Лярва

Глава 1. Семь миллиардов грошей.

Дрожащие, посиневшие от холода пальцы судорожно выцарапывали на бумаге слова. В глазах рябили слёзы, смазывая картинку перед глазами; нутро сжалось где-то под грудью и встало сухим комом в горле.

«Алиса, милая Алиса, услышь меня… Стараюсь быть другим, я хочу быть другим. Не отрубай мне руки… Услышь мой крик, Алиса, я падаю в пропасть безумия и не вижу света. С каждым днём мне всё больше кажется, что я – это капризный ребёнок, который кричит и плачет от неполучения желаемого. Но я не ребёнок, Алис, я взрослый человек, дурак и негодяй. Стыдно и больно писать тебе, стыдно и больно просить помощи. Ты мне нужна и не нужна. Я болю».

Мужчина вытер глаза запястьем, бережно сложил письмо в конверт, отложил в сторону и тихо застонал.

***

Утро. Огромный чёрно-серый город, погрязший в тумане, пепле и дыме. Толпа, идущая из точки А в точку Б, гудящая, как пчелиный улей. Широкие и больные дома, похожие больше на гнилые зубы, нежели на чьё-то жильё. Просыпалась вся планета, и над рекой уже затухали вечерние огни.

Лино проснулся за письменным столом от холодного ветра, скользящего из распахнутого окна. С большим трудом он встал на ноги и запнулся об бутылку. В голове колоколом звенело похмелье, а в лёгких образовалась огромная пропасть, в которую, казалось, падает он сам. Мельком заметив в зеркале серую фигуру, он ужаснулся. Рёбра, обтянутые кожей, живот, приклеенный к позвоночнику, холодный и пустой взгляд, в котором почти не осталось ничего живого, блестящего, тёплого. Он поймал себя на мысли, но та скоропостижно скончалась в его голове.

Вышел нагишом на кухню, закурил сигарету, выпустил дым кольцом в потолок – тот от постоянного курения в помещении стал ржаво-серого цвета и пошёл собираться на работу.

Жалкая серость скоро сменилась на блестящий холод. Концертный костюм цвета мокрого асфальта прилегал к телу как вторая кожа. В воздухе смешался табачный запах и запах мужского парфюма. Мягкие длинные волосы подчинились пальцам и собрались в пучок на затылке.

Чёрная машина подъехала минута в минуту.

– Лино Абердин?

– Да.

– Садитесь.

– Ресторация "Канн".

Водитель учтиво прикрыл за Лино дверь и как бы невзначай начал разговор.

– С нетерпением жду вашей новой записи. Вы мой самый уважаемый пианист

– Спасибо, – Лино вежливо улыбнулся, кивнул и отвернулся к окну. – У вас можно курить?

– Да, конечно. Огоньку?

Абердин молча достал бронзовый портсигар и закурил. Когда машина припарковалась возле ресторана, Лино не сразу вышел из авто, а неторопливо докурил, сделал несколько глубоких вдохов, улыбнулся водителю, протянул ему купюру и пожал руку.

Здание ресторана изнутри так привычно сверкало золотом и хрусталём настолько, что уже начинало казаться дешёвой пародией истинной красоты и эстетики архитектуры. Звон блюд и шум счастливых голосов приглушал неумолимый голос мыслей. За круглыми столами с бархатными скатертями сидели девушки в шёлковых платьях, мужчины в костюмах и изредка дети, похожие на выставочных породистых собачек.Лино приземлился за роялем, повернул к себе микрофон и негромким голосом привлёк к себе внимание.

– Леди и джентльмены, сегодня для вас играю я, Абердин Лино.

Зал умолк и приковал своё внимание к артисту. Почти весь свет выключили, оставив людей в комфортном полумраке.

– Я желаю вам всем приятного вечера.

Владелец ресторации настаивал на исполнении ноктюрнов Шопена, неизвестно почему. Лино достал из кармана пиджака салфетку и протёр ей клавиатуру. Затем неторопливо, чувственно вкушая , он прикоснулся к клавишам, погладил их, беззвучно понажимал. Сосредоточившись и расслабившись, пианист сыграл первый аккорд мягким касанием полупрямых пальцев. Музыка полилась вслед за темпом дыхания, так же естественно, как и само дыхание. Каждое движение было таким плавным и простым. Звучание не останавливалось ни на секунду – даже в молчании.

Наконец, через несколько проигранных композиций, мужчина почувствовал желание сделать перерыв и вышел на крыльцо ресторана.

Вслед за ним на улицу вышла миниатюрная леди с большими глубоко посаженными глазами и широким ртом – в своём маленьком чёрном платье она чем-то напоминала бракованную фарфоровую куклу. На тоненькой шее красовался аккуратное серебряное украшение. Она облокотилась на стену, положила на пухлые губы сигарету и чиркнула зажигалкой.

– Я давно слежу за Вашим творчеством, Лино.

Лино обернулся.

– Мне приятно слышать это. Чем оно вас цепляет?

– Разве я сказала, что она меня цепляет? – девушка рассмеялась. Её улыбка обнажила все тридцать два зуба. – Шучу, простите. Пожалуй, тем, что Вы играете такую простую и знаменитую музыку, которую я слышала тысячи раз в различных руках. Но только в ваших руках я почувствовала ту тонкую нить, ради которой музыка есть.

– Я бы так о себе не подумал. Хотя эти произведения я слышал тоже немало раз.

Они вместе тихо посмеялись.

– У Вас вокальный смех, – сказал он.

– Как Вы угадали. Я по образованию оперная певица.

– Даже так! А по делу?

– Актриса драматического театра.

– Как интересно. Вы прямо решили совместить в себе два таланта?

– Думаю, я бы с большим удовольствием продала душу за один талант, как у Вас, – сказала она, вновь уколов собеседника улыбкой.

– Не льстите мне, сарказм Вам к лицу куда больше. Как вас зовут?

– Стелла Маккензи.

– Дождитесь меня после выступления.

Когда публика разошлась, в зале погасили почти весь свет. Теперь его никак не отличить от любого другого зала. Взглядом Лино поискал девушку за столами, но та словно забыла о договорённости. Только ему стоило это подумать, дверь в зал тихо заскрипела. Вошла она и совсем неторопливо шла к сцене. Теперь он наконец мог разглядеть её издалека: светлые кудрявые короткие волосы открывали шею. Эта стройная шея зацепилась за глаз мужчины.

– Стелла, – сказал он с улыбкой, – я уж не надеялся Вас дождаться.

– Главное, что не надеялись не дождаться.

Не отвечая спутнице, он как бы шутя, занимая руки и вспоминая ноты, наиграл вступление к серенаде Франца Шуберта. Девушка подхватила и, не зная слов, вокализом спела партию. Её низкий голос устремился куда-то дальше пределов зала, ресторана и этого неприятного города. Стелла внимательно смотрела в глаза Лино и в них читала музыку. Когда рояль замолчал, она едва слышно перевела дух.

– Я восхищён.

В ответ Стелла протянула ему свою визитку.

– С радостью встречу Вас здесь вновь, Лино. Доброго Вам вечера.

– И Вам хорошего вечера, прекрасная!

Вернувшись домой, Лино сорвал с себя пиджак, кинул ботинки в сторону. Из кармана выпала визитка Стеллы, но он не обратил на неё внимания и перешагнул её. Взяв из холодильника бутылку виски, он сел за письменный стол, достал ручку и бумагу. Вместе с листом бумаги он случайно вытащил из ящика полароидную фотографию Алисы. Невзрачная девушка с острым лицом и тёмными глазами. Простой серый растянутый свитер на женском теле, делающий её фигуру бесформенной и безобразной. Подпись ниже фото – "Любимый Алисик, 29.11". Взгляд замер на ней. Мужчина ласково погладил фотографию кончиком пальца, отложил в сторону и принялся писать.

"Алиса, господи, я так скучаю. Я так люблю тебя. Пожалуйста, отсеки мне голову и забери себе. Я схожу с ума. Я люблю тебя. Мы не виделись уже два года и клянусь, эти два года – самые мерзкие два года в моей жизни. Я всё ещё люблю тебя. И моё больное сердце всегда будет любить тебя. Вставь в него нож и преврати мои внутренности в фарш – и я всё ещё буду любить тебя. И жизнь без тебя не жизнь, и синий недостаточно синий".

Он отложил письмо в коробку на столе. Закрыл глаза, допил бутылку и отключился.

***

На этот день в программе вечера был Эрик Сати. Посреди первой Гноссьены в зал с опозданием ступила Стелла, по-кошачьи вальяжно прошла по залу и села за столик поближе к сцене. Лино почувствовал её присутствие по запоминающемуся запаху духов – аромат пихтового петрикора – свежий, травянистый, слегка сладковатый. Он почему-то казался Лино грустным; ощутив его, он подумал о белой бабочке, чьи полупрозрачные крылья промокли от росы.

Концерт кончился быстрее, чем задумывался. В зале остались только двое.

– Исполните что-то для меня, – попросила Стелла, закинув ногу на ногу и разгладив бордовое платье.

– Смотря что Вы возжелаете слышать.

– Возжелаю слышать то, что Вам больше всего нравится, – по лице поползла улыбка.

Зазвучал Вальс си минор Фредерика Шопена. На интонациях светлой тоски ладони скользили по клавишам и стремились защемить сердце. На секунду его брови нахмурились, губы напряглись – в голове случайно кто-то сказал «Алиса», и по всему телу прошёлся спазм. Интонации стали рваными, болезненными, едва связывались во фразы, но стоило открыть глаза, как светлая фигура в красном утешила взгляд. Боль остановилась, и музыка вновь стала музыкой.

– Уже второй день подряд в этих стенах звучит Шопен, – заметил пианист.

– Будь на то моя воля, он бы звучал здесь 8 дней в неделю, только бы его исполняли Вы.

– Не льстите, не льстите, – шутя отмахнулся Лино.

– Вы же наверняка не раз слышали Литовскую песенку.

– Безусловно. Даже играл с вокалисткой, когда путешествовал в Польшу.

Маккензи встала из-за стола и села на край сцены спиной к роялю. Едва ей стоило запеть, по рукам побежали мурашки. Совершенно гладкая, мягкая волна звука резонировала с хрусталём и откликалась светом в каждой клеточке слуха. Её голос дрожал с непривычки. Во всей этой нежности Лино не знал, куда ему себя деть с его, как показалось на контрасте, вульгарной манерой исполнения. Он робко коснулся клавиатуры и едва успевал ловиться за тонким сверканием женского голоса.

– Стелла, Вы же знаете, что гениально поёте. Вам нельзя работать в театре.

В ответ девушка прикрыла лицо и улыбнулась.

– Не смейтесь. Мы будем играть дуэтом, и я не хочу слышать возражений. Вам нельзя губить такой голос в каком-то драмтеатре.

– Только разве что как хобби выходного дня. Как актрисе мне платят куда больше.

– Бросьте. Оставьте глупость, точнее. Вы слишком красивы для актрисы. И слишком талантливы. Для актрисы это большой порок, а для певицы в самый раз.

– Я подумаю.

– Вот видите – «подумаете». Для актрисы думать это вообще грех, – Лино рассмеялся, – Позвоните мне с утра, будем подбирать репертуар.

Как только Лино зашёл в квартиру, интерьер которой стал напоминать последствия ядерной войны, зазвонил телефон. Он проигнорировал, достал из холодильника ром и сел за стол. Коробка с неотправленными письмами была переполнена, но другой не было. В ход в качестве нового почтового ящика пошёл ящик.

Лино снова посмотрел на фотографию Алисы и принялся писать новое письмо.

"Я люблю тебя в сердцем. Я не знаю, как простить тебя, но больше всего я не могу простить себя. Наверное, я сделал что не то, раз ты ушла, но за два года я уже перебрал все возможные варианты, и по прежнему ищу их. Надеюсь, при моей жизни тебе не доведётся читать все эти письма. Обещаю, что когда мы помиримся, я избавлюсь от них. Чувствую себя плохо и слишком сильно тебя люблю".

Он случайно уронил бутылку, когда вставал, и ром залил Алисину фотографию. Её невзрачное лицо потекло разводами и исказилось до ужаса. Дрожащие руки подобрали эту фотографию, заботливо погладили и спрятали её в ящик. Лино разрыдался, убрал письмо в коробку и лёг. Тело сковала судорога и боль под печенью.

Дуэт Стеллы и Лино ворвался в свет и довольно скоро заимел большой успех. Сначала "Канн", потом ещё несколько выступлений в ресторациях, а теперь и большой концерт в крупном европейском зале. Это было счастье. На сцене Стелла была истинной актрисой – искусственная, но живая. Она была как свет, а он – тень. Яркая, нежная, словно окутанная светом; сдержанный, таинственный, но в руках его великая магия, едва доступная человеческому пониманию.

После концерта он, по привычке, вышел с партнёршей на перекур. Она держала его под локоть и смотрела своими громадными глазами на него внимательным и пронзительным взглядом. Он держал в зубах одну сигарету на двоих и кончиком пальца ласкал ладонь Стеллы. Недалеко припарковалась машина, из которой вышла фигура знакомая и фигура болезненно костлявая, угловатая, с кривыми ножками, завёрнутыми в платье василькового цвета. По коже мужчины пробежал ледяной пот; он оторопел и выронил изо рта сигарету. Руки тряслись несимметричной судорогой.

– Что с тобой? – тревожно спросила Стелла.

Внезапно губы перестали подчиняться мыслям.

– Всё в порядке, Стель. Иди в зал, я буду скоро.

Неаккуратным резким движением Алиса поправила туфли и соприкоснулась взглядом с Лино. Чёрные, обрамлённые тонкой полоской ресниц, вцепились взглядом в прозрачно-светлые маленькие глазки.

– Здравствуй, Лино.

– Что ты здесь делаешь?

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Даже сложно представить о чём.

– Ты так груб. Думала, тебе всё же захочется со мной увидеться.

– Как самонадеянно с твоей стороны.

– Лино, – её голос смягчился, она сделала шаг вперёд.

– Что Лино? Что нужно тебе от меня?

Голос Алисы замер и дрогнул. Глаза заблестели, но слёз ещё не было видно.

– Я скучала.

– Да ты смеёшься. Издеваешься. Да?

– Не кощунствуй.

– Раньше надо было думать. И скучать тоже раньше надо было. А сейчас-то какое мне дело до твоей скуки?

– Мне нужно было время, чтобы понять. Неужели тебе всё равно?

– Время. А моё время ты пожалела? Самой не смешно? Да я тебя как собака ждал, – голос стал срываться на крик. – Оставила меня в аду. В кромешной тьме! Вот и отправляйся туда же.

***

"Милый мой Алисик! Я пишу тебе это письмо, потому что очень люблю и скучаю. Люблю, но простить никак не смогу. Ты прекрасна. Я тебя люблю. Доброй ночи, Алисик. Прощай".

Письмо полетело в пивной ящик. Бутылка водки покатилась по полу. Лино уснул. Больше не просыпался.

Глава 2. Лярва.

По одной из теорий зарождения Вселенной до Большого взрыва не существовало времени. После смерти Лино время остановилось вновь – по крайней мере, для Алисы. Она потерялась в пустоте мыслей и как будто не существовала, а плыла в воздухе, переносила тело из точки А в точку Б. Глухая, слепая, немая, словно ударенная по голове. И ведь почти совсем не плакала – даже на похоронах. Она сидела возле гроба с остекленевшими глазами и смотрела на пожелтевший труп Лино – худой, обтянутый кожей, с неестественно тонким носом. Сквозь звон тарелок в ушах было слышно только голос разума, который говорил голосом Лино – "я тут совсем на себя не похож".

Вскоре этот голос разума внезапно часто стал говорить голосом Абердина, а потом и вовсе поселился в Алисе. Та и не старалась его прогнать, а, скорее, позволяла пожить в голове ещё немного.

Много времени спустя девушка пришла в себя и вновь стала слышать звуки и чувствовать цвета. Словно больной, проснувшийся после операции под наркозом. И тогда боль даёт о себе знать.

Каждый день, похожий на пытку. Боль от утраты человека не сравнится ни с каким другим чувством на земле. Это предсмертная агония, которая длится часы, недели, месяцы, как неостановимая мышечная конвульсия. Если бы моральную боль можно было остановить физической, Алиса бы уже двадцать раз бросилась под поезд, раздробила бы себе каждое рёбрышко, своими руками вырвала бы себе зубы. Но, к великому её сожалению, боль так не работает – она болит и гниёт в твоих мыслях столько, сколько возжелает.

Её заставили съездить к нотариусу и забрать бумаги на завещание. Вложили в руки свидетельство о смерти, посадили в такси. Девушке на миг показалось, что это какая-то ужасная чёрная шутка – вручить свидетельство о смерти любимого человека без конверта. Какое кощунство. Имя Абердина уже натёрло мозоль на глазном яблоке к концу поездки.

За столом в кабинете юриста сидел круглолицый серьёзный дядечка, который по какой-то причине сразу узнал ту, кто стояла перед ним. Она молча протянула ему бумагу о смерти.

– Соболезную. Я знал Лино лично. Это был потрясающий человек. Если честно, я был… в замешательстве, когда мы оформляли завещание ещё при жизни и там было указано только ваше имя.

Алиса сглотнула и набрала побольше воздуха в лёгкие.

– Я предполагала. Больше у него никого нет.

– И вы никем не приходитесь ему?

– По закону да. Я его бывшая жена.

Юрист хмуро посмотрел в сторону, а потом стал рыться в папках. Папка Лино Абердина была одной из самых плотных. Самым первым листом лежало само завещание, а всё остальное – разного рода права, лицензии и прочие документы.

– Ладно. К вам переходит в наследование его квартира, банковский счёт и все права на его музыку. Остальное – по мелочи.

Разобравшись с подписями, девушка выползла из кабинета и упала на скамейку. Вновь в мыслях стало так пусто. Взглядом она сверлила пол, словно хотела выпилить лунку в полу, достать до земли и прилечь туда.

Войдя в квартиру погибшего, девушка закрыла дверь на ключ, обрушилась на пол и завыла.

– Тварь, Лино, тварь, так тебе и надо!

Её рыдания колоколом звенели по лестничной клетке и соседним квартирам. Крик, похожий на кашель.

– Мёртвая скотина. Ты оставил меня! Мерзавец, оставил меня здесь. Иди ты к дьяволу со своей квартирой да с копейками этими погаными! Да хоть сгори они вместе с тобой в аду!

Она закрыла лицо руками, издала тяжёлый, нечеловечески утробный вой и случайно уснула на полу.

***

Холодный осенний ветер гулял по квартире, скрипел шторами и пытался разбудить девушку. Когда выносили тело умершего, видимо, никто не обратил внимание на то, что окно осталось открытым. Девушка подняла голову и села, прислонившись к стене. В этой квартире она была последний раз несколько лет назад. Пол, застеленный газетами и бутылками, осыпавшимися лепестками сухих цветов и липкими винными пятнами – в квартире не прибирались очень и очень давно. Пыль комками лежала в углах и висела на стенах. Когда Алиса ещё жила здесь, в квартире было свежо, чисто, и даже тусклые обои в цветочек с дырой на боку не казались такими пустынно-грустными. Девушка шагнула дальше. Рояль из красного дерева по старому обычаю стоял в левом углу. Под ним, прислонившись к батарее, грелись цветы в вазах – подарки слушателей.

Этот рояль Лино никак не хотел поменять на пианино – ему нравилось, что большую часть квартиры занимает роскошный дорогой инструмент, который своим звучанием готов облагородить всё здание.

Справа от фортепиано – письменный стол, ящики и миниатюрная кухня, на которой даже не было обеденного стола – гостей мужчина не водил, а сам ел на кровати или за инструментом. В самом правом углу жилища, возле холодильника, скопилась куча мусорных мешков и коробок с вещами.

Запах тухлятины смешался с другими отвратительно разившими запахами квартиры.

За роялем и ширмой, разделяющей коридор со спальней, стоял шкаф и кровать. Алиса осторожно села на неё и укрылась одеялом – оно ещё хранило его запах. По коже побежали мурашки. Замотавшись в одеяло, девушка сжала его в пальцах.

***

Когда Лино умер, он ещё долго пролежал в квартире, прежде чем его нашли. И знаете, кто его нашёл? Стелла. Спустя несколько дней. Девушка никак не могла дозвониться до мужчины, она искала его в "Канне", в больницах, прежде чем выловила у кого-то его домашний адрес. Дверь оказалась открытой, и ещё с лестницы дама почувствовала жуткий гнойный запах. Лино лежал в кровати, укрывшись одеялом. Его глаза были открытыми, а кожа приобрела жёлто-зелёный оттенок. Длинные чёрные волосы аккуратно лежали на рядом подушке, и если бы не всё остальное, можно подумать, что он прилёг вздремнуть. Стелла увидев эту картину вскрикнула от ужаса и сама закрыла себе рот рукой. Свалившись на пол, она положила голову ему на колени и, как рыба, ртом глотала воздух в лёгкие.

Когда мертвеца увезли, она уехала из квартиры не сразу. Села за письменный стол, закрыла лицо и зарылась руками в волосы. Над столом висело две чёрно-белые фотографии – поцелуй ещё гораздо более молодого Абердина с совсем юной Алисой и её портрет. На кипе белых конвертов, посвящённых Алисе, лежал один чёрный с клеймом – Стелле Маккензи.

Открыла дрожащими руками. В конверте лежало несколько крупных купюр и письмо.

"Прекрасная Стэль! Пишу пьяным и плохо плохо плохо очень плохо соображаю, прости. Я чувствую себя сегодня совсем слабо, но гордость моя – на сердце якорь, чтобы позвонить тебе или в больницу, прости. Прости за всё. Я лживая сволочь, и я не буду тебя отговаривать ненавидеть меня. Ты светлячок в кромешной тьме. Прости…