковер, насыщенный изумрудно-зеленый, с рисунком из мелких красных пятнышек.

— Ты здесь давно? — спрашиваю я.

— Я ждала снаружи. Не могла решить, что делать.

Я изучаю пятнышки на ковре. Они неправильной формы, расположены ровными рядами.

— И вот ты здесь, — говорю я.

— Я не знала, что ты в «Маджоре», — говорит Джулия. — Просто увидела программу и подумала про Банф и как мы там их встретили.

— Я с ними уже несколько лет. — Неужели именно об этом мы собираемся разговаривать после всего, что было? Я смотрю на нее. — Ты пришла на концерт, не зная, что я играю?

— Это был прекрасный концерт, — говорит она. В ее глазах слезы.

Мои глаза обращаются к окну. Снаружи на темной улице дождь. Куча черных пластиковых мусорных мешков лежит при входе в тупик. Свет фонаря отражается на их гладкой поверхности.

— Это ты была в автобусе. Я знал, что не мог ошибиться.

— Да.

— Почему же ты так долго ждала, прежде чем мы встретились? Почему ты не нашла меня в телефонной книге?

Пауза. Люди говорят со всех сторон вокруг нас. Я слышу Пирса, излагающего какое-то правило из теории музыки. Джулия делает шаг ко мне:

— Я была не в силах снова тебя видеть.

— Тогда почему же ты здесь?

— После Баха я знала, что приду за кулисы. Я не могу объяснить почему. Возможно, это была плохая идея. Я стояла в коридоре все это время. Но это хорошо снова увидеть тебя, а не только услышать твою игру.

На ее руке нет кольца, но на запястье золотые часики с золотым плетеным ремешком. На шее висит маленький бриллиантовый кулон. Ее глаза кажутся скорее зелеными, чем голубыми. По ее голосу, по тому, как она держится за сумку, я понимаю, что она сейчас уйдет.

— Пожалуйста, не уходи, — говорю я и беру ее руку. — Я должен снова тебя увидеть. Ты теперь живешь в Лондоне? Ты мне позвонишь? Я завтра свободен. — (Она ошеломленно глядит на меня.) — Куда ты идешь прямо сейчас, Джулия? Ты ела? У тебя есть машина? Нельзя же выходить в такой дождь. Правда, не стоит.

Джулия начинает улыбаться.

— Нет, я не буду тебе звонить. Телефон — это не мое. Но мы где-нибудь встретимся.

— Где? И когда?

— Майкл, отпусти мою руку, — шепчет она.

— Где?

— О, да где угодно, — говорит Джулия, смотря по сторонам. — Как насчет Собрания Уоллеса?37 В час дня?

— Да.

— Встретимся у входа.

— Джулия, дай мне свой номер телефона.

Она качает головой.

— Что, если тебя там не будет? Если ты передумаешь?

Но прежде чем она может ответить, к нам подходит Эллен.

— Джулия! — говорит Эллен. — Джулия! Сто лет прошло! Сто лет! Канада, не правда ли? Банф. Что за прекрасное было время! Как ты теперь? Ты тут на время из Вены? Майкл сказал, что вы потеряли друг друга из виду, и вот ты тут!

— Да, — говорит Джулия, улыбаясь проницательно и мягко. — И вот я тут.

— Пирс! — говорит Эллен. — Смотри, кто здесь: Джулия!

Пирс, глубоко погруженный в разговор с каким-то молодым человеком, рассеянно кивает. Джулия уже у двери.

— Позволь мне проводить тебя до машины, — говорю я.

Она надевает пальто и открывает дверь в коридор.

— Я дойду, Майкл. Ты должен остаться для разбора. Концерт без разбора...

— ...это как свадьба без драки. Да.

— А где Билли? — спрашивает Джулия.

— Он уехал домой. Отпустить няньку.

— У Билли есть дети? — говорит Джулия с некоторым удивлением.

— Один ребенок. Сын.

— Когда я увидела, как вы все вчетвером подняли смычки, сразу подумала про первую фразу бетховенской Пятой, — говорит она. И показывает жестом ноты: три высоких музыканта и один низенький, коренастый.

Я не могу удержаться от смеха. Что в ней изменилось? Ее волосы стали намного длиннее, лицо чуть вытянулось, но кажется, будто это следы не десяти, а пары лет.

— Что еще ты можешь сказать про наше исполнение? — спрашиваю я, чтобы продолжить разговор.

— Ну... Я бы предпочла не видеть имя Гайдн на пюпитре тогда, когда вы играли Моцарта.

— И?

— И — все. Это было чудесно. Но я должна идти. Я правда должна... Как твой палец?

— Ну, он меня не тревожит последнее время. На самом деле последние пять лет — с тех пор как я в квартете... Странно, правда ведь, когда твое тело восстает против тебя и потом вдруг решает, что хватит.

Я достаю из кармана фломастер и беру ее руку. Я пишу мой телефон на краю ее ладони. Она смотрит на меня удивленно. Но не возражает.

— Это телефон, автоответчик и факс. Перепиши его, перед тем как ложиться спать, — говорю я. Нагибаюсь, чтобы поцеловать ее ладонь, ее линию жизни, ее линию любви. Мои губы двигаются к ее пальцам.

— Майкл, нет, нет, пожалуйста. — Отчаяние в ее словах останавливает меня. — Оставь меня. Пожалуйста, оставь меня. Мы увидимся завтра.

— Тогда спокойной ночи, Джулия, спокойной ночи. — Я отпускаю ее руку.

— Спокойной ночи, — говорит она тихо, отворачиваясь.

Я иду к окну. Через несколько секунд она появляется в дверях, ведущих во двор. Открывает зонтик, потом застывает на пару секунд в нерешительности, куда идти. Дождь падает на черные мусорные мешки. Почему не где-нибудь, а именно в Собрании Уоллеса? — думаю я. Не то чтобы это было так важно. Как я сегодня буду спать или даже как буду верить во все это, когда останусь один? На секунду ее лицо освещается, но слишком слабо, чтобы можно было что-то на нем прочесть. Она старше, но так же красива, как раньше. Насколько изменился я? Она поворачивает направо, и я слежу за ней, пока она не уходит за угол на главную улицу, и я теряю ее из виду.