Первым делом, вернувшись в бабушкин отель, я проверяю террасу. Ушел ли художник? И только толкнув дверь и оглядев пустую террасу, понимаю, что расстроилась, не обнаружив его здесь. Хотела бы я посмотреть на картину, которую он тут нарисовал. Ну что ж, видно, не судьба.
Задерживаюсь на краю террасы, чтобы полюбоваться ночным пейзажем. В лунном свете все кажется другим. Домики белеют в темноте, подсвеченные звездочками огоньков. Ветер доносит плеск моря, тихие голоса, звон бокалов и женский смех – где-то на террасе по соседству сидят туристы и любуются на ночное море. У кого-то романтический вечер, который перерастет в ночь любви. Меня же ждет знакомство с домом бабушки.
Спустившись по ступеням вниз, я с волнением останавливаюсь на пороге. Если отель был бабушкиным детищем, то дом – это ее сердце. Шкатулка с тайнами, которую мне предстоит открыть уже вот-вот.
Новенький ключ зажат в руке и сверкает в лунном свете. Я медлю, не решаясь сделать последний шаг и войти. Что я там увижу? Что ждет меня за темными окнами? Не потревожу ли я покой умерших хозяев? Ледяной ветер ерошит мои волосы и холодит шею. Вокруг тихо, ни звука. Даже не слышно голосов туристов сверху. Только тихий шелест моря за спиной.
Не самая лучшая идея вламываться в дом бабушки среди ночи, в полной темноте. Лучше бы дождаться дня, когда солнце осветит уютный дворик и прогонит все страхи. Но выбора у меня нет. Из-за Манолиса, который разграбил отель, я не могу переночевать в номере для туристов. А в доме бабушки должна быть кровать. Очень на это надеюсь!
Собравшись с духом и успев озябнуть на ветру, я вставляю ключ в скважину и поворачиваю его. Дверь открывается, выпуская наружу спертый воздух помещения, где давно не жили. Оставив ее нараспашку, я шарю по стене в поисках выключателя и надеюсь, что здесь есть свет.
Яркая вспышка ударяет по глазам, на миг я зажмуриваюсь и прикрываю веки. А когда открываю их, первое, что я вижу – глаза моей бабушки. Афина смотрит на меня с фотографии на стене напротив двери, и я невольно подаюсь ближе, чтобы разглядеть ее тоже.
На портрете ей лет пятьдесят, она на целую жизнь старше той смеющей девушки, которую я видела на фото с Филоменой. Ее волнистые волосы, по-прежнему черные и без нитей седины, подстрижены под каре, а темные глаза смотрят зорко и будто видят насквозь. Что стало со смешливой девушкой? Я представляла бабушку приветливой и мягкой, как Филомена. Но по фото видно, что я ошиблась. Характер у бабушки явно был крутой и властный. Эта солидная дама даже не улыбается, вид у нее серьезный и строгий – как у хозяйки отеля, которая привыкла держать всех в ежовых рукавицах. Я вспоминаю слова Ирины о бабушке и невольно улыбаюсь.
– Здравствуй, бабушка Афина, – шепчу я. – Вот и я.
Зловещий и протяжный скрип за спиной заставляет меня подпрыгнуть в ужасе. Обернувшись, я вижу, что это всего лишь черно-белая кошка.
– Привет, – бормочу я, – ну и напугала же ты меня!
Кошка спокойно заходит внутрь, как будто она хозяйка тут. Трется об мои ноги, но уклоняется, когда я хочу ее погладить. Затем проходит в следующую комнату – у входа в которую и висит портрет бабушки Афины. Двери туда из гостиной нет, только легкая занавеска колышется на ветру.
Я прохожу за кошкой и вижу, что это спальня, вырубленная прямо в скале. У нее покатые каменные стены, как в пещере, и внутри довольно прохладно. Старомодная деревянная кровать с резным изголовьем, покрашенным в белый цвет, занимает почти половину комнаты. Кошка сидит посередине кровати, на тканом бело-синем покрывале, и вылизывает мордочку. Я не смею ее согнать, робко присаживаюсь на краешек и как будто проваливаюсь в облако – такой мягкий на кровати матрас. В изголовье лежат две пуховые подушки в белоснежных наволочках. Одна плашмя, вторая, взбитая до пышности, венчает ее треугольником. Я провожу по ней рукой, с комом в горле думая о том, что эту подушку наверняка взбивала бабушка.
Откидываю краешек покрывала – постель застелена чистым белым комплектом белья. Как будто меня тут ждали и готовились к моему приезду… В комнате стоит запах пыли, но ветер уже разгоняет спертый воздух, принося ночную прохладу и морскую свежесть.
Я замечаю движение чего-то белого сбоку в дверях и испуганно подпрыгиваю на кровати. Но это всего лишь развевается прозрачная легкая тюль на ветру. Должно быть, она служит защитой от мошкары летом.
Окон в спальне нет, но свет из гостиной проникает в небольшое полукруглое окошко в стене. В шкафу я нахожу плед, одеяло, еще одну подушку, полотенца, глаженое постельное белье. Все аккуратно сложено, как будто бабушка приготовила их для меня. А на остальных полках лежит небольшая стопка ночных сорочек и халатов. Другой одежды бабушки нет – должно быть, после ее смерти раздали соседям или малоимущим. Жаль, что не осталось ни одной личной вещи, которая хранила бы ее запах и могла бы рассказать мне о ней.
Дверь в дальнем углу спальни ведет в маленькую ванную комнату – с туалетом, раковиной и ванной. К моему восторгу, в кране есть горячая вода, а в шкафчике я нахожу новое оливковое мыло.
Под душем смываю с себя дорожную пыль и все волнения этого дня. Хотя отель и поразил меня запустением, здесь, в доме бабушки, я чувствую себя спокойно и комфортно, словно приехала в гости туда, где меня ждали.
Когда я возвращаюсь в спальню, кошка, свернувшись клубком, спит в ногах кровати. Я запираю открытую нараспашку входную дверь, тушу свет, и меня сразу же обступает плотная темнота. На миг мне становится не по себе, но затем я вижу очертания мебели и белую занавеску, ведущую в спальню. В лунном свете, который проникает сквозь окна с улицы, она кажется серебристой и служит мне маяком.
Я ныряю сквозь занавеску, снимаю с себя полотенце и вешаю на спинку стула, который едва угадывается в темноте. Осторожно откидываю покрывало, чтобы не потревожить спящую кошку, и забираюсь по одеяло. Меня окутывает блаженным теплом, а мягкий матрас обволакивает голое тело, как облако. Обняв пуховую подушку, я почти мгновенно засыпаю. Вот я и дома.