Любовь на производстве

Глава 3. Новый бригадир

Это я позднее узнала, что в цех нужно приходить минимум за десять минут до начала работы. А тогда я была жутко пунктуальной – появлялась ровно в 17.00. Без десяти пять пробегала через проходную. А вы помните, что нужно было еще договориться с вахтером, чтобы пропустил без пропуска. Охранники, кстати, как я потом поняла, были разные. Без семи минут залетала в раздевалку. За четыре минуты переодевалась. Надо было видеть эту картину: штаны, кофты и носки летали в воздухе, демонстрируя удивительное мастерство эквилибристики. Как-то раз, торопясь, я даже надела тенниску шиворот-навыворот. И только на рабочем месте Алена Петровна, подозвав меня, на ушко, на весь цех, шепнула об этом.

Таким образом, без трех минут, надев злополучную шапочку, забегала в туалет (простите, дело же происходило в Петербурге – в уборную), и ровно в ровно: штык, как говорится, в штык, в семнадцать ноль ноль, как лист перед травою, была перед Ален Петровной. Но в обозначенный день что-то пошло не так. Видимо, немного больше чем обычно опаздывала, и как Крошечка-Хаврошечка забыла про третий глаз трехглазки, я забыла надеть шапочку. Забегаю в цех без столько важного элемента одежды, а там… нет Алены Петровны. Вместо нее стоит какой-то молоденький паренек и говорит:

– сюда нельзя без шапочки.

Покраснев с головы до ног и обратно и пробормотав что-то несвязное, побежала надевать злополучный «головной убор». Мой бег потом мне тоже выйдет боком, но это впереди. А пока я вернулась в цех. Немного успокоившись, в шапочке. Сразу поняла, что с этим молодым бригадиром нам будет намного проще и вольготнее, чем с Аленой, и пошла к своему столу.

С вашего позволения пропущу несколько месяцев, но потом вернусь обратно.

Сегодня бригадиром у нас снова молодой человек, звали его, кстати, Виктор. Вернее так его никто не звал – все называли просто Витя. Был он высокий и худой. Из примечательного в его внешности был длинный нос и татуировки на руке. Шестое чувство меня не подвело: с Витей было действительно намного проще и вольготнее. Но в то же время и труднее. И вот почему.

Прошло уже пара месяцев, как я работала на хлебозаводе и уже, естественно, худо-бедно научилась и катать, и лепить, и закручивать, и много чего еще. Но все-таки не так хорошо как бы мне того хотелось. Иногда рулеты получались неплохими, а, порой, они были похожи на удава, только что проглотившего кролика. И, как вы понимаете, булочки из этого получались ни то ни се.

В описываемый день я, видимо, была не в рулетном духе, и выходило все из рук вон плохо. Пока работницы – мои коллеги – не начали шептаться. Ну как сказать шептаться? Ничего не стесняясь, стоя бок о бок со мной, стали обсуждать и осуждать мою работу. Мне сделалось страшно обидно, потому что, на самом деле, все было не так уж и плохо с моими булками, как я сказала. Но женщины все сплетничали и сплетничали, пока у меня не начали наворачиваться слезы. Я старательно пыталась не разреветься, но ничего не выходило – предательские капли, со все возрастающей силой, накатывали на глаза до тех пор, пока удержать их там уже не представлялось возможным.

Пока оставим меня с накатывающимися слезами. Расскажу про мою боевую подругу – Веру Палну. Вообще-то она была Сергеевна, но Пална мне казалось ей больше подходит – поэтому я звала ее Вер Палной, другие звали – просто Вера. Ну, в смысле, они не говорили так: «просто Вера, иди сюда». Это только «просто Марий» так зовут.

Вер Пална пришла примерно на месяц позже меня, была несколько старше меня – ей было немного за сорок, ростом сильно ниже среднего. Вообще она была такой миниатюрной, что рядом с ней я, со своим метр семьдесят, казалась просто великаном. Вер Пална была страшная хохотушка и страшная любительница справедливости. Кстати, за это свое чувство справедливости потом и пострадала.

Потому, заметив слезы, решающие покинуть мои глаза, ее чувство справедливости покинуло границы ее тела, и Вер Пална отправилась прямиком к бригадиру Вите и выложила ему все: что, мол, доводят девушку, разберитесь, примите меры.

Витя сразу же подозвал меня к себе и начал допрос с пристрастием: кто, за что и как? Я почему-то вспомнила про заключенных в тюрьме и про то, что они никогда не выдают своих обидчиков, даже если их сильно бьют. И я тоже молчала. Но Витя давил снаружи, а напор слез давил изнутри. И тут я окончательно разревелась и подумала, что сейчас размажется тушь, потекут сопли, лицо покраснеет, и вообще я стану страшно страшной. И все это увидит Витя, и все это увидят все. И мне сделалось так стыдно, что я даже наплевала на теорию с заключенными и сдала свою обидчицу со всеми потрохами, только бы отпустили умыться. Больше, кстати, ко мне никто никогда не приставал, не обсуждал, и я никогда не плакала. По крайней мере, на работе, по крайней мере, касательно работы.