Малуша. Книга 2. Пламя северных вод

Часть первая

Хорошей погоды хватило только до Купалий, а потом похолодало, то и дело с неба сеяло дождем. Мальфрид начала понимать, как отличаются эти края от привычной ей земли Полянской: жаркой, яркой и щедрой. Даже нивы здесь созревали на месяц позже. Если им удавалось созреть…

И у полян случались неурожайные годы, но там посевам грозили засуха или град. Здесь же, как ей рассказала Сванхейд, нивы нередко вымачивало. Реки поднимались от обильных дождей, подмывали близко стоящие избы. Иной раз Волхов вспухал так, что в Перыни собирали совет: решать, какой жертвой утишить гнев господина вод. После таких бедствий своего хлеба оратаям хватало лишь до первого снега. В годы более благоприятные – до Карачуна или до Медвежьего дня; это считались хорошие, сытые зимы.

Сразу после Купалий начался сенокос, но приходилось выбирать погожие дни, чтобы мокрое сено не сгнило. Мальфрид по привычке все ждала летней жары, но казалось, строгая мать заперла солнце дома и не выпускает.

– Лето будет? – иногда спрашивала она Бера. – Или здесь так близко от Ледяных гор, что солнце не может согреть эту землю?

– Ты же невеста Волхова, – отвечал Бер. – Попроси его, чтобы забрал назад всю эту воду и вернул нам солнце!

Близился Перунов день, и к этому времени ждали возвращения посадника Вестима. Когда с Волхова сошел лед, тот, как и всякую весну, отправился в Киев, чтобы отвезти собранную за зиму дань. За море в Царьград, куда ее продавали, ездили от князя особые торговые люди – этот порядок Мальфрид хорошо знала. Посадник, сдав привезенное, должен был вскоре отправиться назад. Мальфрид ждала Вестима с невольным волнением. Как ни пыталась она забыть свою прежнюю жизнь, все же мысли о Киеве, о тамошних княжеских дворах и всех их обитателях не могли стать ей безразличны. Когда она думала о них, ей казалось, что там, под жарким полуденным солнцем, и сейчас обитает прежняя Малуша, младшая ключница Эльги. Как они – княгиня и ее ближники? И как… Святослав? Живет-поживает со своей Прияной, а о недолгой забаве и думать забыл? Старается не вспоминать, чтобы не вызвать недовольство жены и гнев матери? Мысли о Святославе уже почти не причиняли ей боли: слишком далеко позади она оставила прежнюю Малушу, да и жаловаться сейчас было не на что. Почти все то, чего она ждала от Святослава, ей дала Сванхейд.

Хотела ли она на самом деле его любви? За шитьем вспоминая те дни, Мальфрид уже не знала ответа. Любила ли она его? Или видела в нем средство вернуть утраченное и отомстить злой судьбе? Ей казалось, что любила. Но знала ли она, что такое любовь?

И знает ли теперь?

Так или иначе, разрыв со Святославом причинил ей величайшую боль, какую она испытала в жизни. Разделил эту жизнь, как разлом, надвое. Она стала другой, но совсем забыть Святослава не смогла бы, даже пожелай она того. От тех дней ей остался сын. Третий сын князя киевского, о котором тот и сам не знает…

Накануне Перунова дня под вечер со стороны озера показалась вереница лодий. Вестим с дружиной проехал мимо Хольмгарда к Новым Дворам на другом берегу, на полтора поприща ниже по реке. К Сванхейд он не успел заглянуть, лишь прислал кланяться и передать, что у него все ладно и киевские новости он объявит в святилище.

Перунов день, иначе называемый Бараний Рог, – мужской праздник, женщин на него не допускают, поэтому Сванхейд и ее правнучка оставались дома. В Перынь отправились только Бер и кое-кто из мужчин Хольмгарда: старик Шигберн, его старший сын Торкель, кузнец Бергтор.

– Постарайтесь там получше угодить богам, – сказала Сванхейд, провожая их перед полуднем, когда мимо Хольмгарда уже тянулись к Перыни долбленки, лодки и лодьи. – Если они не пошлют нам ясного неба, нас опять ждет голодный год.

Для жертвы Перуну в святилище три года выкармливали красного бычка: там были свои луга и загоны для жертвенного скота. Отбором новорожденных бычков, ягнят и козлят тоже занимались жрецы и потом растили их нужное время. К концу лета зерна почти нигде, кроме самых богатых дворов, не осталось, но ячмень для пива на все годовые праздники Перынь собирала еще осенью, сразу после снятия урожая. Мужчинам предстояли жертвоприношения, пир, состязания у края полей, призванные отогнать зло от зреющих нив.

Ожидая вечера, Мальфрид слонялась по старому валу и все глядела с вежи на реку – туда, где за сосновым бором пряталось невидное отсюда святилище. Наверное, Перун остался доволен жертвой, думала она: с утра небо хмурилось, но к полудню прояснилось и почти весь день светило солнце.

В земле Полянской в этот день часто бывает гроза, вспоминала Мальфрид. Там Святослав приносит быка Перуну на Святой горе, а княгиня поливает молоком жертвенник, чтобы смягчить ярость грозового бога и уберечь нивы от града и грозы. Там ведь бывало, что в грозу зрелая нива загоралась от молний. Мальфрид вздыхала тайком: неужели ей никогда больше не жить в тех теплых и щедрых краях? Вот здесь, над прохладным Волховом, пройдет ее жизнь? Над серым, как это небо, ложем властелина северных вод? При ясном небе Волхов был синим, и тогда казалось, словно под ногами лежит еще одно небо, но когда наверху мрачнело, он становился серым, и мерещилось, будто и там, над головами, течет холодная хмурая река.

Но вот наконец лодьи и долбушки потянулись со стороны Ильменя вниз по течению, а значит, священнодействия окончились. Завидев знакомые хольмгардские лодки, Мальфрид спустилась на внутренний причал и сразу увидела, что лица сидящих в них довольно хмуры.

– Ну что, ты видел Вестима? – Она пошла навстречу Беру. – Что он говорит?

– Видел я и Вестима, и еще кое-кого, – ответил Бер; следы жертвенной крови на лбу и на веках, которой мажут всех участников жертвоприношения, придавали ему еще более сумрачный вид. – Пойдем. Я помоюсь и все расскажу.

С тех пор как Тородд, второй сын Сванхейд, уехал посадником в Смоленск, Бер жил один в отцовской избе. Подразумевалось, что он вот-вот женится и в доме снова появится семья, но с этим Бер не спешил, и у него отдельного хозяйства не водилось. Там он только спал, а ел за столом у Сванхейд. Там же, благодаря простору, зимой собирались парни и девки на супрядки – здесь, подальше от своих большаков, больше плясали, чем работали. Мальфрид, едва тут появившись, взяла на себя присмотр за пожитками дяди, сама шила и чинила ему сорочки и знала, где что лежит, лучше него самого. Как и многим мужчинам, Беру куда лучше удавалось выследить зверя в лесу, чем чистую сорочку в собственном ларе.

Бер пошел умываться, и Мальфрид увязалась за ним. После Купалий она старалась не «липнуть» к нему и вести себя сдержанно, даже оставаясь с ним наедине. Он, конечно, был прав, что не дал им сотворить такое, за что им пришлось бы отчаянно стыдиться перед Сванхейд, приведись ей узнать. И лишь иногда, ловя взгляд Бера, Мальфрид понимала: он жалеет об этом не меньше нее.

Мальфрид помогла ему умыться, поливая из ковша, пока он обмывал лицо, шею и плечи. Потную, пыльную и забрызганную кровью его сорочку она бросила у двери, чтобы потом отдать в короб на мытье.

– Что там случилось? – не удержалась она, видя, что хмурость не смылась с лица Бера заодно с жертвенной кровью. – Плохие знамения?

– Да уж куда… тролль ему в Хель! – сорвался Бер, принимая от нее рушник. – Они там чуть не подрались!

– Кто с кем? – Мальфрид вытаращила глаза.

– Вестим с Сигватом.

– Сигват был?

– А как же, жма! Объявился, пес его мать!

После Купалий в Хольмгарде так и не увидели Сигвата. Сванхейд посылала за ним в Варяжск, но его не оказалось дома: куда-то отправился и был в разъездах весь этот месяц. Никто не знал, что это означало, и Сванхейд хмурилась, не ожидая от племянника мужа ничего хорошего. Его попытка раздобыть Мальфрид в жены для сына наводила на мысль, что Сигват затеял нечто значительное. Сванхейд беспокоилась, но пока не могла вмешаться.

– Он не присватывается ли опять?

Бер только вздохнул и не ответил, но Мальфрид поняла: это еще было бы полбеды.

Найдя в ларе чистую сорочку, Мальфрид усадила Бера и стала расчесывать его влажные волосы. Бер припал лбом к ее груди и замер, обхватив ее за пояс. Он дал себе слово быть благоразумным, но сейчас ему требовалось утешение. Мальфрид гладила его по волосам, ласково перебирая блестящие пряди, потом ее ладони скользнули ниже, на его шею, на плечи, под ворот новой сорочки… Она старалась даже в мыслях не выходить за пределы родственной нежности, но это было так трудно. Все ее существо томилось от жажды любви, и постоянная близость Бера не давала этим желаниям утихнуть. Лишь от мысли о чем-то большем у нее внутри вспыхивал цветок томительного влечения, от чего теснило дыхание.

Бер поднял к ней утомленное лицо.

– Мальфи… Я же тебя просил, не делай так… – тихим охрипшим голосом протянул он, хотя на лице его отражались те же самые побуждения.

– Я любое твое желание уважу, – Мальфрид склонилась к нему, прикасаясь лбом к его лбу, – кроме запрета тебя любить.

Бер опустил веки, будто сдаваясь; на сегодня он уже устал от споров. Мальфрид с чувством поцеловала его; он ответил ей – куда полнее, чем прежде, – а потом решительно встал и направился к двери.

Когда они пришли в гридницу Сванхейд, там уже были Шигберн с сыном и кузнец Бергтор. Оба внука сели по бокам Сванхейд, и Шигберн положил руки на колени в знак готовности начать беседу. Этот старик, почти ровесник Сванхейд, человек опытный и надежный, много лет назад ездил послом от Сванхейд в Царьград, а потом не раз возил туда товары от имени ее и сыновей. Малуша неплохо знала Стейнкиля, младшего Шигбернова сына: тот уже двенадцать лет находился при Святославе. Торкиль, старший брат, остался дома с отцом и сейчас был сотским хольмгардской дружины.

Мальфрид ждала, что речь зайдет о Сигвате, но Шигберн заговорил о другом.

– Вестим привез нам из Киева важные новости, – начал он, посматривая на Бера и будто приглашая его подтвердить, что рассказывает все верно. Будучи на сорок лет старше, боярин по привычке видел в старшем мужчине княжеской семьи своего вождя. – Он бывал у Святослава…

Как ни готовилась Мальфрид, а все же при звуке этого имени невольно вздрогнула и почувствовала себя очень неуютно. К счастью, на нее сейчас никто не смотрел.

– Святослав уже не первый год подумывает о походе на хазарских данников на Оке и на Дону. Но чтобы тягаться с каганом, нужны немалые силы. Стейнкиль и его люди еще не вернулись, и в Киеве даже не знают, когда ждать их из Критского моря назад. Цесарь не отпускает их, но платит хорошо, они и не спешат возвращаться. Святославу нужны новые люди. Он приказал, чтобы со всех подчиненных ему земель к следующей весне собрали войско для похода на Оку. Здесь этим должен заняться Вестим, а также и от вас, – Шигберн кивнул на Бера, – как от родичей Святослав ждет помощи.

– Следующим летом Святослав собирается на Оку? – Сванхейд взглянула на внука. – На Волжский путь? Это совсем неглупое решение. Как по-твоему?

– Это решение недурно, – согласился Бер. – Если отнять у кагана его данников на Оке, это ослабит его и усилит нас… то есть русь. Но не всем этот призыв нравится.

– Сигвату не нравится, – подхватил Торкиль, крупный мужчина со светлыми волосами и длинной рыжей бородой, на уровне груди перехваченной тесемкой. – Святослав велел собрать войско со всех подчиненных руси земель, то есть и с Луги тоже.

– А Сигват начал возмущаться, – не утерпел Бер, – говорить, что Святослав не имеет права отдавать ему приказы и распоряжаться его данниками. Вестим ему напомнил, что он, Сигват, хоть и получает дань с Луги, звания конунга не носит и должен подчиняться ему, княжьему мужу. А Сигват ответил, что он родом ничуть не хуже Святослава, что он тоже внук Хакона конунга, имеет тех же знатных предков и никому не платит дани, а значит, равен Святославу и не намерен выслушивать от него приказов.

– А что Вестим? – спросила Сванхейд, слушавшая с таким видом, как будто оправдались ее худшие ожидания.

– Он, само собой, напомнил, что Олав отдал своему брату Ветурлиди лишь право сбора дани с жителей Луги, но не подарил самих этих жителей. Что там живут свободные люди и Сигват не может помешать им идти в поход со своим князем, если они пожелают. И что если Сигват не намерен звать людей в войско, то он, Вестим, сделает это сам. А Сигват сказал, что это его земля, как это была земля его отца, и что он никому не позволит там распоряжаться… А потом…

Бер махнул рукой: ему надоело пересказывать перепалку, суть которой всем была ясна.

– А потом встали сразу Ведогость и Остронег и велели, чтобы они прекратили, – подхватил Торкиль, когда Бер замолчал, кривясь, будто ему приходилось жевать что-то невкусное.

– Что сказали старейшины?

– Вестим уговаривал их дать людей Святославу, обещал большую добычу – серебром, мехами, скотом и челядью. Призор вроде бы не прочь, как мне показалось. Его старший брат, Требогость, ходил на греков с Ингваром и привез хорошую добычу. Так что словенские могут поддержать Вестима. Остальные пока не дали ответа. Как всегда: надобно-де с родичами совет держать, суды судить и ряды рядить…

– Плохо то, что Храбровит против, – мрачно добавил Бер. – Он и еще кое-кто. Они говорят, что не видели своего князя уже двенадцать лет. Им неведомо, можно ли доверить ему жизнь сыновей, насколько он храбр и удачлив в ратном поле…

У Мальфрид вырвался возглас изумления – как будто кто-то усомнился, что огонь жжет. Все оглянулись на нее, и она в смущении прикрыла рот рукой. Остальные приняли эти слова невозмутимо: они-то не прожили возле киевского князя несколько лет и не знали, что если древний Сигурд Убийца Дракона провел одну ночь с мечом в постели, то Святослав готов делать это каждую ночь.

– Что он не вправе, – продолжал Бер, – требовать от них проливать кровь где-то на Оке – там и не знает никто, где эта Ока, – если он уже двенадцать лет не приносил с ними жертвы. Что он не дает им ни суда, ни даров, не разделяет с ними хлеб и стал им совсем чужим. Держит их за смердов, с которыми связан только данью.

– И Сигват, конечно, горячо его поддержал?

– Ты так хорошо все знаешь, дроттнинг, как будто была там! – с мнимым восхищением воскликнул Бер.

Но насмешка его относилась не к бабушке, а к поведению Сигвата, которое легко было предсказать.

– А Храбровит ведь собирается отдать дочь за Призорова сына? – Сванхейд вопросительно посмотрела на Мальфрид.

– Да, – кивнула та, вспомнив Весень. – После дожинок.

Уважаемые семьи старались не допускать браков украдом, чтобы их не заподозрили в желании избежать расходов на «красный стол», и устраивали свадебный пир после жатвы. Весень должна была выйти замуж еще год назад, но выбор Волхова вынудил ее задержаться в девах.

– Еще он его уговорит, – мрачно предрек Бер. – Храбровит Призора. А без согласия Призора и Перыни подбить кого-то на поход будет трудно. Придется столько даров раздать, что возместит ли нам их добыча…

Сванхейд вздохнула. Настроения Сигвата ей давно были известны, и требовался только повод, чтобы скрытое пламя вышло наружу. Тот раздор, который разгорался в Поозёрье прямо на глазах, значил для нее гораздо больше, чем будущий поход из Киева на далекий Волжский путь.

– Вестим обещал побывать у нас на днях, – добавил Бер. – Я ему сказал, что будем рады, и все как водится.

Сванхейд кивнула. В гриднице уже сгустились сумерки: на дворе темнело, но госпожа не приказывала внести огня: мрак вокруг отвечал мраку у нее на сердце.

– Что же, послушаем Вестима. Но вот еще что, – Сванхейд взглянула на внука. – Сдается мне, что если здесь все пойдет, как я опасаюсь… Святослав уйдет на Оку и без Вестима, и без тебя.

Мальфрид с тревогой взглянула на Бера. Она ждала, что он возмутится, но тот, судя по лицу, едва ли услышал бабку.

– А еще, – продолжая вслух свои мысли, Бер повернулся к Мальфрид, – Сигват все тыкал пальцем в небеса и вещал, что боги гневаются на Святослава за небрежение. Что они уже двенадцать лет не получают жертв из его рук и их терпение истощилось. Что эти двенадцать лет были не так уж обильны хлебом, а теперь у нас будет третье неурожайное лето подряд. Дедич ему напомнил, что толкование воли богов лучше оставить сведущим людям, но я боюсь…

Не договорив, Бер смотрел на Мальфрид. А она не решилась спросить – чего он так боится, если ему изменила обычная прямота?

Когда мужчины ушли, Сванхейд и Мальфрид еще немного посидели вдвоем. Обе молчали. Мальфрид не могла разобраться в своих мыслях – чего опасаться, на что надеяться? – но не задавала вопросов. О Святославе она услышала не так уж много, но много ей и не требовалось. Несколько лет прожив в доме его матери, она очень хорошо представляла, как там все было: как обсуждали поход на Оку, как поручали дела боярам, как выдавали наставления посадникам. Для Святослава Луга, ее жители, получаемая оттуда дань – лишь крупинка. Он отдал приказ и ждет, что он будет исполнен, а как – не его забота.

Сванхейд сидела в густеющей тьме, задумавшись, хотя Ита уже стояла у двери спального чулана, давая понять, что постель госпожи готова. Никто не решался ее потревожить.

– Дроттнинг… – все же окликнула ее Мальфрид через какое-то время. – А нам нужен этот поход на Оку?

– Через Оку и Волгу лежат пути к булгарам, хазарам и на Гурганское море, в Серкланд. – От звука ее голоса Сванхейд очнулась. – Страну Рубашек. Задолго до Эльга Вещего русь стремилась туда, в те края, где много серебра, шелков, хорошего оружия, красивой посуды и прочего. Мы не случайно сидим именно здесь. – Она кивнула в сторону Волхова. – Поначалу люди проходили через эти места на Волгу и дальше. Еще лет двести назад, даже больше. И только потом появился путь к грекам. Но здесь, на Волхове, тот и другой пересекаются. В последние годы на Волгу ездят мало, и виной тому хазары, у кагана очень высокие пошлины, и в его державе давно уже неспокойно. Мало кто хочет туда, это невыгодно и опасно. Я не знаю, каковы дела у них на юге, но подбираться к кагану через малонаселенные леса явно проще, чем через степи, и со своими лесными данниками и союзниками хазары связаны куда слабее, чем с ясами и северянами. Их можно отсекать постепенно, и они не помогут друг другу. Чем ближе русь подойдет к Гурганскому морю, тем больше пользы это принесет и нам здесь. Ведь от торговых пошлин Святослав забирает у меня только половину. Такой ряд я положила с Ингваром, и Святослав пока не заговаривал о том, чтобы пересмотреть договор, заключенный его отцом со своей матерью. Так что если он проложит путь на Гурган, в наши лари потечет вдвое, а то и втрое больше серебра. Но это легко сказать…

– Почему же Сигват не хочет в этот поход?

– Потому что он хочет быть здесь конунгом и не поддержит ничего, что исходит от конунга нынешнего.

– Но это просто глупо! – Мальфрид едва не засмеялась. – Разве он может тягаться со Святославом!

– Думает, что может. И если люди его поддержат… это будут не такие уж пустые притязания.

– А люди могут его поддержать? Словене? Разве это законно?

– Странная ты девушка. – Сванхейд тихо засмеялась. – Законно ли это! Здесь не всякий старейшина задумается, насколько законно то или другое. Они живут «как спокону водилось», и надо немало постараться, чтобы заставить их соблюдать тот закон, который принес им князь. А Святослав не думает об этом.

– Но разве покон поддерживает Сигвата?

– Нет. Звание конунгов осталось у старшей ветви рода, у Олава и его потомков. Ветурлиди никогда не звался конунгом. А из всех потомков Олава право на власть сохранено только за Ингваром. Святослав – его единственный законный наследник. Если словене изберут другого князя, они нарушат ряд, который держался полтораста лет. Я надеюсь, они не будут так безрассудны. Но Сигват в чем-то прав. Святослав двенадцать лет не приносил жертв нашим богам. Боги забыли эту землю, а значит, ему не стоит удивляться, если люди забудут его.

– Этого не стоит делать! – Мальфрид вгляделась сквозь тьму в лицо прабабки. – Они не знают Святослава. Ни Сигват, ни другие здешние. Не стоит вызывать его гнев. Встать у него на пути – все равно что пытаться голыми руками сдержать бегущего вепря. Он растерзает их. Я видела… Мне было всего пять лет, когда погибла земля Деревская. А потом я видела гибель и других. Дреговичей, бужан, лучан, волынян. Надо поговорить с людьми. Убедить их, что, если они не желают смерти и разорения себе и детям, нужно сделать то, чего Святослав от них хочет. Это же счастье для них – что он сюда не ходит!

Сванхейд подумала и вздохнула.

– Святослав и впрямь сильно виноват перед людьми и богами. Словене его совсем не знают. Боюсь, что из всех здешних только Вестиму и тебе известно, как он опасен для врагов. Но кто будет вас слушать? Вестим – его слуга. А ты…

У Мальфрид оборвалось сердце из-за этой заминки. Уж не узнала ли прабабка…

– Ты – девушка. Тебе не пристало даже говорить об этих делах ни с кем, кроме своей старой бабки.

Мальфрид помолчала. Здешним людям и невдомек, насколько хорошо она знает киевского князя. Но как бывшая его хоть она не дождется внимания к своим речам. А вот если…

– Но дроттнинг… – сквозь сумрак Мальфрид бросила взгляд на кольцо Волха у себя на пальце, – а звание невесты Волха… не дает мне права говорить о том, что мне известно?

– Ох! – Сванхейд встала и, проходя к спальному чулану, потрепала ее по голове, как ребенка. – Невеста ты! Оттого-то мне и ночь не спать…

Мальфрид не поняла ее, но Сванхейд ушла, ничего больше не добавив.

Утро Мальфрид провела в хлебной клети. Челядинцы мололи зерно, а она следила за работой и помогала просеивать муку. Часть грубого помола снова шла в жернова, а часть оставляли на похлебку. Сейчас, когда в волости начали поговаривать про третий неурожайный год, ни одному зернышку ржи нельзя было дать пропасть. Вчера Сванхейд сказала, что если урожай будет такой же худой, как в прошлом году, то придется посылать за хлебом на юг – запасов не хватит до нового лета.

Здесь Мальфрид нашел отрок, присланный с приказом от Сванхейд: налить пиво в кувшин, одеться и идти в гридницу подавать. Едут гости. Посмотрев на себя – мука даже на бровях! – Мальфрид побежала умываться, не спросив, что за гости. Мельком заметив среди вошедших у ворот красную с золотом шапочку посадника Вестима, спряталась за угол и подождала, пока пройдут. Теперь ей негоже людям в таком виде показываться, она уже не ключница-рабыня!

Сперва надо было наведаться в поварню: распорядиться, что поскорее подать. Умывшись, Мальфрид переменила простую сорочку на нарядную, синюю, надела светло-голубой хенгерок с отделкой серебряным тканцем и желтым шелком. Хоть сейчас и не пир, но посадник – уважаемый человек, внушала она себе. Но знала: дело в другом. Вестим, явившийся почти прямо из Киева, сейчас олицетворял для нее сам Киев. Она волновалась почти так же, как если бы в гриднице сидел в ожидании пива боярин Острогляд, или Болва, или Одульв, или Лют Свенельдич. Кто-то из прошлой жизни, перед кем никак нельзя ударить лицом в грязь! Принялась расчесывать кос у – от волнения запутала гребень в волосах. Пришла Провора, отобрала гребень, велела сидеть смирно, стала сама ее чесать.

Колосок поднялся с расстеленной медвежины, где играл, и поковылял к ней, держась за лавку. На последних шагах он отважно оторвался от опоры, шагнул два-три раза и с радостным криком упал Мальфрид на колени. Она подхватила его, удерживая, однако, на полу – светло-голубую шерсть было слишком легко замарать. Дитя смеялось, показывая два первых зуба, будто зернышки, и Мальфрид смеялась с ним заодно. Колосок быстро рос и был крепок, а личико его, в окружении золотистых волосиков, казалось ей светлым, как солнце. И не подумаешь, что родился он в мрачной дебри, будто в бездне…

Но вот наконец она, совсем готовая, прошла через двор по мосткам к гриднице. Служанки уже принесли пиво и поставили кувшин на край стола. Мальфрид вошла и обнаружила, что все же опоздала: чаши стояли на столе, ожидая живительного дождя, а у хозяйского края слышался оживленный говор.

– Я не стал объявлять этого при словенах, но тебе скажу, – услышала она суровый голос Вестима, – пока еще не поздно избежать губительной ошибки…

Но не успела Мальфрид удивиться, к кому это он обращается так жестко, как заметила напротив посадника, по левую руку от Сванхейд, сидящего Сигвата. Даже застыла на месте от изумления. А этот откуда взялся? Сванхейд не говорила, что ждет племянника. Однако вот же он, в нарядной синей рубахе и в красном плаще, заколотом на боку крупной позолоченной застежкой с самоцветными камнями – греческой работы. Греческим же шелком была обшита его синяя шапочка на длинных, слегка волнистых светлых волосах.

Хозяин Варяжска, сейчас чуть менее сорока лет, был вторым сыном покойного Ветурлиди и получил наследство после старшего брата, Фасти. Еще три младших брата жили с ним. Двадцать лет назад Фасти и Сигват ходили на греков вместе с Ингваром и побывали под «греческим огнем», о чем и сейчас еще Сигват любил рассказывать на пирах.

– Не следует тебе думать, что если вы с князем в родстве, то он не помнит о своих правах или позволит родичам их не соблюдать, – продолжал Вестим. – Во всей Русской земле, от Варяжского моря до Греческого, князь только один – Святослав, Ингорев сын. Все прочие, родня они ему или не родня, лишь его бояре, его слуги. И он не допустит никакого своевольства и никакой попытки противиться его замыслам. Ты владеешь правом собирать дань с Луги. Но если ты не соберешь с нее войска, то и дани ты лишишься. Святослав желает быть полным хозяином во всех своих землях и будет.

Приблизившись плавным неслышным шагом, Мальфрид наполнила пивом чаши и рога – Вестиму, Сигвату, его брату Исольву, Беру, Шигберну, Торкилю и Храбровиту, не пролив ни капли на стол или на колени сидящим. Захваченные разговором, гости ее не заметили, лишь Вестим коротко кивнул в благодарность. Присутствие Храбровита несколько удивило Малфу – словене не бывали у Сванхейд запросто, – но потом она взглянула на Сигвата и догадалась: тот его и привел.

– Ты слышала, хозяйка? – Сигват обратился к Сванхейд и даже слегка выставил палец в сторону Вестима. – Твой киевский внук, а мой брат Святослав нас всех уже объявил своими холопами!

– Он назвал вас своими боярами, это я слышала. Если не вовсе оглохла под старость.

– И он тебе не брат, – пробурчал Бер себе под нос.

– Не велика честь зваться боярами, но быть бесправными, как холопы! Кто же я буду, если стану рабски повиноваться любому приказу!

– Не знаю, кем ты будешь зваться, когда князь отнимет у тебя Лугу, – сказал Вестим. – А это он сделает. Он давно уже поклялся, что на его земле больше не будет никаких других конунгов. А Святослав держит свое слово.

– Вот, вы слышали! – Сигват обвел пальцем присутствующих с видом мнимого торжества, как будто был доволен прозвучавшим. – Святослав отнимает у меня наследие моих дедов и ждет, что я пойду ему служить, как голодранец с нищего хутора! А чем он лучше меня? По отцовской ветви мы происходим из одного и того же знатного рода! И моя мать тоже не на причале куплена! Святослав уже отнял у меня треть лужской дани, когда занял стол, хотя мой отец получал ее целиком!

– Твоему отцу ее дал родной старший брат, – напомнила Сванхейд. – Это был его братский дар! Но Полужье осталось под властью княжеского рода, и Святослав имеет право распоряжаться в нем, как пожелает!

– Он не может отнять у меня то, что не он дал! И если у него такие замашки, я не удивлюсь, если он на этом не остановится. Вот ты, хозяйка! Вы имели полную дань с Гардов, ты еще помнишь это, когда был жив дядя Олав! Тебе осталась от нее десятая часть! Вздумай перечить в чем-нибудь Святославу, и он отнимет у тебя и ту малость! Что ты, женщина уважаемая, оставишь в наследство внуку – эти застежки? Ах нет, тебя же в них похоронят!

– Родич, опомнись! – Бер, давно уже скаливший зубы от негодования, больше не мог молчать. – Рано тебе распоряжаться похоронами дроттнинг!

– А тебе странно было бы его защищать! – накинулся на Бера Сигват. – Если бы не он, то ты сам был бы сейчас конунгом Гардов!

– Мой отец, – по привычке поправил Бер.

– Ах, ну да. Тородд ведь еще жив. Я так давно не видел моего брата, что уже и забыл о нем. Вот, сам видишь: почему твой отец покинул родные края, могилу отца и жены, уехал куда-то к йотунам? Зачем? Может, ему самому так захотелось? Может, он завоевал там земли и правит ими? Нет, он уехал не по своей воле и собирает там дань для племянника! Тоже собирает чужую дань! Как вы все здесь. Там он и умрет, если Святослав не соизволит иного, и будет погребен вдали от всех родичей.

– Ты решил всех нас нынче похоронить! – Сванхейд засмеялась.

Давно зная, что изжила свой век, она не боялась разговоров о смерти.

– Довольно этих речей! – Вестим допил пиво и поставил чашу на стол. – Я искренний друг тебе, Сигват, хоть ты мне, может, и не веришь. И как друг я тебе даю совет: не позволяй Святославу заподозрить, что ты ему враг. Он не двинется на Оку и на хазар, оставив врага у себя за спиной. И если ты не пойдешь в поход под его стягом, то ко времени начала похода никакого Сигвата здесь не будет.

– Это тебе поведал сам Один во сне? – Сигват вскочил с негодующим видом.

Пристрастившись говорить о чужой смерти, слышать о своей он вовсе не желал.

– Нет. Просто я всю жизнь прожил рядом со Святославом и хорошо его знаю. Спасибо за пиво, госпожа. – Вестим поклонился Сванхейд и, обернувшись, кивнул Мальфрид. – Лучше мне сейчас уйти, пока не дошло до непоправимого. Но у тебя-то хватит ума понять, кто здесь губит себя своим неразумием.

Посадник вышел. Сигват, проводив его глазами, снова сел. Мальфрид еще раз налила всем пива: не участвуя в беседе, остальные имели время свое выпить.

Несколько мгновений все молчали. Мальфрид подавила вздох: она поняла Вестима лучше всех присутствующих. Между ним и ею имелось кое-что общее: Вестим тоже был сыном погибшего князя, Дивислава ловацкого, чьи земли отошли к захватчику, Ингвару, а дети попали в заложники и выросли при дворе победителей. Двадцать шесть лет назад род Вестима был сметен и уничтожен напирающей русью, а теперь он видел, как ту участь себе готовит варяжский род, старейший и знатнейший на славянских землях.

Бер косился на двоюродного дядю, сердито раздувая ноздри, но молчал, обуздывая гнев в присутствии старших. Мальфрид застыла у края стола, тихонько поставив на него кувшин и делая вид, будто она здесь только ради пригляда за угощением. Сердце у нее сильно билось. В речах Вестима она увидела и услышала Святослава как живого. Может, посадник и не повторил его точные слова, но очень полно донес его непреклонную решимость поступать по-своему и не потерпеть ни малейшего неповиновения своим замыслам, ни малейших препятствий на пути к победам и славе.

– Сигват, я тебя не узнаю, – удивительно мягко произнесла наконец Сванхейд. – Ты ходил с Ингваром на греков. Бывал в боях и покрыл себя славой. А теперь, когда есть новый случай пойти в такую же богатую страну, добыть славу для себя, братьев или сыновей, привезти добычу и возвысить свой род, ты почему-то противишься! Многие люди двадцать лет дожидаются такого случая, а ты сам отталкиваешь ложку ото рта!

– Свободный человек сам решает, когда нести ложку в рот и что в нее положить, – ворчливо отозвался Сигват. После ухода Вестима он старался взять себя в руки и принять учтивый вид. – А если он доверяет это другим, то чего и дивиться, если в ложке окажется кусок… кое-что невкусное.

– В делах войны Святославу можно доверять, – заверил Шигберн. – Он еще так молод, но у него за спиной столько побед! Древляне, волыняне, другие южные племена. Боги любят его. Он обретет славу, и всякий, кто последует за его стягом, войдет за ним и в Валгаллу.

– Я не желаю, чтобы меня тащили в Валгаллу на веревке! – Сигват опять начал злиться. – Я не баран! Я равен ему родом, а если не равен положением, то это не моя вина и не моего отца! – Он бросил взгляд на Сванхейд, в котором мелькнуло осуждение. – Ингвар захватил Киев благодаря своей женитьбе – так чего он не удовлетворился этим! Если бы он оставил Гарды братьям, как сделал бы всякий разумный человек…

– Хватит об этом, Сигват! – Сванхейд нахмурилась и подняла руку, унимая его. – Прошлого не переменишь.

– Хорошо. Пусть. Мы не изменим прошлое, но пока еще, слава богам, в наших руках достойно устроить свое будущее. Самим, так, как нравится нам, а не какому-то… удальцу, которого мы не видели в лицо уже двенадцать лет.

– И как же тебе нравится? – не без вызова полюбопытствовал Бер.

– Мы все с вами – один род. – Сигват посмотрел на него и на Сванхейд. – Нас здесь осталось не так много. Но у нас есть поддержка. Мои родичи по матери – разумные люди, – он взглянул на Храбровита, – да и другие тоже понимают, как нужно защищать свою волю.

– Дань мы платим, такой ряд положен, – кивнул Храбровит. – Но чтобы сынов своих куда попало посылать, такого уговору не было у нас. Где та Ока, на кой леший она нам сдалась? Сгубят там парней, вот и весь сказ! Почем я знаю, что он за князь? Мы ему дань даем – а он нам что? Верно боярин говорит – за холопов нас держат.

– Тебя, госпожа, уважают везде, – снова обратился к Сванхейд Сигват. – И словене, и варяги. И в Свеаланде, и в других краях. Даже Святослав тебя уважает. Если мы все будем держаться вместе, то нас не так-то легко будет принудить ни к чему, что нам не нравится. Но спасение наше в одном – в единстве.

– Чтобы иметь единство в делах, нужно иметь единство в мыслях, – заметила Сванхейд. – А ты, я смотрю…

– Нам легче будет прийти к единству в мыслях, если мы поймем, что в этом наше спасение. А уж тогда, если Святослав будет знать, что все люди в Гардах заодно и знают свои права… Ему придется говорить с нами по-другому! И не принуждать нас, как рабов, грозя отнять последнюю корку…

– Сигват, чего ты хочешь? – Сванхейд уже устала от этой беседы. – Говори прямо, я бестолковая старая женщина…

– Я хочу того же, что уже получали другие знатные люди в схожем положении. Скажи-ка, родич, – вдруг обратился Сигват к Беру. – у твоей матери ведь были сестры?

– Само собой. – Бер так удивился от перемены разговора, что не сразу нашелся с ответом. – Две… нет, три. Одна сводная. Самая старшая – от другого отца. Которая боярыня будгощская.

– Она нам сейчас не нужна. Назови-ка мне родных сестер твоей матери.

– Эльга, княгиня киевская. И Володея, княгиня черниговская.

– А когда она вышла замуж, ее муж уже был черниговским князем?

– Да… нет! Когда она выходила замуж, он был воеводой. Посадником. А князем Грозничар стал между первым и вторым походом на греков.

– Как ты мыслишь – почему? – Сигват склонил голову набок.

– М-мм, этого я не знаю точно. – Бер взглядом попросил помощи у Сванхейд.

Мальфрид могла бы оказать ему эту помощь, но ее никто спросить не догадывался.

– Я сам скажу тебе. Для нового похода на греков Ингвару были очень нужны союзники. Люди, способные дать войско. И он знал, чем покупать любовь и доверие. Он признал за Грозничаром звание князя, тем более что тот был его свояком. И они собрали хорошее войско, так что для победы им не пришлось идти дальше Дуная. Разве Ингвар глупо поступил? Он получил огромную добычу и прочие выгоды без единого сражения! Не потеряв в бою ни одного человека! Святослав умно сделал бы, если бы пошел тропой своего отца. И ты, госпожа, как его бабка, женщина королевского рода… – Сигват остановился перевести дух, – ты, которой он обязан своим положением князя… всего этого, – он обвел рукой вокруг себя, – а не одного только Киева, как было бы справедливее… Ты могла бы дать ему мудрый совет.

Сванхейд подумала, пытаясь понять, в чем этот совет должен заключаться.

– У Святослав же есть сестра? – Она посмотрела на Мальфрид как наиболее осведомленную в этих делах.

Все прочие тоже повернулись к девушке.

– Есть. Браня. Бранеслава. Ей сейчас должно быть… – Мальфрид прикинула, сколько времени прошло, – лет двенадцать. Она родилась в год после войны со смолянами. И за год до Ингоревой смерти.

– Сигват, уж не сватаешься ли ты за эту девочку? – Сванхейд недоверчиво покачала головой.

– Так далеко я не заходил… – Тот был озадачен; похоже, он и не знал, что у Святослава имеется сестра.

– Ну а куда же ты заходил? – нетерпеливо спросил Бер.

– Мы достигли бы цели, если бы ты, госпожа, отдала в жены моему сыну вот эту девушку. – Сигват указал на Мальфрид.

Та слегка вздрогнула от неожиданности, но тут же вспомнила поединок купальским вечером. Крик толпы, Добро́та, задницей вверх висящий в руках у Дедича… Искаженное от усилия, покрасневшее лицо жреца, вздувшиеся мышцы плеча…

Приоткрыв рот, она взглянула на Бера, и тот сам все вспомнил.

– Вот почему вы бились за нее на Купалиях! – воскликнул Бер. – Ты уже тогда все это придумал, да?

– Но от Святослава не было ж еще вестей! – удивился Шигберн.

– К чему дело-то идет, было ясно, – заметил Бергтор.

– Послушай меня, госпожа! – Сигват повысил голос. – Да, я давно понял: рано или поздно нам придется биться за свою свободу. Если ты отдашь внучку за моего сына, мы вновь станем одним родом, и всем будет ясно: мы ценим свое единство, свои старинные права и не намерены никому их уступать!

Никто ему не ответил. Трудно было что-то возразить против уважения к своему роду и правам, и в то же время Мальфрид ясно видела по лицам Сванхейд, Бера, Шигберна и даже Торкиля, что среди них нет сторонников этого брака.

– Сейчас нет смысла обсуждать ее замужество, – сказала Сванхейд. – Мальфрид – невеста Волха и не сможет выйти замуж еще почти год.

– Но мы могли бы обручить их.

– Разве обычай дозволяет невесте Волха обручаться? – Сванхейд взглянула на Храбровита.

Тот покачал головой:

– Если раньше была девка сговорена, тогда ничего. А коли Волх уж выбравше ее, тогда ждать надобно. От простого-то жениха не обручают, то чести противно. А уж от этого…

Старейшина снова покачал головой, не веря, что может найтись столь дерзновенный глупец.

Сигват с досадой поджал губы: его подвел собственный союзник.

– Но мы могли бы… договориться с тобой, госпожа, что это обручение будет заключено, когда выйдет срок…

– Прости, родич! – Сванхейд вздохнула и утомленно опустила веки. – Я – усталая старая женщина. Для меня слишком много новостей на один день. Мы поговорим об этом позже. Но кое-что я могу сказать тебе и сейчас. В нашем роду не принято отдавать деву за человека, который еще ничем себя не проявил. А твой сын пока…

– Вот ему бы с князем и пойти, – подхватил Шигберн. – Сходил бы в поход тем летом, прославился бы, а тем временем и срок девушке выйдет. Тогда брак был бы приличный, никто нас не осудил бы…

– Я вижу, – Сигват поднялся на ноги и упер руку в бок, – что ты, госпожа, не расположена к разумному соглашению. Ты ищешь способ отклонить мое предложение, а не принять. Ты вольна в себе и своих детях. Но вот что я тебе скажу… Как бы тебе не пожалеть о своем…

– О чем? – с тихим вызовом спросил Бер. Он изо всех сил старался не выказать неуважения к старшему родичу, но Мальфрид видела, что поведением Сигвата он взбешен. – О чем своем?

– Вы пожалеете о своем упрямстве еще до конца этого лета! – повернулся к нему Сигват, не смея бросить упрек самой Сванхейд. – Еще до жатвы! Вот что я вам скажу! И тогда вы вспомните, какой достойный и для всех почетный выход я вам предлагал!

Когда Сигват с братом и Храбровитом удалились, оставшиеся некоторое время молчали. У Сванхейд был утомленный вид, у Бера – злой, а остальные пребывали в тревожной растерянности.

– Вот что, госпожа, – наконец подал голос Торкиль. – А не послать ли тебе в Ладогу к Ингорю? Он человек умный. Пусть хотя бы знает, что у нас тут за дела.

– Ингорь ладожский? – Сванхейд подняла бледное лицо.

– Вестим сам к нему пошлет, – заметил Бер, еще не остыв. – Ему ведь тоже войско собирать.

– Но обсудить с ним эти дела было б не лишним, – поддержал Бергтор. – Да и дружина его… тоже пригодится, если что.

– А давайте-ка я к нему съезжу! – оживился Бер. Ему хотелось немедленно сделать хоть что-то. – Поговорим, чего он скажет? Будет Сигват знать, что Ингорь ладожский на нашей стороне, может, поумерит пыл свой.

– Когда ты хочешь ехать?

– Да хоть сейчас. Чего тянуть?

Сванхейд подумала немного.

– Пожалуй, вы правы. Поезжай к нему. Но только, – она перевела дух, устав от тревог, – не задерживайся. Я уже не та, что прежде. Мне хочется иметь при себе мою главную опору.

– Не тревожься, дроттнинг. – Бер подошел к ней, встал на колени и коснулся лбом колен Сванхейд. – Чего рассиживаться, не йоль ведь. Через три дня буду на месте, дней в двенадцать туда и обратно обернусь.

Сванхейд ласково опустила иссохшую морщинистую кисть на его светлые вьющиеся волосы – наследство всех мужчин семьи. Сквозь печаль и нежность на ее лице читалась некая мысль, направленная к чему-то очень далекому. Возможно, и она сейчас думала о восьмерых сыновьях, которых произвела на свет. Хакон, Бьёрн, Ингвар, еще Хакон, Тородд, еще Хакон, Эйрик, Энунд. Что, если бы все они были сейчас живы и не разлетелись по свету? Судьба рода тогда сложилась бы иначе. Но и единственным бывшим при ней внуком она могла гордиться – Бер без колебаний в одиночку подставлял плечи под нелегкий груз.

Мальфрид стояла на речной веже, глядя на реку. Накрапывал дождь, и она придерживала на груди края большого серого платка из грубой шерсти. Бер уехал четыре дня назад, сейчас идет пятый. Вернее, не идет, а ползет улиточьим шагом, спотыкаясь о каждую песчинку. Она отчаянно скучала по Беру – без него весь Хольмгард опустел. Мальфрид находила себе разные дела по хозяйству, надеясь отвлечься, но помогало слабо. Когда перемеришь остатки зерна, кажется, что дней семь миновало за этим делом, а оглянешься – день все тот же.

Бер уже в Ладоге. Вниз по Волхову туда пути дня на три-четыре. Задерживают пороги, но река поднялась от дождей, а у Бера с собой почти никакого груза, кроме обычных дорожных пожитков и припасов, – пройдут легко.

По Волхову ползла в сторону озера большая лодка. Мальфрид узнала ее: из Унечади. Как и все здешние жители, она уже знала многие лодки из прибрежных селений. Старейшина Стремислав отправился в Перынь? Зачем? Сегодня никакого торжества не ожидалось. Но мало ли какое у него дело?

«И у Лубенца тоже?» – подумала Мальфрид, вспомнив, что чуть ранее видела лодку из Гремятицы. С чего это они все туда потянулись? Если в Перыни назначались советы или жертвоприношения, оттуда рассылали гонцов по всем селениям, и к варягам тоже. Но никто из Перыни не приезжал, в этом Мальфрид была уверена.

Кое-что прояснилось на следующий день, но Мальфрид не знала об этом. Она видела, как Белава, скотница, провела к Сванхейд оратая из Конищей, одного из тех, что приезжал забирать навоз для своих полей, ну так и что?

– Ты госпожа добрая, мы одного добра от тебя сколько лет видевше, – говорил мужик, стоя перед Сванхейд и потирая только что вымытые руки. Опасаясь, что от него несет навозом, он стеснялся подходить к ней ближе, чем на три шага, и Сванхейд приходилось тянуться вперед, чтобы как следует разобрать запинающуюся речь. – Отец мне сказал: ты как поедешь, Лыкоша, за навозом, так ты скажи хозяйке-то… Чтобы ей, стало быть, ведать…

– Что просил передать мне твой отец? – подбодрила его Сванхейд.

– Звали вчера в Перынь, от Храбровита к нам присылали, и отец, стало быть, ездивше. Мы-то сено убиравше, благо разъяснилось, пока подсохше, а он ездивше…

– В Перыни вчера собирались люди?

– Отцы все собирались, да.

– И о чем там шел разговор?

– Об жатве, стало быть. Худо дело. Вымочит нас опять, сам-два соберем, как жить будем? Корьем питаться. И Храбровит речи такие вел, что, стало быть, надобно жертву Волху.

Сванхейд переменилась в лице. Будто холодным ветром вдруг потянуло среди хмурого, но довольно теплого дня.

– Такое, говорит, дело, что третий год хлеб не родится. Гневен, стало быть, отец наш. Желает невесту свою.

– Храбровит предложил отправить к Волху его невесту, чтобы тот унял дожди и послал урожайный год?

– Истовое слово молвивше, госпожа.

– И что люди решили? – невозмутимо спросила Сванхейд, будто ее это не касалось.

– Ведогость сказал, будет волю богов пытать. Как будет день хороший, так он и вызнает, угодно то Волху или нет. Может, иной какой жертвы желает господин? Оно ведь такое дело, – мужик с доверительным видом подался к Сванхейд, – доведись до меня, я бы вместо девки лучше коня доброго взял. А то наш старый уже, бредет-спотыкается, хоть сам в соху да борону впрягайся. Может, и ему бы коня лучше, чем девку. Ну так отец мне говорит: ступай, Лыкоша, скажи госпоже. Как там ни рассудят, а ей знать бы следовало…

– Поклонись от меня отцу, передай: я благодарна. – Сванхейд спокойно наклонила голову. – Я дружбы вашей не забуду, коли буду жива.

Отпустив мужика, Сванхейд еще долго сидела одна. Уже пришла Мальфрид подавать ей обед, а старая госпожа все молчала, думая о чем-то своем. Мальфрид, у которой тоже сумрачно было на душе, не стала ее тревожить разговорами.

Вечером Сванхейд велела позвать к ней ее обычных советчиков, но Мальфрид отослала, придумав какое-то дело. Управившись, Мальфрид больше не выходила и легла спать. В обычные дни она, уложив Колоска, долго сидела или бродила с Бером, который редко отправлялся в постель до полуночи (ему ведь не надо было вставать на заре к коровам), но без него ложилась почти вместе с чадом, чтобы этот день поскорее кончился.

Назавтра, к удивлению Мальфрид, к ним вновь явился Сигват. Сванхейд встретила его без удовольствия, не ожидая от гостя ничего доброго.

– А где же твоя внучка? – В гриднице Сигват огляделся. – Неужели ты, госпожа, так сердита на меня, что даже не хочешь угостить пивом с дороги?

Сванхейд кивнула служанкам, чтобы позвали Мальфрид. Явившись с кувшином, та обнаружила, что Сигват привел с собой и брата Исольва, и старшего сына. Добро́та при виде нее встал и поклонился со своей обычной приветливой улыбкой. Мальфрид заставила себя улыбнуться в ответ, но на сердце стало тревожно. Лица Сванхейд да и нарочито оживленного Сигвата не обещали добрых вестей. Никогда прежде его светло-серые, как грязный лед, глаза навыкате не казались ей такими неприятными.

Тем временем вошли Шигберн и Торкиль. Ответив на их приветствие, Сигват еще некоторое время смотрел на дверь.

– А где же твой внук, госпожа?

– На лову, – обронила Сванхейд. – Сегодня я не жду его домой.

Бер взял с собой лишь десяток оружников, и его отъезд вниз по Волхову не привлек ничьего внимания.

Вошел Бергтор – рабочую рубаху и передник он наскоро снял, одевшись в чистое, но руки его с крупными кистями оставались черными. Копоть железа так прочно въелась в кожу, что даже в могилу он ляжет со всеми своими орудиями и с такими вот черными руками.

– Жаль, – заметил Сигват. – Нам пригодился бы его совет. Раз уж он остался старшим мужчиной в твоей семье, госпожа…

Мальфрид заметила, как при этих словах переглянулись Исольв и Добро́та: они этого сожаления явно не разделяли. Легко было понять почему. Если уж Сигват привел сына, значит, опять речь пойдет о сватовстве. А для его домочадцев не составляло тайны, что Бер – непримиримый противник этого замысла.

– Придется нам обойтись без него – откладывать такие новости неразумно.

– Какие же новости ты привез?

Сванхейд выжидательно смотрела на племянника, подперев щеку рукой. Но в глазах ее было скорее ожидание неизбежного, чем любопытство: госпожа уже знала самое важное.

– На днях жрецы собирали в Перыни старейшин, – начал Сигват.

Мальфрид вспомнила лодки и челны на реке и отметила: это правда.

– Ты разве был там?

– Нет, но меня уведомил Храбровит. Я знаю, о чем там говорилось.

– О чем же?

– О том, что если дожди не прекратятся и вторая половина лета не будет теплой, то мы все опять останемся без хлеба. У людей, которые сеяли на палах, был запас ржи, но теперь он подходит к концу. А те, кто сеял на притеребах, голодали уже прошлой зимой. Люди встревожены и не хотят нового неурожайного лета. Они немало говорили о князе. Многие держатся мнения, что боги огневались на Святослава, который пренебрегает ими. Кое-кто даже завел речь о том, что если Святослав не станет уважать нас и заботиться, как подобает отцу о своих чадах, то поозёрам придется поискать себе другого князя…

– Другого? – Сванхейд наклонилась вперед. – Кого же это?

Как будто гость предложил вместо этого, слишком хмурого солнца поискать другое.

– Про это у людей еще нет согласия. – Лицо Сигвата омрачилось: видимо, поддержало его не так много старейшин, как он рассчитывал. – Жрецы предлагают послать на остров Буян в Велетское море, где живут самые мудрые старцы, ведающие былое и грядущее, за советом.

– Очень здравая мысль! – с едва уловимой насмешкой отметила Сванхейд.

– Уж куда лучше! – согласился Бергтор. – Туда одной дороги с полгода, а в таком деле главное – не спешить…

– Но пока у нас нет князя, – не без яда в голосе продолжал Сигват, – людей очень волнует неурожай. Говорили, что мы должны сами умерить гнев господина Волха. И для этого у нас есть средство, за которым не надо ездить на остров Буян. Не зря же каждую весну для Волха выбирают невесту. Люди склоняются к мысли, что настал срок отослать ее к жениху, дабы порадовать его и вымолить милость.

Почувствовав, что все вдруг воззрились на нее, Мальфрид очнулась. Речи Сигвата навели ее на воспоминание: земля Бужанская, Бабина гора, седой старик, на чьем белом лбу как будто всегда лежал небесный луч. «На синем-море окияне стоит остров Буян, – рассказывал ей старик, чье имя она позабыла. – На острове на Буяне лежит нарочитая змея Македоница, всем змеям мать. На том острове сидит на осоке зеленой птица, всем птицам старшая; стоит там Сыр-Матёр-Дуб, а на нем сидит Ворон Воронович, всем воронам старший брат, – как он встрепенется, все сине море всколыхнется…»

Не то чтобы она просила старика: он видел свою обязанность в том, чтобы обучать устройству мира всякого, кто к нему наведается. Но делать ей тогда было больше нечего, и она слушала, отдаваясь на волю вожатого, который своими слабыми глазами очень ясно видел все эти дива. Тот исток, где зарождается все сущее на свете: птицы, рыбы, звери…

– А… Что? – Мальфрид вдруг обнаружила, что все в гриднице смотрят на нее и чего-то ждут. – Ты что-то приказала, госпожа?

Вместо ответа Сванхейд перевела взгляд на Сигвата:

– И что же люди ответили?

– Ведогость сказал, что такое дело нельзя решить в один присест, нужно узнать волю богов, а для этого не всякий день пригоден. Что в тот день, когда боги отзовутся, он узнает, истинно ли Волхов желает получить свою невесту. Не хотел бы я быть вестником беды, но тебе, госпожа, следует обдумать… что ты будешь делать, когда из Перыни явятся за твоей внучкой, чтобы отдать ее Волхову.

– Что значит – отдать? – спросила Мальфрид.

Ей не полагалось задавать вопросы, но дело уж слишком близко касалось ее. А все остальные молчали.

– Неужели родичи не рассказали тебе, зачем для Волхова всякий год избирают невесту? – удивился Сигват. – Госпожа, твоя внучка не знает, какая честь ей предстоит?

– Этого не бывало уже много лет, – неохотно ответила Сванхейд. – Очень много. Лет пятнадцать, да, Шигберн?

– Это случилось в последний раз четырнадцать лет назад, – с готовностью уточнил Сигват. – Я посылал спросить у Ведогостя, уж он-то знает. Он сам и отвозил ту девушку на середину реки, откуда она сошла в волны со связанными руками, чтобы быстрее пойти ко дну. Ты, наверное, помнишь, какое было тяжелое лето: сперва страшное половодье, когда смывало селения, а потом сплошные дожди.

– На новое лето Святослав к нам и приехал, – припомнил Шигберн. – Тогда и смиловались боги.

Сванхейд поджала губы: она вспомнила те дни и встревожилась еще сильнее. Появление двенадцатилетнего Святослава, присланного отцом, поозёры приняли как знак возвращенной милости богов. И воспоминания эти были уж очень некстати.

– И я слышал, кое-кто поговаривал, что если Волх получит невесту, то взамен пошлет нам и князя, – закончил Сигват. – Прежнего или нового – это нам пока неизвестно. Но у богов уж верно есть для нас то, в чем мы так нуждаемся!

Мальфрид слушала его почти спокойно – как ей казалось, хотя в груди похолодело. Она и правда не знала… никто ей не поведал, для чего Волху выбирают невесту. Она думала, что от нее требуется только участие в купальском обряде, а после того до новой весны ей предстоит лишь верховодить на супрядках. Но Сигват же сказал… Та девушка… сошла в волны со связанными руками, чтобы быстрее пойти ко дну… Какая «та девушка»? На которую в ту злосчастную весну указала кость со стрелкой?

Чем яснее Мальфрид осознавала услышанное, тем неуютнее ей становилось. Как будто холодная бездна растворилась вдали, но с каждым ударом сердца придвигалась все ближе. Где-то внутри усиливалась зябкая дрожь. Не так уж трудно было доплыть от лодки, уведенной лишь на перестрел, до берега. Но совсем иное – когда увезут на середину близ озера, откуда берега едва видны… и бросят со связанными руками, чтобы быстрее… Там уже никто не захочет, чтобы она выплыла. Выплывать будет нельзя…

Перед глазами встало лицо Дедича, без слов призывавшего ее: очнись! В этот раз будет иначе… Он заворожит ее так, что она заснет наяву. И проводит… к властелину северных вод…

Мальфрид глубоко дышала – ей не хватало воздуха. Но обратись к ней сейчас кто-то с вопросом – не сумела бы ответить даже, как ее зовут. Мысли растворились, оставив в голове холодный туман.

– Не будем спешить, – сквозь этот туман донесся до нее голос Сванхейд. – Боги еще не явили своей воли. Не будем опережать ее догадками.

– Ха! Не думается мне, что Перынь упустит случай проявить власть даже над такими знатными семьями, как наша, – настаивал Сигват. – А заодно постарается успокоить народ. И чем дожидаться, пока грянет гром, нужно уже сейчас думать, что мы будем делать.

– У меня есть кое-какие мысли. – Сванхейд наконец взглянула на помертвевшую Мальфрид и успокаивающе кивнула ей. – Пока человек жив, не стоит его хоронить.

– Я мог бы оказать тебе поддержку. Этим летом я набрал новых людей в дружину и скоро буду располагать более внушительными силами. И если мы с тобой договоримся, ты можешь быть уверена – я стану защищать невесту моего сына, словно родную дочь.

Более откровенного предложения трудно было придумать. Мальфрид смотрела на прабабку, ожидая ответа. В годы молодости Сванхейд, как та рассказывала, Олав держал по семь-восемь десятков дружины – целое войско. Но с тех пор, как сбор дани и охрану торгового пути взял на себя Вестим, в Хольмгарде такие силы стали не нужны, да и не окупили бы своего содержания. Часть хирдманов, кто не имел семьи и хозяйства, Тородд три года назад увел с собой в Смоленск. В Хольмгарде остались те, кто сумел осесть, иные даже выкупили себе пашни. У Сванхейд при дворе было всего полтора десятка отроков для охраны, из них десять уехали с Бером в Ладогу. Торговые люди с сильными дружинами, возившие ее товары в Царьград и за Варяжское море, летом все находились в разъездах. Население Хольмгарда почти целиком состояло из потомков таких же хирдманов, которые в разное время сумели обзавестись хозяйством, из ремесленников и торговцев. Оружие, порой еще дедовское, среди них имели многие, и Сванхейд могла бы в случае беды собрать отряд из нескольких десятков человек. Но не хотелось и думать о войне с той самой волостью, что полтораста лет жила под рукой хольмгардских владык.

Именно поэтому противостояние будет особенно страшным, пришло в голову Мальфрид. С детства она немало слышала о подобных предметах и знала: никому не мстят так жестоко, как бывшему господину, утратившему силу. И раз уж так вышло, что выбор Волха пал на девушку из Хольмгарда, старейшины и жрецы с двойной готовностью признают, что пришел срок порадовать божество такой сладкой жертвой.

На лице Сванхейд сквозь личину деланого спокойствия просвечивало огорчение, но не удивление. Слова Сигвата ничуть ее не поразили. Она сразу поверила его известиям. А значит, нет надежды, что Сигват лишь запугивает их, пытаясь добиться своего.

Мужчины молчали, ожидая слова госпожи.

– Да, очень жаль, что внука моего нет дома, – сказала наконец Сванхейд. – Мой внук Берислав при всех его достоинствах отличается порой лишней горячностью и прямотой. И ты знаешь, Сигват, что он сказал бы тебе сейчас?

Бер! При мысли о нем Мальфрид испугалась чуть ли не сильнее, чем за себя. Пока он жив, никакой Ящер ее не получит. И в двойной ужас ее повергала мысль, что ей придется утащить за собой в озеро и Бера, потому что он не смирится с такой участью для нее.

– Он сказал бы, – не повышая голоса, Сванхейд наклонилась вперед, – что ты сам все это и затеял, Сигват. Что ты через Храбровита навел людей на мысль о жертве. И сделал ты это для того, чтобы вынудить меня отдать тебе мою правнучку. Деву из Хольмгарда, наследницу наших властных прав. С такой женщиной в роду ты и правда мог бы требовать, чтобы тебя признали князем в Поозёрье, каким был твой дед Хакон. Возможно, ничего бы и не вышло. Но без моего согласия не выйдет уж точно.

– Ты понимаешь, что все мы на полном парусе мчимся к гибели! – Сигват и не пытался возражать ей. – Святослав бросил эту землю, но требует дани и войска! Боги гневаются на него! Люди оскорблены! Они ухватятся за возможность порадовать Волха и отмстить вашему роду за все: за прошлое и настоящее! За убийства их старых князей! И Призор с его родом! И Будгощ! И Люботеш! Их дедов убили, их сыновей и внуков увезли в Киев в тальб у – теперь они припомнят нам все! Ты увидишь – через день-другой они все придут сюда и потребуют эту деву! – Не глядя, он ткнул пальцем в сторону Мальфрид. – Как ты будешь ее защищать? У вас даже вал почти рассыпался, его коза перейдет! А дружины у тебя нет! Ты готова сгубить внучку ради своего упрямства? Я не знаю, как тебя уговорил тот прохвост, что приезжал из Киева двадцать лет назад, из-за чего ты все отдала Ингвару! И вот как он и его сын тебя отблагодарили!

– Замолчи, Сигват! – Сванхейд больше не могла его слушать. – Из-за своего глупого тщеславия ты натворил бед своими руками, а обвиняешь меня!

– Не я посылаю этот дождь, – Сигват ткнул за оконце, – и не моя вина, что Святослав думает о каких угодно чужих землях, только не об этой, где зародились все его права на власть! Он неугоден богам, отсюда все беды! Я предлагаю тебе средство спастись – уберечь от смерти твою деву, восстановить силу и власть нашего рода здесь, в Гардах! Я знаю, что твое упрямство крепче, чем лоб великана, но уже очень скоро ты пожалеешь об этом!

– Я никому не позволю меня запугивать! – Сванхейд вышла из терпения. – И уж тем более тебе! Убирайся и плети себе удавку где-нибудь в другом месте!

– Я уйду! – Сигват вскочил. – Если ты желаешь погибнуть, то гибни без меня! А я сделал все что мог! Никто не обвинит меня, что я не старался спасти своих родичей. Но никто не спасет обреченного!

Оба его спутника с пристыженными и огорченными лицами встали тоже. Добро́та уже не улыбался и ловил взгляд Мальфрид, но она не глядела в его сторону.

Когда Сигват и его родичи ушли, Мальфрид обессиленно опустилась на лавку. Все ее тело одеревенело, но она не замечала.

– Я знала об этом. – Сванхейд повернулась к ней. – Уже два дня. Он сказал правду насчет Перыни. Но не думай, что все пропало. Боги могут и не дать соизволения на жертву. А если дадут – я тебя выкуплю. Мы подберем рабыню или даже свободную девушку. За пять мер жита или две-три коровы многие отцы дадут дочь, чтобы тебя заменить. Они получат спасение от голодной смерти, а дева – почетную участь.

– Ну а если что, можно увезти девушку в Ладогу, – подхватил Бергтор. – Это далеко, воевода Ингорь ее не выдаст.

– У него дружина хороша, – вздохнул Шигберн. – И стены там крепкие, каменные.

«А еще там Бер», – откликнулось что-то в душе Мальфрид на эти слова.

Но нет. Мысль о Бере она отогнала. От беды, которая ей грозила, он не в силах ее спасти. Ища у него спасения, она только погубит его заодно с собой.

– Я думаю, – начала Сванхейд, – мне самой стоит поговорить с кем-то из жрецов. До того, как они обратятся к богам и получат ответ. Постараюсь убедить их, что… Ведь не только Сигват жаждет взять в семью деву нашего рода. Если иного выхода не будет, мы заставим соперничать с Ящером кого-то из… более живых женихов.

– Ты думаешь, кто-то из старейшин посмеет отбивать ее у Ящера в ее год? – усомнился Торкиль.

– Никогда о таком не слышал, – покачал головой Шигберн.

– Я тоже. – Сванхейд вздохнула и не без труда поднялась со своего резного кресла: новые заботы тяжко легли на старые плечи. – Но пока я не вижу другого пути, попробуем этот. Не печалься, моя дорогая.

Она обернулась к Мальфрид и знаком подозвала ее к себе. Мальфрид подошла, и старуха обняла ее, притянула ее голову к себе на плечо. Мальфрид для этого пришлось согнуться – она с удивлением обнаружила, что переросла прабабку. А казалось, Сванхейд выше на голов у – так величественно она держалась.

От платья Сванхейд веяло греческими благовониями – теми, что умиротворяют и одновременно воодушевляют, наполняют приятным чувством превосходства, создают ощущение роскоши и приволья, будто сидишь на вершине горы, откуда весь белый свет тебе открыт. Мальфрид знала эти запахи по Киеву – княгине Эльге всякий год привозили из Царьграда благовония, и все ее лари благоухали этим. А уж она порой отсылала их в дар свекрови. Сейчас они и будоражили в Мальфрид давние воспоминания, и внушали веру в себя. Наш род – могуч, знают его и в Свеаланде, и в Корсуни, и в Таматархе, и в Царьграде, и даже на неведомом острове Крит. Мы не дадим погубить себя каким-то серым тучам над Волховом.

Девушка чувствовала, как слабы обнимающие ее руки. Но понимала и другое – какая сила духа стоит за этой слабостью старого тела. И отгоняла слезы, от страха просившиеся на глаза. Она тоже не с дерева слетела. Она – родная кровь Сванхейд, веточка от того же несокрушимого ясеня. Она никому не покажет слабости духа и стойко встретит судьбу, какой бы та ни была. Даже если ее бросят в воду со связанными руками.

Следующий день новостей не принес. Сванхейд позвала к себе Бергтора: кузнец раскидывал руны, и вдвоем они пытались истолковать советы богов.

– Эти дела не делаются быстро, – успокаивала Сванхейд свою правнучку. – Дева знатного рода – не курица, чтобы ее можно было зарезать в любой день, если кому-то захочется. В тот раз, пятнадцать лет назад, даже когда боги дали знак, что желают головы человечьей, в Перыни собирали «большое вече», со всех до одного родов, допущенных к принесению жертв. И люди не так уж охотно поддерживают такие дела. Каждый понимает: следующее лето тоже может выпасть плохим, и тогда на месте этой девушки окажется его дочь или будущая невестка. Никто не хочет, чтобы головы человечьи отдавались в жертву легко!

Мальфрид старалась держаться достойно, и в гриднице это ей удавалось. Но при мысли о Колоске – а о нем она думала почти постоянно – в душе поднималась буря. Ее тянуло к ребенку – ведь может статься, что через несколько дней он потеряет ее навсегда! Даже не сумев сохранить в памяти лицо своей настоящей матери! Но стоило ей увидеть чадо, как мужество ее покидало. И Мальфрид уходила, чтобы рвущиеся наружу рыдания не мешали ей размышлять.

Она не могла просто сидеть и ждать: какую волю явят боги, как ее истолкуют в Перыни? Удастся ли Сванхейд «договориться», как она обозначала сложное сочетание подкупов, лести и угроз, которые могла применить к людям, имеющим влияние на дело.

А непогода продолжалась. День за днем серые небеса набрасывали на землю-мать легкую, прохладную водяную сеть. Даже на мостках двора стояли лужи. Стоило дождю прекратиться, Мальфрид с надеждой всматривалась в небеса, но голубые оконца среди туч скоро затягивало снова.

Конечно, затворить ли небесные источники или дальше держать их открытыми – это воля богов. Но здесь, на земле, жизнь и смерть Мальфрид зависят по большей части от жрецов. Все они происходили из местных старых родов и имели в них большое влияние. Взяв день на раздумье, Сванхейд намеревалась пригласить к себе одного-другого и вызнать их мнение, пока последний жребий не брошен.

– Теперь жалею, что не настояла до сих пор на женитьбе Бера, – вздохнула как-то Сванхейд.

Мальфрид удивленно посмотрела на нее. Она уже знала, что ее прабабка никогда не принимает решений, не взвесив всех обстоятельств, а потом никогда не жалеет о решенном и сделанном.

– Если бы он сейчас был зятем Призора, или Сдеслава, или даже самого Видогостя – у того есть две взрослые внучки, – мы имели бы мощную поддержку в самой Перыни, а заодно в Словенске и в Трояни. Они не могли бы все объединиться против нас, кто-то держал бы нашу руку. А теперь даже Сигват благодаря своим сватьям может оказаться сильнее.

Сванхейд, проведя на берегу Волхова больше пятидесяти лет, знала жрецов и старейшин всю их жизнь, некоторых – с рождения. Мальфрид же пока была знакома только с одним Дедичем, с другими ей не доводилось разговаривать. При мысли о нем ее души легким веянием касалась надежда, словно невидимая птица кончиком крыла.

«Я не хотел тебя сгубить… – сказал он ей у костров. – Ты сама себя заворожила…»

Не стоит полагаться на его доброту, убеждала себя Мальфрид. В тот вечер ей показалось, что он смотрит на нее с одобрением… и даже больше того. Но дело в том, что никто не хочет утопить невесту Волха в самый купальский вечер. Ее берегут для такого случая, когда жизнь ее станет выкупом за благополучие всех словен поозёрских. Именно поэтому Дедич пел ей «Заиньку», будто на супредках, и старался разбудить от собственных чар. А не потому, что она прельстила его своей красой. Мало ли он таких повидал…

Ей случалось встречать Дедича и на супредках. Раз или два. В минувшую зиму Мальфрид еще мало кого знала в округе, и все вечера смешались у нее в памяти, лица поначалу сливались в одно. Она помнила, как Дедич сидел с гуслями на коленях, тесно окруженный девками. Тогда она и не сразу поняла, кто он такой и почему явился, зрелый муж, к Веленице на собрание девок и парней. Хотя, увидев гусли, догадалась – человек не простой. Но тогда Дедич приходил просто ради веселья: играл плясовые, пел что-то задорное…

Он рассказывал сказку! Мальфрид вдруг вспомнила кое-что, о чем успела позабыть, хотя в тот вечер была немало взволнована.

«Жили-были два брата», – начал Дедич, и девки мигом стихли, не дожидаясь даже оклика от строгой Весени.

Тогда Мальфрид еще не понимала, почему девки смотрят в рот этому мужчине с темно-русыми волосами и рыжей бородой, а теперь поняла: девки-то сызмальства знали, что в его руках может оказаться жизнь и смерть любой из них. Молодым и задорным весело бывает заигрывать со смертью, вот они и норовили чуть ли не сесть к нему на колени.

– Раз пошли они в лес ловы деять, убили медведя. Сняли шкуру, высушили. Из братьев старший был горазд на рожке играть, а младший – плясать. Вот младший и говорит: давай, брате, я шкуру надену, буду плясать на игрище, а ты играть. Так и сделали. Младший оделся медведем, пришли они на игрище, старший играет, младший пляшет, да так ловко, и не скажешь, что человек – медведь как живой и есть. Увидал это князь и говорит старшему брату: оставь мне твоего медведя на три дня. Тот не хотел было, а младший брат ему шепчет: оставь меня, не бойся, посмотрим, что будет. Тот согласился, только сказал: корми, мол, медведя тем же самым, что сам ты ешь. Отвел князь медведя к себе на двор.

Утром взял князь медведя и повел его в лес. Шли, шли, весь день шли, а под вечер приходят к озеру. Взял князь ветки, начал бросать на воду крест-накрест – и вдруг глядь, высохло озеро. Прошли они по сухому дну до самой середины, а там дверь в земле. Отмыкает ее князь, а там лестница вниз ведет. Спустились они и видят – дом под землей хороший, весь разубранный, красивый. Сидят в том доме двенадцать девушек, а одна – самого князя единственная дочь. Он ей и говорит: вот, дочка, привел я тебе забаву, медведь пляшет ловко. Стали девки петь, медведь плясать, все смотрят, смеются. Вот стала дочь князя просить: оставь мне, батюшка, медведя хоть на три денечка. Князь не хотел было, да она уговорила его. Оставил он медведя и ушел. Вот стала княжеская дочь медведя гладить, задела узел на шкуре. Она и говорит: это не медведь, это человек! Тут упала с него шкура, и вышел из нее парень молодой. Стали они с ним жить…

Словенские девы слушали, и по мечтательным их лицам было видно, что каждая рисует себе, как из косматой медвежьей шкуры появляется молодой красивый парень… Лишь Мальфрид сидела, опустив глаза, в ознобе от волнения. Никто здесь не ведал, что с нею это было не в сказке, а наяву. Только не медведь приходил к ней в тайное жилье в глухом лесу, а она сама пришла в дом медведя. И добилась, чтобы он снял шкуру и предстал перед нею в человеческом облике. Без трех месяцев год она была женой того медведя. Но и об этом, как и о причине ее лесного заточения – ребенке, знали на Волхове только Сванхейд и Бер.

Подняв глаза, она наткнулась на внимательный взгляд баяльника и поспешно отвернулась. Он так смотрит, будто что-то знает! Но нет, убеждала себя Мальфрид, дрожащей рукой вытягивая нитку из кудели. Он не может ничего о ней знать. Тайна останется при ней, если она сама себя не выдаст.

Она выпрямилась, стараясь принять величавый, непринужденный вид. Эка невидаль – сказка…

Переезд в Хольмгард, все здешние впечатления вытеснили было из памяти Мальфрид жизнь с Князем-Медведем, но в тот вечер, слушая Дедича, она вспомнила те дни необычайно ясно. И как испугалась, впервые увидев позади себя медведя, как постепенно привыкала к нему, как он высвобождался из шкуры, пока не сбросил ее совсем… Она-то понимала: не простую сказку Дедич рассказывает, не для пустой забавы. Сюда, на Волхов, веками доходили известия о поклонении чурам в облике медведя. А может, подобные обычаи и обряды были здесь и свои. Чудь, живущая окрест, тоже почитает своих предков в образе медведя. Бер рассказывал, что чудины, убив на охоте медведя, устраивают целый пир с плясками, где почетный гость – голова зверя.

Но сейчас, думая обо всем этом, Мальфрид вспомнила и другое. Ведь Князь-Медведь тоже рассказывал ей порой сказки, и среди них одн у – про мужа-змея. Про то, как змей утащил в воду купавшуюся девку и сделал ее своей женой… Видно, и в Плесковской земле что-то слышали про обычай избирать невесту для Волхова… Но что толку вспоминать сказки, одергивала себя Мальфрид. Сказками горю не поможешь.

Раз, войдя в гридницу, она увидела возле Сванхейд Шигберна и еще двоих длиннобородых стариков – старейшин небогатых весей, которые брали в Хольмгарде навоз. Четверо о чем-то совещались вполголоса; на вошедшую Мальфрид старики взглянули такими дикими глазами, что она смутилась и предпочла выйти.

Когда старики убрались восвояси, Сванхейд послала за ней; Мальфрид сразу заметила, что госпожа держится бодрее прежнего.

– Они предложили нам свою девку на замену тебе.

– Как это? – не поверила Мальфрид.

– У них, как они сказали, девок-то народивше, а хлеба на всех не хватает. Если дойдет до жертвы, то за пять мер ячменя или двух коров они дадут нам молодую девку, чтобы ее отправили к Ящеру вместо тебя.

– О боги! Как же им не жалко… своя же…

– Если будет неурожайный год, у них перемрет куда больше – и девок, и парней, и малых детей, и старых стариков. Так что они не жестоки, а лишь пытаются сберечь как можно больше своих. Главное, чтобы в Перыни согласились на замену.

– А они согласятся?

– Не знаю. Дева такого рода, как ты, стоит как три простых. Могут сказать, что если уж Ящер выбрал тебя… Но надежда есть.

Хоть Сванхейд и старалась утешить правнучку, облегчение к Мальфрид не приходило. Даже если не она, то какая-то другая девушка пойдет к Волху на дно. Из Гремятицы, из Полюдова… Сейчас она, эта неведомая Нежка или Снежка, ворошит где-то сено на прогалине. Радуется, что дождь унялся, подбирает из срезанной травы водянистые, мокрые земляничины и знать не знает, какая гроза к ней идет. Она ведь не невеста Волха, чего ей бояться?

С этими мыслями Мальфрид и отправилась спать. Зашла в девичью, взглянула на Колоска. Мальчик спал, откинув кулачок, светлые волосы разметались, как пушистые лучи… Холодная рука стиснула сердце. Что если жрецы и старейшины не согласятся на замену: выбрал Волх девушку из Хольмгарда, значит, ее и желает…

Что с Колоском станется без нее? Конечно, Сванхейд не даст пропасть старшему из своих праправнуков, будет растить, пока жива, или отошлет к Предславе. Но без Мальфрид никто не станет заботиться о том, чтобы мальчик сохранил свой род. Никто не вспомнит, что Колосок – сын киевского князя, никто даже из тех, кто об этом знает. Он проживет жизнь под этим детским именем, вырастет без отца и матери, без роду-племени. Только и останется ему, что оберег-спор, мешочек с зашитым колоском. Это ему-то, в чьих корнях столько могущественных княжеских родов с кровью богов в жилах! Затеряется он среди таких же безродных отроков – мало ли Мальфрид их повидала! – и сложит голову в каком-нибудь походе, даже не зная, что должен сам водить дружины… А пока он мал, она, мертвая мать его, будет блазнем приходить в ночи, тайком пробираться неслышными стопами и укачивать его… Если Ящер отпустит…

Прикусив губу, Мальфрид ушла в Тороддову избу. Без Бера та стояла пустая. Мальфрид улеглась на его лежанку, вдохнула знакомый запах от подушки, и на сердце немного полегчало.

Дождь шуршал за оконцем, из щели под заслонкой по бревнам стены сползал влажный ручеек. Опять дождь! В нем все дело! Волх-Ящер хмурится, вот его и хотят задобрить девой молодой. И что он будет с нею делать – когда она упадет на дно в пышном свадебном уборе, венке и со связанными руками?

Натянув до ушей одеяло, Мальфрид закрыла глаза, но сон не шел. Так и мерещилось, что вокруг нее смыкается та красновато-бурая холодная вода… Уходит все дальше серебряное небо, и лишь пузыри от последнего ее вздоха стремятся к нему вверх, а ее затягивает вниз, вниз, в придонный мрак… Овевают ее сильные струи, сковывают смертной стужей, и в холоде воды мерещатся объятия змеиного тела…

Волх встретит ее в облике змея? Как в сказке, что рассказал Князь-Медведь? Нет, тот жених из воды был змеем только на берегу, а в реке стал молодцем. Это всегда так: в человеческом мире волшебный муж имеет облик зверя, а своей родной стихии – человека. Когда она очутится на дне Волхова, божество реки встретит ее в облике мужчины…

Каким будет этот облик? С кем схож? Первым на ум ей пришел Дедич – тот, чьим голосом Волх-молодец манил и ласкал ее в лодке, в Купальский вечер.

Если так… Если бы было так! Если Волх придет к ней таким… и то слабое утешение.

За этими мыслями Мальфрид не заметила, как сон охватил ее, будто темная вода…

А когда заря пробудила ее, она уже знала, что ей делать.

Занимаясь обычными утренними делами: что для кого стряпать, сколько чего выдать, кому из челяди какой урок, – Мальфрид двигалась осторожно, будто боялась расплескать свой замысел. Делиться им со Сванхейд она не спешила – надо было сперва рассмотреть его получше, прикинуть, возможно ли такое здесь, среди людей, а не в сказке или предании. Но отчего же нет? Чем дольше она думала, тем сильнее ей казалось, что именно так все и должно быть. И даже чудно, что так не делается всегда. Неужели непременно требовалось прожить три четверти года в женах у волхва-медведя, чтобы постичь эту мудрость? Ведь мудрое зачастую так просто…

Когда Мальфрид со служанками подавали завтрак, за столом возле Сванхейд обнаружился Бергтор. Видно, два хольмгардских мудреца на заре опять раскидывали руны. Они пробовали и в полночь, и на вечерней заре, и на утренней, выискивая щелку в ограде Асгарда, чтобы подслушать шепот норн.

– Все кончится хорошо, – сказала Сванхейд, поймав вопросительный взгляд Мальфрид. – Я уверена. Нам выпадают добрые руны. Спрашивая, откуда придет к нам помощь, мы вынимали руну Уруз, и руну Лагуз, и руну Ингуз. Они указывают на мужчину и на покровительство богов, оказанное женщине. Думаю, нам нужно поступить, как я уже сказала: предложить тебя в жены в какой-то из старших родов. Я знаю, что ты не стремилась к скорому браку. Но сама понимаешь: лучше живой муж, чем Ящер. Хочу послать сегодня в Перынь и попросить кого-то из старших наведаться ко мне. Если они настроены доброжелательно и не хотят причинить нам зла, я пообещаю им другую невесту для Волха, а тебя – кому-то из отроков в их родне. Тогда они могут согласиться на такую замену и сохранить тебе жизнь.

– Дроттнинг…

Мальфрид вдохнула поглубже, будто опять собиралась прыгать с лодки в воду. «Не смей отступать, если решилась», – когда-то сказал ей Бер.

– Это мудро… и благородно… – сбивчиво продолжала она, – я благодарна тебе, даже мать не могла бы сильнее желать мне добра… но ты позволишь мне сказать, что я думаю… на какую мысль меня навели… Я видела сон…

– О чем ты говоришь? – Сванхейд прищурилась.

– Я знаю способ, как устроить… Волх получит жертву, но я останусь жива, и нам не придется искать другую девушку. Никто не умрет. Не знаю, как на это взглянут боги… но мы должны попробовать сначала так… Утопить кого-нибудь можно и потом! – выдохнула Мальфрид, не находя слов.

Иные замыслы, простые и ясные в мире богов, трудно излагать языком смертных.

– Объяснись! Я старая бестолковая женщина и не понимаю…

– Позволь мне самой поговорить со жрецами! – взмолилась Мальфрид. – Я предложу им… кое-что. И лучше будет, если ты позволишь мне самой съездить в Перынь.

– Ты хочешь поехать в Перынь? – Сванхейд широко раскрыла глаза. – Сама?

– Да. Сегодня. Пока есть время и они не бросали тот жребий.

– Но не опасно ли это? – заметил Бергтор. – А что, если они уже бросали жребий? И получили недобрый для нас ответ? Тогда они могут вовсе не отпустить тебя обратно!

– Если так, то вы еще успеете предложить им все то, что хотели предложить. А если мне придется умереть, то мне послужит утешением, если я никого не потяну за собой!

Мальфрид невольно оглянулась на пустое место Бера за столом.

Сванхейд смотрела на нее и молчала, подперев щеку рукой. Мальфрид не понимала, что в этом взгляде. Считает ли Сванхейд ее глупой? Или одобряет?

Старая госпожа вздохнула.

– Я прожила так долго… что уже верю в то, во что не верят молодые, которые думают, будто к своим двадцати годам видели все. Я знаю: боги когда угодно способны послать нам то, чего мы даже не могли вообразить. Через меня, да и через предков Олава ты ведешь род от самого Одина. Так почему бы ему не дать тебе мудрость и отвагу, чтобы ты спасла себя, когда никто другой не может этого сделать?

– Ты позволишь мне? – с бьющимся сердцем прошептала Мальфрид.

Сванхейд кивнула:

– Скажи Кальву, чтобы приготовил лодку. Тебе нужны еще люди?

– Нет, никто, кроме гребцов.

– А что нужно?

– Нарядное платье и застежки получше.

– Идем, выбери, что хочешь. – Сванхейд встала и взялась за бронзовый ключ, висевшей на цепочке под одной из ее собственных «скорлупок». – Ты поедешь сейчас? – Она взглянула на клочок серого неба за ближайшим оконцем. – Ветер… на реке будут волны.

Мальфрид не ответила. Случай не позволял ждать, пока благоприятная погода придет сама собой.

Ни на один княжеский пир Мальфрид не одевалась с таким тщанием. Сванхейд отомкнула перед ней свои лари, предложив выбрать что захочется, но Мальфрид, почти равнодушно оглядев россыпи золотых перстней и обручий, взяла два тонких серебряных витых браслета, позолоченные узорные застежки и одну нить бус с серебряными подвесками. Заново расчесала и заплела косу, надела очелье с золотыми колечками и хрустальными бусинами, голубой хенгерок с желтым шелком и серебряным тканцем. Когда она была готова, Сванхейд оглядела ее, покачивая головой от восхищения.

– Ты прекрасна, как Фрейя. Тебе не хватает только вепря, чтобы ехать на нем верхом. Но в одном платье тебя продует. Возьми кафтан.

Однако Мальфрид предпочла суконную накидку, заколов ее на груди круглой золоченой застежкой. Фрейя или не Фрейя, но едва ли какая-нибудь дочь конунга могла на йольском пиру выглядеть лучше, чем она, собираясь в ветреный и сеющий водяной пылью день посетить сосновый бор близ истока Волхова.

Кальв приготовил лодку с четырьмя гребцами, а сам сел на корме. Мальфрид устроилась на носу. Поглядывая на пляшущие волны, думала: наверное, в тот день будет такое же волнение… Хорошо бы потеплело хоть немного… Но то, что она придумала, все же было куда безопаснее, чем то, к чему ее могли подтолкнуть другие.

У причала Перыни Мальфрид осталась в лодке, а Кальва отправила в святилище – сообщить о ее приезде, поклониться Дедичу и попросить выйти к ней для беседы. Видно было, что река поднялась – волны лизали холодными языками причал, будто грозное божество требовало пищи.

В ожидании Мальфрид старалась сидеть спокойно, но не могла не волноваться. А что, если его нет на месте? Или кто-то из других жрецов будет против задуманного? Но это уже забота Дедича. Главное – привлечь на свою сторону его. Он хоть и моложе иных, а происходит от самого Словена. Сейчас глава Словеновичей – Призор, младший сын последнего словенского князя Унегостя и дядя Дедича по отцу, но Дедич – старший сын старшего сына, на нем многократное благословение богов. С ним и Призор считается, как сказала Сванхейд.

Уж верно, в Перыни не думали, будто в Хольмгарде ничего не знают, но именно поэтому никто не ждал, что невеста Волха явится сюда сама. Когда Дедич вслед за Кальвом спустился к берегу, на лице его было явное удивление. Мальфрид усмехнулась про себя и свела губы в трубочку, но сдержать задорный взгляд не смогла – Дедич явно не верил собственным глазам. Та дева, которую, как все думали, Сванхейд будет прятать за своим обветшавшим за полтораста лет валом, прибыла в Перынь сама, даже без зова, да еще и разоделась как на свадьбу! Тонкая белая сорочка, голубое платье, золотые застежки! Ветер утих, и Мальфрид откинула назад за плечи полы накидки, являя взорам всю эту роскошь. Будто бросала вызов судьбе, что грозила ей смертью.

Когда Дедич прошел по причалу к лодке, Мальфрид встала и ступила на сходни. Волны качали лодку, и ей пришлось поспешить, чтобы не утратить равновесия.

– Будь цел, господин! – Она приняла его руку, с удивлением к ней протянутую, и ловко перескочила на причал. – Прости, что потревожила. Дозволь поговорить с тобой.

Дедич взглянул в лодку, где сидели четверо отроков, потом на реку, словно искал там кого-нибудь еще, более способного к переговорам, чем нарядная дева. Его явно оторвали от каких-то дел по хозяйству: на нем была простая серая рубаха с закатанными рукавами, и, подойдя ближе, Мальфрид уловила запах свежей сосновой щепы. Ни посоха, ни нарядного пояса, ни тем более гуслей. И вновь на нее накатило удивление: он тоже человек, как и все! Для нее, встречавшейся с ним всего несколько раз и всегда в велики дни, это и правда было открытие.

– Тебя бабка прислала? Я думал, парень ваш будет…

– Нет. – Мальфрид значительно взглянула ему в глаза, будто говоря: я не дитя. – Но госпожа Сванхейд позволила мне повидать тебя. Есть у меня к тебе беседа, но речи мои только для твоих ушей.

Удивление исчезло с лица Дедича, взгляд прояснился. Он удивился тому, что увидел внучку, но в том, что у бабки будет к жрецам разговор, не сомневался уже несколько дней, со времен собрания. Глаза его задержались на застежках на плечах Мальфрид – позолоченных, с серебряными шишечками, ярко блестящих. Прочесть этот знак было немудрено: ему показывали серебро и золото, намекая на готовность понести расходы ради успеха переговоров.

Не одна ведь Сванхейд знала, как делаются такие дела.

– Ну… – Дедич оглянулся на отроков и кивнул в сторону, – идем.

Какова бы ни оказалась воля богов, это не повод лишить смертных права быть выслушанными.

Мальфрид пошла за жрецом. Подумала, не поведет ли Дедич ее к избам в дальнем конце бора, где жил он и его товарищи, но он направился к роще и луговине, где гуляли на игрищах. Может, счел, что до изб идти далековато. А может, тоже предпочитал выслушать ее без свидетелей. Эта мысль подбодрила Мальфрид: не желай Дедич соглашения, так посадил бы ее перед тремя суровыми старцами. Искоса поглядывая ему в лицо, она угадывала на нем понимание. Он ждал, что к нему приедут из Хольмгарда! Только не думал, что это будет сама будущая жертва.

– Я и сама еще вчера не ведала, что приведется мне с тобой говорить, – обронила Мальфрид на тропе.

Дедич слегка вздрогнул и глянул ей в лицо: она почти прочла его мысли.

– Да сон мне нынче явился, – продолжала она. – Или надо сказать: сон явивше? Я еще не приучилась по-здешнему.

Дедич засмеялся:

– Да уж я пойму как-нибудь. А ты по-словенски хорошо говоришь, только чудно. Не по-здешнему, это да. Но и не по-плесковски, я тамошний говор знаю.

– В Плескове я недолго прожила. А росла я в земле Полянской. Мой отец был князь древлянский, Володислав, мать из руси. Я родилась в Деревах, а варяжской речи научилась уже отроковицей, когда в Киеве жила, у княгини Эльги.

– Немало ты земель повидала, в такие-то годы! – Дедич снова взглянул на нее.

– Если бы только земель…

Дедич остановился на краю луга и повернулся к ней, уперев руки в бока. Дева из Хольмгарда тоже повернулась к нему, будто в ожидании. Казалось, она постепенно стягивает с себя какую-то невидимую шкуру, перестает притворяться и готовится предстать в истинном обличии. И обличье это – не простая варяжская дева, дорогостоящая невеста из знатной семьи, послушная внучка богатой и властной бабки. Теперь, имея возможность спокойно ее разглядеть при ясном свете дня, Дедич хорошо видел: здесь иное. Такой свободы и уверенности в повадке, такой отваги во взгляде он не видел у девок.

Рождение ребенка, а потом полгода жизни у Сванхейд, в покое и довольстве, преобразили прежнюю Малушу. Теперь это была не та рослая худощавая девочка, что носила ключи у княгини Эльги: она развилась, расцвела, высокая грудь налилась, лицо сияло здоровьем, стан приобрел приятные округлые очертания. Золотистые веснушки на носу и на щеках придавали ее лицу сияние. Все в ней дышало жизнью, и даже Бер, помня об их родстве, не мог противиться этому властному зову цветущей женственности.

– Чудны речи твои… для девицы. – Дедич приподнял бровь.

Мальфрид только свела губы в трубочку, метнув на него задорный взгляд из-под ресниц. Она и сама дивилась своему спокойствию. По дороге через Волхов ее трясло от волнения, так что сердце едва не выпрыгивало. Но стоило ей увидеть Дедича, как волнение сменилось воодушевлением и сердце успокоилось. Он еще ничего не сказал, даже не узнал, зачем она приехала, но у нее уже было чувство, что он на ее стороне. Она верила в свою способность подчинить его. Верила в свою власть, перед которой охотно склоняется даже самый сильный мужчина.

Она смотрела ему в глаза, она будто обещала: я ничего не утаю. Взгляд Дедича невольно упал ей на грудь, но тут же он опомнился и кивнул на кучу бревен у опушки: в дни игрищ их раскладывали вокруг костров вместо лавок. После Купалий место игрищ уже было вычищено: собраны угли, головешки, кости, увядшая зелень и все прочее, лишь черные пятна отмечали участки земли, на большую глубину прокаленные священными кострами.

Дедич постучал ногой по бревну, проверяя, не затаилось ли под ним что-нибудь, потом сел. Мальфрид расправила накидку, чтобы не пачкать голубое платье, и тоже села. Сложила руки на коленях, глубоко вдохнула, собираясь с духом. Ее окутывал запах влажной земли, мокрой коры и зелени, освеженной дождем. От этого рождалось желание сбросить с себя все человеческое и стать как береза…

– Помню, на павеч… на супредках у стрыини твоей Веленицы рассказывал ты сказку, – начала она. Дедич, ожидавший чего-то другого, повернул к ней голову. – Про то, как парень в медвежьей шкуре плясал, как сам князь его к дочери своей в тайное жилье отвел, что под озером, а там и вышел из шкуры парень молодой…

– Было такое. – Дедич сорвал длинный травяной стебель и, усмехнувшись, сунул его в рот. – Этого добра у меня не переводится.

– А не знаешь ли ты сказки такой, как девка змею в жены попала?

Дедич снова повернул голову и устремил на нее пристальный взгляд:

– Ну, расскажи!

Может, он и знал такую сказку. Скорее, и не одну. Но Мальфрид пришла к нему со своей особой сказкой, и ее стоило послушать.

– Жила-была одна девка, и звали ее… скажем, Малуша, – начала она, надеясь, что ни один человек из племени словенского не знает ее киевского имени. – Была она собой хороша, родом знатна, да и умом не обижена – всем взяла. И случилось в той волости два лета подряд неурожайных, грозил людям голод. Стали люди думать да гадать: как им богов к милости склонить? И вот пошла раз Малуша на реку купаться, одежду всю на берегу оставила, да и полезла в воду совсем без ничего…

Она улыбнулась, глядя Дедичу в глаза, выпрямилась, как бы разминая уставшую спину, и будто на блюде подала вперед сверкающие на ее груди золоченые застежки. Но взгляд Дедича упал не на застежки, а ниже, к двум пышным выпуклостям под тонкой голубой шерстью.

– И вдруг всплыл князь-уж из глубин, обвил кольцами ее тело белое и говорит, – мягко, понизив голос, продолжала Мальфрид, – пойдем со мной, будешь ты в доме подводном женой моей. Отвечает Малуша: как же так? Я – девка, а ты – ужака. Нельзя нам сочетаться. Как же мы будем жить?.. Что вот он ответил ей, запамятовала я. – Мальфрид склонила голову к плечу. – Не подскажешь?

– Чего ж тут мудреного? – медленно проговорил Дедич, скользя оценивающим взглядом по ее стану, груди, бедрам и запястьям, украшенным тонкими обручьями витого серебра. Это и был тот самый разговор, которого он ждал, и крепло подозрение: не гривны серебра ему будут предлагать. – Сказал он: на земле я ужака, а в царстве моем подводном буду молодец молодцом… удалец удальцом… Во всем белом свете такого мужа не сыщешь, девица.

– Истовое слово молвил! – Мальфрид метнула на него задорный взгляд. – Надо «молвивше», да? И согласилась Малуша, и пошла с ним в дом его подводный. А на белом свете солнце ясное выглянуло, и урожай в тот год богатый был, невиданный… Знаешь, кто мне сию сказку первым рассказал?

– Бабка твоя? – Дедич смотрел вроде бы на луг, слегка пожевывая травинку, но Мальфрид всей кожей чувствовала, что его внимание сосредоточено на ней.

– Нет. Я, когда эту сказку услышала, бабки своей еще и в глаза не видела. Слышала я ее близ Плескова… в лесу глухом. Есть там изба за чащами, за болотами, а в избе той живет Князь-Медведь. По лесу он ходит зверем лютым, а как в дом войдет – шкуру снимет и станет молодец молодцом…

Дедич переменил положение, так чтобы сесть лицом к ней. Он уже не мог хранить притворное спокойствие, беседа поглотила все его внимание.

Уж конечно, один из старших жрецов поозёрского племени немало знал о древних обычаях, которые, может, и не сохранились в его родных краях, но существуют в не самом дальнем соседстве.

Мальфрид значительно опустила веки, потом вновь взглянула на Дедича. Она уже не помнила, что прежде смотрела на него лишь как на служителя богов; сейчас она видела перед собой только мужчину, и к его мужской силе был обращен ее призыв.

– Есть в иных землях обычай, – она понизила голос, хотя никто здесь их слышать и не мог, – что девы знатного рода в чащу отправляются и встречи ищут с тем женихом, что днем в шкуре медвежьей бродит, а ночью ее совлекает. Иные и подолгу в чаще медвежьей живут и разным премудростям у него обучаются. Особенно той, чтобы рожать сыновей, здоровых, как медведе́й…

– Ты была там! – наконец нашел разгадку Дедич.

Он смотрел на нее пристально, будто не шутя пытался проникнуть в душу и увидеть все те тайны, которые она приоткрыла перед ним. Казалось бы, обычная дева, лицо миловидно, нос немного вздернут, на носу и щеках золотистые веснушки… При виде них у него учащалось дыхание. Задорные голубые глаза под ровными русыми бровями, но стоит за этим задором не обычная девичья бездумная резвость, а нечто другое… Смелость существа, знающего свою силу. На первый взгляд ее лицо красотой не поражает, но чем больше смотришь на нее, тем больше видишь. Хочется любоваться ею без конца, впитывая глазами эту яркую прелесть, будто вся девушка сделана из особого живого золота.

Мальфрид снова опустила веки.

Лицо его прояснилось. Теперь-то он знал, откуда в этой цветущей деве такая стать, отвага, уверенность речи. Почему она так открыто смотрит в глаза ему, мужчине, доверяя тайну своего посвящения. Тому, который поймет все, что за этим взглядом стоит. Она – не дева, в которой незримо живет Марена. Она – Жива. Путь в холодные воды – не для нее, ибо она уже научена высекать огонь.

– Князь-Медведь мне и поведал про Князя-Змея. Напророчил. Едва успела я во владения Волха-молодца перебраться, как и он меня приметил. Уж не оттого ли он людям солнца не дает, что на сердце у него невесело, кровь холодна? Ждет, чтобы его согрели…

Голос ее дышал мягким теплом – тем самым, которого не хватает господину вод. Они смотрели в глаза друг другу, как смотрят земля и небо. Яркие губы Мальфрид слегка приоткрылись, отчего взгляд приобрел силу поцелуя. Дедич переменился в лице, не в силах оторвать от них глаз.

Потом его взгляд снова упал на ее грудь. Теперь он убедился: не серебро и золото она привезла показать, а то, что под ними. Блеск их призван был лишь привлечь внимание к тем живым сокровищам, которые они облекали.

– Так скажи мне, – понизив голос, Мальфрид мягко подалась к Дедичу, – неужели Волх-молодец только в змеиной шкуре и ходит? Неужели не умеет совлекать ее с себя? Доверь мне тайну сию. Я уж ее не выроню невзначай.

Дедич помолчал. Он уже понял вопрос, но был так потрясен, ничего подобного не ожидавши, что не сразу подобрал слова для ответа.

– Ты совсем не боишься, – хрипло произнес он.

Уже шесть лет он помогал Волху выбрать очередную невесту и вывозил ее «на смотрины». Игрой своей выстраивал мост между подводным женихом и земной невестой, указывал им путь к встрече, давая господину вод совершить выбор. Девы попадались разные: иные боялись и едва владели собой, иные красовались своей смелостью, даже радуясь случаю показать всему народу, как ловко они плавают. Но ни одна еще на его памяти не искала в волнах ответный взгляд господина вод. Чем дольше и пристальнее Дедич смотрел на эту деву – нарядную, будто княгиня на пиру, и смелую, как русалка, – тем больше в ней видел. В ней была сила изменить обряд и дать подводному владыке не только свое тело, но нечто более важное.

– Я знаю, что не всякая смерть убивает, – тихо произнесла она. – Я проходила через огонь, я бросалась в объятия ветра. Я жила на горе, откуда виден остров Буян. Пусть выйдет ко мне господин Волх – я совлеку с него облик змеиный и дам человеческий. Но сможешь ли ты его призвать ко мне?

В глазах ее не было страха – только призыв и надежда. И вызов, но такой, какой никто на его месте не мог бы отвергнуть, не утратив чести. Она не боялась погрузиться в священные тайны северных вод, была готова к этому испытанию и хотела лишь знать – найдет ли в нем достойного спутника? Перед лицом грозящей смерти она не бежала в страхе прочь – она сделала шаг вперед и отважно призвала жизнь. Жар ее мог согреть холодную кровь господина вод. Но для этого встреча их должна произойти в ее мире.

Вокруг посветлело – облака разошлись, из-за них выглянули золотистые лучи, одели блеском мокрую зелень. Мальфрид выразительно показала глазами вверх: боги нам улыбнулись.

Дедич глубоко вздохнул, пытаясь осознать, кто сейчас он сам.

– Я… не могу дать ответ нынче. – Он еще раз вздохнул, так что его широкая грудь приподнялась и опустилась. Взгляд Мальфрид скользнул с его лица на кремневую стрелку, оправленную в серебро, на крепком кожаном ремешке висящую у него на шее. – Надо волю Волха выведать. Не слышал о таком, как ты говоришь. При отцах не водилось…

– Может, при дедах и прадедах водилось, а отцы позабыли? Недаром же сказка сказывается.

Дедич взял ее руку и повернул так, чтобы показалось золотое колечко Волха на пальце. Как будто никогда не видел такого дива, как будто не надевал его уже лет шесть разным девам в день выбора невесты. Колечко было то же самое – по преданию, его носила сама Ильмера, земная супруга Волха. Но на этой руке старинное кольцо будто родилось заново.

– Пламя вод, – вдруг сказала Мальфрид.

– Что? – Дедич вскинул глаза к ее лицу.

– В народе прабабки моей сказители золото называют «огонь моря», или «пламя волны», или «искры прибоя», или еще как-то так. А это кольцо от Волха и есть пламя вод всей земли словенской. Знаешь, как костры купальские в Волхове отражаются, будто и там, на дне, тоже костры? Вот это оно.

Дедич улавливал, что она хочет сказать, – и не только потому, что род его уже полтораста лет жил в соседстве с варягами и кое-что об искусстве скальдов до него доходило. На уме у него было другое: это самое «пламя вод» на руке очередной избранницы каждый год летит в реку. И потом горит пламенем костров из-под воды… Так, может, за много лет жар этого пламени довольно нагрел кровь господина вод, чтобы совершить некое диво, какого не ждали?

Он не мог принять решения сам, не советуясь с богами и мудрыми своими соратниками. Но точно знал: ему не хочется отпускать эту руку с кольцом.

– Поезжай домой. – Дедич встал с бревна, и Мальфрид тоже поднялась. – Я тебе весть пришлю.

Молча они направились по краю луга и по тропе к причалу. Кроме Кальва и отроков из Хольмгарда, тут обнаружилось еще двое отроков из Перыни: прослышав о гостях, пришли поглядеть, что происходит. При виде идущих все вскочили.

У края причала Мальфрид замедлила шаг.

– Я буду доброй вести ждать, – тихо сказала она. – От тебя.

Метнула на него взгляд из-под ресниц и свела губы, будто обещая поцелуй. Дедич уже понял: это у нее вместо улыбки, и такая улыбка казалась дороже любой другой. Уперев руки в бока, он смотрел, как она быстро идет по мокрым плахам к лодке, как отроки живо хватают весла, как Кальв помогает ей сойти по сходням и сесть на носу. Много ли времени миновало после Купалий? Месяц с небольшим прошел, а она, Малфредь, внучка Свандры, уже другая. Встревоженная девушка, не знающая, что ей предстоит, обернулась вилой, готовой расправить лебединые крылья.

Через день в Хольмгард явился отрок из Перыни. Там всегда жили несколько человек, присланных старейшинами лучших родов: отроки обучались всем премудростям и искусствам, что нужны для служения богам, а попутно занимались хозяйством, ухаживали за скотом для будущих жертв, поддерживали в порядке священные места и кормили духов, которые часто требовали пищи. Отроков же рассылали с поручениями, когда жрецы желали кого-то позвать к себе или уведомить о чем-то.

– От Дедича весть для Малфриды, да благословят тебя боги. – Отрок, приведенный в гридницу, поклонился Сванхейд и Мальфрид. Она не раз видела этого парня, Хотилу, на павечерницах и игрищах, но сейчас он был суров и важен, как требует случай. – Сказал он: на то, о чем шла у вас речь, Волх ответ дал добрый. Завтра на заре вечерней должно тебе быть под Волховой могилой, близ воды. Найдешь там белый шатер, войди в него и жди. А там увидишь, что будет.

Мальфрид учтиво поблагодарила за добрую весть, стараясь не показать, что от волнения ее бросило в жар. «Увидишь, что будет»! В преданиях говорят так, когда человек выходит на встречу с иным миром, но не должен знать заранее, что именно ему предстоит.

Полдела сделано. Мальфрид сидела в гриднице, сложив руки на коленях; на нее со всех сторон устремлялись взгляды челяди и домочадцев, но вопросов никто задавать не мог, а она не собиралась выдавать своих тайн. В душе ее волнение мешалось с первым торжеством. Одна победа уже одержана. Дедич согласился ублажить господина вод так, как предложила она, а не так, как это делали здесь со Словеновых времен. Ящер знает, чего ему стоило этого добиться – ведь на такое важное изменение обряда нужно согласие всех, кто служит Волху во благо племени словенского. Но ей удалось сделать так, чтобы он сам этого захотел, а дальше уж была его забота.

Если у них ничего не выйдет и боги не смилуются, прежний способ останется в запасе… Но все же ее надежды уцелеть заметно окрепнут: у нее появится весьма влиятельный защитник в самой Перыни.

Да и что там еще «будет»… Если раньше она почти не думала о Дедиче, то теперь он не шел у нее из мыслей. Она предложила ему себя ради того, чтобы избегнуть смерти в волнах, но не сказать, чтобы цена спасения казалась ей обременительной. При мысли о том, что они будут вместе, внутри проходила горячая волна. Даже в воспоминаниях его низкий звучный голос – голос господина Волха – будто щекотал и ласкал ее изнутри живота, в самом средоточии ее женской силы.

Но ведь в тот вечер с нею будет не он! Не сам Дедич. А иное существо, которое он взялся к ней доставить.

Закрыв глаза, Мальфрид вспоминала свою жизнь – казалось бы, не длинную, но случилось с нею больше, чем с иными за шесть десятков лет. Она родилась законной дочерью князя деревского и получила имя Мальфрид в честь варяжской бабки по матери. В пять лет едва не сгорела в пожаре осаждаемого русью Искоростеня и из княжны стала пленницей, рабыней, ключницей Малушей. До пятнадцати лет она не знала, кто ее отец! Узнав, думала, что князь Володислав погиб десять лет назад, а потом нашла его живым, чтобы вновь потерять и проводить на тот свет – уже навсегда. Всеми силами она рвалась на волю, ради воли и чести прыгала в черную пропасть с заборола Горинца и бежала за реку к жениху, который сам вышел из могилы. Она жила на священной Бабиной горе и там соткала себе пояс новой судьбы, спряв нити на золотом веретене Зари-Зареницы. Она побывала на ложе земного Перуна и понесла от него дитя. Она родила это дитя в самой глубине Нави, где мужем ее был медведь – живой чур и земной Велес, – а приняла дитя Перуна сама Бура-баба, прародительница всего племени плесковского.

«Вдоль края Окольного проляжет твой путь…» И путь этот, как видно, еще не окончен. Теперь Мальфрид здесь – во владениях Ящера, на пороге еще одной священной тайны. «Увидишь, что будет…» О предстоящем вечере Мальфрид думала без страха, с глубоким волнением и ожиданием. Она ли не пыталась жить как все? Но боги, как видно, не для того послали ее в белый свет. При мысли о скорой встрече с божеством ее пронизывал трепет и притом надежда. Жар ее крови, что не мог найти выхода, теперь согреет господина северных вод и послужит во благо всему племени словенскому. И если на памяти живущих такого тут не водилось, так и давно ли здесь видели деву, во всем подобную ей?

Солнце садилось на той стороне Волхова, но медлило, до последнего не желая отвести любопытного взгляда от земного мира. День, когда Мальфрид предстояло отправиться на поиски белого шатра, выдался хмурым, но тихим, ветра не было, и сама река лежала будто плотный темный шелк. Мальфрид сидела в лодке, скользящей наискось в сторону озера, и ей казалось, что сам Волхов держит ее на ладони, бережно переправляя в нужное место.

Вот и причал у соснового бора. Сегодня вода была чуть ниже, чем в прошлый раз, волны не лизали плахи, и Мальфрид увидела в этом добрый знак.

– Нам как – ждать? – неуверенно спросил Кальв, после того как помог ей перейти по сходням.

– Нет. Поезжайте домой и будьте здесь завтра на заре.

Мальфрид не знала, когда ей придется возвращаться, но не хотела, чтобы ее ждали. Ей предстояло говорить с божеством, близкое присутствие людей только помешало бы.

Она сошла с причала и двинулась по тропке вдоль берега, между бором и рекой. Эта часть пути, до Волховой могилы, была ей знакома. Здесь она проходила в тот день, когда костяная стрелка указала на нее. Тогда она думала: это всего лишь обрядовая игра. Так оно и бывает почти всегда. Но иногда, когда богам и смертным взаправду нужно встретиться, привычная игра становится делом жизни и смерти.

Широкая тропа вела к земляной перемычке и подъему на могильный холм-святилище, а другая, узкая, огибала его и спускалась к берегу. Мальфрид пошла по ней. Солнце село, но дорогу было еще хорошо видно. Обходя лужи, она выбралась на длинную поляну, где со стороны суши росли сосны, а со стороны воды – старые ивы.

Среди темной зелени ей бросилось в глаза нечто большое, белое. Показалось – камень, тот белый камень из сказаний, обиталище змея, на коем сидит старый старик, чтобы получить плодородную силу змея и зародить в чреве жены своей могучего сына.

Но нет – это был не камень, а шатер из плотной некрашеной шерсти белых овец. Он стоял напротив песчаного выхода к воде, и казалось, сюда, на пустой безлюдный берег, его занесла некая волшебная сила.

Мальфрид остановилась, глубоко дыша. Однажды она уже видела нечто подобное – жилье, служащее вратами на тот свет. Нет, дважды, в один день, когда в глухом плесковском лесу пересекла границу Нави. Она видела серый тын в ельнике, а за ним – избушку Буры-бабы; пройдя через нее, она набрела на жилье Князя-Медведя. И, боязливо стуча в дверь, вдруг обнаружила лесного хозяина у себя за спиной…

Вздрогнув от воспоминания, Мальфрид быстро обернулась. Позади никого не было. Тропка пустовала, лишь легкий ветер шевелил кусты. Стояла тишина – та тишина полного безлюдья, когда кажется, что и тебя самого здесь нет, а все это ты видишь во сне.

Но за этой тишиной Мальфрид ощущала присутствие… кого-то. Кто-то огромный смотрел на нее через вершины деревьев – не то от Волховой могилы, не то от реки. Он уже был здесь. И ждал.

Не смей пятиться, если решилась… Осторожно ступая по траве, Мальфрид направилась к шатру. На ходу прислушивалась, надеясь уловить шаги позади себя, если он идет за нею, как в тот раз. Несколько раз оглянулась, но напрасно – она по-прежнему была здесь одна.

Перед самым шатром она обернулась еще раз, потом собралась с духом и взялась за полог у входа. Заглянула и вздрогнула: посередине лежал медведь.

Невольно охнув, Мальфрид отскочила назад. Но тут же взяла себя в руки и заглянула снова. От сердца немного отлегло: это не медведь, а медвежья шкура, раскинутая поверх толстых кошм валяной шерсти, которыми застелено все внутреннее пространство шатра.

Кроме «медведя», внутри никого не было. Мальфрид попыталась улыбнуться своей ошибке, но сердце не унималось. Это не случайно. Ей подают знак. Напоминают о былом. Еще не показавшись на глаза ни в каком обличии, господин вод говорил ей: то прошлое, что связывает ее с господином леса, миновало безвозвратно. Теперь она принадлежит только ему…

Мальфрид вошла в шатер. Возле шкуры нашлись две-три подушки и несколько овчинных одеял. Глубоко дыша, чтобы прогнать трепет волнения, она устроила лежанку и села на нее.

Уж скорее бы кто-то пришел! В пустом шатре время застыло. Поднять полог Мальфрид не хотела, чтобы не напустить комаров, но сидеть одной, ничего вокруг не видя, было уж слишком тягостно. Шагнув к входу, она выглянула наружу.

Сумерки сгущались, от солнца не осталось даже красного отблеска на небокрае. Душу мягкой лапкой тронул страх. Тьма овладевала миром, как подступающая вода. Мальфрид снова села на медвежину, погладила густой мех. Вспомнила, как видела в Хольмгарде играющих девочек, лет четырех-пяти. Они водили хоровод вокруг сидящего на земле мальчика и пели ему песню для Ящера: «Кто твоя невеста, в чем она одета…» И когда мальчик вслепую указывал на одну из них, жертва разражалась пронзительными воплями и пускалась бежать. Мальчик должен был поймать ее и поцеловать. Так дочери Волхова с самых нежных лет приучались к мысли о том, что может с ними статься, когда они вырастут в настоящих невест, а смертным придется усмирять гнев божества. Она, Малуша, в Киеве не видела таких игр. Но то, к чему сотни дев словенских готовились с детских рубашонок, с ней происходит на самом деле. Вот сейчас…

Тьма сгущалась, в шатре уже трудно было что-то разглядеть. Мальфрид стянула черевьи и чулки, развязала верхний красный пояс и сняла платье. Из уважения к священному обряду она опять оделась во все самое лучшее, хотя догадывалась, что ее нарядов «жених» даже не увидит. Сложила все в сторонке, под стеной шатра, и вытянулась на ложе. Закрыла глаза и глубоко вздохнула. Успокоиться было нечего и думать.

Скорее бы он пришел! Человеком или змеем, все равно. Ничто не могло быть хуже этого ожидания с мыслью «увидишь, что будет». Что – будет?

Она распустила косу, и, как всегда при этом бывает, сама душа как будто вздохнула с облегчением. Не зря девам приказано заплетать волосы, а женам – и вовсе прятать от чужих глаз. Только тогда их и освобождают, когда нужно по этим гладким нитям притянуть мощь божества.

За пологом шатра висела тишина и даже, кажется, сгущалась вместе с темнотой. Сколько он заставит ее дожидаться? Если до полуночи, то еще очень долго! Не в силах лежать неподвижно, Мальфрид снова встала и вышла. Прошагала по прохладной траве до границы песка и остановилась, всматриваясь в широкую, темную гладь воды. Отсюда казалось, что Волхов неподвижен. Ветра не было, словно сама река, небо и земля затаили дыхание.

Нетерпение потянуло Мальфрид вперед. Когда-то в детстве она слушала, как Ута рассказывала о походе Эльги к Князю-Медведю – не ее, Малуши, лесному супругу, а другому, его предшественнику. Вот так же придя в его жилье, девушка должна была позвать: кто в лесе, кто в темном, выйди ко мне! И сейчас те слова вспомнились, душа ее беззвучно повторяла этот призыв: выйди ко мне! Давно бродившее в ее крови томление от мыслей о предстоящем превратилось в возбуждение, а тревога и волнение делали ожидание невыносимым. Наслаждение любви ее ждет или гибель – пусть оно уже придет скорее!

Она пересекла полосу песка и приблизилась к воде. Дно, покрытое мелкими пестрыми камнями, полого уходило в глубину. Мальфрид изнемогала от нетерпения познать наконец эту новую тайну, от невозможности больше ждать! Она почти задыхалась, ее овевало то жаром, то ознобом. Прикосновение прохладного песка и камешков к босым ногам усиливало томительный трепет.

Да пусть же он явится наконец, человеком или змеем!

Сделав пару шагов, Мальфрид ощутила под ногами воду. По коже хлынула зябкая дрожь, потекла вверх по телу под подолом сорочки, как будто невидимые руки погладили ее бедра. Мальфрид еще раз шагнула вперед. Темная река лежала перед ней, как загадочная страна, и Мальфрид знала: ее там ждут. Стоит скользнуть под этот тонкий темный полог, как увидишь просторные равнины с пасущимися стадами черных быков, а над ними – живое серебряное небо…

Грудь ее вздымалась, она дышала ртом, не в силах дольше терпеть. Подобрала повыше подол, чтобы не замочить, и шагнула глубже в воду. Теперь волны омывали ее колени – казалось, сам невидимый господин ласкает ее ноги сотней водяных языков. Мальфрид расстегнула ворот, спустила сорочку с плеча, провела ладонью по коже, будто пытаясь утишить внутренний жар. Сорочка душила ее, облегала, словно путы, мешала дышать. Она развела края ворота, освободила грудь, и прохладный воздух с запахом воды будто влился прямо в душу, принося невыразимое облегчение.

Томление в животе становилось мучительным. Вода, омывавшая ноги, только усиливала ее вожделение к тому, кто никак не хотел показаться ей на глаза. Ветерок ласкал ее грудь, и веки сами собой опускались в ожидании.

Решившись, Мальфрид развязала тонкий белый пояс, который еще оставался на ней, – поясок Зари. Она своими руками создала его как дорогу к иной судьбе. И вот дорога привела ее к новому рубежу, где пора было оставить позади пройденную тропку и искать новую. Мальфрид свернула пояс и бросила на песок, потом стянула сорочку и отправила туда же.

И глубоко вздохнула от огромного облегчения. Ночной воздух, прикасаясь к обнаженной коже, рождал в ней дрожь, схожую с предчувствием наслаждения. Ее охватило чувство свободы – от своей человеческой сущности, от всего прошлого, от мыслей и тревог. Стоя обнаженной по колени в воде Волхова, на грани земли и воды, она будто показывала себя всем силам земли, воды и неба; она чувствовала на себе сотни незримых взглядов и ощущала гордость собой, своей красотой, своей жизненной силой.

– Выйди ко мне! – не в силах больше сдерживаться, закричала она темнеющей реке. Подняла руки, потянулась, изогнулась, томимая жаждой самой земли-матери, и снова закричала: – Выйди ко мне!

Прямо перед ней в воде возникло движение. Сперва показалось, что это лишь колебание волн, но нет: сколько она могла видеть в темноте, из глубины к ней приближался кто-то живой. Уже стало слишком темно, чтобы рассмотреть плывущего, и Мальфрид было видно его гораздо хуже, чем ему – ее на границе берега.

Чью голову она увидит, когда пловец приблизится – человека? Или змея? Но поздно было тревожиться. Мальфрид бросилась навстречу тому, кого вызвала из глубин. Вода охватила ее по бедра, потом до пояса, потом до груди; дрожа от холода и возбуждения, она даже не думала замедлить шаг. Последние мгновения до встречи оказались самыми невыносимыми. Каким бы он ни был – сейчас они сойдутся наконец.

Когда вода дошла ей до плеч, темная голова все еще мелькала в десятке шагов впереди. И Мальфрид поплыла навстречу, отдаваясь родной стихии своего жениха – той, где он должен встретить ее, чтобы принять человеческий облик. Таково условие: в человеческом мире волшебный жених – зверь, а чтобы увидеть его человеком, нужно шагнуть из мира людей прочь.

Вот ее протянутые вперед руки коснулись чьих-то плеч: она ощутила холодную от воды гладкую кожу, но даже не пыталась распознать, человеческая ли она или змеиная чешуя.

Чьи-то руки обвили ее стан, чье-то крупное тело прижалось к ее телу и толкнуло к берегу. Она подалась назад, потом гость из глубин вновь притянул ее к себе. Теперь он стоял на дне, и вода покрывала его по грудь. Мальфрид, уступая ему ростом, погружалась по плечи, и здесь было наилучшее место для их встречи: дочь земли держалась почти на плаву, а сын воды прочно стоял на тверди.

Он вновь притянул ее к себе, она обхватила руками его шею и приподнялась, так что их лица оказались на одной высоте.

Если бы Мальфрид могла задуматься, что такое она видит, то легко узнала бы лицо Дедича, несмотря на облепившие его мокрые волосы. Это были его черты с полузакрытыми глазами, но отрешенное выражение их внушало Мальфрид жуть и одновременно восторг. Духом его владел некто иной – тот, ради встречи с кем она затеяла все это. Сошла к нему, в его стихию, чтобы дать ему то, чего он ждет от каждой своей невесты, но никогда не получает.

Господин вод подался к ней и жадно поцеловал – как будто хотел поглотить ее этим поцелуем. Мальфрид так же горячо отвечала ему, словно крича без слов: да, я твоя! Его язык проник ей в рот, как огненный змей, и движение это отдалось пламенным ударом изнутри до самого затылка.

Сильные руки подхватили ее под ягодицы и приподняли; будто зная заранее, что нужно делать, она обвила ногами его торс и крепко прижалась к нему.

И вскрикнула, когда сама мощь стихии вошла в нее снизу, из воды, будто сама вода собрала всю свою силу, чтобы овладеть ею. Сама вода держала ее в объятиях, создавая ощущение легкости, от каждого мощного толчка внутри нее по жилам прокатывался жар, и от этого жара она совсем не замечала холода воды. Она словно воспаряла, вскрикивая от ярких, неведомых ей ранее ощущений, и хотелось, чтобы это продолжалось еще и еще. Пока она не очутится среди звезд – тех, что наверху, или тех, что внизу, дрожат и перемигиваются на колышущихся вокруг волнах. Стоны ее разносились над темной водой, словно призывая весь мир в свидетели ее торжества.

Когда наконец она, обессилев, склонила голову к плечу господина вод, он тоже замер, тяжело дыша ей в ухо. Кожа его была холодна, но дыхание тепло. Потом он двинулся вперед, осторожно шагая к берегу и неся ее на себе. Мальфрид все так же обвивала руками его шею, а ногами – стан, но теперь стала ощущать, как холодны волны вокруг. Однако с каждым шагом вода опускалась все ниже и ниже. Воздух ранней ночи поначалу казался теплым, но, когда река совсем ушла вниз, стало зябко.

Не спуская на землю, господин вод внес ее под какой-то полог и только потом, склонившись, положил спиной на что-то мягкое. Она не сразу расцепила объятия, и ему пришлось почти лечь на нее. Так они замерли, переводя дыхание и заново осваиваясь для жизни в человеческом мире.

Немного опомнившись, Мальфрид вспомнила: белый шатер. Кожу ее щекотала косматая шерсть медвежьей шкуры. Вот они где. Оторвавшись от мужчины, она нашарила рядом овчину и прижала к груди. Завернулась в нее, обтирая с тела воду, потом дрожащими руками кое-как отжала волосы.

Господин вод взял ее за плечи, уложил на медвежину и натянул на них овчинное одеяло. Прижался к ней, чтобы скорее согреть. Мальфрид снова обняла его, прильнула губами к его шее. Теперь она ясно понимала, что это живой человек, чувствовала биение горячей крови в его жилах. И понимала, кто именно. Но ее по-прежнему наполняло лихорадочное блаженство и чувство свершения. И единения – даже разомкнув объятия, они оставались единым целым.

Свершилось именно то, к чему она стремилась. В Перыни нашелся человек, способный одолжить господину вод свое человеческое тело для встречи с невестой на ее, земной половине мира. Погрузившись в глубину реки, он вынес господина Волха к ней, туда, где она могла соединиться с ним, не лишаясь дыхания. Облегчение и торжество наполняли каждую частичку ее тела, а с ними и любовь к тому, кто подарил ей эту встречу.

В темноте шатра он склонился лицом к ней на грудь. Мальфрид обняла его голову, провела пальцами по мокрым волосам. С них еще текло, но теперь в ее объятиях был земной человек. Сейчас она не смотрела на него снизу вверх, как раньше, а сделалась равна ему. Он стал жадно целовать ее грудь, теплом своего рта обжигая озябшую кожу, Мальфрид глубоко вздохнула и призывно провела ладонями по его крепкой спине. Он потянулся к ее лицу, и она, подавшись вперед, жадно прильнула к его губам. В этом поцелуе она будто ощутила его всего как живого, земного человека – того, с кем говорила, кому смотрела в глаза. Подняла колено, призывно скользя бедром по его сильному бедру.

Ни одна невеста на берегах Волхова – ни та, что ложится с живым супругом на сорок ржаных снопов, ни та, которую бросают в волны в свадебном венке и со связанными руками, – не переживала ничего подобного. Пусть уже не в объятиях воды, а на медвежьей шкуре она сливалась со своим волшебным возлюбленным, но ее человеческое существо вновь растаяло, сметенное силами более могучими. Она ощущала себя не женщиной, а деревом, в жилах которого течет огонь, нисходя от земли к небу. Чем более зрелой душой и телом она становилась, тем больше раскрывалась навстречу силам любви, и вот теперь цветок распустился в полную мощь. Ушло томившее ее чувство пустоты, сладостная наполненность заменила его.

Дедич издал короткий крик и склонился над ней, глубоко дыша. Мальфрид тоже замерла, обхватив его руками. В этот миг в ней сгорели последние остатки тьмы, вынесенной из леса и воды; теперь она принадлежала только жизни и свету.

Они лежали, закутавшись в овчины; Дедич обнимал ее сзади, Мальфрид было тепло, но возбуждение не давало заснуть. Иногда она немного дремала, но все время чувствовала прижавшееся к ней сильное тело и старалась не упустить ни одного мгновения, пока это продолжается. По его дыханию она знала, что он тоже не спит. Но разговаривать не хотелось. Все важное, случившееся этой ночью, было трудно облекать в слова, а для неважного было не время.

Тьма слабела, уже виднелась светлая щель у входа в шатер. Дедич пошевелился и сел. Мальфрид повернулась на спину. Потом он опять склонился к ней.

– Вот, возьми, – услышала она знакомый голос, немного хриплый после всех усилий. – Пока у себя подержи. На Купалии боги добрые знаки давали – пошлют хлеба. Но оно только к Дожинкам будет ясно. С этим все равно что сам Перун с тобой – что бы ни вышло, никто тебя не тронет.

Он вложил ей в ладонь что-то небольшое, жесткое. Мальфрид сжала пальцы, потом поднесла руку к лицу, пытаясь рассмотреть подарок.

Это была та кремневая стрелка, оправленная в серебро, которую Дедич всегда носил на шее. Разглядывая ее, Мальфрид ощутила рядом движение. Повернула голову, но успела лишь заметить, как мужчина, обнаженный, словно змей, исчезает за пологом.

Она легла поудобнее и закрыла глаза, сжимая в руке Перунову стрелку. «Что бы ни вышло, никто тебя не тронет…» Он знал, что у них все получилось, как задумано, – еще бы им двоим было этого не знать! Но сумеет ли он убедить других – жрецов и старейшин, – что жертва принесена и господин доволен? Жертвоприношения успокаивают народ, когда происходят у всех на глазах. А верность того, что творится в тайне, могут подтвердить только сами боги. Только после Дожинок можно будет сказать, что угроза голодного года миновала.

Мальфрид еще немного подремала, но, вновь открыв глаза, обнаружила, что щель полога уже совсем светла. Откинув овчину, она встала, провела рукой по коже, будто проверяя, ее ли это привычное тело. Улыбнулась, ощутив, как влажно и липко между бедер. Волосы еще не высохли.

Было прохладно, и Мальфрид оглянулась, отыскивая свою одежду. Вспомнила, что сорочку и пояс Зари оставила на берегу. Однако, высунувшись из шатра, обнаружила их возле самого полога.

Над Волховом лежал туман, словно сама река укуталась в одеяло, отсыпаясь после ночного безумства. Сверху на нее молча взирало бледное утреннее небо. Было зябко, и Мальфрид хотела поскорее одеться.

Но сначала она снова вышла к воде и умылась, обмыла бедра и вытерлась подолом сорочки. Долго расчесывала спутанные влажные волосы. Странно было заплетать косу – будто налагая оковы на ту силу, что в эту ночь вырвалась на волю и от воли значительно возросла. Вчерашний день и все привычное в мыслях виделись как-то странно – как будто она выросла за эту ночь и смотрит на прежнюю жизнь откуда-то с вершин деревьев. И с каждым новым предметом, который Мальфрид на себя надевала: чулки, черевьи, хенгерок, очелье, накидка, – она будто клала еще один камень в стену между собой и теми стихиями, в которых совершенно растворилась этой ночью.

Из шатра она вышла уже обычной девой – одетой, причесанной, умеющей себя держать. Прошла по тропе к бору, оглянулась. Белый шатер стоял на прежнем месте. А казалось, должен растаять, как видение, едва она его покинет.

По пути к причалу Мальфрид никого не встретила, зато Кальв с отроками уже сидели в лодке. При виде нее все встрепенулись. Мальфрид ступила на причал и пошла к ним; шаги ее по широким плахам отдавались в утренней тишине, как первые звуки вновь сотворенного мира.

Вдалеке за бором заиграл пастуший рожок, словно приветствуя ее.

– Будь жива, госпожа! – Кальв поклонился. – Ты…

Взгляд его упал на громовую стрелку на груди Мальфрид, и отрок запнулся, только поклонился еще раз. Во всем Поозёрье всякий отлично знал эту вещь.

Спрашивать Мальфрид отроки ни о чем, конечно, не могли, но Мальфрид видела в их глазах настороженность. В Хольмгарде никто, кроме Сванхейд, не знал, что именно девушка собирается делать одна ночью близ Волховой могилы, но всем было ясно: она отправилась на встречу с такими силами, о которых лучше не любопытствовать. И встреча состоялась, о чем говорила громовая стрелка в серебре.

Над рекой дул ветерок, понемногу сдергивая со спящего великана туманное одеяло. Когда впереди показался Хольмгард, Мальфрид подняла голову, вдруг сообразив, что на рассвете не шло никакого дождя. Воздух был чист, но полон ощущением воли – подними лицо, и его не усеет холодными каплями. И небо, по мере того как светлело, наливалось все более яркой голубизной.

«Да ведь будет ясный день!» – сообразила Мальфрид, когда лодка подходила к причалу Хольмгарда.

Вдруг она ощутила усталость от бурной и почти бессонной ночи. Глаза слипались. Глубоко втянув свежий воздух, Мальфрид взглянула на небо.

Солнечный луч упал на воду реки и заиграл, перебирая блестящие чешуйки, как будто и сам господин Ящер удовлетворенно потягивался исполинским телом.