-3-

Джастин

Если она думает, что это было смешно, то зря. Посмотрим, как она посмеется, если ее закрыть на крыше в одних трусах в такой ветреный день.

Сжимая и разжимая кулаки, топаю к себе в комнату. По телу разбегаются мурашки. Захожу и громко хлопаю дверью. Бросаю зажигалку на стол, беру спортивные штаны и только принимаюсь их натягивать, как в коридоре раздаются громкие и частые шажки. Топ-топ-топ-топ. А за ними сразу стук: «Бам-бам!» И Зоуи, не утруждая себя правилами этикета, распахивает дверь в мою конуру.

– Что это все значит?! – восклицает она, упирая руки в бока.

Вижу, что мой внешний вид все еще смущает девчонку – щеки розовеют и наливаются красным.

Покачиваясь на одной ноге, натягиваю штанину и делаю вид, что не слышу. Пусть еще помучается. Месть от этого только слаще.

– Мне повторить вопрос? – Зоуи делает решительный шаг вперед.

Лучше бы ей не знать, что мой язык может быть острее бритвы. Я ведь тоже зол. Даю малышке подойти ближе. Еще ближе. Теперь мы с ней смотримся рядом, как огромный сердитый лев и маленький взбешенный кролик. Хотя нет, с этим выражением лица она больше напоминает саблезубую белочку – опасное животное, того и гляди вцепится в глотку острыми зубками.

Беру со стула футболку и неспешно натягиваю.

– Джастин! – Девчонка просто взбешена моим равнодушием. – Эточто вообще такое?!

Ее руки, тонкие и цепкие, ложатся мне на грудь и толкают. Но единственное, что я могу чувствовать, это их жар. Тепло каждого маленького пальчика. И силу, потому что меня вдруг поводит назад. Еле удерживаюсь на ногах и смотрю на нее ошарашенно.

Лицо Зоуи напряжено и едва не перекошено от гнева. Она смотрит на свои руки, которые только что толкнули меня, и словно не может поверить в то, что сделала это.

– Ты… Ты… – бормочет она. – Ты такой…

– Что? – спрашиваю, взъерошивая волосы всей пятерней.

– Какого черта сейчас… было? – Зоуи поднимает руку и указывает в сторону своей комнаты. – Я разговаривала по видеосвязи со своим парнем, а тут ты! В трусах! Ломишься в мое окно!

Слова про ее парня вдруг неприятно режут слух. Мне должно быть все равно, но что-то внутри вдруг начинает свербеть, заставляя сжимать челюсти до скрипа.

– Ну, прости, – усмехаюсь, возвышаясь над ней сверху. – Если бы ты не закрыла мое окно, мне бы не пришлось разгуливать по крыше в одних трусах!

– Твое что? – девчонка кажется удивленной. Смотрит теперь то на меня, то на створки окна за моей спиной.

– Ну… ты же меня закрыла, когда я был снаружи. Так?

– Я?! – Теперь она смотрит на меня без гнева. Без ненависти, без раздражения, просто задумчиво, с негодованием.

– Да. Ты, – указываю на зажигалку, которая лежит на столе. – Я после душа вылез в окно, чтобы покурить, а ты пришла и закрыла его.

И тут уголки ее губ ползут вверх. Бросает взгляд на меня, затем в сторону окна и снова на меня.

– Мама спрашивала, где ты. Она зашла в комнату, не нашла тебя и, наверное, решила повернуть ручку. Мы окна открытыми в такое время года не оставляем – холодно.

Зоуи видит мое вытянутое от смущения лицо и начинает беззвучно хихикать. Но уже через секунду прикусывает губу с досады:

– Мой парень в ужасе… Что теперь будет?

У меня в памяти проплывает картинка с каким-то чуваком на экране ее ноутбука. Я даже не помню, как он выглядел, но теперь почему-то становится очень интересно.

– Объяснишь ему как-нибудь, – развожу руками и отворачиваюсь.

Меня такие мелочи мало волнуют.

– Как-нибудь… – тихо повторяет она и тяжело вздыхает. Подходит к окну. – Кому вообще могло прийти в голову вылезать на крышу, чтобы покурить? Это же… – тщательно подбирает слова и наконец выдает: – Сумасшедшая вещь!

Обожаю ее английский.

– Пойдем покажу, – хватаю ее за руку и тащу к окну.

– Net! – вскрикивает она по-русски, а затем переходит на привычный мне язык. – Нет, ни за что! Я… боюсь высоты…

Продолжаю тянуть ее.

– А ты не смотри вниз, – запрыгиваю на подоконник и помогаю ей подняться. Зоуи неохотно подчиняется. – Вот так. Идем, не бойся.

Осторожно спускаюсь на крышу под небольшим уклоном, покрытую мягкой резиной. Чувствую, как дрожит девчонка. Мягко поддерживаю ее, когда она влезает на подоконник вслед за мной. Протягиваю обе руки, собираясь подхватить, но Зоуи не торопится – не доверяет мне. Держится одной рукой за раму, другой за подоконник, аккуратно свешивает вниз ногу.

– Я держу, не бойся.

Тонкое шелковое платьишко до колена развевается на ветру, она опасливо озирается по сторонам и придерживает его подол. Читаю ее мысли – хочет скатиться вниз, чтобы спрыгнуть. Так возрастают шансы ободрать ее хорошенькую попку, поэтому, не дожидаясь, когда она наделает глупостей, беру ее за подмышки, поднимаю и крепко прижимаю к себе.

– Ой! – срывается с ее губ, едва девчонка оказывается в моих руках.

Ее сердце стучит быстро и гулко, ощутимо пиная меня в ребра. Зрачки испуганно расширяются, тонкие светлые реснички хлопают в два раза быстрее обычного, а маленькие кулачки упираются в мою грудь. Невольно вдохнув приятный сладкий аромат у ее шеи, ставлю Зоуи на ноги. Теперь ее глаза как два огромных блюдца – ей и правда страшно.

– Все хорошо, видишь? Посмотри, – улыбаюсь.

Боже, до чего же она забавная. Маленькая трусишка!

Вцепилась пальцами в край моей футболки и застыла. Боится даже перевести взгляд с моего лица на что-то другое. Наконец любопытство берет верх, и Зоуи оглядывается. Отсюда, с крыши, открывается прекрасный вид на район. Она должна была знать, ведь из ее окна видно примерно то же самое. Вот только здесь, где над крышей нависает огромная ветка яблони, еще уютнее – так и тянет присесть, чтобы полюбоваться приближающимися сумерками.

Закаты здесь, надо признаться, совсем другие, не как над океаном. В этой стране вообще все другое: солнце, луна, закат, рассвет, небо. Даже Зоуи – она совершенно особенная. Пока я еще не разобрался почему. Но обязательно разберусь.

– Вот, – указываю на маленькую дощечку, уложенную на скате крыши рядом с яблоневой веткой. – Я нашел это здесь.

Мелкими шажками Зоуи приближается к этому импровизированному сиденью. Смотрит вверх, где край крыши нависает над сооружением, создавая козырек от дождя и ветра. Затем бросает взгляд на пепельницу, сделанную из старой консервной банки и прикрепленную гвоздем к стене. Внимательно все рассматривает с открытым от удивления ртом, и я понимаю, что она не знала об этом тайном месте.

Непостижимо.

Зоуи наклоняется, садится на доску, обхватывает колени и молча смотрит вдаль. Присаживаюсь рядом.

– Красивый вид, правда? – выдаю.

– Да, – отвечает она на американский манер. Небрежно проглатывая окончание, и до меня доходит, что девчонка уже невольно копирует мое произношение. Какие-то два дня, а оно вон как – само у нее выходит.

– И удобно, – продолжаю нести бред. – Не нужно спускаться на улицу, чтобы покурить.

– Угу, – задумчиво кивает Зоуи. – Только вот я не знала, что Стёпа… бывал здесь.

Вытягиваю ноги и медленно вдыхаю прохладный вечерний воздух. Опять хочется курить.

– Неловко вышло с твоим парнем.

– Да. Очень. – Она поворачивается и долго смотрит на меня, а затем обхватывает свои предплечья руками, чтобы не мерзнуть. – Где ты был сегодня, Джастин?

Ее взгляд скользит по моему лицу и останавливается на разбитой губе.

– А почему в вашей стране никто не улыбается? – спрашиваю я вместо ответа.

Зоя

Ну, если честно, меня вопрос совсем не удивил. Я ожидала нечто подобное с того момента, как Челси рассказывала мне про «small-talk»: мало того что американцы улыбаются всем подряд, так у них еще действует правило короткой светской беседы. Это когда ты приходишь в магазин, парикмахерскую, стоишь в очереди в какое-то учреждение и обмениваешься ничего не значащими бессодержательными фразами со случайными людьми.

Разговоры о пустяках, о погоде, о своей семье – неотъемлемая часть этикета в Штатах и Старом Свете. Поболтать с незнакомыми людьми или кассиром в супермаркете – это проявление вежливости и учтивости. Даже если ты торопишься, даже если нет настроения – обменяться хотя бы парой дежурных фраз приходится.

Для моей страны такое поведение, конечно, непривычно. И это еще мягко сказано. Одно дело, когда ты знаешь продавца в магазине возле дома, и совершенно другое – когда спрашиваешь у первого встречного кассира: «Хэй, привет, как дела? Не правда ли, сегодня ужасно холодно?» Я даже представляю выражение лица, с каким на тебя посмотрят после этой фразы. Самое щедрое, на что ты можешь рассчитывать в ответ, это сдержанное «угу».

И дело тут не в воспитании, а в менталитете.

– Понимаешь, – начинаю я, и меня все еще потряхивает после случившегося во время разговора со Славой, – сначала это кажется грубостью… но, думаю, русские просто более искренни в своем отношении к другим людям. Мы не унылые, мы – серьезные. Нас часто настораживает, если человек улыбается без причины. – Разглаживаю складочки на платье и замираю, когда на мое запястье вдруг садится большая бабочка. Она наряжена в идеально белое одеяние с крупными черными пятнышками, а по краям крылышек, словно кто-то пеплом присыпал, тянется красивая черная окантовка. – Мы не улыбаемся, потому что так нужно или так принято, – говорю с придыханием. – Если русский человек тебе улыбнулся, значит, он действительно хорошо к тебе относится.

Я боюсь дышать. Не хочу, чтобы она улетала. Розовый закат, пробивающийся через ветви яблони, причудливо отражается в узорах ее тонких, хрупких крыльев. Моя рука заметно дрожит. Медленно поворачиваюсь к Джастину. Одними только глазами.

Он тоже смотрит. Завороженно, затаив дыхание. Его рот приоткрыт, черные ресницы подрагивают, привлекая внимание к пытливым зрачкам, блестящим в лучах заката. Когда парень громко сглатывает, его кадык дергается вверх-вниз, и это вызывает у меня улыбку, потому что я, кажется, впервые вижу его таким искренним. Ни морщинки на напряженном лице, ни самоуверенной ухмылки, ни злости в ярко-синих глазах. Изумление. Чистейшее, кристально прозрачное, открытое, будто и сам он сейчас готов распахнуть душу.

– Вот так? – вдруг спрашивает он, переводя на меня взгляд.

– Что? – хмурюсь я, вновь уставившись на бабочку, хлопающую крыльями, на моей руке.

– Я про твою улыбку, – шепчет он. – Это я ее заслужил? Или махаон?

Встряхиваю головой, потому что моего предплечья касается что-то горячее. Это его рука. Жар рождается где-то глубоко в груди и поднимается выше, ударяя краской в лицо, в шею и даже в уши. Смотрю, как бабочка готовится взлететь, и осторожно втягиваю ноздрями влажный прохладный воздух.

О боги… Джастин так близко, что я почти ощущаю запах геля для душа, исходящий от его кожи. Кедр и бергамот – видела сегодня тюбик на полочке в ванной.

«Что со мной? Почему я думаю о запахе какого-то постороннего парня, когда у меня есть мой Слава? Он далеко, но думает обо мне, скучает, ждет не дождется, когда мы снова встретимся. А тут этот грубиян, его недвусмысленные намеки, губы идеальной формы… Боже, какие губы…»

– Махаон, – говорю одними губами, и бабочка взлетает.

Как же я позабыла это название? Однажды в детстве бабушка показывала мне ее.

– Значит, я еще не заслужил твоей улыбки? – говорит Джастин, выхватывая меня из водоворота опасных мыслей. Мы оба следим за тем, как бабочка, плавно двигая крыльями, улетает прочь.

Поворачиваюсь и гляжу на него через плечо:

– Ты продефилировал перед моим парнем в одних трусах!

Мне дико страшно, что Слава не примет объяснений всей этой ситуации, но я все равно улыбаюсь. Невозможно смотреть в лицо Джастину и сопротивляться его обаянию.

Он опускает голову в ладони, смеется и взбивает пальцами еще слегка влажные после душа волосы.

– Прости, прошу, прости. Куда мне было деваться?

И мы хихикаем вместе, как школьники. Будто и не было еще десять минут назад между нами злости, шока и взаимных претензий.

Я успокаиваюсь первой. Меня опять гложет чувство вины оттого, что при взгляде на этого парня внутри просыпается что-то неправильное, порочное, неизведанное – например непреодолимое желание поцеловать его. Нужно душить в себе на корню. И скорее.

– Джастин, – говорю едва слышно, – расскажи, что с тобой случилось сегодня? Мы же… не враги друг другу. – Вижу его замешательство и тихонько вздыхаю. – Кто сделал это с тобой?

– Что именно? – Он на глазах превращается в ежика. Укрывается своей неприступностью и холодностью, точно колючками.

Прикусываю нижнюю губу, затем говорю:

– Я о твоем лице.

Джастин не отворачивается. Он долго сканирует меня взглядом, затем улыбается, словно думает о чем-то очень приятном.

– Это я играл в футбол, – признается он наконец и улыбается все шире.

Пожимает плечами, давая понять, что ничего серьезного не случилось.

Но внутри у меня неприятно холодит. Почему слово «футбол» в моей жизни всегда ассоциируется только с кровью, болью и жестокостью?

– Где? – спрашиваю. – Где ты играл?

Я ему не верю. Боится сказать, что его просто избили.

– Не знаю, – закатывает глаза и снова улыбается. – Я куда-то забрел. Большой стадион, искусственное покрытие, трибуны…

Качаю головой. Выдумщик. Мужчинам всегда тяжело признаться, что они получили «люлей», а этот еще врет так складно да мечтательно улыбается. Точно все мозги ему отбили! Иначе не стал бы потом в одних трусах по крышам бегать.

– Скажи мне правду, Джастин, – прошу, заглядывая ему в глаза. – Кто тебя избил?

– Они меня не били, – отмахивается. Теперь его взгляд снова серьезен. – Я просто пришел, увидел, как какие-то парни в форме играют, попросился с ними. Ну… и они поставили меня в ворота, устроили что-то вроде проверки на прочность…

Говорит как-то неуверенно.

– Они что, били по тебе мячом?! – говорю я и тут же прокручиваю в голове, что сказала. От ужаса у меня слова в предложения не складываются.

– Да, но потом мы славно поиграли в футбол, так что все нормально.

Мои коленки начинают трястись, руки сжимаются в кулаки. Хорошо, что я сижу, иначе сейчас тихонечко бы скатилась по стеночке

– Кто они? Нужно выяснить, где это произошло, и позвонить в полицию.

Теперь Джастин хлопает ресницами, разглядывая меня в недоумении.

– Вот уж нет, – твердо говорит он.

– Еще хорошо, что ты не попал на… банду, – слово «gang» кажется мне единственно уместным в определении гопников, на которых мог нарваться этот сумасшедший. – Те бы на тебе живого места не оставили, ограбили бы. Тебя ведь не ограбили, нет?

Джастин смотрит на меня снисходительно. Он поджимает губы и странно улыбается, точно хочет пожалеть. Меня это жутко бесит. Переживаю за него, а ему все смешно!

– Все в порядке, Зоуи, – хлопает меня по плечу, и это прикосновение обжигает, как горячие щипцы для завивки. – Мне никто не причинил вреда. Контактный спорт всегда будет жестоким. Не важно, где все происходит: в школьном дворе или в профессиональной лиге. Это я еще в детстве уяснил.

Перед моими глазами проносятся кадры фильма про хоккеиста Харламова, где он стоит в воротах, а в него одна за другой с огромной скоростью летят тяжелые шайбы. Я вся сжимаюсь от страха, и эти картинки уходят, уступая место воспоминаниям, когда Стёпа возвращался домой с разбитым лицом и прятался у себя в комнате, чтобы отец ничего не заметил. А его руки… они были в крови…

– Это ужасно. Отвратительно, – трясусь я. – То, как люди обращаются друг с другом, и то, чем они это оправдывают.

Джастин смотрит на меня с интересом.

– Зоуи, а что такое «amerikos»?

– Они называли тебя так? – вспыхиваю я.

– Да.

– Это значит… американец… – убираю волосы за уши. – В несколько обидном смысле. Не знаю… как если бы они сказали «янки» или что-то вроде того. И обидно, и вроде нет.

А сама прокручиваю в голове другие оскорбительные словечки, которые слышала за свою жизнь, и проглатываю их, так как вслух точно никогда не смогу сказать.

– Ты думаешь, все из-за моей национальной принадлежности? – Удивительно, но в его лице нет злобы или печали, он просто интересуется.

– Думаю, что нет, – тяжело вздыхаю. – У агрессии нет национальности. Они бы так вели себя с любым чужаком или даже с любым из своих…

– Зоуи, а что такое «muzhik»?

– Мужик? – Мои брови лезут на лоб.

– Muzhi-i-i-ik, – старательно тянет Джастин, подражая кому-то.

Я снова улыбаюсь, ведь он говорит это почти без акцента, так басовито и по-деловому.

– Это как… ma-a-a-a-an по-вашему, – предполагаю я. – Настоящий мужчина.

Однажды слышала в каком-то фильме, как они произносят это «ma-a-an» – совсем как мы.

– Оу, – задумчиво выдает он. – А что такое «sinok»?

Я на секунду теряюсь, пытаясь разгадать, о чем он говорит.

– «С… сынок»?

– Да, – кивает американец, – твой отец так говорит мне.

– А-а-а… – довольно хмыкаю. – Ну, это он тебя сыном называет.

– Оу… – Джастин что-то обдумывает, глядя вдаль.

– А почему твой отец отправил тебя сюда? – спрашиваю прямо в лоб.

Он так тихо и медленно выдыхает, что я вся покрываюсь мурашками. Мне хочется дотронуться до него и снова почувствовать тепло его рук, но приходится в который раз напоминать себе, что мне это не нужно. Нет, ни в коем случае. Не нужно.

Но тело со мной несогласно. Близость этого парня греет меня, заставляя забывать о ветре, влажной прохладе и высоте крыши. А сердце бьется все быстрее и быстрее.

– Потому что… – Джастин смотрит на меня, словно не решаясь, стоит ли делиться этим со мной, – потому что…

– Если не хочешь, не говори.

Он сжимает и разжимает кулаки, сопит, будто ему резко стало трудно дышать.

– Отцу нужно все контролировать, – произносит наконец, тяжело вздыхая. – У меня не было особых успехов в бейсболе. Мне никогда не нравилось, понимаешь? Но он заставлял меня, снова и снова. Нужно продолжать традиции, нужно реализовывать его амбиции. И слышать ничего не хотел о моем уходе. Подсуетился насчет контракта, все организовал, а мне оставалось только делать вид, что это – моя мечта. Но я не смог… Не смог…

– И что ты сделал?

– Год назад я случайно попал на тренировку нашей студенческой команды по «soccer» – это ваш, европейский футбол. Мне понравилось, и передо мной встал выбор – как поступить. Отец и слышать ничего не захотел про это. Тогда я стал заниматься и футболом, и бейсболом одновременно. Конечно, долго утаивать не удалось: о моей усталости и постоянных пропусках занятий быстро доложили родителям. Папа угрожал, но наперекор ему я бросил бейсбол официально.

– А он?

Джастин уперся локтями в колени и принялся массировать виски.

– Он взбесился. Устроил все так, чтобы меня выгнали из футбольной команды, и поставил ультиматум. Мне казалось, что отец перебесится и все встанет на свои места, но вышло по-другому. Когда я отказался возвращаться, он был вне себя. Сутки молчал, а затем взял мои документы и оформил в программу по обмену вместо сестры. Хотел проучить, сказал, что я не проживу без его денег, что никуда не пробьюсь.

– И вот ты здесь… – сглатываю я.

– Да, – кивает Джастин, оглядывая округу через ветви яблони. – Мне стыдно, но я подчинился. Испугался его. И теперь… просто запутался. Ненавижу себя.

– За что?

Мне приятно все это слышать хотя бы потому, что русские мужчины, в отличие от американцев, обычно не признаются так легко в своих слабостях и неудачах, а этот парень пересиливает себя и делится самыми тяжелыми переживаниями со мной.

– За то, что я так долго сопротивлялся ему, чтобы потом… просто сдаться. За то, что хочу обратно, но не знаю зачем. Просить у него прощения? Никогда. Вернуться в бейсбол? Не хочу. Попытаться вернуться в «soccer»? Да он ведь заплатил, чтобы меня вышвырнули оттуда! Я даже сам не знаю, что мне делать, если вернусь! Я просто… в ловушке. Понимаешь? В ловушке!

Набираюсь смелости и кладу свою ладонь на его предплечье. Мышцы у него под футболкой твердые, будто камень. На секунду у меня перехватывает дыхание.

– Ты просто запутался, Джастин. Чувствуешь, что нужно что-то делать, но не знаешь, что именно. Позволь тебе помочь?

Опускаю руку.

– Вроде того. Запутался. – Он поворачивается и смотрит на меня недоверчиво, настороженно.

– Я могла бы сказать, что в нашей стране у тебя больше шансов добиться чего-то, но это не так. Здесь тоже все решают деньги. Мальчишки идут заниматься в футбольную секцию на равных условиях, но в итоге, спустя несколько лет, играют именно те, чьи родители готовы платить за это тренеру. Заплатил – играешь, нет – сидишь на скамье запасных. Исключения есть, но и они закономерны: если видно, что парень экстраординарный, новый Месси или что-то вроде того, он играет в команде, но только потому, что в нем видят потенциал и надеются продать потом подороже. От этого футбол в стране не развивается.

Он смотрит на меня, открыв рот. Я виновато улыбаюсь.

– А что, если ты примешь эти полгода просто как… перерыв? – продолжаю, вздохнув. – Понимаю, что для спортсменов это подобно смерти, но мы могли бы что-нибудь придумать… У нас в группе есть парень, отец которого может устроить тебя в местную команду, чтобы тренироваться вместе с футболистами. Ты поживешь, подумаешь о своей жизни… Вдруг тебе здесь понравится? Я могла бы помочь освоиться…

Джастин обхватывает голову руками и выдыхает так шумно, что мне становится неловко. Все, о чем я сейчас ему толкую, действительно звучит как бред.

Молчим. Я не готова настаивать, он продолжает все взвешивать. Мы оба понимаем, что это не самое лучшее решение для него, но все же решение. Пусть временное.

– Я никогда не выучу ваш язык, – говорит он наконец, со скрипом сжимая зубы.

А я почему-то ликую. Он ведь не сказал «нет»? Не сказал!

– Но ты ведь можешь попробовать…

Джастин хмурится, нервно чешет лоб, прячет руки в карманы штанов, затем достает их обратно и сильно хлопает себя по щекам. От резкого звука я вздрагиваю.

– Я не смогу. – Он истерически смеется. – Зачем мне все это? Боже, ну что за…

– Сможешь, – моя ладонь снова на его предплечье.

Не навязывайся. Не навязывайся. Перестань.

Американец замирает, уставившись на мои пальцы. Смущенно отдергиваю руку.

– Это сумасшествие… – шепчет он, облизывая разбитую губу и качая головой.

– У тебя получится, – настаиваю я, переводя взгляд на яблоню.

– Почему ты так думаешь?

– Ты упрямый, – улыбаюсь.

– Во что же я вляпался…

В неприятности. В Россию. В меня, в конце концов.

– Русский язык не такой уж сложный. – Вру, вру, вру, но пусть он узнает об этом позже, не сейчас.

– Не знаю, Зоуи…

Прокашливаюсь, выпрямляюсь и строго смотрю на него:

– Начнем, пожалуй, с самого главного.

Джастин обреченно выдыхает и жалобно ноет:

– И с чего?

– Зоя. Меня зовут Зо-я, – произношу делано-учительским тоном.

Ему нравится. В синих глазах пляшут хитрые чертики.

– Зо… у… я, – набирает в легкие больше воздуха, – Зо-я.

Облегченно выдыхаю.

– Прекрасно.

И по спине снова бегут мурашки.

Мы улыбаемся друг другу в вечерних сумерках почти как старые приятели, но в этот момент слева слышится отчетливый щелчок, и свет в комнате Джастина гаснет. Мы переглядываемся.

Мама иногда тоже бывает очень упрямой, и только что она снова выключила свет и закрыла окно в комнате Стёпы…

Загрузка...