Лунная дорога. Часть 2

Глава третья

На следующий день решила съездить к Максу. Прибрать получше, генеральную уборку сделать. Позвонила ему, чтоб предупредить, – не ответил. Странно. Может, ушел куда-то и звонка не слышит? Со мной такое часто бывает, особенно на работе.

В принципе, это неважно, ключи у меня есть. Сделаю ему сюрприз. Приходит братец домой, а там чистота. Сказала об этом маме, та одобрила. Ей самой невместно, она постоянно ему говорит, чтоб прибирал сам, это ж его квартира. Денис Дмитриевич ее на него переписал, в подарок на тридцатилетие, так что теперь она его во всех смыслах.

Поехала. На метро добралась быстро, все-таки какой хороший вид транспорта, особенно когда не в час пик и не надо стоять в толпе по стойке смирно. Немного помедлила перед знакомым домом. Вроде ничего нового, все как всегда. Поднялась на лифте, открыла дверь своим ключом.

И остолбенела. Здесь явно жила женщина! В прихожке стояли аккуратные маленькие сапожки, висела темно-розовая женская куртка. Мне стало неудобно, но любопытство в карман не засунешь. Не вытерпев, я прошла по комнатам. Чистота, уют и такая благостная атмосфера, какой никогда у брата не бывало.

Не знаю, что ее создавало, может быть, те мелочи, которые присущи только женщинам? Или эмоции остаются в воздухе, впитываются в стены? В общем, здесь царило счастье.

Неужели Макс все-таки увел от мужа ту замужнюю даму? Или нашел кого-то другого? Ух как интересно! И ведь никому ничего не сказал, подпольщик такой!

Позвонила маме. Она тоже была поражена. И тоже захотела все узнать. Но вот как это сделать, чтоб их не спугнуть?

– Маш, ты давай сейчас тихохонько выдвигайся обратно, чтоб следов твоего пребывания не было, а мы к ним все вместе вечерком нагрянем. Якобы перед твоим отъездом, попрощаться. Звонить и предупреждать не будем, чтоб не сбежали. Как тебе такой расклад?

Я была только «за». Внимательно посмотрела по сторонам. Вроде не наследила. Закрыла дверь, быстро сбежала по лестнице и поехала обратно. Немного погуляла по улицам, через пару часов пришла домой.

Мама с горящими от возбуждения глазами встретила меня у входа.

– Ну Макс! Ну тихушник! И почему он нам ничего не сказал?

Пришлось ее восторг немного умерить:

– Мама, он мне как-то признался, что влюбился в замужнюю женщину. Если это она, то все понятно. Может, она еще развод не оформила.

Мама враз помрачнела. Родители, что тут говорить. Раз разведена, а тем паче замужем, то второй сорт однозначно. Интересно, а к старым девам она как относится? Что-то я об этом никогда с ней не говорила. Если останусь старой девой, она меня, небось, и уважать-то перестанет?

Шучу, конечно, но почему нельзя полюбить замужнюю женщину? Что за криминал такой?

Вечером Денис Дмитриевич повез нас на своем «мерсе» к Максу. Дверь подъезда открыли сами, а вот квартиру мы открывать не стали, хотя ключи у нас и были. Корректно позвонили, как благовоспитанные люди. Когда раздался несколько озадаченный голос Макса, спрашивающего, кто там, ответил отчим.

Брат открыл и сердито на нас посмотрел. Было видно, что нам не рады. Но на маму его неодобрение не повлияло. Со словами:

– Мы так соскучились, почему ты к нам не приезжаешь? – она умудрилась скользкой рыбкой просочиться внутрь.

Мы прошли следом по проторенному ею пути. На кухне кто-то был. Пахло чем-то жареным, причем очень вкусно. Мы с мамой понятливо переглянулись.

– Ты не один? – мама сделала удивленные глаза. – Не познакомишь?

Актриса из нее никакая, достоверности ни на грош. Брат сразу просек, в чем фишка, и тут же мамочку разоблачил:

– Познакомлю, куда я денусь. Вы же для этого и приехали, разве нет?

Мама не стала лукавить:

– Конечно. Наконец-то мой сын завязал серьезные отношения… – сказано это было с надеждой на подтверждение, но Макс молча пошел на кухню.

Мы все враз запечалились. Неужто опять подружка-однодневка? Какая досада!

Макс нарочито громко позвал:

– Оливия, к нам гости.

Оливия? Она что, иностранка? Имя какое-то странное.

Из кухни торопливо вышла девушка в пестром фартуке, джинсах и футболке. Лет двадцати семи – двадцати восьми, натуральная блондинка с очень светлыми, почти платиновыми, волосами, светло-голубыми глазами, стройная, высокая, очень изящная, я бы сказала – породистая. К моему удивлению, далеко не красавица, но очень даже ничего. Невероятно располагающая.

Увидев нас, приветливо заулыбалась, от глаз к вискам побежали тонкие морщинки, и она превратилась в очень даже привлекательную особу. Вот что значит врожденный шарм! Она относилась к тем редким женщинам, что с возрастом становятся только интереснее. Завидую. Мне такой никогда не стать. Это дар природы. Или породы, смотря как смотреть.

– Здравствуйте! – нет, не иностранка, никакого акцента не слышится. – Вы родные Максима?

Мама обрадовалась, девушка ей приглянулась, как и мне, и торопливо подтвердила:

– Да. Я его мама, Ксения Михайловна, это его сестра Маша, а это мой муж Денис Дмитриевич.

Представив нас, она с выжиданием уставилась на девушку.

Та, в свою очередь, на Макса. Бедняге отчего-то очень не хотелось знакомить ее с нами, но пришлось сказать:

– Это Оливия, моя знакомая.

После данной ей характеристики Оливия как-то скептически приподняла уголки губ, но тут же спохватилась:

– Пусть вас не смущает мое имя. У меня мама – переводчица старой школы, она обожает Шекспира. И больше всего – «Двенадцатую ночь». Считает ее мировым шедевром. Очень жалеет, что нет достойного перевода на русский язык.

Я удивилась. Вроде переводов Шекспира много, причем переводили его настоящие таланты. Мне больше всего нравились переводы Лозинского и Щепкиной-Куперник, ну и сонеты в переводе Маршака. Они у нас, кстати, все в домашней библиотеке есть. Понятно, что подлинники все равно лучше, но идеал, как известно, недостижим.

Заметив, что нас несколько озадачило ее необычное имя, она предложила:

– Зовите меня просто Оля, меня все так зовут. Многие даже не подозревают, что я не Ольга, а Оливия. Меня полным именем только Максим называет.

Мама быстро согласилась:

– Да, Оля – как-то привычнее.

Мне-то как раз больше нравилось Оливия: романтичнее оно и необычнее, но я ничего говорить не стала. Зачем? Что-то Макс и без того сердито хмурится, с неодобрением поглядывая на нашу навязчивую братию.

Оливия пригласила всех к столу:

– Я напекла посикунчиков на скорую руку. Не хотите попробовать?

Ответила мама, как главный в нашей компании:

– Звучит заманчиво. Но ведь на всех не хватит?

Она рассмеялась. Но как-то невесело.

– Это же пирожки-скороспелки. Они за несколько минут готовы. Я сейчас еще пожарю. Они со сковородки гораздо вкуснее. Потом уже не то.

Мы всей гурьбой двинулись на кухню. Расселись за небольшим столом, но Оливия садиться не стала.

– Давайте ешьте быстренько, а я еще сковородку накидаю.

В самом деле, она с профессиональной легкостью завернула еще с десяток пирожков, благо тесто и фарш уже были приготовлены. Мама следила за ней с опаской. Ясненько, опять снобизм. Боится, что Оливия работает шеф-поваром в китайской забегаловке.

Макс тоже, как и я, все понял, он же мамочку не первый год знает. Сухо пояснил:

– Оливия служит, как она говорит, в крупном питерском издательстве. Редактором. Так что если вы сочиняете романы, повести или эссе, можете дать ей для рецензии, – и с уязвленным негодованием уточнил: – Получите весьма компетентный пинок.

Мне стало за нее обидно. Чего это он такой злой сегодня? Такое чувство, что получил от ворот поворот.

– Макс, а ты у нас что, непризнанный гений? Книжечки втихаря пописываешь? И хотел с помощью Оливии классиком стать, а она тебя обломала? – язвительно поинтересовалась я у него.

Она звонко рассмеялась, на сей раз без горечи.

– Вот тебя и разоблачили!

Мы все бросили жевать и уставились на Макса. Неужто это правда?

Пользуясь нашим замешательство, он стянул себе последний посикунчик и лишь тогда ответил с довольной миной:

– Я только научные трактаты пишу. Не для средних умов. И уж ими-то я с редакторами художественных редакций делиться не собираюсь.

И опять его слова прозвучали с неприятным пренебрежением. Да что это такое? Похоже, тут идет какой-то тайный спор, а мы – невольные участники.

Это поняли все остальные. Мама постаралась найти самую безопасную тему:

– Вы замечательно готовите, Оля. Вас мама научила или бабушка?

Доставая со сковороды уже пожаренные пирожки, та отрицательно потрясла головой.

– Мама у меня готовить не умеет, так же как и обе бабушки. Это все папа. Он после женитьбы быстро научился хорошо готовить. Как он говорит, ему пришлось лечь грудью на амбразуру, потому что жена даже яичницу пожарить не умеет, а кушать хочется всегда. Папа считает кулинарию искусством. И даже не искусством, а истинной магией.

Она поставила перед нами еще одну большую тарелку с посикунчиками. Интересно, а почему их так называют? Аналогия возникает только одна, и она явно не для застольных разговоров.

– Магией? Почему? – Денис Дмитриевич с удовольствием откусил сразу полпирожка и одобрительно поцокал языком. – Вкуснятина!

Улыбнувшись, Оливия пояснила:

– Очень много нужно знать разных тонкостей, да еще и чутье должно быть. Еда – она ведь вся разная. Даже когда готовишь точно по рецепту, всегда получается по-разному. Так что да – магия тут необходима. Ну и навык нужен.

Слушать ее было очень приятно, голос невероятно красивый, модуляции завораживающие. Ей бы во врачи пойти, в психотерапевты или в психиатры. И гипноз для лечения применять. Слушал бы ее да слушал. Нет, очень необычная девушка, необыкновенная просто. Если она замужем, то Макса мне, право, очень жаль. Никакой муж, будучи в уме и здравой памяти, такую жену добровольно не отпустит. Биться будет до последнего.

Но живет же она здесь? Или нет? Может, просто приехала на пару дней? Ох, как все запутано и непросто! И почему со всеми членами нашей семьи такая свистопляска? Одна мама определилась и то не сразу, а все остальные на перепутье. За папочку я не волнуюсь – он попал в нежные и ласковые объятия анаконды, ему из них не вырваться. Если только на тот свет.

И тут же испугалась собственных мыслей. Нет, о чем я думаю! Разве так можно? Осторожнее нужно быть в своих мыслях, ох, осторожнее.

Подъев все, что было, мы начали прощаться.

Первой начала я, подражая медвежонку Винни-Пуху в озвучке Евгения Леонова:

– Ладно, раз у вас есть больше нечего, мы пошли. Как известно, кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро. Хотя мы пришли и не утром, а днем, но тоже не зря.

И уже серьезно посмотрела на нашу кормилицу:

– С вами очень приятно познакомиться, Оля. Хотя мне Оливия нравится больше. И подходит вам лучше, чем заурядное имя «Оля».

– Вот-вот, я ей тоже постоянно говорю. Ну какая из нее Оля? – и опять это прозвучало у Макса со страстью, неуместной при столь обыденном замечании.

Мы быстренько смылись, предоставив им пикироваться без свидетелей.

Сидя в машине, мама задумчиво произнесла:

– Как у них все сложно! Воздух искрит, как от электричества. И Макса мне жаль. Но девочка потрясающая просто. Редкостная жемчужина. А ты как думаешь, Денис?

Это прозвучало провокационно, но Денис Дмитриевич оказался на высоте:

– Пирожки были великолепные! Жаль, маловато, я б еще поел. В пирожковых таких не делают.

Мама даже растерялась.

– Нас же не ждали, вот и маловато. Но я тебя вообще-то не о пирожках спросила.

– Да? – рассеянно ответил он, мастерски обгоняя черную «тойоту» почти впритык. – А о чем? Честно говоря, я б еще от десятка таких пирожков не отказался. Уж больно они вкусные, хоть и маленькие.

Мама недоуменно пожала плечами и замолчала. Я тоже призадумалась. Денис Дмитриевич не хочет обсуждать милую девушку или, в самом деле, думает только о пирожках? Вот кто их, этих мужчин, разберет?

Уже дома мы с ней подождали, когда Денис Дмитриевич уйдет в свой кабинет, и принялись сплетничать.

– Как ты думаешь, она в разводе? – маму задели за живое мои слова о замужестве Оливии. – Кольца у нее на руке нет.

– Это ничего не значит. Сейчас мало кто носит кольца. Но мне почему-то кажется, что она замужем.

– Почему? – маме это вовсе не понравилось. Мне тоже. Прелюбодеяние и все с ним связанное было как нож острый.

– А иначе из-за чего бы они ссорились? Мне кажется, Макс попросил ее развестись и к нему уйти, а она отказалась.

Мама задумчиво кивнула.

– Да, там такой накал страстей, аж воздух вокруг них потрескивает. Но почему она тогда к нему приехала? Это ведь не слишком порядочно.

Я принялась за них заступаться, меня несколько покоробили мамины инсинуации:

– Мам, мы ведь ничего о них не знаем. Может, мы просто ошибаемся? Ничего, кроме предположений. А это вещь неверная.

– Хорошо, спешить не будем. Но если Оливия станет моей невесткой, я буду только рада. Есть в ней что-то… – мама помолчала, выбирая слово и выдала: – чарующее.

– Притягательное, – озвучила я свое видение Оливии. – Думаю, она всем нравится. Сплошное очарование, а не женщина. Я такую впервые в жизни встречаю.

Вздохнув, мама предложила:

– Ну что ж, будем держать кулаки на удачу. Больше мы в этой ситуации ничего для Макса сделать не можем.

Это было верно.

Уехала я накануне занятий, заваленная подарками и наставлениями. В первый день после каникул в группе было шумно. Отовсюду шел поток информации – кто и где побывал. Мне даже показалось, что каждый слышал только себя, потому что говорили все одновременно.

Посмотрела вокруг, Милославы не увидела. Вот и хорошо. Может, хоть язвить не станет. Она появилась перед самыми занятиями. Бледная и какая-то уж очень тихая. Мне ее даже жаль стало. Спросила у соседки Вики, что случилось. Беда какая-то, что ли?

Та округлила глаза и сказала:

– Точно, беда у нее, ты не знала? – я отрицательно мотнула головой. Она довольно продолжила, радуясь, что первой донесет до меня потрясающую новость: – Ее мамочку сняли. Перевели на должность заведующей отделом здравоохранения в захудалый район на север области. Теперь она там медицину на должную высоту поднимать будет.

Я даже не знала, что на это сказать. Поднимать медицину, которую сама же и развалила? Круто! Вот пусть теперь и попробует вывернуться, когда ни врачей, ни денег, зато придирчивых больных немеряно и несчитано. Да еще и отчитывается пусть по дурацкой статистике, которую сама же и внедряла. И от проверочек поотбивается, которыми врачей уже задолбали. И жалобы на себя почитает от неадекватных больных и их родственников.

– Как тебе такое наказание? – Вика никак не могла угомониться. – Вот если бы функционеры от здравоохранения знали, что они все свои реформы на собственной шкуре опробуют, то сто раз бы думали, прежде чем гадости делать!

Преподаватель кинул на нас многообещающий взгляд, и она тут же замолкла. Еще бы, Геннадий Иванович и без нарушений дисциплины славился своей крайней придирчивостью, а уж нарушителям спуску вообще не давал. Мы немедля прикинулись образцами внимательности и послушания и уставились на него преданными взглядами.

Едва прозвенел звонок, Милослава подорвалась и удрала. Я бы на ее месте сделала так же. Ведь кто она теперь без мощного мамочкиного прикрытия? Правильно, изгой. Поскольку умудрилась перессориться со всеми, с кем смогла. А смогла она многое.

Меня мучила странная мысль: Виктор пообещал разобраться с ее мамочкой перед отъездом. Так разобрался он или нет? Совпадение? Но какое-то уж больно странное. Я же знаю, как работает у нас телефонное право. Сняли-то Маквенко, как говорится, на ровном месте, никаких признаков не было. Да и новое назначение уж очень похоже на наказание. И почему она не отказалась? Ведь могла. Пригрозили? Ух, сколько вопросов, и ни на один нет ответа. Этак от любопытства помереть можно.

После отдыха втягиваться в круговерть учеба-работа было сложно, но я справилась. Не успела оглянуться, как наступила весна. Птички, ручьи, небо такое голубое. Хорошо. На учебу и на работу я стала ходить пешком. Быстрым шагом, по сторонам особо не поглядишь, но хоть воздухом подышу. Не совсем свежим, откуда в большом городе взяться свежему воздуху? Но все-таки не комнатным. Хоть ветерок чувствуется, теплый, приятный.

Обычным вечером шла на работу, торопясь, как всегда. На перекрестке прямо на моих глазах парень, поворачивая, не пропустил пешехода и наехал на него. Вернее, на нее. Женщина упала, парень выскочил из машины и навис над ней с кулаками. Обругал матом за то, что под колеса его машины сунулась.

Та лежала молча, видимо, здорово он ее шибанул, и смотрела на него затравленным взглядом.

Вот ведь гад! Я решительно достала телефон, вызвала скорую и полицию. Потом подошла к ним.

– Хватит! Я видела, что виноваты вы! Не надо было трепаться за рулем по телефону и на дорогу не смотреть! И замолчите немедленно!

Парень, явно южных кровей, не постеснялся бы и меня обложить со всех сторон и даже ударить, но тут к нам подошли еще люди. Среди них тоже оказались очевидцы происшествия, они начали возмущаться, и он заткнулся. Хотел сесть в машину и смотаться, но ему не дали.

Тут подъехали скорая и полиция. Начали составлять протокол и попросили очевидцев дать свои контакты. Я сказала и кто я, и номер телефона продиктовала. Потом убежала, и так опаздывала.

Через час мне позвонили из полиции, спросили, не смогу ли я подойти завтра для дачи показаний. Сказала, что нет. Пояснила, что учусь и работаю. Следовательша – вот почему в русском языке нет вменяемых названий для женщин в мужской профессии? – пообещала прислать мне на работу оперативника в любое удобное для меня время. Я поразилась. Вот это сервис! Я о таком и не слыхала никогда.

Договорились встретиться с ним возле универа после занятий. Опер будет в штатском, чтоб не смущать народ. Ждать будет у главного корпуса на скамеечке. Прямо как встреча двух агентов из шпионского боевика!

На следующий день после занятий вышла из здания, увидела скромно стоящего у распускающейся липы мужчину с черной кожаной папкой в руках. Ага! Наши парни с гербовыми папочками не ходят – значит, это он.

Подошла, поздоровалась. Он окинул меня натренированным взглядом. Во взгляде мелькнул было мужской интерес, но тут же сменился служебным рвением. Мы отошли к скамеечке, сели, и он принялся расспрашивать меня что и как.

Оказалось, что пострадавшей была Морозова Софья Валерьевна. Отвезли ее в областную клиническую больницу, то есть на мою работу. Интересно, почему? В городских мест не было, что ли? К нам обычно людей из области привозят.

После пятнадцати минут расспросов он написал протокол, дал мне его подписать и тогда заявил:

– Вообще-то это проформа. У нарушителя запись движения изъяли, у него видеорегистратор стоял. Протокол просто чтоб не рыпался.

Я только теперь задумалась, что же будет дальше.

– Меня что, в суд вызовут?

– Нет, зачем. Суда не будет. Он вину признал полностью, штраф заплатил, с потерпевшей договорился, убытки возместил. Даже извинился перед ней. В присутствии следователя, правда.

– Так зачем этот цирк, – не удержалась я от колкости, – если все утряслось?

– А чтоб было! – лукаво подмигнул он мне. – Если вдруг этот тип еще раз вздумает отчебучить что-то подобное, то пойдет по двум эпизодам, а не по одному. А это уже серьезно.

Он поднялся, распрощался и ушел. А я осталась. Мне нужно было подумать. Странное какое-то у нас правосудие. Хотя, возможно, потерпевшую запугали? И она на все согласилась. Мне она не показалась способной за себя постоять.

Хотя чего гадать? Раз ее положили к нам в травматологию, схожу и узнаю, что там такое.

Вечером было много работы, ночью не пойдешь, все спят, но в этот раз смена у меня была сутки, поэтому днем после тихого часа, когда начались посещения больных, я все-таки в свой перерыв отправилась в травматологию.

Морозова Софья Валерьевна лежала на третьем этаже. Охрана меня пропустила молча. Не потому, что знали, кто я, просто на мне была стандартная форма медсестры реанимации – зеленый костюм, шапочка и марлевая повязка. Повязку я спустила на шею, чтоб не мешалась – здесь можно. Ну и бейдж на груди, из него все понятно, кто я и откуда.

Зашла в стандартную палату на четырех. На крайней койке у окна сидела женщина с перевязанной рукой. Посмотрев на меня, она расплылась в удивленной улыбке. Узнала? Странно, обычно нас в униформе не узнают.

– Ой, это вы та милая девочка, что за меня перед сбившим меня водилой заступилась? Спасибо вам! А почему вы в таком наряде? Вы здесь работаете?

Я подошла, села рядом. Поздоровалась, представилась. И сразу спросила, почему она отказалась от обвинения. Она аж руками всплеснула.

– Да зачем же я буду судиться! Я вообще с судами никогда не связывалась! А Руслан мне сто тысяч дал. Я теперь всю мебель в квартире поменяю. Сын, правда, недоволен, он Руслана вообще побить хотел. Но я его отговорила. К чему драки? Ничего от них доброго нет. Да и пострадала я не сильно. Трещина только в запястье, упала неудачно, но почти уже и не болит.

В то, что драка ни к чему, я с ней была согласна. Она еще о чем-то говорила, а я уже поднялась.

– Мне пора. У меня дежурство сегодня, пора к себе.

Она засуетилась.

– Может быть, шоколадку? – спросила робко. – Или вот груш мне очень вкусных сын принес. А с работы йогурт. Не хотите?

Я отрицательно покачала головой. И почему врачей все стараются подкормить? Боятся, что голодают? Или просто наши люди сердобольные такие? Или сверхблагодарные?

– Нет-нет, спасибо, – решительно отказалась я. – Мне ничего не нужно. У меня и без того всего полно, сама съедать не успеваю.

Я не кривила душой – мне от наших больных столько подарков перепадало, аж неудобно. И ведь не откажешься, я пыталась. Так обижаются, будто в душу им плюешь. Нет, я понимаю: когда тебя с того света вытаскивают, благодарность фонтанирует, но я-то себя уж очень неловко при этом чувствую. Вот не умею я ни похвалы принимать спокойно, ни подарки, особенно за работу, за которую мне и так деньги платят, пусть и небольшие.

Пошла к выходу из палаты, стараясь быть как можно более незаметной. Протянула ладонь, берясь за ручку, но дверь распахнулась сама. В комнату, не глядя, вошел высокий парень. Естественно, мы столкнулись. Мне аж больно стало – грудь у него как из железа.

Я сделала шаг в сторону, по привычке извиняясь, хотя и не была виновата в столкновении. Он потрясенно молчал, но мне было не до реверансов. Попыталась его обойти, но он взял меня за плечи и изумленно воскликнул:

– Маша, – голос у него сел, болезненно захрипев, – Машенька!

Я подняла взгляд, и в лицо ударила кровь. Красовский! Я попыталась освободиться от ненужных мне рук, но он не дал. Так и застыл на пороге, забыв свои конечности на моих плечах. Мне нужно было к нему прикоснуться, чтоб оттолкнуть, но почему-то этого отчаянно не хотелось делать.

Замерла, глядя на него холодно и равнодушно. Красовский не смутился, вот еще! Да я этого и не ожидала: он не из тех, кто смущается от подобной ерунды. Он смотрел на меня так, будто хотел вобрать в себя всю, даже туфельки на низком каблуке.

Я усмехнулась про себя. Вот от таких пылких взглядов девчонки и тают. Конечно, так смотреть можно только на любимых. Но я-то знала, что это отточенная техника и ничего более. С его-то опытом изобразить что угодно проще пареной репы.

– Маша, – похоже, он не знал, что сказать, и зациклено повторял: – Маша…

В коридоре раздался громкий насмешливый бас:

– Хороша Маша, да не наша? – проходившего мимо больного заинтриговала развернувшаяся перед ним сцена.

Красовский резко повернулся, окинул мужика таким угрожающим взглядом, что тот вмиг посерьезнел и быстренько пошагал прочь, вяло бормоча:

– Да я чего, я ничего, – напомнив мне нашкодившего невзначай маленького мальчика.

Когда Леха повернулся ко мне, в его глазах еще бушевала ярость, быстро сменившаяся на тихий восторг. Вот умеет же, артист, блин! Ему бы в мелодрамах играть безнадежно влюбленных. Такой талантище пропадает!

В кармане зазвонил телефон. Я быстро ответила и услышала требовательный голос Власты Евгеньевны:

– Маша, быстро в отделение! Бегом!

Я решительно отшвырнула в сторону все так же перегораживающего дорогу Красовского и рванула по коридору. Если начальница говорит таким тоном, значит, случилось что-то крайне неприятное.

Так оно и оказалось. Привезли пострадавших в аварии. Сразу восемь человек. На трассе перевернулся рейсовый автобус. Некоторых сразу повезли в операционную, вызвав хирургов, несколько – к нам в реанимацию.

Думать о встрече с Красовским было некогда. Я металась вместе с другими, стараясь все успеть. Едва обработали новеньких, стали поступать больные после операции. Вот как так? Сел человек в автобус, был уверен, что все будет хорошо, и на тебе! А ведь там наверняка были и дети.

Узнавать не стала, душа и так болела. Надо научиться отодвигать от себя чужую боль, иначе быстро выгорю. Недаром врачи в большинстве своем циники. Особенно на таких участках, как мой.

После работы даже есть не хотелось, хотя за сутки я перекусила только раз. И уснуть не могла. Перед глазами кружились искаженные болью лица, в ушах стояли жалобные стоны, но все перебивал восторженный взгляд Красовского.

Попыталась расслабиться, считая овец на лугу. Бесполезно. Надо научиться медитировать. Говорят, помогает. Вот только сколько ни пробовала, не получается. Нужно найти хорошего учителя. Только вот где взять на это время?

На следующее дежурство ко мне пришла Софья Валерьевна с затравленным выражением лица. Она была похожа на серенькую мышку в своем сером спортивном костюме и дешевых кроссовках, тоже серых.

– Машенька, можно вас на минуточку? – боязливо спросила она, заглянув в ординаторскую.

Власта Евгеньевна махнула рукой, отпуская, и я вышла в коридор. В отличие от других отделений наш коридор пустовал, гулять по нему было некому. Я приглашающе кивнула на кушетку, и Софья Валерьевна опустилась на нее, скромно устроившись на самом краешке.

Я устроилась рядом, с опаской на нее поглядывая. Что сейчас последует? За сыночка заступаться будет? Очередную лапшу мне на уши вешать? Стоит ли мне вообще ее слушать? Не проще ли сослаться на дела и сбежать?

Но не смогла, уж очень заискивающий вид был у женщины. Да, такая в самом деле без руководства жить не может. Я встречала такого типа женщин. Ей нужно твердое мужское плечо рядом. И пусть оно, плечо это, будет вечно пьяным, грубым и ни в грош ее не ставящим, но зато рядом. Ведь что такое, по их мнению, баба без мужика? Да ничто.

Теперь понятно, почему Алексея дед с бабкой воспитывали. Потому что Софья Валерьевна личную жизнь устраивала. К таким беспомощным женщинам мужики липнут быстро, но так же быстро от них и линяют.

Потому что им с ними скучно. Бабы такого пошиба все прощают, угодить стараются незнамо как, да еще и вот таким заискивающим голоском, как Софья Валерьевна сейчас, зудят постоянно. Я бы на месте этих мужиков тоже удрала. Скучные из таких жены, хороши только в роли наемных нянек и домохозяек. Интересно, а кем мать Красовского работает?

– Машенька, вы уж на Лешу не сердитесь, пожалуйста! – начала она оправдательную речь, и я порадовалась за свою тонко развитую интуицию. Вот ведь знала, что так и будет! – Он с позапрошлого лета сам не свой ходит. Если он вас обидел чем, то он дурак, не спорю. Только вот не один он виноват. Его на свадьбе вся родня заклевала. Типа что он за мужик, если перед какой-то девахой так расстилается. Вот гордость-то дурацкая в нем и взыграла.

Если она хотела смягчить меня, то это ей не удалось. Ведь, получается, он из-за тупых подначек к той девчонке полез? Доказать, что он крутой мачо? Нет, все-таки я правильно сделала, что решила о нем забыть. Не хочу больше ничего о нем знать!

– А так он ведь мальчик хороший, – занудно продолжала хвалить сыночка мать. – Он и готовить умеет, и по дому все своими руками мастерит, никого звать не надо и деньги платить. Только вот застенчивый он слишком…

Я аж рот от изумления приоткрыла. Застенчивый? Это мы о Лехе Красовском говорим? Точно? Я скептически посмотрела на собеседницу. Нет, врать она не умеет. В ее понимании сын и в самом деле был тихим скромным мальчиком. Вот что значит отдать собственного ребенка на воспитание родителям. Ничего-то о нем она не знает.

– Венька ему по пьяни-то и говорит: «Если ты нормальный мужик, то эта садоводка сама за тобой бегать должна, а не ты у нее в ногах валяться. Вот и докажи всем, что у тебя еще гордость есть». Вот Леша и доказал, а теперь сам не знает как жалеет. Наша родня вся давно уж покаялась, а толку что? Леша и в деревню больше не ездит, и знаться с ними не знается.

Это она о чем говорит? Как-то я со своими мыслями из темы выпала. Да и какая разница? Пусть Красовского и подначивали, но должен же у него свой ум быть? А если ума нет, то жить с таким одно наказание.

Я принялась гипнотизировать двери ординаторской. Вот пусть кто-нибудь выйдет оттуда и скажет, что мне пора! Люди, спасите, ау!

Из ординаторской никто не вышел, но по коридору раздались уверенные шаги, и чей-то начальственный бас гулко произнес:

– И где здесь пострадавшие?

Софья Валерьевна спохватилась.

– Машенька, я побегу, а то вдруг вам попадет. Но я еще приду…

И я сорвалась, ответив гораздо жестче, чем следовало:

– Не нужно ко мне приходить, Софья Валерьевна. Я на работе. И с вашим сыном я ничего общего иметь не хочу. Так что говорить мне о нем не нужно. Если спросит обо мне, так это ему и передайте.

Она полными слез глазами посмотрела на меня, но я решительно встала и ушла в ординаторскую, чтобы уже через минуту пойти по палатам.

Осадок от этого разговора преследовал меня весь день. Вот как так можно послушать какого-то Веньку и поменять меня на легкодоступную шлюшку? Вывод один – я для него ничего не значила. С любимыми так не поступают. Значит, меня он не любил, болтал только о любви много.

Или думал, что погуляет втихаря, докажет мужикам, что он настоящий мачо и бабы для ничего не значат, что одна, что другая – все едино, а потом ко мне подкатит как ни в чем ни бывало? Тогда он подлец вдвойне.

Было горько за свою беспринципность, но пришлось признать, что если б не Вадька, привезший меня на свадьбу, где я своими глазами убедилась в нечистоплотности Красовского, я бы с ним давным-давно помирилась. И пусть я была зла на него за ругань после спасения мной котенка, но он же великий артист, и убедить меня в том, что он за меня просто переволновался, ничего ему не стоило.

Не прощу.

Не хочу, чтоб мной играли. А тем более обманывали и пользовались.