Лоза Шерена. Кто я?

Пролог

Выигравший никогда не скажет:

«Это всего лишь игра».

Глория Коупленд

В  пещере было душно, и синий свет ее стен стал приглушеннее… умирал.  Скоро тут воцарится темнота, а потом не хватит и воздуха... и младший  бог задохнется. Ему тоже, увы, надо чем-то дышать.

Варнас  злился: силы иссякали, времени оставалось все меньше. Без защиты  целителя судеб Миранису долго не прожить, пророчество Ниши исполнится,  Аланна станет повелительницей Кассии и не видать ей тогда Рэми как своих  ушей. А Варнасу — возрождения.

Это неимоверно бесило! Но даже на злость сил уже не хватало.

Он откинулся на спинку своего трона, закрыл глаза и устало прошептал:

—  Пришла позлорадствовать? Впрочем, у тебя тоже ничего не выйдет.  Мальчишка добровольно ни в жизнь не станет телохранителем Мираниса, а  недобровольно — Арман не позволит. Эти братья… люди, а как красиво  ломают планы богов. В другое время я бы, пожалуй, восхитился… а теперь…

— …ты умираешь…

— … а ты и рада?

— Нет, — тихий, грустный ответ. Но удивляться тоже не было сил. — Ты все же один из моих братьев.

— А как же твой любимый Аким?

— Он всего лишь смертный, как и Рэми. Ты же…

Варнас  удивленно открыл глаза. Да, он не ошибся, сестра стояла рядом с его  троном на коленях и накрывала его ладонь своей. И ее прекрасные глаза  лучились ласковым синим светом… все же хорошо умирать зная, что тебя  хоть кто-то, а еще любит.

—  Ты рано сдаешься, — сказала Виссавия, и из пальцев ее полилась  благодатная сила. Варнас вздохнул полной грудью, пред глазами  расплылось, по венам побежала ярко-синяя лава. И умирать сразу  расхотелось.

— Зачем? — спросил он.

—  Мне нравится с тобой соревноваться, — ответила сестра, поднимаясь.  Подала ему руку и подвела к мерцающему в полумраке оку, дотронулась  магического источника тонкими пальцами, пробуждая.

— Смотри! — усмехнулась она.

За  окном падал снег, стучался в стекло, одаривал покоем. В просторном  кабинете, наверное, было тепло и уютно, шумел огонь за решеткой камина,  дарил оттенок тепла темным гобеленам по стенам, рядам книг на полках,  мраморной столешнице.

Варнас  хотел туда, все отдал бы, только бы почувствовать тот самый комфорт,  которого ему так не хватало в холодной пещере. А сидящий за столом  Миранис, явно с ним не соглашался. Делал вид, что изучает какую-то  бумагу, но по полному тоски взгляду секретаря было понятно: изучает  бессовестно давно, да только кто ж будет делать замечание наследному  принцу?

Не сейчас, когда зубы его плотно сжаты, взгляд метает молнии, а пальцы безжалостно мнут драгоценную бумагу.

— Пошел вон! — выдохнул принц, и секретарь облегченно выбежал из кабинета.

Принц  был голоден. Гнев душил его, не находил выхода. Он резко поднялся пнул  несчастное кресло и тяжело дыша оперся ладонями о стол. Даже не  обернулся, когда дверь кабинета бесшумно открылась и внутрь вошел Кадм.  Воин. Умный и циничный, Марнас любил за ним наблюдать: никогда не  знаешь, что выкинет.

— Мир, прекрати. Злость не поможет. Он для нас потерян, мне очень жаль… Этот мальчик…

—  Я знаю, кто этот мальчик! — прошипел Миранис. — Меня злит не то, что он  оказался на моем пути, пусть себе, а то, что боги такое допустили… Аши в  нем! И эти паршивые узы, что мне не дают спать ночами! Да нахрен все  это! Пусть это сейчас же прекратиться! Пусть валит в свою несчастную  Виссавии и оставит меня в покое! Прямо сейчас!

— Не думаю, что ты этого хочешь, — возразил Кадм.

Миранис  не ответил. Он резким движением руки опрокинул стол. Отвернулся, и уже  хотел выйти из кабинета, как вдруг скрутился от резкой боли.

— Мир! — подбежал к нему Кадм…

А  Виссавия провела рукой над источником и показала другие покои. Простую  кровать под балдахином, лежащего на ней гибкого юношу с книгой…  разжались тонкие пальцы, книга упала на живот, перевернулась и  скользнула страницами по темному покрывалу. А юноша застонал,  скрутившись в клубок от боли, выдохнул короткое слово:

— Мир…

—  Видишь? — усмехнулась Виссавия. Вновь дотронулась ока, погрузила в  темные воды чашу и наполнила ее ярко-синей жидкостью. — Пей, будет  легче. И не сомневайся, ты дождешься конца этой истории.

—  Что ты с ним сделала? — задумчиво ответил Марнас, принимая от сестры  подношение. Виссавия его так просто поить не будет, наверняка, намешала  туда своей силы. Это хорошо… это даст ему время. — Ты же знаешь, мы не  можем влиять на чувства людей. Они выбирают сами… и Рэми сам должен  выбрать, пойти или нет за Миранисом.

Как и выбрать — любить или нет Аланну. На счастье, тут он выбрал правильно.

—  Он и выбрал, — усмехнулась Виссавия. — После того, как Миранис чуть не  умер из-за того амулета. Теперь он чувствует любую боль принца, знает,  когда прийти на помощь, даже не будучи его телохранителем. Не  недооценивай моих детей, Марнас. И… живи, брат. Живи, скоро ты будешь  свободен. Обещаю.

И исчезла. А Марнас опорожнил содержимое чаши и вновь вернулся на свой трон.

1. Арман. Подготовка

Место встречи изменить нельзя.

Второй  ученик появился недавно и как-то незаметно. В первый раз Лиин догадался  о его существовании в снежный, холодный день, когда мальчишка, худой и  высокий, ростом уже с Алкадия, вместе с учителем вошел на крыльцо дома.  Но в сам дом его не пустили. Алкадий сказал пару слов, и мальчишка  поклонился и вскоре исчез за калиткой, бросив на учителя странный  тоскующий взгляд. Как щенок, которого в непогоду выпроводили ночевать на  улицу.

Лиин  мальчишку не жалел: от некоторых вещей следует держаться подальше. От  лозы Шерена уж точно. Подавая учителю полотенце после купания, он каждый  раз вздрагивал и опасался смотреть на спину Алкадия, туда, где возле  позвоночника то и дело пробегала упругая волна. Лоза жила. Дышала. И  требовала новых жертв.

Однако  в остальном Алкадий был образцовым учителем, заботливым и терпеливым,  таким, какого у Лиина никогда не было. Это других высших магов, арханов,  забирали под заботливое крылышко старших, для Лиина и магическая школа  была верхом мечтаний. И если бы не заступничество Армана… и не нанятые  на пару часов учителя… быть ему в лучшем случае жрецом, мало  разбирающимся в магии.

Куда  уж мечтать о собственном учителе! О таком, который долго и упорно  объяснял, как работать с собственной силой, кто следил за каждым  вздохом, взглядом, движением, и стоило только задуматься, требовал  поправить концентрацию.

Алкадий  был таким учителем. Его внимание Лиин чувствовал постоянно. И даже  когда учитель уходил из дома, ученик получал новые задания и никогда не  оставался без дела, и ощущал внутри легкое беспокойство… заботу. О нем  заботились. И возвращаясь Алкадий терпеливо поправлял сделанное, мягко  указывал на ошибки и никогда, боги, никогда даже не думал наказать.

Впрочем,  не за что было наказывать. Лиин хотел учиться, любил учиться и был  послушным. Ему приходилось оставаться с Алкадием, так почему бы не  провести это время с пользой? И чем больше он научится… тем более будет  подходить своему архану, когда тот вернется… ведь архан маг из магов,  высший, Лиин знал точно. Изредка чувствовал всплески его силы и долго  потом отходил, давя в себе желание броситься туда, помочь, сказать, что  помнит…

Не велено. Велено ждать.

Лиин  уже одиннадцать лет ждал. Ночью ворочался в кровати, вспоминая тот  единственный раз, когда видел своего архана: полный понимания и любви  взгляд, ласковые пальцы, стирающие слезы, теплый, спокойный голос… они  оба были детьми, но даже тогда…

Он  вздохнул. Скоро лоза потребует жертвы. И Алкадий выйдет на охоту. Он…  или, увы, его новый ученик. Хвала богам, что хоть Лиина охотиться не  заставлял: будто чувствовал ту грань, за которую ученик никогда не  зайдет. Если зайдет, то как потом сможет смотреть в глаза собственному  архану?

В тот день  деревья украсились в белые шали, а город ожил солнечным блеском. Алкадий  вернулся рано, в плохом настроении. И сразу приказал собираться,  отговорившись тихим:

— Хочу что-то проверить.

Лиин  почувствовал недоброе, но возражать не стал. За учителем вышел на  улицу, прищурился, когда ударил в глаза яркий свет, и так и не смог  выдавить изнутри дурного предчувствия.

Шли  они недолго, всего лишь до таверны на соседней улице. Это хорошо…  значит, не на охоту. Охотиться так близко от дома Алкадий бы не стал. Да  и кормить лозу в столь шумном месте — тоже.

Изнутри  пахнуло теплом и запахом свежей выпечки, скрипнули под ногами половицы,  и на миг, пока глаза привыкали к полумраку, Лиин ослеп.

А  Алкадий почти ласково улыбнулся хлопотавшей у стола молодой служанке, и  на сердце слегка полегчало. Значит, дома ночевать не будет, но и охота  откладывается: в служанке не было ни капли магии. Девушка зарделась,  низко поклонилась, и что-то там пролепетала непонятное… наверное, «добро  пожаловать», и вспыхнула еще ярче, когда Алкадий что-то прошептал ей на  ухо. И сразу же стало понятно, что возвращаться придется одному… может,  оно и к лучшему. После таких ночей учитель возвращался умиротворенным. И  лоза на его спине проявлялась не так явственно.

Но  о Лиине учитель не забыл. Погладил рыжеволосую красавицу по щеке и  взглядом показал на лестницу. Скрипучая и ветхая. И внутри комком  собрался страх… куда и зачем они идут?

Наверху  оказался узкий, слабо освещенный коридор с одинаковыми прямоугольниками  дверей. Танцевали в воздухе пылинки, пронизывали все вокруг лучи, едва  пробирающиеся через грязное оконце, пахло пылью так, что в носу  засвербело. За первой из дверей кто-то храпел, за второй — излишне  сладостно стонал, за третьей…

Алкадий  нетерпеливо толкнул ветхую створку, и Лиину стало вдруг жутко: изнутри  пахнуло чужой болью и отчаянием. Там, в маленькой комнатушке с крошечным  оконцем, узкой кроватью и ветхим сундуком у стены, прямо на полу  свернулся клубочком тот самый мальчишка, что тогда следовал тогда за  Алкадием до дома. Мальчишка был бледен до серости, то и дело облизывал  спекшиеся губы и что-то шептал, прижимая к животу худые ладони. И росла  под ним густая, бордовая лужа.

Лиин ахнул, отделил себя от чужой боли и бросился было помогать, но холодный голос Алкадия удержал на месте:

— Я сам. Ты — не вмешивайся. Только смотри.

Лиин застыл, похолодев. Алкадий не знал, что в нем есть дар целителя. Не знал же? А Лиин чуть было себя не выдал.

2. Майк. Опасность

Я чую в хижине запахло гарью,

а выходы обозначены нечетко.

Том Роббинс. Свирепые калеки

Теснота  и уединенность домашней молебной. Душный запах курений, тихое  потрескивание свеч на алтаре, стелющийся по полу туман магии.  Фиолетовый… родной, поддерживающий. И полная сосредоточенность, когда  мир вокруг исчезал, становился далеким и неважным, а Идэлан, казалось,  погружался в густую, холодную воду. Перебирал мысленно уходящие слова,  как четки, пытался сложить их в мысли, но в голове было пусто. Все, что  он собирался сказать по пути в молебную, теперь становилось ненужным.  Глупым. И внутри оставался лишь незаслуженный но благословенный. Покой.

В  последнее время Идэлан молился часто. Простаивал на коленях перед  алтарями богини, вслушивался в себя и не находил ответа. Виссавия  молчала. Лишь посылала видения и сны, от которых душа потом кровоточила и  истекала болью сожаления.

Все  тот же снежный вечер, много лет назад, когда Идэлан в первый раз увидел  трехлетнего наследника. И захлебнулся от восторга: дитя было прекрасно.  Огромный дар в темных глазах, чистота, понимание, которым не было  равных, улыбка заставляющая душу петь… совершенство, любимый сын  благословенной богини.

От  этих видений не было покоя ни днем, ни ночью. Идэлан не мог работать,  не хотел есть, и все чаще к нему заглядывали, будто случайно, целители  душ.

Он не хотел помощи. Он заслужил не только это, гораздо большее. Он был виноват. И ничто, никогда не могло искупить этой вины.

— Почему не даешь умереть? — раз за разом спрашивал он богиню. — Почему не даешь рассказать вождю… чтобы он меня убил…

Или  изгнал. Но чтобы наконец заплатить. Хотя бы частично. А не молчать, не  тонуть в собственной вине. Не задыхаться от осознания, что натворил.

Одиннадцать лет. Боги, это продолжается одиннадцать лет!

—  Ты так ничего и не понял, — Идэлан вздрогнул и вдруг забыл дышать:  только бы не спугнуть этот проникающий в душу, едва слышный голос,  услышать, наконец-то, ответ. — Если так хочешь заплатить, то успокойся,  скоро заплатишь, сполна.

— Как скажешь, моя богиня, — выдохнул Идэлан, впервые за много лет почувствовав облегчение.

Погода  обещала пригожий денек. Пробивался сквозь занавеси желтоватый свет,  танцевали между стеллажами с книгами пылинки, манили, так и звались в  руки толстые томики.

Майк  мог бы приказать принести любую из них в свой кабинет, но сегодня не  хотелось. Сегодня хотелось вот так, как в детстве, побродить в лабиринте  стеллажей, полюбоваться на ровные ряды шкафов, до самого потолка  заставленных книгами, скользнуть кончиками пальцев по корешкам,  предвкушая, мучаясь столь огромным выбором. Какой томик взять? Новый или  совсем истрепанный чужим интересом, чужими пальцами, с оставленными  заметками на полях. Какая уж разница, главное, найти нужную книгу,  пролистать страницы, вдыхая неповторимый запах старой бумаги.

Написанные  вручную. Временами защищенные магией. На старинных, уже забытых языках.  Или же совсем новую, с еще, казалось, не засохшими чернилами.

История  давно ушедших людей, облаченная в вязь тщательно подобранных слов, их  воспоминания, собранные знания, все, что частенько было интереснее мира  за стенами библиотеки. И, тем более, интереснее людей.

Только странно, что дозорные так долго не зовут и не ищут.

— Вот уж не думал, что найду тебя здесь…

Томик  выпал из ставших непослушными пальцев, и, уже почти не понимая, что  делает, Майк задохнулся от чужой силы, встал на колени, сложил на груди  руки и опустил голову, истекая страхом на начищенный паркет библиотеки. И  сразу же солнечный день поблек, показалось, что стеллажи укутали едва  уловимые глазу сумерки, а все вокруг замерло в преддверии следующих слов  телохранителя.

У  Алдекадма, несомненно, был повод быть недовольным, но и Майк не  собирался ни о чем жалеть. Он служит Арману. И не намерен его предавать.

—  Поговорим, дознаватель, — тихо сказал Алдекадм. — Поговорим о том  отчете, что ты недавно принес. О происхождении Рэми, о котором ты, как  бы, ничего не знал. Ты осмелился соврать? Забавный малыш.

Как много яда в этих словах. И скрытой угрозы. Но Майк лишь сжал ладонь в кулак, подбирая слова, и тихо, с почтением сказал:

— Вы же понимаете, не мне идти против целителя судеб.

Дышать  вдруг стало легче: телохранитель явно притушил свою силу. Значит, не  так уж и гневался. И смутная надежда на прощение все же оставалась.

—  Встань, — приказал Алдекадм, и Майк повиновался, только взгляда поднять  так и не осмелился. А телохранитель изволил нагнуться, поднял уроненный  томик, бросил короткий взгляд на обложку и тихо сказал:

— Так ты обходишься с бесценными книгами?

— Простите, мой архан.

—  Думаешь, я поверю в твое «простите»? — почти мягко ответил Алдекадм,  вернув книгу на полку. — Как и в твой страх перед Аши? Ты ведь не  полагаешь, что настолько я глуп, правда?

И  в тот же миг что-то ударило в грудь, отбросило к окну, и Майк на миг  зажмурился, ожидая тонкого звона стекла и боли. Боли не было. Было все  же ошеломительное ощущение полета, внезапный холод и стремительный поток  чужой силы. И открыв глаза, Майк понял, что летит спиной вперед высоко  над городом, и телохранитель движется с ним вровень, смотрит насмешливо,  завораживает полыхающим в зрачках огнем магии.

3. Рэми. Брат

Все-таки братишка у меня — прелесть! 

Хоть и гадость редкостная! 

Ольга Громыко. "Пророчества и иже с ними"

Холодно  и скользко, и укутывают все вокруг сумерки. Стараясь не поскользнуться  на замерзшей тропинке, Лиин шел домой так быстро, как только мог. Чуял,  что Алкадий не просто так его выставил. За вином послал… когда это  учитель успел полюбить вино так сильно, чтобы вечером ученика на мороз  выгнать?

Он  столкнулся на крыльце с выходящим Коном, поймал на себе неприязненный  взгляд второго ученика и скользнул внутрь, из морозной свежести в душное  тепло. Значит, все-таки не просто так его послали… и учитель зачем-то  встречался с этим глуповатым мальчишкой… и почему-то не хотел, чтобы  Лиин знал — зачем. А хотел ли сам Лиин это знать? Тайны Алкадия пугали.

Лиин  поспешно скинул в сетях плащ и запятнанные снегом сапоги, вошел внутрь,  подивившись в который раз уюту такого маленького и неприязненного с  виду дома: мягкий золотистый свет фонаря, просачивающийся через льняные  занавески, тепло хорошо натопленной печи, запах принесенной хозяйкой  свежей выпечки, подушечки по скамьям, стульям, салфетки на подоконниках,  на столе, на сундуке и стульях, застеленный чистой соломой пол. И тот  неповторимый запах дерева, от которого вспоминался родной дом и  полузабытые родители…

Где  теперь эти самые родители? Лиин не знал, сказать по правде, не хотел  знать. Мать, узнав о даре сына, отреклась, отец чуть не убил… да и не  отец это, как оказывается, был… и если бы не архан… Эррэмиэль… Лиина,  наверное, уже бы давно и не было.

Его  спасение и его проклятие… ожидание, которое становилось с каждым днем  невыносимее. И святая уверенность, что однажды архан вернется. И  позовет. Только когда ж будет это однажды?

Он  поставил на стол кувшин с вином и, сам на себя разозлившись за угрюмые  мысли, посмотрел искоса на Алкадия. Спит, задумался? Сидит в кресле  неподвижно, укутав колени шерстяным пледом, сжимает в худых пальцах  четки, и лицо его спокойное, умиротворенное, а по тонким губам бежит  легкая улыбка.

Чему улыбается? Редко улыбается… да и спит, пожалуй, редко. И сейчас спит ли? Вряд ли.

— Зачем он тебе? — не выдержал Лиин. — Чтобы убивать?

Учитель  улыбнулся еще шире — не спит! — но так и остался сидеть, откинувшись на  спинку кресла, закрыв глаза. Будто не хотел просыпаться.

— Ты и сам все понял, — устало ответил он. — Так почему задаешь глупые вопросы?

—  Тогда спрошу иначе, — выдохнул Лиин, собираясь с решительностью и  словами: — Зачем тебе я, если есть Кон? Он убивает, он делает то, что ты  хочешь, так почему это не он живет с тобой, почему не его ты учишь?

Алкадий  внезапно открыл глаза, посмотрел на ученика внимательно, слегка  насмешливо, встал и налил принесенного Лиином вина. В свете зажженной  Лиином лампы лицо его казалось чуть менее бледным, чем обычно, и даже  каким-то… более родным. Но Лиин ни на миг не мог забыть о лозе, которую  Алкадий носит, как и о том, чем эта лоза питается.

Может, однажды и Лиину придется стать ее кормом?

А  учитель опробовал слегка вина, довольно вздохнул и тяжело сел на скамью  у стола. Повертев чашу в узловатых пальцах, он жестом приказал ученику  сесть напротив, а когда Лиин повиновался, наполнил вином вторую чашу и  подал через стол Лиину. Чашу Лиин принял, но пить не стал: он терпеть не  мог хмельного, еще с детства. Этот запах напоминал болотную завесь в  глазах отца и звуки глухих ударов... А Алкадий улыбнулся и спокойно  сказал:

— Даже не  понимаешь, от чего отказываешься, мой мальчик. А я ведь тоже долгое  время не понимал. Ты, наверное, не знаешь, но родился я и вырос в  Виссавии…

Лиин  вздрогнул: о Виссавии он знал ой как немного. Вернее, ничего. Знал лишь,  как и все, что Виссавия — соседняя с ними страна, куда чужаков не  пускали. Что оттуда приходят к ним целители в зеленом, таинственные и  молчаливые, прячущие лица и фигуры до самых глаз, что исцеляют эти  целители почти всех, богатых и бедных, исцеляют бесплатно, просят лишь  молиться их богине… и народ молился же!

Скромные  алтари, чаще всего спрятанные в лесах, всегда были полны цветов и  подношений, и тропинки к ним не зарастали никогда… вряд ли в Кассии была  более почитаемая богиня, чем чужая Виссавия.

Алкадий  — виссавиец? Ходили слухи, что «дети Виссавии» прячут за тряпками  уродство, а Алкадия нельзя было назвать уродом… необычным. С разными  глазами, серой, будто безжизненной кожей, слишком худощавым, будто  высохшим — но не уродом. На улице такого встретишь, не заметишь.

Только  типичный ли он виссавиец? Лиин вспомнил глаза встреченных целителей —  огромные, выразительные, в глубине которых плясало, манило зеленое пламя  — и понял вдруг, что, наверное, не совсем Алкадий и свой среди  виссавийцев. Наверное, не зря он тут в Кассии, а не в таинственной  Виссавии, не просто так. И стало как-то боязно услышать продолжение. Но  слушать пришлось:

—  В Виссавии не знают многих удовольствий, например, удовольствия еды.  Пьют и едят исключительно эльзир, — учитель задумчиво повертел в пальцах  чашу. — Это напиток создан магией, дает все, что необходимо, но… он  безвкусен, совсем. Представь — ты ешь нечто очень полезное, но всегда  одинаковое. День за днем, всю жизнь. После такого даже хлеб кажется  чудом. Так же и с магией… День за днем знать вкус только своей магии,  только своей силы. Этого временами становиться так мало…

4. Рэми. Возрождение

Спасать можно человека, 

который не хочет погибать. 

Лев Николаевич Толстой

Холодно  тут. И темно, как в долине смерти, да еще и воняет невесть чем. И если  бы не синяя искорка, тянущая в темноту, Майк давно бы заблудился в этих  лабиринтах узких, кажущихся безлюдными, улиц. Как же хорошо, что  заклинание пути не требует особого дара, ведь в магии он совсем не  силен.

Давно он был  в этих кварталах, один, пожалуй, никогда. И Арман этой вылазки бы не  одобрил. Узнал бы, что Майк вышел без охраны, да еще и в печально  известный район, и взбучки не избежать… Майк только надеялся, что не  узнает. Арман требовал лишь результатов, как они были получены, обычно  не спрашивал. Если его люди живыми и небитыми возвращались…

Да  и он бы сюда ни в жизнь не пошел, если бы в одной из книг, которую он  просматривал в тайном! отделе не нашлась бы короткая записка: «Хочешь  поговорить, приходи ночью к алому мосту. Один». Алый мост Майк знал,  почему его назвали алым — тоже… седмицы тут не проходило, чтобы мост  кто-то не полил кровью. Но и отказать главе темного цеха, а кто же еще  это писал, пожалуй, не мог…

Лабиринты  улиц закончились так же быстро, как и начались, распахнулось над  головой звездное небо, мягкой искоркой слетела на ладонь ведущая точка, и  Майк сжал пальцы, вздохнув с облегчением. Удалось дойти. Даже без  приключений. И хотелось надеяться, что и вернуться удастся так же. Но о  возвращении потом подумаем.

Мост  был старым, обледенелым и не сильно надежным. По другую сторону его  слабо горел фонарь, и свет его блестел на крытых льдом досках, под  мостом — ветвилась среди камней журчащая речка. Заскрипели под ногами  доски, пахнуло вдруг мерзлым деревом, и Майк понял, что ночь вообще-то  длинная… и когда глава придет? А если уже приходил?

—  Надо же, даже не думал, что ты такой отчаянный, — сказал кто-то за  спиной, и Майк зябко дернулся, то ли от страха, то ли от холода.  Повернулся неуклюже, чуть было не растянулся на обледеневшем мосту, и  поклонился как можно ниже. Таких людей лучше лишний раз не раздражать.  Тем более — ночью и в безлюдном месте.

Глава  темного цеха, а кто же еще, был невысок, низкорослого Майка лишь слегка  выше. Пожалуй, и худоват, но под плащом не разглядишь. Как и лица не  рассмотришь: скрыто в тени капюшона. А голос вот его… низкий,  вкрадчивый, такой раз услышишь, никогда не забудешь. Да и даром тянуло  так, что аж дух захватывало. Глава был магом, очень сильным, и этого  сейчас не скрывал.

—  Не думал, что ты решишься, — продолжал он, подходя к перилам моста и  вглядываясь в ломающие свет фонаря волны. — Да и глупо как решился… если  бы мои люди тебя не вели…

Потому-то  и не влип! Впрочем, может, оно и к лучшему — главе было надо, чтобы  Майк дошел, значит, разговор нужен обоим. Значит, есть надежда вернуться  целым и невредимым.

— Назад, надеюсь, меня тоже доведут, — едва слышно прошептал Майк.

Знал,  что наглеет. Но и понял уже, что глава любит дерзких. Это его явно  забавляет. А если глава повеселеет, глядишь, и подобрее станет.

—  Назад я тебя проведу через переход, почти к казармам. А дальше ты уже  сам объясняй людям Армана, где ты шлялся, — так же тихо и спокойно  ответил глава. — Но мы сюда пришли не за этим. О чем ты хотел поговорить  с моими людьми, Майк?

— Ты знаешь, что убило того человека?

Глава  молчал некоторое время, прежде чем ответить. Смотрел на Майка из-под  капюшона внимательно, будто старался что-то увидеть, и глаза его баюкали  в глубине синий свет… давно Майк не видел такой силы. Разве что у  высших магов. Давно не ощущал столь сильного страха перед чужой мощью…  высших сковывал Кодекс. Стоявшего перед ним человека не сдерживало  ничего помимо собственной воли. И от этой чужой свободы стало жутко.

Глупостью было сюда приходить. Огромной глупостью.

— Если бы знал что, не звал бы дозорных, — ответил, наконец, глава. — Сам бы разобрался. И ты тоже ничего не нашел, не так ли?

—  Не нашел. Но я знаю, что в наших книгах записано не все. И что на  черном рынке можно купить множество того… о чем мы не всегда и  догадываемся.

—  Можно, кто же спорит, — усмехнулся глава. — Но это не было куплено на  нашем рынке. Не ищите виноватых среди наших, ищите виноватых среди своих врагов.

— Наши враги не стали бы убивать вашего мага…

—  Еще как бы стали, и это делают, постоянно, — тихо ответил глава цеха. —  Раз в две седмицы, как минимум. И это только Алкадий, а его люди… в  столице лозу кормят еще двое. Найду, лично урою, всех, — Майк поверил в  одно мгновение и даже пожалел этих носителей, — только и найти их  сложно. У Алкадия полог, откуда, я не знаю, моим людям не пробиться,  лишь Лиин с его чистотой, да всего на миг… но и это нам не помогло.  Полог отводит глаза, и даже моей магии не хватает, чтобы эту защиту  сломать.

— Лиин у Алкадия? — выдохнул Майк. — Ты заставишь его…

—  …убить? — язвительно продолжил глава. — Целителя? И сломать хариба  нашего блажного мальчика? Целителя судеб? Я еще жить хочу, братья ведь  мне этого не простят. Нет, Лиин мне нужен совсем для другого, и, верь,  свою роль он сыграет с удовольствием. Думай, дознаватель, для этого ты и  нужен, чтобы думать. Да, Алкадий кормит моими людьми лозу, да, пьет их  магию, но эта смерть была иной…

5. Рэми. Аланна

Именно страсть придаёт поцелую сладость.

Именно любовь делает поцелуй действом.

Кристиан Нестел Боуви

Астэл  не мог привыкнуть к новой школе и к новым товарищам. Его не обижали,  нет, но маленький архан чувствовал, что его боялись все, даже учителя.  Чувствовал, что ему слово против бояться сказать, что все шепчутся за  спиной, говорят о покровительстве… какое покровительство-то? Кадм,  обещавший так многое, куда-то пропал. Только высылал золото, оплачивал  все: одежду, еду, внимательных учителей. Дарил невидимую защиту. Но  Астэлу этого было так мало…

Он  помнил все. Как его заставили отойти в тень и вселили в его тело душу  другого мальчика, как телохранитель относился к тому, другому. С какой  заботой, какой Астэл не знал никогда. Как Кадм ловил каждый жест  ученика, каждое слово, как окружал вниманием… почему Астэл не мог  остаться в замке? Почему не мог стать учеником телохранителя? Почему о  нем никто не заботился… почему он не был никому нужен? Потому что его  дар был меньше, чем дар Рэми? Это нечестно. Дар не выбирают, его дают  боги. Родителей тоже не выбирают... у всех детей они есть, а у Астэла…

Почему  его все так боятся? Стоит только огорчиться, как сразу просят не писать  телохранителю, будто Астэл когда-то ему писал. Он и писать-то еще  толком не умел, жаловаться тоже. Да и на что жаловаться-то? И кому?  Кадму он не нужен. Может быть… может быть тому, другому? Но было  страшно. Астэл знал, что как сейчас это еще неплохо. Что бывает гораздо  хуже. Откуда знал, он не помнил, все, что было до встречи с Кадмом  расплывалось в тумане. Остался лишь привкус страха и горечь, за которую  Астэла называли «слишком взрослым». Разве можно быть слишком взрослым?

В  тот день солнце золотило верхушки деревьев, и было так холодно… Астэл  влетел в здание школы, поклонился встреченному в коридоре учителю и  побежал наверх, в тепло собственной комнаты. Другие ученики завидовали,  ведь мало кому родители могли оплатить целую комнату… мало у кого топили  так тщательно, как у Астэла, мало кому доставляли вкусные сладости и  столь редкие зимой заморские фрукты. Мало у кого одежда было столько  мягкой, теплой одежды, и белье на кровати было таким тонким, пахло  жасмином. И мало кому позволяли держать в покоях собственного маленького  щеночка, беленького, пушистого, такого забавного. Снежок, называл его  Астэл. И это был самый дорогой из присланных телохранителем подарков.

Снежок  встретил довольным тяфканьем, бросился в ноги, махая пушистым хвостом,  только Астэлу было совсем не до него. Недолгое счастье схлынуло, как  набежавшая на берег волна, оставляя за собой песок страха: перед Астэлом  стояла…

—  Мама? — голос дрожал, ноги не держали. Астэл плохо помнил маму, но одно  знал точно: она плохая, очень плохая. И нельзя, совсем нельзя с ней  разговаривать.

—  Здравствуй сынок, — прошептала мама, и Астэл попятился к двери. —  Совсем не узнаешь? Не поможешь мамочке? Ты ведь хорошо, вижу устроился,  твой опекун тебе все дает, что только захочешь, а маму совсем забыл,  мама прислуживать должна?

— Уходи! — выкрикнул Астэл. — Пожалуйста!

— Ну, ну, малыш, давай все же договоримся.

Астэл  промолчал, зажмуриваясь. Откуда-то он знал, что надо слушать и не  возражать. Но и знал, что как раньше не будет. Просто. Не будет.

«Если увидишь мать, не возражай. Не зови на помощь. Подожди, пока она уйдет и иди ко мне, слышишь?»

Кадм не поможет, так Рэми точно. Астэл это знал. И даже не возразил, когда мама сняла с его запястья золотой браслет. У Кадма много. Не сопротивляться...

Аланна  одним жестом задернула шторы и упала перед окном на колени. В полумраке  думалось легче, дышалось легче… не так были заметны предательские слезы  на щеках. Гордость… столько лет пестованная гордость арханы, куда же ты  делась-то?

Она плакала и плакала, мяла в пальцах проклятую записку и не могла успокоиться.

Он  просил ждать, в холодном, странном последнем письме. Писал, что это  ненадолго, а потом пропал. И, сказать по правде, где-то в глубине души  клубился страх, что Рэми забыл, оставил. И Аланна давила, давила в себе  этот страх… надо верить. Ему верить, себе. Но это так сложно…

Ведь время свадебной церемонии неумолимо близилось, а он не отзывался… до сегодняшнего дня.

И получив эту странную записку, Аланна глазам своим не поверила. Просит о встрече тут, в замке? Но…

Слезы счастья по щекам, душащие рыдания, которых так и не унять. Выходящий наружу страх.

Увидеться  в замке? Пусть. Где угодно. Когда угодно. Лишь бы помнил, лишь бы не  бросал. Лишь бы хоть раз увидеть его лицо, услышать бархатный голос,  почувствовать крепость его объятий.

Она скучала… видят боги, скучала. Не жила в этой проклятой разлуке, выживала. И теперь…

Боги…  никогда ничего она не ждала, как этого заката. Никогда не молила так  горячо, как сегодня, чтобы солнце село чуточку раньше, хотя бы на миг,  хотя бы на биение сердца! Никогда еще не чувствовала себя такой глупо  беспомощной и бессильной… никогда еще не дрожала от предвкушения,  желания и… страха.