Любовь в условия не входит

37

37

В пятницу было пять пар, ещё и уйти сразу после них не удалось, задержались в компьютерном классе, доделывая задание по информатике, а потом…

Да смысл вспоминать, если в голове уже всё перемешалось, и соображать она категорически отказывалась. Но это и к лучшему. Чем меньше посторонних мыслей, тем проще и легче. Зато, выйдя из универа, Полина ясно ощутила, что, если не поест, вот прямо сейчас, просто умрёт.

А у неё ведь есть свободные пятнадцать тысяч. Так почему не устроить себе нормальный ужин, хотя бы раз? И она не собирается накупать продуктов и самой готовить что-то грандиозное. Существуют же кафе и рестораны – приходи, заказывай и ешь в своё удовольствие. Разве она этого не заслужила?

В общагу Полина заявилась уже около девяти, сытая и расслабленная – в общем, вполне довольная жизнью. Неторопливо поднялась по лестнице, прогулочным шагом прошла вдоль по коридору. Но стоило ей оказаться возле нужной комнаты, как вся расслабленность и довольство моментально исчезли.

А всё из-за голоса. Голоса, долетевшего из-за двери, от которого не только дыхание перехватило, но и засосало под ложечкой, словно Полина стояла на краю пропасти и готовилась прыгнуть вниз.

Преображенский. Никаких сомнений. Точно, он. Он.

Почему он здесь? Именно в этой комнате. Пришёл к Полине и теперь дожидается, убивая время и волнение беседой с оказавшейся дома Таней? А зачем? Нет, не «зачем убивает время». Зачем пришёл? Помириться? Начать всё сначала?

Может, Полина и виновата, что решилась спорить на отношения, так ведь и Ваня тоже повёл себя с ней по-свински. Отомстил, унизил.

Обида за обиду. Разве они не квиты? Но Полина готова об этом забыть. То есть, не то, чтобы забыть – отодвинуть в прошлое. Словно в школьной тетради, зачеркнули неправильную букву, исправили на правильную. Всего лишь помарка, даже за ошибку не считается.

Ваня говорил громко и возбуждённо, но слов Полина поначалу не разобрала. Её собственное сердце стучало ещё громче, каждый удар эхом отдавался в висках, заглушая любые звуки извне. Полина застыла, почти прижавшись к двери ухом.

– Понимаешь, если человек один раз обманул и предал, он и во второй раз это сделает, и ещё. Конечно, всегда можно найти оправдания, простить, принять. Только ведь надо осознавать, что потом так и придётся всю жизнь – прощать, принимать. И для кого-то это нормально, в порядке вещей. Я не против. Как хотят. А сам… Если бы она мне сразу честно сказала, что это всего лишь спор, я бы, пожалуй, и подыграл. Вот реально – подыграл бы. И тогда потом…

Слушать дальше она не смогла, вцепилась в ручку, рванула дверь на себя. Где-то в дальних закоулках сознания мелькнула мысль: «А вдруг заперто?» Нет, открыто!

Дверь широко распахнулась, разогнав воздух и слова так и не законченной фразы.

Ну, точно – Преображенский. И Таня.

Они сидели на соседкиной кровати, привалившись спинами к стене. Вплотную, касаясь друг друга плечами и ногами. Но это ровно ничего не значило, по крайней мере пока. Танюха смотрела на Ваню с выражением крайнего внимания, а он смотрел прямо перед собой. Рот так и остался полуоткрыт на последнем произнесённом звуке, а причиной пламенности его речи было вовсе не волнение, а две бутылки вина, стоящие рядом с кроватью. Одна – пустая, другая, похоже, – недавно начатая.

Соседка развернула голову в сторону вошедшей Полины, улыбнулась немного смущённо, выдохнула на автомате:

– О, привет! – Потом добавила, почему-то вопросительно, словно надеялась, что вывод не окончательный и единственно правильный, и ещё можно услышать в ответ отрицание: – Полька?

А Ваня, ни капли не изменившись в лице, с прежним философско-блаженным выражением выставил перед собой кружку с радостными свинками на боках, приподнял в знак приветствия или будто бы произнося тост.

– Присоединишься?

У Полины все слова застряли в горле. Она яростно мотнула головой, так что волосы взметнулись над плечами.

– Ну-у, – разочарованно протянул Ваня, – тогда я пойду.

Сунув свою кружку Тане в руки, он поднялся, вытащил из кармана мобильник, уставился в экран, сосредоточенно поморщившись, потыкал в него пальцем, и поднёс телефон к уху.

– Март. Ты в общаге? Трезвый? А я нет. Совсем. Довезёшь до дома? Да я тоже здесь. И машина здесь. Только я за руль не могу. Не тупи. Ты реально трезвый? Или тогда я такси вызываю. Ну всё. Внизу у вахты встретимся.

По-прежнему держа телефон в руках, глянул на Полину, поинтересовался невозмутимо:

– Поедешь со мной? Будет не хуже, чем в прошлый раз.

Наверное, даже если бы ударил, не получилось бы настолько больно и обидно, не оглушило бы так, что с места не сойти, не шевельнуться, не вздохнуть.

А у Вани в глазах ни раскаяния, ни злости, вообще никаких чувств. Ни желания обидеть, ни желания отомстить, никаких тайных смыслов, он бы предложил то же самое любой, попавшейся на пути. Взгляд пьяно-безмятежный, да ещё – кривоватая улыбочка на губах.

– Шу-чу.

Он опять ткнул в экран мобильника, недовольно проговорил, прижав телефон к щеке:

– Март, ну ты где? – двинулся к выходу, сдёрнул с вешалки куртку. Его мотнуло от резкого движения, и он врезался в косяк, выругался и без перехода продолжил: – Я уже иду. Давай в темпе. – Вывалился в коридор, хлопнул дверью.

А Полина так и стояла посреди комнаты, словно приклеилась, приросла, словно её прибили ногами к полу.

– Может, догонишь? – неожиданно поинтересовалась Таня.

Полина уставилась на неё поражённо, и неизвестно, чего в её взгляде было больше: недоумения или возмущения.

– Догнать? С чего бы?

– Ну явно же он мириться приходил.

– Мириться? – с нарочитой простодушностью переспросила Полина. – Серьёзно? Теперь это называется «мириться»?

В горле образовался тугой комок, мешавший не только нормально говорить, но и дышать.

– Ну-у… – неуверенно протянула Таня. – Да. Просто Ваня в таком никогда не признается. Думаю, он рассчитывал, что ты первая об этом заговоришь. Точнее… – она опять замялась, потупила глаза, и вообще ужасно по-дурацки смотрелась с этими двумя чашками в руках, да ещё со свинками на одной, и несла полную чушь. Но Полина поняла, что она хотела сказать и почему остановилась.

– Точнее, извиняться начну, да? Я же больше всего виновата. А он для этого слишком гордый. А я…

Таня не дала договорить, закончила сама.

– А ты – умная.

– Ага, – легко согласилась Полина. – Поэтому гордость мне не полагается?

Соседка дёрнула плечами.

– Поль, ну ты будто парней не знаешь. Им же легче сдохнуть, чем признать, что не правы. Что виноваты. А Ваня… Я вообще не помню, чтобы он когда-нибудь так напивался. Да ещё откровенничал. И заметь, ведь не у себя дома, и не к Мартину попёрся, а сюда. – Она выжидательно смотрела на Полину, а та упрямо молчала, пялилась в сторону. Тогда Таня опять дёрнула плечами, произнесла: – Но дело твоё, конечно. Может, я и правда ошибаюсь. – И наконец-то слезла с кровати, поставила на стол эти нелепые кружки, зато подхватила с пола бутылку, пробормотала виновато: – Пойду к девчонкам, угощу. Не пропадать же.

Она протопала к двери, обогнув Полину, и её шаги тоже затихли вдали. Всё – тихо и пусто. Невыносимо пусто. А Полина, словно догоревшая спичка – обугленная, коряво изогнутая, готовая в любой момент рассыпаться в прах. Бесполезная. Пламя потухло, добравшись до конца, а нового уже не разжечь. Никогда. Ни-ког…

Она сорвалась с места, вылетела в дверь, проскочила коридор, свернула к лестнице, ухватилась за перила, потому что занесло от резкого поворота. Застыла на мгновение, сохраняя равновесие и уже хотела бежать дальше, но взгляд, словно нарочно, устремился в окно на площадке.

Тёмно-красная машина выезжала с асфальтового пятачка перед общежитием на дорогу.

Полина закусила губу. Не успела. Так, возможно, и хорошо, что не успела?

С чего вдруг она рванула? Совсем свихнулась? Прониклась Таниными речами? Но та ж и сама говорила, что может ошибаться. Да точно – ошибалась!

Какое там «мириться»? Ваня приезжал только для того, чтобы унизить её в очередной раз. Потому и не остался дома, потому и не завалился к Мартину, чтобы Полина точно увидела, как он сидит, прижимаясь к другой девушке, как ему весело и беззаботно, и насколько на неё наплевать. И не в каким-то там переносном, а в самом прямом смысле – рассмеяться в глаза, наговорить гадостей.

Да пусть валит к чёрту! Мусолит свои обиды, нянчит уязвлённое самолюбие. И она тоже не простит, никогда не простит. Даже если Преображенский, как Танин Харламов, всю ночь проторчит возле её комнаты. Нет, она не купится! Точно так же отпихнёт ногой, перешагнёт, пошлёт подальше.

Только ведь Ваня… он тоже – никогда… не станет так валяться под дверью.