ГЛАВА 11

Фонс скромно позавтракал в очень старом кабачке «Петух» и, отдохнув минут пятнадцать, которые он провел в размышлении за папиросой, нанял экипаж и отправился на Селберн-стрит. Кэбмен отыскал ее после некоторых усилий в лабиринте неприглядных улочек между Кингз Роуд и Темзой, к западу от краснокирпичных коттеджей Чейна и вдали от живописной и модной центральной части Челси, в пустыне, застроенной восьмикомнатными домами с цинковыми крышами, крошечными палисадниками, пологими ступеньками крылец, немытыми окнами и канавами, в которых играли ребятишки. Это был один из тех унылых районов, которые угнетающе действуют на постороннего, вызывая у него жалость, граничащую с отчаянием, и где, тем не менее, живут достойные, трудолюбивые люди, как-то ухитряющиеся не унывать и веселящиеся на Рождество за своим рождественским пудингом. Они любят своих домочадцев, как Крэтчит,[33] и вовсе не склонны проклинать судьбу и кончать счеты с такой жизнью.

Дома на Селберн-стрит были примерно такие же, как большинство других в районе, но немного побольше. Дверь в доме № 14 открыла сама хозяйка. Она не знала, да, по-видимому, и не любопытствовала знать, дома ли миссис Рэндалл или ушла, но тем не менее направила посетителя в комнаты по фасаду первого этажа и позволила узнать это самому.

– У нее есть свой ключ от подъезда, – объяснила леди, – и я не всегда слышу, как она приходит.

Фонс поднялся по лестнице и вежливо постучал в дверь.

– Войдите, кто там, – ответил голос, беспокойный и в то же время меланхолический.

Густой табачный дым приветствовал Фонса, открывшего дверь, и женщина, сидевшая у окна, выбросила на улицу окурок.

– Это ты, Джим? – спросила она невыразительным, тусклым тоном, все еще глядя в окно, но, повернувшись и увидев незнакомца, вскрикнула, и в этом крике послышались удивление и страх.

– Что вам надо? – резко осведомилась она, и Фонс заметил, что рука, ухватившаяся за спинку стула, немного дрожит.

«Нервы не в порядке. Обычная история», – подумал Фонс. «Вино и наркотики, к чему обычно прибегают неудачники».

– Я позволил себе прийти к вам по делу, миссис Рэндалл, – ответил он, – не испросив предварительно разрешения. Но, так как это дело может оказаться выгодным – и очень выгодным – для вас, я надеюсь, вы мне простите эту вольность.

– Кто вы? – спросила она очень раздраженно. – Не желаю слушать, что вы там болтаете. Кто вы такой?

Мордаунт был прав. Она превратилась в руину. Но это были прекрасные руины. Краски выцвели, щеки ввалились, взгляд был затравленный, но правильные черты лица еще хранили прежнюю красоту. И Фонс видел, что раньше она действительно была прекрасна. И даже сейчас – в хорошие минуты она могла удивительно напоминать леди Перивейл. А ростом, фигурой, постановкой головы, формой шеи она была так на нее похожа, словно они были сестры-близнецы.

Очевидно, ей многое пришлось пережить после поездки в Алжир, и – очень тяжкие дни. Весь ее облик носил отпечаток бедности, о том свидетельствовали броский, но дешевый утренний пеньюар и бедно обставленная гостиная.

– Пожалуйста, не волнуйтесь, мэм. Мое дело не связано ни с чем неприятным для вас.

– Я желаю знать, кто вы и что вы, – ответила она все с тем же крайним раздражением, но и со страхом, – почему вы имели наглость войти ко мне, не прислав предварительно визитную карточку? Вы думаете, если я живу в дешевых меблированных комнатах, то я уже не леди?

– Ваша хозяйка направила меня сюда, иначе я бы не позволил себе этого. Мое имя, – и он протянул ей визитку, которую она нетерпеливо выхватила из его руки и, нахмурившись, прочла – Я представляю интересы дамы, чье положение в обществе пострадало от внешнего сходства с вами.

– Что это значит?

– В феврале вы ездили в Алжир с полковником Рэнноком.

Лицо ее побледнело, дыхание участилось.

– Да, но что из этого следует?

– Вас видели вместе друзья моей клиентки и приняли за нее и, как следствие, возникла скандальная ситуация, которая серьезно повредила репутации этой дамы. И теперь, в случае если в суде возникнет дело о клевете, а оно, по всей вероятности, возникнет из-за вышеупомянутой ситуации, от вас зависит исправить положение, выступив свидетельницей и заявив, что это вы путешествовали с полковником Рэнноком в Алжире, на Корсике и по Сардинии прошлой зимой. Леди будет присутствовать на суде, и сходство между вами поможет развеять ошибочное мнение.

– Для начала, видела я вас и вашу даму-клиентку в…, – отвечала в ярости хористка. – Удивляюсь вашей наглости: придти к леди и просить ее свидетельствовать против самой себя! А теперь можете испариться, мистер Фонс, – сказала она, взглянув на карточку. – Мне с вами говорить больше не о чем.

– О нет, вам есть о чем со мной побеседовать, миссис Рэндалл. Вы просто должны узнать, какую компенсацию получите в обмен на помощь в этом маленьком дельце.

– Не верю ни одному вашему слову и очень хочу, чтобы вы закрыли за собой дверь с той стороны.

– Ну, ну, мэм! Разве это разумно так сердиться на человека, который пришел предложить вам очень выгодную сделку?

– Что вы понимаете под словом «выгодная»?

– Я имею в виду следующее: если дело о клевете окончится успешно вследствие вашего участия как свидетельницы и вы присягнете, что были с Рэнноком с начала и до конца того маленького путешествия, я готов заплатить вам сто фунтов. Сто фунтов за одно утро работы! Не так уж плохо, а?

Она уже не была бледна. Внимательно рассмотрев дружелюбное лицо Фонса, она, казалось, успокоилась.

– Садитесь, – пригласила она и тоже села напротив, опершись локтями на стол и положив на руки подбородок. Он заметил на руке обручальное кольцо и еще два-три кольца, черепаховое и с гранатами на левой руке. Время ее расцвета было позади, и радужные перспективы, сопутствующие молодости, тоже канули в вечность.

– Сто фунтов это немного, если ваша клиентка богата, – сказала она. – Конечно, я догадываюсь, кто эта дама, это леди Перивейл. Мне говорили, что я очень на нее похожа. Если так, то она может заплатить и две сотни с такой же легкостью, как одну. Я не стану рассказывать всем на суде о своей жизни и приключениях за меньшую сумму.

– У вас суровый характер, миссис Рэндалл.

– Жизнь тоже обошлась со мной сурово, мистер Фонс. Не могу отрицать, вы сами видите, в какой нищенской дыре я живу. А я не привыкла к этому. Я жила как настоящая леди с восемнадцати лет, и эти отвратительные меблирашки действуют мне на нервы. Вот почему я была с вами груба, когда вы вошли, – заключила она с небольшим смешком, который показался ему не совсем искренним.

– Хорошо, миссис Рэндалл, если вы окажете услугу моей клиентке, я уверен, она щедро отблагодарит вас.

– Но пусть заплатит двести монет, и ни пенсом меньше, прежде чем я стану давать показания.

– Ну, хорошо, посмотрим. А пока, в надежде на будущее, извольте принять эту мелочь, – ответил Фонс, вручая ей десятифунтовую бумажку. Он бы дал больше, будь окружающая обстановка получше, но он рассудил, что комнаты ее стоят всего десять шиллингов в неделю, и, по-видимому, она дошла до крайней нужды, поэтому может сразу же все истратить…

– Благодарю, – сказала она, пряча бумажку в потертый кошелек, но наметанный глаз Фонса уже оценил все его содержимое: шесть пенсов и несколько медяков.

В эту минуту дверь внезапно отворилась, и Фонс, сидевший напротив, успел заметить, что открыл ее мужчина, который при виде Фонса быстро ее захлопнул и сбежал по лестнице. Фонс вскочил и увидел в окно посетителя, вышедшего из дома. То был высокий мужчина, широкоплечий, с бычьей шеей, пестро одетый, и за ним по пятам следовал фокстерьер.

– Сожалею, что спугнул вашего друга, – сказал Фонс.

– Пустяки! Придет в другой раз, если захочет увидеться, – равнодушно ответила миссис Рэндалл.

Она снова побледнела, как при упоминании имени Рэннока, и в глазах появилось мрачное выражение. Вряд ли она рассчитывала услышать от этого посетителя что-нибудь приятное.

– Кто-нибудь из старых друзей?

– Ну да, о, Господи, достаточно старый. Знаю его чуть не с детства.

– Но, наверное, он не относится к числу друзей любимых?

– У меня вообще нет таких, – оборвала она его. – Единственное Мое желание – жить одной, чтобы меня никто не беспокоил.

– Такое желание нельзя назвать неразумным, мэм. А теперь, не будете ли вы столь добры, не подарите ли мне свою фотографию, которая вам самой кажется наиболее удачной?

– Значит, не сегодняшних времен, – ответила миссис Рэндалл. – Теперь они, правда, убирают морщины, но не могут скрыть отвисший подбородок. Пожалуйста, я дам фотографию, если хотите. У меня их много. Когда я выступала на сцене, фотографы приставали, как чума, и еще когда я разъезжала в экипаже по Лондону и сама правила лошадьми. Но теперь меня больше не беспокоят. Теперь на рынке другие лица.

– И ни одного красивее вашего, мэм.

Она с усилием вытащила ящик из рассохшегося комода красного дерева и достала с дюжину карточек кабинетного размера. Фонс отобрал две лучшие и вежливо поблагодарил за любезное одолжение.

– У вас есть мой адрес, миссис Рэндалл, – сказал он, вставая и берясь за шляпу, – дайте мне знать, если перемените место жительства.

– С десяткой в кармане я этого сделать не могу, но, во всяком случае, еще неделю-другую смогу продержаться без работного дома.

– Кстати, вы не могли бы мне сказать, где теперь находится полковник Рэннок? – спросил Фонс, пожимая ей руку.

И он почувствовал, как она похолодела. Да, она любила Рэннока, – подумал он, – любила и гневается за то, что он ее оставил.

– Нет, не могу, – ответила она, глядя на него пристально и опять побледнев.

– Мне сказали, что он уехал в Сан-Франциско, через Нью-Йорк, а затем должен был проследовать на Аляску, на золотые прииски.

– Да, я тоже думаю, что он туда уехал.

– А когда он уехал?

– В марте, но я не помню, какого числа.

– А вы не помните, откуда он уехал в Америку, из Ливерпуля или Саутхэмптона?

– Я ничего о нем не знаю с тех пор, как он уехал из Лондона.

– Хорошо, миссис Рэндалл, я дам вам о себе знать, и скоро. До свиданья.

Фонс ушел, удовлетворенный успешным визитом. Теперь все пойдет как по маслу. Требуется только клеветническая публикация, на основании которой можно возбудить дело, а за ней дело не станет, как он и обещал леди Перивейл.

Да, он чувствовал удовлетворение. И в то же время впал в глубокую задумчивость. Было нечто, чего он не понимал в ее поведении: это странное смешение гнева и страха, испуганное выражение лица, бледность, появлявшаяся всякий раз, когда речь заходила о Рэнноке. Во всем этом было что-то нехорошее, она что-то скрывала, отчего само имя Рэннока вызывало у нее испуг.

Фонс внимательно изучал ее лицо в те четверть часа, что они провели tête-à-tête и не думал, что она дурной человек с криминальной точки зрения. Он не думал, что она его обманула или слукавила. Если с Рэнноком случилось что-нибудь плохое, то не она содеяла зло. В конце концов испуг и возбуждение могут быть отнесены на счет скверного состояния нервов и вспыльчивости, присущей женщине, которую страстно любили, а потом так плохо с ней обошлись, оставив прозябать в бедности, и это совершил человек, которого она тоже любила. Возможно, выражение лица, которое он принял за испуг, было вызвано вовсе не страхом, а обидой.

Фонс телеграфировал леди Перивейл, прося о свидании и явился в Раннимейд Грейндж на следующий день к вечеру. Он не видел миледи после их первой встречи и был удивлен переменой в ее внешности и манере себя держать. Прежде она была сама мрачность, а сегодня излучала радость. Исчезли нервная раздражительность и яростное негодование. Теперь она говорила о своих неприятностях в деловом тоне и как о нелепой случайности.

«Что-то произошло с тех пор, как я ее видел, что-то, изменившее все течение ее жизни», – подумал Фонс. Через несколько минут он проницательно догадался о причине, когда леди Перивейл попросила сделать его сообщение в обществе друга, чьему суждению она доверяет, и в комнату вошел Артур Холдейн.

– Это мистер Фонс, – сказала Грейс таким тоном, что стало ясно: она все рассказала о сыщике своему другу, но двое мужчин просто вежливо поклонились и взглядом не намекнув, что уже встречались.

Фонс рассказал леди Перивейл, что нашел женщину, похожую на нее, и что она даст свидетельское показание в должный срок.

– Она не побоится придти и признать, что путешествовала с полковником Рэнноком по Алжиру? – удивилась леди Перивейл.

– Нет, не побоится, при условии, что получит достаточное вознаграждение. Она готова сказать правду – и к черту стыдливость! – за две сотни фунтов.

– Дайте ей в десять раз больше, если ей нужны деньги! – вскричала леди Перивейл. – Но что нам делать, если никто не захочет меня оклеветать? Господа Россеты прислали несколько вырезок из газет, написанных в очень наглом тоне, но, боюсь, этого вряд ли достаточно, чтобы обращаться с ними в суд.

По просьбе Фонса она достала две газетных вырезки на рыхлой зеленоватой бумаге.


Из «Утреннего вестника»:

«Леди Перивейл, чьи небольшие званые обеды после оперных спектаклей были столь популярны в прошлом сезоне, в этом году совсем отказалась от развлечений. Она живет в своем доме на Гровенор-сквер, но проводит лето в строгом уединении. Ее можно видеть по утрам, когда она ездит верхом заодно с «печеночной бригадой», иногда, во второй половине дня, ее экипаж появляется на променаде в парке, но она не принимала участия ни в одном из празднеств сезона, факт, который подал основание для досужей болтовни в самых тесных кругах избранного общества».


Из рубрики Миранды «Сливки общества» в газете «Геспер»:

«Среди красавиц, блиставших на балу леди Морнингсайд, леди Перивейл блистала своим отсутствием, хотя в прошлом сезоне она была такой заметной фигурой в кружке Морнингсайдов. В чем причина нынешней застенчивости молодой и богатой вдовы, которая была царицей моды в прошлом году?..»


Были среди вырезок и другие, такого же смысла, тона и содержания.

– Вы правы, леди Перивейл, – сказал Фонс, после сосредоточенного их прочтения, – они недостаточны. Надо подождать, пока не появится что-нибудь более подходящее.

– А как вы думаете, кто-нибудь захочет меня оклеветать?

– Я почти уверен, что в ближайшие несколько недель вы обратитесь в суд с жалобой на распускаемые в обществе клеветнические слухи.

– И, надеюсь, я буду иметь удовольствие отстегать кнутом писаку, а заодно издателя, который опубликует эту ложь! – горячо откликнулся Холдейн.

– Нет уж, пожалуйста, не надо, – вскричал Фонс, – ничего подобного не следует делать. Необходимо, чтобы леди Перивейл была оскорблена публично, чтобы она могла быть так же публично оправдана. Для этого обязательно появление в суде женщины, которую ошибочно приняли за миледи, только это придаст слухам необходимое качество скандала. Поэтому я должен вас просить, чтобы автор заметки, направленной против леди Перивейл, никак не пострадал лично.

Холдейн промолчал. У него чесались руки – так хотелось испробовать силу толстой палки или кнута на спине писаки-негодяя. Он бы очень много дал, чтобы установить источник злопыхательской сплетни, которая преследовала любимую женщину и заставила даже его, обожающего поклонника, сомневаться в ее чистоте, а сейчас он очень стыдился того, что его вера в нее могла быть поколеблена.

О, если бы нашелся кто-то, кого можно было бы назвать, причинив ему острую физическую боль, и принести этого козла отпущения в жертву его собственным угрызениям совести!

Загрузка...