6

А вот в другом доме отдыха, в Подмосковье, два отличных мальчика, два ранних подростка, вылезают из озера или пруда, и жемчужные капли сияют в ослепительном солнце на их чайных, гибких и сильных телах, они смеются и тоже несут какую-то чушь, а мне плохо от своих внутренних страданий, и я думаю о самоубийстве, потому что меня не устраивает мироздание, я многое прочел, проговорил с друзьями, продумал, прочувствовал, но вдруг замечаю их, и мне хочется их терзать, потому они не прочли и не прочувствовали и десятой, а то и сотой доли, от того, что прочел и прочувствовал я, и потому что они красивые и счастливые, потому что солнце распадается на радугу в каплях, которые падают с их сосков и дрожат в их летних пупках… Я люблю их.


А потом, вечером, острые черные ветви хищно пронзают усталое закатное солнце. Оно умирает, истекая своим золотом.


Я любил представлять себе, что я — вельможа, который приказывает своим слугам взять какого-нибудь юного обнаженного красавца. Он дерется как лев, играя всеми своими мышцами. Он сильнее любого из моих слуг. Но слуг много, а он один. Бой откровенно нечестный. Но причем здесь честность, когда речь идет о порнографии, о фантазии, об унижении красоты и обладании ею?

А потом уже его приводят ко мне, со связанными за спиной руками, и я упиваюсь своей властью над этим телом.


Помню я и другой случай. Я возвращался с прогулки. Горячее золото переливалось, перекатывалось в красиво распластавшихся по небу облаках. Казалось, сейчас хлынет золотой дождь. Я вошел в подъезд и застал своего соседа Антона, стоявшего на четвертом этаже возле лифта.

Я был подростком, он был на год младше меня. Он вполне входил в число тех, к кому я тайно вожделел. В школе учился он, по крайней мере, по «умным» предметам, отвратительно. Однажды, много лет назад, он позвал меня к себе в гости. И там, закрывшись в какой-то комнате от всех, он стал по секрету рассказывать мне, что двойка для него — еще очень хорошая отметка, а чаще он получает единицы.

Сейчас это прозвучало бы для меня смешно, но тогда я пришел в изумление и ужас. При всех своих жутких ночных «извращениях», с наружной, дневной стороны я был тихим, послушным, культурным мальчиком, для которого прилежная и хорошая учеба была такой же очевидной необходимостью и добродетелью, как для правоверного протестанта — усердный труд и богатство. Я сразу же решил, что мне не нужно больше общаться с Антоном. Конечно, это было глупо. Но я вежливо дослушал его до конца, а потом довольно быстро ушел в свою квартиру на том же этаже.

Позже брат надоумил меня терроризировать всех мелко нарезанными бумажками. Мы засовывали их в одежду к родственникам, во всякие пафосные документы, в сумки, в портфели. Помню, мы даже обкидывали ими некоторых сверстников во дворе. Одной из наших жертв стал Антон. Прямой, искренний и простой, он был глубоко возмущен такой модернистско-абсурдистской наглостью в духе Хармса. Помню, он гнался за мной по двору и кричал что-то типа «Доколе?!» и «По какому праву?!» Это было нелепым и диким, но по-своему утонченным издевательством.

А однажды я отверг его. Он хотел, очень хотел со мной общаться, я же почему-то его сторонился, хотя теперь, возможно, об этом и жалею. Помню, был теплый весенний полдень, сквозь окна лестничной клетки нашего подъезда проходили яркие солнечные лучи, разбиваясь на радугу, в которой кружились красные, зеленые, желтые и голубые пылинки. На фоне золотистых световых пятен темные места выделялись особенно густо. Было тихо и странно. Я услышал откуда-то снизу голос Антона:

— Эй, Денис!

Я не отвечал.

— Де-е-ни-ис! — позвал он еще раз.

Я поспешно вставил ключ в замочную скважину своей квартиры и повернул его.

— Но я же слышу, как ты там двигаешься, я видел, что это ты! — не унимался Антон.

Я открыл дверь, ввалился в квартиру и трусливо закрылся. Возможно, это был патологический страх внешнего мира. Мне почти что стыдно об этом вспоминать. Я повел себя не только нелепо, но и оскорбительно. С тех пор он перестал искать общения со мной. Зато я, я, что я только не делал с ним в своих ночных, да и, чего уж там, дневных, а также утренних и вечерних фантазиях!

И вот теперь он, обнаженный, много лет занимавшийся на нашем стадионе в секции греко-римской борьбы, патентованный школьный двоечник, если не единичник, стоял, скрестив руки на груди, хмурый и как будто обиженный, прямо передо мной!

Конечно, может быть, что он кого-то и ждал. Но я слышал, что в некоторых семьях в воспитательных целях практикуется выгонять «непослушного» ребенка из дома минут на 15, чтобы он там «остыл», независимо от того, кто виноват. Он был так погружен в свои обиды, а я был так поражен его образом, что мы даже не поздоровались. Я вошел в квартиру, прошмыгнул в свою комнату и бросился на кровать…

Каким рельефным и могучим было его античное тело, какая страсть, какой огонь в нем горел! Физическая сила, обнажение, глупость и красота, и унижение, унижение от родителей! Я представил, я представил себе, что он захочет унизиться и передо мной. Он, выставляющий на показ свое тело любому, кто захочет пройти по лестнице, он начнет просить, умолять, заклинать, чтобы я общался с ним и, может быть, помог бы с учебой. Он покажет мне свой дневник с двойками, он даст мне пощупать свои крепкие мышцы груди, свои соски, поцарапать свой упругий живот с заветным пупком… и попросит, чтобы я бил, бил его плетьми!

О, это было выше моих сил. Это был один из самых глубоких оргазмов, которые я когда-либо испытывал. Я едва в нем не утонул.

Загрузка...