Часть вторая. Царский брат

15 мая 1591 года

Углич, княжеский кремль

Нынешний май выдался жарким. Даже сидя в тени высоких княжеских хором, сложенных из красного кирпича, мужчины расстегнули и распахнули кафтаны, а молодой казак так и вовсе его скинул, положив на край скамьи за спиной. Щебетали птицы, тихо плескалась Волга, невидимая за бревенчатой стеной, негромко напевал караульный на угловой башне, гомонили мальчишки, играющие под нею в тычку своими поясными ножами. Чуть в стороне скучала сторожащая царевича нянька. Или, вернее – «поповича», ибо вот уже больше года царского потомка в Угличе заменял Димка Истомин, сын ярославского священника.

Подмена устраивала всех. Семья Нагих более не беспокоилась за самого важного из детей в своем роду; худородный священник мог надеяться, что его отпрыск в будущем станет служивым человеком из княжеской, а коли повезет – то и из царской свиты, и его самого милостями тоже не обойдут; мальчонка же после нищей избы как сыр в масле катался: дорогие одежды, вкусные угощения, собственная постель. Кто же от такого счастья откажется?

И потому нянька спокойно дремала на скамеечке, вдовая царица безмятежно обедала у себя в горнице, а ее брат Михаил Федорович спокойно играл в зернь с сотоварищи.

– Черное! – Приказчик Русин Раков, в сбитой на ухо лисьей шапке и со всклокоченной русой бородой, затряс ладонями, выкинул костяшки на скамью, аккурат на три серебряные монеты.

Одна грань упала белой стороной вверх, другая черной.

– Пустой ход! – разом выдохнули боярин Михаил Нагой и казачий старшина Андрей Корела.

Кости радостно ухватил сидящий на березовом чурбаке гость с далекого Дона. Молодой еще воин, с едва пробившимися бородкой и усами, с по-молодецки наголо бритой головой, одетый в бордовую бархатную рубаху и синие шаровары, он был единственным, кого опоясывала сабля, а не просто ремень с парой ножей и поясной сумкой.

– Черное! – Казак разжал ладони, и костяшки покатились по скамье. Одна остановилась почти сразу, белой стороной вверх, вторая прокатилась на три пяди дальше, крутанулась на уголке. Мужчины на миг затаили дыхание… И опять – белая сторона!

– Да чтоб тебя! – Игроки полезли в поясные сумки, достали по серебряной монетке и бросили на кон. Боярин черпнул из стоящего прямо на земле бочонка ковш хмельного меда, сделал несколько глотков, передал Андрею Кореле. Тот тоже отпил, отдал приказчику. Русин Раков, приложившись, вернул корец Михаилу Нагому.

После двух кругов ковш опустел, и Михаил Федорович бросил кости.

– Черное! – выдохнул он, и кубики послушно повернулись чернотой наверх.

Нагой рассмеялся, сгреб серебро и спросил:

– Еще по одной, други?

– Везет тебе, боярин! – завистливо выдохнул Корела и выложил на скамью блестящую монету.

– Должна же и мне хоть раз удача выпасть! – недовольно оскалился Раков и тоже полез за серебром.

Михаил Федорович черпнул еще ковш хмельного меда, отпил, пустил по кругу. Тоже сделал ставку.

– Черное! – упрямо повторил приказчик, бросил… и разочарованно выдохнул: – Проклятый Карачун! Белое!

Мужчины скинулись по серебру, казак затряс ладонями… Поморщился:

– Пустышка! Опять, вестимо, к тебе удача повернулась, боярин!

– Белое!

Костяшки покатились и повернулись черной стороной вверх.

Кон увеличился еще на три монеты.

– Ну же, ну же, ну же… – Приказчик что есть силы затряс ладонями. – Черное, разорви меня березой!

Костяшки запрыгали, покатились…

– Е-е-е-сть!!! – Мужчина радостно вскинул руки над головой. – Ну наконец-то!

Раков сгреб серебро, высыпал в подсумок, оставив только одну монету, и показал ее сотоварищам:

– Продолжаем?

Проигравшие вздохнули, сделали свои ставки.

– Белое! – Казак бросил, и тоже угадал. Но лишь разочарованно цыкнул зубом: – Всего две к одной. Давайте еще кружок?

Боярин зевнул, опять зачерпнул, пустил ковш по рукам. А затем на скамью снова легли три монеты, через которые почти сразу перекатились костяшки.

– Пустышка! Вот и мимо тебя удача прошла, Михаил Федорович! – щелкнул пальцами казачий старшина, а приказчик просто сгреб со скамьи кубики. Затряс в ладонях, злорадно ухмыляясь.

– Где моя не пропадала? Белое!

– Пустой ход! – теперь настала очередь смеяться боярину. Андрей Корела, наоборот, сосредоточился, нашептывая что-то над костяшками.

– Ш-ш-ш… Черное! – Он разжал ладони. – Есть! Этот кон мой! Две монетки, зато мои! Курочка по зернышку клюет…

– Из церкви благополучно вернулись, Михаил Федорович? – Из Дьячей избы[11] вышли четверо стряпчих и направились к игрокам.

Никита Качалов, Данила Третьяков и еще какой-то писарь с перепачканной чернилами бородой тяжело дышали в отороченных мехом, распахнутых кафтанах, под которыми белели полотняные рубахи, и только Данила Битяговский, сын надзирающего за воспитанием царевича дьяка Михаила Битяговского, щеголял в зеленой атласной рубахе и длинной синей ферязи без рукавов, шитой из дорогого индийского сукна. Для теплой погоды – самая подходящая одежда.

– Как Дмитрий Иванович, в порядке ли? – еще раз спросил Даниил Михайлович.

– А чего с ним сделается? – не поворачивая головы, буркнул Михаил Нагой. – Вон балуется.

Родовитый боярин не собирался отчитываться перед недорослем, сидящим на писарской должности. Демонстрируя полное свое небрежение собеседником, он даже зачерпнул еще меда, отпил, пустил ковшик по кругу.

Молодой стряпчий подошел ближе, глянул на играющих в ножички мальчишек. Небрежно сообщил:

– Мы, Михаил Федорович, ныне пообедать отлучимся. Коли нужда возникнет, на отцовское подворье вестников посылай.

Боярин Нагой на подобное указание и вовсе не обратил внимания; демонстративно пропустил мимо ушей, повторно прикладываясь к ковшу со сладковатым хмельным напитком.

– Ой, а чего это с царевичем? – Молодой стряпчий двинулся к мальчикам.

В этот раз Михаил Федорович соизволил повернуть голову, найти взглядом поповского сына… И по его спине пополз холодок.

Одна из двух главных примет царевича Дмитрия: большая родинка у носа – исчезла!

Отклеилась, потерялась, пропала. Осталась только та, что на лбу. И это означало, что прямо сейчас, через мгновение, главный секрет семьи Нагих будет раскрыт. Все узнают, что настоящего, истинного Дмитрия Ивановича в Угличе нет, давно пропал! Что перед слугами царскими и самим государем его изображает обычный худородный мальчишка.

Боярин, стремительно трезвея, медленно поднялся.

Что-то нужно было сделать – прямо сейчас, немедленно! Пока проклятый стряпчий не успел поднять тревоги!

Рука боярина скользнула к поясу, он сделал три быстрых шага к Даниилу…

Между тем глаза младшего Битяговского уже округлились от страшной догадки. Он сделал глубокий вдох, открыл рот и что есть мочи закричал:

– Изме… – Крик оборвался предсмертным хрипом, и Михаил Федорович отступил назад, выдергивая окровавленный нож из спины увидевшего лишнее бедолаги. Вскинул руку, указывая на его сотоварищей:

– Держи их!

Стряпчие, серея лицом, попятились. Никита Качалов схватился было за нож, однако Андрей Корела, поднявшись с чурбака и глядя куда-то влево, одним стремительным широким движением выхватил саблю и тут же с полуоборота рубанул его поперек груди, рассекая сверкающим, остро отточенным клинком и кафтан, и рубаху, и живую плоть под ними. Мужчина только охнул и, уже мертвый, откинулся на спину. Его товарищи, уже не помышляя о сопротивлении, кинулись бежать.

– Не упустите! – рявкнул Михаил Федорович.

Казачий старшина с показной неспешностью воткнул окровавленный клинок в землю, вложил пальцы в рот и оглушительно засвистел. Стоящие у ворот караульные повернули головы.

– Валите их! – коротко распорядился Корела, для пущей наглядности проведя большим пальцем по горлу и ткнув указательным пальцем в сторону драпающих мужчин.

Охрана заулыбалась, предвкушая развлечение, поднялась с лавок, потянула из ножен клинки. Стряпчие, осознав опасность, повернули и, петляя и визжа, как зайцы, прыснули в стороны, исчезли между пристенными амбарами и сеновалом.

– Свят, свят… – Тихий выдох заставил боярина метнуть взгляд на крыльцо. Там, в ужасе наблюдая за происходящим, застыли трое слуг.

– Раков, детей лови! – крикнул Михаил Федорович и бросился к ступеням.

Холопы, поняв, что их ждет, кинулись в дом, но врезались в затворенную дверь. Один догадался скакнуть через перила и юркнуть за сложенную у стены поленницу, другие замешкались. Мелькнул брошенный казаком нож, звучно ударился о створку, вынудив слуг в испуге пригнуться, замешкаться. Они снова толкнули двери, вваливаясь в сени, кинулись ко вторым дверям, но не успели – молодой и быстрый казачий старшина, распластавшись в прыжке, дотянулся кончиком сабли до ноги одного, вынудив припасть на колено, тут же рубанул по голове второго, обратным движением добил подраненного.

Запыхавшийся боярин, забежав в дом, только облегченно кивнул, выскочил обратно, перевалился через перила, шумно бухнувшись в какие-то палки и носилки, забежал за поленницу, зло сплюнул:

– Сбежал! Корела, ты его видел?

– Осип это был, няньки Волоховой сын, – отозвался с крыльца казак. – И чего дальше будет, Михаил Федорович?

– Стряпчих в реку, и скажем, что не видели. Ушли и пропали. Холопов туда же, и концы в воду. Сестре велю не искать. И няньку выпороть, дабы впредь за приметами следила! Вот токмо Осипа надобно обязательно словить, – озабоченно добавил боярин Нагой. – Много лишнего видел. И этих…

«Эти» еще бегали по двору, отчаянно пытаясь спасти свои жизни. Писарь, проползя под амбаром, попытался зарыться в сено. Однако многоопытные в грабежах казаки сразу заметили странное шевеление сухой травы и принялись колоть сеновал пиками. Вскоре болезненный вскрик показал им, где находится жертва. Несчастного выволокли за ноги и беззлобно добили усеянным железными шипами шестопером.

Данила Третьяков оказался чуть более везучим – заметил приоткрытую дверь, заскочил в нее, накинул крючок, побежал наверх по ступеням. Однако стряпчий отлично знал, что рано или поздно его все равно найдут и убьют. Он так и не понял, что вдруг такое случилось, и с чего боярин Нагой внезапно взъярился на молодого стряпчего? Но очевидца сего душегубства Михаил Федорович в живых, понятно, не оставит.

За дворцом же с плачем и воем улепетывали от приказчика Русина Ракова семилетние мальчишки. Они тоже ничего не понимали, и им тоже хотелось жить, а не валяться в лужах крови, как двое зарезанных у них на глазах добрых людей.

– Вели казакам закрыть ворота и никого не выпускать, – почти успокоившись, распорядился Михаил Федорович. – Надобно Осипа словить, от тел избавиться да сыск небольшой провести, кто чего видел и слышал? А то как бы кроме сих холопов, – боярин кивнул на крыльцо, – еще какие лишние глаза не случились…

И тут над Угличским кремлем оглушительно запел, зазвенел набатный колокол!

– Кабаний клык мне в печень! – только и смог выдохнуть боярин. – Кто-о?!

Это был Данила Третьяков. Добежав наконец-то до верха лестницы, он внезапно нашел свой путь к спасению и теперь что есть силы раскачивал тяжелый язык могучего набата, поднимая на ноги весь огромный город.

– Только бы успели, только бы прибежали! – громко молился он небесам, с надеждой глядя на ворота.

Если появятся люди, если он успеет крикнуть им со звонницы о случившемся душегубстве, то они защитят, убийства не попустят. Резать его прилюдно никто не посмеет.

Но первыми песню древнего колокола услышали, понятно, казаки. С легкостью выбив дверь на звонницу, сразу пятеро бывалых воинов забежали наверх.

– Лю-юди!!! – закричал им Данила, указывая на вбегающих в ворота угличан. Горожане, схватив кто вилы, кто копье, кто просто железную палку или оглоблю, бежали на помощь своему удельному князю. – Они увидя-а-а!..

Казаки не стали смотреть на ворота, а просто перекинули его через перила поджидающим внизу товарищам, и те тут же добили все еще хрипло дышащего мужчину.

– Где беда? – На звук набата выскочила на крыльцо Мария Федоровна, на ходу повязывая платок. Судя по обвислому темному платью с единственной юбкой, она как раз собиралась прилечь после обеда.

– Васька твоя родинку забыла поповичу прилепить! – зло рявкнул на сестру боярин Нагой. – А крысеныш Битяговский углядел! Пришлось затыкать. Получилось тихо, да токмо кто-то на колокольне трезвонит. Теперь побитых утопить не успеем.

– Вот дура! Вот раззява! – Спустившись вниз, вдовая царица взяла из поленницы длинную березовую палку и двинулась на упавшую на колени няньку.

Тем временем приказчик наконец-то словил вертлявого поповского отпрыска и волок его за шкирку и за руку к хоромам. Мальчуган извивался и брыкался и во всю глотку орал:

– Я не царевич!!! Пусти меня, я не царевич! Не убивай, я не царевич! Димка Истомин я!!! Не убива-а-ай!!!

– Да заткни же ты его!!! – Михаил Федорович побежал к Ракову, схватил поповича за вторую руку, приказчик положил ладонь малому на рот, однако мальчишка крутил головой, извивался и орал такое, отчего количество «лишних ушей» увеличивалось с пугающей скоростью. – Молчи, дурень! Закрой свою пасть!

Боярин через плечо оглянулся на ворота. В них уже забегали встревоженные набатным звоном горожане. Многие десятки людей разных званий и разного сословия, в большинстве с оружием, готовые сражаться за своего князя до последней капли крови. Еще немного, считаные шаги – и они всё услышат…

– Димочка, милый, замолчи, – неожиданно ласково попросил боярин Нагой. – Очень тебя прошу.

– Я не царе-еви-и-ич!!! – взбрыкнулся, высоко подбрасывая ноги, мальчишка.

Михаил Федорович снова оглянулся на ворота, тихо пробормотал:

– Прости меня господи… – и с силой провел ножом по горлу ребенка.

Попович тут же замолк, несколько раз судорожно дернулся и затих.

– Что теперь, Михаил Федорович? – с надеждой спросил приказчик.

Боярин промолчал.

Толпа приближалась. Михаил Нагой теперь уже никак не успевал спрятать тела и скрыть следы случившегося. Не оставалось времени ловить Осипа Волохова, заменять крикливого поповича другим мальчиком или привозить истинного Дмитрия Ивановича, дабы показать людям, некогда было искать ненужных свидетелей. Требовалось придумать иной выход. И как можно скорее, пока за случившееся душегубство не повязали его самого!

Позади послышался топот копыт, зазвучал знакомый голос:

– Что здесь случилось? Кто в набат бить повелел?!

И тут Михаила Федоровича осенило!

Он подхватил тело убитого ребенка на руки, распрямился и повернулся к нахлынувшей толпе, поднял малого перед собой:

– Слушайте меня, люди православные! – громко провозгласил он. – Вы посмотрите, что творится! Люди Битяговские царевича нашего Дмитрия зарезали! Данила Третьяков зарезал, да Осип Волохов, Никита Качалов, да Данила Битяговский! И дьяк Михаил Битяговский с ними заодно!

Уже спешившийся царский надзиратель от сих слов стал белым, как атласная рубаха, в которой он прискакал в кремль. Толпа яростно взревела, и слова оправдания, каковые дьяк Битяговский попытался произнести в свою защиту, утонули в общем шуме. На несчастного обрушились сразу две оглобли, вилы и лопата, но он не упал, а кинулся бежать в Брусяную избу и даже сумел спрятаться внутри. Но против всеобщей ярости тесовая дверь не продержалась и нескольких мгновений. Горожане выволокли Битяговского обратно на свет и принялись забивать ногами и рукоятями вил.

– Осипа Волохова ловите! – громко напомнил боярин Нагой. – Осип тоже резал!

Толпа отозвалась одобрительным гулом и стала растекаться в стороны. Михаил Федорович облегченно перевел дух и понес поповича в дом.

– Добром сие не кончится. – Андрей Корела появился откуда-то со стороны стены. – Теперь смерды не успокоятся, пока половины города не разнесут. Царь после такового бунта обязательно следствие учинит. Дьяка государева, я вижу, истоптали насмерть. Сего Федор Иванович тоже не простит.

– Вестимо, да, – признал боярин.

– Пойми меня правильно, Михаил Федорович, – облизнулся молодой старшина. – Я ваш род уважаю, и Марию Федоровну, и тебя, и Дмитрию Ивановичу навеки верный слуга. Служили мы вам всегда честно, и впредь на нас положиться можете. Но токмо какой прок в казачьих саблях супротив царского следствия? Мне о людях своих заботиться надобно. Посему ныне я им собраться прикажу, а завтра с рассветом мы отплывем. Можем и тебя забрать, Михаил Федорович. С Дону выдачи нет!

– Плыви один, Корела, – разрешил боярин. – А мой род, моя земля и мое дело завсегда здесь были. Мне их бросать не с руки. А уж там… Что будет, то и будет. Судьба…


8 сентября 1591 года

Москва, Варварка

Князь Шуйский, Василий Иванович, допил вино из кубка, закусил горстью алой владимирской вишни, потянулся и закончил свой рассказ:

– Вот тако бояре Нагие в собственную ловушку и угодили! Возжелали спрятать царевича от опасностей за тайным двойником, да опосля сего двойника с именем Дмитрия Ивановича прилюдно, с шумом и всеобщим оповещением и зарезали. Почитай, нет более царевича в нашем мире! Мертв. О чем обширный документ составлен, Думой боярской и церковным Собором одобрен и волею государя нашего Федора Ивановича утвержден. Так что я теперича, с какой стороны ни посмотри, первый престолу наследник! – Гость молодоженов весело подмигнул Федору Никитичу, обнял свою спутницу за плечо и аккуратно поцеловал ее в шею под подбородок.

Княжна запищала и закрутилась:

– Васька, отстань, щекотно!

– Как на царствие взойдешь, меня милостями не забудешь? – спросил боярский сын Захарьин, снова наполняя кубки.

– Как можно, друже! – широко улыбнувшись, развел руками князь. – Хочешь, первым боярином тебя назначу? Али наместником земель всяких, как Федор Иванович свояка своего… Этого… Ну, который его супруге брат?

– Борис из рода Годуновых, – напомнил имя царского конюшего хозяин дома.

– А-а, – небрежно отмахнулся Василий Иванович и поднял кубок: – За государя нашего, мудрого и справедливого давайте выпьем, долгие ему годы, да здоровья крепкого! Чем дольше он править станет, тем дольше мы сможем охотам, скачкам и вину предаваться, хлопотами державными не тяготясь! А коли наследника родит, так и вовсе хорошо. Служба, стало быть, ему достанется, а семейные радости мне! – И гость снова «защекотал» зеленоглазую княжну.

– Так жив малой царевич али нет? – так и не поняла Ксения.

– По жизни – вроде как и жив, – пожал плечами князь. – Но по решению высшему, печатью и подписью скрепленному, мертв без единого сомнения. И коли Нагие захотят его к жизни возвернуть и на престол продвинуть, намучиться в сем деле им придется преизрядно. Мыслю я, что и вовсе ничего теперь не выйдет.

– Но почему они тогда в подмене не признались, истинного царевича не показали?

– Милая моя, они не могут, – поправил супруге выбившуюся из-под кокошника прядь волос Федор Никитич. – Показать Дмитрия Ивановича прилюдно – это все равно что в чужие руки его самолично отдать. Государю, патриарху, нашему другу Василию Ивановичу али князьям Мстиславским. Наследник, милая, только тогда жив и шансы на возвышение имеет, когда за ним семья сильная стоит, злато да родичи. Нагие же ныне в опале, владений лишены, сами по порубам разосланы. Заступиться за ребенка не смогут.

– Нечто, мыслишь, бояре изведут сироту, малое дитя?

– Да зачем же его изводить, помилуй Бог, Ксения Ивановна?! – откровенно обиделся князь Шуйский. – Нечто мы схизматики кровожадные али басурмане какие друг друга по вражде семейной истреблять? Нет, красавица наша, на святой Руси сие безумие не в чести. В монахи его постричь, и вся морока! Хоть сейчас можно сие сотворить за измену. Он ведь в крамоле участие принимал, царя ложным обликом обманывал? А Федор Иванович и без того братика младшего недолюбливает. Даром, что ли, повелел из молебнов «за здравие» имя его исключить? Бунт в Угличе учинили, государя обманули? Вот тебе и повод хороший постылого родича в иноки записать да в обитель далекую спровадить, грехи замаливать!

– А коли царь мараться не пожелает, патриарх постарается, – с легкой зевотой добавил боярский сын Захарьин. – Возьмут сиротку в монастырь на воспитание да зачнут его учить заместо хивинской алгебры, бухарской географии, арабского языка и русского ратного дела всякой римской латыни, да вере греческой, да молитвам и житиям. Так годам к пятнадцати и вырастет из него заместо князя храброго и умного святоша монастырский. И путь ему выйдет един: постриг да игуменство.

Загрузка...