Маска счастья

«Шерри леди»

Ключ никак не хотел влезать в замочную скважину. Я только что вернулась с часового турне по близлежащим магазинам, и, понятное дело, не с пустыми руками. Три огромные сумки важно привалились к двери своими крутыми боками. Наконец замок и ключ вошли в контакт, щелчок – и я дома.

Уже в прихожей меня оглушила звуковая волна – это был не то Децл, не то Земфира. С тех пор как я вышла замуж за бывшего хоккеиста, большого меломана Сашу, я вообще перестала разбираться в музыке. Сейчас мой муж возлежал на диване и балдел. Увидев меня и сумки, он вскочил и, выудив банку пива, сообщил:

– Звонили эти, с паразитологии. Просят, чтобы ты им скорее высылала перевод.

Я в сердцах хлопнула дверцей холодильника:

– Да выруби ты эту музыку! Ну когда я все успею?

Саша насупился. Я обреченно уселась за компьютер, но доклад доктора Адлера для конференции паразитологов не лез в голову. Мысли витали вокруг совсем других проблем.

Дверь приоткрылась, в щель заглянул Саша и тихо позвал:

– Мариш, а Мариш…

Только сейчас я ощутила, что в квартире пахло горелым. По кухне витал сизый чад, по плите, шипя и пузырясь, текла бурая жидкость. На столе лежала поваренная книга французской кухни XVII века, купленная по случаю у букиниста, раскрытая на «руанском соусе по-королевски». А за спиной виновато бубнил Саша:

– Хотел соус к макаронам… А тут кассета с Ричи Блэкмором… Я же балдею… Потом смотрю – горит… Да что ты плачешь! Вымою я плиту! Хочешь, твою любимую песню поставлю, хочешь? Мигом!

Я уткнулась носом в книжку, рассматривая, как капли слез расплываются на пожелтевших страницах в большие темные кляксы. Стены квартиры сотрясались от музыки. Высокий мужской голос нежно выводил: «Шерри, шерри леди…»

Все еще расстроенно сопя носом, Саша подобрался к комоду и взял связку ключей. Небрежно поигрывая ими, он уже с безопасного расстояния спросил:

– Мариш, я в гараж слетаю, ничего? – И, не дожидаясь моего ответа, выскользнул за дверь.

Утерев слезы, я огляделась вокруг – уютная кухонька все так же полна дыма, на плите застыла корка соуса, которую придется отдирать чуть ли не зубами, да и обед все еще не готов. Мой взгляд остановился на книге. «Руанский соус по-королевски», – повторила я вслух. Представив Сашу в короне, горностаевой мантии со скипетром и державой в руках, я расхохоталась. Бедные повара! Будь мой супруг действительно королем, они бы не отходили от плиты ни днем ни ночью, иначе не сносить им головы.

Песня окончилась, и только теперь я услышала, что телефон настойчиво разрывается от звонков.

– Это из фирмы «Интеримпекс», – проговорил мягкий мужской голос. – Мы бы хотели предложить вам работу – поездку в Ухту с двумя нашими представителями. Вылет – завтра утром. Оплата – как всегда. Ждем вас завтра в восемь в аэропорту. Вы согласны?

У меня неприятно засосало под ложечкой. Доклад паразитологов не закончен… С другой стороны, отказаться от такого выгодного предложения было бы безумием. И я согласилась.

Срочно надо было решить, что первично – «паразиты» или обед. Вздохнув, я пошла на кухню. Через два часа явился румяный с мороза муж. Он остановился на пороге, втягивая носом воздух, как гончая, чующая дичь, и радостно воскликнул:

– Свининка!

Проходя мимо отмытой сверкающей плиты, он подмигнул, подняв большой палец: «Класс!»

Сидя напротив мужа за столом и наблюдая, как весело он расправляется со свиной отбивной, я почему-то вспомнила старую историю.

Работая на одной выставке, я, вероятно, очень понравилась представителям фирмы, так как получила почти официальное приглашение на работу в Англию – намечался большой инвестиционный проект в России.

Собрали семейный совет. Мои родители были за, родные Саши – против. Сам Саша сидел потерянно посередине, зажав ладони между колен, и поглядывал своими совиными глазами то в одну, то в другую сторону. Тогда единого решения не было принято, но я верила, что все-таки уеду. Ведь два года могут пролететь так быстро…

– Нет, Мариш, – сказал тогда неожиданно Саша, – ты уезжай, только сначала давай разведемся. Я не смогу жить в одиночку, да и ты отвыкнешь от меня.

Эта фраза определила все. Я осталась, поссорившись на некоторое время со своими родителями, стенающими об упущенных возможностях дочери. Как-то так получилось, что Саша оказался тогда дороже карьеры и родителей.

А что сейчас? Сейчас уже должны были истечь те самые два года работы по контракту. Ничего не изменилось с тех пор. Я продолжаю подрабатывать частными переводами, имея свою постоянную клиентуру.

Саша, уйдя из спорта, так и не смог найти себя. Он устраивается то на одну, то на другую работу с целью залатать дыры в семейном бюджете, но, неудовлетворенный, бросает и возвращается в свой гараж, где его ждут всегда готовые посочувствовать товарищи.

…Когда ближе к ночи я вернулась к компьютеру, дух у меня был боевой. Яростно колотя по клавишам, я громко и с выражением произносила особо заковыристые слова и сочетания, как «лейшманиоз», «латентная инфекция», «пиноцитоз» и «лямблии». Ночью работается лучше всего. В половине четвертого утра факс отправил последние страницы перевода. Ровно в семь меня разбудили Саша и «Шерри леди». Пора. Оставив Сашу в потоке децибеллов, «дыша духами и туманами», я уселась в заказанное такси. «Итак, сегодня двадцатое… Два дня в поездке. Сколько же я заработаю? – прикидывала я. И, вздохнув, решила: – Куплю Саше новый диск, так и быть. Он давно о нем мечтал».

Ночной монолог

Все-таки здорово очутиться после слякотной, просоленной Москвы в настоящей зиме с прозрачным воздухом и скрипящим снежком под ногами! Нас было трое – два представителя фирмы «Интеримпекс» из Кёльна и я.

Встречала нас худенькая, востроглазая девушка в высокой, похожей на полковничью папаху, шапке. В руках она держала листок с названием нашей фирмы и явно очень волновалась. Видимо, это ее первая официальная встреча гостей.

По дороге из аэропорта в город выяснилось, что она закончила местный пединститут и очень неплохо говорит по-немецки, однако от робости не может ответить ни на один самый простой вопрос наших иностранцев. Я с ностальгией вспомнила свои первые встречи-проводы. А пока с удовольствием смотрела в окно на проплывающий мимо город. Люблю я вечерние города. В них всегда все кажется таинственным и неожиданным. При этом я себя ощущаю героиней романа, которая мчится куда-то…

Примчались…

Поселили нас в заводской гостинице с романтическим названием «Волна». Мартин Мюллер, неунывающий весельчак и балагур, потерял присущее ему чувство юмора, когда узнал, что его ожидает двухкоечный номер, который он разделит со своим коллегой Зигфридом Вайссом. При этом «удобства» располагаются в конце коридора. Мне досталась узкая одноместная комнатка, называвшаяся из-за наличия в ней «удобств» «люксом». В этом «люксе» было страшно холодно, и ночью мне пришлось накинуть поверх одеяла шубу.

Утром, за завтраком Зигфрид и Мартин с неподражаемым актерским искусством в духе Дж. К. Джерома рассказывали, что происходило с ними ночью, – о том, что Зигфрид впервые услышал храп Мартина, и как Мартин блуждал ночью по коридору в поисках туалета, распугивая своей пижамой кавказских постояльцев.

Так или иначе, мы приехали сюда работать, и нам пора было на завод. Нас уже ждали. Пока мы излагали свою точку зрения, российская сторона слушала нас чинно и с пониманием. Стоило нам задать конкретный вопрос, начиналось нечто невообразимое. Отвечать на вопрос вызывался один специалист и говорил примерно так: «Конечно, мы это сделаем». Моментально отзывался второй и решительно опровергал заявление предыдущего. В разговор вмешивался третий коллега, чтобы выступить в роли арбитра, который пытался рассудить обоих. Переводить было невозможно. Мы сидели и смотрели, как бушуют страсти. Через некоторое время спорщики пришли к консенсусу и выдали нам коллективно составленный ответ.

Переговоры затянулись до позднего вечера. Я чувствовала себя страшно усталой и опасалась, что при таких темпах нам придется остаться в этом городе еще на один долгий день. Так бы и случилось, если бы не заместитель директора, представившийся нам коротко: «Решетов». С появлением этого человека возникло ощущение ворвавшейся шаровой молнии. Возня и споры прекратились, Решетов действовал решительно и четко. За час были решены все вопросы и подписан протокол.

После переговоров во время ужина Решетов был душой компании. С Мартином он нашел общий язык, и оба на пару смешили весь стол и, кажется, весь ресторан «Русская изба».

Время от времени Решетов бросал на меня взгляды, в которых читалось тревожное любопытство, как будто он пытался разрешить какой-то вопрос. После ужина он сам отвез нас в гостиницу. Пока немцы, оживленно переговариваясь, вылезали из машины, он несмело спросил:

– Вы не согласились бы осмотреть Ухту? У нас есть много красивых мест.

Я изумленно уставилась на него. Но он совершенно серьезно добавил:

– Особенно вечером.

Зигфрид и Мартин скрылись за дверью гостиницы. «Мерседес», мягко заурчав, унес меня в ночной незнакомый город.

– Вам не холодно? – первым нарушил молчание мой неожиданный экскурсовод.

– Скажите, а как вас зовут? Ведь кроме фамилии у вас есть имя, – поинтересовалась я.

– Андрей, – ослепительно улыбнулся он.

Честно скажу: я почти не помню города, по которому мы совершали удивительное ночное путешествие. Я чувствовала, как время сжималось вокруг нас, и ощущала способность предвидеть каждое последующее слово моего спутника и каждый жест. Андрей изредка посматривал на меня черными глазами и молчал. Но я знала – через три секунды он заговорит, и все, что он скажет, останется со мною на всю жизнь.

– Я ведь недавно здесь живу, – начал мой собеседник. – Приехал из Заполярья семь лет назад, а до того жил в маленьком городке в Узбекистане. Представляете, из жары в холод, вечную мерзлоту. Но я сказал себе: «Ты что, испугался? Отступать? Нет, ни за что!» В Узбекистане я много чего сделал, почти своими руками на пустом месте создал предприятие, о котором заговорили в Союзе. Меня уважали, боялись, я ведь директором был, депутатом Верховного Совета. Казалось, меня ждет только успех, счастье и достаток. Но когда возносишься высоко, очень больно падать. Нашелся один подлюга, который стал копать под меня, искать компромат, интриговать. Началось следствие, обыск и допросы. Захлопнулась за мной дверь камеры. Пять раз прокрутил в голове свою жизнь, думал, сведу с ней счеты. Но понял: не за что мне себя упрекать. Жил честно, все заработал своим трудом – и уважение, и деньги, словом, все. Нашлись люди – ездили в прокуратуру в Москву, здесь хлопотали, закрыли дело. Вышел я через три месяца на свободу, но оставаться на старом месте уже не смог. Переехал сюда. Директором не назначили, стал замом. Но меня это не трогает и не унижает. Мне сейчас ничего уже не страшно. Боюсь только, что умру внезапно, так и не сделав чего-нибудь стоящего. Сердце подводит. Через день в кабинет «скорую» вызывают. Говорят, надо уходить с работы. Но как я уйду, если в ней моя жизнь? Я все здесь знаю на ощупь, всех рабочих по имени, как у кого дела. Они это ценят. Скольких я от водки отучил, в семью вернул. Недавно беженец из Чечни устроился к нам. Декабрь, а он в плаще тонком – вещи все в Грозном пропали. Я приказал за свой счет его одеть… Зато я знаю – люди на работе думают только о работе, не болит у них душа ни за дом, ни за семью.

Я, не перебивая, слушала монолог Андрея. Мужество, уверенность, сила и столько боли и отчаяния сочеталось в этом человеке!

– Знаете, – продолжал он, – я благодарен вам за то, что вы здесь, со мной. Я наблюдал за вами весь день. Марина, вы – профессионал высокого класса. И дело не только в языке. Я видел, что вы утомлены, но вы ни на минуту не сбавили темпа и оставались такой же спокойной и доброжелательной. Вы были четки, организованны, не показали своего раздражения от несуразности наших деятелей. Они – отличные ребята, но прямо с производства, учатся на ходу, не все получается сразу. И благодаря таким людям, как вы, они учатся мастерству. Вы – умница и чудесная женщина. – Он вздохнул. – Когда я слышу об активных женщинах, мне становится так обидно. Я вспоминаю сразу свою жену – ничего не хочет делать! Только читает дамские романы и смотрит сериалы. А ведь была умная, красивая девушка. Тоже о чем-то мечтала, хотела многого добиться. Да я сам виноват – сбил ее с толку. Знаете, как мы поженились?

Он остановил машину и повернулся ко мне. Мы находились на какой-то возвышенности, перед нами, как на ладони, раскинулся город, сверкали редкие огоньки окон, светился факел нефтеперерабатывающего завода.

Мой спутник тем временем продолжал:

– Я был видным парнем там, в Узбекистане, комсоргом, капитаном волейбольной команды, занимался борьбой, у меня был авторитет. Городок-то крошечный. Все девчонки строили мне глазки, но появилась Галя, и я решил: «Новенькая будет моя». Она приехала пожить у сестры и подготовиться на юрфак в следующем году. Я стал за ней ухаживать, но, наверное, не любила она меня никогда. Однажды я сказал ей: «Галя, выходи за меня замуж». Она гладила белье и, не отрываясь, кивнула в сторону окна: «Вон паспорт мой, на подоконнике лежит». Ах так, думаю, взял ее паспорт – и в ЗАГС. Там у меня дружок был… Когда я ей паспорт со штампом показал, она чуть не упала. Но деваться-то было некуда. Стали жить. И всю жизнь она меня пилит, пилит… Я много работал, а она мне устраивала скандалы, что я по бабам бегаю. От секретарши моей требовала отчет, где и с кем я бываю. Уходила от меня с сыном раз десять, потом возвращалась. Разводиться с ней не могу, чувствую, что виноват перед ней за свое молодечество, за ЗАГС этот, за жизнь, которая могла бы у нее быть и которой нет. Мне сейчас так легко стало, что я это рассказал. Вы умеете слушать. Можно мне позвонить вам, когда я буду в Москве? Завтра я приеду проводить вас в аэропорт.

– Спасибо, Андрей. Все у вас будет хорошо, – ответила я ему.

Коротко просигналив, машина умчалась.

Утром меня разбудил Зигфрид, деликатно постучавшись в дверь. Пора в аэропорт. До последней минуты я искала глазами в толпе провожающих высокую фигуру Решетова. Но он не появился. И не позвонил.

Наверное, никому не захочется встретиться второй раз с попутчиком, которому неожиданно выкладываешь свою душу. Я оказалась тем самым попутчиком в жизненном поезде Андрея…

Аврал

– Марина! – гулко пронеслось по коридору. Мраморный пол – как лед для моих шпилек, и я элегантной ласточкой впархиваю в переговорную, вызывая всеобщее изумление.

Мой шеф, господин Штоссманн, приходит в себя первым:

– Марина, помогай нам немножко, – говорит он по-русски и величественно указывает на стул.

Вот уже третий месяц, как я работаю в представительстве одной крупной транснациональной компании, многое до сих пор мне странно и непривычно.

Два немецких техника и два российских эксперта нетерпеливо ждут, пока я устроюсь на стуле у большого, как карта мира, чертежа. Начинает немецкий инженер. Он четко говорит, тыкая острием карандаша то в одну, то в другую деталь производственной линии, которую наша фирма продает российскому заводу. Переводить его легко, он знает, где сделать паузу, где что-то подсказать, а также, называя цифры, всегда одновременно записывает их на листе бумаги.

– А ты скажи хлопцам, – прерывает его розовощекий главный инженер завода, – что мы это представляем иначе.

И за этим следует длительное пространное объяснение. «Хлопцы» яростно настаивают на своей версии, Главный их перебивает, в разговор включается мой шеф, и вскоре я оказываюсь не в состоянии перевести всеобщий гвалт. Один только начальник цеха невозмутимо следит за развитием событий – накануне его слуховой аппарат вышел из строя. Так что для того, чтобы ввести его в курс переговоров, требуется море децибеллов.

«Карта мира» ездит по столу то в одну, то в другую сторону. Деталь установки, похожая на валенок, вся исчеркана замечаниями на двух языках.

– Как же вы не понимаете, все дело в загрузке! – фальцетом кричит Главный.

Немцы решают вопросы с помощью статистики – в воздухе мелькают папки, чертежи, таблицы, которые одна сторона передает через стол другой.

– Господа, господа, выслушайте меня! – тщетно взывает один из техников.

В пылу полемики Главный хватает чашку кофе Штоссманна и осушает ее махом.

– Что-что? – пытается расшифровать наши страсти глухой начальник цеха.

– Марина, сбегай скопируй спецификацию!

– Марина, отпечатай текст с новыми данными!

– Марина, еще кофе!

– Ты переводить сегодня собираешься или пришла пообщаться? – Мой шеф неподражаем.

Переговоры идут своим ходом далее. Постепенно приближаемся к предварительному подписанию контракта.

– За два часа успеешь? – с угрозой осведомляется босс.

– А если не успею? – бросаю ему вызов.

Два часа сумасшедшей работы над поправками, таблицами и изменениями сочетаются с продолжением переговоров непосредственно у меня за спиной – то калькуляция оказывается неполной, то текст дополнения к контракту меняется. Ощущение последнего дня Помпеи не покидает меня. И в качестве «приятного» сюрприза принтер решает сегодня отдохнуть.

– Что там у тебя, мы ждем! – нервничает начальник.

– Принтер не работает, – заявляю я.

По его бледнеющему носу понимаю, что́ ему приходит на ум. Когда я только начинала, мой драгоценный босс был страшно доволен тем, что получил наконец секретаря-переводчика, и делал все, что, по его мнению, полагается настоящему крутому руководителю. Я не говорю о бесчисленных чашках кофе и ксерокопий, которые мне приходилось таскать с третьего этажа на первый, я не вспоминаю его кошмарную диктовку и командный тон. Одного я перенести не могла. Всякий раз, когда телефон звонил у него на столе, я должна была вскочить, снять трубку, ответить и только после этого передать ее млеющему от сознания собственной важности Штоссманну.

Однажды в его отсутствие я разобрала трубку, выдрала кое-какие проводочки, и телефон замолчал. Теперь боссу приходилось вскакивать со своего места и бежать к моему аппарату. Я была на седьмом небе. Правда, когда пришел телефонный мастер и что-то сказал шефу, то по обалдевшему виду первого и озадаченному виду второго я поняла, что моя проделка раскрыта.

Шеф не сказал мне ни слова, но с тех пор стал отвечать по телефону сам.

Уж не вспомнилась ли ему эта история сейчас? Я судорожно нажимаю на все кнопки принтера, и умная машина, вздохнув, начинает выбрасывать листки с текстом контракта.

– А где наша печать? – В глазах Штоссманна стоит ужас.

Печати нет. Ее взяли коллеги Боря и Гена на свои собственные переговоры. Так как к отсутствию печати я не причастна, то со спокойной душой наблюдаю, как босс носится и рвет на себе волосы. Обнаружив дубликат печати, он старательно ставит оттиски на контракте.

ВСЕ, закончили!

В переговорной царят оживление и смех. С улыбкой именинника шеф расхаживает с бутылкой виски, подливая каждому щедрой рукой.

И вот мы прощаемся друг с другом, и гости теребят пакеты с сувенирами фирмы, смущенно перемигиваясь.

Когда все наконец разъезжаются, я перебираюсь с кипой бумаг к своему столу. В понедельник начнется будничная жизнь – переводы, письма, звонки, занудство шефа.

Зачем я только откликнулась на объявление: «Требуется квалифицированный секретарь-переводчик, способный работать в цейтноте»?

Сила коллектива

Когда сегодня, дыша как паровоз, я ворвалась в свою рабочую комнату, белеющий на столе листочек бумаги ухудшил мое и без того мерзкое настроение.

Дело в том, что я уже знала, что бисерным почерком наш начальник вывел на нем формулу, приводящую в бешенство всех моих коллег: «Я был здесь в 9.02 или 03 или 01», в зависимости от того, кто и на сколько минут опаздывал к началу рабочего дня. Характерно, что несколько раз в качестве контрмеры предлагалось оставлять у него на столе записки: «Ушли с работы в 21.10 или в 22.00», но почему-то до конкретных действий так и не дошло.

Дотошный педант с манией величия – вот каким был наш шеф. Проработав полгода на этой фирме, я многое научилась воспринимать бесстрастно, но эта дотошность выводит меня из себя до сих пор! Плюхнувшись за стол, я остервенело разодрала записку в клочки, вымещая на ней свою жуткую злость.

С утра все не заладилось. Выйдя из дома, я обнаружила, что поехала петля на колготках, пришлось возвращаться. Дома же я установила, что черные колготки закончились, а светлые к моему костюму не подходят. Пришлось переодевать и колготки и костюм. Конечно, я опоздала на свой автобус, следующий пришел через двадцать минут. И вот после такого мне еще подкидывают на стол разные пакостные записки!

Телефон не смолкал ни на минуту. Все просили соединить с многоуважаемым господином Штоссманном. Я переводила звонки на его номер и только принималась выуживать бумаги и ручки из своего стола, как телефон трезвонил снова.

Звонок по внутренней связи. На проводе шеф.

– Доброе утро, – вопит он в трубку, – запишите телефон и постарайтесь дозвониться!

«Чем писать!», все ручки в столе. Чертыхаясь про себя, я судорожно пытаюсь удержать в памяти номер. Очередной бзик нашего начальника – стол после окончания рабочего дня должен оставляться стерильным. Поэтому все запихивают свои канцтовары, включая ручки, скрепки и точилки вечером в ящики стола, понося Штоссманна на чем свет стоит.

Из кабинета начальника появляется распаренный Боря. Уши у него такие красные, что у меня рождается подозрение, что шеф стал грешить рукоприкладством. У Бори дрожат губы, но, закрывая дверь, он почтительно говорит:

– Да, господин Штоссманн. Конечно, господин Штоссманн.

«Утренняя баня» – вот как это называется. Я мысленно благодарю высшие силы за то, что опоздала, иначе под горячую руку начальника попалась бы я. Шеф нуждается в утренней разборке – это дает ему энергетический заряд на весь день. Любой из сотрудников, попавший с самого утра в его кабинет, подвергается издевкам, критике и абсолютно не имеет возможности изложить свой взгляд на тот или иной предмет.

На переговорах он – душа компании и светский лев. Штоссманн ослепительно улыбается, делает комплименты, долго трясет всем руку, заглядывая в глаза. Начальник немного говорит по-русски, но весь его скудный запас русских слов полностью используется в ситуации обольщения заказчика.

Я заметила, что наши клиенты, как кролики, никуда не могут деться от пронзительных глаз и вкрадчивого голоса шефа. Он обволакивает, увещевает, шутит и обещает золотые горы. Я послушно перевожу его речи, замечая при этом, что сама начинаю говорить льстивым, мягким голоском, словно озвучиваю сказку про семерых козлят.

Особенно неотразим Штоссманн в разговоре с дамами. Они тают, называют за глаза милашкой и дают ему все, что он попросит. Мужчины держатся дольше. Но они также весело смеются любому анекдоту, рассказанному Штоссманном. Даже если переговоры заходят в тупик и мы не можем прийти к согласию, клиент все равно вспоминает добрым словом нашу фирму и господина Штоссманна. Я считаю, что Штоссманн учился гипнозу. Другие сотрудники нашей фирмы разделяют мою точку зрения: «Если Штоссманн захочет, он добьется своего».

Сегодня, «помыв» Борю, он выпархивает из своего кабинета и, сообщив: «Я у директора», – бросается вниз по лестнице так стремительно, что фалды его пиджака разлетаются как ласточкин хвост.

Это – еще одна черта шефа – быть приятным своему начальству. О, как он преображается, когда перед ним вышестоящий господин! Нет громовержца Штоссманна, нет обольстителя господина Штоссманна, есть готовый на все подчиненный! И начальство верит в его искренность и благоволит к нему более, чем к другим начальникам отделов нашей фирмы.

Пока наш начальник пьет кофе у директора, мы собираемся своим небольшим коллективом – и о чем бы ни заговорили, наш разговор неизменно переходит на проделки Штоссманна.

Я высказываю предположение, что нас всех, вероятно, ждет паранойя, если мы не прекратим говорить о нем. Это находит сочувственный отклик у моих коллег, особенно оживленно эту тему подхватывает Боря, в котором еще кипит обида за сегодняшний утренний разговор. Ни для кого не новость, что если Штоссманн заключает с кем-то контракт, только он пожинает лавры успеха, а вся черновая работа спихивается на исполнителей.

В спокойное течение моих мыслей врывается голос начальника. Подобно иерихонской трубе, он давно вопит у моего стола, диктуя очередное задание. Поймав последнюю фразу, я методом ассоциаций выстраиваю целиком поручение и – не могу поверить.

Каждый год в штаб-квартире нашей фирмы устраивается совет начальников отделов от различных филиалов фирмы. Во время совета вниманию правления представляется отчет о работе, читаются доклады, обсуждается стратегия и кадровые вопросы. Наш шеф настолько успешно попил кофе у директора, что честь представлять наш филиал на совете в этом году достается ему. Его просто распирает от важности возложенной на него миссии. Но за всем этим сквозит легкая нервозность, ведь доклад о работе нашего отдела должен быть отправлен в правление завтра, где он будет тщательно изучен и оценен, а послезавтра шеф уже должен лететь в Вену. На заседании Штоссманн должен выступить лишь с коротким резюме по итогам работы.

Результатом умственных усилий Штоссманна является название: «Стратегия и тактика успеха отдела сбыта в условиях нестабильной экономики». Все остальное предоставляется сделать нам. Ободренный перспективой участия в совете, шеф срочно собирается на очередную тусовку в посольство, где наверняка поделится своими новостями с каждым встречным.

Распределив обязанности, мы лихорадочно работаем часа два по сбору информации и составлению сводок и таблиц. После этого, провожая завистливыми взглядами коллег из других отделов, уходящих домой, как все нормальные люди, в шесть часов, мы собираемся у меня в комнате.

– Написать бы Штоссманну такой доклад, чтобы его сразу выгнали, – высказывает кто-то опасную идею.

Все невесело смеются, но мысль, словно зерно, брошенное в благодатную почву, начинает свое развитие.

– Перепутать бы все цифры, – говорит Валя, менеджер по транспорту.

– Спишут на ошибки в компьютере, – возражает Гена, аналитик и статистик.

– А если написать, что мы не добились никаких результатов и все плохо, и будет еще хуже? – предлагаю я.

– Но статистика же показывает прибыль, – возражает Гена.

– Эврика! – заходится в крике Боря. – Мы напишем, что все отлично, Штоссманн добился невероятных результатов, отдел сделал большой скачок вперед и так далее. Такого гениального менеджера точно держать на задворках не станут.

На секунду воцаряется молчание, настолько потрясающе звучит эта идея. Гена набрасывает план, и с непривычным для нас энтузиазмом мы набрасываемся на работу.

На следующий день на столе Штоссманна лежит отчет, который повествует о выдающихся успехах шефа в кадровой перестройке, маркетинговых исследованиях рынка, успешном управлении персоналом, расширении круга заказчиков. И это все его заслуга, и только его!

Штоссманн, розовый от удовольствия, ставит свою подпись под отчетом. Мы аккуратно запечатываем свою надежду в красно-белый конверт курьерской почты DHL. Вечером он полетит в Вену, где на столе у председателя правления произведет эффект разорвавшейся бомбы.

Все последующие дни нас лихорадило. Честно говоря, было не до работы. Мы сбивались кучкой у кого-нибудь в комнате и взвешивали все шансы «за» и «против» – выгорит ли наше дело или нет. Одуревшие от кофе и табачного дыма, мы расходились по рабочим местам с тем, чтобы через час, зайдя к кому-нибудь якобы по делу, увидеть там всех, азартно обсуждающих наш план. Никаких новостей из Вены не поступало.

Выходные прошли как один длинный, тягучий день. В понедельник с утра к нам зашел директор. В своей обычной нудной манере он говорил о том, что необходимо заключать больше контрактов, использовать все резервы, улучшать дисциплину. (Ничего у нас не выгорело. Обычный, рутинный понедельник!)

– Мы надеемся на вас, – закончил свою речь директор, – потому что некоторое время ваш отдел будет работать без руководителя. Господин Штоссманн срочно переведен в сингапурский филиал.

Миссия в Спирьевске

– Это просто как в фильме ужасов!!! – оглушила меня телефонная трубка голосом главного механика объединения «Спирьтранснефть». – Такого кошмара мы еще не видели – на всем продолжении трубы вода вырывается, как из фонтана! Срочно вылетайте с техником завода.

Несчастный господин Гримм и не подозревал, что он когда-нибудь увидит Россию, да еще при таких стрессовых обстоятельствах. Все основные техники отбыли на шеф-монтаж в другой город вместе с нашими инженерами, и он один должен был защищать честь фирмы-производителя в далеком сибирском городе Спирьевске.

Внешне Гримм был похож на гнома – с бородкой, мягкими карими глазами, маленькими ручками и ножками, только не хватало колпачка с помпоном.

Домодедово встретило нас обычным треском упаковочных лент, которые хищно охватывали исполинские сумки русских челноков. Гримм был в шоке. В прострации он погрузился в самолет и не без опаски уселся в не очень чистое кресло под номером 13. Весь полет он не открывал глаз и, похоже, молился про себя. Когда самолет заходил на посадку в Новосибирске, Гримм раскрыл глазки и тяжело вздохнул. Он думал, что его страдания закончились. Как он был не прав!

Нас не встретили.

До Спирьевска было три часа езды на машине, а в девять часов вечера нас вряд ли кто согласится везти в такую даль. Когда разболтанной походкой к нам подошел молодой человек и спросил, не желаем ли мы такси, я рискнула.

– А до Спирьевска сколько? – с независимым видом осведомилась я, словно речь шла о поездке от Свиблово до ВДНХ.

Молодой человек задумался.

– Сто баксов, – выпалил он, выпучив глаза.

– Едем, едем, – умоляюще зашептал мне Гримм, – у меня есть доллары.

Мышиного цвета «Волга» мчалась в темноте. Уже два часа нас трясло по ухабистой дороге. Гримм молчал. Говорить было сложно. Музыка в салоне гремела вовсю.

– Ах, какая женщина, – выводил водитель вместе с радиоприемником.

Лесная дорога становилась все круче и круче, и наконец лучи фар уперлись в большие железные ворота. Из ворот выскочили люди в камуфляже и с автоматами. Мощный прожектор осветил наш автомобиль. Гримм в ужасе зажмурился.

– Кто такие? – потребовали ответа.

– Мы заплутали, Спирьевск ищем, – заканючил водитель. Он выполз из машины и, преодолевая желание сделать сразу «руки вверх», стал объяснять свой маршрут. Незатейливый вид шофера, мои испуганные глаза и обморочное состояние Гримма не внушило серьезных опасений вооруженным людям, и нас отпустили.

– Ну, дела, – отдувался водитель, – надо же налететь на ракетную часть! Если бы они узнали, что у нас иностранец в машине, – кранты! Дома бы нас не дождались!

Только когда забрезжил блеклый рассвет, наш еще более посеревший автомобиль въехал в сонный город Спирьевск. Как ни странно, в городской гостинице нас ждали, и сразу проводили в номера.

Водителю «Волги» мы заплатили по настоянию Гримма всего пятьдесят долларов – за моральный ущерб и потрясение, пережитое нами в пути.

В десять нас разбудил звонок секретарши главного механика, сообщившей, что в одиннадцать за нами приедет машина и отвезет нас на полигон. Завтраки в нашем «отеле» были не предусмотрены, так что растворимый кофе и кипятильник, которые я взяла с собой, а также пачка печенья оказались нелишними. Позавтракав таким образом, мы с Гриммом спустились к авто. Нас ждал «Газик», именуемый в народе «козел». Сорок минут мы ехали по таежной дороге и наконец прибыли на полигон.

Нас встретил главный механик – суровый усатый мужчина. Рядом с ним стояли трое мужчин со слегка пришибленным видом – они явно не привыкли встречать представителей инофирмы.

– Вы видите! – грозно и без всякого предупреждения накинулся на Гримма главный механик, указывая пальцем на своих оробевших спутников.

Гримм посмотрел в их сторону, не дожидаясь моего перевода. Ни он, ни я не обнаружили ничего аномального.

Главный тем временем продолжал:

– Чуть не убились сейчас, испытывая вашу трубу.

«Пришибленные» стали еще печальнее.

– Что за… вы нам поставили?

Тут с переводом я замялась… Уловив, однако, общий смысл, Гримм с надеждой посмотрел на меня. Воспользовавшись паузой в обвинительной речи главного механика, я перехватила инициативу:

– Господа, что же это мы стоим, давайте присядем и обсудим все спокойно.

– Да где присядем?!! – загремел успокоившийся было главный механик, и чудом спасшиеся работники мелко закивали. – Там воды по колено!

Оказалось, что поставляемые нами трубы не просто не выдерживают гидроиспытания, а лопаются даже при незначительном увеличении давления. Воду, подаваемую для испытаний, не успевали отключать, и испытания проходили под знаком Нептуна. В последний раз металл оказался настолько непрочным, что труба разорвалась, а осколки ее разлетелись во все стороны, действительно чуть не покалечив операторов. Придя в себя, операторы сообщили нам, что за всю свою трудовую деятельность они подобного не встречали.

Гримм внимательно слушал объяснения и делал пометки в блокноте, устроившись на скамейке под пожарным щитом. Почувствовав себя в родной стихии, он приободрился и выглядел совсем молодцом, увлеченно записывая все данные, составляя графики. Спустя полчаса взявший себя в руки главный механик, уже не нуждаясь в моих услугах, помогал ему в составлении кривой, объясняясь на каком-то птичьем языке. Повеселевшие операторы уселись под елкой курить, а я, ощущая свою ненужность, прогуливалась взад и вперед.

Наконец, основные параметры были обсуждены, в зал, где недавно проходили испытания, мы так и не рискнули войти и, мирно погрузившись в «козла», поехали назад в город.

Главный механик повеселел, тяжесть ответственности уже не давила на его плечи, ведь ее разделил похожий на гномика немецкий инженер Гримм.

Обсудить создавшуюся ситуацию и составить протокол предполагалось в кабинете главного механика в объединении.

Нас провели в столовую, где все сотрудники управления «Спирьтранснефти» каждый день проводили свой обеденный перерыв. Главный посадил нас за стол и, пообещав вернуться через полчаса, ушел.

Гримм с аппетитом съел и первое и второе, выпил компот из чернослива и по примеру сидящих вокруг вилкой выковырял чернослив из стакана. Он выглядел почти счастливым.

В кабинете главного механика собрался весь технический отдел. Клубился табачный дым, многоголосый говор походил на жужжание, которое чуть стихло, когда мы вошли в кабинет.

Гримм с удивлением озирался вокруг. Рядовое обсуждение испытаний было запланировано организаторами как грандиозное шоу, и от нас безусловно чего-то ждали. Поэтому нас посадили в центре, включили видео, и на экране возникла труба и ее последующие бесславные трансформации. По окончании фильма вся аудитория с жадным интересом посмотрела на нас.

Гримм откашлялся и уверенно стал высказывать свои соображения. Его доводы были логичными и конкретными.

– Вина нашей фирмы очевидна, но и режим испытаний был неправильно подобран, – такова была основная мысль.

Все загудели, задвигали стульями, в адрес Гримма посыпались вопросы, Гримм отвечал, я переводила со скоростью пулемета.

– Мы что здесь, дураки, что ли? – спросил кто-то. – Россия – не помойка, хватит присылать нам всякую ерунду!

– Вина коммерческого отдела здесь налицо, – слабо протестовал Гримм. – Просто для класса поставленных труб режим испытаний был неверен.

– Так нечего было халтурить и продавать невесть что. На тебе, боже, что нам негоже, так, что ли? – волновались вокруг.

Гримм облизал пересохшие губы.

– Я просто не могу понять, в чем дело, такого позора я не припомню, – пожаловался он мне.

– Нам трубы класть надо, а теперь что делать? – крикнули из дальнего конца кабинета.

– Господа, господа! – Гримм попытался утихомирить взволнованных людей. – Конечно, нам придется поставить взамен качественные трубы, без сомнения.

Гул усилился.

– Нам трубы сейчас класть надо, – монотонно гудел все тот же угол комнаты.

По оживленному виду главного механика было видно, что он очень доволен ходом дискуссии. Гримм чуть не плакал.

– Ладно, – наконец милостиво произнес главный механик, – что вы на него налетели? Он-то сам не виноват. Сейчас составим протокол, приедет менеджер с фирмы, с ним разберемся.

– А что сейчас класть будем? – В дальнем углу все еще проявляли беспокойство.

– Да тихо ты! – прикрикнул главный. – Где наш протокол, готов? Давай подписывай.

Гримм послушно расписался и с облегчением вздохнул. Наша миссия в Спирьевске была закончена.

– Ну, а теперь, – подмигнул Главный механик, – требуется это дело обмыть.

– Я не пью, – скромно ответил Гримм, – мне нельзя.

Главный коротко хохотнул:

– У нас говорят: если нельзя, но очень хочется, значит, можно, – и протянул стакан.

– Пригубите слегка, – посоветовала я растерявшемуся Гримму.

Похоже, он снова впадал в транс.

Коррида

– Ну ты представляешь! – ворвался ко мне в комнату Гена, задохнувшись от быстрого бега по лестнице. – Нам из Вены присылают нового шефа!

– Кого? – спросила я, мгновенно стряхнув с себя наваждение перевода крекингового процесса, которым занималась.

– Этого не знаю. – Гена был искренне огорчен.

– Но ты же аналитик, подумай, порасспрашивай, кого надо, – приободрила его я.

– Ты что, – зашипел на меня Гена, – это же тайна. Не говори пока никому!

Боже мой, не прошло и двух месяцев, как наш бывший шеф господин Штоссманн покинул нас, а нам уже навязывают нового босса. Наш отдел сбыта московского представительства, где я работаю уже полгода с хвостиком, никак не могут оставить без чуткого руководителя. Хорошо, что коллектив у нас небольшой, но дружный. После отъезда господина Штоссманна мы не стали хуже работать, дисциплина не упала, прибыли как росли, так и растут. И мы уже подумали, что нам никого не пришлют, как появляется Гена со своей потрясающей новостью, да еще в понедельник, который, как известно, день тяжелый.

Гена, видно, не смог сдержаться, так как после обеда ко мне потянулась вереница просителей, то за папками, то за печатью, то за конвертами, то за переводом. И хотя все молчали об истинной цели своего визита, но по напряженным лицам я ясно читала – всем отчаянно хотелось узнать, кого нам назначили. Никто не ожидал, что очень скоро об этом мы узнаем сами.

Неделя прошла в заботах – к нам внезапно приехала куча делегаций. Мы мотались по заводам и фирмам, знакомясь, пробивая контракты, уламывая заказчиков.

С нашими австрийцами явились корейцы, и каждое утро они требовали чайник горячей воды, в котором разводили свои диковинные корейские полуфабрикаты. Добродушные австрийцы в гастрономическом плане не доставляли никаких хлопот. Правда, диалект этих гостей был особый, я понимала через два слова на третье. К чести сказать, остальные сотрудники нашего отдела, владевшие и английским и немецким, не понимали их вовсе. А речь шла о крупнейшем проекте.

В таких мучениях мы совсем забыли, что у нас должен появиться НОВЫЙ ШЕФ.

Утром в понедельник директор представительства представил мне невысокого, хорошо сложенного мужчину лет тридцати пяти, который немного испуганно улыбался.

– Познакомьтесь, Марина, – ласково начал он, – господин Лемке, ваш новый начальник.

– Здраствуйте, – по-русски, но с большим акцентом, поприветствовал меня господин Лемке.

В четверг, войдя в свою комнату ровно в девять, я застала нового шефа за очень странным занятием. Он рылся в ящиках моего стола, выуживая, по его мнению, наиболее привлекательные ручки, карандаши и прочую канцелярскую мелочь. Он менял свои исписанные старые ручки и карандаши, методично укладывая их в мой стол. Я на цыпочках отошла от комнаты и опустилась на первый попавшийся стул. Через минуту я возобновила попытку попасть на рабочее место. Шеф был все еще там. Теперь он трудился над заменой моего новенького компьютера на старый, оставшийся от прежнего шефа. Мое появление не вызвало у него ни капли смущения. Воткнув последний штекер, он с довольным видом отошел от моего стола и, насвистывая, удалился в свой кабинет.

– Вот это номер, – сказала я себе, включая древний IBM.

Обсудить эту ситуацию я смогла только во второй половине дня, после того как все собрались в комнате Бори и Гены.

– Может, он тайный клептоман, – предположил Боря. – После кражи ему становится стыдно и он возмещает ущерб своими вещами?

– Уйду я с этой работы, никакого спокойствия. Так хорошо было на вольных хлебах! – решительно сказала я.

– Ха, в который раз мы это слышим, – засмеялись все. – Из нашей конторы ты уже никуда не уйдешь, будешь переводить нам до пенсии.

В пятницу я пришла на работу в половине десятого, философски поразмыслив над тем, что господину Лемке понадобится время, если он захочет заменить еще что-нибудь.

Действительно, меня ждали перемены. Половина моих красочных ярких папок была заменена на какие-то картонные чудовища с корявыми замками. Лемке что-то увлеченно писал моей любимой ручкой у себя в кабинете.

Вернувшийся из командировки Слава, самый спокойный и уравновешенный из всего отдела, зашел к шефу и через пять минут вылетел пулей из его кабинета. За ним гнался, потрясая в воздухе карандашом, сам Лемке. Оба так стремительно промчались мимо меня, что я ничего не успела понять.

После того как сердобольная горничная Оля из кухни напоила Славу валокордином, он оказался в состоянии рассказать что произошло. Он зашел к начальнику с просьбой подписать для бухгалтерии телефонный счет – из гостиницы в Липецке. Слава дважды говорил с Веной по рабочим вопросам. Лемке же всучил этот счет Славе обратно, заявив, что непорядочно требовать от фирмы компенсации. Например, он принес на фирму свой собственный карандаш и не требует ни у кого возмещения стоимости этого карандаша.

Слава против обыкновения вспылил, и они помчались к директору, чтобы он разрешил этот спор. Индицент был исчерпан в пользу Славы. Расстроенный Лемке заперся у себя в кабинете.

Вечером того же дня мы отправились с боссом на вокзал встречать делегацию австрийцев, возвращавшихся из Ростова. По радио объявили: «На такой-то путь прибыл поезд Минеральные Воды – Москва, номер такой-то».

Облизнувшись, Лемке обратился ко мне:

– Как здорово придумано, целый поезд минеральной воды подогнали. Сходите, пожалуйста, за бутылочкой!

И как я ни пыталась растолковать ему, что это название города, он только злился и подозревал меня в том, будто я просто отлыниваю от его поручения.

Утром в понедельник, отойдя от обиды, шеф пригласил меня в свой кабинет.

– Марина, – конфиденциальным тоном начал он, – я хотел бы устроить ужин для всех сотрудников, чтобы в неформальной, дружественной обстановке познакомиться со всеми поближе, поговорить по душам. Какое заведение вы бы мне порекомендовали?

Это было очень кстати. В Москве недавно открыли латиноамериканский ресторан, и многие сотрудники из других отделов то и дело устраивали там обеды для своих заказчиков. Об этом ресторане ходили легенды, а мы там пока не побывали. Теперь нам представилась возможность увидеть своими глазами это чудо. Заказать стол на десять человек было нелегко, но наш заказ приняли на пятницу, и теперь мы предвкушали вечер с латиноамериканской кухней и зажигательными мелодиями.

Ресторан «Эскумильо» действительно оказался чудом. Мы ели обжигающе острые блюда, пили удивительные напитки, веселились вовсю. Лемке был на высоте и ни разу не сказал ничего невпопад. Он молча слушал наш «фольклор» и смеялся над тем, над чем смеялись мы. Слава, сославшись на деловую встречу, ушел раньше всех. За ним мы проводили Лемке, а сами остались посмотреть программу.

В два часа ночи наша компания вышла из ресторана. В первом же такси, которое поймали для меня, почему-то сидел наш Слава. Мы весело домчались до моего дома. У подъезда под зонтом, встречая меня, стоял мой муж.

– Саша! – закричал Слава, вылезая из такси и бросаясь ему в объятия. – Это коррида!

С большим трудом нам удалось запихнуть его обратно.

Дома Саша осторожно поинтересовался:

– Коррида, – так называется ресторан?

– Так называется моя работа, – ответила я.

Бархатный сезон

Сухие листья жестко царапали асфальт, оранжевое осеннее солнце неподвижно висело над маленьким южным украинским городком, словно прощаясь с ним до весны. Вот уже битые две недели я и четыре немецких специалиста сидим в этом городе на шеф-монтаже и все, что восхищало на первых порах – блестящее, как фольга море, белые ухоженные домики и распевный говор местных жителей – стало тускнеть и покрываться налетом обыденности.

Никто не знал, долго ли нам придется оставаться в этом городке. Лемке, нервничая, каждый день звонил из Москвы, язвительно осведомляясь насчет нашего загара, но мы ничего не могли поделать – местная таможня незадолго до прибытия оборудования фирмы ввела новые правила, поэтому часть установки была смонтирована, а оставшиеся ящики покрывались пылью на складах.

Местное начальство писало срочные бумаги, бегало к администрации с требованием выдать ящики вне очереди, но пока безрезультатно. Я со своими подопечными каждый день сидела у директора завода, слушая очередные сводки.

Было жарко, в оконное стекло бились осенние мухи, директор непрестанно вытирал влажную лысину и к концу разговора предлагал одну и ту же программу – море и пляж.

Нас вывозили на пустынный белый пляж и оставляли там до ужина в компании с алчно дышащим морем и огромными арбузами. Ужин проходил при скудном освещении (в городе экономили электроэнергию) на террасе маленькой местной гостиницы, увитой виноградными плетями, с которых сизые влажные гроздья «Изабеллы» свешивались нам почти что на плечи.

Эта идиллическая картина неизменно умиляла немцев, и они, воздавая должное винам местного розлива, благодарили судьбу за эту необычную командировку. Утром точно, как часы, мы появлялись на заводе. Разбитые окна цехов, куча мусора на территории и тоненький ручеек рабочих не напоминали нам работающий гигант эпохи индустриализации. Смены были короткие – до обеда, и рабочие появлялись после обеда на местном базарчике, продавая всякую всячину.

Завод умирал тихо и без агонии – как умирают люди, дожившие до глубокой старости. Работа кипела лишь в трех цехах, в одном из них и проходил монтаж немецкой установки. Посещение цеха с недостроенной установкой также входило в нашу утреннюю программу. Сквозь запыленные фабричные окна пробивались узкие лучики солнца, духота сдавливала горло, стояла глухая тишина, и мне казалось, что мы никогда не уедем из этой сладкой южной осени в холодную Москву.

Постояв в молчании у скелета установки, наша маленькая делегация отправлялась выслушивать все те же жалобы дирекции, отодвигающие наш отъезд на неопределенный срок.

Сегодня все было по-иному. В приемной деловито стучала машинка, сновали люди, слышались оживленные голоса, кто-то на кого-то покрикивал, кто-то оправдывался, звонили телефоны и трещал молчавший до сих пор телекс.

– Победа! – радостно приветствовал нас директор, встречая на пороге своего кабинета. – Отпускают все двадцать три ящика!

– Господи, за что же такое счастье! – вырвалось у меня.

– Ваша фирма согласилась перевести пять тысяч марок за срочность таможенной обработки! – сияя, объяснил директор.

Техники молча переглянулись.

– Да, еще вам телекс идет, – кивнула на стучавший аппарат секретарша.

Фирма сообщала, что господа техники должны в течение недели с привлечением местных кадров завершить шеф-монтаж и произвести пробный пуск.

«Неужели скоро домой?» – радостно подумала я.

Сразу ставшие серьезными, одетые в фирменные рабочие халаты немцы уже вытаскивали из чуланчика запылившиеся чемоданы с инструментом.

Честно говоря, я скептически отнеслась к идее «привлечения местных кадров». Но на призыв дирекции завода помочь немецким специалистам откликнулось неожиданно много рабочих – больше, чем было необходимо. Каждый, прежде чем приступить к работе, писал заявление, где обязался не претендовать на скорую оплату. Мне это было непонятно – в нашей сегодняшней жизни никто не станет работать «за так».

Все объяснил один пожилой усатый рабочий:

– Соскучились мы по делу, дочка, руки зудят. Всю жизнь здесь трубили. А теперь что? На базаре торговать? Это молодые лучше могут. А мы старики и уж напоследок мозоли на руках разомнем!

Я не митинговала больше, глядя, как сосредоточенно работают «местные кадры». Неделя сумасшедшей гонки, бесконечных переводов, беготни, ночных смен так меня измотали, что в последние дни я засыпала, едва присаживалась на какой-нибудь ящик в цеху. На меня махнули рукой, объясняясь жестами, рисунками, мимикой.

Празднично сияя лаком и свежей краской, раскинув широко крылья, установка была готова к пробному пуску. Около пусковой панели, как у колыбели новорожденного, собрались все «крестные отцы» – администрация города и дирекция завода. Мы стояли за ними, за нами – рабочие. Цех больше не казался мертвым – все в нем находилось в движении, казалось, что стены раздались и стало больше света.

– Эх, – сокрушался за моей спиной чей-то голос, – жаль машинку!

– Это почему? – Я, удивившись, даже перестала переводить приветственную речь директора.

– Да потому, что недолго ей работать, сырья не найти. Ввозить надо, а дорого, – ответил знакомый седоусый рабочий.

– А раньше как было? – Я даже всплеснула руками.

– Раньше мы все вместе были, а теперь вроде как буханка осталась, да нарезана ломтями – СНГ называется, – с горечью откликнулся кто-то. – А жаль машинку, хороша!..

– А как же мы? – глупо спросила я.

– А что вы? Руку пожмем и ауф видерзеен! – прозвучал насмешливый ответ, и все сдержанно засмеялись. – Будете вспоминать наш город, вроде как на экскурсии побывали, в бархатный сезон, – сострил кто-то еще.

И на банкете, устроенном по случаю такого важного события, и в вагоне поезда, уносящего нас наконец в родную Москву, у меня не выходил из головы этот разговор. Я зябко куталась в куртку, глядя невидящими глазами в окно. «Неужели все зря, все в пустоту? Зачем тогда все это?» Мне показалось, что я упустила что-то очень важное в своей жизни. И захотелось вернуться когда-нибудь в этот город. В бархатный сезон.

Добро дошли!

– Поедешь ты! – огорошил меня Боря.

– Боренька, – взмолилась я, – меня же не было три дня!

– Как? – Боря был шокирован. – Весь отдел мучается, а тебе наплевать на коллектив! – Боря строго посмотрел на меня: – Мариша, мы действительно в тупике, – стал он вводить меня в курс дела. – Кому-то надо поехать в Белград, договориться с одним югославом. Мы там снова открываем бюро.

– А при чем здесь я? – преувеличенно удивленным тоном отозвалась я.

– Ну, – замялся Боря, – у тебя же были когда-то шуры-муры с югославом. Говорят, что ты специально сербский изучала.

– Было дело, – великодушно ответила я, – и что?

– Вот и выходит, что больше некому ехать! Смотайся, ты же не была в Югославии или как там – Сербии! Лемке звонил, он тоже считает, что кроме тебя лететь некому, – запричитал Боря. – У меня куча заказов для Сербии, а бюро у нас там нет. Столько сделок горит! – Он огорченно махнул рукой.

– Но в чем моя задача? – искренне изумилась я.

– Договорись с одним спецом в Белграде, чтобы он представлял наши интересы.

– Ну почему именно он? – не могла я взять в толк.

– Да он бывший министерский работник, знает все входы-выходы, а языки не знает. Вот ты с ним и побеседуй. Ты же имеешь понятие о югославском менталитете.

Весь разговор с Борей мне представлялся какой-то фантасмагорией. Я и Белград? Нет, ни за что! Но любопытство пересилило все страхи и воспоминания.

– Давай телефон твоего спеца.

Боря суетливо назвал мне номер, сказал, что спеца зовут Душан Васич, и, пожелав успеха, ретировался.

Я набрала номер. Сто лет не говорила по-сербски!

– Молим, – раздался на другом конце женский голос.

Я попросила к телефону Душана. Через секунду в трубке отозвался искомый «спец». Я, пока еще с трудом подбирая слова, представилась, рассказала о Бориных проектах и попросила о встрече. Воцарилось молчание. Потом раздался тихий смех.

– Добро, – ответил мне Душан.

Мы договорились о дне и рейсе. Душан обещал меня встретить.

Пока я в Шереметьево регистрировалась на рейс, моя душа восставала против такого вмешательства в ее тайники. Мое подсознание упорно хранило горькие воспоминания о «шурах-мурах» с одним югославом. Я вспоминала прошлое весь полет. «Хочете такси, лепо девойко», первое, что я услышала в аэропорту в Белграде. Я стала оглядываться в поисках Душана. Никто ко мне не подходил, я уже начала договариваться о цене из аэропорта до центральной гостиницы, как тут ко мне подбежал высокий, сухопарый мужчина с черными, с проседью волосами.

– Марина? – спросил он.

Я кивнула.

Душан легко подхватил мой чемодан:

– Машина стоит недалеко, вы не возражаете?

Синий «Опель» действительно стоял поблизости. Мы молча ехали по трассе, ведущей в город. Негромко играло радио. «Неужели я в Белграде?» Мне хотелось ущипнуть себя за руку. Когда-то я безумно, страстно мечтала попасть сюда. Но при других обстоятельствах, с другим человеком.

Проехали величественный мост.

– В какой гостинице вы мне посоветуете остановиться? – все еще с трудом подбирая слова, спросила я.

– Никаких гостиниц, – категорически отрезал Душан.

Я растерялась.

– Сейчас небезопасно в гостиницах, – пояснил Душан. – Будете жить у меня.

Я потеряла дар речи. Машина летела по Белграду на предельно допустимой скорости. Свисток, тормоза… К нам шел полицейский.

– Здраво, – буднично ответил на его приветствие Душан.

– Нарушаем? – Все полицейские мира одинаковы.

– У меня гостья из России, заговорились, извините. – Душан развел руками.

Полицейский заглянул в салон.

Я старательно покивала в подтверждение слов Душана и на всякий случай добавила по-русски:

– Здравствуйте.

Полицейский вздохнул, отошел, и мы поехали дальше.

Не успели мы въехать в просторный двор двухэтажного каменного дома на окраине Белграда, как невысокая проворная блондинка уже открывала дверь дома.

– Моя жена Весна, – объявил Душан.

Весна излучала радость и гостеприимство. Не дав мне распаковать чемоданы, меня потащили обедать. Югославская кухня – это песня. Ее не опишешь, ее надо пробовать. Весна расстаралась на славу – тут были и чорпа – густой суп, и острый салат, и чевапчичи – маленькие острые колбаски, и смоляно-черная «кафа». Весна непринужденно щебетала, словно мы были знакомы с ней сотни лет.

– А теперь – отдохните с дороги. Вам сегодня пришлось рано вставать, – скомандовал после обеда Душан.

– Но нам надо бы поговорить…

– О работе – потом, – был категоричный ответ.

Я подчинилась.

Мы долго разговаривали в тот вечер. Деловая беседа быстро стала доверительной, задушевной. Душан заинтересовался нашим предложением, обещал подумать, найти переводчика, чтобы общаться с венским главным офисом.

– Я бы отказался, если приехал кто-нибудь из ваших боссов из Вены. Хоть и трудные у нас времена, но у меня работа есть. И неплохая. Но русским отказывать я не хочу. Чего только не случалось между нашими народами, но до сих пор у сербов есть поговорка: «Сколько нас было сейчас, если бы не русские. Не набралось бы и грузовика». Я очень серьезно подумаю, Марина, обещаю. А сейчас едем на ужин.

В доме постоянно звонил телефон. Первой новостью, сообщаемой всем звонившим, была новость о русской гостье.

– Мы сейчас заедем к нашим друзьям, а потом с ними отправимся в ресторан, – объявил программу Душан, открывая передо мной дверцу автомобиля.

Через несколько минут мы остановились у двухэтажного особняка.

– Я туда не пойду, – сказала Весна, – их собака меня за ноги кусает.

– Ничего, мы запрем ее, – пообещал огромный, грузный хозяин дома, вышедший нас встречать.

Мы вошли. В просторной гостиной стоял дым коромыслом. За столом сидела хозяйка в вечернем туалете и пять-шесть женщин, попивающих кофе. В углу на всю мощь орал телевизор, и кучка детишек неотрывно следила за развитием событий боевика. Прямо у порога на полу расположились трое мужчин и хозяин дома, они говорили по телефону, передавая по очереди трубку друг другу. Над всем этим висел писклявый лай запертой в другой комнате болонки. Очень быстро гомон приобрел организованный порядок, и хозяева дома, оставив гостей, присоединились к нам.

В маленьком сербском ресторанчике было пустынно. В углу настраивал струны небольшой музыкальный коллектив, официант суетился вокруг нас. Грянула музыка, потянулись посетители, нос защекотали удивительные запахи. По залу прошел слух о «русской гостье Душана», и музыканты, встав за нашими спинами, старались вовсю. Было шумно, весело и уютно. Я чувствовала спокойствие и защищенность.

Возвращались мы поздно вечером. Душан осторожно вел свой «Опель» по окраине Белграда. У маленькой церквушки он затормозил. Мы вошли в железные ворота, Душан постучал в дверь.

– Может, не надо? – робко спросила я.

– Надо, – отрезал Душан.

Дверь отворилась, мы вошли. В церкви было полутемно. На стенах фрески, иконы. На деревянном столе древние рукописные книги XVII, XVIII веков. Они лежали в рабочем беспорядке – видно было, что их использовали каждый день. Весна раскрыла наугад. Я вгляделась в буквы. Да это же старославянский! Душан и Весна молчали, но как красноречиво было это молчание…

Утренний рейс на Москву был уже объявлен, а мы все стояли и не могли наговориться. Как же мне не хотелось улетать, покидать этот гостеприимный дом, Душана, Весну… Когда я, распрощавшись, подошла наконец к таможеннику, Душан крикнул мне:

– Захочешь выпить кофе в баре, передай бармену Вуйе привет от Душана и скажи, что ты моя гостья!

Я взмахнула на прощание рукой, и глухая перегородка скрыла от меня гостеприимную пару.

В баре хлопотал круглый маленький колобок.

– Вуйо, – несмело обратилась я к нему.

Он поднял на меня глаза.

– Привет от Душана, я его гостья, – заученно повторила я.

Вуйя покатился к автомату эспрессо и, радостно улыбаясь, приготовил мне черную, крепкую, горькую «кафу».

– Никаких денег. – Он решительно отклонил мою руку с купюрами. – Вы ведь гостья!

Гостеприимство Душана грело меня до отлета. Я с удивлением заметила, что мое подсознание больше не бунтует. Наваждение прошлого не волнует меня. Все забыто. Теперь есть новый Белград. И новый смысл в этом слове.

На следующий день Боря едва сдерживал нетерпение:

– Привет! Что, как он тебе? Он согласен?

Я задумчиво оглядела свою, знакомую до последней черточки, комнату.

– Надо говорить «Добро дошли», что по-сербски означает «Добро пожаловать», – поддразнила я Борю.

– Ну не тяни. – Терпение у Бори готово было лопнуть.

– Он обещал подумать, – обнадежила я коллегу.

– Может, надо мне к нему самому съездить, потолковать. Только вместе с тобой, я по-сербски ни бельмеса. Поедешь еще?

– С удовольствием, – от всего сердца ответила я.

Боря выпучил глаза:

– Опять шуры-муры? – подозрительно спросил он.

Зимняя вишня

Что ни говори, а комфорт – великая вещь. Поднимаясь на эскалаторе в «Шереметьево-1» в депутатский зал, провожаемая взглядами прочих пассажиров, я ощущала свою весомость и значимость, несмотря на шесть часов утра. Чартерный рейс – это уют, спокойствие, отсутствие часовых ожиданий в аэропорту и полупустой салон самолета «ЯК-40», где предупредительный экипаж готов исполнить любую просьбу.

Я не впервые летела чартером, и не впервые с интернациональной командой – были не только австрийцы, немцы, но и французы, и американцы. Из сложной ситуации с переводом мы выходили просто – я выбирала себе «жертву» – какого-нибудь австрийца и честно выкладывала ему краткое содержание того, о чем шла речь на переговорах. Он хлопал глазами, пытаясь переварить эту информацию. Но прочие «народы мира» взирали на него с надеждой, и, вздохнув, он начинал переводить на английский язык, понятный и близкий всем европейцам. Тактика достаточно простая. Этот раз тоже не будет исключением.

Четыре часа полета обещали быть приятными. Американцы и французы моментально вступили в спор, чьи самолеты лучше. Поодаль расселись немцы и австрийцы, и не успел самолет оторвать шасси от земли, как их головы поникли в сладкой дремоте. Ясно – предыдущий вечер в отеле был проведен бурно. Лично я тоже рассчитывала на короткий отдых. Ночь у меня прошла без сна – по приказу городских властей под нашими окнами всю ночь асфальтировали улицу – стучали отбойные молотки, суперсовременная машина с жутким грохотом пожирала старый асфальт…

Но расслабиться не удавалось – стюардесса то и дело предлагала то поднос с роскошным завтраком, то фрукты, то напитки, то видеофильм. Четыре часа пролетели незаметно. Самолет пошел на посадку. На полосе нас уже ожидал микроавтобус принимающего уральского завода.

– Вы, конечно, устали с дороги и проголодались, – пробасил начальник отдела по внешнеэкономическим связям – ОВЭС. – Сейчас мы угостим вас обедом по-уральски.

– Как обед, почему обед? – заволновались на разных языках мои подопечные. – Мы уже ели в самолете!

Но нас никто не слушал, микроавтобус мчался в город, в салоне мощно гремел голос Анжелики Варум, воспевающей зимнюю вишню.

В специальном кабинете для иностранных гостей на столе уже выстроились прозрачные бутылки «Столичной», «Боржоми» и другие неведомые мне емкости. Сервировка ослепляла. Гости ошарашенно взирали на высокие хрустальные фужеры.

– Это из них мы будем пить водку?! – раздались полувосхищенные-полуиспуганные возгласы.

Официантки вносили подносы с дымящимся борщом.

Истинное проклятье для переводчика – переговоры за столом. Пока все успевают прожевать, проглотить, что-то сказать, переводчик так и сидит с одиноким кусочком на вилке и без конца говорит. В этот раз страдали мы вдвоем – я и герр Шёнхерр – моя очередная жертва. Мы переводили уральские легенды, описание местного края, его обычаев и историю завода.

Когда повеселевшие румяные гости и хозяева сплоченным коллективом входили в кабинет заместителя генерального директора завода господина Мызина, каблук моего сапога застрял в щели у порога. И получилось, что процедура представления и знакомства прошла без меня. В кабинет я вошла последней. Темные глаза господина Мызина довольно откровенно обежали мою фигуру, а бархатный голос потребовал занять место рядом с ним. «Этого мне не хватало», – подумала я, усиленно морща лоб и придавая себе вид «очень деловой леди».

Начались переговоры. Завод продавал свою продукцию нашей транснациональной компании, а мы через своих посредников реализовывали эту продукцию в другие страны мира. Сидящие за столом жаждали новых контрактов. Технические вопросы решались быстро – в дверь то и дело входили специалисты по производству, транспорту, упаковке. Да, Мызин сумел вышколить свой персонал. Ближе к вечеру, когда контуры предстоящего сотрудничества и контракта уже вырисовались, Мызин пригласил нас на ужин. Господин Шёнхерр закатил глаза.

– Я больше не могу переводить, – пожаловался он.

Дорога, по которой нас везли, превратилась из асфальтовой в проселочную, а потом и вовсе нырнула в лес. Нервно обсуждая стратегию на завтра, мои подопечные даже не заметили, что густые ели царапают лапами окна машины. Мы ехали по тайге. Вскоре показался уютный домик – загородная резиденция для отдыха и приема гостей. Из трубы стоящей рядом баньки шел дымок.

Было выпито немало. Гостей неоднократно водили в баню. Молодой специалист завода, взявший на себя функции переводчика, дал мне возможность немного отдохнуть, с учетом недополученных накануне часов сна. После «рашн экзотик банья» все захмелели, говорили вразнобой и не обращали внимания ни на время, ни на условности. Пролив на скатерть компот, француз не придал этому никакого значения и, поставив локти прямо в лужу, продолжил задушевную беседу. Немцы уютно похрапывали в кресле.

От духоты, гомона и позднего времени у меня голова шла кругом. Как назло, магнитофон крутил одну и ту же песню, и бесконечный припев о зимней вишне назойливо звучал весь вечер.

– А нельзя ли уже в гостиницу? – осторожно поинтересовалась я у Мызина, единственного человека, сохранившего трезвомыслие в этой компании.

Словно не слыша, он приказал откупорить еще бутылку вина и с бокалом подсел ко мне. «Начинается», – с досадой подумала я. Бархатные интонации голоса Мызина усилились, он уже поглаживал рукой мою ладонь, рассказывая о своей нелегкой судьбе. А я представляла себе мужа, тоскливо ожидавшего меня дома. Ситуация не из приятных. Но подобное встречалось в моей практике неоднократно, и я уже знала, как мягко, не обижая, отклонить ухаживания разомлевших поклонников. Я ни в коем случае не должна забывать, что передо мной сидит в первую очередь КЛИЕНТ.

В этот раз, высвободив свою руку, я встала и громким голосом скомандовала:

– Стенд ап! Ауфштеен!

Проснувшиеся немцы сонно таращили глаза. Американцы и французы помогали подняться друг другу. Поддерживаемые хозяевами, гости транспортировались в микроавтобус. Всю дорогу герр Шёнхерр мычал мотив шлягера Анжелики Варум…

Местное время – четыре утра. О московском времени лучше забыть. Глаза жжет, словно в них насыпан песок. А подъем – в семь…

На следующее утро я окончательно проснулась, вдосталь набегавшись по этажам, барабаня в двери заспавшихся подопечных, призывая их собираться поскорее. Хмурые господа, появившиеся только через сорок минут, жаждали одного – минеральной воды. Я мечтала о кофе.

В кабинете директора нас ждало и то, и другое, а также мой вчерашний поклонник Мызин. Вопрос генеральный директор завода решил очень быстро, ценя свое и чужое время. Контракт был готов к подписанию. Ошалевшие от такой оперативности, быстро ставя свои подписи на контракте, господа запивали свою победу. Однако – только минералкой…