Утопия о бессмертии. Книга третья. Любовь и бессмертие

День первый

– Паша, мне обязательно надо купить этот шарф, иначе завтра вместо празднующей свой юбилей Маши, мы получим Машу, оплакивающую свою судьбу.

Рассматривая в окно бункероподобный шедевр современного градостроительства, я вздохнула и проворчала:

– Лишь бы в этом торговом центре было то, что нужно.

– Хорошо, Маленькая, заедем. Народу вот только сегодня много – суббота, место на парковке придётся искать.

Но прежде мы постояли в очереди на поворот к торговому центру. Потом кружили по паркингу, наконец нашли свободное место, и Паша припарковал машину.

– Ну вот, всего-то сорок минут, и мы у цели, – пробормотал он, заглушив мотор. – Выезжать отсюда будем столько же, если не дольше.

Мы ехали домой, когда я вспомнила, что не купила Маше палантин. На праздничный обед в честь дня её рождения, мы подобрали открытое вечернее платье. В торговом доме туалет Маше понравился, поблёскивая глазами, она долго крутилась перед зеркалом и щебетала:

– Я же хороша ещё, Маленькая? И не скажешь, что пятьдесят пять, а? Посмотри со спины, красиво?

Я кивала, любуясь её сдобной красотой. Платье визуально вытягивало её, одновременно подчёркивая манящие изгибы форм.

Дома, демонстрируя наряд Василичу, Маша вдруг разглядела увядающую кожу на руках и тотчас решила, что обнаженные руки и глубокое декольте не годятся для её возраста. И как ни восхищался Василич женой, Маша осталась непреклонна.

– Не надену, сказала! Надену моё любимое, в горошек которое. А это надо в магазин обратно сдать, поди, и дорогущее. Меня и Маленькую в этом модном доме, знаешь, как обхаживали!..

Я искала глазами по сторонам – ни одного бутика, торгующего аксессуарами, не попадалось.

– Подожди, Маленькая, – взроптал Павел, – этак мы до вечера ходить будем, надо спросить у кого-нибудь.

Он направился к представителю охраны торгового центра, но тот лишь развёл руками. Тогда Паша зашел в ближайший бутик. Сквозь стекло витрины я увидела, как оживилась девушка-продавец при его появлении, и отошла к перилам, окружающим атриум здания. «Ещё три этажа вверх, – подумала я тоскливо, – прав Паша, и до вечера не обойти!» Я опустила глаза вниз и… увидела Серёжу. Перегнувшись набок, он вёл за руку мальчика лет трёх. По другую сторону от малыша шла темноволосая стройная женщина в чёрном обтягивающем комбинезоне и ботфортах на высоких каблуках. На плече у женщины висела большая сумка. «Из последней коллекции LV», – машинально отметила я. Мальчик, вероятно, не хотел идти ножками и капризничал. Серёжа остановился и повернулся к женщине. Нахмурившись и выговаривая что-то, он наклонился, взял ребёнка под мышки и сунул его женщине в руки. Принимая малыша, та, видимо, отвечала в том же тоне. Утомлённо закатив глаза, Серёжа повёл ими и увидел меня. На лице его промелькнуло выражение нашкодившего мальчишки, застигнутого на месте преступления. «Нет, милый, не надо так реагировать, – взмолилась я, – я знаю тебя сильным, взрослым, уверенным в себе мужчиной!»

Подошёл Павел и шумно задышал рядом.

– Ты знал? – скорее утверждая, чем спрашивая, произнесла я буднично, абсолютно спокойным тоном и медленно подняла к нему лицо.

Не смея на меня взглянуть, он кивнул и пробормотал:

– Я хотел сказать… много раз хотел… ты была так счастлива в своём неведении… – на лбу у него выступили маленькие капельки пота.

«Он-то за что страдает?» – спросила я у себя и успокоила:

– Паша, я понимаю, я не виню. Я себе удивляюсь – не в первый раз в моей жизни мой мужчина имеет близкие отношения с другой женщиной, а я годами пребываю в счастливом неведении. Что со мной не так, Паша?

– Маленькая, поехали домой, – умоляюще произнёс он.

– От этого, – я кивнула в направлении новой семьи Серёжи, – не уедешь домой. И вообще никуда не скроешься.

Серёжа так и не изменил позы, всё так же стоял, неотрывно глядя на меня. С его лица сошёл страх, на лице появилось новое выражение. «Ты сейчас со мной прощаешься, Серёжа? Я не могу разглядеть выражения твоих глаз. Что же ты наделал? Твои глаза теперь всегда будут далеко от меня». Женщина, следуя его взгляду, оглянулась, и я мысленно ахнула: «Карина?!», но в следующую же секунду сообразила: женщина слишком молода, чтобы быть Кариной.

Я повернулась к новой семье моего мужа спиной.

– Паша, я знаю, что мы купим Маше. Не понимаю, как я сразу не подумала об этом? – я ухватила его за руку и решительно потащила в меховой бутик по другую сторону атриума, на ходу прибавив: – Хотя, знаешь, не будем сожалеть о времени – время мы потеряли не зря, по крайней мере я.

Павел не отозвался – он вообще не знал, как себя вести, что сказать, не знал, куда смотреть и куда девать руки.

Недолго выбирая, я купила норковый палантин – более чем достойное дополнение к роскошному туалету Маши.

Меня удивила моя реакция, точнее, её отсутствие, будто ничего неожиданного и не произошло, будто я ждала подобной развязки. И только внутри была пустота, гулкая, звенящая. «Сейчас бы заползти в укромную норку, спрятаться от всех, никого не слышать, не видеть виноватых и сочувствующих взглядов, – думала я, – но нельзя! Уже сегодня надо принимать решения о дальнейшей судьбе моей семьи, уже сегодня отвечать на вопросы. Самое сложное – Катя. Доченька моя, как ты переживёшь новость?» – не заметив того, я тяжело вздохнула, и Паша уставился на меня в зеркало заднего вида. Я отрицательно качнула головой – всё, мол, в порядке.

Время убегало километрами асфальта под колёса, и по мере его бега пустоту во мне заполняла боль. Одновременно кралась обида. «Только бы не расплескаться слезами до времени! Только бы удержаться! Доберусь до спальни, там дам себе передышку! Самое сложное – Катя, но самое важное – детки. Нужно суметь защитить их от самой себя. Ради них я должна справиться и с обидой, и с болью, ради них должна простить. Простить?! – на мгновение меня затопил гнев, но я подавила его: – Простить! Простить ради деток! Он – их отец! Ровно половина в них – он! Отрицая его, я покалечу детей! – внезапно накативший страх заставил меня прижать руки к животу в стремлении укрыть, защитить деток, но бессмысленность этого жеста тотчас дошла до меня: – От себя за руками не скроешь! Господи, дай сил и мудрости не сотворить беды! Детки мои нерождённые, обижена я, но как бы я не была обижена, я люблю вашего отца! Люблю!»

Беременность Максом и Катей Серёжа почувствовал раньше меня, а о новой беременности я хотела рассказать ему сегодня. «Привык иметь дело с беременными женщинами, вот и чувствовать перестал! Сколько же у тебя детей, милый? – я вспомнила, с каким раздражением Серёжа сунул мальчика в руки женщины, и опять испугалась. Ребёнок хныкал, а он ни разу не заговорил с ним, ни разу не приласкал его, ни разу не прижал к себе. – Что с тобой сталось, Серёжа? Кто он для тебя, этот малыш? Случайный ребёнок? Я знаю тебя как лучшего отца в мире. Неужели твоё совершенное отцовство исчерпалось на первенцев? А как же детки во мне? Для них у тебя найдётся любовь? Или для них будет лучше, если они никогда не узнают своего отца? – и опять накатившая волна страха затопила меня, грозя сбросить в черноту отчаяния. – Нет! Я не верю, что Серёжа может не любить своих детей! Не верю! И никогда не поверю!»

Паша ещё не остановил машину, а из дверей дома уже вышел встречать Максим. Широким отцовским шагом он пересёк террасу, сбежал по ступенькам, а открыв дверцу с моей стороны, подхватил меня, выудил из салона и прижал к себе.

– Мама, – прошептал он и, уткнувшись лицом в мои волосы, глубоко втянул в себя воздух.

«Ты, Серёжа, ушёл из моей жизни, а привычки свои оставил сыну. И я пока не знаю, радует это меня или печалит», – подумала я и попросила:

– Поставь меня на ноги, сынок.

Максим поднялся по ступеням и, опуская меня на террасу, сообщил:

– Папа звонил, беспокоится.

– Да? – я помолчала и призналась: – Я не знаю, что сказать, сынок.

– Я всё знаю, мама.

– Я не сомневаюсь, родной, после такой встречи это понятно и без слов. Вопрос у меня один: сколько времени ты всё знаешь?

Максим опустил глаза, и я вновь тяжело вздохнула – сколько ещё раз в ответ на этот вопрос передо мной вот так опустят глаза?

– Я никого не виню, Макс. Умом понимаю, обвинять не в чем. Вот только чувствую я себя одинокой. Я, а напротив все вы – знающие и молчаливые, и, заметь, любящие меня люди. Никто не хотел причинять боль слепцу, все только наблюдали. Я пойду к себе в спальню, сынок. Пару часов мне дайте, сейчас не хочу никого видеть, – я повернулась, чтобы уйти, и опять вернулась к сыну. – Максим, обстоятельства складываются так, что главный мужчина в семье теперь ты. О своём решении скажешь при встрече. Дед уже знает?

– Я не говорил.

– Хорошо.

Я зашла в дом, в гостиной, к счастью, никого не было. Поднимаясь по лестнице, я выставленной от себя ладонью остановила Катю, выбежавшую из кабинета.

– Мама, наконец-то!..

– Катюша, не сейчас. Обо всём потом, позже.

Слёз не было, наверное, на жизнь человеческую их отпускается нормированное количество – исчерпал ресурс, добавки не будет. А я слишком много выплакала их за жизнь.

Полгода назад я точно так же стояла под струями воды и прощалась с Сергеем. Обливаясь слезами, билась в тенётах вины. Я, и впрямь, была виновата. Моя неловкая попытка при помощи поцелуя оставить Стефана в семье, не допустить его одиночества, рассердила Сергея. В это время у него уже была новая семья, где он родил ребёнка. «А может быть, он хотел использовать мой поцелуй как предлог для расставания, но пожалел меня, пожалел и не довёл дело до конца?.. – я потрясла головой. – Не о том думаю! Всё, что было вчера, перестало иметь смысл, теперь это всего лишь прошлое. Надо думать о том, как моя семья будет жить дальше».

Я сосредоточилась на матке. Две крошечные точечки приветливо светили мне, и как будто одна чуть более ярким светом, чем другая. В уме всплыли два имени – Сашенька, Андрей. Я намеренно не спрашивала их имён раньше, надеялась сделать это вместе с Серёжей.

«Славные мои детки! – растрогалась я и тихонько рассмеялась. – Как же я счастлива, что вы пришли ко мне! Я буду терпеливо ждать, пока вы растёте, а наступит срок, с радостью приму вас в объятия. И не только я, много людей будут встречать вас с любовью. Ваш дед… о-о-о, граф Андре будет счастлив! В нём вновь воскреснет надежда передать титул кому-нибудь из внуков! А ещё вас будут ждать ваши взрослые брат и сестра. И ваш папа! Ваш папа тоже будет счастлив вашим рождением!»

Выйдя из душевой кабины, я замотала волосы в полотенце и задержалась взглядом на своём отражении в зеркале. «Сегодня надо непременно самое красивое платье надеть», – подумала я и внимательно осмотрела шею, грудь, живот… повернулась, чтобы осмотреть ещё и ягодицы, и, осознав, чем занимаюсь, подмигнула отражению и насмешливо спросила:

– Проводишь ревизию? Правильно-правильно! Пестовать уверенность в своей женской неотразимости отныне придётся самой! – вздохнув, я отвернулась от зеркала и проворчала: – Теперь всё придётся делать самой.

«Я ещё не осознала всего, что случилось. Вся моя боль – это, по сути, оскорблённое самолюбие, обида и жалость к себе. Настоящее горе – утрата Серёжиной любви. Эту боль я почувствую позже… А с другой стороны, была ли она, его любовь? А если его любовь – это сладкая иллюзия, мною сочинённая и мною же взлелеянная? Тогда и утраты никакой нет. А если его любовь была, то она и есть, и никуда не делась! Да теперь-то что с того? Есть – нет его любовь, была она – не была, теперь ничего не поправить. У меня осталась моя любовь, и её ни забрать у меня, ни убить во мне нельзя!»

Я надевала на ногу чулок, когда услышала смутный шум за дверью. Звукоизоляцию в спальнях Серёжа сделал почти абсолютную, и если был слышен шум, значит, в коридоре происходило что-то несусветное. Я оправила на себе халат, затянула потуже пояс и толкнула дверь, но она не поддалась. Я постучала. Дверь приоткрылась, в щель на меня взглянул разгорячённый Максим.

– Макс, что случилось? Открой!

Он посторонился, одновременно отворяя дверь. Я увидела Стефана – мрачного, гневного, не припомню, видела ли я его когда-нибудь таким, а подле него Катю в слезах, обхватившую его руку и словно повисшую на ней. Дальше по коридору замерла в неподвижности Даша, а от лестницы спешно шёл, почти бежал Павел. Я шагнула за порог и вновь взглянула на Стефана.

– Здравствуй, Стефан. Что происходит?

Пламя его гнева уже утихло. Не отвечая, он обнял Катю свободной рукой, прижался губами к её головке и прошептал:

– Прости, Катя, не плачь. Напугал тебя. Прости.

Отбросив его руку, Катя прошмыгнула мимо меня в спальню. Стефан проводил её глазами и уставился на меня. Его глаза постепенно принимали привычное спокойное выражение.

– Я хотел тебя увидеть, – наконец прогудел он.

– Благодарю, Стефан, как видишь, я в порядке. Спасибо, что беспокоишься, – сказала я и, посчитав инцидент исчерпанным, повернулась к сыну. – Благодарю, сынок, – я потянулась к его горевшей жаром щеке, провела по ней пальцами и с чувством повторила: – Благодарю, что дал время прийти в себя.

– Маленькая, тебе сейчас причёску делать, или мне позже зайти? – рассёк пространство пронзительный голос Даши.

Я поморщилась. С возрастом Даша усвоила самую беспардонную манеру напоминать о себе.

– Макс, я отправлю Катю к тебе, расскажешь ей всё, что знаешь. Я присоединюсь к вам, как только оденусь, – договорила я с сыном и повернулась к Даше. – Заходи, Даша.

Пропуская её вперёд, я взглянула на припозднившегося к началу скандала Павла – начальника нашей безопасности, тот развёл руками и виновато опустил голову.

– Мама, что мне должен рассказать Макс? – спросила Катя, едва я закрыла дверь. – Я чувствую, что-то происходит, и это что-то о-о-очень большие неприятности!

Она упала поперёк кровати и, подперев голову руками, приготовилась слушать.

– Думаю, тебе лучше выслушать Максима, чем мои предположения о его рассказе, – сказала я, сняла полотенце с головы и села к туалетному столику.

Не обращая внимания на вновь заговорившую Катю, Даша включила фен. В его шуме Катя ещё некоторое время изучала моё отражение в зеркале, но потом нехотя поднялась и вышла.

– Ты платье выбрала? – кончив сушить мои волосы, спросила Даша.

– Да. Волосы укладывай высоко на макушке, надену гребень с рубином.

Гребнем назвала украшение двухлетняя Катя, и с тех пор название закрепилось. На самом деле украшение представляло собой маленькую корону из белого золота с крупным бирманским рубином в центре. Украшение содержало в себе дату нашей с Серёжей встречи в аэропорту Дюссельдорфа – одиннадцатое ноября. Продумывая дизайн, Серёжа спрятал четыре единицы в вязь рисунка, оставив свободными верхушки. Они-то и напоминали маленькой Кате гребень.

Сплетя три тоненьких косички, одну с одной стороны головы, а две с другой, Даша собрала волосы в пучок и принялась оплетать пучок этими косичками.

– Маленькая, ищи мне замену, – объявила она, – Эдвард, наверное, не захочет, чтобы я в услужении работала. Да и потом, ребёнок у Анюты родится, не до работы мне станет, Анюте же доучиваться надо. Не знаю только, жить где будем, отсюда ездить в дом Эдварда, не наездишься, далеко очень, а Стефан переезжать не захочет, даже и заговаривать на эту тему боюсь.

– Ты хочешь поселиться в доме Эдварда? – удивилась я.

– Ну а что ж? Родными скоро будем! Дочка хозяйкой в доме своего мужа, а мы со Стефаном родители хозяйки. Лучше, чем у чужих!

– Конечно лучше, Даша, – согласилась я.

Она опомнилась и поспешила оправдаться:

– Я не имела в виду, что ты и Сергей Михалыч нам чужие, я просто не так выразилась! Мы же только добро от вас видели! Ты же знаешь, я каждый раз Бога благодарю, что графа Андрэ в мою жизнь послал, а потом тебя вот! Ты танцевать-то будешь сегодня? – спросила она без перехода и даже без паузы.

– Не знаю. Пригласят, буду.

– Пригласят! Сынок твой любит с тобой танцевать. И красивый, и хороший он у вас. Уважительный! Катька, та взбалмошная, слишком быстрая какая-то, резкая, – Даша полюбовалась на свою работу и, продолжая говорить, отправилась к Сундуку Сокровищ: – Стефана-то моего как Максим остановил! «Не пущу, – говорит, – мама просила не беспокоить». Я испугалась, думала, Стефан его ударит, не любит он, когда ему перечат, да Катька в слезах налетела, Стефану в руку вцепилась. А против Катьки он не устоит! С детства её раннего всё шепчется с ней о чём-то. Он с родной дочерью так не носится, как с Катькой твоей! – закрепив корону вокруг пучка, она заторопилась: – Красиво, Маленькая! Давай помогу платье надеть да побегу. Сама-то ещё не прибрана, и Анютке помочь с причёской надо.

– Благодарю, Даша. Ты беги, я сама платье надену.

– Да?.. Ну, тогда побегу.

Она ушла, а я натянула второй чулок, надела платье и туфли и, бросив на себя взгляд в зеркало, даже не улыбнулась – не хотелось. Сегодня меня не встретит восхищённый взгляд Серёжи. Сегодня и комплементы говорить некому. «Ох да к чёрту комплементы! Сегодня вся моя жизнь сломалась!» – я чуть было не сорвалась, не расквасилась, но закусив губу, проморгалась, продышалась и вышла из спальни.

Меня ждал самый долгий и трудный вечер в моей жизни.

Перед дверью сына, я ещё раз глубоко втянула в себя воздух, выдохнула и только потом постучала. Выждав несколько секунд, я потянула дверь на себя и услышала звуки, напоминающие возню.

– Максим, я могу войти?

– Входи… мама, – натужно откликнулся он.

– Пусти! – следом закричала Катя. Она билась в крепких руках брата, размахивая кулачками, молотила ими куда придётся и кричала: – Ты предатель… предатель! Пусти меня! Я не хочу… иметь с тобой дела!

– Катя, прекрати! Макс, отпусти её!

Максим разжал руки. Катя ещё раз замахнулась на него, но не ударила.

– Я доверять теперь тебе не смогу! – крикнула она. – И отцу тоже! – размазав слёзы по щекам, она бухнулась на пол и, обняв коленки руками, уткнулась в них лбом.

– Папе, – поправила я, опускаясь на пол подле неё.

Макс, отдуваясь и переступая с ноги на ногу, поглядывал на нас некоторое время, потом тоже сел на пол. Молчание нарушила Катя; по-прежнему пряча лицо в коленках, она спросила:

– Мама, как мы будем жить?

– Будем стараться жить, как и прежде жили, – ответила я.

Она вскинула голову, глаза её со слипшимися от слёз ресницами широко распахнулись, а губы брезгливо скривились.

– Ты… ты простишь ему другую семью?

– Я имела в виду, Котёнок, что случившееся не должно сделать нашу жизнь несчастной. Посыпать голову пеплом и страдать от горя в мои планы не входит, надеюсь, в ваши тоже, – спокойно сказала я и, переведя взгляд на сына, спросила: – Макс, ты подумал?

– Да, мама. Уверен, в главном я справлюсь – материальная сторона жизни семьи не изменится, независимо от того, какое решение примет папа. Я не справлюсь с управлением семьёй, авторитета у меня нет.

– Уважение, сынок, дело наживное, будешь ответственно относиться к роли главы семьи, со временем появится и авторитет.

– Мама, ты что, предлагаешь Максу стать главой семьи? – изумилась Катя.

– У тебя есть возражения, детка?

– Да это глупость! Макс слишком молод, в семье его за ребёнка принимают! Кто его будет слушать?

– Для начала я и ты.

– Я думала, дед или Стефан возглавит семью.

– Катя, кто обеспечивает финансовое состояние семьи, тот и глава.

– В таком случае, я тоже могу взять на себя обеспечение семьи и стать главой!

– Ты выдвигаешь собственную кандидатуру?

Она опустила глаза и буркнула:

– Нет!

– Тогда предлагаю вернуться к делу. Максим, ты напрасно в себе сомневаешься, твой папа многому научил тебя, сегодняшний случай со Стефаном это доказывает. Я горжусь тобой, сынок! – я протянула руку и вновь коснулась его щеки, но ощутив под пальцами ещё не знавший бритвы пушок, едва не всхлипнула: «Мой сынок! Рано, господи, как же рано я обременяю тебя такой ответственностью!»

Он перехватил мою руку и прижал её ладошкой к губам.

– Я люблю тебя, мама! Прости моё молчание, но я и сейчас не знаю, как я должен был поступить!

– Я тоже не знаю, Макс… не понимаю, зачем папа обременил тебя сведениями о своей личной жизни?

– Я узнал так же, как и ты, случайно! Помнишь, Катя, ты сказала, что Игорь будет рад, если подарить ему на день рождения сумку-почтальонку, ну, я ехал мимо торгового центра и вспомнил об этом, а там встретил папу с ребёнком и женщиной. Я и не понял бы ничего, если бы мальчик его папой не назвал. Это три месяца назад случилось. Папа обещал, что сам всё нам расскажет, как только проведёт процедуру установления отцовства.

– Он что, сомневается, что мальчик его сын? Ребёнку года три на вид. Вначале не сомневался, а теперь сомневается?

Максим кивнул и добавил:

– Он не считает их своей семьёй!

– Это ничего не меняет, – произнесла я излишне жёстко, – а впредь предлагаю договориться о скромности – я не хочу обсуждать с вами личную жизнь вашего отца! Извинения, сынок, я принимаю.

– Мама, ты разводиться будешь? – спросила Катя.

– Полагаю, да.

Максим покачал головой.

– Папа никогда не даст тебе развод.

– Вот как?

– Не даст, мама! Папа любит тебя! Прости, что лезу в ваши отношения, но я знаю – он тебя любит!

Я испытала дежавю. Когда-то Настя точно так же – упрямо и твёрдо глядя мне в глаза – утверждала о любви её отца. «Если они меня любят, что же они от меня бегут?» – тоскливо подумала я и вслух спросила:

– Катя, ты как?

– Справлюсь, мама.

– Я ещё не знаю, где ваш папа намерен жить, поэтому домочадцам объявим об изменениях завтра вечером. Сюрприз, так сказать, – усмехнулась я, – в завершении праздника! А деду…

– Мама, я восхищён твоим самообладанием!

– Я, сынка, и сама собой восхищена! – отшутилась я и договорила: – А деду я скажу сегодня.

«Возмутится, разволнуется, сразу самолёт закажет… – представила я возможную реакцию Андрэ, – и смягчить новость нечем».

– Мама, я к тебе часто за помощью обращаться буду, – предупредил Макс.

– Конечно, сынок, и ко мне, и к деду, и к папе, и к Стефану, и ко всем, кто сможет помочь. Просить помощи не зазорно, и ошибиться не зазорно. Зазорно не признавать свои ошибки, зазорно оправдываться, зазорно обвинять других в собственных промахах.

– Братка, прости, забудь, что я наговорила, – раскаялась Катя. – На мою поддержку и помощь тоже можешь рассчитывать.

– Благодарю, Катя. И за сегодня благодарю! – Макс хохотнул. – Зачётно ты помогла мне отстоять мамину дверь от Стефана!

Катя залилась смехом.

– Так я испугалась, что Стефан тебя ударит! Думаю: «Ну всё, дядька Стефан, братка мой тебя сейчас отдохнуть положит прямо тут в коридоре, под маминой дверью!», а ты молодец, сдержался!

– Ну да, сдержался! Учиться мне ещё надо сдерживать себя! Если бы ты на его руке не повисла, мне потом стыдно было бы перед Стефаном!

– Ты мог ударить Стефана, сынок?

– Нет конечно! Вывел бы из строя и всё! Нехорошо получилось бы, ещё и Даша там была. Так что Кате, мама, я объявляю благодарность от лица главы семьи – и меня, и Стефана от стыда спасла!

– Ты с папой когда встретишься, спроси, как бы он в подобной ситуации поступил.

– Да, мама, – сразу сделавшись серьёзным, пообещал Максим.

– Ну всё, славные мои детки, пошла я дальше, – свернула я разговор и поднялась на ноги.

– Мама, я ещё не сказал главного, – остановил Максим. – Ты потрясающе выглядишь! – и хитро прищурившись, спросил: – Моя прекрасная мама, ты будешь сегодня танцевать со мной?

А вот этого я вынести уже не смогла. «Он «не сказал главного»! Господи, он «не сказал главного»! Только Серёжка мог быть столь же галантным, чтобы в условиях разрушающегося мира выделить в главное комплемент женщине! И вот теперь это сделал его сын. Мой сын!»

В глазах моих вскипели слёзы, не отирая их, я прошептала:

– Конечно, милый! Спасибо!

– Ой, пойду-ка и я приберу себя, – пряча тоже намокшие глаза, поднялась Катя, – а то, прям, замарашкой себя чувствую на твоём фоне.

Я распахнула объятие, всхлипнув, она порывисто прижалась ко мне.

– Ничего, Котёнок, ничего детка, мы справимся.

– Ты тоже плачешь!

– Плачу. Больно потому что. И тебе больно, знаю. Детка, что бы ни происходило, знай, папа любит тебя! Слышишь? И всегда будет любить!

– Можно я к тебе сегодня ночевать приду?

– Конечно, Катюша.

Катя оттолкнулась от меня и выбежала из комнаты.

– Сынок, будь с Катей мягче, – попросила я, – ей, с её разделением мира на белое и чёрное, сейчас особенно трудно, полутона она пока не признаёт.

Максим качнул головой, соглашаясь, и добавил:

– У неё вот-вот выставка работ отца Эдварда начнётся, открытие через две недели. Самая горячка сейчас.

– Я тоже надеюсь, что работа отвлечёт её. Макс, я буду в кабинете, позвоню в Париж.

– Мама, ещё одно! Ты лишаешься горничной, я могу заняться поиском кандидатуры.

– Чуть позже, Максим. Даша меня предупредила о своей отставке, но пока это разговоры. Скорее её желание, чем решение. Я сообщу, когда ситуация разъяснится. И ещё, сынок, я щенков хочу взять. Катя, думаю, согласится.

Макс самодовольно ухмыльнулся, но тотчас нахмурил брови и озабочено переспросил:

– Щенков?

– Ещё затылок себе почеши! – рассмеялась я. – Скрытности, сынка, тебе ещё учиться надо! Когда щенки будут?

– Через месяц. Папа договорился с хозяевами, что малышей при матери до двух месяцев подержат. Ты только не выдавай меня, хотели сюрприз сделать, а я раскололся!

– Не выдам. Радоваться буду абсолютно неожиданному подарку, зуб даю! – и я щёлкнула ногтем большого пальца о край верхнего резца.

С лаской во взгляде Макс укоризненно покачал головой.

– А ещё графиня! Видел бы тебя дед!

– Ну-у, графиней Наше Сиятельство сделались в пятьдесят пять, а до того голубыми кровями облагорожены не были. Дай поцелую, пока ты ниже меня.

Я склонилась к сидевшему на полу сыну, поцеловала его макушку, лоб, щёку, а напоследок прижалась губами к краешку рта. Он обнял меня одной рукой и сказал:

– Мама, сейчас тяжело, но я знаю, у нас всё будет хорошо.

Я кивнула и, чтобы вновь не расплакаться, понеслась в кабинет.

Андрэ, против ожидания, выслушал мой рассказ спокойно и лишь сухо спросил:

– Твой муж дал тебе какие-то объяснения?

– Мы ещё не виделись. Да и какие объяснения он может дать? «Извини, дорогая, я случайно ребёнка на стороне родил»?

– Как дети?

– Макс знал уже три месяца как. Тоже случайно их встретил и тоже в торговом центре. Катя… не знаю… поплакала, но скромно. Что у неё внутри творится, бог её знает! Боюсь я за Катю.

– Как ты сама?

– Я? Я, Андрей, словно замёрзла. У меня и слёз нет. И новая семья Сергея будто не стала неожиданностью, будто ждала. Да я и одна-то ещё почти не была, так, часок только. Больше думала не о случившемся, а о том, как жить дальше будем.

– Детка, я сегодня же вылетаю, завтра обниму тебя. Ночью одна не оставайся!

– Не останусь, Катя уже напросилась на ночлег.

– Вот и славно! И ты не одна, и она с тобой! Порасспрашиваешь её.

– Андрей, завтра у нас праздник, Машины пятьдесят пять празднуем, помнишь?

– Ну значит, с корабля на бал. В порту что-нибудь куплю в подарок.

Кончив разговор, я вышла в гостиную и… встретила восхищённый взгляд Стефана. «Неужели я просто не замечала?.. Неужели Стефан и вчера, и месяцы, и годы назад смотрел на меня так? – подумала я, смущаясь и помимо воли расплываясь в улыбке. Я вдруг вспомнила точно такой же его взгляд двадцатилетней давности, когда в торговом центре Подгорицы хулиганства ради я продефилировала перед ним в платье, которое собралась купить. Его восхищение тогда дорогого стоило. Его восхищение позволило мне – неуверенной в себе женщине, какой я тогда была, попав на своё первое светское мероприятие, чувствовать себя настоящей королевишной.

– Мама, ты прелестна! Ты восхитительна, моя юная мама! – поднялся встретить меня мой взрослый сын.

– Благодарю, сынок.

Принимая мой поцелуй, он шепнул:

– Я в кабинет, поработаю до ужина.

– И меня не забудь поцеловать, Маленькая! – заявил о себе Василич. – Я, вишь, и побрился к ужину! – он погладил себя по щеке и добавил: – Ох и красивая ты сегодня!

Я засмеялась и поцеловала его вначале в одну, а потом в другую щёку.

– Сладкие твои поцелуи, Маленькая, – подмигнул он, – завидую я Сергей Михалычу, ох и завидую!

«А вот Сергей Михалыч ищет поцелуи послаще», – тоскливо подумала я и отошла от него. А с дивана, бросаясь ко мне, уже вспорхнула Анюта, по-прежнему лёгкая, несмотря на беременность, прижалась ко мне животом и повторила вслед за Василичем:

– Лидия Ивановна, вы такая красивая!

– Здравствуй, Анюта. Самая красивая в семье у нас ты, девочка. Как ты себя чувствуешь?

– Да хорошо я себя чувствую! Устала только, скорее бы уже родить!

– Анютка в меня, – подала голос Даша, – и беременность легко носит, без токсикозов там всяких, и рожать будет легко, и ребёночка родит здорового. А муж захочет, так и другого выносит! Потому здоровая она у нас со Стефаном!

При первых же звуках пронзительного гласа матери Анюта судорожно на неё оглянулась и вновь повернулась ко мне с виноватым видом. Я ласково поцеловала её в лоб и сказала:

– Не торопи роды, девочка, всему своё время. Малыш сам знает, когда ему пора. Разговаривай с ним больше и наслаждайся свободой! Сейчас, Анютка, малыш привязан к тебе, а когда родишь, ты будешь привязана к малышу!

– А дедушки и бабушки на что? – вновь вклинилась Даша. – Вчетвером, думаю, справимся с одним-то ребёнком! Правда, Стефан?

– Справишься! Сиськой тоже своей кормить будешь? – недобро покосился он на неё.

– А и что такого? Сейчас вон сколько разного для детей, и без сиськи можно вырастить.

– Дак, с сиськой-то малышу лучше, особливо ежели мальчик! – ввернул Василич.

– А тебе откуда знать, Василич, ежели ты своих не имел? – огрызнулась Даша, и в гостиной стало тихо.

Василич часто-часто заморгал и, пряча навернувшиеся на глаза слёзы, отвернулся. Стефан же взглянул на жену так, что та поёжилась.

Бить по больному по силам не каждому, а Даша сегодня превзошла многих. Она знала, что Маша трижды беременела, знала, что все три раза это была внематочная беременность, а при второй беременности Машу чудом спасли, но всё равно ударила.

– Рожать тебе недели через три? – спросила я Анюту, только чтобы разрушить давящую тишину.

– Через двадцать дней! – защебетала она охотно. – И со свадьбой мы тоже всё решили! Будем свадьбу играть через три месяца после родов, когда я в себя приду. Эдвард до родов предлагает, чтобы ребёнок, когда мы уже муж и жена, родился, но вы же знаете, я настоящую свадьбу хочу – и фата чтобы, и платье белое в пол!

Слова дочери вызвали у Стефана ироничную усмешку, и Даша тотчас развернулась к нему, изготовившись к бою.

– А в чём противоречие? – упреждая их разборки, вновь спросила я. – Брак вы можете зарегистрировать сейчас, а свадьбу потом сыграете.

– Это же затратно! – возмутилась Даша. – Регистрацию брака праздновать придётся, а потом ещё и свадьбу! Лучше уж за раз.

– Но Эдвард вполне успешный бизнесмен… – растерялась я.

– А и что, что успешный? Деньги и ему на голову не сыплются!

– Лидия Ивановна, Эдвард так и хотел! – бросилась на защиту жениха Анюта. – Он ещё два месяца назад предлагал зарегистрироваться и в свадебное путешествие поехать, хотел в Штаты, к своему отцу, ну, к тому, который художник, а мама не согласилась.

Я смотрела на Дашу и вспоминала юную горничную в доме Андрэ. Куда подевалась милая, быстроногая и ласковая девочка? На диване восседала грузная дама с ярким макияжем на всё ещё красивом лице, в излишне декольтированном туалете, возгордившаяся предстоящим родством и жаждущая управлять и дочкой, и будущим зятем.

Не так давно Маша мне поведала, что Даша попрекает Стефана тем, что он отказался от зарплаты семейного врача, коим, по сути, для семьи является. «Да я не в первый раз слышу, как Дашка вопит об этих деньгах, – приняв моё удивление за недоверие, сказала Маша и веско прибавила: – И не первый год! Потому что жадная! И не спорь! Все знают, что одеваться она норовит за твой счёт, только ты в магазин, она тут как тут со своей Анькой: «Маленькая, Анюте сапожки надо да платьице пора свежее прикупить», – передразнила она Дашу, – а сама и себе нахватает! А Стефан, между прочим, тысячами деньги домой приносит, да не рублей, а евро! А подарки она какие себе и Аньке на праздники да дни рождения заказывает? Ты ей одними подарками раз сто уже выплатила всю двадцатилетнюю зарплату Стефана!»

Выплеснув возмущение, Маша выразительно помолчала и, сменив тон, заговорила о том, зачем, собственно, и начала разговор: «Так это… что хотела сказать-то, вчера Дашка об Анькином приданном вопила. Она-де зарплату Стефана копила бы, и тогда Анька не шла бы замуж бесприданницей. Вот я и подумала, Эдвард за Анькой приданное, что ли, требует? За брюхо её нагулянное?»

Эдвард, конечно, никакого приданного за Анютой не требовал. Будь так, Даша уже бы решала вопрос со мной, как решала все свои материальные капризы и нужды. Про приданное она, скорее всего, на ходу выдумала, как обоснование для упрёка Стефану, но… на чужой роток не накинешь платок – услышали, вложили в слова свой смысл, и вот уже едва нарождающиеся отношения молодых тащат за собой шлейф торга. Даша должна бы понимать, что, чем скорее Анюта выйдет замуж, тем быстрее улягутся сплетни; что внуку её лучше родиться не у матери-одиночки, случайно забеременевшей от студентика из соседней общаги, а в полной семье, где у малыша есть и мама, и папа, но Даша опять что-то выгадывала. Маша права, равнодушный к деньгам, как, впрочем, и к любым другим материальным ценностям, Стефан всегда очень прилично зарабатывал и всё, что зарабатывал, отдавал жене. Даша же деньги складывала. Куда – никто не знает, банкам она не доверяла, равно как и инвестиционным инструментам, значит, складывала где-то дома.

К счастью, она не знает, что, несмотря на отказ Стефана от зарплаты, Серёжа всё равно открыл на его имя счёт, куда все эти годы каждый месяц перечисляет его зарплату, ещё и вкладывая эти деньги в различные финансовые инструменты. Сумма там накопилась немалая, и узнай Даша об этих деньгах, она и их приберёт к рукам. Когда-то пьяные родители забывали покормить маленькую Дашу, недостаток пищи в раннем детстве обернулся для Даши скаредностью в жизни взрослой.

– Анюта, замуж ты выходишь за состоятельного взрослого мужчину, – проговорила я наконец, – пусть он сам решит, как будет лучше и для тебя, и для малыша, доверься ему! А твоя мама просто побоялась отпустить тебя за океан. Ты у неё единственный ребёнок, и к тому же чудо какой красивый и умненький ребёнок!

Порозовев от смущения, Анюта ласково прижалась ко мне щекой и вдруг вскрикнула:

– Ой! Он пнул меня! Потрогайте, Лидия Ивановна! – она схватила мою руку и прижала к своему животу. – Слышите? Ой! Ещё раз!

– Слышу, Анюта, – рассмеялась я, погладила выпирающую пяточку малыша и не в первый раз украдкой взглянула на лестницу, ожидая Катю. Времени прошло уже достаточно, а Катя всё не появлялась.

Катя появилась спустя ещё полчаса, и во мне всё сжалось от жалости. «Долго же ты плакала, детка», – подумала я, наблюдая за тем, как, понурив головку, она спускается по ступенькам.

Но ступив с последней ступеньки в гостиную, Катя вздернула голову, да так и шла, ни на кого не глядя, ни с кем не здороваясь, пока не достигла меня и Анюты.

– Здравствуй, Анюта, – произнесла она, сделав попытку улыбнуться, и села с ней рядом. – Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, Катя, – ответила та, переводя растерянный взгляд с заплаканного лица Кати на моё и обратно, и участливо предложила: – Катя, у меня малыш шевелится, хочешь послушать?

Катя кивнула, скорее из вежливости, чем из интереса, но спустя несколько мгновений глаза её блеснули восторгом, и она прошептала:

– Шевелится… мама, он шевелится! Ой! Толкается! Это ножкой, да? – она наклонилась и обеими ладошками обхватила живот Анюты. – Анютка, а тебе не больно?

Все засмеялись, и девчонки начали шептаться. Я поднялась, поцеловала одну, потом другую в макушку и отправилась на кухню. Оттуда уже минут десять как-то уж слишком громко доносилось громыхание кастрюль.

Согнувшись над посудным ящиком, Маша расталкивала кастрюли по местам.

– Маша, добрый вечер, – поздоровалась я.

– Не добрый! – отрезала она.

– Что так? … Что-то случилось?

Она выпрямилась и, скосив набок рот, выдула воздух на чистый, не осквернённый ни единым выпавшим из кос волоском, лоб.

– Вначале ты мне скажи, завтра мой день рождения или не мой?

– Маша, я не понимаю…

– Нет, ты мне ответь!

– Завтра твой день рождения, Маша.

– Вот! Мой, значит! А если день рождения мой, то и гостей каких хочу, тех и зову! И за столом этого вашего Эдварда я завтра видеть не хочу! Вот так! Или он, или я! – выставив ультиматум, Маша толкнула ящик ногой, отправляя его на место, и воинственно нацелила на меня подбородок.

– Что вдруг случилось? Эдвард обидел тебя?

– Да, он меня обидел! Он внучку мою бросил и тем меня обидел! Такую умницу, красавицу бросил ради этой вот, с чужим ребёнком в брюхе!

– Маша, ну что ты говоришь? – поморщилась я. – Девочка на руках у тебя росла! И потом, почему ты решила, что Эдвард Катю бросил?

– А как же? Эта вот и сказала: ради её Аньки нашу Катеньку бросил!

Я покачала головой.

– Маша, Катя сама Эдварду отказала ещё полгода назад. Помнишь, мы знакомиться к родителям Эдварда ездили?

– Ещё бы не помнить, я тот день ввек не забуду! Я насилу с ужином управилась, решила, что списывать меня пора, а потом Василич в больницу угодил!

– Вот в тот день Катя и отказала Эдварду.

– А что же эта бессовестная мелет?

– Я не знаю, что и кто мелет, Маша. У тебя «эта» и Анюта, и Даша.

– Да барыня наша новоявленная – Дашка! Хвасталась, что Эдвард её Аньку любит так, что на всё ради Аньки готов, ради Аньки и Катю бросил, и тёщу – её, то есть, – к себе в дом берёт!

– Любит, и хорошо! Пусть Анюта и Эдвард счастливы будут! А вместе с ними и Даша!

Маша пытливо посмотрела на меня.

– А чего тогда Катя плачет?

– Катя плачет совсем по другой причине.

– Что и не скажешь?

– Сегодня не скажу. А кто и кого бросил, ты завтра у Эдварда сама спроси, он тебе всю правду расскажет.

– И спрошу! – угрожающе пообещала она и с раздражением спросила: – Сергей Михалыч-то когда будет? У меня давно всё готово! До которого часу ждать будем?

– Не будем ждать, Маша, сейчас сядем ужинать. Пойду на стол накрывать.

Раздражение её сразу улеглось, и она растеряно спросила:

– Как же без Сергей Михалыча?

«Я и сама толком не знаю, как без него», – подумала я, выходя из кухни, и увидела Серёжу. Сердце моё ухнулось куда-то вниз, а через мгновение застучало с такой бешеной силой, что я остановилась. Усмиряя дыхание, я глубоко вздохнула и пошла навстречу, слишком рано протянув руку для приветствия.

– Здравствуй, Серёжа. Рада тебе.

– Здравствуй, Лида. Замечательно выглядишь!

– Благодарю, Серёжа.

Он взял мою руку и, склонив голову, медленно, один за другим, стал целовать кончики пальцев. На его волосах радужным праздником блестели капельки дождя. Я отняла руку и пригласила:

– Проходи, мы как раз ужинать собираемся. Поужинаешь с нами?

Он с усмешкой спросил:

– Я вижу, ты уже всё решила?

– Не я, Серёжа, я лишь следую твоим решениям, – мягко возразила я.

– Лида, нам поговорить надо.

– Поговорим, вечер только начался.

– Ты позволишь мне душ принять? Или ты уже и спальню от меня освободила?

– Нет, не освободила. Ты не сообщил, куда твои вещи отправить.

Мои слова его почему-то развеселили.

– Хочу напроситься в постояльцы, – заявил он, – позволишь мне пожить дома какое-то время?

– Конечно! Это и твой дом, Серёжа.

– Благодарю. Через пятнадцать минут я буду.

Я повернулась к домочадцам и поискала глазами Катю – чем бы ни была занята, она всегда бежала встречать отца со всех ног, но сейчас осталась подле Анюты и, низко опустив головку, рассматривала свои пальчики.

– Катюша, помоги мне, – позвала я.

Заметно вздрогнув, Катя вскинула на меня испуганный взгляд.

– На стол, детка, накрывать будем, – пояснила я.

Она кивнула и поднялась. Когда она шла мимо Стефана, тот приподнялся и захватил её в кольцо рук, видимо, желая утешить, но Катя уклонилась и от объятий его, и от шёпота.

Я тем временем обежала глазами домочадцев – наша «дружеская» встреча с Серёжей, как я и думала, произвела впечатление. Василич потеряно метался глазами по лицам, ища хоть какого-то объяснения, но на его взгляд никто не отозвался: Стефан полными тревоги глазами смотрел вслед Кате, Павел предавался размышлениям, облокотясь на спинку стула одной рукой, другой задумчиво крутил стоявший перед ним стакан с водой, Михаил затаился, стараясь ни с кем не встречаться глазами, а Женя и Катерина преувеличенно старательно выравнивали концы скатерти по краям стола, готовя стол к ужину. Одной лишь Даше с вновь устроившейся под её крылом Анютой не было до происходящего дела, они шептались о своём.

– Катя, если не справляешься, иди к себе, – увлекая дочь в сторону кухни, сказала я.

– Одной ещё хуже.

– Тогда возьми себя в руки.

– Мама, как ты можешь быть такой спокойной?

– Предлагаешь устроить парад эмоций? Вокруг люди, и эти люди зависят от нас. Если и я впаду в ступор или зальюсь слезами, что будет? Как бы не было трудно, надо, детка, сохранять достоинство.

– Мама, не надо! – болезненно сморщилась Катя. – Зачем – я понимаю! Я спрашиваю, чем ты держишься, что тебе силу даёт? – она снова была готова расплакаться.

«До ночи не дотянем», – поняла я и свернула к кабинету. Едва я стукнула в дверь, Максим открыл её.

– Мама, уже иду!

– Сынок, папа приехал, переодевается. Вы нас не ждите, без нас ужинать начинайте.

Максим посторонился, освобождая нам проход, и сочувственно взглянул на сестру.

– Катька, вяло выглядишь, держись, сестрёнка!

Катя вновь сморщилась, подбородок её задрожал, но она храбро кивнула брату и, устремляясь мимо него в кабинет, нарочито бодро воскликнула:

– Мама, а давай в Кресло Правды сядем!

Огромный трон вместил нас обеих, Катя так ещё и ноги под себя поджала. Я взяла в руки её ладошку и задумалась, прямого ответа на её вопрос у меня не было и, чтобы не тянуть время, я так и сказала:

– Нет у меня ответа на твой вопрос, детка. По сути, ты спросила, откуда человек берёт силы, чтобы не сломаться в жизненной переделке. Полагаю, у каждого свой источник. Кто-то черпает силу в вере в Бога, кто-то в слепой надежде на лучшее, кто-то попросту инстинкту самосохранения следует. Я?.. Я, Катя, боюсь. Получается, что держаться мне помогает страх. Я боюсь потерять то, что у меня есть. Твой папа дал мне много больше, чем взял. Он подарил мне счастье любить. Он подарил мне тебя и Макса. Он подарил мне ещё детей, во мне растут Сашка и Андрей.

Широко распахнув глаза, Катя тихонько ахнула.

– Я решила не говорить до времени и вот… ты первая, кому сказала. Если я сейчас расквашусь, детки пострадают от обилия моих же негативных эмоций. Если я позволю себе обиду на их отца или гнев, я искалечу их восприятие мира – в них не будет понимания гармонии мужского и женского. Поэтому я выбрала смотреть на случившееся не из бездны отчаяния, а с горы любви. Мне, Катюша, надо вырастить малышей в лучших условиях, чем были у тебя и Макса, потому что рядом с ними не будет их отца. Для этого надо, чтобы в доме продолжали жить счастье и любовь. Я намерена набрать новых светлых людей в семью, но для начала надо сохранить то, что уже есть. Твой папа лучший мужчина в мире, восполнить его отсутствие невозможно, и мне придётся очень постараться, чтобы воспитать деток достойными его. В этом я рассчитываю на помощь мужчин семьи – Андрэ, Стефана и особенно Макса. Максим почти полная копия папы, надеюсь, несмотря на молодость, он будет любить младших брата и сестру, а в любви графа и Стефана я не сомневаюсь, – я улыбнулась, взглянув на притихшую потрясённую Катю, и спросила: – Слишком много на сегодня новостей, Котёнок?

Она молча кивнула, я привлекла её к себе и продолжала:

– Каков твой источник силы, Катя, я не знаю. Знаю только, что он у тебя есть. Через твою жизнь впервые пронёсся ураган. Ты сидишь на развалинах, оплакиваешь поруганные ценности, ищешь виновных в урагане, напугана и растеряна. Пришла пора расчищать завалы, детка.

– А с какого завала начать?

– Ну, например, с иллюзии о совершенстве твоего папы. Совершенные на земле не воплощаются, Катя, каждый имеет слабости и совершает ошибки, даже лучшие из людей.

– Значит, новая семья папы – это его ошибка?

– Я не знаю, Котёнок, вполне возможно, что его ошибка – это брак со мной.

– Тогда получается, что и я с Максом ошибка, и детки?

– Нет, Катя, не так. Не всё так однозначно, мир устроен много, много сложнее. Вы не можете быть ошибкой хотя бы потому, что пришли в воплощение, когда ошибка уже совершена. Иначе говоря, вы пришли на уже сложившиеся обстоятельства, а следовательно, ваши личные духовные задачи наиболее вероятно было решить именно в этих обстоятельствах. А ещё вы пришли для того, чтобы было легче исправлять ошибку нам. Для меня, например, это так. Вы – мой свет, моя опора, без вас… – я умолкла, почувствовав близкие слёзы, и не стала договаривать, что было бы со мной без них…

Преодолев слабость, я заговорила о том, что меня больше всего тревожило в этот момент:

– Катюша, доченька, я люблю тебя и хочу, чтобы ты отбросила прочь обиду на папу. Я много раз говорила и повторю вновь – человек всегда больше, чем его проступок. Папа для тебя – это ваши отношения, это ваша любовь друг к другу, а вовсе не его запутанные отношения с женщинами.

– А ты? Ты простишь его?

– Должна… и хочу простить. Но я ещё не выговорила обиду, не выплакала жалость к себе, и, боюсь, меня всё это ещё настигнет.

– Почему ты должна простить, я поняла, а почему хочешь простить?

– Потому что самое гибельное состояние человека – это состояние укоренившейся обиды. Хуже обиды только чувство вины.

– А если папа захочет вернуться, ты примешь его?

Я отрицательно покачала головой.

– Зачем? Я уже прошла этот путь, к чему повторяться?

– Ты не веришь, что он может измениться?

– Я сомневаюсь, что я та, кто ему нужен.

– А папа? Он тот, кто нужен тебе?

– Я люблю его. Я люблю его всем сердцем, всей душой, каждой клеточкой тела, и его измена моей любви не отменяет.

– Ты не права, мама, – задумчиво произнесла Катя, – силу ты черпаешь не в страхе, а в любви. А про детей ты ему скажешь?

– Нет, пока нет. Потом, конечно, скажу. И коль силу я черпаю в любви, я облачусь в доспехи любви, вооружусь любовью, повергну в прах обиду и вот тогда скажу! Катька, я есть хочу, пойдём ужинать, договорим ночью. Пойдём?

Мы вышли из кабинета, обнимая друг друга. Семья по-прежнему пребывала в молчании – сидя за общим семейным столом, каждый ублажал взгляд содержимым своей тарелки.

– Ужин похож на тризну, – шепнула я. – Катька, придётся публику веселить!

Максим поднялся и пошёл нам навстречу. Не видя сына за спиной, Серёжа тоже встал, но Макс опередил его, прошёл мимо, и Серёжа сиротливо остался стоять на месте. У меня сжалось сердце: «Что же ты наделал, Серёжа?»

– Что, сынку, домочадцы пребывают в печали? – спросила я шёпотом у Макса.

– Не получается завести хоть какой-нибудь разговор, я пытался.

Он вклинился между мною и Катей, обнял каждую за талию, приподнял и закружился вокруг своей оси. Катя невесело хохотнула:

– Ты, братка, как в «Золушке», на вопрос – что делать, предлагаешь танцевать.

– А что? Можем попробовать, я один, вас двое… танго на троих, а, мама? – и, не дожидаясь согласия, попросил: – Папа, нажми, пожалуйста, на кнопочку пульта, девчонки хотят танцевать.

Музыка полилась в гостиную почти сразу, но не танго, а некая фантазия на тему вальса. Довольно вяло, одна против другой, мы с Катей начали двигаться. Максим наблюдал за нами какое-то время, потом выхватил меня из дуэта и увлёк в кружение. Оставшаяся в одиночестве Катя нашла в себе силы не остановиться. Потом Макс сменил партнёршу, и теперь я танцевала свою тему, а Катя кружилась с братом. Незаметно мы увлеклись. Я видела, как Катя – горестная и слабая вначале, к концу танца превратилась в грозную и уверенную в победе воительницу. Кому она объявила войну, я не поняла. Я же танцевала о любви и тосковала об её утрате.

Серёжа не отрывал от нас печального взгляда. Он выглядел таким одиноким, что моё сердце вновь сжалось, и я вновь немо вопросила: «Что же ты натворил, Серёжка? Ради чего сломал и свою, и наши жизни?»

Встречая нас, он вновь поднялся. Катя замедлила шаг, робко взглянула на него и сказала:

– Папа, здравствуй.

Распахивая объятия, Сергей с видимым облегчением выдохнул:

– Здравствуй, Котёнок! Иди, детка, ко мне!

Долю секунды помедлив, Катя шагнула и упала ему на грудь. «О, детка, прости…» – «Папочка… мой папочка…» – услышала я их шёпот и тоже перевела дух – Катя пошла на контакт, а уж Серёжа найдёт нужные слова, чтобы её успокоить.

Я села на пустующий стул Андрэ, предоставив свой в распоряжение Кати. Усаживая дочь, Серёжа продолжал обнимать её одной рукой, ни на миг не отпуская от себя.

Едва я взяла в руку тарелку, как Маша вскочила и, перевесившись через Макса, начала двигать ближайшие блюда с закусками и салатами ближе ко мне.

– Маша, я достану… – вякнула я.

– Ешь, Маленькая, ешь! Вот пельмешки из краба, без лука, для тебя делала… блинчики с икрой… вот баклажаны по-грузински… хорошо получились…

Под её неусыпным оком я навалила себе полную тарелку и наконец-то принялась за еду. Стефан задумчиво наблюдал за мной. Утолив первый голод, я решила передохнуть, хотя капустный пирог с выглядывавшими на срезе грибками среди капусты так и манил ароматом и румяной корочкой. Словно угадав мои колебания, Маша дотянулась до пирога и, захватив кусок, плюхнула в мою тарелку. Стефан и на этот раз не упустил мой вожделеющий взгляд. «Вот уставился, и не моргнёт даже, не хватало, чтобы догадался раньше времени!» – с наполнившимся слюной ртом подумала я, не решаясь браться за пирог.

– Ешь, не вздыхай! – прикрикнула Маша. – Пирог вкусный, как ты любишь! Ты последний раз-то ела когда? За завтраком?

«Спасибо, Машенька, спасибо, милая моя, что дала объяснение моему аппетиту!» – возблагодарила я её про себя, а вслух – специально для Стефана – покорно, но вроде бы с неудовольствием буркнула:

– Я ем, Маша, ем.

…В прошлую беременность, в первой её половине, я беспрестанно что-нибудь жевала. За столом опустошала тарелку за пять минут и, не морочась, придвигала к себе один из салатников, прямо раздаточной ложкой черпала из него и отправляла в рот.

Стефан, встревоженный слишком быстрым набором веса, хотел ограничить меня в еде и.. натолкнулся на сопротивление Маши.

– Какая такая диета? – вопросила она, разворачиваясь к нему и угрожающе уперев руки в бока. – Ты в своём уме? Смотри-ка, чего удумал, кушать беременной женщине запрещать! – Маша, не глядя, подвинула ко мне тарелку с куском хлеба, намазанным сливочным маслом, и положенным на это масло куском малосольной белуги, ласково пропела: – Е-ешь, Маленькая, е-ешь, детка! – и продолжала наступать на Стефана: – В ней ни жиринки до того не было! Она теперь хоть на женщину стала похожа – сама округляется и детей в себе растит! Ты помнишь, что детей-то в ней двое?

Стефан с молчаливым возмущением смотрел на меня, продолжающую меланхолично жевать, потом посмотрел на стол, уставленный тарелками с едой, и, в отчаянии махнув рукой, стремительно вышел из кухни.

– Ишь, к Сергей Михалычу побежал, – довольная одержанной победой прокомментировала Маша, – его вразумлять теперь будет! Ты не слушай, Маленькая, ешь сколько хочется, организм, он сам понимает, сколько ему надо! – она повернула голову в сторону двери и крикнула Стефану вдогонку: – Запрещать он ещё будет! Ты своей Дашке запрети, она у тебя скоро в двери проходить не будет!

– Маша! – промычала я осуждающе.

– Что Маша? Правду я говорю. Ешь-ешь, детка!

Жевала я и в спальне, куда Маша каждый день тащила и сласти, и сухофрукты, и свежую выпечку. Серёжа лишь весело поблёскивал глазами, наблюдая, как я отправляю в рот всё, что попадается на глаза. В жарком шёпоте, целуя мой набитый едой рот, он называл меня запасливым бурундучком…

Предаваясь воспоминаниям, я опомнилась лишь тогда, когда доедала второй кусок пирога, подложенный заботливой Машиной рукой. И если Маша умилялась моему аппетиту, то Стефан сделался очень задумчив. Я открыто посмотрела ему в глаза и поняла – всё, Стефан догадался! День ещё не кончился, а тайну я выболтала уже двоим!

Семья тем временем вернулась к привычным вечерним разговорам и решала важные и не очень, общие и личные проблемы. Даша спорила с дочерью, а точнее, попросту давила на неё, Анюта не очень храбро, но всё же сопротивлялась, защищаясь мнением будущего мужа. Максим и Павел обсуждали реорганизацию службы безопасности, от кого из двоих исходила инициатива, я за едой пропустила. Маша под рукой задремавшего Василича перестала наконец интересоваться мной и увлечённо обсуждала с Женей и Катериной уже заказанное на праздник меню.

Катерина мало изменилась за прошедшие годы – всё так же сметливы и быстры глаза, столь же проворны ноги и руки. Жизненную силу в неё вливают успехи внучки. У Марфы небольшое ателье по пошиву модной одежды, но девочка и талантлива, и настойчива и, думаю, со временем её ателье разрастётся, а сама она станет известным дизайнером. Мы с Катериной так и не стали близки. Она часто вспоминает мою маму, и, когда вспоминает, глаза её увлажняются слезами.

«Все эти люди – моя семья, моя опора, мой тыл, – думала я, – беспокоит меня только Даша. Какие бы планы на будущую жизнь она не строила, Стефан в дом Эдварда не поедет, Даша от мужа не откажется, а значит, и жить останется с нами. Но как же с ней теперь тяжело!»

Я встала, и Максим тотчас отвлёкся от разговора.

– Мама?

– Пойду чай заварю, сынок.

Обменявшись взглядами с Максом, Паша поднялся вслед за мной.

На кухне он достал из шкафа заварочные чайники и расставил их в линию на столе. Я насыпала заварку, он закрывал чайник крышкой и переставлял его в мойку. За много лет действия каждого из нас были уже отработаны до автоматизма.

– Сердишься? – наконец спросил он.

– Почему ты всегда опаздываешь?

– Сам не знаю. Мне и Сергей Михалыч про то не раз говорил.

– Кто рассказал Стефану о встрече в торговом центре?

– Я. Я шёл к себе, а он к гаражу подъехал. Ну я его подождал и по дороге к коттеджу рассказал. Он вдруг развернулся и пошёл к дому. Я крикнул, что ты просила тебя не беспокоить, а он только шагу прибавил, побежал почти. Я потом, когда уже к себе зашёл, понял, что будет, если Максим встанет у него на пути, ну и… опоздал.

– Ты понимаешь причину такого поведения Стефана?

– Сейчас, да. Он хотел убедиться, что ты в порядке.

– А когда он пошёл к дому, ты не понимал?

Паша тяжело вздохнул и грустно покачал головой.

– Может, я тупой, Маленькая? – вполне искренне спросил он.

– А может, ты недостаточно мотивирован исполнять свою службу? И если ты, как ты выразился, тупой, я заменю тебя «острым» начальником службы охраны! А ты будешь инструктором в тренажёрном зале, а в свободное время станешь помогать Василичу.

Нарушая установленный порядок, я сама взяла закипевший чайник и не спеша облила кипятком составленные в мойку заварники. Привалясь бедром к столу, Паша наблюдал за моими действиями и обиженно сопел.

– Максим молод, ему требуются поддержка и помощь, – не глядя на него, заговорила я снова. – Я прошу серьёзно обдумать, способен ты обеспечить надёжную работу службы охраны или нет. На раздумья у тебя сутки.

Паша надел на руку варежку и выставил чайники из мойки на деревянную подставку. Я взяла в руку другой булькающий кипятком чайник.

– Маленькая, давай я сам, – взмолился Паша.

Я поставила чайник на стол и, наблюдая за тем, как он наполняет заварники кипятком, сказала:

– Паша, я тебе благодарна, безмерно благодарна за многое. Я благодарна тебе за своё спокойствие, когда ты сопровождал Сергея в поездках, я благодарна тебе за детей. Ты блестящий инструктор самообороны, я знаю, оба моих ребёнка, обученные тобой, сумеют постоять за себя в сложной ситуации. Я благодарна тебе за то, что ты был со мной, когда я убежала в Алма-Ату. Всё это бесценно! Ты моя семья, Паша! Но в настоящих условиях мне требуется ещё одно, ты должен уметь на несколько шагов вперёд просчитывать действия других людей. Мне надо, чтобы ты не опаздывал.

– Я понял, Маленькая. Задача ясна.

Накрыв чайники фланелью, я только теперь взглянула ему в лицо и была приятно удивлена – Паша внутренне подобрался, взгляд его стал твёрдым и прямым, обиды не было и в помине.

– Есть один человек, – произнёс он, – мне его на той неделе рекомендовали. Боевой офицер, получил ранение. Комиссовать, не комиссовали, но на боевые задания не посылают, на бумажной работе держат. Савелием зовут. Молод, тридцать лет, хочет увольняться в запас. Я поговорю с ним завтра же.

– Благодарю, Паша, за понимание благодарю. И ещё, – я потянула его руку вниз, и он послушно наклонился. Обняв за шею, я шепнула ему на ухо: – Ты мне нужен, Паша.

Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза близко-близко. Наконец он кивнул и выпрямился, а я расслабилась – мой верный Паша и дальше будет мне помогать.

Оставив чай настаиваться, мы вернулись в гостиную. Там всё осталось по-прежнему, только Серёжа с Катей пересели из-за стола в самый дальний угол диванной зоны – устроившись головкой на груди отца, Катя что-то выспрашивала, Серёжа гладил её по плечу, но лица его я не видела, лицом он утонул в её волосах.

Радостная лёгкая капель прорвалась сквозь монотонный гул голосов и, дрожа, повисла на самой высокой ноте. Я оглянулась. Склонившись к клавишам фортепьяно, Максим искоса, весело смотрел на меня. Он сел за инструмент и похлопал рукой по скамье, приглашая присоединиться, а следом гостиная наполнилась звуками бушующего шторма. Присев подле сына, я завороженно наблюдала за его длинными, летающими по клавишам пальцами и слушала. Музыка гремела раскатами грома, завывала ветром, барабанила каплями дождя и тяжело шелестела намокшей листвой. Со спины подошла Катя и шепнула на ухо:

– Папа ждёт тебя в кабинете.

Я похлопала по перекрещенным на своей груди рукам дочери, слышу, мол. Катюша опустилась на ступеньку музыкального подиума и положила голову на мои колени. Захваченный гармонией им же самим создаваемых звуков, Максим невидяще посмотрел на нас, шторм под его пальцами постепенно стихал и наконец угас совсем, рассыпавшись лёгкой капелью, какой в самом начале Макс привлёк моё внимание.

– Даже самый грозный шторм неминуемо прольётся спасительным дождиком? – спросила я, улыбаясь.

– Вслед за которым миру вновь откроется сияние солнца! – подхватил он. – Да, мама! Именно это я и хотел сказать! – Максим рассмеялся, ладонью обхватил мой затылок и, притянув к себе, звонко чмокнул меня в щёку.

В нём было так много отцовского, сегодня я замечала это на каждом шагу!

– А ещё, мама, у меня к тебе два вопроса, и один непростой, – уведомил Макс.

– Слушаю, милый.

– Я нашёл объявление девушки-выпускницы детского дома. Мне текст понравился: «Ищу работу в семье добрых людей». Здорово, да?

– Здорово. Завтра за праздничным столом самое время продемонстрировать соискательнице нашу семью.

– Согласен.

– Странная ты, мама, – лениво возразила Катя, – ты работодатель, а демонстрировать собираешься себя. Это соискатель должен заинтересовать собой работодателя.

– Девочка это уже сделала, Катюша, Максим обратил внимание на её объявление. Но у неё есть требование, о котором она честно заявляет. За семейным столом она без вербальных заверений сделает вывод о наличии в семье доброты, либо… – я наклонилась и поцеловала Катю в нос, – либо об отсутствии оной, а потом мы поговорим, чем мы можем быть полезны друг другу.

– Ещё, мама! Приятно! – засмеявшись, потребовала Катя.

Я стала целовать её ноздри, кончик носа, ямку над верхней губой, расспрашивая:

– Как приятно? … Так? … Или так?

В конце концов она обхватила меня за шею и звонко чмокнула в губы.

– Вот так! Так приятно! – и захохотала, вновь упав головой на мои колени.

Мы с Максом переглянулись – разговор с отцом Катю действительно успокоил.

– Итак, Максим, теперь на очереди «непростой» вопрос?

– Да. Мама, я хочу заменить начальника службы охраны.

Катя подняла голову и в изумлении уставилась на него.

– Братка, ты что, с ума сошёл? Павел служит у папы всю жизнь, маму за сестру считает. Он наша семья, Макс!

– Я говорил с Павлом о реорганизации службы охраны, и у меня создалось впечатление, что он не владеет вопросом, попросту не понимает, о чём речь!

– У Павла кое-как законченное среднее образование и почти полное отсутствие абстрактного мышления, – согласилась я, – он как боевая машина умеет просчитывать ситуацию только в прямом бою. Вне боя Павел расслаблен и физически, и ментально.

– Мама, ты что, всерьёз рассматриваешь бредовое предложение Макса? Почему тогда папа Павла не заменил, если он так плох?

– Папа решал многие вопросы сам, Котёнок, без участия Павла. Макс, я уже говорила с Пашей, дала ему сутки на обдумывание, но он принял решение быстрее и уже завтра сделает предложение другому человеку. А Пашу, думаю, вполне устроит должность моего личного водителя. Ещё Паша замечательный наставник боевых искусств, а ещё ты можешь «официально» назначить его инструктором по физической культуре. И звучит вполне достойно, и зарплату за исполнение двух должностей можно повысить.

– Нет, мама, – покачал головой Максим и лукаво улыбнулся, – я Павла назначу не водителем, а твоим личным телохранителем. Он расценит это как повышение.

– Пусть так! – рассмеялась я. – Умно, сынок! Ты удовлетворена, Катя? Ты правильно, детка, сказала, Паша – наша семья, и я не просто привязана к Павлу, я его люблю! – я потрепала её по щеке и, вставая, распорядилась: – Я пойду к папе, а ты подавай чай, мы с Пашей его уже заварили.

Перед дверью в кабинет я остановилась, страшно было войти туда. Не зная, о чём намерен говорить Сергей, я дала себе обещание сохранять тот дружелюбный тон, что так удался мне при встрече. Придав лицу безмятежность, я стукнула в дверь и отворила её, не дожидаясь приглашения.

Серёжа сидел за рабочим столом, уставившись на переплетённые пальцы рук и, кажется, стука не слышал.

– Серёжа! – окликнула я.

Он поспешно встал и вышел из-за стола.

– Где сядем, Лида?

Он постоял, пока я с ногами забиралась на кресло, и сел сам, оперся локтями на колени и вновь уставился на сцепленные кисти рук. Наконец он поднял глаза на меня.

– Ты ни о чём не спросишь?

Я покачала головой.

– Лида, это не мой ребёнок. Несколько часов назад я получил уведомления о результатах экспертизы от трёх из пяти лабораторий, точнее, уведомления пришли ещё ночью, а я прочёл их только после нашей встречи в торговом центре, – он невесело улыбнулся и добавил: – Такая вот ирония судьбы. Официальные документы я получу в течение трёх дней.

– Странно слышать от тебя сетования на судьбу.

Он поморщился.

– Я по-прежнему не верю в судьбу, но когда теряешь контроль над событиями и опаздываешь всего на день… – увидев мою усмешку, он прервался и спросил: – Ты мне не веришь?

– Математика не сходится. Экспертиза, насколько я знаю, занимает недели две, а Максу о своих сомнениях в отношении мальчика ты сказал ещё три месяца назад.

– Больше! – он помрачнел. – Первое сомнение пришло ко мне больше полугода назад, запомнил, потому что на следующий день мы улетали с тобой на остров. Я не мог решиться на экспертизу… если мальчик мой сын, а я устраиваю какие-то экспертизы…

– Как бы то ни было, это ничего не меняет, Серёжа, – мягко сказала я, – дело ведь не в ребёнке.

– Да, я понимаю. Просто хочу, чтобы ты знала – у меня нет другой семьи. Моя семья – ты и наши дети.

Он помолчал, ожидая моей реакции, но мне сказать было нечего. Тяжело ворочая словами, он начал снова:

– Я виноват, Лида. Я прошу прощения за боль, которую причинил тебе и детям. Я не сдержал данного тебе слова…

– Я принимаю твоё покаяние.

В его глазах на миг мелькнула и тотчас угасла надежда, усмехнувшись, он спросил:

– Ты играешь со мной, Девочка?

– Серёжа, ты такой, какой есть, это я не та, кто тебе нужен.

– Почему ты решила, что ты не та, кто мне нужен?

– Потому что ты испытываешь потребность в других женщинах. Или, быть может, для тебя важен риск в отношениях: узнает – не узнает, простит – не простит. В любом случае это не для меня. Серёжа, я прожила с тобой счастливую жизнь. Я была счастлива каждый день нашей жизни, я была счастлива даже тогда, когда мы ссорились. Ты подарил мне семью и детей, ты сумел подарить мне саму себя! Твои подарки столь велики, что измены на их фоне выглядят ничтожно малыми неприятностями.

– Так вот почему ты так легко расстаёшься со мной. Теперь я стал не нужен?

– А вот это не твоё дело, как я с тобой расстаюсь! Обсуждать свои чувства я не намерена!

– Хо-ро-шо, – произнёс он раздельно, по слогам, и, сузив глаза, откинулся на спинку дивана.

Передо мной вновь был мужчина, которого я люблю, – не потерянный и абсолютно на себя не похожий, а собранный и уверенный в себе.

– Тогда к делу, – продолжал он. – Я уеду недели через две. За оставшееся время передам бизнес в управление Максиму, наследником я назначил тебя. Твоими личными финансами управляет Макс, так что тут никаких изменений. Дальше. Ты хорошо решила, предложив сыну стать главой семьи. Он молод, но он справится. Пока не уехал, помогу ему освоиться в новой роли, хотя ты и без меня это делаешь прекрасно. Я восхищен, Маленькая… – он вдруг осёкся, назвав меня Маленькой, и принялся извиняться: – Прости, Лида, я…

Когда-то, узнав, что Девочкой он называет любую из близких ему женщин, я потребовала не называть меня ни Девочкой, ни Маленькой. Тогда я приревновала его к прошлому, и теперь он вдруг вспомнил об этом. «Выходит, та моя глупая ревность и мои чувства сегодня для него равнозначны? – спросила я себя. – А за всем, что происходит между нами сейчас, он усматривает лишь мою ревность?»

– Мне всё равно, как ты меня называешь! – прервала я.

Его лицо на миг исказила судорога боли. Несколько секунд он изучал меня, потом понимающе кивнул и продолжал:

– Я, в самом деле, восхищён, как быстро ты принимаешь решения и реорганизуешь жизнь семьи. Всего-то полдня прошло! – он вновь усмехнулся. – Ты спокойна и собрана, а я боялся ехать домой, боялся увидеть тебя в слезах, разбитую открывшейся изменой, придумывал слова покаяния, представлял, как буду держать тебя на руках, успокаивать, целовать мокрые щёчки, ротик, рассказывающий об обиде…

– Извини, что не оправдала твоих надежд, – вновь прервала я.

Он обескураженно умолк, а я прижала руку к животу в том самом глупом инстинкте защиты, как будто угроза деткам исходила извне, а не от меня самой! «Господи! Что я творю? Спокойнее! А то всех покалечишь! – одёрнула я себя. – Легче всего на обиду ответить обидой, в ответ на боль причинить ещё большую боль. Только вот множить боль незачем, боли у нас теперь у всех на долгие годы с избытком».

Наблюдая за мной, Серёжа тихо спросил:

– Маленькая, а ты вообще-то меня любила?

– А ты?

Он опустил глаза и так же тихо задал новый вопрос:

– Ты не вернёшься ко мне?

– Знаешь, сегодня я переживаю день сурка, одни и те же вопросы, одни и те же ответы… этот вопрос мне уже задавали, не знаю, сколько раз ещё зададут.

– И что ты ответила?

– Ответила: «Зачем возвращаться, чтобы ещё раз пройти тем же путём?»

Он вновь уставился на свои руки и, помолчав, произнёс:

– Поверишь ты или нет, но ты единственная женщина, которая мне нужна и которая мне желанна.

«Ну да! А другие у тебя – так! Против желания!» – устало подумала я и тоскливо осмотрелась. Мне смертельно наскучил этот разговор, утомили эти бессмысленные попытки объясниться. К чему всё это, если ничего нельзя изменить? Надо было встать и уйти, но взглянув на Сергея, я неожиданно попала в плен его глаз. В его глаза вернулись искорки – захороводились, замерцали вопреки недавней подавленности! Взгляд ласкал и обволакивал теплом. Позабыв обо всём, я устремилась в этот родной и любимый взгляд, напитываясь лаской и согреваясь теплом… воля моя ослабла, жалость к себе подкралась слезами, глаза затуманились, и… магия прервалась. Но за этот краткий миг тепла я так ослабла, что поддалась искушению и спросила:

– Серёжа, когда ты начал? Я имею в виду…

– Я понял, Лида. Зачем тебе? Какая разница сколько раз, когда и с кем?

Его ответ отрезвил и вернул меня в действительность.

– Ты прав, незачем и нет никакой разницы. Домочадцам я завтра после праздника хочу объявить, что мы расстаёмся.

– Хорошо. Лида, хочу напомнить, я взял тебя в жёны навсегда, процедуру развода можешь даже не начинать, я не дам тебе развод!

– Это не в твоих силах, Сережа, суд разведёт и без твоего согласия.

– Попробуй! – пожал он плечом. – Если ты не против, я поживу пока в гостевом домике.

– Конечно, Серёжа, я не против. Благодарю за Катю.

– Лида, это я виновник Катиной беды! За что же ты меня благодаришь?

– За слова, которые нашёл, чтобы её успокоить, за любовь к дочери.

– Я надеялся найти слова и для тебя!

Я поднялась, надела туфли и пошла к двери.

– Ты не простишься со мной? – насмешливо спросил он и, напоминая о поцелуе со Стефаном, добавил: – Я рассчитывал на прощальный поцелуй!

Не оглядываясь, я холодно ответила:

– Когда будем прощаться, тогда ты и получишь свой прощальный поцелуй.

Одним прыжком он настиг меня и, обхватив рукой за плечи, угрожающе зашептал в ухо:

– Маленькая, ты не забыла, что я твой муж? Ты, Малышка, должна понимать, свой поцелуй я возьму, когда захочу!

Он развернул меня к себе, близко-близко шаря по лицу глазами. Его дыхание обожгло губы, я непроизвольно их облизнула, и он принял это за призыв.

– Сладкие губки… манящие… – прошептал он, усмехнувшись, и нежно-нежно поцеловал меня. Не получив ответа, он отстранился и вновь всмотрелся в моё лицо.

– Серёжа, я не хочу тебя.

Усмешка сползла с его лица, а блеск глаз затянула усталость. Шумно выдохнув, он отвернулся.

Обойдя его, я вышла из кабинета.

Катя, моя девочка Катя, вспыхнула надеждой, увидев меня, но сейчас же померкла и вновь спрятала лицо за низко опустившейся головкой. Макс шепнул ей что-то, но она лишь дёрнула плечиком.

– Максим, папа чай не пил. Иди вскипяти чайник, пироги я сейчас положу, – сказала я, взяла с комода разнос и принялась наполнять его тарелками со снедью. Туда же, одна на другую, я поставила две чайные пары и велела: – Катюша, отнеси в кабинет.

Даша поднялась из-за стола и, борясь с зевотой, стала прощаться:

– Маленькая, пойдём мы… Анюта… – не совладав с собой, она сладко, со звуком, зевнула, – Анюта устала. Марь Васильевна, спасибо за ужин. Вкусно очень! С такой кухаркой невозможно сохранить фигуру, и ела бы, и ела.

– Угу, – промычала Маша, окинув её недобрым взглядом, но всё же прибавила: – На здоровье!

– Спасибо, Марь Васильевна. До свидания, – защебетала Анюта, – Лидия Ивановна, до завтра. Папа, ты ещё останешься?

– Маленькая, мы тоже пойдём, – засобиралась и Маша. – Мой Василич вона уже за столом дремлет, а мне завтра ещё до свету вставать. Да и Катерине ночь не спать, тесто нянькать. Марфа утром обещала приехать, так она хлебы до её приезда хочет выпечь.

– Благодарю, Машенька, за ужин вкусный. А ты завтра могла бы и поспать, закажу я торт, зачем самой себе на день рождения торт печь?

– Да не себе я пеку, а вам! Гостям моим! Чтобы и вкусно и красиво было. Знаю, из чего эти пекут, красота есть, а для живота – отрава, разве что сладкая! Ну, поцелуй меня, детка, красавица моя ясноглазенькая, умница папина, – обратилась она к Кате, с пустым разносом возвращающуюся из кабинета.

Катя попрощалась молча, без смеха и шуток – поцеловала Машу, Василича и ушла на кухню.

– Маленькая, вы соберёте со стола? – оглянулась Маша уже на выходе из гостиной. – А нет, так я завтра всё перемою, пока коржи выпекаться будут.

– Всё уберём, Маша.

– Эти-то, ресторанные, когда завтра придут?

– Сергей сказал, к двенадцати.

– Ладно, успею я. Ну, спокойной ночи!

Женя уже сновала туда-сюда, освобождая стол и унося посуду и остатки ужина на кухню. Катя загружала посудомоечные машины. Я начала помогать, очищая тарелки от остатков еды. Катя запустила одну машину, другую и принялась мыть в мойке блюда, что по своим размерам в машину не входили. Осмотревшись, не пропустила ли чего, я взяла ведро с отходами и, выходя из кухни, столкнулась с Пашей.

– Давай вынесу, – протянул он руку к ведру и сообщил: – Я связался с Савелием, он готов встретиться. Я его назавтра хочу пригласить.

– Хорошо, Паша, спасибо.

– Часов на одиннадцать нормально будет?

– Паша, о времени договаривайся с Максимом. Он в кабинете.

– Понял. Пошёл.

– Подожди, – удержала я, рассмеявшись, и потянула его руку вниз. Он наклонился, я шепнула на ухо: – Я тебя люблю, братец. Спокойной ночи! – и чмокнула его в колючую щёку.

– Вот умеешь ты, Маленькая, приятное сделать! – расплылся он в улыбке.

– Ох, Паша, если бы я ещё умела неприятности не доставлять, цены бы мне не было! А так – есть!

В гостиной Женя собирала салфетки и скатерти со стола. Она оставалась такой же стройной, какой была восемнадцать лет назад, так же строго одевалась и так же независимо держалась. На протяжении всех этих лет Женя ухитрилась сохранить дистанцию между собой и другими членами семьи – ни с кем не подружилась, ни с кем ни разу не конфликтовала. И с Павлом у неё почему-то не заладилось, хотя оба питали симпатию друг к другу, но оба предпочли одиночество.

Обхватив обеими руками ком со столовым бельём, Женя направилась к выходу.

– Спокойной ночи, Женя. Благодарю за помощь.

– Спокойной ночи. Рада помочь, Лида.

Я проводила её глазами, выключила люстры, оставив гореть лишь настенные бра, и повернулась к одиноко сидевшему у камина Стефану.

– Ты меня ждёшь?

Он кивнул, и я подошла ближе.

– Хочу извиниться. За ужином понял – Максим в доме главный.

– Я рассчитываю на твою поддержку, Стефан. Спокойной…

– Подожди, Хабиба. Я не собирался говорить, но теперь надо. Я развожусь с Дашей.

– Нет! Даша витает в облаках, Стефан, – зачастила я словами, – ты подожди, не торопись. Анюта выйдет замуж, уедет, Эдвард вряд ли согласится на совместную жизнь с тёщей, и Даша вновь спустится на землю.

– Я не о том, – недовольно поморщился он. – Я не могу оставаться в доме, раз ты расстаёшься с Сергеем.

Смысл его слов не сразу дошёл до меня. «Я без Сергея… он без Даши…» – сопоставила я и рассмеялась.

– Не знала, что ты так патриархален, Стефан! На этот счёт не беспокойся, завтра возвращается Андрэ, официально он мой отец, и моя честь под его защитой. А с Дашей… Стефан, пожалуйста, не торопись с разводом!

Он размышлял, вероятно, целую минуту, потом согласно кивнул головой и сказал:

– Ты должна сказать Сергею о беременности.

– Я должна сказать, но сейчас я не буду этого делать. Мне нужно время, чтобы успокоиться, чтобы понять, как я хочу жить. Если я скажу о беременности, Сергей не уедет, и наш союз продолжится, стремительно превращаясь из союза в войну.

– Хабиба…

– Подожди, – остановила я, присаживаясь в кресло рядом, – я объясню. Я боюсь выпустить на волю зверя под названием «ревность». Он уже проснулся, он уже ворочается, он требует пищи. Уже сейчас я хочу знать, сколько раз Сергей мне изменял, кто эти женщины, хороши ли? А потом… потом каждый раз, когда он станет целовать меня, я буду спрашивать себя, скольких он ещё сегодня целовал? От молчаливых вопросов я перейду к вербальным, я начну расспрашивать: где он был? с кем он был? почему так задержался? Потом придёт время действий, и я начну следить за ним. В итоге, вместо любви мы очень скоро начнём ненавидеть друг друга. А я не хочу, чтобы мои дети – и взрослые, и ещё нерождённые, жили в условиях боевых действий между родителями. Я хочу сохранить любовь к Сергею, хочу, чтобы и у него оставалось светлое чувство ко мне. Я хочу, чтобы мы уважали друг друга. Поэтому про детей…

Стефан поднял взгляд поверх моей головы, я умолкла и оглянулась. Катя – растерянная и смущённая, застыла в нескольких метрах от нас. Она, по-видимому, направлялась к нам и остановилась, когда до неё донёсся звук и смысл моих слов.

– Иди сюда, Котёнок, – позвала я.

– Мама, я случайно…

– Я знаю, детка. Иди к нам.

Я подвинулась, Катя села рядом, и я продолжала:

– Про детей я скажу Серёже только тогда, когда буду готова к новой форме наших отношений. И ещё. Стефан, мне нужна твоя помощь. Я безмерно признательна тебе за любовь к Кате и Максу, надеюсь, ты и младших будешь любить не меньше.

Ожидая его ответа, я взяла ладошку Кати, потянула к губам и стала целовать пальчики один за другим. Стефан думал.

– Сергей догадается, он увидит твой аппетит, – наконец произнёс он.

– Да, и с этим надо что-то делать! – рассмеялась я, обрадованная его согласием. – Пока Сергей не уедет, придётся кому-то другому изображать повышенный аппетит и кормить меня из клювика… ну-у, или придётся воровать еду из-под носа у Маши. Нас трое – один на… как это?.. на шухере, другой ворует, третий ест!

– Мама, откуда у тебя воровской жаргон? – захохотала Катя.

– Ой, Катя, совсем я от рук отбилась, мне за сегодня уже второй раз пеняют на неподобающее поведение! Но вернёмся к главному – главное, правильно распределить роли. Со мной понятно, я – третий, тот, кто ест. Вопрос – кто воровать будет?

– Стефан, конечно, у него руки большие, в них много войдёт! А я ребёнок, меня портить нельзя! – заявила Катя.

– Да? … Ты надеешься, что Маша его не заметит? Он собой полкухни занимает!

– А мы на него чёрный чулок наденем!

– Целиком или только на голову?

Катя залилась смехом, а Стефан захохотал в голос так, что на моей памяти случалось всего-то раза два.

– Мама… – задыхалась Катя, – целиком… мы Ма… Машу потеряем…раньше… времени…

– О чём так весело смеётесь? – нарушил наше уединение Паша.

– Стефан смешной анекдот рассказал, – ответила я и заторопилась: – Ну, мальчики, спокойной ночи. Пойду поцелую сына и спать.

– Маленькая, а анекдот? – обиженно спросил Павел.

– Паша, так Стефан же остался, Стефан и расскажет! – я помахала им рукой и направилась в кабинет.

Сергей и Максим работали за рабочим столом. На журнальном столике стояли пустые тарелки, чайные чашки и одинокий фужер с недопитым вином. Оба одновременно подняли на меня головы.

– Мама?

– Пришла поцеловать тебя, сынок, – я стремительно подошла и обняла его. – Добрых снов, милый.

– Добрых снов, мама.

– Серёжа, если тебе что-то надо из вещей, забери сейчас, пожалуйста.

– Да, Лида. Я не подумал. Благодарю.

Я впереди, он следом, мы молча поднялись в спальню. Я чувствовала его взгляд. Всегда любила, как он смотрит на меня, но сейчас чувствовала неловкость и едва не бежала от этого взгляда. И бежала не зря. Закрывая за собой дверь, Сергей повернул в замке ключ, сделал шаг ко мне и, овевая едва уловимым винным ароматом, хрипло выдохнул:

– Хочу тебя… Лидка, с ума схожу.

В глазах его тяжело плескалось вожделение.

– Серёжа, не надо, милый… не оскорбляй меня насилием. И себя не оскорбляй.

Он вновь шумно выдохнул и прижал мою голову к груди. Таким родным, таким привычным жестом. Я затихла, стараясь запомнить тяжесть его руки на затылке, запах и тепло его тела, биение сердца: звук, ритм – всё, что стремительно теряла навсегда.

Он справился с собой слишком скоро для меня, буркнул: «Прости», и ушёл в гардеробную.

Я присела к туалетному столику, сняла гребень, провела пальцем по верхушкам единиц и с горькой усмешкой подумала: «Чуть-чуть не дотянули до даты».

Освободив волосы от заколок, я расплела косички, потрясла головой, расправляя пряди, завязала их узлом и расслабилась, слепо уставившись в зеркало. «Не может… он с одной не может», – пронеслись в моей голове слова, произносимые разными голосами. Слова, наконец настигшие меня и ставшие моим настоящим, сказанные разными людьми с разными целями много лет назад. Перед глазами промелькнула череда лиц: старуха перед корчмой, Николай, Андрэ, Карина, ведунья из джунглей – каждый был послан предостеречь.

Я не видела, как подошёл Сергей, очнулась, когда он запустил в волосы пальцы. Наклонился, втянул в себя воздух и осторожно сжал пальцы в кулаки.

– Мне надо запомнить всё, что люблю, впитать в себя и увезти с собой, – прошептал он, за нас двоих озвучив общую потребность – запомнить и сохранить в памяти всё, что можно.

Разжав кулаки, он принялся перебирать пряди моих волос, словно невзначай прикасаясь то к мочкам ушей, то скользя пальцами по шее. Я закрыла глаза, запоминания ощущения.

И вновь слишком скоро для меня он убрал руки и сказал:

– Доброй ночи, Девочка. Прости меня.

– Доброй ночи, Серёжа.

Взяв сумку, он вышел из спальни, а я вновь собрала волосы в узел и пошла в душ.

Тёплые струи, как всегда, смыли запрет на выражение эмоций. Я плакала молча, без рыданий, смешивая боль поражения со струйками воды. «Я верила в любовь, а на деле банально не выдержала конкуренции. Вне конкуренции была только одна – дерзкая красивая Карина, а я… я одна из многих… у меня есть почётное звание жены, я мать его детей… но и в этом звании я вряд ли единственная. Ширма! Вот моё определение. Я – ширма, за которой он прятал сексуальную распущенность. Ширма… до чего же мерзкое определение… А ведь эта дама из торгового центра очень похожа на Карину… такая же тонкая, высокая, темноволосая, на высоких каблуках, с яркой помадой на губах… его любимый тип…»

Катя была уже в кровати, когда я вышла из ванной.

– Мама, я душ у себя приняла, – сообщила она и спросила: – Ты с какой стороны ляжешь?

– Выбирай, Котёнок, где тебе удобнее, – отмахнулась я и прошла в гардеробную; нашла в ящике с новым бельём упаковку с ночной сорочкой, купленную на всякий случай… ах нет!.. подаренную Катей, кажется, на какой-то Новый год. Сорочка оказалась распашонистой, кружевной, коротенькой и едва державшейся на тоненьких бретельках, не сорочка, а сплошной секс-призыв. Ну да другой не было, разве что Серёжину футболку надеть.

– Максим наказал, чтобы я не приставала к тебе с вопросами, – полувопросительно уведомила Катя.

– А тебе хочется приставать?

– Да. У меня один главный вопрос и один не очень.

– И с какого начнём? – укладываясь в кровать, спросила я.

– С главного, – Катя переместилась ближе ко мне, уткнулась любом в моё плечо и затихла. – Начнём? – легонько боднула она меня через время и, помолчав ещё немного, задала свой главный вопрос: – Ты хоть какую-нибудь вероятность допускаешь, что вы с папой когда-нибудь будете вместе? – и вновь затихла, даже дышать перестала.

«Всё тот же вопрос, – устало подумала я. – Как ответить тебе, девочка? Сказать как есть, значит, отнять надежду, а это сейчас единственное, что тебя поддерживает. Солгать? Я не хочу лгать».

– Чтобы я и твой папа вновь были вместе… – осторожно начала я, – для этого моя любовь должна стать больше, чем моё желание быть единственной. А так любить я ещё не умею.

– Папа говорит, что ты и есть его единственная, просто он совершил ошибку.

«Да-да, совершил ошибку длиною в четыре года! А сколько было ошибок менее, а возможно, и более продолжительных? – спросила я про себя. – Ошибка! Одна и та же, систематически повторяемая ошибка перестаёт быть ошибкой и становится образом жизни!»

Катя приподняла голову и пытливо наблюдала за моим лицом.

– Папа говорил со мной откровенно, – сказала она, – я знаю, какую жизнь он вёл до тебя, и про его обещание хранить тебе верность, знаю.

– В таком случае… – я повернулась к ней и оперлась головой на руку, согнутую в локте, – в таком случае, Катя, ты должна понимать, что…

– Понимаю! И даже знаю, о чём ты думаешь! – прервала она и порывисто села. – Что-нибудь вроде: «Действие, совершённое однажды, можно считать ошибкой, но совершаемое неоднократно – суть есть сознательный выбор!»

Я улыбнулась – весьма точно перефразировав мою мысль, Катя и слова подобрала, присущие моему лексикону, и несколько карикатурно, но довольно точно воспроизвела мой тон.

– Что, попала? – усмехнулась она, глаза её сухо блеснули, и она пошла в наступление: – Только зачем ты отождествляешь образ жизни папы до тебя и образ жизни при тебе? Ты даже мысли не допускаешь, что он мог измениться! Ты не даёшь ему шанса! А между тем любишь рассуждать о всесильной женской энергии! «Каким женщина видит мужчину, таким тот и будет с нею», – вновь передразнила она меня.

– Катя, ты меня обвиняешь в том, что случилось? Меня? Это я создала реальность с изменой?.. Детка, все эти годы я верила, что между мною и твоим отцом любовь, я доверяла ему! Я не обращала внимания на предупреждения людей, считая их отравителями, а их предупреждения предубеждениями против твоего отца!

Катя сузила глаза, совсем как Сергей, когда он встречает сопротивление, и запальчиво выкрикнула:

– Ты в этом уверенна? А как же ещё одно твоё любимое изречение: «Всё, что мы имеем, есть результат нашего выбора»? Вспомни хотя бы про эффект наблюдателя!

Словно молния полыхнула у меня перед глазами. Эффект наблюдателя. Даже пассивно наблюдая за объектом, мы его изменяем. Я осторожно, будто боясь себя расплескать, легла на спину и уставилась в потолок. «А ведь она права! Конечно, Катя готова приводить любые аргументы, даже полную чушь, лишь бы защитить отца, но в главном она права – я всего лишь внешне сопротивлялась мнению «отравителей». Глубоко внутри себя я ждала часа икс. Ждала. Потому что знаю – у меня нет права на любовь, и я недостаточно хороша, чтобы быть единственной! – я почувствовала усталость, мои семьдесят семь лет земной жизни камнем легли мне на грудь. – Да, Катя права. Мы оба сформировали нашу реальность и в равной степени несём ответственность за случившееся – Сергей, не желающий разобраться в мотивах своего пристрастия к беспорядочным связям, и я, пребывающая в состоянии женской ущербности и перманентной готовности стать жертвой».

– Катя, я услышала, – с той же усталостью произнесла я вслух. – Я буду работать. Спасибо, детка! – я глубоко вздохнула и, скорее себе, чем ей, дала обещание: – Я вытесню из себя ущербность и выиграю битву с собственным стремлением к драме. Только тогда у меня достанет сил справиться с ревностью, и именно тогда я буду готова к новым отношениям! – я вновь взглянула на дочь. – Какими они будут, наши отношения, я не знаю, не всё зависит от меня. Я люблю твоего отца. А к каким выводам и решениям придёт он, покажет время.

– Папа сказал, он сделает всё, чтобы вернуть тебя! Ты знаешь, куда он уезжает?

Я молча покачала головой.

– На Тибет. В какой-то заоблачный монастырь, куда поднимаются только люди и ослы. Он тоже хочет разобраться в себе.

– Зачем же для этого так далеко ехать?

– Я то же самое спросила! Он сказал, чтобы минимизировать искушение: бросить всё и примчаться, чтобы только увидеть тебя. Мама, папа любит тебя. Правда!

«Любит! Но больше меня он любит секс, а со мной или с другой женщиной для него вторично! Он знал, какой будет моя реакция на измену, и всё же выбрал секс. А сейчас он исполнен решимости бороться за то, что перестало быть его собственностью!»

Я подавила в себе горечь унижения и спросила:

– Катюша, второй, «не очень главный» вопрос какой?

– Это не совсем вопрос, мама. Это… в общем, я знаю, что Стефан тебя любит!

– Катя!

Боясь, что я не позволю ей говорить, она заторопилась:

– Мы с Максом уже несколько лет знаем! Помнишь, Стефан болел? Он тогда в бреду разговаривал с тобой, объяснялся в любви, сожалел, что ты выбрала не его.

– Он по-русски бредил?

Катя растерялась, вопрос застал её врасплох, и, неопределённо пожав плечами, неуверенно протянула: