Глава 9

Моё сердце прыгало от радости. Как же удачно день складывался! И с Хорьковым, и с главой! А Раф! Чудесный, офигенский, супер-мега-переговорщик Раф ещё и похвалил меня! Ура! Двести сорок пять тысяч ура!!!

– Услышать такую похвалу от настоящего дипломата – большой комплимент! – вырвалось у меня.

Раф вмиг напрягся.

– Что вам ещё известно об мне? – и с подчёркнутой неприязнью, почти по слогам, спросил, прожигая взглядом: – Вас моя мать послала? Или отец? Признавайтесь!

Я сглотнула, в тысячную долю секунды обозвав себя миллионом нелестных слов, но мгновенно нашлась:

– Какая мать? Позвольте! Я имела в виду ваши переговорщицкие способности. Разве таких людей в русском языке не дипломатами называют?

До него дошло. Гневный хищник расслабился. Выдохнул.

– А, вы в этом смысле…

Не в этом, я балда. Однако я осторожно улыбнулась. Мда, видимо, с родителями у него тоже всё плохо. Но разве они виноваты в случившемся?

Я невольно поёжилась: от Рафа такой огонь и ощущение опасности исходили в момент гнева, что, похоже, с ним лучше быть в дружеских отношениях. Странное это было чувство – практически ничего не знать о человеке и заранее принимать его, непонятного и даже пугающего, со всеми потрохами. Принимать априори, словно по-другому не подразумевается.

Сейчас вспышка уже погасла, и Раф просто внимательно смотрел на дорогу.

Не припомню, чтобы я хоть кого-то готова была принимать настолько. Может, только маму, даже когда она гулять не пускала. Мою уютную, весёлую бабушку, в которую я пошла характером, как все говорят. Или папу… Хотя тому три года пришлось ждать, когда я расслаблюсь по поводу его исчезновения.

А кстати, почему Раф заговорил о внешней разведке? И намекал на Андрея Степаныча. Знакомство у меня с ним было шапочное. Хотя лицо его с самого первого дня показалось знакомым, словно тысячу лет знаю. Но просто бывают такие люди и лица, которым скажешь «Здравствуйте» и уже будто в тыл к врагу вместе сходили и с языком вернулись. Так и с Андреем Степановичем. Поздоровались, улыбнулись, разошлись, и всё, добрые знакомцы.

* * *

Мы снова проезжали «Авиатор». Мой чревоугоднический желудок заявил о голоде и воззвал к пельменям. Да уж, чаем Хорьковским я не насытилась, пусть и с плюшками. Тем более так волновалась – пока всё не подписали, кусок в горло не лез. Это ведь был чистый блеф с нашей стороны. На самом деле на сегодняшний день дефицит молока в стране составляет восемь миллионов тонн. Изготовители как только не изгаляются: пальмовое масло, красители подмешивают. В общем, ужас. А таких, как Хорьков, умных, ответственных и хороших хозяйственников наперечёт, хоть он и тот ещё хорёк.

– Давайте отпразднуем удачные переговоры? – спросила я, указывая на ресторан. – Тут очень вкусно готовят!

– Я не голоден, – ответил Раф.

– Неужели? – удивилась я. – Ведь уже давно не время обеда!

– Я привык ограничивать себя в питании, – строго сказал он. – Если вы голодны, кушайте. Я вас подожду.

– Пойдёмте, зачтём обед как командировку. За счёт компании.

Раф не повёлся:

– Внесите лучше не случившиеся расходы на ваши кредитные счета. Вы говорили, у вас много долгов.

Я была готова обидеться, но тут поняла, что уж чересчур Раф нос задрал и глаза отвёл. Просто гордый. Не позволит женщине за себя платить. Это похвально, но надо скорее день зарплаты придумать, и командировочные ему выдать, чтобы не от меня, а из бухгалтерии. А, и ещё бонус за переговоры добавить!

Вдруг мне стало неловко от мысли, что официально Раф – мой подчинённый. Как-то это неправильно.

– В таком случае я подожду до дома, – сказала я.

По его губам скользнул намёк на улыбку:

– Не мучайте себя. Я привык к спартанским условиям.

– Да я и не мучаю, – пожала я плечами. – Просто есть привычка, когда что-то удаётся, отмечать это.

– Нет ничего хуже, чем отмечать обыденные вещи, – помрачнел он.

Ох, какой же он сложный! И тут я вспомнила слова Петьки о том, что авария произошла как раз после того, как Рафаэль обмывал своё повышение. Блин, я как слон в посудной лавке… Потому вслух я сказала весело:

– А и то правда! Не будем следовать глупым предрассудкам. Всегда можно создать новые привычки. И просто так радоваться тому, что есть.

Раф не ответил, но взгляд его смягчился, более того – в нём промелькнуло уважение.

А я задумалась: как узнать, живёт он на самом деле по адресу прописки или ютится неизвестно где? Вряд ли по прописке – в этом элитном доме ведь квартплата огромная. А если он три года не работал и с семьёй рассорился, денег у него нет.

Когда мы въехали в Москву, я снова пошла на хитрость.

– Рафаэль, куда вас подбросить? Возле дома со мной ничего не случится, охранять меня не надо.

– Ошибаетесь, – буркнул он. – Если вам понадобился телохранитель, значит, как раз возле дома, по адресу, который не так сложно выяснить, вас проще всего разыскать. И если куда-то надо выйти, звоните мне, я приеду.

– Да, наверное, всё не так серьёзно.

– Когда убедимся, что несерьёзно, – парировал он сурово, – вам и телохранитель не понадобится. Пока придётся меня потерпеть.

– Я вас поняла, – улыбнулась я, чувствуя, как моё сердце растекается под скудными лучами декабрьского солнца. – Спасибо!

Он пожал плечами и опять ничего не ответил. Дорогой мой молчун! Мне бы не хотелось тебе врать, но что поделаешь.

Наконец, я зарулила в наш квадратный двор, окружённый сталинками, и притормозила у подъезда. Раф осмотрел двор внимательно.

– До квартиры я вас провожу. Сегодня вы ещё куда-нибудь собираетесь?

– Нет.

– Завтра во сколько заезжать за вами?

– В восемь?

– Хорошо. Ваш номер у меня есть, мой… – он поискал в карманах. – У вас есть ручка?

– Да, конечно, – с улыбкой ответила я и полезла в сумочку.

Зазвонил телефон. На экране высветилось: «Папа». Не вовремя, но он же опять в своих поездках-приключениях. Вдруг вопрос, не терпящий отлагательств? Я ткнула на зелёную кнопочку и, приложив смартфон к уху, придержала его плечом, продолжая поиски коварно потерявшейся ручки. Раф терпеливо ждал.

– Привет! Что-то срочное? – спросила я.

И услышала в ответ его типичное:

– Люба, кукла маленькая!

Тон был такой, что я чуть сумочку не выронила, а потом и телефон. Прижала его сильнее плечом, и внезапно услышала по громкой связи на весь салон папино негодование:

– Я ведь говорил, не лезь к этому бомжу! Подумаешь, в метро спас! Но бомж! Ты мне пообещала! А сама, оказывается, мало того, что разыскала, да ещё и с этим Гарсия-Гомесом по полям и весям разъезжаешь?! Что ты вообще удумала?!

Я растерялась, попыталась отбить звонок. Сумка упала с колен на пол, телефон скользнул прямо под ноги Рафаэлю. И оттуда, с резинового коврика продолжился ужас папиным голосом:

– Что молчишь?! Одежду ему цивильную тоже на свои деньги купила?!

Неловко суетясь, я никак не могла выудить телефон из-под ног Рафа, все пальцы вымазала. Он наклонился, поднял его и сунул мне. Я нажала на красную кнопку. Папа замолчал. И у меня пропали все слова. Я боялась поднять ресницы, умирая от неловкости. Подняла всё-таки. Обожглась от взгляда.

– Бомж? – недобро сощурился Рафаэль.

– Это совсем не то, что вы думаете… – пролепетала я. – Вы не…

Он ничего не ответил. Открыл дверцу. Встал. И ушёл.

Просто ушёл. Через арку на Смоленский проспект.

Моё сердце оборвалось.

* * *

Я шёл сквозь толпу и глотал ртом холодный воздух. В голове заклинило. Рёбра изнутри выдавливало наружу невысказанным гневом. В глазах стало сухо и едко. Оглядывался на отражение в витринах. Я бомж. Дожились…

Да какая разница?! Плевать! Разве отец не высказывал: на кого ты стал похож? Разве мама не причитала: Рафушка, ну нельзя же так, тебе всё равно, хоть о нас подумай.

Думал, с рождения думал. Делал всё, как они хотели, достигал, добивался, выигрывал. Приносил оценки, медали, грамоты… А потом уже договаривался, сводил «хороших людей» с «хорошими людьми» – «ради отца, что тебе стоит», душой кривил. Семья – это всё, семейный бизнес, семейные традиции, как люди подумают, удобно-не удобно. Не нравится серпентарий в посольстве? Терпи, мы тоже терпели. Видишь, как выбились из грязи в князи! У тебя горе? Но ты держись. Ради семьи. Чтобы никто ничего не сказал, ты же сильный… Достойные люди должны держаться друг друга. Жизнь продолжается. Ты хочешь всё бросить? Не позорь нас. Возьми отпуск, а потом займись делом. Работа лечит.

И обязательное отцовское басом: «Сын, ну всё, подурил и хватит! Возьми себя в руки. Я договорился. Вернёшься на хорошее местечко, хуже того, конечно, что ты протрынькал… Нет? Ты забыл, сколько денег мы вложили, чтобы тебе ранг купить? Так бы до сих пор был вшивым атташе в каком-нибудь Сенегале. Да что ты, вообще размазня? Сколько можно? Совсем с ума сошёл?!»

И всё по новой. Колесо прокручивается и никогда не останавливается. Сансара. Мой личный ад. А я просто не МОГУ вернуться! Мне некуда возвращаться. Я добровольно вышел из-за «забора посольств» в зону отчуждения. Это мой выбор. Потому что только тут мне и место.

Тут бывшие «друзья и товарищи» не станут с фальшивыми лицами ничего спрашивать или хлопать по плечу, обсуждая за спиной. Не станет никто цокать дебильно языком или покачивать головой сочувственно: «А ты похудел. На тебе лица нет. Ну как ты держишься? Без жены в загранточке сложно».

Я разогнал к чертям этих «друзей», а так же прочих риал-психологов, предлагающих: «Давай курнём. Выпьем. Слушай, тут такая стоящая девушка пропадает, ты ж вернёшься к своим дипмиссиям, а у неё английский в совершенстве»…

Нет, – сжал я зубы до хруста в челюстях. – Лучше бомж. Да, снова волосы и бороду отращу. Чтобы ни одна гадская собака не узнала. И ведь не узнавал же никто! Даже соседи привыкли, что я не здороваюсь. Дострою додзё, вообще туда переберусь.

Но отчего же мутит душу, словно буром нефтескважину?!

Я остановился у грязного сугроба. Заглянул внутрь себя, хотя бежать хотелось. Как раньше.

Дышу. Где мои практики? Какая-то девчонка способна выбить тебя из колеи, сенсей? Поулыбалась полдня и пробила солнечное сплетение к чертям?! Чего ты тогда стоишь? Вдох-выдох.

Почему так хреново? И сам себе ответил, продолжая дышать и концентрироваться на точке под носом: потому что кретин последний. Решил, что ей помощь нужна. Просто какому-то человеку просто от другого человека нужна помощь. Она заявилась, будто ответ свыше на мои недавние мысли. И вдруг как холодным душем обдало это брезгливое «бомж», а следом осознание – она наврала. Всё врала, с первой минуты. Она сказала, что не знала, кто я, говорила, что наткнулась почти случайно. А выяснилось, знала и имя, и обсуждала это с каким-то мужиком!

В сердце прокрутило тупой болью осознание – все женщины лгут. Начиная с Таши, которая уже не ответит, что было правдой, а что нет. У надгробия не спросишь, хоть ори! Оставила меня жить в полосе тумана.

– Я не поеду с тобой в Японию, – сказала она тогда в машине.

– Как?! – опешил я.

– С меня хватит этих армейских порядков, скукотищи, сплетен и по сотому кругу обсуждения, как мариновать капусту. Довольно дипломатии, я хочу свободы, – скривилась она, даже в таком настроении настолько ослепительная, что по-прежнему дух захватывало.

– Но ведь мы же так хотели этого назначения! – возмутился я, отвлекаясь от дороги. – Чего ты вдруг?!

– Это ты хотел, – она поджала губы. Отвернулась, бриллианты сверкнули в ушах.

– Но Таша! Другие по два-три года ждут нормальной командировки, а мы почти сразу едем! В Японию! И с таким повышением!

– Езжай, Раф, – холодно ответила она, – ты там не заскучаешь, вон сколько к тебе интереса дамы проявляют.

– При чём тут это! – вспылил я. – Нельзя жить раздельно! Давыдовы пожили одну командировку порознь и развелись.

Я уже совсем перестал смотреть на дорогу, хватанувший по настоянию нового посла лишний шот виски и оттого так легко поддавшийся гневу. Кстати, Таша шепнула мне на фуршете на ухо: «Ты помнишь, тебе меня ещё к маме везти. Ты пообещал. Не налегай на виски». Я не послушал. Я знал, что послу надо угождать, таковы негласные правила.

Генералам в армии тоже не перечат. К тому же я привык, что диппаспорт везде освобождает от полиции, штрафов и прочих мелких неприятностей. Я даже не сбавил скорость, кипя от абсурдности её слов: муж и жена должны жить вместе, а не в отпуске встречаться!

Но Таша посмотрела на меня так, что вдруг я почувствовал стену, словно она отступает назад и становится чужой. Очень быстро. Внутри меня гнев смешался со страхом. А Таша произнесла:

– Возможно, это лучшее решение…

Я забыл, что надо вдохнуть. Тело оцепенело и превратилось в отказавший автомат. Где-то между хрипом и болью я выдавил:

– У тебя кто-то есть?

– Раф, я не…

А потом только толчок под колесом, машину понесло юзом. Я не успел схватиться за руль, нас крутануло и выбросило на встречную полосу. Под фуру.

Ответить мне она уже не смогла. И никто не смог. Сплетни, грязные слушки подсовывали «друзья» и коллеги, но все оказались ложью. Зато и другой лжи я раскопал в нашей жизни немало. Обо мне, со мной. Обо всём. Словно я жил с другой Ташей. Или я не хотел видеть её настоящей? Слышать её? Её компьютер и все гаджеты забрали спецслужбы, пока я был в реанимации. Потом вернули, а муторный осадок остался. Несколько уклончивых взглядов от работников служб и странных вопросов про нашу жизнь в Иране и Эмиратах. Почему? Мне и тут не ответили.

Я любил её. И убил.

Я глотнул воздуха, чувствуя снова дыру посреди груди. Закрыл глаза. Дышать. Не думать. Концентрация на точке под носом и дыхании. На контурах тела. Ничего нет, кроме сейчас. Меня и того нет. Какая разница, бомж или дипломат?

Мимо промчалась Газель с издевательски-весёлыми коровами на борту и, въехав колесом в лужу, обрызгала меня с ног до головы.

Всё-таки бомж, – откуда-то издалека разнеслась в черепе недобрая усмешка. Гнев стёк мурашками с пальцев и заструился на плитку тротуара вместе с грязью, мешаясь со снегом. И опять осталась пустота. Но какая-то другая. Заляпанная пятнами света от внезапно пробившейся в грудь за этот день радости.

А она на деле оказалась просто придорожной грязью. Ложь чистой быть не может.

Снег пошёл сильнее, крупой ударяя в лицо. Я поднял воротник пальто и засунул руки в карманы.

Мне никто не обещал радости. Мне никто ничего не обещал, даже следующего вдоха.

* * *

Два часа сиконтадзе – обездвиженной медитации на полу перед стеной, и мозг встал на место. Успокоился и замолчал. А потом в эту тишину, как случается, вплыла здравая мысль: «А ведь статья про убийство в молочном бизнесе была настоящей». Сердце ёкнуло.

Договор я тоже подписал настоящий. Я расписался в обязанности охранять, а сам психанул, как подросток, и даже до квартиры её не проводил. Гордость прищемило. Не думал, что она вообще во мне ещё жива. Ан, поглядите-ка, пырхается!

Но завинять себя не стал – накосячил, исправь. Все мастера говорят о безупречности, даже Кастанедовский Дон Хуан заявляет: «Безупречность – это делать лучшее, что ты можешь, во всём, во что ты вовлечён». Я же вовлёкся в охранное дело, просто подумав, что и великий мастер айкидо Уэсиба в своё время побывал телохранителем весьма взбалмошного субъекта. А прочитать, каковы обязанности телохранителя, я не удосужился.

Стоп, а если это была ещё одна ложь? Я выдохнул: не выяснишь, не узнаешь.

Натянул джинсы, свитер. Сарказма ради хотел ту измазанную во время стройки куртку напялить, но она не высохла. Поторопился запихнуть её в стиралку, – усмехнулся я и выудил из шкафа неношеную ещё синюю Коламбию. Откуда она? Вроде мама привозила в прошлом году. Или нет?

Десять минут пешком, и я оказался у подъезда пафосной желтоватой сталинки. Ирония, что при всей резиновой раскиданности Москвы в пространстве мы живём друг от друга в двух шагах.

Красный Судзуки стоял на месте. Я заглянул в него. Всё в порядке. Сверился с адресом на бумажке, уточняя квартиру. Только собрался набрать номер на домофоне, как из подъезда навстречу вывалилась толстая бабушка с мелким, розовощёким внуком, выставившим санки, как таран. Отскочил, придержал дверь. Пошёл наверх по явно пережившей войну лестнице с коваными, строгими перилами и щербатыми ступенями. Ага, вот и квартира сорок пять. Из-за металлической двери глухо доносилась какая-то современная музыка. Значит, дома.

Эго снова пискнуло возмущённо, я его пнул. Гордость и безупречность – не друзья. И нажал на звонок. В ритмах попсы не слышно было, прозвенел ли он.

Не открыла. Я постучал. Дверное полотно шелохнулось под ударом костяшек, и я понял, что не заперто. В груди сжалось. Опоздал?!

Я осторожно открыл дверь. Вошёл в узкий коридор. Будто колодец под четырёхметровым потолком. В нос пахнуло теплом и офигительно вкусным смешением запахов: духов, ароматной сладости и мандаринов. На тумбочке из-под брошенной небрежно шубки выглядывали женские туфли на высоком каблуке. Точнее, одна стояла, вторая упала. На вешалке времен расцвета социализма – разномастные зонтики, шарфики, пальто, красная куртка. Сапоги замшевые прямо посреди коридора валяются на подвытертом светлом паркете.

– Любовь! Вы дома? У вас открыто, – позвал я.

Только музыка в ответ. Надо было позвонить. Осмотрелся. Снова в груди ёкнуло. А что если?… Телохранитель хренов. Я нахмурился и сунул нос в комнату прямо за коридором.

– Любовь! – крикнул я снова. – Вы дома? Вы в порядке?

Молчание. Странная обстановка. Мебель бабушкинская какая-то за исключением пары штрихов: клетчатого пледа, упитанного плюшевого медведя с голубым бантиком и туалетного столика с невероятным количеством баночек, тюбиков, коробочек. Хм, она поклонник советского постмодернизма? И явно не фанат хранения вещей на своих местах. Не важно, тут её нет.

Я вернулся в коридор. Тут что? Туалет. Откуда-то слева по коридору послышался шум. Я метнулся туда и оказался на кухне непривычной планировки. Холодильник в нише, отделанной под кирпич. Ещё ниша с мандаринами в вазе в выступающем между помещениями простенке, куда явно просился камин. Новые кухонные шкафчики дешёвого пошиба, но уютные. Вазочки, украшения, лампочки декоративные. Тут советщиной и не пахло. Недорого, но со вкусом.

Шум исходил из-за двери с матовым, запотевшим стеклом. Я понял – это шум воды и человека, под ней плещущегося. Стало неловко. И противно чувствовать себя не профессионалом, а неизвестно кем. Надо уходить. Завтра поговорим. Очевидно, она в порядке.

Взгляд привлёк столик у широкого окна. О, ёлочка! Кто-то их ещё ставит, надо же! Шарики…

Под лучами стильного бра на кухонном столике, накрытом светлой скатертью, сверкала фольгой невероятная груда фантиков. В фарфоровой корзинке с розовыми цветочками халва кусками. Ближе к краю недопитая чашка со скорбным чайным пакетиком, а в большущей миске рядом – гора конфет. На любой вкус. Трюфели, Мишки на Севере, Грильяж, Каракум, Чернослив в шоколаде, Красная Шапочка, Гусиные лапки…

Я моргнул. Она кондитерский отдел ограбила? Или покупает оптом, так дешевле? У нас дома даже по большим праздникам столько сладостей не было.

И вдруг неосознанно шагнул к этим цветастым россыпям. Рука сама потянулась к тазику с шоколадками. Забыл вкус. Я одну. Она пропажи не заметит. И, глупый, как вор в магазине, где всё по пять рублей, я сграбастал наугад конфету. Опасливо прислушался. Душ продолжал шуметь. У неё что-то упало. Всё, ухожу.

Мой взгляд скользнул к чашке, и я увидел на столешнице себя… На маленькой овальной карточке из выпускного фотоальбома. А ещё распечатку, где на листе А4 снова красовался я. На Всероссийском чемпионате в 2007-м. Стоял, довольный, в кимоно и медаль показывал. Что за?…

Я поднёс к глазам листок. Он был почему-то весь в мокрых пятнах, словно его обильно обрызгали. Я поперхнулся воздухом и быстро положил распечатку обратно. Смутился. Зажимая в руке конфету, бросился к выходу. Как следует хлопнул входной дверью, проверил, что обе защёлки закрылись, и больше никто не войдёт внутрь без ведома Кнопки. Сама не могла закрыть? Это ж надо быть такой рассеянной!

Я потоптался на площадке, как дурак. Озадаченно глянул на конфету в руке – Бабаевская с орехами. Повезло. А про остальное… ничего не понимаю. Оглянулся на её дверь.

Разговор подождёт до завтра. Приду в восемь, как договаривались. В лоб спрошу Кнопку про реальную необходимость в телохранителе. Начальницу… Ути…

Засунул конфету в карман и почему-то губы сами сложились в улыбку: сегодня ей в любом случае ничего не грозит. Только лопнуть от сладостей.

Загрузка...