Маски. Карнавал судеб

«Маривал»

Графиня де Гранж расположилась на кушетке с неподражаемой основательностью.

— Я так волнуюсь! — сообщила она, расправляя складки своей мини-юбки. Ее одеяние выглядело довольно забавно и больше подошло бы манекенщице, чем пухленькой вдовушке бельгийского пивовара. Нелепое платье. Нелепая женщина.

— Так волнуюсь! — повторила она, всплеснув руками. — А не хотите узнать, почему?

Питер Мэйнвэринг пробурчал в ответ что-то невнятное.

— Из-за Тото. Меня ужасает мысль, что мой дорогой не узнает меня, когда я вернусь домой.

Тото? Определенно, это не муж. Тогда любовник?

— Понятно, — нетвердо ответил Питер.

— Он меня просто обожает!

В ее голосе прозвучали кокетливые нотки. В чем дело? Питер пребывал в недоумении: обретя нового мужа, новое лицо, фальшивый титул, неужели эта зануда замахнулась и на него, Питера? Он старался не встречаться с ней глазами.

Но тут выяснилось, что «дорогой Тото» — всего-навсего самый очаровательный в мире коккер-спаниэль: а вдруг он не узнает свою «мамочку» в ее новом обличье? «Вдруг он решит, что я грабительница, и укусит меня?»

Питер дал себе клятву когда-нибудь написать историю своей жизни и назвать ее «Мемуары бесполезного человека».

— Милая леди, — начал он самым елейным голосом, на который был способен, — уверяю вас, ничего страшного не случится. Наши четвероногие любимцы, храни их Бог, воспринимают нас не по внешнему виду. Они узнают людей, которых любят, по… — По запаху? От женщины несло как от парфюмерной фабрики. — …по ауре, по голосу, по движениям. Тото, без всякого сомнения, придет в восторг, завидя вас!

Он пробормотал еще какие-то банальности, задал пару вопросов и позволил себе унестись мыслями в другом направлении. Слава Богу, совершенно не обязательно выслушивать, что ему отвечают: нужно только играть свою роль. Рассеянное «хмм», сопровождаемое потиранием рук, или заданный с важным видом вопрос: «А что вы сами думаете по этому поводу?» — обычно этого вполне достаточно. И все время надо утешать себя мыслью, что и эти пятьдесят минут когда-нибудь кончатся.

Теперь его пациентка перешла к Обсуждению других своих «проблем» — что-то связанное с ее домашним декоратором. Когда она делала резкое движение, ее мини-юбка задиралась еще выше. «Вам пятьдесят шесть лет! — хотелось закричать Питеру. — Ведите же себя подобающим этому возрасту образом!»

Внезапно его охватило чувство опустошенности. Четыре года… Четыре года он выслушивает пустую, бездушную болтовню глупых женщин и напыщенных мужчин. Четыре года терпит жалобное хныканье богатых и испорченных особ. Психиатр? Нет, он больше похож на няньку, утирающую их сопливые носы! И ради этого он с отличием закончил Кембридж? Ординатуру в Барте? Какой фарс!

Но Питер четко выполнял профессиональные обязанности, держа при себе свои мысли: ему нужны были деньги. Каждый месяц он получал солидный чек в швейцарских франках и помещал их на свой счет в Беркли.

От отца ему передалось презрение к деньгам и богачам.

— Любой дурак может сколотить состояние, если это предел его мечтаний, — поучал тот сына. — Но только настоящий мужчина, имеющий вкус к жизни, может тратить его должным образом.

Роджер Мэйнвэринг был именно таким.

Обаятельный и образованный человек, отец Питера пользовался репутацией опытного лингвиста, неплохого спортсмена и сочинителя эпиграмм, был третьеразрядным художником и первоклассным бонвиваном. Он умер, когда Питер еще учился в Кембридже, оставив сыну в наследство хорошую фигуру, способности к языкам и кучу долгов.

Решение Питера стать медиком носило прагматический характер. Мальчиком он в мечтах видел себя писателем, живущим на чердаке и созидающим изысканную прозу. Как и отец, он не был чужд романтизма.

Зато его мать приходила в ужас от подобных настроений.

— Только этого нам не хватало! — восклицала она, возводя глаза к небу. — Еще одна артистическая натура в семье! А кто будет платить мяснику, разрешите узнать?

Она была маленькой, но волевой женщиной — еврейская беженка из Вены, со здравым смыслом и сильным инстинктом выживания. Она обожала своего мужа, хотя и не вполне одобряла его, и дрожала от одной мысли о том, что сын может пойти по его стопам. Нет, ее Питер обязан занять в жизни достойное место — и ради своих родителей, и ради самого себя; иначе кто же еще будет служить им опорой и поддержкой в старости?

Так и было предопределено, что Питер станет врачом. В то время это казалось мудрым решением: юноша обладал ясным умом, прилежанием, способностью легко усваивать и переваривать массу информации. Однако его рукам недоставало необходимой для избранной профессии ловкости.

— Займитесь психиатрией, — посоветовал ему руководитель группы, наблюдая, как Питер мучается в анатомичке с трупом. — У вас хорошо получается общение с живыми людьми.

— Другими словами, со скальпелем в руках я опасен?

— Мы должны исходить из своих возможностей, — уклончиво ответил преподаватель и тут же выдал вдохновенный монолог о том, какая это благородная миссия — вступать в борьбу с психическими недугами, успокаивать мятущиеся души, залечивать невидимые глазу раны. — И потом, это прибыльное занятие, — добавил он под занавес.

Мать Питера была счастлива: «мой сын-психиатр» звучало даже значительнее, чем простое «мой сын-врач».

— Ты знаешь, дорогой, Зигмунд Фрейд был близким другом твоего дяди Макса. И, кажется, тетя Тилли имела какое-то отношение к доктору Адлеру… Так что это голос крови. В конце концов, ты наполовину венец!

Вскоре после получения степени Питеру предложили место в швейцарской клинике «Маривал» — главным образом благодаря его приятной внешности и манерам, а также знанию языков. Все вокруг убеждали его, что отказаться от такой подвалившей удачи было бы верхом глупости. Предложенный оклад для новоиспеченного врача превосходил все ожидания; кроме того, общаться пришлось бы с тем классом людей, которых называют сливками общества, а уже одно это могло послужить хорошей базой для будущего процветания.

— Чертов везунчик! — поздравил его сосед по комнате в студенческом общежитии. — Все эти сексуально озабоченные пташки будут лежать перед тобой на кушетке в ожидании облегчения своих мук, да еще и платить за это.

— Не за это, а за восстановление душевного покоя! — рассмеялся Питер.

«Поменьше дворца, но побольше шкатулки для драгоценностей», — говорилось в «Справочнике Мишлина» о «Маривале», где он был помечен тремя звездочками и охарактеризован как «типичный образец архитектуры эпохи феодализма».

Построенный в 1760 г. по заказу банкира Андрэ Буше и названный в честь его детей — Марианны и Валентина, — замок ко всему прочему стал своеобразным символом финансовой и политической предусмотрительности и расчетливости. На создание «Маривала» средств не жалели — в него была вложена большая часть состояния Буше. Чтобы на каждой из сорока пяти комнат лежал отпечаток особой роскоши, были приглашены лучшие европейские художники и мастера.

В 1934 году замок, уже давно заброшенный, с забитыми окнами, единственными обитателями которого остались лишь мыши и пауки, приобрел один из Ротшильдов — представитель английской ветви славной фамилии. С решительностью, которой отличалось все его семейство, новый владелец принялся за реставрацию всего, что еще можно было спасти, не забыв и о новых удобствах современного мира: он провел центральное отопление, оборудовал крытые теннисные корты и внутренние плавательные бассейны, годные для использования в любую погоду… Спальни обставлялись со всевозможной роскошью, танцзал был полностью реконструирован приверженцем кубизма. Сады разбивались по новой планировке, в английском стиле, даже дерн завезли из Сомерсетского графства…

Вскоре после окончания второй мировой войны дочь Ротшильда Эмми пожертвовала поместье Международной лиге спасения с условием, что там будет размещен Центр реабилитации жертв нацистских «медицинских исследований».

К тому времени подобралась команда первоклассных медиков — хирургов, дантистов, дерматологов, психиатров, физиотерапевтов. Северное крыло здания было переоборудовано в клинику пластической и восстановительной хирургии, южное — перестроено под жилые помещения, где ничто, по возможности, не напоминало больницу, потому что мисс Ротшильд надеялась как раз на то, что красота окружающего мира поможет людям забыть о пережитых страданиях.

— Душа нуждается в лечении не меньше, чем тело, — частенько говаривала она.

Поэтому комнаты были обставлены с довоенной роскошью и элегантностью, заново оборудованы сауны, теннисные корты и бассейн. Стены украшали чудесные картины, на кухне колдовали швейцарские повара, которые вместе с диетологами изобретали блюда, полезные для здоровья и изысканные одновременно. Каждый вечер из Лозанны приезжало струнное трио, чтобы развлекать обитателей «Маривала» за ужином; в большом зале показывали кинофильмы (преимущественно комедии). Нигде, ни в одном медицинском учреждении мира пациенты не были окружены таким вниманием и такой роскошью. Иногда с благотворительными целями здесь выступали даже мировые знаменитости (например, Артур Рубинштейн и Марсель Марсо).

И все-таки «Маривал» прославился прежде всего в области операционной деятельности. К 1950 году это название стало синонимом по отношению к самым передовым методам современной хирургии. Здесь творились чудеса, писалась новейшая история медицины — и все главным образом благодаря достижениям молодого швейцарского врача.

Доктор Рене Фрэнкл и сам был (впрочем, остается и по сей день) воистину чудом. Молодой, крепко сбитый уроженец Цюриха одним из первых занялся изучением возможностей микрохирургии, применением лазерной технологии при исправлении всевозможных дефектов кожи, расширением использования синтетических материалов в операциях разного рода. А кроме того, Фрэнкл был даже больше художником, чем просто хирургом, — своего рода Микельанджело. Коллеги постоянно подтрунивали над его мастерством, называя его «доктором Франкенштейном». Тот факт, что вымышленный персонаж проводил эксперименты в предместье Женевы, только усиливал сходство, но Фрэнкл относился к подобным остротам со спокойным достоинством.

— Франкенштейн творил чудовищ, — мягко отвечал он. — Я же создаю красоту.

В 1954 году выписался последний равенсбрюкский «подопытный кролик», и поскольку миссия «Мари-вала» подошла к концу, было объявлено о его продаже, и он перешел в руки концерна европейских предпринимателей. С этого момента он начал функционировать как коммерческий платный Центр пластической хирургии, приносящий доход своим акционерам. Во главе Центра был поставлен доктор Фрэнкл.

К концу десятилетия Центр вышел на международный уровень. Со всего света туда обращались люди как попросту тщеславные и скучающие, так и по-настоящему страдающие и отчаявшиеся. Единственное, что роднило их всех, — большие деньги. Будучи уверенным в своих успехах, персонал «Маривала» никогда не занимался открытой саморекламой: сдержанность и осторожность были его тактикой. Кстати брошенное словечко, ненавязчивое упоминание в колонке светской хроники — этого было достаточно, чтобы восемнадцать номеров никогда не пустовали.

Большинство клиентов оберегали свое инкогнито пуще зеницы ока, так как поначалу разговоры на тему пластической хирургии считались такими же неприличными, как, например, разорение или инцест. Поэтому в списках пациентов «Маривала» постоянно мелькали фамилии «миссис Смит» или «мсье Дюпон», но посвященные знали: в определенных кругах заявления типа «я собираюсь провести несколько недель на курорте в Швейцарии» воспринимались довольно скептически.

Опыт общения с жертвами войны научил доктора Фрэнкла, что процесс исцеления в той же степени зависит от душевного состояния, что и от физического. Термин «пациенты» был исключен из лексикона, вместо него персонал должен был употреблять слово «гости» и соответственно вести себя с ними, постоянно убеждая их не обращать внимания на свои шрамы и бинты, а чувствовать себя отдыхающими необыкновенного курорта на берегу Женевского озера.

Находясь на пути к выздоровлению, можно было покидать на время территорию «Маривала» и вкушать удовольствия, которые в изобилии предлагались за его пределами. Ведь ощущение счастья — лучшее лекарство! Концерты, прогулки на яхте, джазовый оркестр в Монтре, пикники в Шилоне, рулетка и «двадцать одно» в Дивонн-ле-Бэ… А самое приятное — обход магазинов в Лозанне и Женеве: приобрести милые пустячки от Картье — что еще сможет так улучшить самочувствие женщины? Если есть деньги — скучать не придется! Вот и стекался людской поток в «Маривал», словно к последнему источнику вечной юности: высохшие от ожидания суженого богатые наследницы, отчаявшиеся гомосексуалисты, латиноамериканские плейбои, увядающие кинозвезды, идущие в гору политические деятели, сорокалетние «первые жены», страшащиеся, что мужья бросят их ради более молодых и хорошеньких, «вторые жены», ставшие уже не такими молодыми и хорошенькими, как когда их брали замуж, и одержимые теми же страхами…

— Обретение нового лица может травмировать психику, — пришел к выводу доктор Фрэнкл. — Поэтому человеку необходима соответствующая психологическая подготовка.

Чтобы облегчить процесс перехода «гостей» от увядания к быстрому омоложению, и был приглашен доктор Питер Мэйнвэринг.

С течением времени он проявил себя добросовестным и отзывчивым врачом, хотя его поражало, что он всего-навсего апеллировал к здравому смыслу своих пациентов. Ну, может, немного больше, чем просто это… В «Маривале» не было настоящих душевнобольных, и у Питера не появлялось возможности всерьез заняться исследованием человеческой психики. В его обязанности входило лишь выслушивать и успокаивать своих клиентов, а не пытаться кардинально изменить их жизнь.

Он не мог, например, предложить стареющей вдове сесть на диету, а не «убирать животик» хирургическим путем, или намекнуть, что проблемы сходящих со сцены рок-звезд начинаются не с отвисшего подбородка, а со злоупотребления кокаином — такие действия противоречили бы самому духу «Маривала». Смысл существования клиники заключался в том, чтобы ее «гости» уезжали отсюда довольными и ублаженными. Очень скоро Питер осознал, что его наняли так, словно просто приобрели очередной предмет роскоши. Так же были выписаны шеф-кондитер из Парижа, парикмахер из Рима… Богатеи рассчитывали на получение комплекта определенных услуг, где бы они ни находились, а «Маривал» от начала до конца был коммерческим предприятием.

И Питер держал свое мнение при себе. У него были долги, которые требовали уплаты, мать, которую нужно было содержать… Кроме того, он, в конце концов, свято следовал первой заповеди Гиппократа: «Не навреди».

Но тут в «Маривал» приехала Кимберли Вест.

Питер пришел в ужас. Он ворвался в кабинет Фрэнкла, трясясь от гнева:

— Не верю, что вы пойдете на это! Оперировать здоровую и хорошенькую четырнадцатилетнюю девочку только потому, что ее ненормальная мать хочет сделать из нее «Мисс Америку»! Это же нарушение медицинской этики!

— Ну-ну-у… — успокаивающе протянул Фрэнкл. — Если этого не сделаем мы, мать повезет ее еще к кому-нибудь… кто окажется куда менее искусным — могу в этом поклясться. Так что считайте, что я просто разделяю с девочкой неоправданный риск. Кроме того, у меня тоже есть определенное моральное обязательство — перед акционерами. Так что занимайтесь своим делом, Питер, а я займусь своим.

Питер колебался. Раздумывал. Пытался определить, что важнее: потребность клиники в постоянном притоке клиентов со всего света и получение им стабильного дохода, который ему так необходим, или его, видимо, старомодные принципы. Кроме того, он не мог отрицать и логику доводов доктора Фрэнкла: эта ужасная дамочка Вест и в самом деле без труда нашла бы другого хирурга, чтобы осуществить свои параноидальные намерения!

И он остался в «Маривале». И даже утешался мыслью, что отдельные пациенты действительно нуждаются в его помощи…

Особенно одна из них.

Как и подобает начинающему врачу, Питер старался быть в курсе последних достижений медицины: периодически посещал конференции и семинары, выслушивал доклады, зачастую представлявшиеся ему какой-то наукообразной тарабарщиной. Чаще это приносило ему чувство неудовлетворенности — как обжоре в церковный пост. В последнее время он вообще стал сомневаться в некоторых основополагающих принципах своей профессии… если это вообще можно было назвать профессией. Его вдруг осенило, что психиатрия — и не искусство, и не наука: настоящим душевнобольным чаше всего помочь невозможно, а те, у кого были просто расстроены нервы, сопротивлялись любым переменам в своей жизни.

Сам же он погружался в повседневную рутину.

— …не стоило оборудовать спальню в розовато-лиловых тонах, — продолжала графиня. — Мой последний муж терпеть не мог этот цвет. Это важно.

— А что вы сами думаете по этому поводу? — проговорил Питер, полузакрыв глаза.

Пришло время расстаться с «Маривалом»: долги отца выплачены, мать снова вышла замуж. Самым разумным было бы заняться частной практикой в Лондоне или Нью-Йорке. У него, кстати, есть отличные связи для этого.

Но многое ли тогда изменится? Год за годом копаться в подробностях личной жизни богатых неврастеничек? Питеру стоило бы побеспокоиться и о собственном душевном равновесии! Ему давным-давно следовало бы уехать из «Маривала», и он бы сделал это, если бы не…

Питер взглянул на часы, считая минуты. Скоро она будет здесь. Их последняя встреча. Сегодня в пять вечера.

«Леди Икс», как прозвали ее эти американские подружки, Аликс Брайден и Кимберли Вест, окружив романтическим ореолом, хотя она не имела ничего общего с аристократическими кругами… Персонал клиники обращался к ней «мисси», доктор Фрэнкл называл ее теперь не иначе, как «мой шедевр».

Не больше шести человек знали ее настоящее имя.

Ее привезли в «Маривал» в карете «скорой помощи» три года назад. У нее ничего не было при себе, кроме паспорта и дамской сумочки.

На следующий день Рене Фрэнкл пригласил Питера на совещание.

— Интересный случай, — сказал он, — как для меня, так и для вас. Американка. Двадцать один год. В принципе — в прекрасной физической форме: абсолютно здоровые сердце и легкие. Правда, у меня нет возможности заглянуть в ее медицинскую карту, чтобы получить полную картину… Но, как я уже сказал, в целом у нее крепкое здоровье, иначе я не питал бы никаких надежд. Итак, ситуация заключается в следующем. Наша юная леди стала жертвой жестокого насилия, зверского нападения. Если посмотреть на ее раны, можно подумать, что их нанесло дикое животное, но это было бы клеветой на волков или шакалов: они на такое скотство неспособны. Нет, дружище, это был человек. Маньяк, вооруженный ножом. Возможно, еще и железной плетью или велосипедной цепью. Богатый и влиятельный маньяк, это точно, потому что мне не попадалась в прессе информация об этом преступлении.

Всеми финансовыми вопросами занимается парижский адвокат, мэтр Густав Виарно. Естественно, он отказывается назвать имя своего клиента. Впрочем, как этот Виарно дал мне понять, это все равно было бы бессмысленным: у его клиента статус дипломатической неприкосновенности, и он не может быть привлечен к уголовной ответственности. Повторяю, Питер, я не видел еще последствий столь звериной жестокости с тех времен, как занимался лечением жертв «Равенсбрюка».

Он покачал головой и достал большой конверт из плотной бумаги с водяными знаками.

— Что касается обстоятельств данного дела, мы не знаем практически ничего. Похоже, что это случилось где-то в окрестностях Луары, потому что девушку привезли сюда из небольшой сельской больницы, находящейся рядом с замком «Шамбор». Там ей смогли оказать лишь первую помощь сегодня утром.

Доктор Фрэнкл разложил на письменном столе серию фотографий. Питер мельком взглянул на них и тут же отвел взгляд.

— Как видите, от лица практически ничего не осталось: буквально вырваны куски мяса. Сломана челюсть. Невозможно было бы даже представить, как она выглядела раньше, если бы не маленькая фотография в паспорте, но вы же знаете, как мало отражают они сходство с оригиналом… Так что мы должны начать с нуля. Создать нечто из ничего. — Подобие улыбки мелькнуло в уголках губ Фрэнкла. — Можно сказать, она представляет собой чистый лист бумаги, на котором можно нарисовать что угодно. Это серьезный вызов судьбе, Питер. Возможно, самый важный в моей карьере. Я должен буду создать заново все: костную структуру, кожу, черты лица. На это могут уйти годы… Каким-то чудом уцелели глаза, и это дает проблеск надежды. Но я хочу, чтобы она подольше не смотрелась в зеркало. Да, да, мы должны скрывать ее лицо под повязкой как можно дольше!

— Она заговорила? — спросил Питер. — Или все еще в шоке?

Фрэнкл вздохнул.

— А-а, вот здесь-то и проблема: он порезал ей горло, наш неистовый джентльмен, и, возможно, повредил голосовые связки. Я назначил на завтра предварительное обследование, чтобы выяснить, можно ли их восстановить. Но даже при положительном решении могут пройти месяцы, прежде чем она поправится настолько, чтобы говорить. Самые же главные ее переживания — впереди, и вот тут наступит ваш черед действовать. Ваша задача будет состоять в том, чтобы вдохнуть в нее желание жить.

— Желание жить? Но как? Что можно сделать с помощью терапевтических методов, если она не в состоянии говорить, выражать свои чувства…?

— Как вы справитесь с этим — ваша проблема, Питер, — ответил Фрэнкл. — Изыщите способ — мне все равно, какой. Но если я добьюсь успеха, то и вы обязаны сделать то же самое!

На следующий день Питер дождался, пока ее вывезут на каталке из операционной, — с торчащими отовсюду трубочками и шлангами. Он взял ее руку и сидел рядом с ней в палате до тех пор, пока она не пришла в себя после наркоза.

— Привет, — произнес он, обращаясь к ее лицу, представляющему собой белую маску из бинтов. — Меня зовут Питер Мэйнвэринг. Я здесь для того, чтобы помочь вам.

Ее синие глаза в испуге расширились.

— Все в порядке, — мягко произнес он. — Я ваш друг и обещаю не оставлять вас. А теперь отдохните.

Он просидел возле нее, держа за руку, пока она снова не заснула. Но он все не уходил, глубоко проникнутый состраданием.

Как психиатр он приучил себя держаться от своих пациентов на определенной дистанции — и физически, и эмоционально. Но с того момента, как он взял ее за руку, все эти установки были начисто забыты: в том состоянии, в котором находилось это несчастное создание, ему больше требовалось человеческое участие, чем помощь психиатра. Теплота и сочувствие.

Знала ли она, где находится? Наверное, нет. Как же это должно быть ужасно: боль, незнакомая обстановка, медперсонал, тараторящий по-французски и по-немецки…

Была ли у нее семья? Друзья, которым необходимо дать знать о происшедшем?

Питеру страстно хотелось помочь ей, но полное отсутствие информации обезоруживало его. Вся эта клиника кишела фальшивыми Смитами, Джонсами и Браунами. В ее паспорте значилась фамилия Джонсон. Еще он почерпнул оттуда, что она родилась в Чикаго. Сколько Джонсонов может быть в Чикаго, Питер даже и не пробовал подсчитать…

Когда она проснулась на следующий день, еще более настороженная, чем накануне, Питер уже был рядом — с бумагой и ручкой.

— Я знаю, что пока вы не можете говорить, так что даже не пытайтесь. Но если есть кто-то, кому вы хотели бы сообщить о себе…

В ответ ее сотряс приступ сильнейшей дрожи. Ее рот, превратившийся в зияющее отверстие, силился что-то произнести, и это «что-то» было явным «нет!!»

Питер не стал настаивать:

— Ну ладно, это неважно. Вместо них здесь буду я.

Через некоторое время, когда она уже смогла сидеть на кровати, Питер снова пришел к ней с бумагой и ручкой.

— Чего бы вам сейчас хотелось? — спросил он участливо.

Она долго сидела неподвижно, уставившись на чистый лист, а потом вывела на нем дрожащей рукой: Я ХОЧУ УМЕРЕТЬ.

— Никогда! — коротко отрезал Питер. — Этого я не допущу. Во-первых, мы собираемся привести вас в порядок — доктор Фрэнкл и я. Во-вторых, мне необходимо ваше общество. Видите ли, у меня здесь почти нет возможности говорить на английском.

После этого случая, однако, он формулировал свои вопросы более осторожно:

— Может быть, вам что-нибудь принести? Книги? Пластинки? Например, Боб Дилан смог бы поднять вам настроение? Или Синатра? Вы любите джаз? Есть великолепная новая запись Эллы Фитцджеральд…

Синие глаза наполнились слезами, и он понял, что выиграл очко.

В тот же день он поехал в Лозанну и вернулся с дюжиной музыкальных альбомов. Ей больше нравились певицы — Элла, Сара Вог, Ника Симон — и она слушала их в своей комнате поздними вечерами. Иногда Питер по характеру музыки пытался определить ее настроение, стоя за дверью с другой стороны.

Он проводил с ней каждый вечер около часа — с пяти до шести, за исключением тех дней, когда ей делали операции — тридцать семь в общей сложности. Ее способность терпеть физическую боль потрясала его, ведь все говорило о том, что она испытывала мучительнейшие боли. Иногда, вцепившись в простыни, она металась по кровати как загнанное животное. Все ее существо будто кричало лишь одно: «Я ХОЧУ УМЕРЕТЬ!»

В первые месяцы, когда ее связки еще не пришли в норму, Питер читал ей вслух — короткие новеллы, стихи, юмористические рассказы, детективы с участием Эркюля Пуаро, в которых он сам исполнял все роли.

Но чаще он просто садился рядом и болтал, перескакивая с одного, кажущегося безобидным, монолога на другой, затрагивая при этом самые разнообразные темы. Но в этой бессистемности и состоял его метод. Питер, словно рыболов, закидывал удочку и ждал, на какую же наживку клюнет его добыча.

Его стратегия заключалась в том, чтобы пробудить в ней хоть искру любопытства и оставить его неудовлетворенным до следующей встречи. Если заинтересованность сохранялась в течение последующих двадцати четырех часов, можно было считать, что за сутки он одержал пусть маленькую, но победу. Бейсбол, моды, эскалация войны во Вьетнаме — какая бы тема ни поддерживала в ней хоть слабый интерес к жизни, текущей за стенами «Маривала», — все пускалось им в ход, потому что давало надежду.

Вскоре он обнаружил, что больше всего ее заинтриговывают разговоры о нем самом. И в этом, в сущности, не было ничего странного: ведь именно он был единственной ниточкой, связывавшей ее с внешним миром. И Питер пользовался этим без зазрения совести, развлекая ее анекдотами об эксцентричности своего отца, выдумывая разные небылицы из собственного детства, проведенного в Англии, рассказывая об учебе в Кембридже, о годах, проведенных на государственной службе.

Подобные личные откровения выходили далеко за рамки профессиональных принципов Питера, но ему было наплевать на это. Раз что-то срабатывало — значит, так тому и быть. Он заботился только о том, чтобы не умирала надежда.

— Надеюсь, я не слишком вам надоедаю, — говорил он при этом.

Ее веки вздрагивали в немом ответе: «Нет, нет!»

— Доктор Фрэнкл удовлетворен полученными результатами, — заявил он после четвертого цикла операций. — На днях вами займется отоларинголог, чтобы заново научить вас говорить.

Померещилось ли ему, что ее глаза улыбаются? Неужели это сообщение доставило ей радость, несмотря на постоянную боль, которую она испытывала? Питер решил, что понял ее правильно…

А через несколько недель она попыталась утопиться, но ее спасла та самая Кимберли Вест — бесстрашная американская девчонка…

После того случая прошло два года и много операций.

За это время она научилась доверять Питеру, который, по ее собственному утверждению, знал о ней больше, чем она сама. Его ошеломляли свойства ее памяти: она могла вспомнить самые незначительные события — что говорили люди, во что они были одеты; могла описать место и время какого-то действия, картину, висевшую на стене, — и все в мельчайших и точных подробностях. Из нее бы вышел идеальный свидетель…

Но во всем, что касалось главной трагедии ее жизни, мозг этой женщины по-прежнему представлял собой tabula rasa — чистый лист бумаги. Она страдала посттравматической амнезией, и события того ужасного дня (а скорее, ночи) оставались для нее такой же загадкой, как и для ее лечащих врачей.

— Я ничего не помню, Питер. Ни названия города, ни погоду в то время, ни почему я вообще там оказалась…

Она так глубоко запрятала свои воспоминания, что никак нельзя было до них докопаться — даже с помощью гипноза. По всему выходило, что личность ее обидчика так и останется вечной тайной.

Мысль об этом звере, свободно разгуливающем среди нормальных людей и, возможно, выслеживающем новую жертву, постоянно преследовала Питера. Но прежде всего его заботило благополучие и спокойствие своей пациентки; кроме того, она все равно не могла ничего вспомнить.

Ее амнезия, скорее всего, сохранила ей рассудок.

Несмотря на все его настояния, она всячески избегала общения с другими пациентами «Маривала», предпочитая сидеть в одиночестве на берегу озера и читать или кормить хлебными крошками лебедей.

— …Я бросила школу в шестнадцать лет, — сообщила она Питеру. — Я простая девушка из рабочих слоев и не привыкла якшаться с герцогинями и миллионерами.

— Воображаете их недостойными вас? — поддразнил ее Питер. У нее был по-настоящему ясный и пытливый ум, и Питеру доставляло удовольствие рекомендовать ей прочитать ту или иную книгу, или послушать новые музыкальные записи, или возить ее, тщательно укрытую от посторонних глаз, на экскурсии в близлежащие церкви и музеи. Короче, быть для нее как бы колледжем с одним преподавателем.

Однажды в виде развлечения он свозил ее в маленькое казино в Дивонн-ле-Бэ, где она попытала счастья, делая небольшие ставки. Она быстро уловила смысл и правила игры.

— Рулетка, — заявила она, — детская забава. А вот «двадцать одно» мне понравилось. Там, откуда я родом, это называлось «Блэк Джек». Но «двадцать одно» звучит шикарнее.

Питер рассмеялся: «шикарно» — типично американское словечко. Однако ему пришло в голову, что эта недоучившаяся в свое время девчонка сама постепенно становилась «шикарной» юной леди. А по мере того, как начали исчезать шрамы, — еще и весьма привлекательной.

— Это мой шедевр! — взволнованно воскликнул Рене Фрэнкл.

В полдень, когда должны были быть сняты последние бинты, весь персонал клиники собрался, чтобы стать свидетелями свершившегося чуда.

Она сидела во вращающемся кресле в круге света.

— Смотрите! — доктор Фрэнкл поворачивал ее голову то в одну сторону, то в другую. — Посмотрите на эти глазные впадины… на выровненную челюсть… — Пункт за пунктом он перечислял проделанные им операции, указывая пальцем на полученные результаты, будто имел дело с гипсовым манекеном. Питер поморщился: тактичность не входила в число достоинств доктора Фрэнкла. Наконец инвентаризация была закончена. Раздались аплодисменты.

— Ну что ж, мисси, — заговорил Фрэнкл по-английски с заметным акцентом, — мои поздравления! Наша работа завершена.

Завершится и работа Питера. Сегодня в пять вечера.

Она вошла в его кабинет с последним ударом настенных часов. На ней было синее платье джерси под цвет глаз, ладно обтягивающее ее гибкое тело. Часом раньше она побывала в салоне красоты, и теперь ее каштановые волосы были подстрижены по последней итальянской моде и выглядели легкими и пушистыми, словно птичьи перышки.

Питер с одобрением внимательно ее разглядывал: искусно подведенные серыми тенями веки, покрытые сочной красной помадой губы; ногти, раньше обкусанные чуть не до корней, аккуратно подстрижены и отполированы.

Она смущенно крутнулась вокруг себя и нервно рассмеялась:

— Мое выходное пособие! Подарок доктора Фрэнкла. Завтра утром он меня выписывает.

— Вы великолепно выглядите, — искренне произнес Питер. — И абсолютно готовы к тому, чтобы распрощаться с этим заведением. Подумайте только: через двадцать четыре часа вы вернетесь в Штаты. Домой!

— Порой мне кажется, что мой дом здесь… Прошло столько времени… — Ее голос дрожал. — Невозможно передать словами, как я благодарна и что я сейчас чувствую… Сюда я попала конченым человеком. Беспомощным. Отчаявшимся. — Красивые глаза ее заблестели от подступивших слез.

Питер чувствовал, к чему все идет, и попытался отклонить удар.

— Да. Доктор Фрэнкл проделал отличную работу.

— Фрэнкл! — Она нетерпеливо покачала головой. — Он сделал мне новое лицо — и ничего больше. Но вы, Питер… Вы подарили мне жизнь. Я преодолела все: боль, стыд, одиночество — только ради вас. Вы были моим стимулом к жизни, моим миром. Я останусь здесь навсегда, если вы мне это позволите. Я поеду с вами куда захотите. Я люблю вас, Питер. Отчаянно. Безнадежно. Я знаю… — Она подавила всхлип. — Я знаю, что все это невозможно, но мои чувства не могут измениться. Я буду любить вас до самой смерти.

Питер почувствовал, как сжалось у него сердце. Они уже проходили через это…

— Это не любовь, дружок, — ответил он. — Просто переход в другое состояние. Такое частенько случается между пациентами и их психоаналитиками, и это нормально. Своеобразный знак того, что человек идет на поправку. Но сейчас вы уже совершенно здоровы — и душой, и телом. Настало время уехать отсюда и оставить прошлое позади. Налаживайте свою жизнь, и настоящая любовь придет к вам. Однажды вы встретите кого-нибудь, Марта…

— Не называйте меня этим именем! — вырвалось у нее. — Та женщина мертва, Питер. Она умерла три года назад в небольшой французской деревушке. Я никогда не смогу вернуться к прошлому. Как вы верно заметили, я должна идти вперед и строить новую жизнь. Я умею выживать! Уж если я пережила боль, которую невозможно даже вообразить, то сумею пережить и безответную любовь… Прошу вас только об одном, последнем одолжении: обещайте, что если кто-нибудь спросит обо мне, назвав имя той девушки, которой я была когда-то, — кто бы он ни был! — она настойчиво повторила последние слова дважды, — будь то мои, якобы, друзья, или детективы, или тот адвокат, который поместил меня сюда, — вы всем будете отвечать, что та девушка умерла от шока во время операции… что на самом-то деле правда: прежней меня больше нет. Я смотрю в зеркало и вижу отражение незнакомки. Лучшая подруга не узнала бы меня… Да и к чему? Я уже и внутренне какой-то другой человек. Так вы обещаете выполнить мою просьбу?

Питер обещал, покачав при этом головой:

— Но вы не сможете изменить свою натуру… свой характер, свои чувства.

— О, еще как смогу! Я это обязательно сделаю! Шаг за шагом. Я собираюсь построить новую жизнь — так же, как доктор Фрэнкл создал мне новое лицо. Я очень много обо всем этом думала, Питер. Вы, кажется, удивлены, но, понимаете, есть такие вещи, которыми я не делилась ни с кем, даже с вами. Тогда уж он никогда не сможет разыскать меня. — Она дотронулась рукой до горла. — Этот подонок! Я не знаю его имени, но он знает мое. Или знал. Ну все, хватит об этом! Я возведу вокруг себя крепость, непробиваемую стену из денег и власти, чтобы он никогда не смог добраться до меня. Ни он, ни кто другой. Клянусь, ни один мужчина в мире никогда больше не причинит мне вреда!

Встревоженный ее горячностью Питер все же понимающе кивнул.

— Было время, когда я опасался, что вы можете выследить его и убить. Но вы ведь не станете этого делать?

Она медленно покачала головой.

— Я размышляла над этим днем и ночью. Месть! Боже, как я жаждала мести! Но это бессмысленно: как можно выследить призрак? Нет-нет, мой дорогой! Я не собираюсь укорачивать отвоеванную жизнь, — ответила она, так сильно сжав кулаки, что побелели костяшки пальцев. — И все-таки если когда-нибудь наши пути пересекутся — случайно или фатально, — я узнаю его! В этом я уверена. Мне подскажет сердце. Снова проснется утихшая боль: «Это он! Чудовище! Мерзавец!» И тогда я убью его. И ничто на свете меня не остановит!

Жестокие слова словно занавес упали между ними.

— Теперь вы понимаете, почему я не хочу, чтобы меня нашли, — сказала она тихо. — Даже вы. Прошлое — это прошлое. Впереди же только будущее.

Он протянул ей на прощанье руку. Она задержала ее в своей на несколько мгновений, а затем вышла. Не оглядываясь.

Садясь в такси, которое должно было отвезти ее в аэропорт, она помедлила и обернулась, чтобы окинуть последним взором свое пристанище.

Три года она прожила в этом волшебном особняке. «Маривал» был ее раем, ее миром… островом, на котором она укрылась от жизненных бурь и штормов.

Она придумала, как ее теперь будут звать. Имя было взято из произведения ее любимого Шекспира, фамилия — навеяна трагическими обстоятельствами.

Миранда Ви.

Миранда — имя героини Шекспира.

Ви — от «victim».

Миранда Ви — Миранда Жертва.

На следующей неделе Питер Мэйнвэринг подал заявление об уходе, в качестве причины указав профессиональный кризис.

Лондон

— Завтра наступит последний день самого плохого периода моей жизни! — заявил Питер. — Как бы напыщенно это ни звучало.

Было воскресенье, и Питер «отчитывался». Другими словами, чаевничал с матерью, что являлось ритуальным мероприятием, проводящимся в последнее воскресенье каждого месяца.

Мать нахмурилась.

— Если я правильно понимаю, ты хочешь сказать, что уходишь от Хоксмора? — спросила она и тут же сама ответила: — Это уже третья клиника после Швейцарии… Послушай, дорогой, не можешь же ты скакать с места на место и при этом рассчитывать сделать карьеру психиатра!

Питер расхохотался:

— А я и не собираюсь ее делать! Да, наверное, никогда и не собирался. Жаль тебя разочаровывать, но я просто не гожусь на эту работу, несмотря на текущую в моих жилах кровь венских евреев и общение дядюшки Макса со стариной Фрейдом. Откровенно говоря, я просто ненавижу эту работу! Все, что в ней зависит от меня лично, — это встать утром с постели в дни, когда нужно идти в клинику. Знаешь, чем я занимаюсь во время своих обходов? Выписываю «пилюли счастья» безумцам, которым больше ничем нельзя помочь. Вас преследуют марсиане? Три миллиграмма. Бессонница? Отсутствие аппетита? Не хотите больше жить? Три миллиграмма. С вами было очень приятно поговорить, мсье Бонапарт, мои наилучшие пожелания Жозефине…

— Ты не должен издеваться над ними, дорогой…

— Совершенно верно. Поэтому-то я и ухожу, пока самому не пришлось укладываться на кушетку и пудрить мозги какому-нибудь врачу-неудачнику вроде меня. Но теперь-то уж все кончено! Fini. Terminado. Kaputt.[1]

Насмешливым тоном Питер старался замаскировать истинную причину, хотя и чуть было не проговорился. А она заключалась в том, что он просто-напросто больше был не в силах нести на себе груз чужих страданий. Он возвратился из «Маривала» в надежде взбодриться «полезной деятельностью», но вместо этого обнаружил, что пациенты вгоняют его в состояние депрессии. Душевная болезнь — болезнь души — заразна в такой же степени, как, например, корь.

Несмотря на все свои дарования, Питер не умел одного: сняв с себя по окончании рабочего дня белый халат, забыть обо всем, что с ним связано, — как змея сбрасывает кожу. Захлопнув за собой дверь служебного кабинета, оставить там все как есть и удалиться, беспечно насвистывая себе под нос… Но можно ли прожить всю жизнь, насвистывая? А вот теперь он именно так и делал!

Мать Питера поджала губы и отрезала ему внушительный кусок пирога, который он проглотил в два приема.

— Лучший пирог в Лондоне! — заявил он, протягивая тарелку за добавкой. — Министерство здравоохранения должно было бы выписывать его как лекарство. Три больших дозы. Принимать внутрь.

Она проигнорировала комплимент.

— Но что же ты будешь делать, дорогой? На что жить?

Питер отложил вилку.

— Помнишь, когда мне было десять лет, я сказал, что хочу стать писателем? С тех пор ничего не изменилось, и это говорит о том, что в глубине души я так и остался десятилетним. Так что, мамочка, now or never — теперь или никогда. Я решился!

— Писателем? В самом деле? — Мысленно она опробовала на вкус, как это звучит: «Мой сын — писатель» вместо «мой сын — психиатр» — и нахмурилась. Потому что это звучало так же тревожно, как «мой муж — художник». — Ты будешь писать романы?

— Невероятно, но я хочу попробовать себя в комедийном жанре. Сценарий небольшого спектакля с несколькими друзьями для ночного клуба в «Пастушьей таверне».

Она помрачнела еще больше.

— А кто будет платить? Твои друзья?

— На свой страх и риск. Никакой предоплаты…

— О, Питер!

— …но зато не придется платить и никаких налогов, конечно.

«Мой сын — комедиант?»

Она пристально вгляделась в его лицо и заметила, что вертикальные морщинки на переносице, неизменные в течение всех последних лет, куда-то исчезли… И внезапно она почувствовала, что у нее поднялось настроение.

— Как ты становишься похож на своего отца, когда улыбаешься! Лишь бы ты был счастлив… — вздохнула она и отрезала ему еще кусок пирога.

Когда Питер учился в университете, самое острое удовольствие он получал, выступая в театрализованных представлениях, которыми славился Кембридж. Он вступил в престижный любительский драмкружок, принимал участие в маскарадах, устраиваемых жителями городка, включая профессуру и студентов. Но больше всего ему нравилось выступать в ревю «Огни рампы», уже тогда известном всей Англии. У Питера несомненно была комедийная жилка!

Ревю десятилетиями олицетворяло веселье, смену впечатлений, освобождение от забот и повседневной рутины. Спектакли, «капустники», сочиненные и разыгранные самими студентами, представляли собой сплав скетчей и музыкальных номеров, смесь интеллигентских экивоков и незамысловатых шуток. Постановки зачастую носили неприлично-непочтительный, иногда даже непристойный характер, всегда били точно в цель и были полны игривого, искрометного юмора. Ни одна «священная корова», принадлежащая к столпам британского общества, не была обойдена вниманием и подвергалась насмешкам — включая саму королеву. В течение спектакля его участники успевали сунуть нос не меньше чем в дюжину разных проблем одновременно и высказаться по ним — в той или иной форме.

Всему этому была одна причина: для большинства из них «Огни рампы» были последней или единственной возможностью дать выход бушующим страстям бескомпромиссной юности. А потом все эти подающие надежды молодые люди (да и девушки) подчинялись воле складывавшихся обстоятельств и направляли свою энергию на то, чтобы занять место под солнцем в том самом обществе, над которым совсем недавно издевались. Бывших питомцев своеобразного театрального братства под названием «Огни рампы» можно было встретить даже в высших слоях общества — в законодательных органах, правительстве, системе образования, науке: среди них было несколько членов парламента, бывший генеральный прокурор, ректор одного из главных университетов страны и целый ряд президентов компаний.

Но несмотря на все свои жизненные достижения, эти выпускники Кембриджа во вполне зрелом возрасте с удовольствием и вздохом сожаления вспоминали времена своей бурной молодости. Если один из ветеранов «Огней рампы» спустя многие годы сталкивался с другим — например, на заседании какой-нибудь правительственной комиссии, в аэропорту, в зале ожидания для высокопоставленных лиц, — все дела откладывались, пока они воскрешали в памяти старые прозвища и хихикали над старыми остротами, ставшими фольклором.

И рано или поздно, к сожалению, наступало время раскрывать свои портфели, копошиться в деловых бумагах и снова начинать играть во взрослых, солидных людей.

— Прямо масоны какие-то, — заметила однажды жена верховного судьи жене архиепископа во время официального приема, наблюдая, как их мужья обмениваются загадочными репликами и смеются.

— Хуже! — ответила ее собеседница. — Те по крайней мере не афишируют это обстоятельство на людях!

Но не все ветераны театра, вышедшие из Кембриджа, посвятили себя обычным профессиям. Оставалось лишь удивляться, как много из них было безвозвратно потеряно для всех родов деятельности, кроме творчества! Они становились свободными художниками и творили — вернее, поддерживали традиционный, известный всему миру английский юмор на должном уровне. Потому что хотя Кембридж и считался интеллектуальной вотчиной Дарвина, Рассела и Кейнса, из его недр вышли также и прославленные комедийные авторы — Дэвид Фрост, Питер Кук, Алан Беннет — и, разумеется, это произошло не без влияния «Огней рампы».

Нечего и говорить, как завидовал их судьбе Питер Мэйнвэринг!

— По сути дела, нет ничего противоестественного в том, чтобы быть врачом, — утешал он себя, выписывая очередной рецепт успокоительного, — вспомни, ведь Джонатан Миллер тоже был врачом.

Но у доктора Миллера обнаружился и более интересный талант: ему удавалось смешить людей.

Таким образом, Питер практически созрел для жизненных перемен, когда за день до традиционного чаепития в материнском доме брел вверх по Кенсингтон-Черч-стрит, размышляя о ланче и кружке пива в баре. И вдруг кто-то прошептал ему на ухо:

— Тэд Нортрап! — радостно воскликнул Питер. — Старая каналья! Я думал, ты в Адене.

— А я думал, ты в Швейцарии.

— А я думаю, нам надо заглянуть в «Созвездие Лебедя» и тяпнуть по одной-две кружки пива.

— Или по три-четыре.

— Мне всегда нравился этот кабачок, — сообщил Питер, прокладывая путь в тихий уголок. — И знаешь, почему? Это излюбленное место сборищ шарлатанов из Ноттингхилла. Квалифицированных, практикующих шарлатанов. Они встречаются здесь пару раз в неделю и обмениваются профессиональными ноу-хау… Ручаюсь, что и рецептами тоже. И, к моему удовольствию, считают меня своим. А почему бы и нет? Мы ведь из одной команды мошенников! И они, и я притворяемся, что знаем ответы на вопросы, на которые ответов не существует.

Тэд расхохотался:

— Я слышу нотки неудовлетворенности?

— А то нет!

К моменту, когда первая пинта пива подошла к концу, Питер окончательно облегчил душу. Когда друзья приступили ко второй, настала очередь Тэда поносить свою службу в Министерстве иностранных дел. За третьей порцией мужчины впали в состояние легкой задумчивости. Тэд поинтересовался, помнит ли Питер Джима Стокла. Так вот, у Джима есть подружка, некая Салли, которая организовала что-то вроде клуба в «Пастушьей таверне» и хочет превратить его в эдакий балаганчик.

— Песенки… Скетчи… Здорово смахивает на «Огни рампы», где каждому по плечу было любое амплуа, — только аудитория шире.

Сам Тэд ушел из своего министерства и теперь вместе с Джимом и Салли трудился над сценарием спектакля. И они могли бы использовать больше материала, чем у них есть сейчас, если бы…

Когда четвертая кружка была опорожнена, они уже обо всем договорились.

— Ну, тогда пока! — Тэд сжал Питеру руку. — В понедельник, в десять.

— В десять утра? — Питер в это время должен был совершать обход клиники… Слышите голоса? Три миллиграмма. О-о, ваше высочество принц Чарльз? Три миллиграмма… Он не колебался и доли секунды: к черту клинику! — Я приду, Тэд!

— Доктор! — Салли семенила через крохотную сцену к столу, за которым сидел Питер.

«Психиатр. Срочный прием», — гласила стоящая перед ним табличка.

— У меня проблема… — лепетала Салли и столбенела: на психиатре, сидевшем с загробным выражением лица, не было ничего, кроме очков в роговой оправе.

— Вы говорите, у меня проблема? — эхом отзывался он.

Так начинался спектакль, на протяжении которого доктор и пациент постоянно менялись ролями. Кто здравомыслящ? Кто безумен? В конце концов с ума сходили зрители — от смеха.

Через несколько недель пьеска стала известна уже всему Лондону под названием «Голый психиатр» (первоначально она называлась «В дебрях разума»). Она не только смешила, но и заставляла публику теряться в догадках: а было ли что-нибудь надето на «той самой» части тела сидящего доктора, скрытой под столом? Был ли он действительно врачом в жизни, как о том болтали?

Питер отвечать на этот вопрос отказывался. Впрочем, когда «Люди со странностями» (так стала называться группа) годом позже были приглашены на телевидение, он признался, что предпочитает писать сценарии для других, а не для себя.

— Моя мать, — объяснил он, — еще кое-как может смириться с тем фактом, что ее сын — писатель. Но с тем, что ее сын — нудист…

Ему и в самом деле страшно нравилось сидеть за печатной машинкой и придумывать сюжеты для еженедельной программы. Это был чрезвычайно плодотворный период: идеи роились в голове, диковинные характеры персонажей рождались в воображении цельными, ярко очерченными. И хотя успех труппы определялся коллективным творчеством, ее двигателем был все-таки Питер. А для него приятнее стука клавиш пишущей машинки были лишь взрывы смеха в зрительском зале.

Питер считал, что настоящий юмор, юмор высокого качества, может сделать личность намного счастливее, чем все наставления Фрейда, вместе взятые. Юмор духовно освобождал человека, облегчал его страдания, доставлял ему радость…

Жизненный путь самого Питера был запутанным и полным борьбы с самим собой. Но со временем он все-таки сумел определить, где сможет принести наибольшую пользу, и резко свернул с накатанной колеи.

Микэниксвиль

— Какова ваша цель в жизни? — спросил он.

— Работать, как и все люди, — ответила она.

— Хобби?

— Вышивать и читать для слепых.

— Какое ваше самое заветное желание?

— Я бы хотела, чтобы все люди на земле жили мирно, без войн.

— Без войн… — хмыкнул репортер. А в блокноте написал: «Грандиозный бюст!!!» Боб Тиллмэн считал, что журналистика должна быть честной.

Кимберли Вест и вправду выглядела очаровательно в белом платьице с воротником-хомутиком, сидя на небольшом диванчике на веранде и застенчиво сдвинув коленки. Метрах в полутора от собеседников за ними сурово наблюдала ее мать.

Бетт Вест ожидала визита настоящего репортера, а не какого-то желторотого мальчишки, только что закончившего колледж. Не то чтобы интервью с «Мисс Битуминозный Уголь» могло стать сенсацией даже для такой газеты, как «Аппалачская хроника», но все же — хотя бы из уважения к угольной промышленности, если уж не к самой Кимберли Вест! — они должны были прислать профессионального журналиста. На этот счет Бетт была весьма щепетильна: тяжелый труд заслуживает внимания солидной прессы.

Но и с этим молокососом следует вести себя любезно — ведь неизвестно, вдруг из него получится какая-нибудь звезда журналистики!

— А как вы расцениваете свои шансы на победу в борьбе за титул «Мисс Западная Виргиния»?

— Не знаю, — честно призналась Ким. Она уже раз двенадцать давала подобные интервью, и сценарий был разработан четко. — Естественно, мне хотелось бы победить, но кем бы ни была счастливая избранница, на нее будет возложена огромная ответственность представлять наш замечательный штат на конкурсе «Мисс Америка»…

— И честь… — подсказала стоящая сзади мать.

— …а также высокая честь и большая привилегия.

Довольная, что все идет проторенным путем, Бетт расслабилась.

— Могу ли я предложить вам чаю со льдом, мистер Тиллмэн? — спросила она. — Или, может быть, пива? Знаю я вас, журналистов!

— От чаю не откажусь, мэм, спасибо. А теперь, мисс Вест… Или лучше Ким. Можно я буду называть вас просто «Ким»?

— Пожалуйста.

— Так вот, Ким, что вы будете делать с гонораром, который получите в случае победы?

Бетт ушла в дом. Ким молитвенно сложила руки.

— Моя мечта — научиться актерскому мастерству и выступать на сцене.

— Классическая драма? Современный театр?

— Я всегда хотела сыграть роль Жанны Д'Арк.

— Жанны?! Грандиозно! А какой ваш любимый цвет? — Боб Тиллмэн огляделся. Старая перечница не могла его услышать, и он понизил голос:

— Как насчет того, чтобы поужинать со мной сегодня вечером?

Ким улыбнулась: к такому вопросу она тоже была готова.

— Это очень мило с вашей стороны, но я провожу вечера с мамой — мы очень дружны с ней. А мой любимый цвет — розовый.

— Я знаю одно прекрасное заведение, где изумительно готовят филе из говядины, а пианист играет не хуже Нэта Кинг-Коула! Между прочим, у меня честные намерения… ну, более или менее.

Но его уговоры пропали впустую: улыбаясь с оттенком сожаления, Ким ясно дала понять, что «нет» значит «нет».

Когда вошла Бетт, Тиллмэн уже снова вернулся к своей работе:

— Что привело вас с матерью к решению обосноваться в Западной Виргинии?

Ким чуть не расхохоталась: если бы он только знал!

Что же еще, кроме сумасшедшей логики ее мамочки?

Сразу же по возвращении из Швейцарии Бетт принялась прочесывать Флориду с целью найти оптимальную отправную точку на пути к завоеванию титула «Мисс Америка» в младшей возрастной категории. Они провели неделю в Майами («слишком много барбудос», сочла Бетт), другую — в Кей-Весте («слишком много педиков»), несколько дней — в Сент-Питерсбурге («слишком много старперов») и наконец сосредоточили свое внимание на Дейтоне-Бич.

Используя снятую меблирашку как штаб-квартиру, Бетт пустилась на поиски потенциальных покровителей.

Она стучалась во все двери: к владельцам кафе-мороженых, кегельбанов, безалкогольных баров — ко всем, кто хотя бы чисто теоретически мог стать спонсором.

— Позвольте мне рассказать о моей необыкновенной дочери! — начинала она разговор, а затем следовали фантастические импровизации в зависимости от обстоятельств.

Так, секретарю местного отделения Американского легиона она поведала, что отца Ким убили во время военных действий в Корее.

— О, неужели? — заинтересовался секретарь, сам будучи ветераном той кампании. — А в каких частях он служил?

И Бетт села в лужу.

— Я всегда плохо запоминала цифры… — сконфузилась она.

В тот же день она попыталась нажать на одного состоятельного еврея, владеющего производством хот-догов.

— Моя Кимберли поет, танцует, декламирует, выглядит на миллион баксов… И тоже еврейской национальности. Настоящая фамилия — Вассерман.

— Леди, — улыбнулся король хот-догов, — отвезите вашу плясунью и певунью куда-нибудь в другое место: на здешнем пляже такие блондиночки — по десять центов дюжина.

И это было правдой: Флорида превращалась во вторую Калифорнию. Она кишела душистыми длинноногими загорелыми блондинками с белоснежными зубами, на фоне которых Ким почти не выделялась. Да и в любом случае местные бизнесмены предпочитали спонсировать доморощенные таланты.

Последний удар Бетт получила, узнав, что кандидатки конкурса должны быть прилежными ученицами, постоянно проживающими по месту учебы. А Ким не была даже внесена в списки ни одной из школ Флориды…

— Я тут подумала… — сказала она Ким тем вечером, уткнувшись носом в географический атлас. — Знаешь, если бы я захотела стать сенатором, я бы не стала баллотироваться по Нью-Йорку или Калифорнии, где конкуренция слишком велика. Никогда в жизни! Я бы выбрала какой-нибудь симпатичный небольшой штатик, где и понятия не имеют, каким может быть исход выборов, переехала туда, пустила корни, а потом пожинала бы плоды! Через пару лет ты уже сможешь принять участие в конкурсе «Мисс Америка» среди взрослых девушек, но для этого нам требуется сначала победить в конкурсе штата. Так что прежде всего нужно правильно выбрать этот штат.

Несколько дней Бетт занималась изучением оной проблемы, обсуждая и взвешивая преимущества маленького Род-Айленда, пустынного Айдахо и Западной Виргинии.

Верх одержала Западная Виргиния.

— Это в глубине страны, так что там не будет пляжных куколок Барби, как в Ньюпорте, а также неуклюжих деревенских девиц со здоровым цветом лица. Ты знаешь, что находится в Западной Виргинии, крошка? Угольные месторождения! Стало быть, нам придется иметь дело со словаками, албанцами, ниггерами… Можешь себе представить, как выглядят их девушки: толстые щиколотки, да еще бьюсь об заклад, у половины из них растут усы! Гарантия, что ты их всех заткнешь за пояс! Я уже прямо слышу… — Она вскинула голову, прислушалась к воображаемым звукам музыки. — Вот заиграл оркестр, ведущий выходит на подиум и берет микрофон. А вот и барабанная дробь: та-та-та — и он объявляет «Мисс Западную Виргинию»! И это — Кимберли Вест!

В дополнение к, как оказалось, пророческой догадке Бетт относительно нехватки в штате юных златовласок выяснилось, что Западная Виргиния обладает еще одним преимуществом: она переживала период экономического спада, и потому стоимость жизни там оказалась Вестам вполне по карману. Бетт практически даром сняла в Микэниксвиле дом со всей обстановкой, устроилась на работу в салон красоты и зачислила Ким в среднюю школу.

Вскоре их жизнь потекла по раз и навсегда установленному распорядку. День Ким был расписан по часам, даже во время каникул — занятия по сценическому мастерству, физкультурные упражнения, косметические процедуры…

Каждый вечер заканчивался тем, что в течение часа Ким занималась своей внешностью. Сначала приводились в порядок зубы, потом лицо и ногти. Затем мать расчесывала ее волосы массажной щеткой — ровно сто движений — и туго накручивала длинные белокурые пряди на двадцать бигуди. После этого Бетт накладывала на лицо дочери питательную маску по собственному рецепту. В постель Ким ложилась не позднее половины десятого, так как для поддержания здорового цвета лица был обязателен девятичасовой сон.

— И чтобы никакого чтения в кровати! — грозно предупреждала Бетт. — От него под глазами будут мешки.

Утром все повторялось: Ким вставала в шесть, чтобы Бетт хватило времени на расчесывание и укладку волос дочери… И начинался новый трудовой день.

Несмотря на все эти изнурительные процедуры (а может, и благодаря им), Ким расцветала на глазах. Ей нравились и неторопливый ритм жизни небольшого городка, и добрососедские отношения между его жителями.

Она довольно быстро обзавелась в школе дюжиной «лучших подружек», подобрала на улице щенка, чем-то отдаленно смахивавшего на эрдельтерьера (ну, пусть даже это была обычная бездомная собачонка с большими, по-человечески выразительными глазами), которого Ким назвала Ринго. У нее даже появился особый выговор, свойственный уроженцам Западной Виргинии: Ким обладала даром адаптироваться к любой обстановке.

— Толька паслуший сибья! — передразнивала ее мать. — Еще одна Лоретта Лин выискалась. Бьюсь об заклад, ты могла бы выступать в стиле кантри! Так и вижу тебя в одной из этих холщовых мини-юбок и шляпе с бахромой… О Господи! Малышка, да это может оказаться настоящей находкой!

В результате Ким дважды в неделю после полудня стала учиться мычать песенки с закрытым ртом и бренчать на гитаре под руководством некой Минни-Мэй Джессап, которой дважды(!) довелось принять участие в кантри-фестивалях.

пела Ким с дрожью в голосе и ударяла по струнам своей гитары, а Ринго начинал подпевать ей жалобным воем.

— Прямо душу выворачивает наизнанку! — говорила Минни-Мэй.

Эта песенка стала коронным номером Ким, ее визитной карточкой. Она спела ее на конкурсе юных талантов в концертном зале Микэниксвиля и получила главный приз. А потом исполнила снова, когда ее выбрали «Мисс Битуминозный Уголь». К последнему году обучения в средней школе Ким стала чем-то вроде городской знаменитости. И хотя она не заняла первое место в конкурсе «Девушка, которая преуспеет», тайным голосованием, проведенным в мужской раздевалке, ей был присвоен титул «Девушка, с которой мы бы хотели преуспеть».

Правда, при этом некоторые менестрели пробормотали себе под нос: «Дохлый номер».

Ибо несмотря на то, что Ким состояла членом большинства общественных организаций, имевшихся в городе, — от герлскаутов до лиги бейсболистов-баптистов — она никогда не ходила на свидания. «Мама мне не разрешит», — отвечала она на все предложения. Впрочем, они поступали не слишком часто, потому что на местных тинэйджеров ее красота действовала подавляюще.

Бетт аргументировала свою строгость заявлением, что вся мужская половина рода человеческого «хочет только одного». После этого следовала лекция о высокой цене девственности, из чего вытекало, что к ней нужно относиться как к сокровищу, своего рода награде.

— Она дороже жемчугов, моя сладкая. Если лишишься ее — назад уже не вернешь.

Особенно непреклонна была Бетт по отношению к соседским парням.

— Они никто и станут ничем, — говорила она, когда Ким просила разрешения встретиться с кем-нибудь из них. — Лет через десять эта деревенщина так и будет работать на откачке газа или в шахте — это если еще повезет не потерять место. А ты растолстеешь, и у тебя будет целый выводок детей.

— Но, мамочка, я же не собираюсь выходить замуж за Карла (или Джо, или Боба, или Эрла)! — умоляла Ким. — Мы просто хотели покататься на его машине!

— Ага. И потискаться на заднем сиденье. Все это очень просто, я согласна, но знаешь, что за этим последует? Вынужденная помолвка и жизнь в закопченной лачуге. И как бы там ни было, радости секса слишком уж преувеличивают. Поверь мне на слово, по большей части это даже неприятно… В любом случае я не для того возила свою девочку в Швейцарию, Кимми! И не для того во всем себя ограничиваю. Наберись терпения, вот станешь знаменитой, тогда и найдешь себе достойного тебя муженька.

Из чего следовало, что отыскать такового в Микэниксвиле нечего было и думать.

«Везут ко мне коханого…», — пела Ким в тот вечер, когда ее увенчали короной «Мисс Западная Виргиния». Ей только исполнилось восемнадцать, и она была самой молодой претенденткой на этот титул.

Бетт была вне себя от счастья.

— Вы видите перед собой будущую «Мисс Америку»! — вопила она со своего места в зале, в то время как на сцене Ким обливалась радостными слезами и клялась свято хранить полученную корону. Сам губернатор пожал ей руку. Толпа неистовствовала.

На этот раз во встрече с Ким средства массовой информации штата были представлены не молодым неопытным репортером, а целой командой телевизионщиков во главе с популярной ведущей.

Ким поведала Мэгги Росс и всем зрителям о своем стремлении работать как все люди, молиться за мир во всем мире и учиться актерскому мастерству в университете на заслуженный тысячедолларовый гонорар.

— Считаете ли вы свою победу на конкурсе самым значительным событием вашей жизни? — спросила телеведущая.

Ким словно споткнулась на ровном месте, услышав этот вопрос, и замолчала. Ее глаза неожиданно затуманились, губы дрогнули. Наступила одна из ужасных пауз, именуемых «мертвым эфиром». Но Ким тут же снова обрела равновесие и послала в объектив телекамеры ослепительную улыбку:

— Еще бы! Я говорю совершенно искренне, что быть обладательницей титула «Мисс Западная Виргиния» — это большая ответственность, высокая честь и огромная привилегия.

Позднее, возвратившись домой на Бэй-стрит, Бетт расчесала волосы Ким — ровно сто движений массажной щеткой, — накрутила их на бигуди и сварила какао, словно этот вечер ничем не отличался от всех прочих. Но на самом деле она вся светилась от счастья.

— Конечно же, я ожидала, что ты победишь, и я горжусь тобой! — Она помолчала. — Но, Бога ради, что творилось в твоей головке, когда Мэгги Росс задала тот вопрос о самом значительном событии в твоей жизни? Ты словно унеслась в мыслях за тысячу миль отсюда!

На самом деле Ким «побывала» значительно дальше. Честный ответ, а он чуть не сорвался с ее языка прямо в микрофон, прозвучал бы так:

— Самое значительное событие в моей жизни произошло в ту ночь, когда я спасла жизнь леди Икс в «Маривале».

Воспоминания об этом преследовали Ким вот уже четыре года, и она подозревала, что так будет всегда. Могло ли случиться что-нибудь серьезнее того, что Ким, повинуясь безотчетному порыву, в корне изменила судьбу совершенно незнакомого ей человека?

Она сдержала обещание молчать об этом, данное доктору Мэйнвэрингу, и никогда и словом не обмолвилась о происшедшем матери. А теперь-то уж тем более поздно было сознаваться. Кроме того, Ким доставляло удовольствие иметь свою собственную тайну. Знать, что хоть какая-то часть ее жизни полностью принадлежала только ей одной, и даже Бетт не могла вторгнуться в нее…

Вскоре после триумфа в Западной Виргинии Бетт объявила, что они уезжают из Микэниксвиля и обосновываются в Филадельфии. И там, вплоть до сентября, когда проводится конкурс на звание «Мисс Америка», Ким будет заниматься с профессиональным репетитором.

— Так что прощайте, угольные шахты, и здравствуй, высшая лига! Какое счастье покинуть этот городишко! Господи, да если бы мне пришлось пробыть здесь еще дольше, я бы запила!

Последние дни Ким провела, прощаясь со своими друзьями, знакомыми и соседями. Она ощущала одновременно и грусть, и приподнятость, возбуждение…

Утром в день отъезда Ким, даже не сняв бигуди, опрометью слетела по лестнице из своей комнаты и вихрем пронеслась по всему дому.

— Сбежал!

Она выскочила на улицу, прочесала все вокруг, даже рощицу неподалеку. Затем помчалась обратно к дому. На крыльце уже был сложен их багаж.

— Он исчез! — Она бросилась в кухню, где Бетт пила кофе из бумажного стаканчика. — Ринго пропал! Я везде его искала.

— А-а… — Бетт и глазом не моргнула. — Надень на голову косынку, дорогуша. Я тебя причешу на автобусной остановке. Такси придет с минуты на минуту.

— Но мы не можем ехать без Ринго!

Бетт пожала плечами.

— Наверно, просто сбежал. Ты же знаешь, какие они, эти дворняжки, Кимми: бродяги по натуре, им бы только пошляться где-нибудь… Не забивай свою прелестную головку всякой ерундой! Старина Ринго прекрасно позаботится о себе сам.

— Но и миски его тоже нет! — Вспыхнувшая вдруг догадка была слишком ужасна, чтобы в нее поверить. — Ты его отдала! Ты отдала кому-то моего Ринго! Так вот, я хочу, чтобы его вернули! Ринго мой!.. мой! Я никуда не поеду, пока мы его не найдем!

— Я уже сказала, что он, возможно, просто сбежал… — начала было бормотать Бетт. — Ах, да какого черта! С таким же успехом я могу и начистоту все выложить! Ты должна была взрослой и должна понимать… Ты знала, что в этом городе у нас все только временно, это не наш дом. С самого начала я внушала тебе, что мы будем торчать здесь лишь до тех пор, пока ты завоюешь титул. Что ж, настало время двигаться дальше. Мы должны путешествовать налегке, детка! Мы не можем ограничивать нашу свободу передвижения из-за каких-то пустяков, и тебе следовало бы понять, что и собака эта была твоей тоже только временно!

Ким вся дрожала от гнева.

— Где он? Ты что, отдала его в приют для домашних животных? Или на живодерню?! Мы еще можем забрать его оттуда! Я позвоню туда и скажу, что мы сейчас за ним приедем… — Она трясущимися пальцами принялась листать телефонную книгу. — Господи! Я даже не знаю, какой номер ищу! — вскричала она. — Где он находится, этот приют?

— Прекрати! Хватит. Ты ведешь себя как ненормальная. — Голос Бетт внезапно смягчился. — Его там нет, радость моя. Мне жаль, но… В общем, мистер Бакли — ну тот, что живет вниз по дороге… у него есть охотничье ружье, и я попросила его об одолжении…

Из горла Ким вырвался вопль:

— Не-е-е-т! Ты не имела никакого права!

С улицы донесся гудок подъехавшего такси. Бетт затрясла дочь, пытаясь ее успокоить.

— Послушай, Ким, нам нужно успеть на автобус, перед нами открывается будущее! Большое, прекрасное будущее! — Она схватила Ким за руку и потащила к двери. — Иногда приходится быть жесткой просто ради того, чтобы добиться своего. Это жизнь, моя куколка! Когда разбогатеешь, сможешь завести любых собак и кошек, каких только захочешь! Породистых. С прекрасной родословной, а не дворняжку с улицы!

Ким плакала в машине по дороге на станцию. Плакала в автобусах и на пересадках. Плакала на перроне вокзала, пока мать пересчитывала багаж. Плакала, когда они снова взяли такси, и Бетт впихнула ее туда.

— Посмотри на себя, Кимми, — сказала она, усевшись рядом с дочерью на заднем сиденье. — Все глаза заплыли. Люди могут подумать, что ты провела десять раундов с Мохаммедом Али. — Бетт обняла ее за плечи и чмокнула в щеку: — Будущая «Мисс Америка» не имеет права унывать! Улыбнись, детка, улыбнись! Сегодня — начало твоей настоящей жизни!

Лас-Вегас

Красные плюшевые занавеси, пол из искусственного мрамора, вычурная позолота отделки, пластиковый фонтан с желеобразной струей воды — хуже некуда. «Оазис в пустыне» — гласит вывеска из вспыхивающих и гаснущих лампочек. Может, и оазис, но для Миранды это обычное казино, одно из многих. Не большое и не маленькое — как раз подходящее.

Она помедлила на пороге игрового зала, посмотрела на часы, глубоко вздохнула и подошла к будке кассира. Купив жетонов на тысячу баксов, достоинством в основном по десять долларов и несколько по пятьдесят, она положила их в большую кожаную сумку. Потом обошла комнату, миновав игровые автоматы, игры в рулетку, кости, и остановилась перед столами для игры в «Блэк Джек». «Двадцать одно» — так это называлось в маленьком казино в Дивонн-ле-Бэ… Принципы игры были одинаковыми, шансы — тоже, в этом Миранда убедилась за последние три месяца.

В течение получаса она сравнивала накал страстей за столами, наблюдала за ритмом работы крупье, вычисляла местных «надзирателей». Наконец, когда облюбованное ею место освободилось, она уселась и выложила свои жетоны на стол.

«У каждого игрока своя система, — говаривали хозяева казино с ехидной улыбкой, — потому-то мы и купаемся в золоте».

У Миранды тоже была своя система, настолько же простая, насколько и сложная. Более того, у нее был план.

В «Оазисе в пустыне» она играла третий раз подряд за неделю, а вообще это казино было шестым по счету с момента ее приезда в Лас-Вегас. До сих пор дела шли хорошо. Она точно придерживалась своей схемы в рамках достижения поставленной цели. Оставалось выиграть еще немного до наступления темноты…

«Нет, удача здесь ни при чем, — говорила себе Миранда. — Только мастерство и уверенность в себе».

Крупье перетасовал колоду; игрок, сидящий рядом с ней, снял ее еще раз и с размеренностью метронома начал метать карты.

Если бы в тот момент над ними обвалился потолок, Миранда не заметила бы этого: она видела только то, что ложилось перед ней на игровой доске: восьмерка бубен, 34–16… девятка пик, 35–16… восьмерка треф, 32–16… тройка пик… часть в целом и разделить на шестнадцать…

К полудню она уже одержала ряд скромных побед, количество жетонов перед ней постепенно увеличивалось. Периодически она снимала верхнюю часть столбика и убирала в сумку. Несмотря на то, что она не делала крупных ставок и избегала чрезмерно эксцентричных тактических ходов, ее игра привлекла внимание.

— Точно знает, когда поставить, а когда придержать… — завистливо вздохнул кто-то рядом. — У этой малышки просто шестое чувство.

Миранда ни на кого не реагировала: ни на случайных наблюдателей, ни на постоянных зевак, ни на тех, кто пытался копировать ее действия. Ей было совершенно безразлично, выигрывают они или проигрывают… Во всей Вселенной для нее существовали сейчас только 208 карт, из которых по-настоящему что-то значили только около дюжины: карты крупье и ее собственные.

— Эй, красотка! — какой-то громила положил руку ей на плечо. — Везенье ведь может и кончиться, а?

Миранда обернулась к нему.

— Буду очень признательна, если вы уберете свои руки подальше. И больше не отвлекайте меня!

Она снова углубилась в игру, ведя себя осмотрительно, не торопясь, потихоньку выигрывая. Вынув пятидесятидолларовый жетон, Миранда повысила ставки. При таких темпах она рассчитывала закончить свою миссию к половине седьмого, поужинать и хорошенько выспаться в отеле, а после этого сделать Лас-Вегасу ручкой.

Она ненавидела этот город, но наибольшее отвращение она испытывала к казино: к его назойливому шуму, резкому, неприятному освещению, парфюмерно-сигарному духу; к женщинам со взбитыми и покрытыми лаком прическами, в платьях, расшитых стеклярусом; к мужчинам в синтетических рубашках и с неизменным стаканом виски в руках. От табачного дыма у нее щипало в глазах. Однажды, когда она станет очень богатой, она поселится где-нибудь в чистеньком красивом местечке, где не будет ни громких голосов, ни яркого света, ни неприятных запахов…

Если Господь пожелает, после сегодняшнего дня ей не придется больше переступать порог казино.

Да, скоро она будет далеко отсюда… А пока — восьмерка треф, две десятки, дама пик… Все это с математической точки зрения увеличивало ее шансы до…

— Я поднимаю ставку, — сказала она.

«Не хватает тысячи восьмисот долларов».

— Мне кажется, вам уже нужны наличные, — произнес тихий, но настойчивый голос.

Это был «надзиратель».

— Я не знала, что превысила лимит казино, — вежливо парировала Миранда.

— Пожалуйста, мисс, не устраивайте спектакль.

— Я не устраиваю спектакль, я просто играю в «Блэк Джек» по маленькой. Эй-эй, мои жетоны!

Он сгребал их в ее сумку.

— Что вы делаете, черт побери! Это мой выигрыш! — Она попыталась вырвать у него сумку, но он крепко держал ее. Затем Миранда осознала, что он ведет ее прямиком к кассе, цепко ухватив за локоть.

Это был молодой человек крепкого сложения, с темными глазами и пухлыми губами. Возможно, латиноамериканец. Если его манеры и отличались непринужденностью, почти вежливостью, то железная хватка не оставляла сомнений: лучше не противиться!

Миранда почувствовала, что у нее подгибаются колени и мурашки бегут по коже. С точки зрения доброжелательности здешняя обстановка не шла ни в какое сравнение с казино в Дивонн-ле-Бэ: как-никак это был Лас-Вегас — центр американской криминальной империи. Город основан на деньги мафии, а эти ребята знают свое дело.

Миранду охватил ужас.

Что стоит этому парню покалечить женщину? Ничего, если у него есть склонность к насилию. А она знала — о Боже, как хорошо она это знала! — что такое побои по лицу ногами и нож у горла! Она напряглась, чтобы удержаться от рвоты. «Пусть забирает эти чертовы деньги! — кричал внутренний голос. — Забирает все!»

Подскочившее содержание адреналина в крови приказывало ей бежать, спасая свою жизнь, любой ценой избавиться от этого парня с иссиня-черными волосами и железной хваткой…

Внезапно давно похороненное воспоминание всколыхнулось в ее мозгу: темная проселочная дорога, обсаженная тополями, серебряный лунный свет. Человек с иссиня-черными волосами. И ужас… слепой дикий ужас.

Миранда на мгновение закрыла глаза. Дорога пропала. Лунный свет тоже. И деревья исчезли так же быстро, как и появились. Она взяла себя в руки, ей вспомнились слова Питера Мэйнвэринга:

«Боритесь со страхом, и тогда сможете выстоять против всего мира. Иначе вся наша многолетняя работа пойдет насмарку».

Насмарку! Как и тысячи долларов, которые она готова была отдать за здорово живешь всего несколько секунд назад… Насмарку — из-за страха и паники!

Но теперь, хотя ноги Миранды по-прежнему порывались бежать, разум приказывал ей: «Останься! Стой на своем, защищай свои права!»

Она глубоко вздохнула и проглотила вставший в горле ком. Ей необходимо было быстро оценить создавшееся положение.

Взгляни на ситуацию с точки зрения логики, убеждала она себя. По логике, она находится в безопасности — в центре ярко освещенного казино с сотнями людей вокруг, а администрации вовсе не нужны проблемы… По той же логике, никто не собирается грубо вышвыривать ее вон из-за нескольких тысяч баксов. В конце концов, по сравнению с крутыми игроками, которые могут ставить эти тысячи лишь на один бросок костей, выигрыш Миранды был грошовым. Здесь ведь не какая-нибудь банановая республика, а Америка!

«Помни, у тебя есть определенные права!»

Миранда расправила плечи и повернулась лицом к мистеру Железные Мускулы, который выкладывал ее жетоны на кассовую стойку.

— Я требую управляющего! — заявила она тоном герцогини, обращающейся к своему конюху. — Я настаиваю, чтобы мне объяснили, почему со мной обращаются таким оскорбительным образом. Я не сделала ничего неприличного или нечестного и никому не причинила вреда. А если вы сейчас же не отпустите мою руку, я позову полицию.

Ее тирада возымела действие.

Через несколько минут Миранда была препровождена в офис с табличкой «Посторонним вход воспрещен». Он был отделан бежевато-золотистым деревом и напомнил ей кабинет доктора Фрэнкла в «Маривале». Единственной отличительной чертой, говорившей о характере данного заведения, были многочисленные экраны кабельного телевидения, на которых просматривался каждый дюйм игрового зала.

Маленький прилизанный человечек в костюме от «Брукс Бразерс» сидел в кресле и наблюдал за происходящим в зале.

— Проходите, пожалуйста.

Он встал и оказался едва ли выше самой Миранды. Представился он Уолтером Заплински.

Миранда не ответила ему той же любезностью: ее имя — ее личное дело.

— Я хочу знать, что происходит! — заявила она.

Он усмехнулся и предложил ей присесть на диван.

— Как вы понимаете, администрация имеет право отказывать посетителям. Уверяю вас, мисс… м-м-м, здесь нет ничего личного. Закон Невады устанавливает…

Он говорил любезным и успокоительным тоном, который скорее подошел бы банкиру из небольшого городка, чем мафиози.

— Но что такого я сделала? — поинтересовалась Миранда, искренне озадаченная.

Уолт Заплински удивленно развел руками. Настала его очередь не верить своим ушам.

— Вы — «счетчик».

— Кто-кто?! Не понимаю.

— «Счетчик». Нам уже сообщили о вас из казино «Веселое времечко» и «Прерии». Вы обули и тех и других на кругленькую сумму.

Миранда покачала головой, сбитая с толку его терминологией:

— Извините, но не могли бы вы объяснить, что такое «счетчик»?

Заплински секунду внимательно всматривался в ее лицо и вдруг расхохотался высоким пронзительным смехом. Ее наивность тронула его.

— Вы всерьез не понимаете? Занимаетесь этим в течение недели и не знаете, что это такое? Присядьте, юная леди!

«Счетчик», объяснил он, это игрок, который отслеживает и запоминает каждую выпадающую карту и берет ее за основу для расчета вероятности выигрыша. В общем-то в этом нет ничего противозаконного, но казино закрывают перед такими игроками двери, потому что они портят общую картину.

— Хоть я и признаю ваше превосходство. Вы лучшая из всех в этой области, кого я встречал. Хорошо, что вы не играли по-крупному.

Он предложил ей выпить, и она попросила кофе. Он отдал приказание и плюхнулся рядом с ней на диван.

— А теперь, — произнес он, — мне бы хотелось удовлетворить свое любопытство.

Его интересовало, как она додумалась до этой системы. Он признал, что ее действия были весьма эффективными, а он уважал сообразительность в других. К тому моменту, когда принесли кофе, они уже болтали как давние коллеги.

Миранда описала свои приемы. Заплински выразил восхищение и попросил, чтобы она больше даже нос не казала в его заведение.

— Как только казино теряет свое преимущество в игре, вся система распадается. Казино никогда не идет на риск, это не для нас. Наше дело — выкачивать денежки из игроков.

Он взглянул на мониторы.

— Везенье… Предчувствия… Заячьи лапки и прочие суеверия. Видите женщину на третьем экране, вон ту, что раскачивается как в трансе, в белом платье с блестками? Она приходит только в те дни, когда Юпитер находится в зените, а играет только за столом номер семь. Она убеждена, что между удачей в игре и расположением звезд на небе существует прямая связь. А вон джентльмен в ковбойской шляпе за рулеточным столом… Смотрите: он трижды трет ее перед тем, как сделать ставку…

Теперь настала очередь Миранды позабавиться.

— А как вы меня вычислили? — спросила она. — Понятно, что вас предупредили из других казино, но как вы узнали, кого искать?

— Очень легко. Ваша одежда выдала вас с головой.

Миранда разочарованно посмотрела на свою простую черную юбку из саржи и безупречного покроя блузку.

— А я думала, она настолько стандартна, что не привлечет внимания…

— Так и есть — везде, кроме Вегаса: здесь все с точностью до наоборот. Если вы хотите пройти в эти залы незамеченной, лучше всего вытравить волосы перекисью и вырядиться в самый кричащий наряд, какой только сможете купить. Хороши серебристые тона, но лучше золотые. Самый блеск — сочетание черного, серебряного, золотого, да еще чтоб на самом видном месте была аппликация в виде огромной бабочки… Вот это и будет стандарт.

Оба рассмеялись. Уолтер посмотрел на часы.

— Очень приятно было беседовать с вами, мисс…

Миранда поднялась и взяла свою сумку.

— А как насчет моих жетонов?

— Разумеется, обменяете их на наличные.

— Но мне не хватает тысячи восьмисот долларов. Видите ли, я планировала выиграть сегодня шестнадцать тысяч… Это моя квота.

Уолтер навострил уши.

— Учитывая то, сколько вы уже выиграли в других казино, у вас должно быть около восьмидесяти — девяноста тысяч. — И тут его осенило: — Вы хотите иметь на руках определенную сумму, да?

Миранда кивнула.

— И преследуете определенную цель для ее вложения? Ну конечно же! Вы на все имеете свой резон. Чисто из любопытства, дальше меня это не пойдет, могу ли я спросить, сколько именно денег вы хотели бы в итоге выиграть?

Миранда назвала цифру.

— Кругленькая сумма… Но зачем?

Миранда расправила юбку на коленях и рассказала — ведь он был деловым человеком и должен был понять…

— Великолепно! — Уолтер буквально зашелся от смеха. — Вы и впрямь настоящий игрок! Я, конечно, не хочу сказать, что Лас-Вегас — бедный, погрязший в невежестве городок, но то, о чем вы говорите, — это нечто! Что ж, у всех свои фантазии…

— И теперь вы знаете о моей… Но, как я уже сказала, мне не хватает тысячи восьмисот долларов. И никто в городе больше не позволит мне играть в «Блэк Джек».

Уолтер задумался.

— Дайте мне один десятидолларовый жетон.

Миранда повиновалась и получила взамен десять серебряных монеток по одному доллару.

— Видите восьмой монитор?

— С фруктовыми автоматами? — Она, кажется, начинала что-то соображать.

— Если бы я верил в везенье, — ответил Уолтер, — я бы попытал счастья па пятом автомате слева. Сделал бы десять заходов… ну, просто так. Кто знает? Может, он уже готов раскошелиться!

Миранда зажала серебряные кружочки в ладони.

— Вы очень добры…

— Мне нравятся отчаянные женщины. Я найду вас.

— Только не здесь! — Она округлила глаза. — С Лас-Вегасом покончено.

— Тогда я увижу вас на обложке журнала «Форчун».

Миранда вернулась в свой отель к половине седьмого. Ее миссия была выполнена, хотя последний серебряный доллар она сохранила в качестве сувенира: ей оказалось достаточно два раза нажать на рычаг, чтобы выпали три красные вишенки, а комбинация эта была оплачена очень прилично.

К восьми часам Миранда упаковала вещи, заказала билет на утренний рейс, запрятала выигранные деньги в поясной ремень и приготовилась лечь спать.

Ей доставили в номер жареный бифштекс, но он так и остался нетронутым: она слишком устала, чтобы есть, но была слишком возбуждена, чтобы спать. Как только она закрывала глаза, под веками начиналась свистопляска карт, в голове мелькали фигуры людей, в ушах звучали монотонные фразы: шесть бубен, король червей, 208, деленное на 16, вниз на дубль, туз треф, поднимаю ставку, девятка пик…

Ей необходим был наркотик, который успокоил бы мозг и нервы, сбил напряжение. Рецепт на этот случай у нее был всегда один — телевизор.

Миранда включила его и растянулась на кровати, заложив руки за голову.

— А теперь — репортаж из Конвеншн-Холла, Атлантик-Сити…

Выборы «Мисс Америки»! Господи!

Полуприкрытыми глазами она созерцала выходы одной за другой финалисток от штатов.

— Из самого сердца Юга, царства магнолий… «Мисс Алабама»!

Хорошенькая девушка покрутилась на подиуме и улыбнулась Миранде.

— Солнечный пояс, грациозная «Мисс Аризона»!

Еще одна очаровашка покрутилась и поулыбалась. Миранда уже зевала: ритм заклинаний комментатора действовал на нее как тихая колыбельная.

— …удовольствие представить вам «Мисс Арканзас»! — Кружение. Улыбка. Веки Миранды отяжелели. — С берегов Тихого океана — «Мисс Калифорния»! — Еще тяжелее веки…

К тому моменту, когда очередь дошла до скалистой Западной Виргинии, Миранда Ви спала сном праведницы.

Атлантик-Сити

— Надувательство!

Ким едва слышала материнские сетования: ее рвало остатками прощального завтрака после конкурса.

— Весь этот чертов конкурс — просто хорошо разыгранный спектакль! Ты слышишь меня? Господи, такое впечатление, что ты выдаешь на-гора все, что съела с детства! Меня саму тошнит, как только вспомню эту Кэрол… Совать каждому под нос свою грудь и при этом корчить из себя музыкантшу, играть на скрипке, будто она сам Хейфиц! Как можно быть такой насквозь фальшивой? Большие сиськи и задница, как говорят в шоу-бизнесе, — вот и все, что у нее есть! Вот что в наши дни предпочитают таланту! Если бы на свете существовала справедливость, мы бы победили! Мы все делали правильно.

Ким оторвалась от полотенца, вконец измученная. Проблема была как раз в том, что они все делали неправильно.

— Вам, юные леди, так многому нужно научиться! — Лейли Гудвин избегала слова «девушки». — Как здороваться, как есть, как носить купальник, как дышать и как по-королевски носить корону.

Лейли говорила со знанием дела: бывшая «Мисс Джорджия», входившая в десятку финалисток прошлого поколения, она посвятила себя тренировке своих преемниц. И надо отдать ей должное: Лейли удалось взрастить «Мисс Америку», полдюжины претенденток на этот титул и трех вполне достойных «Мисс Неограниченные Возможности».

Лейли вела весьма престижные курсы в пригороде Филадельфии, и делала это главным образом из любви к искусству. Или, как это понимала Ким, ею руководили чувство собственного достоинства, привилегированность занимаемого положения и получаемое от работы удовольствие. «Мои американские красавицы», как называла их Лейли, были национальной элитой, победительницами конкурсов красоты в пятидесяти штатах. Они уже выиграли у более чем семидесяти других претенденток, но впереди было главное испытание — в Атлантик-Сити. А это означало полгода тяжелых трудов.

Ким потрясала самоотверженность Лейли. Она являла собой настоящий кладезь премудрости и информации, подготавливая своих учениц к любым неожиданностям.

Ким, например, узнала: единственно правильный способ есть спагетти в ресторане (а именно — не есть вообще); что нужно делать, если у тебя вдруг потекло из носа, когда ты находишься на сцене (закрыть лицо руками, притворяясь, что смеешься); что последует, если тебя увидят раскатывающей на розовых пластмассовых роликах (если ты об этом спрашиваешь, тебе вообще здесь не место).

Ким научили находиться в состоянии полной боевой готовности: бюст вперед, живот втянут, ягодицы упруги. Ее тренировали в умении втискиваться в купальник, который был в два раза меньше ее размера («натяни его до талии, наклонись, просунь внутрь сначала одну грудь, потом другую. Встань и проверь, все ли в порядке внизу»).

Ее обучение не ограничивалось только искусством хорошо и правильно одеваться: не меньше внимания уделялось и хорошим манерам, правилам этикета. Например, истинная леди снимает перчатки только в трех случаях: перед едой, на приеме у кардинала и во время представления ее главе государства.

Последнее условие заставило Ким захихикать:

— А вы можете вообразить, как меня представляют главе государства?

Ким показала себя способной ученицей, хорошо усваивающей все тонкости «профессии», но с самого начала между Лейли и Бетт возникли натянутые отношения.

Так, Бетт настаивала на своем непременном присутствии на всех занятиях, и хотя Лейли пыталась этому противодействовать, оставалась непреклонной:

— Мы с Кимми всегда работаем вместе, и я не позволю, чтобы меня отстраняли!

Обе женщины сцеплялись по любому поводу: макияж, осанка, длина и форма ногтей. Они спорили о том, насколько необходимо проявить на конкурсе именно творческое начало — Лейли, в частности, хотела, чтобы Ким нашла для исполнения что-нибудь другое, не такую устаревшую песенку, как «Деревянный ящичек». Самые жаркие баталии разыгрывались по поводу гардероба девушки — для всех конкурсанток он был самой серьезной статьей финансовых издержек.

Месяцами Бетт на всем экономила, ко всем подлизывалась, выклянчивала и выпрашивала деньги, где только можно, чтобы справить Ким блестящие наряды, подобающие Атлантик-Сити. В это время Ким предвкушала радости Золушки на балу, и здесь помощь Лейли была неоценима.

Но вскоре походы по магазинам превратились в кошмар, потому что сопровождались бесконечным ворчаньем Бетт по поводу длины, цены и цвета; спорами на тему, с блестками или шифоновое… золотые сандалии или шелковые бальные туфли; и уж никто не мог заставить Бетт раскошелиться на четыреста пятьдесят баксов за платье в бледно-зеленых тонах, от которого ее тошнило. Тот день закончился тем, что Лейли вся в слезах пулей вылетела из магазина Нэн Даскинс, а Бетт купила изысканное бальное платье огненно-красного цвета.

— Прямо как на Бетт Дэвис в «Изабели»!

Обескураженная Ким чувствовала себя роковой женщиной, из-за которой на дуэли дерутся поклонники. В исходе поединка сомневаться не приходилось: когда возникал конфликт между желанием Бетт и чьим-то здравым смыслом, победительницей всегда выходила Бетт — по той простой причине, что она хотела добиться своего отчаяннее, чем ее соперники. Что же касается Ким, то ей и в голову не приходило вмешиваться: мир в доме важнее любой награды.

Окончательный разрыв произошел во время спора по поводу прически Ким.

— Волосы могут быть либо тщательно уложены, либо пребывать в художественном беспорядке, — предупреждала Лейли. — Давайте поэкспериментируем, может быть, мы найдем более подходящий ей стиль.

— «Мы!» — вскинулась Бетт. — Что значит «мы»?! С кем, по-вашему, вы имеете дело, с дилетантами? Укладка Ким — мое личное творчество! Так что будьте любезны не примазываться!

— Но это такая громоздкая укладка, теряются черты ее лица… — возразила Лейли.

— Ах так? Ну что ж, может вы, мисс Всезнайка, и знаете, как есть горох ножом и вилкой, но вы понятия не имеете о стиле!

— Это я-то не имею понятия?! — Лейли на глазах утрачивала аристократическую элегантность. — А вы, значит, образец хорошего вкуса? Вы, синтетическая жеманница!

— Слушай-ка, старая ведьма, я ведь профессионал с двадцатилетним стажем!

— Нет, это ты послушай, вульгарная карга…

Они обменивались оскорблениями минут десять, пока секретарь курсов не развела их по барьерам, боясь, что дело дойдет до рукоприкладства.

В результате Бетт забрала Ким с курсов.

— Ни к чему тебе смотреть, как какая-то старая кляча закусывает удила, да еще за наши же денежки! Я и сама могу тебе помочь.

И с этого момента Бетт стала для дочери всем: тренером, стилистом, модельером, преподавателем актерского мастерства, компаньонкой — у кого еще больше возможностей и желания все сделать для своей девочки, как не у родной мамочки?

— В конце концов, мать лучше знает!

Неделя, предшествовавшая конкурсу, пронеслась в стремительном вихре званых завтраков, ужинов, примерок, интервью, мимолетных, но пылких дружеских связей с другими претендентками. К концу педели Ким уже имела о них четкое представление и поняла, что ей за ними не угнаться. И не потому, что они были старше и сообразительнее: они были лучше подготовлены.

На них лежал отпечаток профессионализма. Одна изучала современные танцы, другая три года подряд посещала общеподготовительные летние курсы. Некоторые были уже добившимися определенного успеха манекенщицами, у них имелся опыт публичных выступлений, и участие в конкурсе было лишь очередным шагом в карьере, которая практически уже состоялась. В то время, как Ким… Ким немного пела, немного танцевала и терзала свою гитару с невежеством дилетантки.

И потом, это не было лишь вопросом «сисек и задницы», по утверждению Бетт, которое каждый раз заставляло Ким содрогаться. Это было вопросом прежде всего таланта, стабильности и наличия четкого плана действий…

— По-моему, неплохо звучит, дорогуша, — говорила Бетт, слушая, как дочь репетирует свою коронную песенку, и ей казалось, что у матери не только неопытный глаз, но еще и слон на ухо наступил.

Несмотря на усердное изучение ею журналов мод, понятия Бетт в этой области отставали лет на десять от современных, в то время как состязание за звание «Мисс Америка» с эстетической точки зрения забегало вперед лет на пять.

Перед началом конкурса ей так залакировали волосы, что ее прическа могла бы выдержать настоящий ураган… но не критический взгляд телевизионного визажиста. Увидев ее, он машинально потянулся за щеткой.

— Извини, милая, — сказал он, — но это не любительская вечеринка. Это будут видеть пятьдесят миллионов человек.

— Я была профессиональной косметичкой! — вмешалась Бетт.

— Ага, — ухмыльнулся специалист. — По «Нэшнл Джиогрэфик».

Бетт оказалась бессильна: ее снова отодвинули, а Ким вышла из-под сушилки потрясающей.

Но одной внешности недостаточно. Конкурс она проиграла не из-за «сисек и задницы» и даже не из-за недостатка таланта, а из-за чего-то такого, чему трудно дать четкую характеристику.

Ким недоставало царственности, «звездности», стильности, которые сделали, например, Мэрилин Монро из очередной «симпатичной калифорнийской мордашки». У Ким был приятный высокий голос, но в процессе пения он затихал, так что не помогал даже микрофон. У нее были прелестная, но застенчивая улыбка, немножко неловкие и угловатые движения… Типичная дилетантка.

Когда она исполняла свою коронную песенку на предварительном просмотре, ей было до боли стыдно, потому что она видела все свои просчеты. Показалось ли ей или в самом деле один из судей хихикал? Внезапно Ким и самой захотелось рассмеяться вместе с ним: это и вправду было смешно и нелепо.

То, что Ким удалось без срывов пройти через все шоу, само по себе было чудом.

— Это был пик моей славы, — мрачно заявила она после его окончания. — По крайней мере, меня показали по национальному телевидению.

— Не переживай! — утешала ее подружка по несчастью, Нэнси. — Что бы ни случилось, ты навсегда останешься экс-«Мисс Западная Виргиния». Этого у тебя отобрать нельзя. А что касается меня, то я собираюсь вернуться домой и выйти замуж.

Нечего и говорить, что для Вестов понятия «вернуться домой» не существовало. Единственный вопрос заключался в том, куда ехать на сей раз.

Спустя два дня после разъезда конкурсанток мать с дочерью все еще болтались в отеле. Погода установилась теплая, и Бетт решила, что Ким может отдохнуть, пока сама она разработает план на будущее.

— Всего несколько фактов, Ким. Та пампушка, получившая первый приз… у нее бюст девяносто, а талия шестьдесят. Ну, насчет талии мы мало что можем исправить, стало быть, надо что-то предпринять насчет груди. — Тут она выпалила цифровые данные наиболее близко подошедших к заветному пьедесталу конкурсанток и сделала вывод: — Сомнений быть не может, им нравится, когда грудь полная и округлая. Что ж, это поправимо. Я в дружбе с Хелен Эндерби, рекламным агентом, от нее я и получила эти цифры — не официальные, а истинные. В общем, Хелен рассказала мне об одном докторе в Ричмонде, который делает имплантацию за полцены. Ким! Выше голову! Это совсем не больно, ручаюсь! Там, конечно, будет не так шикарно, как в «Маривале», но мы же не говорим о серьезной операции… Они просто впрыснут в тебя немного силикона, и на следующий же день ты будешь выглядеть как Джейн Рассел, даже лучше! И еще надо будет немного подправить ягодицы… подтянуть, округлить… — Она покусала кончик карандаша. — Все зависит от средств. Давай-ка прикинем. После Микэниксвиля осталась пара сотен. Может, удастся получить назад деньги за твой костюм — ты его почти не носила… Послушай, радость моя, тебе необязательно здесь торчать! Иди к бассейну и понежься на солнышке. Я некоторое время буду занята.

Ким спустилась вниз, поплавала. Обычно это занятие успокаивало ее, но только не сегодня. Она была рассержена, раздражена. Растянувшись в шезлонге, она подставила свое тело солнечным лучам.

«Не верю я в этот ее новый фокус, — бормотала она про себя, содрогаясь при мысли о возможной операции. — Раз-два-три — и все в порядке! Как же…» Она ненавидела эту перспективу. Боялась ее. И все же…

И все же где-то в глубине души, почти на уровне подсознания, некая часть Ким отзывалась на эту мысль сексуальной дрожью.

Лежать обнаженной, беззащитной, полностью во власти незнакомого человека, который будет вторгаться в ее тело, делать с ним все, что захочет… В каком-то смысле это напоминало стояние на помосте в Конвеншн-Холле в плотно облегающем купальнике под жадными, раздевающими взглядами сотен мужчин…

Ким опять поежилась, недовольная тем, что подобная фантазия вообще могла придти ей в голову. Она что, ненормальная? Получать удовольствие от операции! Какая-то форма извращения, и ничего больше!

Ким была в смятении. Если бы у нее был друг, с кем можно посоветоваться, кто был бы знаком с болью и удовлетворением, получаемых от таких трансформаций! Аликс Брайден, например. Милая, практичная, добрая Аликс, ее маривальская подружка…

Но вспоминая их разговоры в беседке у озера, она понимала, что Аликс может успокоить ее лишь одной-единственной фразой: «Просто однажды скажи своей матери „нет"».

Легко сказать — трудно выполнить: безнадежно заставить Бетт изменить свое решение, когда оно уже принято. Сказать матери «нет», а потом что? Сбежать из дома? Но у Ким даже не было дома, откуда можно было бы сбежать… Действовать самостоятельно? Найти работу? Какую? Она ничего не умела, и, как показал конкурс, не имела никаких талантов…

Лежа в шезлонге и совершенствуя свой загар, Ким прокручивала в голове возможные варианты действий. Может, вернуться тайком в Микэниксвиль и все-таки поискать работу?.. Может, позвонить Аликс и получить от нее приглашение пожить у нее?.. Аликс богата… Может, Прекрасный Принц ее мечты придет на выручку?.. Может…

Солнце палило. Веки Ким отяжелели. Время текло.

— Вы заработаете себе ожог третьей степени, юная леди.

Ким перевернулась. Взглянула вверх.

— Да еще такие крошечные бикини на завязках! Они ведь ничего не закрывают, от них никакого толку!

Ему было, наверно, лет пятьдесят (она плохо умела определять возраст), виски уже тронуты сединой. По-отечески добрые голубые глаза. На шее массивная золотая цепочка, одет в купальный халат.

Он представился Фредом Таким-то, кардиологом из Батон-Ружа, приехавшим на конференцию. У него дочь примерно того же возраста, что и Ким.

— Вам ведь семнадцать?

— В марте исполнилось восемнадцать.

— А вы случаем не участвовали в конкурсе «Мисс Америка»? Держу пари, что да, достаточно лишь взглянуть на вас.

— Тем не менее победила не я, — тихо заметила Ким.

Он засмеялся, и золотая цепочка заколыхалась на его груди.

— Что показывает, как мало они там, в жюри, понимают… Боже, до чего же жарко для сентября! Не хотите ли чего-нибудь выпить?

— Я не пью.

— Господь с вами! Я же не предлагаю виски или что-нибудь в этом роде, хотя сам, пожалуй, выпью. А как насчет… Я знаю нечто довольно оригинальное. Похоже на крем-соду, только лучше.

Он сходил в бар и вернулся с виски для себя и сладким напитком в высоком тонком бокале — для Ким. Она осторожно отпила, а затем залпом осушила бокал.

— Да-а… Действительно бесподобно. Что это?

— Называется «сезрэйк».[2] Хотите еще?

— Вы уверены, что там нет алкоголя?

— Самую капельку. В основном сливки, сахар и мускатный орех.

— Моя мама была бы в ярости, если бы узнала… — Ким улыбнулась. Впервые за долгое время она чувствовала себя великолепно.

Он рассмеялся и напел он ей на ухо старый мотивчик «Мамочка не разрешает». У него был приятный голос… Ким позволила ему уговорить себя на вторую порцию напитка, а потом и на третью. Какого черта! Ей уже восемнадцать, она уже взрослая, а он человек из общества… Врач… Ликер сделал ее смелее, раскрепощеннее.

Он заявил, что она, похоже, все-таки получила ожог на бедрах и ей необходима хорошая антибиотиковая мазь. А он всегда берет такую с собой в поездки.

— Мама упала бы в обморок, — ответила Ким, когда он предложил пройти к нему в номер. — Вы уверены, что это удобно?

— Доверьтесь мне, я ведь врач!

Он провел ее под руку через гостиничный вестибюль.

В его номере на полную мощность работал кондиционер, жалюзи на окнах были опущены. Ким поежилась — больше от волнения, чем от прохлады. Итак, она в гостиничном номере мужчины… И все в порядке. Он ведь доктор. Она легла лицом вниз на кровать, на жесткое желтое покрывало. Его руки были мягкими, ловкими. Лежа с закрытыми глазами, она полностью расслабилась, ощущая, как он накладывает какую-то прохладную мазь на ее ноги и бедра, массируя их круговыми движениями, постепенно поднимаясь все выше. Наконец его сильные, широкие, но в то же время нежные пальцы пробрались под ее бикини и теперь осторожно смазывали щель между ягодицами — вверх-вниз, вверх-вниз…

Внезапно подушечкой большого пальца он прикоснулся к ее клитору. Ким будто током пронзило. Однажды Билли-Джо после школы осмелился проделать с ней то же самое на заднем сиденье отцовского пикапчика. Тогда она перепугалась, но человек, находящийся сейчас рядом с ней, гораздо опытнее. И он врач. Кроме того, у него это хорошо получается…

— Твоя одежда мешает, — проговорил он и развязал тесемки бикини. — Вот теперь значительно лучше. У тебя великолепная кожа, дорогая. Знаешь, я ведь был дерматологом…

— Пожалуйста, я же девственница… — прошептала она, оцепенев и не в силах пошевелиться. — Мама убьет меня, если я забеременею или еще что-нибудь…

— Господи, малышка, — пробормотал он. — За кого ты меня принимаешь? У меня дочь твоего возраста, помнишь? — Его пальцы продвинулись глубже. — Я не причиню тебе вреда…

И тут он взгромоздился на нее сверху. Она спиной чувствовала прикосновение волос на его груди. Одну руку он целиком просунул ей под живот, продолжая поглаживать ее, а его восставшая плоть изучала ее сзади.

— Какая у тебя чудесная попка… Такая кругленькая, сладенькая и теплая. Сейчас я собираюсь провести небольшое внутреннее тестирование. Проверить, такая ли ты сладкая там, как снаружи. Я ведь гинеколог, знаешь ли…

Внезапно он резко вошел в нее сзади, твердый и сильный как медицинский зонд. Ким вскрикнула от боли.

— Замолчи! — приказал он. — Ты хочешь, чтобы тебя все услышали?

Ким подавила рыдания. Никакой паники, никаких сцен! Если сюда ворвутся гостиничные детективы, они пошлют за матерью. А Бетт ее убьет… если прежде не умрет от стыда. Лучше закусить губу и выдержать эту боль… А еще лучше — постараться побороть ее и попробовать получить удовольствие…

Когда это закончилось, он сказал:

— Ты сладкая девочка. Надеюсь, у тебя в жизни все будет хорошо.

Ким оделась и ушла. По дороге она заметила, что «антибиотиковая мазь» была обыкновенным вазелином, и почувствовала себя униженной. Мать была права: именно так и случается с девушками, которые заходят в спальню к мужчине… Они получают то, что заслуживают.

Но если то, что сделал с ней доктор Фред, ужасно, хуже ли это того, что ждет ее в Ричмонде?

Наслаждение и боль… Боль и наслаждение… Они связаны между собой.

В вестибюле она с удивлением отметила, что «лечение» заняло меньше пятнадцати минут. Вернувшись в свой номер, она застала Бетт разговаривающей по телефону.

— Где ты была, радость моя? — она едва взглянула на нее. — Я не видела тебя внизу, у бассейна.

— Зашла в кафе перекусить.

— Эге, детка, да ты вся дрожишь… Что случилось, перегрелась на солнце? Ну ладно, мы уезжаем завтра утром, автобус отходит в девять тридцать и ни минутой позже. Сегодня здесь начинается какой-то съезд. Медицинский?! Нет, дорогая. С чего ты взяла? Какие-то дельцы в области грамзаписи и полиграфии. Можешь себе представить, что за публика!

Чикаго

Миранда все никак не могла решить для себя, хорошо это или плохо: вернуться в Чикаго через столько лет. Чувство было каким-то странным — ведь она выдавала себя за совершенно другую женщину…

По возвращении «домой» первое, что она сделала, — подала прошение в суд о перемене имени. В качестве причины она указала профессиональные интересы.

— А что вас не устраивает в фамилии «Джонсон»? — удивился судья Липшиц — маленький человечек с блестящей лысиной и очками, съехавшими на самый кончик носа. — У меня вон какая фамилия, а я тем не менее сижу в этом кресле. И вообще, что есть имя? Не имя делает человека, а человек — имя!

Пока он разглагольствовал на эту тему, Миранда подумала, что все эти слова он, наверное, говорил сотням подобных ей просителей. И в этом не было никакой предвзятости — он говорил совершенно искренне.

— При всем моем уважении к вашему мнению, ваша честь, — заметила она, — позвольте сообщить вам, что только в чикагском телефонном справочнике более трехсот Джонсонов. Свыше восьмидесяти зарегистрированы как М. Джонсон, семь — как М. Дж. Джонсон, пятеро из них — Маргарет. Можно прикинуть, что в масштабе всей страны зарегистрировано приблизительно пять тысяч шестьсот восемьдесят М. Джонсон, четыреста девяносто семь М. Дж. Джонсон… в общем, вы уловили мою мысль. Ваша честь, я надеюсь сделать себе собственное имя в мире бизнеса, а не делить его с сотнями других женщин!

Судья усмехнулся:

— И какое же имя вы хотите себе взять?

Услышав ее ответ, он улыбнулся еще шире:

— Звучит вполне по-китайски. Но это что-то новенькое по сравнению с другими прошениями такого рода. Например, я менял имя «Джим Хэнкс» на «Рашид Олатунжи», «мисс Ньюмен» на «мисс Нью-персон» и «Мечислав Янушевич» на «Майк Джонсон»… Вам бы не хотелось стать мисс Янушевич, а? А то сейчас эта фамилия как раз освободилась! — И, довольный своей бесхитростной шуткой, он вынес вердикт:

— Прошение удовлетворено. Следующий…

Покончив с формальностями, она получила новые паспорт, водительские права и карточку социального страхования на имя Миранды Ви. Следующим шагом по ее плану было жилье.

Требования ее были жесткими: оно должно быть уютным, современным, удобным, а главное — безопасным. То, что произошло с ней во Франции, не должно больше случаться с ней никогда! Поэтому, рассматривая каждый вариант, она задавала такие вопросы: были ли в доме ограбления? Нападения на жильцов? Изнасилования? И объясняла это тем, что будет жить одна и хочет быть уверенной в собственной безопасности.

Наконец ее поиски увенчались успехом, и она нашла хоть и небольшую, но миленькую квартирку с видом на озеро Мичиган. Швейцар заверил ее, что в здание и муха не проникнет незамеченной.

Она решила, что это ей подходит, — по крайней мере, пока она не разбогатеет, — и подписала договор на аренду сроком на год.

Следующим шагом вперед стал поход на Маршалльские Поля, где Миранда выложила тщательно подсчитанные три тысячи долларов из своего выигрыша в Лас-Вегасе на покупку необходимых туалетов: за время пребывания в «Маривале» она поняла, что в вопросах стиля важно не количество нарядов, а их качество. Поэтому она ограничилась приобретением двух костюмов, нескольких шелковых блузок и четырех пар итальянских туфель.

Один из костюмов — от «Шанели» — был из твида насыщенного пурпурного цвета, с воротником-хомутиком, другой — из мягкой английской шерстяной фланели, превосходного покроя, строгий и в то же время женственный. Она видела такой на Аликс Брайден и любовалась его элегантностью и изяществом…

Пока портниха возилась возле нее, внося последние коррективы, Миранда стояла неподвижно как манекен и смотрела на себя в трельяж, словно вопрошая свое отражение. «Ты — фальшивка… карнавальная маска, — отвечало оно ей. — А кем еще, черт побери, ты себя считаешь?! Ты же просто Мэгги-Джин Джонсон, не забыла еще?»

Маленькая смешливая Мэгги, самый дорогой наряд которой стоил не больше двадцати пяти долларов… Которая ни разу не переступала порог салона модной одежды, а носила коротенькие платьица из набивного ситца… Да, такие вот были денечки.

И вечера.

По субботним вечерам она надевала лучшее, что у нее было: коротенькое дешевое платье с воротником-хомутиком, босоножки на семисантиметровых каблуках и висячие серьги, которые раскачивались, когда она танцевала. А как она любила танцевать! И твист, и мэдисон, и буги-вуги… Мэгги кружилась и прыгала, звенели браслеты, вместе с ней прыгали вверх-вниз сережки в упоительном ритме биг-бита…

Но теперь с этим покончено. Никакой металлической бижутерии — только серебряные или золотые украшения: таково было предписание доктора Фрэнкла, одно из дюжины других. К ним, кстати, относился и запрет на употребление алкоголя и курение. Это должно было служить ей постоянным напоминанием о том, что она — результат медицинского эксперимента, женщина, сотворенная из воздуха, фантазии и искусства докторов. Как и имя, которое она себе придумала.

Миранда.

Оставаясь наедине с собой, она без конца повторяла его, надеясь, что сроднится с ним. И все же до сих пор не могла поверить, что Миранда Ви — реальная женщина, существо из плоти и крови.

Ей приятно было вернуться в Чикаго. Здесь она чувствовала себя дома, здесь ей все нравилось: зеленые парки и маленькие ресторанчики, танцплощадки и гулянья в день Святого Патрика… Это был ее город: парусные лодки, скользящие по глади озера Мичиган, магазинчики модного дамского белья на Стэйт-стрит, даже Чикагское торговое управление с его шикарным фасадом, за которым бурлила кипучая деловая жизнь.

Именно в этом фешенебельном здании и должна была начаться судьба пенорожденной Миранды Ви.

Портниха закрепила последнюю булавку.

— Благодарю вас, мисс Ви, — произнесла она тем уважительным тоном, которым люди ее профессии обращаются к своим лучшим клиентам.

В первый момент Миранда даже не поняла, к кому это обращено. Черт побери, да ведь она и есть мисс Ви!

Давным-давно (неужели всего четыре года назад?) она была частичкой сложного общественного организма: у нее были друзья, коллеги, соседи, домовладелицы, дворники, партнеры по танцам, двое-трое молодых людей, в которых она была влюблена, — и любой из них мог остановить ее на улице, хлопнуть по плечу и сказать: «Привет, Мэгги! Где ты пропадала все это время?» Потому что несмотря на «свидетельские показания» зеркала, она не верила, что сможет пройти по знакомым улицам никем не узнанной.

Впервые после отъезда из «Маривала» она до конца осознала всю серьезность своих действий. Она вычеркнула двадцать четыре года своей прошлой жизни (Мэгги Джонсон больше не существует) и должна теперь полностью перевоплотиться в Миранду Ви.

Несколько недель она почти не выходила из дома никуда, кроме библиотек, где проводила дни, изучая биржевые рынки, собирая и анализируя статистику, выискивая нужную ей информацию в «Бизнес Уик», «Файнэншел Таймс» и разных справочниках. Каждое утро в десять часов она занималась размещением воображаемых заказов: на соевые бобы будущего урожая, какао, свинину, пшеницу разных сортов — и в конце рабочего дня сверяла по телевизору свои прогнозы с реальным положением дел на этих рынках.

Иногда она «несла убытки», но чаще «получала прибыль», а к концу восьмой недели на бумаге она удвоила свой капитал. И хотя здравый смысл подсказывал ей, что она уже готова вступить в мир реального бизнеса, Миранда продолжала тянуть время, ибо не сомневалась, что стоит ей только ступить на бульвар Джексона, как кто-нибудь непременно узнает в ней «ту малышку из машбюро фирмы „Херши энд Кэй"».

Ее идеей фикс стало войти через парадную дверь компании, пройти мимо своего бывшего «аквариума» прямо в кабинет Джея Конклина и огорошить его заказом на шестизначную сумму. Того самого Джея Конклина, который поднял ее на смех, когда она попросила у него позволения попробовать себя в ведении торговых операций, который не мог удержать в памяти ее имя дольше двух дней…

И в чем бы ни состояла их предполагаемая сделка, каким удовольствием было бы ощущать себя важным, обхаживаемым клиентом компании, где Мэгги-Джин Джонсон занимала нижайшее из всех возможных положений!

— Одна из моих девочек занесет вам бумаги, — обычно говорил он в своей небрежной манере, положив ноги на стол, пока она стояла перед ним в ожидании указаний. Или звонил им в машбюро по внутреннему телефону и командовал:

— Кто-нибудь там из вас, принесите мне кофе! Да побыстрее…

Только теперь пошевеливаться придется самому Джею Конклину, когда мисс Ви соизволит заглянуть к нему… Эта мечта поддерживала ее еще в «Маривале».

Но теперь, вернувшись в «реальный мир», она нервничала все больше. Со временем Миранде начала рисоваться другая картина: она входит в «Херши энд Кэй», Джей Конклин видит ее и восклицает:

— О-о, неужели это та самая Не-помню-как-ее-там?! Что поделываешь, детка? Похоже, сделала подтяжку…

Она не думала, что сможет снести подобное унижение, и с каждым днем робость все сильнее охватывала ее, все слабела уверенность в том, что она сумеет добиться своей цели…

Как-то днем в автобус, в котором Миранда ехала по Мичиган-авеню, вошла Анетта Гроссман и плюхнулась рядом с ней. Миранда чуть не подскочила на сиденье.

Анетта! Миранда закусила губу, чтобы не вскрикнуть.

Как могла не узнать ее Анетта?! Несколько лет просидели они в машбюро в метре друг от друга, менялись сережками, кофточками… Вместе ходили на ланч и на свидания со своими поклонниками.

«Анетта! — мысленно воскликнула она. — Это же я, Мэгги!»

Анетта взглянула мимо нее в окно, будто Миранда была невидима, а потом углубилась в чтение романа Сидни Шелдона. На руке ее сияло обручальное колечко. Вышла ли она замуж за Джека Розенталя или за кого-то другого? Есть ли у нее дети? Неужели она не чувствует, рядом с кем сидит?! Ведь они даже касаются друг друга коленями! Наконец Миранда не выдержала и тронула Анетту за плечо:

— Простите, пожалуйста…

Анетта с отсутствующим выражением лица оторвалась от книги. Миранда была поражена: она думала, что хотя бы голос выдаст ее.

— Извините, что беспокою вас, но не могли бы вы сказать мне, когда мы доедем до Рэндольф-стрит? Я не знаю города.

— Через остановку, — ответила Анетта и снова уткнулась в книгу.

— Большое спасибо, — потрясенно выдохнула Миранда.

Вот и все… Мэгги Джонсон наконец умерла окончательно.

На следующее же утро, надев костюм от «Шанели», Миранда гордо вошла в офис «Херши энд Кэй» и заявила, что желает видеть вице-президента компании по вопросам обслуживания клиентов.

— Меня зовут Миранда Ви, я — частный инвестор, — пояснила она, когда ее провели в sancta sanctorum — святая святых. — Я бы хотела открыть у вас счет. Для начала я вложу сто тысяч долларов. Могли бы вы лично заняться этим?

— Почту за честь! — улыбающийся Джей Конклин усадил ее в кресло. — Не хотите ли кофе, мисс Ви?

— Благодарю вас. Пожалуйста, с молоком и без сахара.

Поднимая трубку внутреннего телефона, он улыбнулся еще шире:

— Одна из моих девочек сию минуту принесет его!

Миранда недолго оставалась клиентом «Херши энд Кэй». Конечно, восхитительно было чувствовать себя важной персоной в глазах людей, которые ее раньше и за человека-то не считали — так, за что-то вроде червяка. Но основную выгоду — в финансовом отношении — имел тот мужлан, которому она хотела отомстить за прошлые унижения, а именно Джей Конклин: он наживал состояние на комиссионных.

Однажды она без предварительного уведомления сообщила ему, что забирает свои деньги, так как хочет распорядиться ими иначе.

— Ну почему? — удивился тот. — Ведь мы так хорошо ладили! Должна же быть какая-то причина!

Миранда усмехнулась:

— Ну, вы же знаете женщин… Большинство из нас взбалмошные и непостоянные натуры!

Но правда заключалась в том, что она просто никому не хотела платить комиссионные. За год, пошедший с того момента, как она открыла свою тайную мечту совершенно незнакомому человеку в казино Лас-Вегаса, она добилась своего: Миранда купила место на бирже.

Лондон

Первым его впечатлением от нее был смех.

Он донесся до Питера с другого конца комнаты, перекрывая звон бокалов и голоса свадебных гостей, и нашел мгновенный отклик в его душе.

Смех был заразительным и имел множество оттенков: и серебристость, и гортанность, и воздушность, и глубину, а главное — он был счастливым. Питер оставил свою рюмку и попытался найти его обладательницу, но это ему не удалось, и он снова вернулся к бару за новым бокалом шампанского.

Используя любые предлоги, Питер обычно отвергал приглашения на свадьбы: на этих церемониях он чувствовал себя неловко по той простой причине, что они вели к браку, а даже мысль о подобной перспективе для него лично обращала его в бегство.

Разумеется, Питер понимал, что когда-нибудь и ему придется жениться — скажем, лет в пятьдесят: вполне достойный возрастной рубеж для такого судьбоносного решения. А до этого рубежа его холостячество было священно.

Но только для него, не для других. В этом-то и была проблема. Свадьбы же давали родственникам и друзьям прямой повод для бесконечных упреков в его адрес, словно его одиночество являлось каким-то вселенским бедствием. Еще хуже было то, что в атмосфере свадебных торжеств даже у здравомыслящих и не слишком эмоциональных женщин глаза подергивались влажной мечтательной поволокой, а в их головах определенно начинали бродить необоснованные надежды… Короче говоря, мероприятий такого рода разумнее всего было избегать.

Питера и сегодня здесь не было бы, не будь невестой Салли Трэвис. Для нее он сделал исключение: Салли была его близким другом, коллегой по работе — как же можно было не пожелать ей счастья? Она совершила поступок, достойный самого Дон Кихота, выйдя замуж за «цивильного», как в их кругу иронически называли людей, не связанных с индустрией развлечений. Потому-то, кроме парочки парней из их труппы, Питера окружали незнакомые, чужие лица. А теперь еще и этот смех…

Через несколько минут он снова услышал его: смех зазвучал из того угла, где обосновался Тэд Нортрап. И что там происходило такого смешного?..

Идя на звук, он пересек комнату, где его приятель давал мини-представление, облокотившись на рояль. В качестве публики выступала хорошенькая молодая женщина, лицо которой порозовело от смеха.

Ну, не такая уж и хорошенькая, решил Питер. По крайней мере, по канонам классической красоты. Но привлекательная. И не такая уж молодая: скорее всего, ей около тридцати. Невысокая, смуглая, с черными струящимися волосами, лукавой улыбкой и темными глазами, в которых светилась готовность к любой выходке… На ней было платье из мягкой шерстяной материи абрикосового цвета, в ушах висели хрустальные сережки, которые позвякивали, когда она смеялась. Тэд разыгрывал перед ней сценку «Французский официант», которая была гвоздем их последнего шоу.

Питер вмешался, прервав последнюю фразу на полуслове:

— Этот официант еще не наскучил вам, мисс? Мне кажется — да. Его просто нельзя подпускать к гостям!

Она хихикнула и приложила к глазам шелковый носовой платочек. Тогда Тэд сделал то, что и должен был сделать:

— Питер, познакомься с Энн. Энн, это Питер. А теперь, если позволите, я должен найти свою жену… или с кем там я пришел… Берегитесь этого человека, юная леди! Известный совратитель детей.

— Это правда? — повернулась она к нему с сияющей улыбкой.

— Только в рабочее время, — протянул он. — А вы?

Оказалось, что она доводится жениху кузиной, приехала в Лондон специально ради его бракосочетания и прекрасно проводит время. Питер понял, что причина ее удивительного смеха кроется не столько в чувстве юмора, сколько в потрясающем умении просто радоваться жизни. Они поболтали минут десять-пятнадцать — так, о ерунде, после такой беседы и не вспомнишь, о чем шла речь, — после чего она присоединилась к остальным гостям, а Питер отправился за очередной порцией выпивки. Когда он вскоре попытался снова отыскать ее, оказалось, что она уже ушла.

Он почувствовал себя слегка обиженным, даже вроде бы брошенным, но тут же успокоил себя мыслью, что мир полон других хорошеньких женщин. Он допил свое шампанское и отправился домой.

Однако, к своему удивлению, в ту ночь он так и не смог уснуть. Хуже того: он не мог ни читать, ни думать, ни выбросить из головы ее смех… Локти чесались. В носу свербило. В животе урчало. Раз шесть он вставал, включал свет, смотрел на часы, потом снова ложился.

Он пытался считать овец, перепрыгивающих через ограду, потом гончих собак, занимающихся тем же… Он перебирал в уме названия английских графств, станций лондонского метро, песен, в названиях которых встречается слово «любовь», — все было напрасно.

К черту! У него даже не хватило соображения записать номер ее телефона или хотя бы фамилию! А теперь эта простая оплошность казалась ему почти трагедией… Она приехала в Лондон, припомнил он ее слова, но откуда? У него создалось впечатление, что в названии этого места была буква «г». Гилфорд? Гластонбери? Глазго? Джон-О-Гротс-Хаус? Да уж, если она и вправду из местности с таким названием, он может никогда больше ее не увидеть…

Но если он ее не разыщет, то велика вероятность того, что ему вообще больше не придется спать по ночам! Все-таки в этот самый Джон-О-Гротс-Хаус должны же ходить поезда!

«Я влюбился! — внезапно осенило его. — Причем даже не в женщину, а в смех… Но это же совершенный абсурд!..» Однако здравый смысл — или Оскар Уайльд? — утверждает, что единственный способ избавиться от навязчивой идеи — реализовать ее. Он позвонит девушке, пригласит ее поужинать — и все пройдет!

Это, конечно, было бы прекрасно, если бы он знал, как связаться с Энн Как-ее-там из города, в названии которого есть буква «г»…

На рассвете он заварил себе чай покрепче и дождался часа, когда, по его мнению, было прилично позвонить Тэду — в надежде, что тот сможет восстановить недостающие звенья.

— Да, ты знаешь, который час?! — взвыл Тэд.

— Семь?

— Шесть пятнадцать! А на твой вопрос я могу сказать только, что видел ту девушку впервые в жизни!

В восемь утра, не в силах оставаться дольше в подвешенном состоянии, он разбудил Салли, в девичестве Трэвис, а ныне — Флейшер, проводящую первую брачную ночь в одном из парижских отелей.

— Ушам своим не верю, Питер! У меня, между прочим, медовый месяц!

И все же после коротких переговоров с мужем, прерываемых сдавленным хихиканьем, Салли удостоила его информацией о том, что фамилия Энн — Головин, а живет она в пригороде. Местечко называется Севенокс. Разумеется, никакой буквы «г». А что касается второго вопроса — нет ли у Салли номера телефона девушки, то ответ, разумеется был отрицательным. По правде говоря, на ней и самой-то в данный момент ничего нет. Но он вполне может воспользоваться обычным телефонным справочником.

— Благослови тебя Бог, Салли! Ты подарила мне жизнь.

На другом конце провода снова хихикнули:

— А ты не хочешь узнать, замужем ли Энн? Не существует ли еще и мистер Головин?

— О Боже! — У Питера упало сердце. — А что, существует? Она…

— Нет! — воскликнула Салли, довольная своей маленькой местью. — Хотя ты можешь спросить ее о некоем Моргане, с которым она живет. Такой большой шимпанзе…

С непревзойденной выдержкой Питер дождался половины десятого, прежде чем позвонить. Значит, она с кем-то живет… Ну да, конечно… Вполне естественно: такая привлекательная женщина… Теперь понятно, почему она так рано уехала со свадьбы… Чтобы вернуться к тому самому «большому шимпанзе».

«Если к телефону подойдет мужчина, — размышлял он, — я… я…» Он не знал, что тогда сделает. Но когда трубку взяла сама Энн, первыми вырвавшимися у него словами были:

— Кто этот Морган, к дьяволу?!

— И вовсе он не шимпанзе, — говорила ему Энн в тот же вечер, когда он примчался к ней в Севенокс. — Не знаю, что Салли в голову взбрело… На самом деле это сказочный персонаж из «Приключений Моргана, орангутанга». Мой кусок хлеба с маслом… ну, может, с маргарином.

Она писала книги для детей и больше всего на свете надеялась на то, что «Морган» станет таким же нарицательным именем для обезьян, как «Пэддингтон» — для медвежат и «Бэбар» — для слонят. Хотя в настоящее время ее сочинения продавались не так чтобы нарасхват…

— Не могу передать, какой груз упал с моих плеч, — признался Питер.

— Почему? Оттого, что Морган — орангутанг, или оттого, что у меня нет денег?

— И от того, и от другого.

Она рассмеялась, довольная ответом, а потом показала ему свой маленький коттеджик, состоящий из гостиной, спального этажа и студии. Под ногтями у нее была краска, что почему-то вызвало у него чувство умиления. Было похоже, что она рада видеть его, и это доставляло ему невыразимое блаженство.

Они отправились в индийский ресторан и просидели там до закрытия, непринужденно болтая. Потом Питер отвез ее до дому, нежно поцеловал в лоб и отбыл обратно в Лондон, совершенно очарованный.

Любовь, размышлял он позднее — к тому моменту они провели вместе пять вечеров подряд, — не имеет ничего общего с логикой. И приходит тогда, когда ее совсем не ждешь. Почему именно сейчас? Питер не находил ответа. Он знал женщин и красивее, и элегантнее, у него были десятки любовных связей, но до встречи с Энн он был поражен в самое сердце только однажды…

Как-то вечером, сидя в гостиной Энн и попивая жасминовый чай с бисквитами, Питер раскрыл перед ней душу.

Она спросила его, почему он оставил психиатрию. Он уже готов был отделаться шутливым, легким ответом, но вдруг впервые ощутил, что в состоянии, наконец, выложить всю правду.

— Я сделал это потому, что влюбился в свою пациентку.

Энн никак не отреагировала на это признание, только вся обратилась в слух, широко раскрыв полные симпатии к нему глаза.

— Это была необыкновенная девушка, — начал Питер. — Американка. Бесстрашная, мужественная, с большой тягой к знаниям.

Она родилась в бедной семье, что не должно было бы способствовать развитию у девочки чрезмерных запросов. Отец, рабочий мясоконсервного завода, погиб от несчастного случая на производстве, когда она училась в старшем классе школы. Мать, не выдержав борьбы с житейскими трудностями, умерла вскоре после него.

Но у девочки оказался независимый и честолюбивый характер. В шестнадцать лет она оставила школу, чтобы начать свой собственный жизненный путь. Она верила в «американскую мечту»: в свободном мире каждый при большом желании может добиться всего, чего захочет.

Последующие четыре года она проработала клерком в чикагской торговой фирме, по шестьдесят часов в неделю, изучая бизнес, стремясь к самосовершенствованию. По вечерам она ходила на курсы стенографии, изучала делопроизводство, бухучет и основы финансовой деятельности. Но все ее усилия были напрасны: она так и оставалась у самого основания пирамиды.

Женщине и без того приходится несладко в этом мужском мире, а у нее были еще и дополнительные сложности: в так называемом «бесклассовом обществе» ее продвижению мешало именно происхождение: речь, стиль и манеры поведения, одежда — все указывало на то, что она «родилась не на той стороне улицы».

Она могла бы сдаться, устроить собственную жизнь, выйдя замуж за какого-нибудь соседского парня, и погрузиться в проблемы своей семьи. Но она не оставляла надежды на большее: ей безумно хотелось увидеть мир, встречаться с интересными людьми, постигать культурные ценности…

В двадцать лет она отправилась на год в Париж домработницей в одну обеспеченную французскую семью. Наблюдая в этом качестве за своими новыми работодателями, она научилась, как входить в комнату, как выбирать вино, какими способами завязывать шарф, как оценивать произведения искусства и как говорить по-французски. И не только по-французски: она поступила на курсы английского языка для иностранцев, где наконец-то узнала, как правильно говорить на родном языке. Когда год подошел к концу, она приобрела определенный лоск и уверенность в себе и, купив велосипед, отправилась попутешествовать по Франции в свой последний уик-энд перед отъездом в Америку.

Что произошло потом, так никто и не узнал. Питер увидел ее в «Маривале», изуродованную и желавшую только одного — умереть.

Поначалу поиски методов ее лечения, направленного на то, чтобы она отказалась от попыток самоубийства, были вопросом его профессиональной чести, но вскоре к этому примешалось и личное. Видя ее изо дня в день, пытаясь помочь ей преодолеть разлад с самой собой, он быстро потерял свою беспристрастность: это несчастное создание, мисс Никто из Ниоткуда, целиком и полностью завладело его сердцем. И хотя они даже ни разу не поцеловались, он чувствовал себя связанным с ней незримыми нитями.

— Я с трудом смог признаться самому себе, как сильно люблю ее. И, видит Бог, я никогда не мог бы признаться в этом ей.

— Но почему? — Карие глаза Энн были полны слез. — Доктора ведь женятся на своих пациентках! Это всем известно. И потом, ты же говоришь, что она хорошо шла на поправку…

— Потому что мы находились в неравном положении, разве ты не понимаешь? Что за семья была бы у нас? С моей стороны навсегда осталась бы жалость, а где гарантия, что это не выглядело бы высокомерием? А она идеализировала меня, Энн. Она воздвигла меня на пьедестал, словно божество. Было бы преступлением воспользоваться ее чувствами. Лучше было бы, чтобы она шла своим прежним путем. И я позволил ей уйти из моей жизни. Я даже не знаю, какое имя она сейчас носит. Да это и неважно! Все кончено, и это хорошо не только для нее, но и для меня. Видишь ли, она ни разу не возразила мне, не усомнилась ни в одном моем поступке! Это льстило моему самолюбию, но было очень вредно: мне нужно, чтобы кто-нибудь время от времени говорил мне, что я круглый идиот.

— Ты круглый идиот, Питер, — спокойно сказала Энн.

Он удивленно вскинул на нее глаза:

— Почему?

— Потому что сам выпускаешь из рук желаемое.

Она обвила его руками за шею и поцеловала в губы долгим чувственным поцелуем. И от ее близости призрак прошлой любви отступил прочь.

— Ты права. — Он крепче прижал Энн к себе. — И я обещаю, что больше не повторю этой ошибки.

Новый год

Таймс-сквер была битком забита людьми: целое море рук, ног, бедер, плеч… Несмолкаемый гул автомобильных гудков, взрывов хлопушек, визга и смеха. Невозможно не только расслышать собственный голос, но и на миллиметр сдвинуться в сторону, чтобы не оказаться плотно, если не сказать «интимно», притиснутым к совершенно незнакомому человеку, который так же возбужден оттого, что находится сейчас здесь — словно в центре мирозданья.

Холод был зверский, но Ким почти не ощущала его: ей было тепло и весело. Морозный воздух пах обещанием счастья… А все потому, что это был необыкновенный и быстролетный новогодний праздник. Через несколько мгновений большие белые часы, установленные на площади, должны были начать традиционный отсчет, а последний, двенадцатый удар провозгласит конец целого десятилетия и рождение нового.

— Держи меня за руку! — старалась перекричать общий гам Бетт. — Тебя сметут!

А Ким чувствовала себя как в раю. Ей нравилось ощущать себя частью толпы, разделять праздничное настроение со множеством людей…

«ДЕСЯТЬ!» — ревели тысячи глоток. «ДЕВЯТЬ! ВОСЕМЬ! СЕМЬ! — кричала Ким вместе со всеми — ШЕСТЬ! ПЯТЬ! — она крепче сжала руку Бетт. — ЧЕТЫРЕ! ТРИ! ДВА! ОДИН!» — Бетт ответила ей тем же. И наконец заключительный аккорд:

«С НОВЫМ ГОДОМ!»

— С Новым годом, моя сладкая! — Бетт стиснула Ким в объятиях.

— И тебя, и тебя, и тебя!

И две женщины с малиновыми от мороза щеками стали пробираться сквозь толпу к ближайшей пиццерии, чтобы отметить там наступление новой эры. Обе сошлись на том, что в Нью-Йорке пицца самая вкусная: более острая, неожиданная по составу компонентов. Как и вообще все в этом городе, который они выбрали своим домом. Бетт слизала остатки соуса с пальцев и торжественно подняла пластмассовый стаканчик с кофе.

— Прощайте, шестидесятые! — провозгласила она. — Вы тащились слишком медленно. А семидесятые? Как говорила Бетт Дэвис в одном фильме: «Пристегните ремни!» — потому что семидесятые должны поднять нас на недосягаемую высоту!

Первым ее порывом было отказаться от приглашения Андерсенов — по той причине, что она вообще редко ходит на вечеринки. Но Миранда старалась выполнять свои обязательства перед людьми, с которыми общалась.

Джо был ее другом и наставником, тем воротилой торгового мира, который и помог ей приобрести место на бирже. Его жена Элен была мила и гостеприимна.

— Будут танцы, — пообещала она, — и придет много симпатичных молодых людей.

Подразумевалось — достойнейших молодых людей. Что ж… Почему бы и нет? Миранда сто лет уже не танцевала… Общение с достойнейшими молодыми людьми, несомненно, одобрил бы и Питер Мэйнвэринг. Он всегда внушал ей, что она должна научиться жить в «реальном мире», в котором смеются, флиртуют, влюбляются… Так что можно считать, что она всего лишь собирается выполнить предписание своего врача.

По случаю выхода в свет Миранда надела изящное платье из черного крепа, соблазнительно подчеркнувшее линии ее фигуры, а на шею повязала голубой атласный шарф — под цвет своих сапфировых глаз.

— Вам бы очень пошла накидка из соболей — самый модный мех в этом сезоне, — заметила как-то ее секретарша. Но Миранде претило носить на себе шкуры убитых животных, поэтому она решила обойтись без этой роскоши: ее праздничный наряд, в котором она прибыла к Андерсенам, и так выглядел шикарно!

Вечер удался на славу: изысканнейшие блюда, море разнообразных спиртных и прохладительных напитков (впрочем, она позволила себе всего один бокал шампанского), множество кавалеров — по большей части довольно симпатичных. Особенно привлекателен был исполнительный директор фирмы «Континентал Кэн».

— Том Верри — объект мечтаний многих женщин, они за ним прямо-таки охотятся, — поведала ей Элен, — я пригласила его специально для вас.

По тому, как Том смотрел на Миранду, как при малейшей возможности старался взять ее за руку, было ясно, что в данном случае «добыча» сама стремится в силок, даже без усилий со стороны «охотницы».

Но по мере того как старый год близился к концу, Миранду охватывало сильное беспокойство. В полночь Том Верри наверняка захочет ее поцеловать — по новогодней традиции. И в этом нет ничего особенного.

Но такая перспектива почему-то пугала ее, а то, что она сама понимала необоснованность своих страхов, ничего не меняло. Он обнимет ее, и она окажется в ловушке… Пойманная как птичка в силки. Его язык раздвинет ее губы и проникнет в рот, а она будет задыхаться и давиться…

Смутные воспоминания зашевелились в голове Миранды. Болезненные, вызывающие тошноту… У нее вспотели ладони, в ушах застучали невидимые молоточки, будто посылая сигнал бедствия: или сопротивляться изо всех сил, или бежать.

Бежать!

Незадолго до двенадцати Миранда подхватила свой шарф и принесла извинения по поводу того, что вынуждена удалиться, поскольку ее ждут в еще одном месте.

— А не мог бы я… — начал было Том.

— Нет. Простите меня.

И она сбежала.

Через двадцать минут Миранда уже въезжала в подземный гараж своего дома. Она пропустила знаменательный момент двенадцатого удара часов и не внесла лепту во встречу нового десятилетия.

Поставив машину на место, Миранда направилась к эскалатору — как всегда настороже: общеизвестно, что гаражи являются зоной повышенной опасности. Даже такие, как этот, оснащенный скрытыми камерами внутреннего наблюдения.

И вдруг она услышала шорох. Напрягшись, она вгляделась в темный угол: несомненно, там кто-то был… Кто-то живой. Он двигался, подкрадывался к ней… Кто мог находиться в пустом гараже в новогоднюю ночь?! Грабители… Насильники! «Помогите!» Крик уже готов был вырваться из ее груди, но тут же замер, когда она увидела появившегося из-за кучи мусора таинственного незваного гостя.

— Ах ты балда! — Миранда чуть не расплакалась от облегчения. Да только «балда» был напуган еще больше, чем она: уши прижаты к спинке, густая шерстка апельсинового цвета стоит дыбом…

Миранда встала на колени:

— Кис-кис-кис, иди сюда…

Она чуть подвинулась вперед, говоря тихим, ласковым голосом, стараясь завоевать его доверие. Несчастное создание, кожа да кости, к тому же основательно промерзшее… Стараясь не делать резких движений, она сняла с себя шарф и набросила его на котенка. Завернув его в шуршащий атлас, прижала к груди.

— Все хорошо, пусик! Теперь ты в безопасности. Сейчас мы поднимемся наверх, и я дам тебе тепленького молочка.

Спустя несколько минут парочка новых друзей уже с комфортом расположилась на кухне Миранды. Хозяйка квартиры наблюдала, как котенок, вылакав плошку молока, уютно устраивался на стуле у батареи, всем своим видом показывая, что намеревается остаться здесь навсегда.

— Мой самый главный новогодний кавалер… — печально произнесла Миранда.

Она подумала, что надо бы как-то назвать его, но он еще так мал, что определить пол невозможно. А потом она решила, что это не так уж и важно: она назовет его Оджи — вполне нейтральное имя.

Миранда сварила себе кофе и снова привычно подумала о Питере.

Почти два года прошло с того момента, как они попрощались, но только сегодняшний вечер расставил все по своим местам: если ей вообще суждено познать любовь, выйти замуж, иметь детей, это может произойти только с ним. Если она и доверит свою судьбу мужчине, то лишь ему.

Когда они расставались, такие мысли показались бы ей несбыточной мечтой: что она могла дать ему, кроме своих проблем и страхов?

Однако теперь ситуация изменилась.

Питер был к ней неравнодушен, она интуитивно ощущала это. Но все же она была для него — и Миранда не могла его осуждать, потому что сама чувствовала в отношении себя то же самое, — мисс Никто: ни достойного происхождения, ни должного воспитания… Вряд ли из нее вышла бы подходящая спутница жизни для окончившего Кембридж джентльмена.

А сейчас она больше не была «никем»! Она стала Мирандой Ви, имеющей определенное положение в чикагских финансовых кругах, занимающейся крупными биржевыми операциями. Женщиной состоятельной, уважаемой, вызывающей восхищение. Она теперь сама была завидной «добычей», выражаясь языком Элен Андерсен. Теперь они с Питером могли бы встретиться на равных: блестящий психиатр и преуспевающая бизнес-вумен…

С Питером ей никогда не станет страшно. Она наконец перестанет бояться, почувствует себя в полной безопасности. Питер вдохнул в нее жизнь…

«Доктор и миссис Мэйнвэринг», — осторожно произнесла она, будто пробуя слова на вкус. Это сочетание казалось чем-то самим собой разумеющимся, естественным. «Давай пригласим Мэйнвэрингов… Мэйнвэринги такая замечательная пара. Миранда и Питер. Питер и Миранда».

— А почему бы и нет, Оджи? Можешь назвать хоть одну причину? — Она почесала своего нового дружка (или подружку) за ушком.

Действительно, почему? Но для этого ей снова придется взять судьбу за шиворот: прежде всего надо выяснить, где сейчас находится Питер и как он живет. А потом действовать уже исходя из полученной информации.

В понедельник утром она наймет частного детектива, чтобы тот все разузнал. Проблема проста, решить ее можно за несколько недель… Установив же местонахождение Питера, она отправится к нему сама.

Она приедет в шикарном лимузине с шофером, фантастически одетая. И он обомлеет, увидев, какой элегантной и важной персоной она стала. Такой женой может гордиться самый почтенный джентльмен… А если он оробеет от того, насколько она изменилась, Миранда возьмет инициативу в свои руки… и сама сделает ему предложение!

Разумеется, это будет рискованный шаг… Но жизнь приучила ее к риску! Ежедневно она рисковала на бирже при заключении фьючерсных сделок на рынках скота, соевых бобов, пшеницы, ставя на карту огромные суммы, основываясь лишь на собственном опыте и интуиции. Она по натуре была игроком, и игроком азартным. Почему бы теперь не рискнуть ради собственного будущего? Разве счастье взаимной любви не стоит того, чтобы все поставить на карту ради него? Она и сейчас рискнет! И если Богу будет угодно, они поженятся…

В эту ночь Миранда убаюкивала себя мечтами о белом свадебном платье и марше Мендельсона. Доктор и миссис… или он предпочтет мистер и миссис? Миссис Питер Мэйнвэринг… Интересно, а где они поженятся? Здесь? Или в Швейцарии? А может, в Лондоне? Пышная будет свадьба или скромная? Да какое это имеет значение!

Оджи лежал рядом, прижавшись к ней, и мурлыкал.

Шум стоял ужасный — так всегда бывало на вечеринках у Адриана, но в ту ночь — особенно: ведь начиналось новое десятилетие. Старые друзья, старые шутки, глупые розыгрыши и болтовня плюс море разливанное шампанского и яичного коктейля. Последний удар Биг-Бена, прозвучавший на волне Би-Би-Си на всю страну, возвестил наступление новых времен, и все гости, взявшись за руки, пропели хором «Старые добрые времена». Затем все обменялись поздравительными поцелуями.

Спустя несколько минут подогретый яичным коктейлем Питер отвел Энн в относительно спокойный уголок. Он был настроен провести в жизнь принятое им в канун Нового года решение. Now or never. Теперь или никогда.

— Энни.

— Да, любовь моя?

— Я хочу кое о чем спросить тебя.

— Да, дорогой?

— Очень простой вопрос.

Но это было совсем не так: он вдруг почувствовал, что у него отнялся язык. И осознал свою глупость. Сколько они знакомы — несколько месяцев? Она может счесть его самонадеянным.

Или подумать, что он шутит — он ведь постоянно шутил. Вообще удивительно, что хоть кто-то мог когда-нибудь воспринимать его всерьез…

Но предположим, что она воспринимает его всерьез. В таком случае она вполне может ответить «нет»: в конце концов, кто он такой, чтобы нахально вторгаться в ее размеренную жизнь, которой она, кажется, совершенно довольна? Она независимая женщина, даже более того, и несомненно посмеется над его наглостью. Ибо чего ради такая красивая молодая женщина, как Энн… ну, пусть не умопомрачительно красивая и не такая уж молодая, но такая удивительная… В общем, с какой стати это замечательное создание вдруг захочет связать себя с таким уже немолодым и в принципе никчемным человеком, как он? Ему скоро должно исполниться тридцать четыре. Практически середина жизни. В недалеком будущем начнут скрипеть кости и выпадать волосы, одолеют старческие недуги… Его посадят в инвалидное кресло, а ее будут жалеть — хорошенькая молодая женщина прикована к такому древнему ископаемому, как он. Который к тому же слишком много пьет.

Она скажет «нет» — и это будет конец всему…

С другой стороны, она может сказать «да»… Возможность такого поворота событий повергла его в ужас.

Питер Мэйнвэринг женился! Со всеми вытекающими отсюда последствиями: волосы в раковине, йогурт в холодильнике… возможно, она и бритвой его будет пользоваться, когда он не видит. Нет, Питер не хотел бы, чтобы кто-то пользовался его бритвой! Даже она.

Но это все мелочи, которые ничто по сравнению с потерей свободы, неминуемой после вступления в брак. Что станет с его субботними шатаниями по пивнушкам в компании старых приятелей? Со спортивными состязаниями по регби в Харлингтоне бодрящим зимним утром, которые он хоть и нечасто, но позволял себе? Или с таким сугубо мужским занятием, как парусный спорт? Со всеми этими радостями жизни придется распрощаться навсегда! Они будут зачавканы трясиной супружества.

Брак… Петля. Кандалы. Пожизненное заключение. Семейные споры и раздоры. Он рожден в единственном экземпляре, для него жить в одиночестве так же естественно, как дышать. И нет никаких сомнений в том, что именно это и предназначено ему природой.

— Питер? — Энн не отрывала от него глаз с нескрываемым любопытством.

— М-м-м… а? — Он стоял, переминаясь с ноги на ногу.

— Ты, кажется, хотел о чем-то спросить меня?

У него пересохло во рту.

— Я собирался спросить, не хочешь ли ты выпить еще порцию яичного коктейля.

Она покачала головой и улыбнулась.

— Ничего подобного. Не ври. Ты собирался спросить меня, не выйду ли я за тебя замуж, и чтобы избавить тебя от дальнейшего замешательства и мук неопределенности, я отвечу прямо сейчас. Мой ответ — да.

«Да»! У него подпрыгнуло сердце, заколотилось от радости.

— Ты действительно… правда…?

— Правда! — Она обняла его за шею. — Я решила это, как только познакомилась с тобой на свадьбе Криса и Салли. Да, больше всего на свете я хочу стать миссис Питер Мэйнвэринг!

В этот момент Питер словно получил второе крещение. После всех лет метаний, раздумий, поисков смысла жизни ему наконец открылось его истинное предназначение: он послан на грешную землю для того, чтобы стать мужем Энн Головин.

Чикаго

— Что делает Миранда?

Этот вопрос задавали друг другу все на бирже. По-прежнему ли интересует ее рынок соевых бобов? Дожидается ли повышения цен на свинину? Проявляет ли осторожность в операциях по поставкам пшеницы? Эрни Бакстер застал ее за чтением издания «Трикотажные изделия». Означало ли это, что она положила глаз на импорт овечьей шерсти из Австралии? Или просто собирается связать свитер своему дружку?

Да и есть ли у нее таковой? Снова пища для размышлений…

Размышлять — естественное состояние биржевых дельцов, а уж прошлое и настоящее Миранды Ви давали широкий простор всяким предположениям. Как никому не известной женщине удалось так быстро подняться чуть ли не самую вершину биржевой пирамиды? Ведь этот вид деятельности испокон веку считался сугубо мужским! В чем причина: в ее недюжинном уме и неженской хватке или в чем-то более существенном и таинственном?

История о том, как она танцующей походкой вошла в контору «Херши энд Кэй» с сотней тысяч долларов (наличными, как утверждают некоторые), а меньше чем через год покинула ее, став богаче на миллион, долгое время будоражила умы, рождая больше вопросов, чем ответов.

Откуда взялась первоначальная сотня тысяч? Догадки выдвигались самые разные: Миранда Ви — подставное лицо некоего аргентинского миллиардера; она отмывает деньги мафии; Миранда — незаконнорожденная дочь Поля Гетти… или любовница арабского шейха. Кто-то заикнулся было, что источник ее состояния следует искать в казино Лас-Вегаса, но его тут же подняли на смех: Миранда Ви — совсем не тот типаж!

Если происхождение ее капиталов так и оставалось невыясненным, то уж ее личная жизнь и вовсе была покрыта тайной. Биржевики, питающие слабость к женскому полу, очень огорчались из-за этого: спит она с кем-нибудь или не спит? И если да, то с кем?

То, что это человек не ее круга — очевидно. А дальше можно было думать все, что угодно: она с одинаковым успехом могла оказаться и замужней женщиной с четырьмя детьми, и распоследней в Чикаго шлюхой. Наверняка же было известно лишь то, что она живет в доме на берегу озера и, по-видимому, любит животных, так как однажды даже на торги притащила прямо с улицы какую-то бездомную кошку.

Частенько игры в угадайку проходили в излюбленном месте встреч биржевиков, кафе «Отдохни от скуки», куда они собирались после трудов праведных пропустить рюмочку-другую и обменяться последними новостями. Иногда сюда на часок заглядывала и сама Миранда. Потягивая сильно разбавленный виски, неизменно дружелюбная, она болтала со знакомыми, получая попутно интересующую ее информацию о положении на биржевых рынках. Уходила же всегда рано и одна, что вызывало новую волну толков.

— Снежная Королева, — прозвал ее Ричи Элперт после того, как она пресекла его настойчивые ухаживания. Считая себя непревзойденным сердцеедом, он тяжело переживал свое фиаско. Да она просто лесбиянка, ничем другим ее поведение объяснить нельзя! Для пущей убедительности этого заявления он даже выразил желание побиться об заклад на тысячу долларов с любым желающим, что ни одному мужчине не удастся забраться в постель к Миранде Ви.

Начавшись с шутки, «большое пари» приобрело характер настоящего вызова: были разработаны его основные правила, вносились уточнения и дополнения. Слух о нем облетел весь город, и желающих попробовать свои силы в этом состязании оказалось много. Проигравшие выписывали чеки на счет пресловутого кафе.

Особо удачливым и привлекательным холостякам могло посчастливиться угостить Миранду бокалом вина или даже поужинать с ней у Ле Перрока, но никому не удалось даже переступить порог ее квартиры. Пораженцы выкладывали тысячу долларов, которая присоединялась к уже имеющейся сумме — для следующего участника состязания в случае его победы.

Роджер Кинг услышал о «большом пари» от Лэрри Уолтера в раздевалке атлетического клуба. Юрист, дерзко берущийся за сложные сделки по слиянию и купле-продаже компаний, Кинг был бы к тому же наделен приятной внешностью, улыбкой Роберта Рэдфорда и умением обращаться с женским полом.

— Я уж все перепробовал! — жаловался ему очередной неудачник Лэрри. — Цветы, духи, украшения… Все без толку! Ни на шаг не продвинулся.

Роджер был заинтригован. Будучи азартным, он привык набирать очки там, где другие их теряли.

— Она хорошенькая?

— Обворожительная! Но глаза просто ледяные. Баба-делец, одним словом.

— Говоришь, подбирает бездомных животных?

— Только кошек. Но попытай счастья! Представить ей тебя?

Роджер улыбнулся:

— Скажи, где она живет и как выглядит, и все.

На следующий день Роджер отправился в приют для бездомных животных и взял оттуда самого жалкого, лохматого, покрытого струпьями и бестолкового пса. На нем словно стояла печать «Бездомный». Теперь Роджер был готов к осуществлению своего плана.

Выйдя как-то из дома морозным мартовским утром, Миранда тут же оказалась барахтающейся в сугробе, сбитая с ног большой лохматой собакой.

— О Господи! Простите меня, ради всего святого! — Незнакомый молодой человек помог ей подняться, всем своим видом выражая раскаянье. — Он с поводка сорвался… С вами все в порядке? Мне ужасно неловко…

Отряхнув снег, Миранда повернулась к нему, возмущенно сверкая иссиня-голубыми глазами:

— Вы должны были научить его слушаться хозяина! — начала она было распекать незнакомца, но он стоял перед ней с таким несчастным видом, что ей стало его жаль.

— Это просто бездомный пес, — сказал Роджер, вскинув голову. — Я подобрал беднягу на улице. Мне бы надо было сдать его в собачий приют, но… — тут он улыбнулся своей кинозвездной улыбкой, — но я очень люблю животных.

Миранда почесала собаку за ухом.

— Как его зовут? — поинтересовалась она.

— Пока никак. Готов рассмотреть любое предложение.

Лед в синих глазах растаял, и дальнейшая беседа потекла уже в дружеском ключе.

На другой же вечер Роджер пригласил Миранду на ужин, и последующие несколько недель они стали встречаться постоянно. Иногда ходили в ресторан, иногда — в театр, иногда совершали долгие прогулки в парке в сопровождении пса, которого она окрестила Оул-Шейпом.[3] Втроем они прекрасно ладили… до определенного момента. Потому что, к великой досаде Роджера, Миранда всегда прощалась с ним на пороге своего дома. Казалось, ей вполне хватает того, что она встретила человека, который разделяет ее отношение к животным.

И все-таки он ей определенно нравился, она почти с благоговением относилась к его профессиональным подвигам, в результате чего он говорил ей о своем бизнесе гораздо больше, чем хотел.

— Вы просто мастер своего дела! — восхищенно говорила она.

Роджер находил ее очаровательной, но какой-то неуловимой. Она великолепно умела слушать: внимательно, сопереживая, ловя каждое слово. Он наслаждался ее обществом. Однако даже спустя месяц он знал о ней столько же, сколько в самый первый день их знакомства, зато ей стало известно о нем предостаточно. Несмотря на затраченное время и приложенные усилия, его единственным достижением была пара легких прощальных поцелуев в щеку.

Как-то вечером Роджер повел Миранду на благотворительный бал в Палмер-Хауз. Это был настоящий праздник. Ради такого случая Миранда надела изысканное бархатное платье гранатового цвета и, уложив волосы в высокую прическу, закрепила ее бриллиантовой заколкой. Выглядела она потрясающе!

Они танцевали до полуночи, не расставаясь ни на минуту, потом слушали выступление джазового оркестра на Рэш-стрит. Ей нравился джаз. Она знала почти все его популярные мелодии, а в такси даже сама принялась напевать своим низким хрипловатым голосом старый мотив из репертуара Билли Холлидея. Они подъехали к ее дому уже в третьем часу ночи, и Роджер был готов к активным действиям. Он поклялся себе, что сегодняшняя ночь станет решающей в их отношениях.

— Прекрасный был вечер, — протянула ему руку Миранда, прощаясь, но он не взял ее. Он устал от этой охоты, он был сыт по горло возней с Оул-Шейпом… Но даже больше, чем желание выиграть «большое пари», было его желание заняться любовью с Мирандой.

— Разве вы не пригласите меня на кофе? — спросил он. — И я еще не видел ваших кисок…

— Обыкновенные кошки, ничего особенного.

— И все-таки мне хотелось бы на них взглянуть… — Поняв, что его слова не возымели должного эффекта, он сменил тактику: — Кроме того, я собирался обсудить с вами пару возникших у меня проблем.

— В самом деле?

— Помните, я рассказывал о слиянии компаний Блэйка и Хэлси? В конце концов вопрос почти решен. Вам не интересно послушать, как я этого добился?

Миранда заколебалась.

— Разумеется, интересно… Входите, Роджер.

Просторная гостиная была убрана в стиле конца 20-30-х годов «арт деко» — вазы, литографии, ковры ручной работы… На крышке пианино дремала кошка с оторванным ухом. Другая, одноглазая, развалилась в дорогом кресле работы Гауди. Какого черта эта женщина держит в своей квартире искалеченных животных?! — недоумевал Роджер. Разве только у нее необыкновенно отзывчивое сердце… А это сулило хорошие перспективы.

Пока Миранда хлопотала на кухне, он расположился на диване, и когда хозяйка вернулась в комнату, похлопал по нему рукой, приглашая ее сесть рядом. Однако она устроилась в дальнем от него углу и разлила кофе по чашкам.

— Вы великолепно выглядите, — произнес он, незаметно придвигаясь поближе к ней. — Но вы вообще-то когда-нибудь даете свободу своим волосам?

Она улыбнулась и посмотрела в сторону.

— В буквальном или переносном смысле?

— А эти ваши духи… одного их запаха достаточно, чтобы довести мужчину до умопомрачения… О, моя прекрасная Миранда! — Он вытащил заколку из ее прически, и локоны каскадом рассыпались по ее обнаженным плечам. — Какие великолепные волосы… — бормотал Роджер. — Как я хочу зарыться в них лицом…

— Нет! Пожалуйста!

Она отпрянула. Кошка на пианино зашипела.

— Великолепные волосы… великолепная женщина… — протяжно сказал он, гладя ее шею кончиками пальцев.

— Я не шучу, Роджер. Я думала, что вы действительно хотите поговорить со мной о слиянии Блэйка — Хэлси. — Она старалась высвободиться из его рук.

Но Роджер Кинг мечтал в этот момент лишь об одном слиянии — с Мирандой Ви — и ни на минуту не воспринял всерьез ее протесты. От любой женщины всегда исходят некие биотоки, а Миранда весь вечер будто подавала ему невидимые сигналы. Инстинкт никогда не подводил Роджера в таких ситуациях: он знал, когда «нет» на самом деле означает «да». Только законченный идиот будет дожидаться официального приглашения!

— Миранда… дорогая… ты же знаешь, как я схожу по тебе с ума! — Роджер обнял ее, она отшатнулась, но он, не сдаваясь, уже запустил руку в ложбинку между ее пышными грудями.

— Не трогайте меня! — вскрикнула она.

— Ну же, Мир… Расслабься… Мы провели чудесный вечер, давай же закончим его еще чудеснее!

Следующее, что ощутил Роджер Кинг, — это то, что пытается подняться с пола.

— Боже мой! — простонал он. — Тебе не нужно было прибегать к приему карате!

— Выходит, нужно… — сказала она ледяным тоном. — А теперь вы уйдете сами или мне позвонить в полицию?

На следующий день по дороге на работу Роджер сдал Оул-Шейпа обратно в собачий приют. Слава Богу, избавился. Он испытывал к этой мохнатой скотине невыразимое отвращение.

— Что с вами случилось? — поинтересовалась его секретарша, когда он хромая вошел в свой офис. — Вас переехал грузовик?

— Эта история связана с одной лохматой псиной, — прорычал Роджер в ответ, уселся за письменный стол и выписал чек на тысячу долларов.

— Не трогайте меня!

— Ты сама этого хочешь. Ты знаешь, что хочешь.

Она кричит: «На помощь! Спасите!»

Кричит во все горло. По-английски. По-французски… Пока не выбивается из сил. Но ее все равно никто не услышит. И не увидит. Даже луна спряталась за облака. Единственный источник света — зажженные фары автомобиля. Она одна на проселочной дороге. Поздняя ночь, полная тьма… Она охвачена ужасом.

— Не трогайте меня!

Но он бессердечен и беспощаден. Он валит ее на землю и вжимает в нее всей тяжестью своего тела. Мелкие камешки больно вдавливаются ей в спину. Она ощущает запах прелой осенней листвы… Тополя… Знаменитые тополя долины Луары… Его дыхание учащается, становится прерывистым как у животного. Руки его словно стальные тиски.

Она выдирается, но тщетно. Он силой раздвигает ей ноги. Она извивается под ним в бессильном отчаянии… и все-таки она не сдастся! Она пытается вздохнуть поглубже, кровь быстрее струится по жилам. Черт побери! Ни один мужик не возьмет ее силой! Единственное, что у нее есть, — это честь и гордость.

Но ее сопротивление напрасно, оно только возбуждает его. Он срывает с нее одежду, втискивается внутрь нее… И остается только одно, звериное оружие.

Она — зверь, спасающий свою жизнь. Повернув голову, она со всей оставшейся силой вонзается зубами в мочку его уха и плотно сжимает челюсти.

— Стерва! — Он вскакивает и рычит от боли.

Кровь брызжет из раны, капает на ее лицо, липкая и горячая.

— Стерва! — Он с размаху бьет ее кулаком по щеке. Мучительная боль.

У него есть нож! Он хватается за него. Приставляет лезвие к ее щеке.

— Сейчас я научу тебя хорошим манерам… На всю жизнь…

Холод стального прикосновения. Острие вдавливается в кожу.

— А когда я закончу урок, ни один мужчина никогда не захочет тебя.

— Не-е-е-ет!! — Она кричит, но кто ее услышит? Она зажмуривается от боли. Проваливается в пропасть. Ничего не видит, ничего не чувствует, кроме леденящего ужаса. Сейчас она умрет, здесь, на этой Богом забытой дороге, вдали от дома…

Нож режет щеку, двигаясь к горлу.

— Не-е-е-ет!!! — кричит она. — Не-е-е-е-ет!!!

— Не-е-е-е-ет!!!

Миранда проснулась, обливаясь потом. В ушах еще звучал крик. Кругом было темно, в голове — полный сумбур. Где она находится?

На какое-то яркое мгновение Миранда вновь оказалась во Франции молодой, полной жизни. Путешествующей на велосипеде по старинным городам долины Луары. Оказавшейся на проселочной дороге после наступления темноты.

«Эти места особенно красивы осенью, — говорили ей друзья. — Нельзя покинуть Францию, не полюбовавшись этими замками — "Блуа", "Тур", "Шенон", "Шамбор"». «Шамбор» был последним в ее велосипедной экскурсии. И самым замечательным.

«Шамбор»! Миранда поежилась.

Значит, она находилась недалеко от «Шамбора». В канаве. Изрезанная, искалеченная. Оставленная умирать. Но где же кровь? Боль?

Сердце Миранды стучало как отбойный молоток. Она дотронулась сначала до лица, потом до горла.

Ничего! Ни крови, ни ободранной кожи. Она осторожно помотала головой, когда наваждение начало таять. Ей просто приснился сон…

Постепенно глаза ее привыкли к темноте. Часы на ночном столике показывали 3:18. Слава Богу, она была в безопасности! В безопасности, в своей собственной кровати, за четыре тысячи миль от того ужасного места… Ей хотелось разрыдаться от облегчения.

Какой кошмарный сон!

Миранда встала и зажгла свет. Она все еще дрожала и была покрыта испариной.

Ибо самое страшное заключалось в том, что это вовсе не было ночным кошмаром. Это было фрагментом воспоминаний, лежащих мертвым грузом в глубине подсознания уже много лет, который только сегодня всплыл на поверхность — непрошенно, нежданно, и она все еще видела внутренним оком смутные очертания тополей, блеск стали ножа… Еще призрачнее был облик того человека — сильного и молодого… у нее было даже ощущение, что она его знала. Но кроме этого — ничего!

Что само по себе и неплохо: Миранда не желала знать подробности. Ничем хорошим это не кончится. Подобные воспоминания будут только отравлять утренние часы, а ей надо жить!

Усилием воли она прогнала мрачные мысли и отправилась заваривать чай и раздумывать о более приятных вещах.

Например, о слиянии Блэйка — Хэлси. Тут действительно была пища для размышлений. Завтра же она купит пять тысяч акций «Блэйк Инструментос». За неделю цена на них резко подскочит, и она сорвет неплохой куш.

Ну и дурак же этот Роджер Кинг! Хвастал своими профессиональными успехами, будто в них находился ключ к ее сердцу…

Он хотел использовать ее, а получилось наоборот — она использовала его: лакомилась изысканными блюдами за его счет во время их походов по ресторанам, между прочим получала информацию о положении дел на рынке ценных бумаг, которую он с легкостью выбалтывал, чтобы показаться ей интересным. Даже уговорила его пожертвовать крупную сумму Обществу спасения утопающих… Наверное, ей следует послать ему письмо с выражением благодарности.

Но она была и разочарована: ей хотелось, чтобы он нравился ей больше. Если бы не эта его выходка! Такая грубая… Сказать, что мужчины ведут себя как животные, было бы несправедливо по отношению к животным, которые намного лучше!

— Правда, Оджи? — Миранда погладила лежащего на коленях кота. В ответ он лизнул ей руку шершавым язычком.

Для Миранды было ясно одно: агрессивность Роджера вызвала к жизни давно похороненные воспоминания. С этого момента она просто обязана постоянно быть настороже, чтобы избежать их рецидива.

Больше никаких свиданий, никакого флирта. Она должна, наконец, оставить всякую надежду на романтическую любовь. Это счастье не для нее, особенно теперь, когда Питер Мэйнвэринг женился…

Ах, Питер! Она до сих пор не могла думать о нем без вздоха. Но вздохи все же лучше, чем слезы…

Миранда была совершенно убита, когда нанятый ею детектив сообщил ей о свадьбе Питера. Она закрылась в своей квартире и проплакала целую неделю. Позже, когда депрессия пошла на убыль, она снова связалась с ним и поручила ему составлять ежемесячные сводки о жизни Питера. Не потому, что хотела совать нос в его дела, а просто слишком тяжело было вторично рвать тоненькую ниточку, протянувшуюся к нему. Он по-прежнему много для нее значил. Ему же не повредит, если она будет знать, где он и что с ним?

Театральный бизнес — бизнес рискованный, насколько она понимала: сегодня человек может быть знаменит, а завтра — полностью забыт. Может наступить время, когда Питеру понадобится помощь, и тогда она придет ему на выручку, как он когда-то пришел на выручку ей… Все, чего она хочет, — это иметь возможность заботиться о его благополучии. Заботиться анонимно и издалека.

Помимо этого она постарается избавиться вообще от всех лишних эмоций — и положительных, и причиняющих боль. Бог прогневается, если она проведет остаток своей жизни, страдая от любви к человеку, которым никогда не сможет обладать. Или — вспомнила она ночной кошмар — от ненависти к другому, которого не помнит.

Тому чудовищу!

Внезапно она почувствовала на языке вкус его крови, кожи. Ощущение было очень острым. Из далекого прошлого снова начали выплывать жуткие воспоминания, и она испугалась, что никогда уже не избавится от них…

Но у него, этого неизвестного монстра, тоже есть причина навсегда запомнить ту ночь. Потому что она откусила ему мочку уха.

Холланд-Парк

Пять лет семейной жизни нисколько не остудили чувств, и Мэйнвэринги относились друг к другу с пылкостью молодоженов.

Если раньше Питера редко можно было увидеть без стакана в руке, то теперь он превратился в совершенно одомашненное существо.

Вскоре после свадьбы они купили квартиру в Холланд-Парке и собственноручно занялись ее благоустройством. Для Питера кончились походы по пивным барам и ночные загулы с друзьями: все свободное время они с Энн трудились по хозяйству: отскабливали полы, обшивали стены деревянными панелями, красили, отмывали вековую грязь, бегали по антикварным магазинам в поисках то какого-нибудь необыкновенного углового буфета, то комплекта занавесок, модных во времена Уильяма Морриса, — и все для того, чтобы вернуть дому прежнее викторианское великолепие. Энн оказалась прекрасным, изобретательным садовником, а Питер совершенствовал свои кулинарные способности. Особенно удавались ему пироги с самыми разнообразными начинками, что не замедлило сказаться на его талии.

Тем не менее все, кто знал его раньше, замечали, что он никогда не выглядел лучше, чем теперь. Если прежде его пьесы, репризы и прочие сочинения были резки и ядовиты, то теперь он работал в более спокойной, добродушной манере и даже поговаривал о том, чтобы несколько изменить стиль выступлений их труппы, перейдя к постановке «комедий положений».

Дела Энн тоже пошли в гору. Приключения обезьяны Моргана бойко распродавались в книжных магазинах Англии и, похоже, грозили вытеснить с книжных полок рассказы о медвежонке Пэддингтоне. Уже появились на свет новые истории из жизни Моргана: «Морган едет в Париж», «Морган участвует в сафари», «Морган летит на Луну», «Морган встречается с Шерлоком Холмсом»… Не только дети его обожали, но и многим взрослым нравился тонкий юмор, которым была пронизана каждая сказка.

Если что и омрачало счастье Мэйнвэрингов, так это отсутствие детей. Одна из комнат в их доме, выходящая окнами на солнечную сторону, словно была предназначена для детской. Питер с Энн даже подбирали имена для будущих наследников. Каждый месяц приносил и новый всплеск надежды, и очередное разочарование.

Спустя неделю после пятой годовщины семейной жизни Энн узнала, что наконец-то забеременела. Мечта жизни воплощалась в реальность… А на следующее утро раздался звонок из Нью-Йорка: известный издатель детской литературы выражал желание заключить с ней контракт. Она провисела на телефоне больше часа.

— Что ты думаешь по этому поводу? — спросила Энн у Питера, заваривавшего кофе. Сама она выглядела несколько озадаченной.

— Я вне себя от счастья, дорогая! Разве могло быть иначе?

— Я имею в виду поездку в Америку в следующем месяце. Мой новый издатель ужасно торопится встретиться со мной лично. Похоже, они хотят сделать мне небольшую рекламу, напечатать ряд интервью со мной, пока я еще не стала слишком толстой. Ты же знаешь, как янки к этому относятся.

— А ты сама-то хочешь поехать?

Энн подергала себя за мочку уха.

— Я никогда не была в Штатах и… да, я бы очень хотела поехать на недельку-другую. Нью-Йорк, Бродвей… ну и, как говорят, вся прочая музыка. Звучит весьма заманчиво. Кроме того, когда родится ребенок, неизвестно, будет ли у меня такая же свобода передвижения…

— Незачем искать поводы, любимая! Обязательно поезжай. Я уверен, что тебя там встретят, напоят и накормят по высшему разряду. Куй железо пока горячо. Мне бы только хотелось составить тебе компанию… Но у нас сейчас нехватка людей из-за постановки нового шоу.

Энн усмехнулась и поцеловала его в лоб.

— Ты должен пообещать мне хорошо себя вести в мое отсутствие! Никаких танцовщиц и пьяных оргий! А если все-таки не выдержишь, постарайся потом все привести в должный вид: я вовсе не желаю по возвращении домой обнаружить на простынях следы губной помады.

— Испортила все удовольствие…

Но три недели спустя, когда они пили в аэропорту последнюю чашечку кофе перед отлетом, настроение Энн уже не было таким радужным.

— До сих пор мы не провели врозь ни одной ночи, — сказала она. — Ты уверен, что с тобой все будет в порядке?

— Но это ведь всего на пару недель! Господи, любимая, не такой уж я неприспособленный…

— Конечно нет! — откликнулась она. — Не забудь поливать аспарагус каждые три дня…

— …аспарагус.

— И забери из чистки свой серый костюм…

— …чистка.

— И обязательно позвони своей матери в воскресенье…

— …мама, воскресенье. Энн, объявили посадку на твой рейс.

— Ну вот и все! Поверишь ли, у меня кошки на душе скребут… Питер! — Внезапно она помрачнела. — Тебе никогда не казалось, что жизнь слишком хороша?

— Почему, Энни, что за вопрос?

— Я хотела сказать, что мы так много имеем… Практически все: успех, друг друга. А теперь еще появится и ребенок… Какая-то мистика есть в том, что так много хорошего слилось воедино.

Она посмотрела по сторонам, ища какой-нибудь деревянный предмет, но вокруг были лишь хромированные поверхности и пластик.

— Ладно, я потом постучу, если только найду, по чему. Этот чертов мир синтетики, в котором мы живем…

— Стучать по дереву… Ну конечно! Самый дурацкий предрассудок из всех существующих! Давай-ка лучше отправляйся на посадку, чтобы я мог побыстрее начать готовиться к своим оргиям.

Он страстно поцеловал ее и прижал к себе.

— Я люблю тебя, Энни. Я буду считать дни… — К его удивлению, горло перехватил спазм.

— Я тоже очень люблю тебя, дорогой. Извини, что болтала тут всякие глупости…

Она перекинула через плечо дорожную сумку, подмигнула ему и направилась к выходу на летное поле. У ворот она обернулась, помахала рукой: «Я позвоню из Нью-Йорка!» Он провожал взглядом ее тоненькую быструю фигурку, пока она не скрылась из виду.

«Ее нет рядом всего две минуты, — думал он, спускаясь по эскалатору, — а я уже смертельно соскучился по ней».

Чикаго

Однажды утром Миранда собрала подчиненных и объявила, что прекращает свою деятельность на товарной бирже. Она собралась продать свое место и переехать в Нью-Йорк.

— Бизнес, в котором любой ребенок может за короткое время заработать миллион баксов, — сказала она, — не заслуживает внимания опытного взрослого человека.

Днем раньше она пригласила Джима Биссо на ланч в ресторан «У Поля» и поделилась с ним своими планами. Он был единственным человеком, кому Миранда доверяла.

Светловолосый, худощавый, с тихим голосом, с акцентом и учтивостью южанина, Джим приехал в Чикаго сразу после окончания университета, горя желанием сделать карьеру на бирже. Миранда взяла его в качестве практиканта, но довольно быстро продвинула в свои личные помощники. Лояльный и неболтливый, он был ее глазами, ушами и правой рукой на торгах, за что и получал приличное вознаграждение.

Миранда была в восторге от Джима… Настолько, что это не могло не дать пищу злым языкам. Но ей было известно то, чего не знали сплетники: Джим был геем. И поскольку никаких сложностей с точки зрения романтических чувств между ними не возникало, Миранда могла общаться с ним без всякого внутреннего напряжения.

Он сопровождал ее на деловые банкеты и кормил ее кошек, когда она уезжала из города по делам. Она, в свою очередь, выступала в роли его девушки, когда в Чикаго наведывались родители Джима — ультрареспектабельные господа.

— Мы отлично прикрываем друг друга, — заметила как-то Миранда. Джим не очень ее понял, но суть уловил.

Именно он и рассказал Миранде о «большом пари», заключенном в кафе. Миранда расстроилась, хотя и не слишком удивилась.

— Эти слюнтяи только на такое и способны. Каждый из них — яркий пример запоздалого умственного развития. Когда-то я думала, что быть допущенной на биржу — великая честь. Биржа! — она презрительно фыркнула. — Я сыта по горло их выкрутасами. Взрослые дяди кидаются шариками из жеваной бумаги и пускают бумажные самолетики… Прямо кулаки чешутся. А как они разговаривают! Мой отец работал на мясоконсервном заводе (теперь, когда ты об этом узнал, тут же забудь), но если уж говорить о богохульстве, то любой грузчик оттуда показался бы святым по сравнению с этими нашими «приятелями» с биржи.

После пяти лет спокойной жизни Миранда вновь почувствовала зуд нетерпения. Так всегда бывало с ней, еще с детства, когда она стремилась одним прыжком переместиться из настоящего в будущее. Самоутвердившись в Чикаго, она уже не видела причин оставаться здесь и дальше. Деньги не принесли ей того счастья, на которое она надеялась; работой, казавшейся такой увлекательной, она уже пресытилась.

И, что было хуже всего, ее продолжали одолевать ночные кошмары. Фрагменты прошлого змеей вползали в сны, и это было настолько невыносимо, что она уже боялась ложиться спать. Возможно, что если бы она могла быть все время чем-то занятой, это наваждение кончилось бы… А ничто так не отвлекает от тяжелых мыслей, как перемена обстановки и желание бросить судьбе новый вызов.

— Я вот наблюдаю за своими кошками, — рассказывала Миранда Джиму во время того самого ланча «У Поля». — Очень поучительно. Нельзя даже представить себе, что они были когда-то трущобными кисками и изо всех сил боролись за существование. Теперь они стали ленивыми и неповоротливыми, целый день только мотаются между плошкой с едой и ящиком с песком. Естественный перерыв в этом круговращении наступает, когда они укладываются вздремнуть часиков эдак на двенадцать. Они даже не будут знать, что им делать с мышью, если той вздумается подергать их за усы… наверное, просто перевернутся на другой бок и снова заснут. Понимаешь, они утратили жизненный стимул.

— Однако мебель они царапают по-прежнему энергично и с большим удовольствием, — заметил Джим, но Миранда покачала головой.

— А потом я посмотрела на свою собственную жизнь как бы со стороны и обнаружила, что она не так уж отличается от кошачьей: сную челноком между домом и офисом. Немножко продаю, немножко покупаю. Такой, понимаешь ли, ограниченный мирок… Знаешь, в «Брайден Электроникс» разработали программу ведения торговых операций через компьютер. Так что наступит день, когда не нужно будет даже выходить из дома, чтобы заниматься бизнесом: самые сложные дела можно будет провернуть, не вставая с дивана. И так всю жизнь: кормушка — ящик с песком, ящик с песком — кормушка.

Для наглядности она, показывая эти передвижения, даже помахала вилкой перед носом Джима, который с аппетитом поглощал рыбу под маринадом.

— Кстати, о кормушках, — проговорил он, макая кусочек хлеба в подливу, — вот эта, например, совсем неплоха. Может, только чесночку маловато.

Миранда отодвинула свою тарелку в сторону.

— Жизнь тоже нуждается в острых приправах, и я бы хотела попробовать самые разные из них. И в Нью-Йорке, и в Момбасе, и в Бангкоке… Я уже давно была готова к переменам, а теперь, когда ты рассказал мне о «большом пари», решила окончательно. Я хочу начать новый бизнес. Так сказать, добавить чесночку. Что ты думаешь по поводу бартерных сделок?

— Бартер? — Джим даже забыл о еде. — Это когда в обмен на бусы из ракушек аборигены отдадут тебе нечто вроде Манхэттена?

— Ну, не совсем так, хотя и это неплохая идея… Я имею в виду международный бартер товаров и валют. Сейчас растолкую.

С окончанием войны во Вьетнаме в сфере бизнеса открылись широкие и заманчивые перспективы, особенно для предприимчивых и энергичных людей. В течение последних лет американские компании вкладывали гигантские средства в экономику стран третьего мира. Мы продавали, они покупали, расплачиваясь зачастую внутренней валютой — скажем, эскудо или дирхамами, батами или рупиями. Во многих из этих стран существуют жесткие ограничения по вывозу валюты за рубеж, поэтому приходится закупать товары местного производства и уже в такой форме вывозить свои денежки. Но посмотри, что происходит, если эти страны вообще не производят нужную нам продукцию: в этом случае средства наших компаний замораживаются — так и сидят в виде эскудо и дирхамов, не принося никакой прибыли…

Идея Миранды заключалась в том, чтобы выкупать со скидкой эти кредиты и с их помощью разрешать сложные или конфликтные ситуации.

— Например, американская корпорация вложила десять миллионов баксов в Анголе, где они и застряли в виде каких-нибудь там «кванз». Основной предмет экспорта Анголы, скажем, помет летучих мышей. Разумеется, я сейчас беру чисто абстрактные примеры… Так вот, нам, американцам, этот помет на дух не нужен, а вот в Корее он считается лучшим удобрением. В свою очередь ангольцы с удовольствием купят несколько миллионов пар домашних тапочек корейского производства. Я же покупаю у американской компании ее «кванзы» со скидкой и использую их для совершения товарообмена между Кореей и Анголой. В итоге американцы получают хоть какую-то сумму от замороженных средств, на которые они уже и не рассчитывали; ангольцы щеголяют в домашних тапочках из Кореи, а корейцы по уши в помете летучих мышей. Все счастливы, особенно я, потому что зарабатываю на этой сделке пару миллионов долларов.

— Или теряешь их… — с улыбкой заметил Джим.

— Риск, конечно, есть. Но, Джим, ни ты, ни я не играли бы на бирже, если бы риск был для нас неприемлем. Если у тебя такой же характер, как у меня, а я думаю, что так оно и есть, моя идея должна тебе понравиться. Кроме того, она дает шанс объездить весь мир. Так что выбор за тобой. Если ты хочешь остаться здесь и купить мое место на торгах, я тебя финансирую. Но если тебе по душе авантюрные начинания, поедем со мной! Мы многого добьемся вместе, Джим! Мы оба по натуре вольные птицы — в любой момент можем сорваться с места и помчаться к черту на кулички. Я планирую открыть свое представительство при Международном торговом центре. Со временем его отделения появятся в Лондоне, Рио, Гонконге. По одному на каждом континенте…

К тому моменту, как официант принес счет, Джим сдался.

— Ты, наверное, уже подумала об имени для своего детища? — поинтересовался Джим в конце разговора. — Не можешь же ты все время называть его просто «проектом»!

— Не было времени. А у тебя есть предложения?

— Как насчет «Миранда Корпорейшн»? Сокращенно — «МираКо».

— «МираКо»… — Миранда рассмеялась. — «МираКо»! Что ж, почему бы и нет?

Когда Миранда затевала что-нибудь, энергия в ней начинала бить ключом. Сейчас она стояла на пороге новой жизни… в который уже раз.

Накануне отъезда из Чикаго она зашла в кафе «Отдохни от скуки» и поставила всем присутствующим выпивку. Мужчины выстроились к бару в три ряда.

— Так что вы, ребята, собираетесь делать с теми деньгами? — спросила Миранда, обращаясь ко всем сразу.

— С какими деньгами? — мужчины обменялись встревоженными взглядами.

— Ну как же, деньги из фонда «большого пари»!

Человек шесть стали потихоньку пробираться к выходу, но Миранда, усмехаясь, окликнула каждого по имени.

— Я слышала, в нем скопилось около восьмидесяти тысяч. Только не надо сейчас отрицать это, кривить душой или вообще делать вид, что понятия не имеете ни о каком пари: мои источники информации как всегда надежны. Я шокирована. Действительно шокирована. Думаю, ваши жены и подружки были бы шокированы так же, если бы узнали все подробности. Я бы не хотела их разочаровывать. Зачем? Вдруг они подумают о вас как о кучке грубиянов с заторможенным умственным развитием, а не как о взрослых и добродетельных мужчинах, какими вы, уверена, на самом деле являетесь… Чтобы подкрепить мою убежденность в этом, дорогие друзья, вы сегодня же переведете деньги на счет… дайте-ка подумать… Да, пожалуй, Фонда помощи матерям-одиночкам — это как раз то, что надо, и станет ярким примером вашей доброты и умения сострадать ближнему. Только давайте возьмем точную цифру: восемьдесят тысяч ровно, ладно? А если наберется немного больше, выпейте за мое здоровье на Рождество. Пока, ребята! Развлекайтесь дальше.

В аэропорту «Кеннеди» царило столпотворение, было душно и жарко. Особенно тяжело пришлось Миранде, стоявшей в очереди на такси и пытавшейся справиться с тяжеленным большим чемоданом и выводком своих несчастных животных. Перед ней было человек пятьдесят, и продвигались они очень медленно.

Когда, наконец, пришла очередь Миранды, таксист даже не вышел из машины и остался сидеть на своем месте, сложив руки и наблюдая за ее стараниями загрузить клетки. То, что говорили о манерах нью-йоркцев, подтверждалось на деле.

— Слушайте! — обратилась к ней леди, стоявшая в очереди позади нее. — Давайте-ка я вам помогу.

Это была маленькая аккуратная женщина с короткими темными волосами и легким английским акцентом. Она придержала дверцу машины и помогла Миранде впихнуть туда кошек.

— Спасибо. Не представляю, как бы я справилась одна…

— Не за что. — Они обменялись улыбками.

— Вы впервые в Нью-Йорке? — поинтересовалась Миранда.

— Да.

— Что ж, надеюсь, он вам понравится.

— Благодарю вас, — приветливо ответила Энн Мэйнвэринг, — я уверена, что так и будет!

Аэропорт «Хитроу»

Питер поднялся на рассвете, чтобы ехать в аэропорт, хотя Энн могла прилететь самое раннее в восемь тридцать. Но никогда ведь не угадаешь, какое движение будет на трассе в это время: час «пик», все едут в Лондон. Чтобы избежать возможных накладок, он решил выехать на полтора часа раньше.

Питер побрился, оделся и вышел из дома в шесть пятнадцать. Было прекрасное апрельское утро.

— Я не хочу, чтобы ты мотался в «Хитроу» встречать меня! — уговаривала его Энн по телефону, и он пообещал, что не поедет. Это означало, что его присутствие в аэропорту окажется для нее сюрпризом.

И поделом — она сама всегда преподносит ему сюрпризы. Однажды, когда он вернулся с работы домой, выяснилось, что она заказала им номер в очень дорогой гостинице на выходные дни. А еще как-то раз сунула ему в портфель пару шелковых панталон, которые, разумеется, выпали из него в разгар делового совещания…

Милая, неотразимая Энн… Трудно поверить, что она отсутствует всего две недели!

— Каждый час без тебя кажется мне вечностью, — сознался он ей по телефону, и это не было преувеличением с момента их первой встречи.

По ее собственным словам, Энн прекрасно проводила время в Нью-Йорке: пировала на банкетах, устраиваемых в ее честь издателями, бродила по магазинам, ходила на бродвейские шоу… Но тоже очень скучала по нему, и по голосу было слышно, что она с нетерпением ждет возвращения домой.

— Я везу тебе чудесный подарок! — сообщила она. — Нечто в высшей степени необыкновенное и очень-очень типичное для Нью-Йорка.

— Бейсбольный мяч? Крокодила из Центрального парка?

— Все равно не угадаешь! Придется подождать моего приезда.

Она почмокала в трубку на прощание, он ответил ей тем же:

— Я люблю тебя, Энни.

— Я тебя тоже люблю! Увидимся завтра.

И вот наступило это «завтра», превратившись в «сегодня»…

Дорога в аэропорт оказалась не слишком забитой машинами, и он прибыл в «Хитроу» задолго до семи часов. Оглядевшись в поисках цветочного магазина, Питер убедился, что он еще закрыт. Поэтому купил «Гардиан», взял чашку кофе и булочку и устроился за ярко-красным столиком так, чтобы видеть справочное табло.

Оставалось убить самое малое час. Он почувствовал себя глупо оттого, что так сгорает от нетерпения. Прямо как какой-нибудь школьник… Каждые несколько минут он смотрел на табло, проверяя, вовремя ли прибывает самолет компании «Транс-Атлантик», рейс 106 из Нью-Йорка.

Девятнадцатого апреля, ровно в 5 часов утра по европейскому времени (в Нью-Йорке была полночь) самолет компании «Транс-Атлантик», выполнявший рейс 106 из аэропорта «Кеннеди» в аэропорт «Хитроу», взорвался над побережьем Ирландии. Все пассажиры и экипаж самолета погибли. Это была вторая по величине трагедия в истории авиации. Погода стояла великолепная…

Аэропорт «Кеннеди»

— Вы не боитесь летать на самолете? — поинтересовался шофер такси, вызванного для нее сервисной службой отеля, молодой крепкий израильтянин. Он и раньше отвозил ее в аэропорт. Звали его Зеб.

— Совсем наоборот! — ответила Миранда. — Мне это очень нравится. Новые лица, новые места, как убеждают рекламы туристических бюро…

— А куда вы летите на этот раз?

— В Найроби.

— Что ж, будьте осторожны! Все они бандиты — эти кубинцы, сумасшедшие арабы… Ой-ей-ей! — Зеб нахмурился. — Вот на прошлой неделе — вы, наверное, знаете…

Но Миранда уже не слушала: ее внимание привлекла статья в «Селебрити», лежащем на приборном щитке.

— Могу я посмотреть ваш журнал?

Он передал ей его через плечо.

— Берите насовсем, я уже прочитал.

Миранда схватила журнал и глубоко вздохнула. Невероятно!

На обложке красовалась фотография той самой девочки из «Маривала», ослепительной в своем подвенечном наряде. Той, которая вытащила ее из озера десять лет назад. Кимберли Вест.

Разумеется, она повзрослела. Уже не ребенок, а восхитительная молодая женщина, высокая и грациозная. Она была сфотографирована в танце со смуглолицым привлекательным мужчиной, тоже одетым в белое. Возможно, в военной форме, потому что на груди его блестели какие-то медали.

«ПРЕКРАСНЫЕ ПРИНЦ И ПРИНЦЕССА САН-МИГЕЛЯ», — гласил заголовок вверху, выписанный крупными буквами. Надпись пониже обещала: «Сегодня в номере! Свадьба года! Эксклюзивный материал!»

Да, ее спасительница далеко пошла — подцепила сына президента (по-местному — бенефиция) Сан-Мигеля Тонио Дюмена… Миранда дождалась момента, когда уселась в зале ожидания для пассажиров первого класса, и стала читать статью.

Это был репортаж из Бенедикты, столицы Сан-Мигеля, представлявший собой смесь восторженных восклицаний типа «вот здорово!» и прозрачных саркастических намеков. Бывшая королева красоты сообщала, что ее хобби — вышивание и чтение, самое заветное желание — мир во всем мире, а то, что она стала членом семьи миллиардеров Дюменов, — для нее «огромная ответственность, высокая честь и большая привилегия».

Статья изобиловала фотографиями свадебного торжества, праздничного фейерверка, приветственной толпы, присутствовавших на церемонии знаменитостей. Текст был битком набит и цифровой информацией, словно автор злорадно вопрошал между строк: «Слабо переплюнуть?»

Когда молодожены выходили из кафедрального собора, они были осыпаны с трех вертолетов лепестками ста тысяч красных и белых роз — в тон платья невесты. По предварительным оценкам, около миллиона человек выстроились в ряд по пути следования кортежа.

Торжественный прием был организован на территории президентских владений. Праздничный обед состоял из двадцати перемен всевозможных яств, доставленных двумя реактивными самолетами прямиком из Парижа. На отдельном самолете прибыли двести ящиков отборных сортов вин и выдержанного шампанского «Реми Крюг», на другом — сто килограммов белужьей икры, присланной в подарок шахом Ирана.

Список гостей был так же внушителен, как и меню: главы государств, кинозвезды, спортсмены, другие личности мирового и европейского масштаба. Среди девятисот приглашенных — Лиз Тэйлор, Генри Киссинджер, Пеле, Имельда Маркос, магараджа Хайдарабада, Мик Джаггер… Американский посол преподнес невесте ценный подарок. Лучано Паваротти пропел в ее честь «Аве, Мария»…

Фасон подвенечного платья создавал сам Оскар де ла Рента. Сшито оно было из знаменитых старинных кружев работы мастериц Брюггского монастыря. Лиф платья украшали шесть тысяч морских жемчужин. Восьмидесятиметровый шлейф из миланского атласного шелка весил около двадцати трех килограммов, поэтому потребовались не два, а четыре мальчика-пажа, чтобы нести его за невестой. Тиара новобрачной, состоящая из восьмидесяти семи бриллиантов и четырех кроваво-красных рубинов величиной с голубиное яйцо, когда-то принадлежала императрице Жозефине, с которой, по слухам, семья жениха находилась в каком-то дальнем родстве.

Описание грандиозного события продолжалось.

Тысяча белых голубей… тринадцать оркестров… два епископа и один кардинал… две тонны конфетти… 300 тысяч долларов на организацию фейерверка… шесть человек пострадали в давке… часы «Ролекс» в подарок шаферам…

Обзор завершался сообщением о том, что молодожены отправились в трехмесячное свадебное путешествие: четырнадцать стран… восемьдесят мест багажа… свита из…

Дочитав до этого места, Миранда услышала, как объявляют посадку на ее рейс. Она отложила в сторону журнал и пожала плечами. Что за излишества! Больше похоже на какое-нибудь эффектное голливудское зрелище, чем на настоящую свадьбу.

Читать обо всех этих безумных расходах диктатора Сан-Мигеля на свадьбу своего единственного наследника было занятно, но когда вспоминалось, что они легли бременем на плечи одного из самых нищих и отсталых народов в мире, становилось совсем невесело.

И все же, поднимаясь по трапу самолета, Миранда подумала, что рада за Кимберли Вест: девушка нашла мужа, о котором можно только мечтать, и на фотографиях просто светилась от счастья.

Ей захотелось узнать, вспоминает ли когда-нибудь новоиспеченная мадам Дюмен ту ночь на озере? Или, как и сама Миранда, приложила все силы, чтобы оставить эти воспоминания в прошлом?

Она подумала о том, что обязана Кимберли Вест ни много ни мало, как всей своей жизнью, и ей пришла в голову мысль послать Ким анонимный свадебный подарок — что-нибудь дорогое и красивое — но подумав, Миранда отказалась от нее: судя по содержанию статьи, вряд ли ей удалось бы подарить новобрачной то, чего у нее еще не было… может даже в трех экземплярах! Нет уж, лучше не ворошить прошлое…

В самолете Миранда уселась поудобнее, опустив спинку кресла, и закрыла глаза.

Хотя журнал остался внизу, в зале ожидания, перед ее глазами продолжали кадрами мелькать помещенные в нем фотографии жениха и невесты.

Возможно, виной тому были воспоминания о «Маривале», возможно, заголовок на обложке «Селебрити»: «Прекрасные Принц и Принцесса»… Он действовал ей на нервы, но почему — Миранда не могла понять.

Скорее всего, эти слова запали в ее память еще с детства. Может, она вычитала их в книге сказок… Но она никогда, даже будучи совсем маленькой, не верила во всю эту ерунду о прекрасных принцах. В людоедов тоже не верила: она росла очень здравомыслящей девочкой.

Почти перед рассветом Миранда задремала, и в ее голове самым причудливым образом смешались воспоминания и видения, сон и явь. Почти без всякого перехода шум двигателей преобразился в звуки джаза, льющиеся из музыкального автомата.

Это была мелодия из репертуара Билли Холлидея. Она находилась в полутемном помещении. В баре. В маленьком прокуренном баре. Лиц окружающих ее людей она не различала, слышала лишь отдельные слова из их разговоров. Воздух был пропитан едким запахом сигарет «Голуаз».

Она сидела за столиком, отпивая из высокого бокала красное вино, и улыбалась про себя.

Подумать только, услышать записи Билли Холлидея в маленьком кафе во Франции! И именно эту, ее любимую мелодию…

Она тихонько подпевала, чувствуя себя немного возбужденной и свободной. Возможно даже, слегка захмелевшей, но счастливой. На стойке бара сидел кот — огромный серый котяра. Он выглядел тоже вполне довольным жизнью.

— У вас приятный голос, — произнес сидящий за соседним столиком мужчина. Он говорил по-английски. Она была польщена.

А потом ей было приятно танцевать с ним, нравилось, как он прижимал ее к себе. Свой пиджак он снял и положил на стул. В помещении становилось жарко и душно.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Сначала скажите ваше имя!

Он улыбнулся, показав ровные белые зубы:

— Прекрасный принц.

Она рассмеялась. Ей было хорошо находиться сейчас здесь. И вообще во Франции: она обожала Францию… и ей нравилось танцевать с красивым мужчиной.

— Ну, тогда я — маленькая Красная Шапочка.

Они разговорились. Он сказал, что живет поблизости. В собственном доме? Нет. Он снимает большой номер в роскошном отеле. Не пойти ли им туда вместе?

— Я очень и очень хорош в постели… — добавил он.

«А почему бы и нет?» — подумала она. Он теснее прижался к ней, и она почувствовала, что ее тело отозвалось на этот безмолвный призыв.

— Мой «феррари» стоит перед входом.

— А как быть с моим велосипедом?

— Оставь его здесь. Я куплю тебе новый. Так идем?

А потом все вдруг померкло. Она по-прежнему слышала музыку, но та уже была не приятной, а резкой, отрывистой. Произошло что-то, что испортило ей настроение… Но что?

Кот! Да, именно тот огромный толстый котяра. Он пристроился на пиджаке ее нового знакомого подремать.

— Проклятая, мерзкая скотина! — мужчина схватил несчастное животное за хвост и швырнул его через всю комнату. Кот истошно завопил от боли.

«Это ты скотина! — подумала она. — И подонок!»

Кем же нужно быть, чтобы совершить такое?!

Он брезгливо стряхнул с пиджака кошачью шерсть.

— Ты готова идти? — обратился он к ней.

Но ее романтического настроя как не бывало.

— Иди к черту! — ответила она. — Я не стала бы спать с тобой, даже если бы ты оказался единственным мужчиной на Земле!

Она выбежала на улицу и, вскочив на велосипед, изо всех сил завертела педали, чтобы убраться как можно скорее из этого места.

Она ехала вниз по дороге, покрытой гравием, по обеим сторонам которой росли стройные тополя.

Вечер был темный, ехать становилось все труднее. Она уже потеряла всякую ориентацию и притормозила на перекрестке, чтобы оглядеться. Ей было очень страшно. И тут сзади послышались шум автомобильного мотора, шуршание шин по гравию, скрип тормозов…

Она обернулась, и в глаза ей ударил яркий свет фар. От неожиданности она так оторопела, что не смогла даже закричать…

— С вами все в порядке, мэм? — тряс ее за плечо стюард.

— Да… все хорошо. — Она заморгала ресницами, освобождаясь от сна.

Он перегнулся через нее и раздвинул занавески на иллюминаторе. Над чужим континентом занимался новый день.

— Мы приземлимся через двадцать пять минут.

Миранда привела себя в порядок, выпила кофе, и ей стало легче, хотя она все еще изредка вздрагивала и часто дышала, будто пробежала целую милю за четыре минуты.

Беги так быстро, как только сможешь; так далеко, как только пожелаешь. Но никому еще не удавалось убежать от собственной тени…

Сан-Мигель

— Основную идею я позаимствовала у Джоан Кроуфорд, — без умолку болтала Бетт, — и применила ее здесь.

— Очень мило, — отозвалась Ким, — совсем как в химчистке.

— Сюда вмещаются семьсот пятьдесят комплектов — спортивная одежда, бальные наряды, платья, костюмы и так далее, у каждого свой индекс, этикетка. По-моему, просто чудо организации! В своей следующей жизни я, наверное, буду гардеробщицей. Но ты, похоже, не очень-то в восторге?

— Что ты, мама, я просто потрясена!

— Ну, как бы там ни было… в каждом отделении могут разместиться пятьдесят нарядов. У каждого — своя регистрационная карточка, так что твоя горничная сможет проверить, когда в последний раз ты его надевала, по какому случаю, кто тогда присутствовал… Тогда никто не увидит тебя в одном и том же наряде дважды.

— Все это кажется ужасно сложным… — вздохнула Ким.

— Ошибаешься, все очень даже просто! Смотри: скажем, ты хочешь надеть на коктейль-пати короткое красное платье. — Бетт сверилась со своим кондуитом и нажала какую-то кнопку на электронном распределительном щите. — Стойка номер семь.

Означенная стойка соскользнула по металлическому желобу и остановилась в метре с небольшим от Ким и Бетт, восседающих на деревянных с позолотой стульях.

— О'кей. Теперь я нажимаю кнопку с номером тридцать пять.

Стойка завертелась и остановилась, когда в поле их зрения оказалась обтянутая мягкой материей вешалка с этим номером. Над ней была прикреплена небольшая полочка с прозрачной пластиковой коробкой под все тем же номером тридцать пять.

— Приехали! — воскликнула Бетт. — Красное платье для коктейлей — с рукавами буф, ни разу не надеванное, в комплекте с туфлями, перчатками и сумочкой. Правда, потрясающе?

Бетт испытывала чувство законной гордости за детище своей изобретательности. Это была мечта, а не гардеробная: помещение площадью в триста шестьдесят квадратных метров, стены из кедра, кондиционированное отделение для хранения меховых изделий…

Определенно, ни в одной химчистке такого нельзя было увидеть. Бетт даже презрительно фыркнула от этой абсурдной мысли дочери.

А одежда! Здесь были собраны самые изысканные наряды парижских, миланских, нью-йоркских и римских кутюрье. Крепдешин, парча, шерсть лучших сортов; костюмы из кашемира, шубы из ламы, ирландские свитера ручной вязки; бальные платья: одни — тяжелые от нашитых на них блесток и драгоценных камней, другие — воздушные как крыло бабочки.

Часть помещения была отведена для «официального» гардероба Ким, полагающегося для мероприятий государственного уровня, — тщательно продуманные костюмы девственно белого цвета, блестящие под люминесцентным освещением словно снег под солнцем.

— Лично мне кажется, — заметила Бетт, — что они будто напрашиваются на какую-нибудь неприятность. Я имею в виду, достаточно одного пятнышка от соуса для спагетти — и можно смело их выбрасывать. Мне больше нравится, когда ты одета во что-нибудь цветное…

Ким едва повела глазами. Голос ее был лишен всякого выражения.

— На людях надо носить белое. Так говорит Тонио.

— А наедине — сексапильное нижнее белье?

Но провокационный вопрос Бетт остался без ответа.

По ее наблюдениям, поведение Ким сильно изменилось: казалось, ничто больше не волнует и не радует ее. Темные круги под глазами свидетельствовали либо о болезни, либо о тайной печали. Что бы это ни было, а у Бетт имелись на этот счет кое-какие соображения, нельзя было допускать, чтобы нарыв разрастался. Слишком многое зависело от Ким. Возможно, небольшой разговор по душам мамы с дочкой пойдет на пользу…

— В Париже ты, наверно, все время пробегала по магазинам, — начала Бетт издалека. — Твой муженек сопровождал тебя?

— У него были другие дела, — пробормотала Ким.

От Бетт не укрылась прозвучавшая в ответе нотка обиды.

— Что-нибудь не так, котенок? Маленькие проблемы с Тонио? Ты неважно выглядишь после возвращения.

— Разница во времени, — сказала Ким.

— Но ты уже десять дней дома! Нет, лапушка, не верю я твоему объяснению. — Она понизила голос, но не потому, что кто-то мог их подслушать: — Ты можешь довериться своей мамочке, родная. Я самый близкий тебе человек во всем мире. Дело в Тонио, ведь правда? Он сделал что-то нехорошее?

Фиалковые глаза вдруг наполнились слезами.

— О, мама! — заплакала Ким. — Я и представить себе не могла, что любовь может ранить так больно!

Первая неделя медового месяца превзошла все ожидания Ким. Сказать, что она была счастлива, значило ничего не сказать: она была очарована, восхищена. Тонио был с ней и нежен, и игрив, и страстен, и чувственен, и мужествен. Она думала, что никогда не насытится им: у него было великолепное тело — сильное, подтянутое, тренированное постоянными упражнениями в гимнастическом зале. Даже просто смотреть на него спящего было для нее наслаждением.

— Я могла бы провести с тобой в постели всю оставшуюся жизнь! — призналась она ему в их последнее утро на Бермудах.

Тонио рассмеялся и бросил ей халат. Если они собирались только валяться в кровати и заниматься любовью, заметил он, можно было бы и не уезжать из Сан-Мигеля. Не то чтобы его лично не устраивала такая перспектива, но они все-таки члены высшего света, подчеркнул он. Как говорится, noblesse oblige — положение обязывает. В их обязанности входило показываться в обществе.

Ким была растеряна.

— У нас медовый месяц или путешествие с миссией доброй воли?

— И то и другое, мой ангел. А теперь позвони своей горничной и приведи себя в порядок.

Вскоре Ким начала привыкать проводить дни в роскоши и помпезности. Ей нравились протокольные мероприятия, ведь к этому она и готовилась — к жизни на виду, красивой и значительной. И когда она попадала в непривычные ситуации, а такое случалось частенько, она вспоминала наставления Лейли Гудвин, и ей удавалось с честью выходить из положения. «Грудь вперед, живот втянут, ягодицы упруги» — это правило выполнялось ею неукоснительно. Не забывала она и снимать перчатки, когда ее представляли главе государства…

Быть богатым и знаменитым, пришла к выводу Ким, значит постоянно, ежеминутно, между дневными поездками по магазинам и ночами любви, общаться с такими же богатыми и знаменитыми. Куда бы они ни поехали, везде нужно было принимать участие во всевозможного рода встречах, приемах, званых обедах, чаепитиях… Жизнь для нее превратилась в сплошную вереницу поводов для переодеваний.

На Гаити в их честь был объявлен национальный праздник. В Майами они проводили время с Синатрой. В Лондоне были приглашены на чай к принцессе Анне. В ночном клубе гуляли с Джоан и Джекки Коллинзами, после чего были приглашены на охоту в Шотландию в качестве гостей принца Кувейта. Тонио оказался превосходным стрелком, собрав больше всех трофеев, с гордостью отметила его жена. По его настоянию и сама Ким попробовала свои силы в стрельбе, и хотя ей не удалось подбить ни единой птички, Тонио уверял, что у нее меткий глаз. А как великолепно смотрелась она в твидовом костюме!..

По прибытии в Париж Ким составила список самых шикарных ресторанов.

— Париж существует для приобретения модных нарядов, дорогая. Я хочу, чтобы ты подобрала себе гардероб, достойный самой королевы. Не отказывай себе ни в чем — в этом, если хочешь, твой патриотический дож!

Сан-Мигель — небольшое государство, пояснил он, и это один из способов произвести там сенсацию. С именем Ким в списке Самых Шикарно Одетых Женщин Сан-Мигель станет синонимом богатства и стиля.

— Ты будешь стоять вровень с Джекки Кеннеди или Принцессой Грацией, — говорил он с огнем во взоре. — А это грандиозная честь для нашей страны и для меня!

Его секретарь договорился о посещении Ким самых фешенебельных домов моды Парижа: Диора, Шанели, Живенши, Сен-Лорана, Унгаро… Бывший редактор журнала «Вог» был нанят для оказания ей помощи при отборе лучших моделей. Ким должна была целые дни проводить в примерочных.

— Воспринимай это как своего рода работу, дорогая. И как любезность мне.

— Но что же ты будешь делать, пока я занята? — забеспокоилась Ким.

— Не волнуйся, ягненочек! Я найду, чем позабавиться. В Париже масса развлечений.

Она уезжала «на работу» каждое утро в половине одиннадцатого. Иногда Тонио заезжал за ней далеко за полдень. Чаще всего они встречались в своем отеле, когда времени оставалось только на то, чтобы принять ванну и переодеться к ужину.

— Как ты провел день? — спрашивала Ким, и Тонио весело рассказывал ей о том, как выбирал галстуки в модных салонах или играл на бегах.

Однажды, когда он вернулся, Ким почувствовала, что от него явственно пахнет сексом.

Она постаралась уверить себя, что ей это почудилось: ни один мужчина не способен изменить своей молодой жене всего через три недели после свадьбы, особенно принимая во внимание то, что они занимались любовью утром того же дня…

В следующий раз она заметила царапины у него на спине и была уверена, что их сделала не она. Но что она могла сказать?

Затем он вообще не пришел ночевать.

Ким обезумела. Она позвонила его секретарю, хладнокровному лощеному англичанину, который служил у него уже много лет.

— С моим мужем что-то произошло, Симон! Пожалуйста, позвоните в полицию!

— Думаю, что не надо этого делать, миссис Дюмен. Предоставьте все мне.

Через несколько минут Симон постучал в дверь ее номера. К этому моменту Ким была вся в слезах.

— Пожалуйста, миссис Дюмен! — Симон усадил ее в кресло и взял ее руки в свои. — Уверяю вас, ваш муж цел и невредим! Я только что говорил с ним. Он будет здесь через полчаса.

— Но где же он? Я связывалась с посольством, звонила в «Ритц», в жокей-клуб — везде, где он только мог…

— В Париже множество злачных мест, и не все из них вполне респектабельны, — прервал ее Симон с многозначительной интонацией.

— Я не понимаю! — закричала Ким.

— Думаю, понимаете, — заметил он, внимательно наблюдая за ней.

Ее замутило.

— Тогда я просто не хочу понимать… — прошептала она.

— Ну вот видите, какая вы разумная молодая леди!

Она выбежала в ванную, и ее вырвало.

Ни в тот раз, ни после очередных регулярных исчезновений Тонио Ким не вступала с ним в открытую конфронтацию: ей было страшно, что он может обвинить ее в дурных помыслах. В конце концов, она была душечка Кимберли, его непорочная женушка… Настолько невинная, что ему нужно было заниматься ее воспитанием в вопросах секса.

И все же с течением времени она паниковала все сильнее. Чем же она его обидела? В чем заключалась ее ошибка? Мысль, что ее муж вынужден искать удовлетворения на стороне, а именно в борделях, если правда то, на что намекал Симон, — беспрерывно терзала ее.

Тем не менее…

Тем не менее Тонио продолжал относиться к ней с теплотой и нежностью. Тем не менее они занимались любовью каждую ночь. Он по-прежнему мог заставить ее стонать от наслаждения, хотя теперь она подозревала, что он испытывает не такое острое удовольствие, как она.

Ко времени их отъезда из Парижа Ким утвердилась во мнении, что проблема заключалась не в количестве их совокуплений, а в их качестве. Их сексуальные отношения были слишком стандартными, в чем, без сомнения, Ким винила себя: ей не хватало опыта, искушенности.

В Риме, когда Тонио по обыкновению находился Бог знает где, она зашла в книжный магазин на Виа Венето, известный широким ассортиментом эротической литературы. Вышла она оттуда с целым комплектом иллюстрированных «справочников». В свободное время она изучала помещенные в них картинки и фотографии с той же серьезностью, с какой училась когда-то игре на гитаре. Она поставила перед собой задачу познать искусство любви, чтобы доставлять удовольствие собственному мужу.

Некоторые иллюстрации были просто отвратительны: групповой секс, совокупления с животными, разного рода извращения, которые не поддавались ее разумению… Шокированная, Ким быстро перелистывала такие страницы, будучи не в состоянии даже представить своего мужа в качестве действующего лица подобных актов. Но она обнаружила, что даже в отношениях между одним мужчиной и одной женщиной простирается целый океан неизведанного.

Особенное впечатление произвела на нее книга, напечатанная в Индии, в которой были описаны триста шестьдесят пять позиций, по одной на каждую ночь в году. На рисунках глаза мужчины изображались расширенными от испытываемого наслаждения.

Ким тоже находила, что эти картинки весьма эротичны. Правда, принятие некоторых поз требовало поистине атлетического совершенства, ей это было недоступно. Однако другие казались вполне приемлемыми… Определенный интерес вызвал у нее рисунок, где женщина лежала на спине с привязанными к спинкам кровати руками и ногами. Любопытен показался и оральный секс. Отметила она и варианты на тему опыта, приобретенного ею во время встречи в отеле Атлантик-Сити с так называемым «доктором» — не такая уж это, как выяснилось, диковинка, но Тонио никогда не проделывал с нею таких вещей.

Иногда, пока Тонио принимал душ или брился, Ким лежала в постели обнаженная и вспоминала виденные иллюстрации. Когда Тонио наконец появлялся из ванной, она уже достигала высшего пика возбуждения.

— Дорогой! — Ким притягивала его к себе. — Возьми меня как только хочешь! Всю меня… любым способом!

Но хотя Тонио неизменно и охотно отвечал на ее призывы и доводил ее до оргазма, он ни разу не привнес ничего нового в обычную процедуру, не попробовал как-то по-другому приласкать ее. Единственное, о чем он попросил ее еще в первую брачную ночь, — сбрить волосы на лобке.

— Я хочу, чтобы твоя кожа везде была гладкой и нежной как у ангела, — объяснил он.

Она была счастлива выполнить его желание.

И все-таки, хотя она постоянно содержала свое тело в полной готовности к его ласкам: чистым, ухоженным, надушенным, — ничего не менялось. Ни любовные приемы Тонио, ни его необъяснимые исчезновения. Он никогда не обсуждал с ней вопросы секса, а робкие попытки Ким нашептать ему на ухо в самые интимные мгновения неопределенные предложения он пресекал на корню:

— Откуда такая чудесная девушка, как ты, узнала это?

Она не осмеливалась выражаться яснее.

Когда они добрались в своем путешествии до Бангкока, Ким находилась уже в почти паническом состоянии: бордели и массажные салоны города обладали всемирной известностью, и уж Тонио, несомненно, не пропустит случая познакомиться с ними поближе.

По правде говоря, первые два дня, проведенные в столице Таиланда, Ким вместе со своей горничной Селестой носилась по магазинам, пока Тонио занимался чем-то еще. Но к середине третьего дня Ким выдохлась и почувствовала отчаяние: чем могли привлечь ее мужа бангкокские шлюхи, чего не хотела или не могла дать ему она, любящая жена? Господи, да ведь многие из них вообще были девочками девяти-десяти лет!

Вместо того чтобы начать готовиться к вечернему выходу в свет, Ким позвала горничную.

— Окажи мне услугу, Селеста.

— Разумеется, миледи, — понимающе улыбнулась та.

Смышленая мулатка с доброй улыбкой и черносмородиновыми глазами, Селеста Гвино стала необходимой своей хозяйке. Она свободно владела английским и могла творить чудеса с волосами Ким. Иногда она гадала ей по картам Таро. В отсутствие Бетт именно к ней обращалась Ким за утешением и советом.

— Я бы хотела, — смущенно сказала Ким, — преподнести мужу сюрприз. Но мне понадобится твоя помощь.

Она объяснила свой замысел. Селеста и бровью не повела.

— Разумеется, это шутка, ты ведь понимаешь.

— Конечно, миледи.

При движении узлы натирали кожу, но Ким не обращала на это внимания: что значит легкая боль по сравнению с наградой, которая ее ожидала?

Лежа обнаженной на шелковых простынях, она время от времени поворачивала голову так, чтобы видеть свое отражение в зеркале. Даже по ее взыскательным меркам она никогда еще не была так хороша. Так соблазнительна.

Ее кожа блестела, намазанная ароматическими маслами и благовониями. Разметавшиеся по подушке локоны отливали золотом в солнечных лучах. Тонкие запястья и лодыжки были привязаны к столбикам кровати шелковыми лентами, так что ее фигура напоминала по форме букву «X». В абсолютной тишине Ким слышала биение своего сердца. Каждая клеточка ее тела находилась в сладком ожидании того, что должно было произойти.

Скоро придет Тонио… Один взгляд на нее — и он сделает то, что сделал бы на его месте любой настоящий мужчина, встречаемый таким образом: бросится на нее со всей силой необузданной страсти, насилуя ее тело, впиваясь в него, а она будет содрогаться под ним, отдаваясь на милость завоевателя, и находить в этой капитуляции неизъяснимое блаженство…

Ким так пролежала довольно долго — с полузакрытыми глазами, рисуя в воображении пленительные картины. В мыслях она пережила, наверно, сотни оргазмов.

И вот наконец в сумерках отворилась дверь — пульс Ким участился до предела при этом звуке, — и в проеме появился силуэт Тонио. Ким облизнула пересохшие губы.

— Любимый! — произнесла она вполголоса и почувствовала, как запылала всем телом.

Тонио остановился на пороге, некоторое время смотрел на нее и вдруг разразился громким хохотом:

— Ради Бога, женушка, чем ты, по-твоему, сейчас занимаешься? — Он упер руки в боки.

У Ким замерло сердце. Казалось, все ее тело, такое соблазнительное, так тщательно приготовившееся для любви, залила краска стыда.

— Ты меня не хочешь?! — закричала она. — Ты не хочешь меня такой? Я сделала это для тебя, Тонио! Чтобы доставить тебе наслаждение!

— Каким же глупым созданием ты иногда бываешь… — Его голос звучал несколько раздраженно. Затем он подошел к ней и развязал ленты. — А теперь я хочу, чтобы ты смыла с себя всю эту гадость и оделась. Клянусь, от тебя пахнет как от шлюхи!

И тут копившиеся все эти недели ярость, обида, горечь выплеснулись наружу, и Ким потеряла контроль над собой.

— Как от шлюхи?! — взвизгнула она. — Откуда я могу знать, как пахнет от шлюхи? — Она принялась молотить его в грудь кулачками. Ей хотелось причинить ему боль, ранить его до крови, сделать с его плотью то, что он сделал с ее душой.

— Но ты! — рыдала она, продолжая наносить ему удары. — Ты-то настоящий специалист по шлюхам, да, Тонио? Должен быть, раз столько времени проводишь в борделях!

— Ну все, хватит!! — взревел Тонио. — Приди в себя! Немедленно!

С ловкостью борца он схватил ее за запястья и крепко сжал их. Продолжая вырываться, она понимала, что это совершенно бесполезно — силы были слишком неравны.

В его железных тисках Ким была абсолютно беспомощна. Но не той беспомощностью, которую сама же и создала еще совсем недавно, чтобы потом насладиться процессом капитуляции — в сексуальном плане. Теперь это была беспомощность от отчаяния, от крушения последней надежды… В ее арсенале остались лишь слезы и обидные слова.

— Гадина! Дрянь! Лжец! — вопила она. — Так обойтись со мной! Ты просто мерзавец!

Тонио снова взревел и залепил ей пощечину. Всего лишь пощечину — правда, резкую и сильную, — но ее оказалось достаточно, чтобы Ким покачнулась и с глухим стуком ударилась головой о спинку кровати. Это отрезвило обоих.

— Прости, дорогая! — Он выглядел искренне удрученным. — С тобой все в порядке?

Ким села на кровати и осторожно потерла шею. Ничего не было сломано. Даже не было больно. Тонио целовал кончики ее пальцев, всем своим видом выражая заботу и сочувствие, но она впервые за время их семейной жизни ощутила физический страх. Ее начало трясти.

— Как ты мог…? — плакала она.

Какое-то мгновение он раздумывал, будто она задала ему необыкновенно сложный вопрос, а потом нежно поцеловал ее в лоб.

— Как я мог ударить тебя? Поверь, мой ангел, мне очень жаль. Боюсь, виновата моя вспыльчивость.

Но Ким помотала головой. По ее щекам ручьями текли слезы.

— Как ты мог спать со шлюхами во время нашего медового месяца?

— Ах, вот ты о чем… — вздохнул Тонио.

Подняв с пола покрывало, он накинул его на Ким и, пододвинув поближе к ней стул, уселся — словно врач у изголовья больного.

— Ты должна кое-что понять, моя драгоценная Ким. Мужчины отличаются от женщин. Наши желания многочисленнее и разнообразнее, и ни одна женщина не в состоянии удовлетворить их полностью. Возможно, это звучит для тебя слишком непривычно, но это биологический факт. У нас, мужчин, сильнее развиты чисто животные инстинкты, и тут уж ничего не поделаешь. Пойми, мой ангел, я очень люблю тебя. Ты моя нареченная, моя жена и, если Бог будет милостив, станешь матерью моих детей. И именно потому, что я люблю тебя, мне и в голову не приходило заниматься с тобой такими вещами, какими занимаются в борделях. Ты слишком чистая и утонченная для этого.

— Но я бы сделала все что угодно, лишь бы доставить тебе радость, наслаждение! — разразилась слезами Ким. — Все! Ведь ты мой муж!

— Вот именно. Я — твой муж. А ты — мой ангел, а те, другие, — просто шлюхи. Нет, дорогая, не ставь себя в один ряд с ними! Это унизительно для тебя и отвратительно для меня. Больше всего я ценю в тебе твою неиспорченность. Кстати, ты так великолепно выглядишь в белом! Словно невинная невеста. Когда мы вернемся в Сан-Мигель, мне было бы приятно, если бы на публике ты появлялась только в белом. И запомни навсегда: ты мой драгоценный маленький ангелочек.

— Но я замужняя женщина! — взмолилась она. — Я не ангел! И я имею право на обычную земную любовь!

Тонио удивился:

— Скажи мне, Ким, разве я когда-нибудь проявлял к тебе невнимание в постели? Разве мы не занимаемся любовью столько, сколько тебе хочется? И потом, я уже не раз слышал, как ты вскрикиваешь от удовольствия, — эти крики подделать невозможно, и я понимаю, что удовлетворил тебя, как муж должен удовлетворять свою жену. В этом мое наслаждение…

— Но…

Он поднял палец, призывая не перебивать его.

— … и гордость любящего супруга. Не преуменьшай мои чувства к тебе. Что же касается моих «шалостей», как я предпочитаю их расценивать, ты не можешь всерьез надеяться, что попавший в Бангкок мужчина не удовлетворит свое любопытство относительно самых известных в мире публичных домов! Он просто не был бы тогда мужчиной. В будущем, однако, я постараюсь вести себя осторожнее. А тебе придется смириться с этим.

Он налил ей в стакан воды из графина.

— Ну вот… Теперь, когда мы поговорили на эту тему, мы больше не будем никогда к ней возвращаться. Ты поняла?

Она была настолько напугана, что могла только кивнуть в ответ.

— Вот и прекрасно! — с улыбкой резюмировал Тонио. — А сейчас иди прими душ и приведи себя в порядок. Сегодня мы ужинаем у американского посла, так что выглядеть надо наилучшим образом.

Вот такую историю — правда, с большими сокращениями — поведала Ким своей матери в гардеробной «Парадиза» — просторной виллы в парковой зоне Бенедикты. Она опустила конкретные интимные подробности, зная, что Бетт относится к ним с отвращением. Кроме того, что могла знать Бетт о таких вещах, как, например, секс с привязанными к кровати руками и ногами или порнография?

Иногда Ким задавалась вопросом, помнит ли ее мать вообще, что такое секс… Насколько она знала, личный опыт Бетт был весьма ограничен. Ну, разумеется, существовал отец Ким, но потом? За исключением дяди Эда, стоматолога из Талсы (а он был лет на двадцать старше Бетт), Ким не могла припомнить, чтобы мать хоть одну ночь провела с мужчиной. «Мама всегда права», — таков был девиз их маленькой семьи, но теперь уже Ким сомневалась, права ли была она сама, во всем полагаясь на Бетт…

Тем не менее Ким считала, что не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: человек, начавший обманывать свою жену в первый же месяц совместной жизни, ведет себя как минимум недостойно.

— Вот что мы имеем на сегодняшний день, мамочка. Так прошло мое свадебное путешествие, а теперь я даже не знаю, что и делать. — Ким подняла полные слез глаза. — Я не уверена, что смогу продолжать жить с ним.

— Кимберли Вест! — Бетт вскочила на ноги. — Что ты такое болтаешь?! Разумеется, ты будешь жить с ним! Ты замужняя женщина, вас обвенчали в церкви, вы обменялись священными клятвами перед Богом! Я не утверждаю, что Тонио вел себя как безупречный джентльмен, но, говоря откровенно…

— Господи! Ты становишься на его сторону!

— Я не становлюсь ни на чью сторону, радость моя, я только хочу сказать, что в одном Тонио прав: у всех мужчин развиты эти самые животные инстинкты, а ты глупишь, поднимая вокруг всего этого такую кутерьму! Больше того: не говоря уж ни о чем другом, ты должна быть благодарна ему…

— Благодарна! — вскричала Ким.

— … благодарна ему за то, что он так откровенен с тобой. Я уверена, что на людях он будет вести себя безукоризненно. Он же обещал, ты же сама сказала… Ты ведь не можешь отказать ему в благоразумии… Да и любому дураку ясно, что Тонио готов целовать землю, по которой ты ступаешь!

— Но у него до черта возможностей доказать мне свою любовь!

— Дурочка! Если тебе нужны доказательства, посмотри вокруг себя! — Бетт сделала широкий жест рукой. — Посмотри на эти сказочные наряды, на свои меха! Посмотри на камень на своем пальце — он такой огромный, что им лошадь может подавиться! И это только начало… Как ты можешь даже просто подумать отказаться от всего этого?! У тебя в руках целое состояние, Ким! Положение в обществе! Из-за таких вещей люди убивают друг друга! Так что давай не будем заниматься пустой болтовней о том, чтобы наплевать на все это. А если ты не думаешь о себе, то подумай хотя бы обо мне, обо всех жертвах, которые я приносила так много лет…

Вот здесь уже Бетт перегнула палку. Ким, до сих пор молча смотревшая на нее, взорвалась:

— Что за странные вещи ты говоришь! Мы обсуждаем не тебя, мама, все это не имеет к тебе никакого отношения! Мы разговариваем об изменах Тонио.

— Которые на самом-то деле абсолютно банальны. — Бетт поторопилась сгладить свою промашку. — Разумеется, ты уязвлена, малышка, но по большому счету твой муж настоящий принц…

— …который изменяет своей жене.

— …который ничем не отличается в этом от остальных мужчин, — закончила Бетт. — Я сужу по своему опыту. Поверь мне, Тонио ничуть не хуже других! Они все помешаны на сексе. Но такими уж создал их Господь. Важно лишь то, что ты любишь его, ведь так?

— Я уже не знаю, люблю ли…

Бетт обняла дочь за плечи.

— Конечно, любишь! Иначе бы ты так не расстраивалась. И Тонио тоже любит тебя! Сейчас ты просто должна продолжать быть хорошей, нежной женушкой, чего он от тебя и ждет, и все будет хорошо! Вот увидишь!

Несколько последующих недель Ким бродила по вилле в мрачном расположении духа, в то время как Тонио являл собой образец галантности, осыпал ее поцелуями и подарками. Ким подозревала, что Бетт провела с ним разъяснительную беседу… и вообще они вели себя друг с другом как закадычные друзья.

Если раньше дружелюбные отношения Тонио и матери ей нравились, то теперь ей казалось, что они состоят в заговоре против нее. И она решила, что в будущем будет поменьше откровенничать с Бетт.

Но все-таки ее мать была права: Ким действительно любила Тонио и все мужчины действительно были одинаковы… А кроме того, ей все равно было некуда деваться…

Впрочем, вопрос, уходить от Тонио или нет, решился самым банальным образом: Ким забеременела, как сообщил ей ее личный врач. Двойней.

Тонио был вне себя от радости. Невозможно было представить себе более нежного и любящего будущего отца! Ким должна была бы стать чудовищем, чтобы не простить его…

Бет в свою очередь тоже вздохнула с облегчением:

— В семейной жизни иногда немного штормит, дорогая, но это вполне естественно. И ничто так не налаживает супружеские отношения, как появление очаровательного малыша.

— Двоих, — спокойно заметила Ким. — Я очень удивилась. Ты никогда не говорила мне, что в нашей семье была предрасположенность к двойням.

Парк-авеню

Последний отчет был тревожен, и Миранда настояла на личной встрече со своим детективом.

Однажды рано утром мистер Джоэл Бэйкер из частного сыскного бюро появился в ее апартаментах. Это был мужчина лет сорока с вялыми жестами и не запоминающимся лицом.

— Разъясните мне, пожалуйста, вот что. — И Миранда зачитала нужное место из документа: — «Объект выписался из отеля "Хилтон" в Нью-Йорке и в настоящее время проживает в "Олкот Армс" на Восьмой улице». Я не смогла найти отеля с таким названием в телефонном справочнике. Что это за место?

— Это гостиница с одноместными номерами, хотя в данном случае слово «гостиница» — чистый эвфемизм. Я бы сказал, это нечто среднее между ночлежкой и борделем.

И детектив стал рассказывать ей о грязных номерах, облупившейся штукатурке, запахе мочи в холле… Большинство постояльцев существовало на пособие по безработице. Многие сидели на наркотиках.

— Короче говоря, — заключил он, взглянув на холеную пеструю кошку, спящую на обтянутой шелковой драпировкой софе, — вашим котам живется лучше.

Миранда не обнаружила ни капли эмоций.

— В своем отчете вы указали, что мистер Мэйнвэринг пьет. Это ваш собственный вывод? Как часто он пьет? Сколько?

— Объект проводит день в суде над террористом, угробившим самолет. Во время перерыва в заседании он отправляется в бар «У Смитти» на Восьмой улице.

Снова последовали тяжкие подробности… Когда он закончил, перед Мирандой был портрет человека, находящегося на пределе своих возможностей — как эмоциональных, так и финансовых.

— Начиная с этого момента, — сказала она, — мне нужны будут ежедневные отчеты: куда мистер Мэйнвэринг ходит, что он делает, что покупает. Но он не должен знать, что находится под наблюдением.

— Другими словами, круглосуточная слежка?

Миранда прикусила губу: «слежка» — отвратительное слово.

— Я не хочу, чтобы вы шпионили за ним в каком бы то ни было смысле. Я просто хочу обеспечить его безопасность. Если окажется, что мистер Мэйнвэринг… — она болезненно поморщилась, — захочет покончить с собой, или если ему будет грозить какая-либо физическая опасность, я хочу, чтобы ваши люди соответствующим образом вмешались. Но соблюдая осторожность! — добавила она. — Не раскрывая своего инкогнито.

— Иначе говоря, действовали как телохранители?

— Невидимые телохранители.

— Это будет дорого стоить.

— Деньги у меня есть.

Как когда-то она увидела, что Питер находится на подъеме жизненной и деловой активности, так теперь наблюдала его спад. Он неотвратимо катился в пропасть.

После авиакатастрофы он продал дом в Лондоне, ушел с работы, перестал общаться с друзьями, забросил литературное творчество…

«Не оглядывайтесь в прошлое, — в свое время убеждал он Миранду. — Начните новую жизнь». И вот теперь доктор не смог воспользоваться собственным рецептом…

Отчеты детектива становились все тревожнее: Питер пил. Опускался. Практически умирал, как она это понимала.

Ситуация требовала действия. Но какого?

Одна часть ее существа стремилась к тому, чтобы быть рядом с ним, предложить ему все, что она имела: состояние, сочувствие, преданность… Другая же часть предупреждала ее о необходимости быть осторожной.

Теперь Питер стал вдовцом. Что подумает он, если она объявится в такое критическое для него время? А что еще сможет он подумать, кроме того, что она по-прежнему целиком находится в его власти, что она — один из призраков, восставших из пепла!

Миранда не могла не понимать, что сейчас они словно поменялись местами: когда-то она была слабой, а он сильным, а теперь именно Миранда стала сильной и могущественной, тогда как Питер был раздавлен и терзаем своим горем… У нее было все, у него — только его скорбь.

Даже если бы ей удалось заставить его принять ее помощь, получилось бы, что она покупает его благодарность. А это слишком унизительно для них обоих!

Нет! В таких обстоятельствах им лучше не встречаться, иначе все, что она чувствует к нему, обесценится. Если уж спасать Питера, то анонимно.

Вопрос только в том, как?

Но Миранда оставалась Мирандой. Она разработала целый план — и сложный, и дорогостоящий, а пока он будет осуществляться, она уедет за границу: Манхэттен не настолько велик, чтобы исключить риск их случайной встречи.

Однажды утром она вызвала в свой кабинет Джима Биссо.

— Как ты знаешь, — сообщила она своему помощнику, — я собираюсь на некоторое время уехать: Уагадугу, Сеул… Провернуть то дельце «тапочки — земляные орехи», между прочим. Потом Джакарта, Браззавиль… После этого намереваюсь заехать в Лондон на аукцион Кристи, который будет проводиться в следующем месяце: там должны продаваться кое-какие серебряные вещицы в стиле «арт деко» — ты ведь знаешь мою слабость к нему. За кошками присмотрит экономка, а с тобой я буду связываться ежедневно. Тем временем ты должен кое-что разузнать для меня. Это совершенно новая сфера вложения капитала…

Она протянула ему несколько страничек с записями.

Джим бегло просмотрел их и в недоумении поднял брови:

— Ты собираешься влезть в совершенно непривычное для себя дело, Миранда. Весьма далекое от тапочек и земляных орехов.

— Я всегда любила новые начинания, если ты помнишь! — с улыбкой парировала она.

Отель «Кларидж»

Миранда распаковала свой багаж, заказала в номер ланч и принялась просматривать английские газеты. То, что она обнаружила, заставило ее схватиться за телефон.

Она посмотрела на часы. По нью-йоркскому времени было всего семь утра, но обстоятельства вынуждали к действию. Первый звонок она сделала Джоэлу Бэйкеру из детективного агентства. Они проговорили минут двадцать, после чего Миранда позвонила своему помощнику по домашнему телефону.

— Прости, что вытащила тебя из постели, Джим, но как обстоят дела с нашим новым бизнесом? Время пришло. У тебя есть под рукой карандаш? — Она продиктовала ему имя, адрес и целую кучу инструкций. — Я хочу, чтобы он подписал этот контракт до конца недели.

— Как далеко я могу зайти?

— Деньги не имеют значения, хотя я не думаю, что их потребуется так уж много: он не из выжиг. Напирай на его исключительный талант, профессиональную гордость, огромные возможности, которые перед ним открываются, ну и так далее. Если это не сработает, — она тоскливо вздохнула, — тогда сыграй на его отзывчивом сердце — должно получиться.

«У Смитти»

Меньше чем в миле от отеля «Плаза», в гриль-баре «У Смитти» на Восьмой улице сидел Питер Мэйнвэринг. Он пришел сюда с единственной целью — утопить себя в бутылке шотландского виски, чтобы никто и никогда не разыскал его…

«Парадиз»

Близнецов, как две капли воды похожих друг на друга, за исключением того, что один был мальчиком, а другой — девочкой, назвали Ричардом и Лаурой. Они были просто великолепны! И так же красивы, как их родители.

Тонио был на седьмом небе. Чтобы выразить жене свою признательность, он преподнес ей изумрудное ожерелье от Картье и в течение целых трех недель и близко не подходил к борделям.

Голливуд

«Писание сценариев, — заявил однажды С. Дж. Перельман, — не менее доходно, чем игра на пианино в борделе», и Питер Мэйнвэринг был полностью с этим согласен.

Потому что, несмотря на избитость фраз, характеризующих сложившуюся ситуацию, Питеру платили сверхдостаточно, работой он перегружен не был, а напряженным мыслительным процессом занимался на площадке плавательного бассейна. Жизнь была прекрасна! Ему нравились и климат, и местная кухня, и большинство окружающих его людей. Правда, он старался по возможности избегать общения с «английской колонией» — это, как он считал, было немного чересчур для его нервов…

И, разумеется, ему нравилась оплата. Просто удивительно, сколько денег он получал за сочинение легкомысленных пьесок для экрана! Би-Би-Си, да хранит ее Господь, никогда не отличалась такой щедростью. Хоть и в Лондоне он не бедствовал, теперешние условия были поистине сибаритскими: домик в живописной местности, плавательный бассейн, личный «порше»… И премия «Оскар». Чего же еще можно желать?

Другие, конечно, могли и желали — ведь это был город растущих потребностей, но позиция Питера на сей счет была однозначной: это их личное дело. От добра добра не ищут.

После эмоциональной катастрофы, пережитой в связи с гибелью Энни, ему нравился бездумный образ жизни: ни к чему копаться в своих мыслях и чувствах. Секрет счастья состоял в забвении прошлого и легком отношении к настоящему — это несомненно. Данное отношение озарило его под лучами калифорнийского солнца.

День был великолепен, воздух — напоен сладковатым ароматом цветущих камелий… Питер прикрыл глаза. Солнечные лучи ласкали его кожу, стереопластинка наигрывала приятную мелодию Кола Портера. Над ухом назойливо трещала стрекоза, но Питер не прогонял ее: живи и жить давай другим — вот его всегдашний девиз.

Греясь в лучах заходящего солнца, он ощущал полное умиротворение. Каким добрым, оказывается, мог быть окружающий мир! И подумать только, однажды он почти отказался от него!

Даже спустя все эти годы он с благоговением вспоминал тот вечер, изменивший его жизнь…

Он торчал в баре «У Смитти». Собственно говоря, он практически все свое время убивал там, сидя за угловым столиком в гордом одиночестве: это было единственное место, где он мог коротать зимние вечера, когда стояла ужасная погода, и все, чего ему хотелось, — это хорошенько выпить и забыться.

Какой же жуткой была та зима! Дождь со снегом, холодный порывистый ветер, температура ниже нуля… Ледяная корка на улице, ледяная корка на душе… Оглядываясь назад, он понимал, что это был самый критический период его жизни, период беспробудной пьянки. Чудо, что он вообще тогда выжил.

Как-то вечером он еле выполз из бара, с трудом доковылял до какой-то пустынной аллеи в парке, где и свалился. Было так студено, что он мог замерзнуть насмерть, но нашелся добрый самаритянин, который, случайно наткнувшись на него, помог ему благополучно добраться до дому. Повезло… После такого можно поверить в существование фей-крестных! Питер, правда, все-таки не поверил — для этого у него был слишком рациональный склад ума.

Потом был еще один страшный случай, когда он, споткнувшись, чуть не угодил прямо под мчавшееся навстречу такси. Он бы погиб (может, это было бы и к лучшему), но опять совершенно незнакомый человек вытащил его буквально из-под колес.

И после этого еще говорят, что у нью-йоркцев черствые сердца!

Однако стоит вернуться к тому памятному вечеру…

Итак, Питер, как обычно, сидел «У Смитти», как обычно, напивался и жалел себя, когда молодой светловолосый человек в костюме от «Братьев Бруко» уселся на соседний стул. Его внешний вид резко контрастировал с окружающей обстановкой.

— Простите, вы ведь Питер Мэйнвэринг, не так ли?

Питер утвердительно кивнул.

— Слава Богу! Не представляете, как долго я вас разыскиваю! А меня уже здорово поджимает время.

Незнакомец явно нервничал, будто первокурсник колледжа. Слегка растягивая по-южному слова, он представился Джимом Биссо из «МираКо», международной инвестиционной компании.

— Никогда не слышал о такой, — буркнул Питер. Ему хотелось, чтобы парень заткнулся и оставил его в покое, но тот, напротив, заказал им обоим выпивку.

За порцией бурбона с содовой Биссо поведал Питеру, что компания, на которую он работает, в последнее время обратила свои взоры на киноиндустрию и решила профинансировать эксцентрическую комедию с участием Джуди Сайм.

— Вы знакомы с ее работами? — обеспокоенно спросил он своего собеседника.

Питер пожал плечами.

— Я же не на Марсе живу.

Сайм была самой яркой новой комедийной актрисой после Голди Хоун, но какое он имеет к этому отношение, Питер никак не мог взять в толк.

— Великолепно! Мы… я… под «мы» я разумею своего босса, бизнесмена мирового уровня, страстного почитателя вашего таланта. В общем, он хочет, чтобы вы написали сценарий фильма, вот в чем соль.

— Ну так что? — пробормотал Питер и вновь уткнулся в свой стакан.

Биссо признался, что он только недавно начал работать в этой фирме и ему приходится очень тяжко.

— Во всяком случае, от меня требуется, чтобы вы подписали контракт, собрались и отправились в Лос-Анджелес утренним рейсом и успели на двухчасовое совещание по поводу картины.

— А почему именно я? Я никогда не писал киносценарии. — А точнее, он уже год как вообще ничего не писал. Наверно, уж и сноровку потерял… — Я, конечно, очень польщен, мистер Биссо…

— Пожалуйста, зовите меня просто «Джим».

— …но боюсь, что ответ все равно будет отрицательным.

Джим не сдавался. В течение следующего часа он умолял, уговаривал, лебезил, соблазнял большими деньгами, контрактами, упоминал какие-то дополнительные выгоды… Намекнул на «вызов, брошенный его таланту», профессиональную гордость, но Питер только улыбался.

Биссо производил впечатление приятного, хотя и несколько многословного молодого человека, и Питеру не хотелось его огорчать; но никаких намерений отправляться в Голливуд у него не было. Планы на жизнь у него были совсем другие: в основном они касались выпивки.

— Вы понимаете, что значит слово «нет»? — наконец усталым голосом спросил он своего искусителя и сделал знак официанту принести им еще спиртного.

Молодой человек совсем пал духом.

— Вы действительно именно это имеете в виду?

— Да! Я имею в виду именно «нет».

— О Господи! — Джим закрыл лицо руками.

— Веселее, мой мальчик! Это еще не конец света.

— Для меня — конец. Что я скажу Эми? — простонал он.

— Кто эта Эми?

— Моя девушка… если честно — невеста. Самая чудесная девушка в мире! Она будет убита, когда узнает, что со мной происходит, мистер Мэйнвэринг…

— Просто Питер.

— Что со мной происходит, Питер… У меня все валится из рук. Я абсолютный неудачник с точки зрения карьеры… никуда не гожусь… не могу удержаться ни на одной работе. Я уже в третий раз теряю место с тех пор, как мы с Эми обручились… Простите… — Он вытер нос салфеткой. — Я не собирался примешивать в наш разговор свои личные проблемы… но обычно я так много не пью… Просто мне ужасно не хочется огорчать ее — в который раз! Господи, ну почему она хочет выйти замуж за такого неудачника? — Казалось, он вот-вот расплачется.

— Вы не неудачник, — постарался утешить его Питер. — Вы прекрасно делаете свое дело! Причина не в вас, а во мне. Это я виноват, что вам так туго приходится.

Но Джим был безутешен.

— Понимаете, Питер, я схожу по ней с ума. Я хочу сказать, что если с вами когда-нибудь такое случалось, если вы когда-нибудь по-настоящему любили…

Неожиданно для себя Питер был тронут. Какой славный парень, думал он. И так влюблен… Ему стало тоскливо.

— А если вы удержитесь в фирме, это будет для вас что-нибудь значить?

— Все на свете!

— Иными словами, нужна моя подпись на контракте.

Джим кивнул и заказал следующую порцию.

— Мне хочется помочь вам, Джим, но я не уверен, что сейчас профессионально пригоден… — с трудом выговорил Питер. — Жизнь — серьезная штука. Я имею в виду, как можно заставить смеяться других людей, когда не способен смеяться сам?

— Понятия не имею!

Джим потянулся за хрустящим печеньицем, но, не удержав равновесия, свалился с высокого стула.

Смеясь, Питер помог ему подняться с пола.

Что было потом, Питер уже помнил весьма смутно: оба были пьяны в стельку. Впрочем, если насчет своего состояния он был уверен, то относительно Биссо у него потом появились некоторые сомнения: парень крутился возле до тех пор, пока не впихнул его на утренний рейс до Лос-Анджелеса, и больше ни о нем, ни от него ничего не было слышно.

Вообще-то все происшедшее смахивало на хорошо разыгранный спектакль, но это уже не имело значения: брошенный «вызов» оказался именно тем, что требовалось Питеру в тех обстоятельствах.

Уже следующим днем Питер Мэйнвэринг с головой окунулся в дела, и его мозг, уставший от вынужденного безделья, заработал на полную мощность.

После успеха первого художественного фильма «Отступные деньги» его жизнь сделала крутой вираж. Дни были заполнены до предела, светило солнце, цвели цветы…

Прошлое если и не исчезло из памяти навсегда, то хотя бы отступило, а настоящее было невероятно насыщенным и приятным.

В полудремотном состоянии Питер в сотый раз подумал, как ему повезло, что Джим Биссо нашел его в тот вечер и отправил утром в Голливуд. Такая судьба, несомненно, была куда лучше смерти.

— Эй, лежебока! — Она поцеловала его в ухо. От нее пахло духами и свежестью.

Питер перевернулся на живот и посмотрел в ее загорелое лицо.

— Привет, дорогая, — улыбнулся он Джуди Сайм. — Я рад, что ты уже дома.

Олд-Вестбьюри

Миранда знала, что деньги могут творить чудеса.

С помощью своего богатства она уже спасла Питера от самого себя, постоянно делала пожертвования на нужды приютов для животных в Нью-Йорке и Чикаго, поддерживала матерей-одиночек, учредила ряд поощрительных стипендий в области науки и искусства… Единственное, чего не могли сделать деньги, — держать под контролем ее подсознание.

Сон…

Это был один и тот же сон, неизменный, повторяющийся! Действие его начиналось по-разному — то в кафе, то на гравийной дорожке, то на перекрестке, — но кончалось всегда одинаково: животный ужас… нож у горла… и мужчина. Иногда она даже чувствовала жар его дыхания.

В последнее время видения становились ярче, контрастнее, словно фокусировались в объективе невидимой съемочной камеры. Временами ей казалось, что она различает черты его лица, но в момент пробуждения они расплывались, исчезали… Кроме глаз — черных, сверкающих, глубоко посаженных, — и гладких блестящих волос, которые еще какое-то время словно продолжали висеть перед ней в воздухе. Она не могла знать заранее, что послужит очередным толчком, причиной появления этого рокового сна: лицо из толпы, резкий запах французских сигарет или отрывок музыкальной фразы. Иногда она не видела его неделями, а иногда он приходил к ней несколько ночей подряд.

Миранду беспокоило то, что сон этот словно живет своей жизнью, и она не может поставить этот процесс под контроль. Она старалась уверить себя в том, что он способствует выведению из ее организма какого-то неизвестного яда, и как только она очистится полностью, сон исчезнет, и наступит долгожданный душевный покой.

Насчет всего остального Миранде было грех жаловаться: бизнес развивался, она путешествовала, прекрасно одевалась, посещала роскошные рестораны, бывала на всех громких премьерах. Она никогда не чувствовала себя одинокой — ее кошки и собаки были ей верной компанией: достаточно было лишь вставить ключ в замочную скважину, как все ее лохматые «фаны» выскакивали навстречу — хвосты кверху, носы влажны от возбуждения… Благослови их Бог! Уж они-то знают, как выказать свое обожание.

Конечно, Миранда не имела ничего против людей, но животные все же были гораздо лучшими друзьями: преданными, жизнерадостными, терпеливыми, ласковыми. Они согреют прохладной ночью, не будут беспричинно придираться и никогда не обманут при заключении сделки…

Миранда любила их всех.

Но вот соседи ее, правда, частенько жаловались, да и с прислугой случались проблемы: зверинец становился слишком большим для ее квартиры, и Миранда решила приобрести жилище в пригороде.

— Я хочу, чтобы моим животным было так же хорошо, как и мне, — сообщила она агенту по продаже недвижимости, — чтобы у них была свобода передвижения.

Миссис Коннор знала такое место: бывшая собственность Фрэнка-Ллойда Райта, ювелира, постройка 20-х годов. Чистота, порядок, современные удобства, участок земли площадью чуть больше гектара.

— Конюшни, вольеры для животных, площадка для выгула собак, — расхваливала миссис Коннор, показывая владения. Миранда влюбилась в них с первого взгляда, и пока они совершали обход, мысленно уже расставляла мебель по комнатам.

— А еще у вас будут великосветские соседи! — добавила риэлтер в качестве последнего довода. — Молодая чета Дюменов. Им принадлежит вон тот огромный особняк на холме. Называется эта вилла «Фиорентина».

Миранда круто повернулась к ней:

— Вы имеете в виду Тонио и Кимберли Дюменов из Сан-Мигеля?

— Именно их. Вы знакомы?

Знает ли она их? Кровь зашумела в ушах Миранды. Знает ли она женщину, которая спасла ей жизнь?! Агент по продаже недвижимости радостно улыбалась, не подозревая, что ее клиентка на грани сердечного приступа. Годы работы в большом бизнесе приучили Миранду скрывать свои эмоции под маской безмятежности. Вот и сейчас внешне она сохраняла полное спокойствие, в то время как в мыслях ее царил совершенный сумбур.

Как случилось, что через столько лет она оказалась в такой ситуации? Простое стечение обстоятельств? Невероятно! Миранда не верила в слепой случай. Такое совпадение должно было значить нечто большее…

Судьба, неумолимый рок привел ее сюда. Прошлое предъявляет свои счета.

Память снова унеслась в «Маривал». Что если при случайной встрече Кимберли Вест узнает ее? Тогда инкогнито Миранды будет раскрыто, она будет разоблачена, все ее секреты выплывут наружу!

И вдруг — словно камень с души свалился! — она осознала, что Кимберли никогда и не знала ее имени. А самое главное — та история произошла в самом начале ее пребывания в клинике. До того, как Миранда обрела новое лицо. И голос.

Миранда Ви находится в безопасности! Маска спасает ее! За ней она, так сказать, как за каменной стеной. Значит, можно спокойно встречаться со своими соседями.

И если во всем этом сыграло роль провидение, то оно, очевидно, преследовало иную цель, чем просто столкнуть ее лицом с прошлым. Очень вероятно, размышляла Миранда, что она сможет оказать какую-то услугу… Вдруг ей предоставляется возможность заплатить старые долги?!

Сердцебиение вошло в норму.

А почему бы и нет? Будет интересно узнать свою спасительницу поближе, познакомиться с ее мужем. Понаблюдать за их жизнью. Пообщаться с ними. Знать их — и не быть узнанной…

Миранда повернулась к своей спутнице с загадочным выражением лица.

— Извините, — беспечным тоном сказала она, — но боюсь, что не имела удовольствия быть знакомой с ними. А что касается дома…

— Не исключено, что нам удастся уговорить владельца немного сбавить цену, — вставила миссис Коннор, чувствуя возможные осложнения.

Но Миранда уже решилась, и ей не хотелось торговаться.

— Пусть будет как он хочет, — с улыбкой ответила она.

Сан-Мигель

В народе ее прозвали «Ладорита» и целовали подол ее платья.

На местном диалекте это слово имело двойное значение: la dorita — «золотая женщина» и l'adorita — «обожаемая».

Оба значения подходили к ней как нельзя лучше.

Ее роскошные золотистые волосы, живое личико, очаровательная улыбка мелькали на всех государственных церемониях. Высокая, изящная, но в то же время с женственно округлыми формами, немного загадочная в своих белоснежных нарядах, Ладорита, выпархивая из мерседеса последней модели, благословляла спуск на воду кораблей, открывала благотворительные мероприятия, закладывала первый камень в строящиеся муниципальные объекты, перерезала ленточки, посещала больницы — ее можно было видеть повсюду. В ее честь назывались школы, футбольные команды, железнодорожные станции и новорожденные девочки. В глазах населения в женской иерархии она занимала место сразу вслед за Царицей Небесной, которой она самолично возлагала белые лилии в месте поклонения во время церковных торжеств.

Все это было частью великолепного театрального действа.

Так уж получилось, что дочь Бетт Вест — актриса, не умеющая играть; певица, не умеющая верно спеть ни одной мелодии; красавица, так и не завоевавшая титул «Мисс Америка», — в конце концов нашла свое истинное предназначение: быть обожаемой.

Ладорита — то есть Кимберли Вест-Дюмен.

— Все что от меня требуется, — изумлялась она, — это просто существовать!

Однако если в общественных местах она олицетворяла собой девственную чистоту и скромность, в частной жизни ее окружала роскошь. Где бы они ни появлялись (а молодая пара все время разъезжала — то в горы покататься на лыжах, то по магазинам, то по гостям), они выглядели так, что им могли бы позавидовать самые именитые и богатые личности эпохи Ренессанса. Увидев Ким, приехавшую на какой-нибудь бал, одетую по последней моде в шикарный наряд от Диора, с украшавшими ее белоснежные руки, шею, уши изумрудами (или бриллиантами, или кроваво-красными рубинами), не подготовленный к такому зрелищу человек мог запросто превратиться в соляной столб.

Но сама Ким не могла не признать, что быть образцом непорочности для нищих и обездоленных и одновременно задавать тон в великосветском обществе совсем не просто.

Она вставала рано, завтракала вместе с детьми и приступала к выполнению ежедневной программы. Прежде всего — час занятий аэробикой, потом — час массажа, потом наступало время принимать ванну, одеваться, делать маникюр, причесываться в соответствии с предстоящими протокольными мероприятиями…

Будучи внутренне дисциплинированной и последовательной в достижении цели, Ким в конце концов добилась ухоженности и подтянутости, свойственных ее кумирам — Принцессе Грации и Эвите Перон. Она никогда не жаловалась на то, что это требует бесконечных и огромных усилий, хотя у нее было много других обязанностей помимо ухода за собственной внешностью: она ведь была и Ладоритой, и женой Тонио, и дочерью Бетт, и матерью двух очаровательных близнецов…

В самом начале Ким просто получала наслаждение от своего нового общественного положения и богатства. Теперь же, по прошествии пяти лет, жить по-другому стало для нее физически невозможно. И все-таки, хоть чувство новизны несколько притупилось, приятные моменты остались.

Иногда, входя в модный салон одежды или трехзвездочный ресторан и видя, как обслуживающий персонал из кожи вон лезет, стараясь ей угодить, она вспоминала дешевые комиссионные магазины своей юности и пиццу ценой в один доллар. Как меняются времена! Теперь же она только и слышала вокруг: «Да, мадам. Сию минуту, мадам. У мадам такой исключительный вкус!» Конечно, когда ты — Ладорита с миллиардным состоянием, трудно ухитриться сделать что-нибудь не так…

Ее отношения с Тонио катились по наезженной колее: Ким продолжала быть идеальной женой — верной и понимающей, а Тонио продолжал вести привычный для него образ жизни со всеми, как она их называла, «отклонениями», присущими мужской натуре.

Для нее все это перестало быть важным: если нельзя что-то изменить, значит, нужно с этим смириться. Ким утешалась мыслью, что муж ни за что не оставит ее до тех пор, пока она будет должным образом выполнять свои обязанности.

С годами она выработала разумный взгляд на его похождения: они затрагивали его «эго», но не сердце. Она была его женой, его настоящей любовью, и хотя она больше не надеялась на возобновление тех доверительных отношений, которые были между ними в самые первые дни и ночи супружества и которые доставляли ей такую чистую радость, она испытывала к нему глубокую привязанность. Тонио ничуть не растерял своего обаяния, умения нравиться. Когда он бывал в радужном настроении, то баловал ее как Наполеон Жозефину.

В первую годовщину свадьбы Тонио преподнес ей дарственную на роскошный особняк на Золотом берегу Лонг-Айленда со словами: «На случай, если ты соскучишься по Штатам».

Каждое лето, с началом в Сан-Мигеле сезона дождей, Дюмены начинали «отпуск» с того, что на месяц разъезжались в разные стороны.

Дети отправлялись в Париж со своей бабушкой по отцу, Альбертиной; Тонио — на охоту в какую-нибудь экзотическую местность: он питал страсть к такого рода кровавым развлечениям, которую Ким не разделяла. Наверняка в этих экспедициях участвовали и женщины, но Ким не задавала вопросов, предпочитая оставаться в неведении. Пока ее муж гонялся за ягуарами в Бразилии или носорогами в Уганде, она с матерью ехала в «Маривал».

Ким уже считала клинику чуть ли не вторым своим домом, местом, где можно отдохнуть, побездельничать и ликвидировать следы, нанесенные неумолимым временем. Всегда находилось, что подправить в своей внешности; не мешало и полечиться гормонами, сделать липосомную чистку кожи… Рождение близнецов тоже несколько подпортило безупречную фигуру Ким, равно как и ее любовь хорошо покушать. А никто, кроме доктора Фрэнкла, не был таким виртуозом скальпеля, когда нужно было скрыть или исправить возрастные дефекты.

За эти годы Ким уже подтягивала кожу на ягодицах, убирала складки на животе, меняла форму пупка, делала пухленькие губки еще полнее с помощью введения коллагена…

Работенка всегда находилась, и ее целью было сохранение вечной молодости. В конце концов, это был ее хлеб!

В начале августа семейство воссоединялось на вилле «Фиорентина» — так называлось владение на Лонг-Айленде, подаренное Ким заботливым мужем.

Особняк в Старом Бруклине, когда-то принадлежавший железнодорожному магнату, со своими плавательными бассейнами, садиками, танцевальным залом, вмещающим пятьсот человек, был словно создан для всякого рода увеселений. И Дюмены веселились от души. Каждый август комнаты для гостей на вилле и садовые домики полностью оккупировались кинозвездами, известными писателями, бизнесменами с Уолл-стрит и людьми того сорта, которых Тонио любил называть «примитивным и богатым бездельничающим старьем». В конце концов, Америка — страна, где правят бал Гэтсби…

Дюмены наслаждались этим проведенным на вилле месяцем на всю катушку. Прием сменялся приемом, праздник — праздником, не оставались без внимания и театры, и выставки Манхэттена, а также магазины и салоны красоты.

В последний уик-энд августа на вилле закатывали бал, который журнал «Повседневная женская мода» называл «гвоздем сезона». Причем по пышности и экстравагантности прием каждого последующего года должен был превосходить предыдущий — таков был приказ Тонио.

Для подготовки к знаменательному событию существовала инициативная группа, штаб которой находился в Нью-Йорке и которая функционировала весь год. Состояла она из специалиста по рекламе, в обязанности которого входило составление гостевого списка с учетом популярности того или иного претендента; известного кулинара для разработки изысканнейшего меню и театрального продюсера для постановки всевозможных развлекательных зрелищ на бродвейском уровне.

Каждый бал имел свою определенную тему, обязательно крупномасштабную, на воплощение которой требовались большие затраты, — будь то «Последний день Помпеи», «Двор Людовика Четырнадцатого» или «Чикаго: ревущие двадцатые». Приглашения рассылались за два месяца, чтобы дать возможность счастливым избранникам продумать сногсшибательные туалеты, подобрать подходящие драгоценности — в соответствии с предложенной тематикой.

Для Бетт эти гала-представления были наивысшим блаженством. Какое это было для нее счастье — принимать разных знаменитостей и дельцов от шоу-бизнеса, к которым несколько лет назад она и мечтать не могла приблизиться!

— А какой спектакль! — восклицала она. — Мой зять, должно быть, нанял целую театральную труппу!

Горничная Ким, Селеста, воспринимала все совершенно иначе.

— Так много еды… — мягко заметила она, помогая «миледи» одеваться к последнему балу. — Денег, потраченных на одну только икру, хватило бы, чтобы прокормить всех детей в Бенедикте в течение месяца.

— Неужели? — разволновалась Ким.

— Да, миледи. Это так.

Иногда, причесывая хозяйку, Селеста позволяла себе подобные высказывания, краткие, но выразительные, — исповедуя, очевидно, принцип «направляй свое влияние на добрые дела»…

Ким хотелось думать, что являя собой образец красоты и добропорядочности, она привносит свет в мрачную жизнь бедняков. Но сердцем она чувствовала другое.

Она знала, что основная масса людей в Сан-Мигеле живет в нищете. Слава Богу, глаза у нее были на месте. А вот возможности — ограничены. Не имея ни образования, ни профессии, ни опыта, что могла она, кроме выполнения своих протокольных обязанностей? Бетт постоянно предупреждала ее, чтобы она держалась подальше от политики…

Иногда ее мучили угрызения совести. И в ту ночь тоже, особенно после замечания Селесты, когда она видела, как горы икры и озера «Периньонс Хаус» исчезали в глотках богатых тунеядцев. А в это время в трущобах Бенедикты голодали дети…

Как утверждала пресса, бал этого года затмил, как и полагалось, все предыдущие, и Тонио был доволен. Через несколько дней семья Дюменов улетела домой на собственном реактивном лайнере навстречу очередному зимнему сезону помпезных официальных мероприятий.

— Непыльная работенка, а, детка? — Бетт слегка ткнула дочь в бок, когда самолет приземлился на аэродроме в Сан-Мигеле. Они ступили на красную ковровую дорожку под звуки духового оркестра. Толпа школьников приветствовала прибывших, размахивая разноцветными флагами. Казалось, даже пальмы радовались встрече, трепеща листьями. — Кто бы мог вообразить себе все это, когда мы с тобой прозябали в Микэниксвиле!

Ким улыбнулась и, взглянув в зеркало, припудрила нос. Действительно, кто? И все же…

Все же некоторые аспекты ее жизни остались без изменений.

Например, отношения с Бетт.

Хоть Ким уже пять лет была замужней женщиной, мать по-прежнему старалась руководить ее поведением. Она пересматривала гардероб Ким, правила тексты ее выступлений, указывала, какие приглашения принимать, а какие отвергать, — словом, диктовала во всем.

— Всем этим могут заниматься мои помощники! — пыталась роптать Ким, но Бетт обожала дать ей понять, что она незаменима и действует с поддержки и одобрения Тонио.

Мать и муж! Ким в шутку называла их отношения заговором против нее, но постепенно смешного в этой шутке осталось немного. Потому что, почти достигнув тридцатилетия, Ким не имела никакой самостоятельности. А ей страстно хотелось быть не просто куклой-неваляшкой…

Вскоре после возвращения в Сан-Мигель Ким побывала на одной из сахарных плантаций и пришла в ужас, увидев, что работающие там под немилосердно палящим солнцем люди связаны друг с другом веревками, как скот в упряжке.

Она рассказала об этом Тонио в тот же вечер за ужином, но он ответил, что его это не касается, поскольку плантация — собственность Соединенных Штатов.

— Но, Тонио, для иностранных туристов это не слишком-то привлекательное зрелище! Не мог бы ты исправить положение каким-нибудь специальным указом?

Тонио нашел эту идею смешной.

— Какое у тебя, однако, нежное сердце, — заметил он. — Но сами-то работники не ропщут! Они привыкли к этому, у них рабская психология. Они даже не говорят на наших языках.

Под «нашими языками» подразумевались французский и английский: к тому времени Ким уже могла свободно изъясняться и на том, и на другом. Однако позднее, обдумывая замечание Тонио, она внезапно поняла, что это он не говорил на их языке! На местном диалекте, на языке бедняков. Тонио даже никогда и не пытался выучить его.

Чем больше она размышляла на эту тему, тем серьезнее она ей казалась. Вот она живет в стране, которая стала для нее второй родиной… Ее любят, просто поклоняются ей, но тем не менее она отрезана от народа, который испытывает к ней такие чувства. Она может улыбаться и кланяться, благословлять спуск на воду кораблей и произносить небольшие спичи на французском, но реального общения с людьми у нее нет.

В то утро, пока Селеста причесывала ее, Ким вызвала ее на разговор.

— Скажи, Селеста, ты говоришь на местном наречии?

— Ну конечно, миледи!

— Я бы тоже хотела его выучить. Можешь мне помочь?

— О, миледи! — У Селесты расширились и заблестели глаза. — Я не умею учить. Я и сама-то с трудом умею читать и писать… Но у меня есть кузен… Максим.

— Да?

— Он очень умный, мой кузен! Учится в университете. Прекрасный учитель. Максим будет счастлив давать вам уроки!

Ким с минутку подумала и наконец приняла решение:

— Отлично. Но я не хочу забивать мужу голову такими мелочами. Вот если бы Максим смог приходить сюда по утрам, пока ты меня причесываешь, и заниматься со мной час или около того…

— Хорошо, миледи. Он будет здесь завтра же.

Ким осталась довольна тем, что смогла уладить дело самостоятельно, без ведома Бетт и Тонио: это давало ей чувство независимости.

«Парадиз»

Каждое утро в десять часов Максим Брюнель приходил обучать Ким местному диалекту.

По предложению Селесты, в его пропуске было написано, что он является инструктором по китайской гимнастике — это должно было помочь ему избежать ненужного внимания к своей персоне. Да и внешне он походил на спортсмена: высокий, подтянутый, с влажными газельими глазами и мягкими каштановыми волосами, волнами обрамлявшими его лицо. В нем чувствовались чистота и свежесть молодости; разговаривая, он жестикулировал с поистине артистической грацией. Ким он показался хорошо воспитанным и привлекательным.

Свои занятия с Ким он начал с обучения языку — лексике, грамматике, фразеологии, — и постепенно переключился на ознакомление ее с самой страной, которая стала для нее второй родиной. Увеличивался ее словарный запас — расширялись и знания о Сан-Мигеле. Но в интерпретации Максима это была совсем не та страна, какую знала Ким.

Это был Сан-Мигель, который никогда не попадал на страницы газет или туристических путеводителей, который Ким видела лишь мельком из дымчатого окна своего лимузина… Таинственный и пугающий остров, на котором нищета соседствовала с роскошью; земля примитивных верований и политических брожений. Максим отличался незаурядным красноречием, и его рассказы о родине представляли собой короткие, но образные художественные зарисовки.

Они вместе читали волнующие стихи, вышедшие из самых глубин народного творчества, он напевал ей заунывные мелодии горных племен и песни рыбаков. Он рассказывал о том, что видел, разъезжая по стране: о ткачах, использующих в труде секреты старинного промысла; неграмотных крестьянах, до сих пор рыхлящих землю деревянными мотыгами; утопающих в грязи деревнях с жалкими лачугами вместо домов, городских трущобах, в которых дети умирают от рахита и голода… Он рассказывал ей и народные сказки, повествовавшие о лишениях и бедах простых людей и о мужестве, с которым они старались их преодолеть… Слушая обо всем этом, Ким иногда не могла удержаться от слез.

По мере того, как они лучше узнавали друг друга, истории Максима становились все доверительнее, откровеннее, голос — чуть охрипшим от переполнявших его чувств, когда он говорил о своих ближайших друзьях — студентах, писателях, поэтах, — которые внезапно исчезали без всякого предупреждения, и никто никогда их больше не видел…

— Но почему? — хотела знать Ким.

Потому что они писали, открыто высказывая свои мысли, — «почти так же, как я сейчас говорю с вами», — и старались опубликовать написанное.

Если однажды утром Максим не появится, то Ким должна понять, что это означает, и ради себя самой ничего не выяснять о его судьбе. Поступить по-другому — значит, напроситься на неприятности. Да одно его присутствие на вилле здесь и сейчас может быть расценено как акт государственной измены!

— Не могу в это поверить, — сомневалась Ким. Но с тех пор, как Максим на многое открыл ей глаза, она стала по-новому воспринимать происходящее вокруг.

Как-то он стал рассказывать ей о древних религиях.

— На Гаити эта вера называется «вуду», в Бразилии — «макумба»… «сантариа». Все это старинные африканские религии, имеющие более древние и глубокие корни, чем ваш католицизм, миледи. Присущие им обычаи и обряды привнесены на нашу землю первыми завезенными сюда рабами и с успехом прижились здесь. В Сан-Мигеле они обрели некоторые особенности, и наш вариант называется «чичанга». Более всего он схож с вуду, но есть одно важное различие.

Верующие этого направления считают, что миром управляют духи, злые и добрые: Вангал — властелин земли; Оугун — бог огня; Дамбала — укротитель змей; Барон-Суббота (Самеди) — властитель над душами умерших; и прочие. Эти древние языческие боги могущественнее христианских святых, они незримо существуют среди людей, живут в каждом очаге, в каждом доме, в каждой душе… Они предопределяют судьбу человека.

Ким слушала как зачарованная.

— А ты веришь в чичангу, Максим?

Он улыбнулся:

— Говорят, в Сан-Мигеле только девяносто процентов населения католики, а сто процентов — приверженцы чичанги. Это национальная религия.

Ким не могла не усмехнуться:

— Вот тут-то ты ошибаешься, мой друг! Родственники моего мужа — преданные католики. Мы с мужем были в Риме во время нашего медового месяца и удостоились аудиенции у самого папы. Разве это не веское тому доказательство?

Вновь настала очередь улыбаться Максиму, словно посвященному в какой-то особый секрет.

Ким забеспокоилась: неужели эта улыбка — намек на то, что семья ее мужа принадлежит к тайным сторонникам чичанги? Она попыталась представить язычника Тонио, перерезающего горло жертвенному животному, — и ей удалось это слишком легко. Она содрогнулась.

— Ты говоришь, что между вуду и чичангой есть одно существенное различие. В чем же оно состоит, Максим?

— В легенде о Золотой Богине.

Она почувствовала, как страх ледяным обручем сжал сердце.

— Золотой Богине?

— По этой легенде, она придет с севера, из страны снега и льда. В ее честь написана баллада.

И он запел своим волнующим баритоном. Это была странная мелодия…

Максим перестал петь, и в комнате воцарилась тишина.

Ким была потрясена.

— Массальское древо — какого цвета его бутоны?

— Фиалкового, миледи.

Как ее глаза!

«Как зовут эту богиню?» — хотела спросить она, но не осмелилась. Потому что в глубине души знала ответ.

Имя богини было Ладорита. Золотая. Обожаемая…

В ту ночь Ким не могла заснуть.

Неужели Тонио выбрал ее из множества красоток в купальниках, ухаживал за ней и покорил, повинуясь не романтической страсти, а заранее разработанному плану? Возможно ли, что ей была просто уготована главная роль — как голливудской звезде — в драме царствующей, то бишь президентской, семьи?

Хорошеньких блондинок пруд пруди, но с фиалковыми глазами не так-то много.

И если все это так, то столь горькая правда объясняет многое, и всякие маленькие странности становятся на свои места: почему Тонио настаивал на том, чтобы, выходя на публику, она надевала все белое; почему придавал такое значение ее красоте и молодости, почему воздвиг ее на пьедестал, а сам развлекался со шлюхами…

Она не только его жена, но и своего рода подстраховка его будущей политики после смерти отца, символ национальной веры. Чтобы появляться на людях в случае возникновения беспорядков и усмирять страсти.

В конце концов, ее явление было напророчено: «Она придет с севера»… Ладорита. Любимая в на роде, в то время как сами Дюмены вызывали страх. В том, что их боялись, Ким не сомневалась.

Всего несколько недель назад, во время парада по случаю Дня Национальной Гвардии, на жизнь отца Тонио, бенефиция Тигра, было совершено покушение. К счастью, убийцы промахнулись, но Тонио с тех пор не расставался с револьвером.

— Мы живем в опасное время, котенок, — сказал он Ким.

Он брал с собой пистолет повсюду: в церковь, в гости, на спортивные состязания, на загородные прогулки… По возвращении домой он выкладывал его — заряженный и со взведенным курком — на ночной столик у кровати.

Ким ненавидела этот пистолет, как ненавидела все, связанное с насилием.

Однажды вечером, когда Тонио лег к ней в постель, он положил черный смертоносный ствол на ее живот.

— Убери его! — закричала она. — Убери его подальше от меня!.. Пожалуйста!

Тонио улыбнулся:

— Он никому не причинит вреда, пока не выстрелит.

А потом он сделал странную вещь: взяв пистолет в руки, осторожно просунул его ствол между ее ног. Она вздрогнула от прикосновения холодного металла, который очень медленно проникал все глубже.

Это было жутко… отвратительно… пугающе… Ким словно парализовало. Она лежала в полном оцепенении, наверно, целую вечность, пока ствол пистолета скользил внутрь и обратно словно огромная черная змея. К собственному ужасу, она вдруг почувствовала, как ее сотрясла волна оргазма.

Тонио рассмеялся и вытащил оружие. Оно влажно поблескивало.

— О Боже! — ее колотила безудержная дрожь. — Он заряжен?

— Разумеется, дорогая.

И сунул дуло себе в рот. В какое-то безумное мгновение Ким подумала, что он собирается покончить с собой от стыда за то, что только что сотворил; но вместо этого он облизал его, точно это был леденец, и положил на ночной столик.

— Ты испугалась? — спросил он мягко, но с убийственной улыбкой на лице. — Как глупо! С чего бы мне причинять вред моей любящей… преданной… верной женушке… При условии, конечно, что она остается моей верной женушкой.

С той ночи Ким жила в постоянном страхе.

В течение нескольких недель она думала об уходе от Тонио: заберет детей, свои драгоценности и уедет туда, где он не сможет добраться до нее.

Но где ей спрятаться? Что она будет делать? И как быть с Бетт? Чем больше она размышляла об этом, тем абсурднее представлялись ей эти намерения. Она сомневалась, удастся ли ей добраться хотя бы до аэропорта. Ее замужество, как однажды выразилась Бетт на своем отвратительном французском, было fait accompli — свершившимся фактом, и пути назад не было. Кроме того, Ким все еще верила в святость принесенных клятв.

Все же инцидент с пистолетом заставил ее по-другому взглянуть на многие вещи. Каковы бы ни были ее чувства к Тонио, для народа Сан-Мигеля она по-прежнему оставалась Ладоритой, Золотой Богиней — со всеми вытекающими отсюда обязательствами.

Знания прибавляли силу. А теперь, когда она выучила местное наречие, у нее была возможность непосредственного общения с простыми людьми. Возможность самой открыть для себя тот Сан-Мигель, о котором рассказывал ей Максим.

В сопровождении Селесты она посещала многоквартирные жилые дома, рудники, сельские поселки, с сочувствием и пониманием выслушивая многочисленные жалобы и просьбы, раздавая продукты, деньги, игрушки.

На следующий день в порыве энтузиазма она рассказывала о своих впечатлениях Максиму, желая получить его одобрение. Она и в самом деле почти влюбилась в порывистого молодого поэта — уже хотя бы потому, что в нем было все, чего не хватало Тонио: нежность, теплота, доброжелательность…

Впервые после свадьбы Ким проявляла какую-то независимость, сама решая, куда пойти, с кем встретиться. Тонио был в курсе ее эскапад, но не принимал их всерьез: скорее наоборот, они ему были только на руку.

— Ты гениально придумала с этой поездкой на рудники, дорогая! — Он потрепал ее по щеке. — Потрясающий рекламный трюк!

Ким опустила глаза и подумала о пистолете между ног. Рекламный трюк… Потрясение было еще свежо в памяти.

Ким никогда не рассказывала об этом случае Бетт, заранее зная, какую позицию займет мать: «Не раскачивай лодку, пока не наденешь спасательный жилет». Она постоянно расстраивалась из-за того, что Бетт в любом конфликте неизменно принимала сторону мужа и продолжала обращаться с ней, Ким, как с ребенком, хотя «ребенку» этому уже стукнуло тридцать.

В качестве мелкой мести Ким любила изводить мать, разговаривая в ее присутствии на местном диалекте. Бетт приходила в бешенство, так как терпеть не могла быть в стороне от происходящего.

— Я ни слова не понимаю из этой тарабарщины! — раздраженно заявляла она. — Неужели ты не можешь говорить на английском, как все нормальные люди?

А Ким улыбалась торжествующей улыбкой.

Но внезапно обстоятельства изменились, и даже эта невинная игра потеряла для Ким всякий интерес: Бетт стала прибаливать. Сначала она жаловалась на головную боль, потом на боль в суставах. И всегда-то худая и жилистая, теперь она стала на глазах терять вес, хотя и любила повторять чье-то изречение, что одинаково невозможно быть слишком богатым или слишком стройным. Впрочем, она все-таки обеспокоилась.

— Не знаю, что это может быть, пусик, — сказала она Ким, — но у меня уже нет былой силы и энергии.

— А что говорят доктора?

— Фи! — Бетт презрительно отмахнулась. — Не хочу сказать ничего плохого о Сан-Мигеле, но он явно не медицинский центр Вселенной! По-моему, эти ребята не могут отличить локтя от коленки.

Ким предположила, что врачи, вероятно, сообщили Бетт нечто такое, о чем она предпочла бы не знать.

— Может, тебе стоит показаться хоугэну… местному колдуну. Мне говорили, они творят чудеса своими настоями из трав, и результаты у них часто лучше, чем у профессоров медицины с Парк-авеню.

О могуществе колдунов ей много рассказывал Максим — о том, как одновременным воздействием на мозг и тело человека они добиваются его излечения.

Бетт, однако, проявила скептицизм:

— Насколько я понимаю, они мажут тебя всякой мерзостью и заставляют пить кошачью мочу… Нет, пусик! Будем надеяться, что все дело в моей бедной голове, климаксе или в чем-нибудь еще в том же духе. Если я не буду обращать внимания на эти штуки, все пройдет: разум сильнее обстоятельств!

Но Тонио тоже встревожился и приказал своему личному врачу тщательно обследовать Бетт и доложить ему о результатах.

— У твоей матери редкая форма лейкемии, — сообщил он Ким. — К сожалению, в наших больницах ей ничем не могут помочь. Я хочу, чтобы ты отвезла ее в Нью-Йорк на лечение в клинику Карнеги — она считается лучшей в мире.

Но Бетт отказалась трогаться с места: в ее календаре уже были расписаны серия партий в бридж, благотворительный бал, званые вечера разной степени значимости и представительности: ожидался приезд в Сан-Мигель герцогини Кентской, Мика Джаггера и Роксаны Пульцер — предстоящий сезон обещал стать самым блестящим за все последнее десятилетие.

— И в такое время уезжать?! — возмутилась Бетт. — Ни в жизнь не дождетесь!

С запредельным рвением она устремилась в водоворот светских развлечений, словно хотела выжать из жизни все, до последней капли. Ким в ужасе наблюдала, как мать прожигает отпущенное ей время, седеет, усыхает, сморщивается с каждым днем… Но только с отъездом из Сан-Мигеля последнего именитого гостя Бетт согласилась отправиться, наконец, в Нью-Йорк.

Было решено, что поедут они безо всякой помпы, скромно, ведь болезнь — сугубо личное дело. Пока Бетт будет лечиться в клинике, Ким остановится в консульстве, расположенном неподалеку.

На просьбу жены взять с собой детей Тонио ответил решительным отказом:

— Что им делать в Нью-Йорке — путаться у тебя под ногами, что ли?

Накануне отъезда он отобрал у нее все драгоценности и запер их в сейф.

— Зачем они тебе в Нью-Йорке, ягненок? Ведь это город воров!

Даже если бы Ким и всерьез решила сбежать от мужа, Тонио явно был к этому хорошо подготовлен.

В день отъезда Ким внезапно почувствовала острую тоску: ей будет так не хватать своих дорогих крошек, хоть она и собиралась звонить им ежедневно… Она будет так скучать по легкой беззаботной жизни в «Парадизе»… По Максиму. Она подумала о нем, ощутив, как болезненно сжалось сердце. Молодой галантный Максим, в чьих бездонных карих глазах светилась такая любовь к ней… Ей уже дважды приходилось прерывать его на полуслове, чтобы не дать ему признаться в своем чувстве — ведь это было бы верхом неосторожности. Впрочем, это не мешало ей мечтать о нем больше, чем следовало… Да, ей будет очень не хватать утренних встреч с Максимом!

И все же она безумно хотела уехать, вырваться из тисков Тонио и замужества, которое убивало ее душу.

Манхэттен

В течение ряда десятилетий движущими силами революционного процесса в Сан-Мигеле были в основном монтаньерос — представители горных племен, населяющих внутренние области страны. Потомки беглых рабов, они время от времени доставляли мелкие неприятности правящему режиму в ходе хоть и вялотекущей, но непрекращающейся партизанской войны. Они грабили продуктовые склады, перерезали линии электропередач, нападали на товарные поезда, следующие без охраны.

Если их ловили, то расправа была скорой и ужасной: чернорубашечники из команды Тито Дюмена пользовались дурной славой искусных палачей. Излюбленным их занятием было избиение провинившихся кнутами из буйволиной кожи и электрическими проводами, от свиста которых воздух буквально начинал петь. Поразмявшись таким образом несколько часов, заплечных дел мастера отправляли своих жертв на тот свет, а окружающий мир и не подозревал об этом…

Как однажды высказался диктатор в узком кругу доверенных лиц, небольшое кровопролитие — неизбежная цена, которую приходится платить за власть. А мятежники если и доставляли ему какие-то хлопоты, то не большие, чем слону укус комара.

Зимой 1981 года волнения стали вспыхивать и на фермах, и в городских трущобах, и даже в курортной зоне. По иронии судьбы, причиной послужило одно из самых прогрессивных начинаний госсекретаря Тонио Дюмена.

В Сан-Мигеле началась эпидемия лихорадки среди свиней. По рекомендации Всемирной организации здравоохранения Тонио издал декрет о ликвидации всего поголовья местной породы черных свиней и постепенной замене их на привозных бело-розовых хрюшек, на которых вводился повышенный налог. Иностранная фирма, подписавшая контракт на поставки, пошла на скидку в один доллар с каждого животного. Разница должна была идти непосредственно в карман Тонио, чем, разумеется, сделка была для него еще более привлекательной: кто сказал, что нельзя вершить благие дела и при этом погреть руки самому? А пока будет идти эта перестройка в свиноводстве, народным массам придется обойтись без свинины…

Если бы Тонио был ближе к своему народу, он вспомнил бы, что черная свинья считалась святыней домашнего очага, олицетворением духа Уксмэна, покровителя свиней, от которого зависел урожай, а стало быть, и благополучие семьи. Каждую Пасху, согласно древнему обычаю, происходила торжественная церемония жертвоприношения свиньи, что обеспечивало не только праздничный стол, но и гарантию того, что боги должным образом ублажены.

Однако в этом году ритуал не был соблюден. Таким образом, Тонио одним ударом лишил своих подданных традиционной пищи и оскорбил их религиозные чувства.

С каждым днем напряженность в Сан-Мигеле нарастала. Ночами воздух взрывался ружейными выстрелами, по утрам мусорщики собирали трупы убитых. И хотя власти отвечали на террор контртеррором, ряды повстанцев росли. В партизанскую войну втягивались священники, крестьяне, интеллигенция, ремесленники, торговцы, а позднее и иностранные волонтеры — добровольцы, хлынувшие в Бенедикту в надежде на настоящую, полноценную революцию.

Даже в «Парадизе», разместившемся высоко над городом, были слышны крики толпы и грохот взрывов «коктейля Молотова».

«Достаточно, чтобы помешать послеобеденному отдыху…» — мрачно отмечал Тонио.

Зато в клинике Карнеги, где лежала умирающая Бетт, ничто не нарушало царящей там тишины.

До сих пор ни один метод лечения не дал никаких положительных результатов: болезнь оказалась очень запущенной, объяснил доктор Осборн — невысокий и полный деловитый человек, напомнивший Ким доктора Фрэнкла. Он мог быть пугающе прямолинеен и не скрывал, что Бетт быстро приближается к своему концу.

— Ей надо было начать лечиться много месяцев назад, — ворчал он.

— Я знаю, — откликнулась Ким, — но она хотела в последний раз как следует поразвлечься.

Доктор пожал плечами:

— Не слишком-то много удовольствия могла она получить: ее должны были мучить сильные боли.

— Моя мать очень волевая женщина. Так что же теперь?

Как заявил ей врач, оставался только один выход: пересадка костного мозга в сочетании с лучевой терапией может в случае удачи замедлить развитие болезни. Лучше всего было бы пересадить совершенно идентичную субстанцию — например, от близнеца, если бы таковой у Бетт имелся. Но, к сожалению, это был не тот случай.

— Какая ирония судьбы… — поразилась Ким. — Я сама мать близнецов.

Другая возможность, с меньшей надеждой на удачу, — пересадить костный мозг от ближайшего родственника: родителей, брата или сестры. Доктор Осборн просмотрел медицинскую карту Бетт.

— Ваша мать указала, что у нее нет никого из близких. Насколько вы знаете, так оно и есть?

Насколько она знала — да, хотя и не могла бы поклясться в этом. На самом-то деле она имела весьма смутное представление о подноготной своей матери… Почти такое же смутное, как и о своем отце.

Она прямо взглянула в глаза врачу:

— Боюсь, кроме меня у мамы никого нет.

— Тогда дело за вами, молодая леди. Будем надеяться, сработает.

Он предупредил, что процедура ждет ее не из легких: Ким получит местное анестезирование, и у нее возьмут вытяжку костного мозга из тазобедренной кости. Вся операция займет часа три, но после нее у Ким в течение нескольких дней могут продолжаться боли.

— Доктор, — сказала она, — я перенесла столько операций! Вы, наверно, столько раз не обедали. А эта вообще будет для меня укусом комара…

Он озадаченно посмотрел на нее:

— Видите ли, мисс Вест, все равно нет никакой гарантии…

— Знаю. Шансы невелики.

Он кивнул:

— Но попробовать все-таки лучше, чем просто сидеть сложа руки.

Операцию назначили на следующее утро, но сначала Ким послали в лабораторию на анализ крови и тканевое типирование, после чего ей предстоял общий медицинский осмотр. Как объяснил доктор Осборн, это была обычная процедура для того, чтобы убедиться, что состояние здоровья самого донора в полном порядке.

Позже Ким навестила мать.

По приезде в Нью-Йорк она почти весь день проводила с Бетт: расчесывала то, что осталось от ее волос, приносила ей цветы и сладости, рассказывала последние сплетни из Сан-Мигеля.

Обычно Бетт старалась держаться молодцом, играя как актер на сцене. Но сегодня она была слишком возбуждена: доктор Осборн сообщил ей об операции.

— Я не желаю, чтобы в меня всаживали чей-то чужой костный мозг! — прохрипела она слабым голосом. — Это против природы!

— Но, мамочка, — возразила Ким, — я же не чужая!

— Это неважно, — прошептала Бетт, — не хочу — и все!

У Ким хватило ума не продолжать спор: операция должна быть сделана, и это главное. Хотя вот, мягко говоря, парадокс: Бетт, которая с такой легкостью таскала Ким в «Маривал», где ее резали, делали ей подтяжки, удаляли складки… та же самая Бетт испытывала патологический страх перед докторами.

— Зачем мне нужны эти шарлатаны? — обычно говаривала она в прежние, более веселые времена. — Я само воплощение здоровья! И ненавижу, когда они начинают везде меня щупать.

Ким пробыла с ней до вечера, держась бодро и уверенно. Когда же пришло время уходить, она наклонилась к Бетт, чтобы поцеловать ее на прощанье, и вдруг почувствовала какой-то кисловатый запах, исходящий от нее. И поняла, что это запах смерти.

Чувствуя слабость, она вернулась в консульство и нехотя поужинала, слишком подавленная, чтобы звонить домой, в Сан-Мигель.

В ту ночь ее впервые охватила паника.

Что если операция не удастся? Что если — Ким даже стиснула зубы — Бетт умрет? Доктор Осборн сделал все, чтобы подготовить Ким к возможности такого исхода, но она по-прежнему не могла представить свою жизнь без матери.

К счастью или к несчастью, Бетт всегда была рядом: сильная, уверенная в себе — истина в последней инстанции, — принимающая решения, высказывающая безапелляционные суждения, манипулирующая жизнью Ким…

Они расставались только один раз в жизни — во время медового месяца Ким. И какой катастрофой это обернулось!

— Не покидай меня, мамочка! — рыдала она в подушку.

Разумеется, нельзя отрицать, что рука помощи Бетт иногда бывала тяжеловата для хрупких плеч Ким. Бетт могла быть раздражительной, упрямой, малопривлекательной… Но даже в худших своих проявлениях она всегда действовала в интересах дочери, Ким в этом не сомневалась.

Кто, кроме Бетт, когда-нибудь так искренне любил ее? Так беззаветно? Кто заполнит оставшуюся после смерти Бетт пустоту? Во всяком случае, не Тонио, это однозначно! Как частенько повторяла Бетт, когда у них кончались деньги: «Что бы мы делали, пусик, если бы у нас не было друг друга?» И правда, что?

На следующее утро Ким поднялась рано. Умылась, надела неброский свитер и юбку. Завтракать не стала — так велел доктор. Отпустила лимузин и пешком отправилась в клинику по Восточной Шестидесятой улице. Уже цвели вишни, и город выглядел красивым. Ким решила, что это добрый знак.

Еще не было девяти, когда она подошла к дежурной медсестре в приемном отделении и назвала свое имя.

— Я пришла на операцию по пересадке костного мозга, — сказала она, — куда мне идти?

Дежурная сверилась со своими записями.

— Доктор Осборн хочет видеть вас в своем кабинете.

— Хорошо, — кивнула Ким, — дорогу я знаю.

Она прождала там минут двадцать. Полистала «Нью-Йорк мэгэзин», еще немного подождала, недоумевая, в чем причина задержки.

В половине десятого в кабинет вошел доктор Осборн. Вид у него был мрачнее тучи.

У Ким упало сердце.

— Что случилось?!

Он уселся за стол, скрестил руки, словно школьный учитель, собирающийся выставить нерадивому ученику плохую оценку.

— Почему вы мне не сказали? — спросил он, раздуваясь от гнева.

Чего не сказала? Должно быть, ее анализ крови показал что-то ужасное… Тонио заразил ее какой-нибудь дурной болезнью? Она не подходит для роли донора?

— Почему вы мне сразу во всем не признались? — повторил он вопрос. — Мы бы тогда и не затевали эту комедию с анализами!

— Не понимаю! — в замешательстве вскричала Ким. — Что я должна была сказать?

— Почему вы не сказали мне, что она вам неродная мать?

Ким задохнулась.

— Вы с ума сошли… — прошептала она. — Неродная мать? Вы точно сошли с ума! Чего, ради всего святого, вы добиваетесь?

Наступила гробовая тишина. Доктор Осборн внимательно смотрел на нее, и на лице его было написано недоверие. Наконец он смягчился:

— Вы разве не знали, что вы приемный ребенок?

— Нет! — выкрикнула Ким. — Здесь, должно быть, какая-то ошибка! Пожалуйста! Скажите мне, что это недоразумение… шутка!

— Боюсь, никакой ошибки нет. Я дважды проверил результаты анализа крови и тканевых клеток — никаких сомнений. Ни одного шанса на то, что миссис Вест может быть вашей матерью. В ваших организмах нет ни одного признака даже отдаленного физиологического родства. Мы все были просто поражены…

Но вряд ли кто-нибудь из них был поражен сильнее, чем Ким, которая потеряла сознание.

На ночном столике в спальне стояло старинное зеркало в золоченой бронзовой раме — Тонио приобрел его в молодости, в свою бытность послом во Франции. Когда-то оно украшало будуар императрицы Жозефины; его лирообразные контуры обрамляли смотревшееся в него лицо словно рама портрета. Ким нравилось воображать, что если она однажды неожиданно взглянет туда, то в глубине различит отражения лиц из далекого прошлого.

Ким давно уже начала ощущать свое внутреннее сходство с Жозефиной Бонапарт и увлекалась коллекционированием ее заколок, пузырьков от ее духов, ювелирных украшений… Императрица была креолкой и родилась на Мартинике. Ким вычитала где-то, что она слыла сведущей в области черной магии. Возможно, что-то магическое сохранилось и в этом зеркале…

На следующее утро после страшного открытия Ким сидела перед ним и с отчаянным напряжением вглядывалась в свое отражение, стараясь найти ни много ни мало — саму себя.

Кто была эта так называемая Кимберли Вест, смотрящая на нее из зеркала изумленными глазами? Откуда она появилась? Кто ее родители? Каково происхождение? Но зеркало было безответно. Оно так же набрало в рот воды, как и сама Бетт Вест.

— Я должна знать! — не переставая молила ее Ким. — Я не могу и дальше жить в неведении! Умоляю, скажи мне правду!

Бетт отвернулась лицом к стене и не отвечала. Она настолько свыклась со своим обманом, что он стал ее второй натурой, и ни слезы, ни мольбы Ким не давали никакого результата.

— Мне плохо… — прошептала она еле слышно. — Пожалей меня и оставь в покое…

В душе Ким боролись гнев и сострадание. Она чувствовала себя бессердечной, раз способна так изводить человека, которого любит, но в то же время ее охватывал ужас при мысли о том, что Бетт может уйти в мир иной, унеся с собой эту тайну. Бывали моменты, когда Ким нестерпимо хотелось схватить Бетт за плечи и вытрясти из нее правду — немедленно! До того, как ее душа расстанется с телом!

По мере приближения Бетт к концу Ким практически перестала отходить от ее кровати. Она проводила ночи на кушетке рядом с ней в состоянии полной готовности, в ожидании либо смерти Бетт, либо ее признаний — того, что последует скорее.

Может, она заговорит во сне или пробормочет что-то в бреду… Может, сжалится над Ким и разоткровенничается… «Одно слово! — молилась Ким. — Имя. Место. Ключ к разгадке!» Но это должно случиться, и как можно быстрее, потому что речь Бетт становилась все тише и невнятнее. Она впадала в беспамятство и выходила из него по нескольку раз в час. Окружающее она воспринимала все более смутно. Ким сходила с ума…

Единственными ее собеседницами были медсестры, особенно одна из них, дежурившая по ночам и ставшая ей наперсницей.

Лили Мэддокс была родом с Ямайки, и ее мягкий островной выговор приятно ласкал слух Ким. Лили называла ее «миледи», чем напоминала ей Селесту, и проявляла к ней заботу и сочувствие.

— На моем попечении двое больных, — уговаривала она Ким, — зачем же вам, бедняжке, понапрасну мучиться? Вам нужно отдохнуть! Если что-нибудь случится — обещаю, я тут же вас разбужу!

Но Ким не могла спать, не могла есть, не могла думать ни о чем, кроме приближения смерти Бетт. В тишине она чутко улавливала малейшее изменение в ее дыхании: день ото дня оно становилось все поверхностнее, все слабее — по мере того, как угасала жизнь Бетт.

— Боюсь, осталось уже недолго, — произнес однажды утром в начале мая доктор Осборн. — От силы несколько дней. Все, что мы можем, — облегчить боль. Медсестры за этим проследят.

В ту ночь пришедшая на дежурство Лили жестом поманила Ким в угол палаты. В нескольких шагах от них прерывисто, с присвистом дышала Бетт.

— Когда ваша мама проснется, я сделаю ей укол, — зашептала Лили.

— Да… доктор мне говорил. Морфий, да?

— Я собираюсь ввести ей пентотал. Знаете, что это такое, миледи?

Ким остолбенела:

— Сыворотка правды?!

Лили кивнула:

— Потом я выйду из комнаты, а вы сможете попрощаться со своей мамой без посторонних.

Ким обняла медсестру.

— Благослови тебя Господь, Лили!

Была уже почти полночь. Препарат начинал действовать.

Ким сидела, низко склонившись к материнским губам. Перед ней неожиданно промелькнуло воспоминание о том, как она когда-то вот так же склонялась над полуживым телом леди Икс на берегу Женевского озера, стараясь разобрать обращенные к ней слова…

Но у совершенно обессилевшей Бетт изо рта вырывалось только какое-то бульканье. Ее движения были лихорадочными, неуправляемыми. Один глаз вращался, будто хотел выскочить из орбиты, а другой застыл в неподвижности, уставившись на Ким.

— Я люблю тебя, мамочка… — прошептала Ким на ухо Бетт, — и я знаю, что ты любишь меня, но, возможно, у нас больше не будет шанса поговорить. Ты умираешь и знаешь это. — Слеза скатилась по пергаментной щеке Бетт. — Поэтому сейчас я собираюсь задавать тебе вопросы, а ты ответишь мне на них. Это будет твое наследство мне — правда! Что бы ты ни сказала, что бы ты ни сделала когда-то, тебе все простится, и ты будешь в ладу с самой собой и Господом Богом. Ведь ты хочешь мне все рассказать, верно? Я вижу это по твоим глазам! Ответь мне: кто я? Как меня зовут?

Бетт открыла рот:

— К…К…

— Да-да, меня зовут Кимберли. А фамилия?

— К… К… — Губы шевелились, прыгали — Бетт старалась изо всех сил, но речь ей уже не повиновалась: единственный звук, исходящий из горла, походил на клокотанье.

— О Боже! Надо было раньше… — Ким участвовала в гонках с самой смертью.

И смерть галопом выходила на финишную прямую: очень скоро Бетт будет не в состоянии выговорить даже простейшую фразу, и никакие силы в мире уже не помогут. Она умрет, навеки оставив Ким во мраке неизвестности…

Ким взяла Бетт за руку, худую и сморщенную как лапка маленького беспомощного зверька.

— Я понимаю, тебе трудно говорить, но постарайся ответить на мои вопросы любым доступным способом: кивком головы, пожатием руки… хоть как-нибудь! Я догадаюсь. Одно пожатие будет значить «да». Ты говорила мне правду, я действительно родилась в Калифорнии?

Усилия Ким были вознаграждены слабым пожатием ее ладони.

Это было уже шагом вперед! Тогда Ким решила попробовать копнуть глубже, пробудить в Бетт более ранние воспоминания. Они жили в стольких местах! Но Бетт как-то упоминала, что Ким крестили в баптистской церкви в Сан-Диего…

— В Сан-Диего, да?

Второе пожатие было таким слабым, что Ким даже засомневалась, на самом ли деле она его почувствовала, но возбуждение в глазах матери, похоже, говорило «да». Она глубоко дышала — как рыба, вытащенная из воды. Ким видела, как она мучается, силясь быть понятой, но многого ли можно добиться без слов?

Внезапная догадка осенила Ким:

— У меня есть близнец, да?!

В глазах Бетт вспыхнул огонек, и Ким поняла, что попала в точку.

Неожиданно Бетт рванулась из ее рук и попыталась сесть. Неимоверным усилием воли она собрала остатки жизненной энергии, медленно покидающей ее тело, и постаралась направить ее на то, чтобы произнести несколько последних слов.

— Что, мама? Что ты хочешь сказать? — испугалась Ким.

Бетт открыла рот. Струйка слюны потекла по подбородку, губы искривились в мучительной гримасе.

— Я… взяла… девочку! — прохрипела она наконец.

— Господи! — Ким подскочила от изумления. — Значит, у меня есть брат! Заклинаю, скажи мне, как его зовут, пока не поздно!

Но было уже поздно: Бетт, вконец обессиленная, откинулась на спину, в ужасе закатив глаза, будто увидела перед собой ангела смерти.

— Мамочка, пожалуйста! — вскрикнула Ким. — Не умирай, не ответив мне! Как его зовут?

Теряя сознание, Бетт вытянула губы трубочкой, силясь выполнить ее мольбу, но из них только с присвистом вырвался воздух.

Бетт Вест умерла за час до рассвета, так и не приходя в сознание. Ким была рядом. Она чувствовала странное спокойствие, почти полную отрешенность от происходящего. Хоть боль постигшей утраты была слишком свежа и еще не поддавалась осмыслению, все же она осознавала, что определенная глава в ее жизни закончена.

В девятом часу Ким позвонила Тонио сообщить о смерти матери.

— Я хочу похоронить ее на Сан-Мигеле, — сказала она. — Бетт так любила этот остров.

— Разумеется, дорогая! Сегодня вечером я вышлю за тобой самолет.

— Лучше завтра, — ответила Ким. — Мне надо тут кое-что уладить. Закончить разные формальности.

— Как хочешь, мой ангел!

Она переоделась и покинула клинику. Как всегда, ее ожидал служебный лимузин, нахально припарковавшийся прямо под знаком «Стоянка запрещена»: дипномера освобождали его от необходимости обзаведения такой малостью, как разрешение на парковку.

Шпионы! Везде шпионы… Ким жестом велела шоферу уезжать.

— Я пройдусь пешком, — сказала она и двинулась по Второй улице, потом по Третьей, зная, что автомобиль следует за ней в каких-нибудь полутора метрах. Ким передернуло от негодования: даже сейчас, когда она в таком горе, агенты Тонио продолжают держать ее под наблюдением, ограничивая ее личную свободу! Но куда она направлялась и зачем — касалось только ее, и никого больше.

Когда лимузин поравнялся с магазином Блюмингсдейлов, дорогу ему перегородили грузовики, с которых сгружались привезенные товары. Ким резко ускорила шаг, завернула за угол и нырнула в подземку, где смешалась с толпой пассажиров, обычной для часа «пик».

Через двадцать минут она уже была в офисе детективного агентства.

Голливуд

— Доброе утро, сердце мое!

— Доброе утро, дорогая.

— А как мой большой бяша сегодня себя чувствует? — Она запечатлела на его ухе мимолетный влажный поцелуй. — Мой медвежонок, которого я люблю больше всего на свете?

— Вуф-вуф… — шутливо запыхтел Питер. — Все лучше и лучше.

Он сонно пошарил рукой под простыней и наконец нашел упругую, великолепной формы грудь Джуди Сайм. Одного прикосновения к ней оказалось достаточно, чтобы он окончательно проснулся и возбудился.

— Давай еще немножко повозимся, а, Джуди?

— Мне бы очень этого хотелось, любовь моя! Честное слово, больше всего на свете! Но к восьми часам я должна быть на съемках.

— Сейчас же только без четверти шесть…

— О Боже! — Она выпрыгнула из кровати. — Так поздно?! Мне пора за дела.

Питер вздохнул, перевернулся на другой бок и снова заснул.

Когда они с Джуди только начали жить вместе, он был заворожен ее утренним распорядком: после игольчатого душа — занятия аэробикой, потом сбалансированный завтрак, затем массаж, джакузи, наведение макияжа и — вперед, на выход! Весь цикл занимал минимум полтора часа.

Она напоминала Питеру молочницу из детской колыбельной, которая распевала: «Мое лицо — мое богатство», — хотя Джуди считала, что богатством были также и ее тело, ногти и волосы. Питер прекрасно понимал, что стоит за всеми этими зарядками и кремами с плацентой: быть все время в форме — ее профессиональная обязанность; привлекательная внешность для кинозвезд — все равно что захватывающий сюжет для писателей. Джуди, как бегун, старалась не сойти с дистанции и ликовала, получив очередное подтверждение, что все еще «котируется», и была решительно настроена продолжать в том же духе долгие годы, о чем радостно сообщила Питеру.

Как-то на одном званом обеде Питер отпустил реплику насчет того, что здесь, в Калифорнии, молодость возводится в ранг государственной религии, а старение считается самым тяжким преступлением. Хозяйка дома, тощая дама лет шестидесяти с хвостиком, бросила в него в отместку шариком из хлебного мякиша.

И все-таки, даже прожив столько лет в этом штате, Питер относился к культивируемому здесь нарциссизму с недоумением и некоторой неприязнью. Успехи и достижения пластической хирургии, например, в Лос-Анджелесе буквально бросались в глаза и служили ярким и убедительным доказательством правильности умозаключений Питера.

В далеких шестидесятых, когда он работал в «Маривале», женщина определенного возраста и положения скорее призналась бы в детоубийстве, чем созналась бы в том, что «эти губы, эти глаза» отличаются от тех, которыми одарила ее матушка-природа. Теперь же ситуация резко изменилась: все эти аспекты вполне могли стать темой застольной беседы, и Питер не уставал удивляться, с какими подробностями они обсуждались. За ланчем, за обедом вроде бы хорошо воспитанные люди обменивались сугубо личной информацией, называли чьи-то имена, давали друг другу советы и рекомендации… Так, например, доедая абрикосовое суфле, можно было выяснить, где вам лучше всего сконструируют самые пухлые губки, самые упругие груди, самый подтянутый животик. Или ознакомиться с солидным прейскурантом цен на совершенствование разнообразных частей человеческого тела.

Приблизиться к идеалу стремились не только те, кто, как Джуди, зарабатывал себе на жизнь перед кинокамерой. Питер был знаком с одним семидесятипятилетним обувным магнатом, который сделал подтяжку ягодиц; знал десятилетнюю девочку, которая копила пенни, выдаваемые ей на карманные расходы, чтобы изменить форму носа. Даже миссис Гомес, приходящая на виллу дважды в неделю погладить белье, тоже пыталась получить страховку на «операцию».

— Но зачем вам-то подтягивать лицо? — испуганно спросил Питер. — Вы такая привлекательная женщина!

— Но мы же живем в Америке, сеньор!

Через посредство этих размышлений Питер вдруг осознал, что сам начал седеть. Впрочем, даже если бы он предпочел проигнорировать этот факт, Джуди Сайм ему бы этого не позволила.

— Мой дорогой бедняжечка, — заметила она как-то днем, когда он был погружен в чтение, лежа у бассейна. — Ты становишься седым как гризли!

Он улыбнулся:

— Боюсь, это фамильная черта. Мама в моем возрасте была абсолютно седой, а отец лысым. Выбирай, что тебе больше нравится!

Но Джуди не нашла тут ничего смешного. Она убеждала его, что он не настолько уж стар, но ему надо продолжать работать над собой. «Работать» было у Джуди любимым глаголом.

— Я пошлю тебя к своей парикмахерше на Пятую улицу. Елена просто волшебница и любит работать с мужчинами.

Питер засмеялся:

— Сомневаюсь, что мои нервы это выдержат!

Джуди Сайм стала его близким другом и единственной любовницей с того самого времени, как они делали свой первый совместный фильм. Очаровательная, веселая, чаще блондинка, чем брюнетка, она прекрасно играла в большой теннис и была необыкновенно хороша в постели. Правда, иногда он слегка уставал от ее маниакального стремления всегда быть в форме.

Как и большинство актеров, она не могла спокойно пройти мимо зеркала. Она вдохновлялась своим отражением. Не однажды Питер заставал ее за внимательным разглядыванием себя с серьезностью генерала, проводящего смотр войск в военное время. Впрочем, следует признать, что затрачиваемые усилия стоили полученного результата: в свои тридцать пять Джуди выглядела на десять лет моложе. И это ее немного беспокоило, потому что Питер выглядел на сорок.

— Сорок три, — поправлял он.

— Сорок — и то плохо!

Они прожили вместе пять лет, и он к ней очень привязался, хотя его чувства и не были так глубоки, как ее (проявлявшиеся, кстати, довольно экстравагантно). Несмотря на то что Джуди никогда не была замужем, время от времени она заводила матримониальные разговоры. Потому что хоть она и выглядела на двадцать пять как на экране, так и в жизни, обмануть биологические часы было не так-то легко.

Не далее как прошлой ночью она вновь извлекла на свет Божий тему брака.

— Боюсь, это не слишком удачная идея, — ответствовал Питер.

— Почему же, мой милый бяша? — Она рассматривала свое лицо через увеличительное стекло, отыскивая на носу черные точечки. — Все равно лучше меня ты никого не найдешь! И красивее тоже, могу добавить.

— Это верно, — дружелюбно подтвердил он. — Но проблема в том, что когда мне стукнет пятьдесят, тебе будет только тридцать. Мне — шестьдесят, а тебе — тридцать один.

Она с любопытством взглянула на него:

— А ты бы предпочел, чтобы я стала старой и толстой?

Это был интересный вопрос… И в самом деле, предпочел бы? Может, и да, учитывая возможные варианты… Ему вспомнился случай, происшедший с ним прошлой зимой. Неприятный осадок от него так и не растворился…

Успехи Питера на избранном им поприще давали ему возможность много путешествовать: кинофильмы снимались по всему свету, а Питер был свободным человеком, легким на подъем, и, кроме того, имел репутацию «„скорой помощи" по сценариям», поскольку решал все проблемы прямо на месте. Его литературный агент, которого забавлял тот факт, что Питер и в самом деле был профессиональным врачом, неизменно подчеркивал это, расписывая его достоинства. В результате Питер получил в мире киноиндустрии прозвище «Доктор в квадрате» — как специалист, к помощи которого следует обращаться при необходимости внесения срочных поправок в «заболевший» сценарий.

А коль скоро хорошие сценарии не пишутся, а переписываются, как говорят в Голливуде, у Питера не было недостатка в предложениях. Больше всего ему нравились короткие и увлекательные сюжеты, да чтобы место действия было поотдаленнее…

Новые места, новые лица — чем непривычнее, тем интереснее. Вливайся в съемочную группу и езжай узнавать мир! Он уже побывал на Таити, в Кении, Патагонии, на Филиппинах. А потом подвернулась работенка на Сан-Мигеле… Как раз тогда, когда он и сам был не прочь снова сменить декорации.

Фильм назывался «Король карнавала» — комедия о парнишке из Бруклина, мечтающем получить лицензию на открытие собственной закусочной на каком-нибудь далеком и уединенном тропическом острове. Могло получиться смешно…

Устроившись в бенедиктинском отеле «Хилтон», Питер решил послать весточку Кимберли Дюмен с ненавязчивым напоминанием об их знакомстве в «Маривале». В сущности же он просто сгорал от любопытства, но решил, что лучше будет отдать инициативу в руки Ким: может, она предпочла забыть те не слишком приятные для нее старые времена.

Но к его удовольствию, она откликнулась немедленно, позвонив ему по телефону и пригласив на ужин.

— Я пошлю за вами машину в шесть часов, чтобы мы успели полюбоваться закатом. За ужином нас будет четверо: вы, я, Тонио и мама. Все по-семейному, так что можно не одевать официальный костюм. Будет просто грандиозно снова увидеть вас!

Направляясь в гости к Дюменам в шикарном «роллсе», Питер гадал, что же предстанет его взору. Ким было четырнадцать лет, когда он видел ее в последний раз, и она походила на готовый раскрыться бутон — такая же очаровательная и безыскусная. Он припомнил ту ночь у озера, когда она рисковала своей жизнью, чтобы спасти другую жизнь… Милая, отзывчивая, отважная девочка! Конечно, она с тех пор выросла, округлилась, повзрослела; но, как он надеялся, все же не растеряла окончательно молодой задор.

Лимузин миновал серию контрольных пунктов; дважды Питеру пришлось предъявлять удостоверение личности вооруженным людям в дымчатых очках и фуражках с кокардами, после чего, щеголевато отсалютовав, они разрешали ему ехать дальше. Пейзаж вокруг был великолепен: в густой траве бродили яркие павлины, на ветвях деревьев болтали попугаи. Какое-то животное, подозрительно похожее на высокогорную гориллу, решило пересечь дорогу прямо перед капотом их автомобиля, так что пришлось остановиться и пропустить его. В голове у Питера крутилась только одна мысль: какая дивная натура для съемок!

Наконец «роллс» проскользнул по аллее, обсаженной королевскими пальмами, затормозил перед большим особняком из белого мрамора, и Питер вышел.

Женщина, сбежавшая по ступенькам ему навстречу, разрушила все предположения, которые он строил по дороге сюда.

— Питер! — Она трижды расцеловала его в обе щеки — на французский манер. — Как это мило с вашей стороны, что вы приехали! — Она взяла его за руки и отступила на шаг. — Добро пожаловать в райские кущи![4]

Питер находился в замешательстве. Пожелание Ким «не одевать официальный костюм», очевидно, никак нельзя было принимать буквально — сама-то она была «упакована» с головы до ног: пурпурное газовое платье, пурпурные босоножки на высоком каблуке, пурпурный маникюр, а бриллиантовые сережки вполне могли бы, в случае необходимости, сыграть роль якоря для небольшого корабля (Питер делал в уме заметки, так как Джуди ожидала от него подробнейшего отчета обо всех этих деталях).

Ким все еще держала его за руки.

— Дайте мне рассмотреть вас… Вы прекрасно выглядите! Господи, сколько же лет прошло? Нет, даже не напоминайте мне!

— Вы тоже чудесно выглядите, — заявил он. — Лучше, чем когда бы то ни было.

На самом же деле ее вид произвел на него странное впечатление.

Да, она была красива, но какой-то синтетической, ненатуральной красотой, словно кукла Барби. Казалась и старше, и моложе своего возраста: ей могло быть и пятнадцать лет, и пятьдесят.

Черты ее лица сильно изменились, а тело напоминало резиновый манекен. У Питера возникло подсознательное опасение, что если она сделает какое-то неожиданное и резкое движение, то взорвется и разлетится на мелкие кусочки.

Она провела его вверх по ступенькам в патио, из которого открывался перехватывающий дыхание вид на морскую гавань. Официант в белом фраке подал напитки и легкие закуски.

— Спасибо за то, что предоставили мне возможность полюбоваться таким фантастическим закатом, — вежливо поблагодарил Питер. На самом же деле он определил бы его скорее как трагический: заходящее солнце окрасило небо в резкие, кричащие цвета — золотой, ярко-розовый и огненно-оранжевый; водная гладь океана полыхала пламенем.

Ким вздохнула:

— Это вообще очень красивая страна…

Маленькая собачонка просеменила по террасе и вспрыгнула к ней на колени. Ким угостила ее ложкой икры.

— Это Динг-Линг, подарок Далай-ламы. Разве не прелесть? Тонио должен подойти с минуты на минуту… А вот мама, к сожалению, не будет ужинать: она едет сегодня на танцевальный вечер в клубе на побережье и перед этим хочет немного отдохнуть. Моя мамочка превратилась прямо-таки в светскую львицу. Как вам понравился наш ром, Питер? Приходилось ли вам пить пунш вкуснее?

— Он превосходен! — похвалил Питер.

— Одна из главных статей нашего экспорта. — И Ким несколько минут распространялась о качестве товаров местного производства, словно единолично представляла Торговую палату. А Питер гадал, для кого предназначается это маленькое представление, — для него или для официанта, который продолжал крутиться рядом, в пределах слышимости: несмотря на внешнюю непринужденность болтовни Ким, Питер чувствовал ее внутреннюю напряженность.

— А, Тонио, вот и ты! — Машинальным жестом она поправила и без того идеально уложенные волосы, и Питер интуитивно понял, в чем причина ее нервозности: она боялась не угодить своему господину и повелителю.

Вошедший мужчина был высок и красив как кинозвезда, но Питеру он показался неприятным типом: вертлявая фигура, суетливые движения, лихорадочный блеск в глазах наводили на мысль, что он употребляет наркотики. За поясом у него болтался револьвер, что скорее всего было простой бравадой, учитывая жесткую систему охраны на вилле. Питеру заподозрилось, уж не поколачивает ли Тонио свою жену…

Впрочем, манеры его были безукоризненны.

Они потягивали ромовый пунш, любовались закатом и беседовали о кинобизнесе. Питер находил собеседника образованным и здравомыслящим.

Тонио объявил о своем намерении предоставлять остров для съемок американским кинокомпаниям и надеялся, что какая-нибудь солидная студия всерьез заинтересуется этим предложением и выстроит здесь свой филиал.

— Наша страна славится живописными пейзажами, отличными погодными условиями, дешевой рабочей силой. Скажите, как вам понравился Сан-Мигель с точки зрения натуры для съемок?

— У нас возник ряд проблем, — признался Питер.

Он рассказал, что дважды съемки откладывались из-за опасности подвергнуть актеров попаданию под обстрел. Еще как-то раз взрыв, происшедший рядом с местом проведения съемок, вызвал панику среди исполнителей, и уже почти отснятая сцена была загублена. Питер подчеркнул, что американские инвесторы предпочитают держаться подальше от мест политической и гражданской нестабильности.

— Нестабильности! — Ноздри Тонио затрепетали от негодования. — Горстка недобитых коммунистических выродков с самодельными базуками! Жалкий сброд! Мы знаем, как с ними разобраться… — Он похлопал по своему револьверу и улыбнулся: — Быстро и надежно. Однако если пожелаете, мы можем удвоить охрану актеров.

Было бессмысленно доказывать ему, что американские артисты вряд ли почтут за счастье работать в условиях военного положения…

После заката солнца они отправились ужинать — «по-семейному», как выразилась Ким. На самом же деле трапеза была сервирована в огромной столовой, обставленной в стиле Людовика Пятнадцатого, и состояла из четырех изысканных перемен кушаний, подаваемых на позолоченном мейсенском фарфоре. Каждому едоку прислуживал лакей в голубых бриджах с серебряными лампасами.

Несмотря на отменное качество блюд, Питер не хотел есть: он был слишком поглощен наблюдением за хозяином и хозяйкой, особенно за хозяином, причем интерес его был в большей степени профессиональным, то есть с точки зрения психиатра.

Их беседа касалась самых общих тем: спорт, путешествия, последние фильмы, места в Париже, где лучше всего кормят, новый американский президент, которому Тонио, по его собственным словам, горячо симпатизировал.

— Он правильно понимает, какой вред приносит эта коммунистическая зараза!

В середине трапезы в столовую проскользнула маленькая собачонка Ким — в надежде выклянчить что-нибудь вкусненькое. В глазах Тонио загорелись опасные огоньки, и на мгновение Питеру показалось, что он сейчас выхватит свой револьвер и уложит на месте несчастного щенка. Очевидно, Ким тоже подумала об этом, потому что резко вскочила.

— Я выведу его… — со страхом пробормотала она.

— Нет необходимости, мой ангел. — Тонио щелкнул пальцами, и лакей удалил из комнаты маленького нарушителя спокойствия.

— Я обожаю животных, — с улыбкой сообщил Тонио, — но только не в столовой — тут их присутствие неуместно, а кроме того, и негигиенично.

Ужин кое-как подошел к концу, и на столе появился хрустальный графин.

— «Кокберн» 1923 года, — сказал Тонио. — Я знаю, как англичане любят хороший портвейн!

Однако Питер отказался отведать чудесный напиток, сославшись на то, что утром ему надо рано вставать.

Он сожалел только о том, что ему так и не представился шанс поговорить с Ким наедине и предупредить, что ее супруг, очень может быть, не вполне нормален психически и уж во всяком случае довольно опасный человек.

— Так было мило с вашей стороны, Питер, навестить нас! — прощебетала Ким голоском пай-девочки.

— Рад, что повидал вас, Кимберли. — Питер поцеловал ей руку на прощание.

Тонио проводил его до дверей.

— Как вы нашли внешний вид моей жены? — поинтересовался он. — Вам не кажется, что она изменилась в лучшую сторону?

Питер не совсем понял, какого ответа от него ждут.

— Кимберли была красивым ребенком, а теперь она превратилась в красивую женщину.

— В красивую девушку, — мягко поправил его Тоннио. — Такую молодую и свежую, что и поверить нельзя, что ей больше двадцати лет! Понимаете ли, — он широко улыбнулся, демонстрируя белоснежные зубы, — моя очаровательная жена открыла секрет вечной молодости…

Вспоминая тот вечер в «Парадизе» теплым летним утром в Лос-Анджелесе, Питер поежился. Он подумал о Ким, этой Галатее, каждый год переделывающей свою внешность, панически страшащейся возрастных изменений. Подумал и о Джуди Сайм, испытывающей те же страхи и разглядывающей свое лицо через увеличительное стекло в поисках новых морщин, пигментных пятнышек и других следов неумолимого бега времени…

Но время — вовсе не главный враг человечества. Время — друг: оно смягчает сердца, обогащает души, привносит в каждый день что-то новое.

Нет, он не женится на Джуди, как бы дорога она ему ни была! Настоящей любви к ней он не испытывал. Он никогда не сможет относиться к ней так же, как к незабвенной «леди Икс» из «Маривала» или к обожаемой Энни… Дважды в жизни он любил и дважды потерял любовь — с него достаточно. Теперь ему остались лишь воспоминания.

А если он все-таки когда-нибудь снова создаст семью (что в высшей степени маловероятно), то только с женщиной, которая будет стариться вместе с ним…

Лонг-Айленд

Многие годы занимаясь бизнесом и сколотив за это время приличное состояние, Миранда Ви направила теперь энергию на устройство своей новой жизни: пришло время по-настоящему осесть на одном месте и пустить корни…

Ей довольно быстро удалось занять престижное положение в самых разных кругах, возглавив Школу бизнеса, став спонсором балетной труппы в театре Вестбьюри и участвуя в многочисленных благотворительных акциях. И хотя она старалась оставаться в тени, не выпячиваться (так, например, она никогда не разрешала фотографировать себя), тем не менее считалась инициативной и деятельной личностью.

Как у председателя Исторического общества, у Миранды был широкий круг общения, и она частенько сопровождала именитых гостей в поездках по достопримечательным историческим местам: от особняков в стиле «последнего магната» Гэтсби до заповедников дикой природы. Правда, она никогда не упоминала о том факте, что ее собственная резиденция из стекла и ценных пород дерева высоко оценивалась специалистами-архитекторами: Миранда старалась не допускать ничьего вторжения в свою личную жизнь, в которой ее единственной компанией по-прежнему оставались лишь домашние животные да домработница. Случайные гости были здесь редкостью.

Однако ее особняк вполне мог бы играть роль частного музея — небольшого, но весьма незаурядного с точки зрения качества экспонатов.

Постепенно Миранда собрала исключительную коллекцию предметов в стиле «арт деко», интерес к которому пробудился у нее еще в «Маривале». Этому стилю, получившему распространение в период между двумя мировыми войнами, были присущи обтекаемые формы, плавные изгибы, необычные геометрические пропорции — будь то бриллиантовая брошь или уютная кушетка.

По стенам были развешаны смелые картины Фуджиты и Балтуса, на полках расставлена стеклянная и керамическая утварь. Время от времени какая-нибудь непоседливая киска принимала одно из этих сокровищ за игрушку, что приводило к плачевным результатам. Но Миранда всегда прощала своих любимцев: что за любовь без абсолютного всепрощения? Но вообще-то ее зверюшки вели себя вполне прилично: наверное, понимали, что их окружают предметы высокого искусства.

Аукционисты и владельцы художественных галерей ценили вкус Миранды и знали ее как строптивого и азартного коллекционера. В последнее время поездки Миранды за границу в основном имели щелью новые приобретения, но ездила она все реже и реже, все больше отдавая предпочтение атмосфере домашнего уюта.

Она продолжала вести дела «МираКо», но из кабинета, оборудованного в собственном особняке, напичканного последними техническими новинками, из которых первое место занимали компьютеры фирмы «Брайден Электроникс». С помощью имеющихся здесь приспособлений можно было, не выходя за пределы комнаты, управлять целой империей стоимостью во много миллионов долларов. Миранда посвящала работе всего по нескольку часов в день.

Коммерческий успех больше не был для нее так увлекателен, как лет двенадцать назад: чрезмерная осведомленность и опыт не то чтобы тяготили ее… скорее, вызывали скуку и апатию. Она предпочитала оставлять каждодневную рутину на усмотрение своей хорошо подобранной команды, состоящей практически из одних женщин, за исключением Джима Биссо, так как Миранде хотелось дать им шанс, которого сама она была лишена в молодости.

В эти дни она находила куда большее удовольствие в прогулках по лесу со своими собаками, или в возне в саду, или в ваянии, или во встречах с друзьями за ланчем… У нее была интересная работа, она не жаловалась на здоровье, полностью контролировала все, что с ней происходило, и могла бы быть абсолютно счастлива…

Если бы не ночные кошмары.

Тяжелее всего приходилось в начале лета, словно таким образом отмечались годовщины пережитой ею боли. Все всегда было одинаково: смуглый мужчина… нападение… вкус крови.

Впечатления этого года были особенно ярки. Однажды июньской ночью она снова проснулась с безудержно колотящимся сердцем и стиснутыми в ярости кулаками.

— Я знаю тебя! — вскричала она. — Я знаю твое лицо! Я видела тебя! Я знаю твое имя!

Она вздрогнула при мысли, что ее подозрение не лишено оснований. Это было бы из области почти запредельного… И в тот момент она по-настоящему почувствовала себя Мирандой Ви, но уже не Жертвой, а Возмездием.[5]

Но вдруг она ошибается? В конце концов сны — это всего лишь сны…

Питер Мэйнвэринг предупреждал, чтобы она не позволяла прошлому преследовать ее. Он говорил ей, что нужно смотреть только вперед, в будущее.

Одному Богу известно, как она старалась! Изо всех сил старалась избавиться от этого ужаса, но он глубоко пустил корни в ее душе.

Что же ожидает ее впереди, какую жизнь она сможет вести, когда по ночам ее преследуют кошмары, раз от разу становящиеся все рельефнее и ярче? Теперь, когда она нашла к ним ключ?

Прежде чем двигаться вперед, она должна навсегда распрощаться с прошлым, изгнать его из своих мыслей. Счет предъявлен и должен быть оплачен.

На рассвете она позвала своих собак и отправилась с ними на пробежку по берегу. Воздух был свеж и бодрящ, животные чувствовали себя преотлично. Добежав до автострады, Миранда остановилась перевести дух.

На вершине холма высилась вилла «Фиорентина», величественная как океанский лайнер.

Она поежилась.

Прежде чем наступит осень, она возобновит знакомство с Кимберли Вест. И встретится с этим мерзавцем Тонио Дюменом.

Сан-Мигель

Похороны Бетт Вест превратились в событие государственной важности.

Бенефиций Тигр решил воспользоваться ими, чтобы несколько разрядить политическую напряженность в стране. С одной стороны, его появление на публике после годичного перерыва должно было положить конец слухам о предполагаемом отречении бенефиция от престола, с другой — давало возможность сыграть на сочувствии и симпатии простого люда к Ладорите в ее глубоком горе.

В Сан-Мигеле был объявлен день национального траура. В учебных заведениях были отменены занятия, приостановлено производство, на общественных учреждениях развесили пурпурные полотнища, приспустили государственные флаги. На улицах Бенедикты собирались притихшие толпы горожан по всему маршруту движения похоронной процессии к кафедральному собору.

Несмотря на промозглую погоду — а в тот год сезон дождей начался позже обычного — и трагический пафос церемонии, в воздухе тем не менее витал дух своего рода праздника. Дело же заключалось в том, что ритуалы, прославляющие саму жизнь, и ритуалы, во время которых воздаются последние почести умершим, в сознании простых людей были как бы двумя сторонами одной медали.

К соборной площади подкатила длинная вереница «даймлеров». Из первого автомобиля вышла объятая горем Ким Дюмен, поддерживаемая под одну руку мужем, под другую — свекром.

При виде Ладориты по толпе прокатился легкий сочувственный шумок: впервые Златокудрая показалась на публике в черном одеянии, с лицом, закрытым вуалью.

Людей оттеснили в сторону вооруженные охранники, освобождая траурной процессии путь к собору. Внезапно Ким пошатнулась, и казалось, что сейчас она упадет в обморок. Но, подхваченная мужем и свекром, устояла и нетвердой походкой двинулась вверх по истертым временем мраморным ступеням. В церкви их уже дожидался кардинал, чтобы отслужить похоронную мессу, — тот самый кардинал, что некогда связал брачными узами Ким и Тонио Дюмена. Собравшиеся на площади затихли в ожидании, устремив взоры на Ладориту.

Неожиданно из толпы донеслись чьи-то громкие крики: нарушитель спокойствия скандировал на английском и французском языках «долой Дюменов!»

Несомненно, это был ненормальный: какой же человек в здравом уме будет вопить подобные вещи в открытую, да еще и на похоронах? А безумец тем временем уже прорывался через строй охранников на середину площади, продолжая выкрикивать крамольные лозунги и призывы. Это был высокий мужчина крепкого телосложения, одетый в джинсовый костюм.

Первым стрелять в двигающуюся зигзагами фигуру начал Тонио, у которого реакция оказалась быстрее, чем у его телохранителей; а потом принялись палить в толпу и они, опомнившись от неожиданности.

Уже через несколько секунд с полдюжины человек упало на мостовую убитыми или смертельно раненными, включая и самого виновника происшествия. Начался невообразимый хаос: недавние зрители бросились врассыпную, крича от страха, пытаясь укрыться за деревьями, под автомобилями…

Тонио убрал револьвер в кобуру и выругался.

— Похороны состоятся по предусмотренному плану! — объявил он во всеуслышанье и, крепко сжав Ким за локоть, потащил ее вверх по ступеням собора.

— О Боже… О Боже… — монотонно бормотала она, оцепенев от ужаса.

— Хватит! — твердо произнес Тонио. — Сожалею, что тебе пришлось такое видеть, но это были необходимые меры. А теперь идем. Кардинал ждет.

После похорон Ким, находящуюся в полной прострации, доставили в ее личные покои. Она смогла только дать указание Селесте никого к ней не пускать, рухнула в постель и погрузилась в тяжелый беспробудный сон на целых шестнадцать часов.

Придя в себя незадолго до рассвета и лежа с опухшими от горя глазами, она попыталась привести в порядок смятенные мысли и чувства.

События последних недель развивались бурно и трагически: разоблачение невероятной тайны Бетт, затем ее смерть, а теперь еще и этот кошмар — своими глазами увидеть расстрел невинных людей собственным мужем. И за что?! За то, что какой-то безобидный сумасшедший внес некоторый диссонанс в задуманный им похоронный спектакль!

Максим предупреждал ее, что насилие и жестокость — неотъемлемая часть жизни Бенедикты, а Ким хотелось думать, что он сгущает краски.

Но теперь, когда она стала свидетелем той непостижимой легкости, с которой Тонио совершил массовое убийство… Без тени сомнения или угрызений совести…

Может ли она продолжать жить с таким человеком? Спать с ним, когда ему временно наскучат его шлюхи?..

Забрать детей и бежать. Свобода!

Но освободится ли она от Тонио когда-нибудь? Он никогда не даст ей развода. У них дети, которых оба любят. Тонио никогда от них не откажется… как и она.

А если она и уедет, на что она будет жить? Тонио контролирует каждое пенни… Да и потом, будет ли ей вообще оставлена жизнь! Тонио становится страшен, когда ему хоть в чем-то перечат, что и доказал сегодня на ступенях собора.

Тогда что же это будет за свобода? Свобода стать вечной беглянкой? Снимать дешевое жилье под вымышленным именем? Вздрагивать при каждом неожиданном стуке в дверь, пугаться каждой тени, потому что у Дюменов повсюду есть шпионы? Свобода умереть насильственной смертью? Свобода! Дрожь пробирает от этого слова…

А что станется с ее детьми? Имеет ли она право лишать своих дорогих малюток состояния? При мысли о них Ким расплакалась. Она так одинока в этом мире! Если бы у нее был хоть кто-нибудь, кому она могла бы безбоязненно довериться… Кто просто взял бы ее за руку и научил, что делать дальше. Даже с Бетт было легче, чем в этой беспросветной пустоте!

Ким лежала, съежившись под простынями, уткнувшись лицом в мокрую от слез подушку, и чувство абсолютной беспомощности переполняло ее.

Она должна остаться с Тонио, потому что у нее нет выбора. Остаться, потому что любая перемена была ей не по силам. Потому что дети нуждаются в обоих родителях. Потому что, как бы Ким ни старалась убедить себя в недостойности подобного мотива, она привыкла к жизни в роскоши, красоте, беззаботности… Потому что она Ладорита… Потому что судьба ее решена раз и навсегда.

Пребывая в этом тяжелом, подавленном состоянии, Ким вызвала к себе Селесту.

— Да, миледи?

— Пожалуйста, принеси мне лед на глаза и кофе.

— Разумеется, миледи.

Креолка вернулась через несколько минут с завтраком на серебряном подносе и подошла к окну, чтобы впустить в спальню лучи утреннего солнца.

— Можешь открыть шторы, но оставь жалюзи, — попросила Ким, — у меня болят глаза от яркого света.

— Будет сделано, миледи.

Пока Ким пила кофе, сидя на кровати в полуосвещенной комнате, Селеста бесшумно наводила порядок: взбила подушки, приготовила для своей хозяйки ванну, поставила на ночной столик свежие цветы.

— Достаточно, Селеста. Спасибо. Я сегодня не буду выходить отсюда.

— Прекрасно, миледи! Я скажу слугам, чтобы вас не беспокоили, — отозвалась Селеста, но не торопилась уходить. — То, что произошло вчера у собора, ужасно, миледи. Но жизнь продолжается!

— Так принято говорить.

Селеста посмотрела на нее, явно нервничая, хотя они и были одни. И вдруг…

— Здесь Максим, миледи. Он ждет с рассвета, чтобы выразить вам свои соболезнования. И умоляет вас принять его хотя бы на минутку.

— Максим!

При звуке этого имени к сердцу Ким прилила горячая волна.

Она еще не видела своего «учителя» после возвращения из Нью-Йорка: постигшее ее горе вытеснило из головы все остальное. Теперь же ее вдруг словно озарило: у нее есть друг! И союзник!

Максим… Волшебное имя.

У Максима было все, чего не хватало ее мужу: доброе сердце, страстность, романтичность. И хотя он никогда не признавался ей в своих самых сокровенных чувствах, она тысячу раз имела возможность прочитать их в его глазах, услышать в музыке его голоса. Он любил ее так же, как любила его она…

Максим!

Он так не похож на всех прочих, чуждых ей и неискренних людей!

— Миледи вся дрожит! — Селеста накинула на плечи Ким кружевную шаль.

Ким повернулась к ней с полными слез глазами.

— Можешь сказать ему, — прошептала она, — что я приму его как обычно. Это все.

Когда Селеста вышла, Ким опустила лицо в чашу с кубиками льда и держала его в таком положении, пока опухшие веки не пришли в норму. Потом она приняла ванну, подкрасилась, надушилась «Опиумом» и надела пеньюар из алансонских кружев.

В тишине спальни она слышала стук собственного сердца.

Вошедший Максим застал ее лежащей на кровати, откинувшись на подушки, прекрасной, словно античная статуя в неярком свете, * проникающем сквозь жалюзи… Настоящая Венера, пробудившаяся ото сна.

— Миледи! — Он быстро подошел к ней и опустился на колени.

Она ласково прикоснулась к его щеке.

— Не «миледи», — прошептала она, — нет, мой дорогой Максим… Можешь называть меня как хочешь, но только не так!

— Любовь моя!

И вот он у ее ног, в ее объятиях, в ее постели, осыпает поцелуями ее глаза, губы, волосы, гладкую нежную кожу в вырезе пеньюара… Ким опустила ресницы, блаженно отдаваясь в его власть. Даже слаще ласк, которыми он одаривал ее, были нежные слова, так необходимые ей: страстные, ласковые, восторженные, обращенные не к богине, а к земной женщине.

— Если я погибну из-за любви к тебе, — пробормотал он, — то погибну самым счастливым человеком из всех когда-либо живших на Земле!

Открывшись ему всей душой и телом, Ким не чувствовала за собой никакой вины. Кому она должна хранить верность? Матери, которая вырастила ее во лжи? Мужу, который изменял ей с каждой шлюхой от Бенедикты до Бангкока? Нет, теперь она будет верна только самой себе!

Максим любил ее со всей пылкостью и восторгом молодости. И даже покорно прижимаясь к нему, капитулируя перед его мужской силой, она думала о СВОБОДЕ. Но уже не о свободе побега, а о свободе чувств, от которой отказывалась всю жизнь. Хватит! Теперь она будет любить так, как сама захочет!

Потом они долго лежали, переплетясь телами в единое целое в сладкой истоме.

— Мы были очень безрассудны, дорогая, — тихо произнес он с нежной улыбкой. — И ты, и я.

— Угу… — ответила она, слегка покусывая мочку его уха. — Только знаешь, нельзя ли повторить это безрассудство?

Ким позволила ему остаться до полудня, потому что Тонио рассчитывал увидеть ее только за ужином.

— До завтра. — Она поцеловала его. — В это же время.

Ежедневно в десять утра он приходил в ее спальню, и они проводили вместе три часа, отдаваясь бурной, всепоглощающей страсти за задернутыми шторами, охраняемые верной Селестой. Днем Ким выполняла свои светские обязанности, вечером ужинала с мужем, артистически играя роль преданной жены.

Она не чувствовала никаких угрызений совести. Она соблюдала правила игры и вела себя так же, как сам Тонио: не нарушая внешних приличий и не лишая себя тайных радостей в свободное время.

Кроме того, случайные связи, подчас даже не слишком тщательно скрываемые, были обычным явлением в их кругу. Даже больше, чем обычным, практически — общепринятым! Все спали со всеми. Так что же, от Ким Дюмен ожидали, что она будет последней и единственной верной женой в мире? Какая наивность! И какая несправедливость!

Но несмотря на то что от подобных рассуждений становилось легче на душе, Ким помнила мудрость древних: Quod licet Jovi, non licet bovi — «Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку». Поэтому она взяла со своего любовника клятву сохранять предельное благоразумие и осторожность.

Прошло несколько недель. Наступил июнь, приближался сезон дождей. Через считанные дни Дюмены уезжали из Сан-Мигеля: Тонио — охотиться на носорогов в Замбию, Ким — в «Маривал» (как она объяснила Максиму, для «профилактического курса лечения» на тихом курорте); дети, как обычно, во Францию с матерью Тонио. Затем — август на Лонг-Айленде всем семейством. А в сентябре она вернется к своему Максиму…

В их последнее перед отъездом утро Ким вдруг почувствовала острую боль при мысли о предстоящей разлуке с любимым.

— О милый, как бы мне хотелось спрятать тебя где-нибудь на корабле и контрабандой увезти с собой! — жалобно сказала она. — Ты мне не изменишь, пока меня не будет рядом? Обещай: никаких хорошеньких молоденьких девочек!

— Ким, — огорченно произнес он, — как ты могла это подумать! Каждая минута без тебя покажется мне вечностью! А что если… — его глаза вспыхнули. — Что если пока твой муж будет где-то охотиться, мы встретимся с тобой на твоем тихом курорте? Подумай об этом, дорогая! Мы можем провести вместе целый месяц, любить друг друга и днем, и ночью. Какое счастье!

— Нет-нет! — встревоженно запротестовала Ким. — Ты не должен ехать за мной! Это слишком опасно.

На самом же деле ее страшило вовсе не то, что Тонио о чем-то пронюхает, а то, что Максим увидит свою «золотую девочку» в марлевых бинтах. Бог не допустит, чтобы это произошло вскоре после операции! Тогда конец иллюзиям.

Они расстаются всего на два месяца, утешала она его, а потом снова будут вместе!

И он смирился с ее решением: «А что мне еще остается?» — и снова любил ее с таким пылом, как будто в последний раз, а потом настало время прощаться. Максим неохотно поднялся, натянул брюки цвета хаки на мальчишески узкие бедра. Каким серьезным он выглядел, пришло в голову Ким. Каким юным и ранимым…

На улице лил дождь, капли стучали о жалюзи. Завтра она покинет Сан-Мигель и отправится в «Маривал» — припасть к своему источнику вечной юности…

— Сколько тебе лет, Максим?

— Двадцать три, моя обожаемая Ким.

Она снова поцеловала его.

— Уже такой старый!

После ухода любимого она лежала в постели, вспоминая каждое его слово и объятие. Ее Максиму всего двадцать три… Почти на десять лет моложе ее. Такой молодой, такой неискушенный, в то время как она ощущает себя древней, уставшей от жизни старухой! Она радовалась опущенным жалюзи: в эти дни полумрак был для нее куда лучшим союзником, чем дневной свет.

Она подумала о молоденьких красотках Бенедикты с их сверкающими глазами и чувственными губами — смешливых, готовых на все, лишь бы заполучить молодых мужей. Господи, они же так хороши, что просто съесть хочется, как мороженое! Сан-Мигель — страна молодых, здесь девушки начинают «выходить в свет» в пятнадцать лет, в шестнадцать выходят замуж, а бабушками становятся женщины чуть постарше Ким. Теперь, когда она нашла Максима, как было бы ужасно потерять его из-за какой-нибудь девчонки в два раза моложе ее самой! А Максим такой привлекательный…

Она вызвала к себе Селесту.

— Я решила не брать тебя с собой в «Маривал» в этом году: хочу, чтобы ты осталась здесь и присмотрела за… — она запнулась, — моим гардеробом… — но тут Ким поняла, что врать нет смысла: — за Максимом, чтобы с ним все было в порядке. Я буду связываться с тобой из Швейцарии.

— Очень хорошо, миледи. — Селеста наклонила голову. — Позвольте заметить, я никогда не видела вас такой ослепительной!

«Лгунья!» — подумала Ким. Как может быть ослепительной женщина ее возраста?

В следующий понедельник Ким сидела в кабинете доктора Фрэнкла, залитом ярким светом.

— В этом году я настроена очень решительно! — заявила она.

— Что значит «решительно»? — улыбнулся он.

Ким объяснила, что он должен употребить все свое мастерство, сделать все возможное и невозможное, чтобы убрать малейшие возрастные изменения в ее внешности, подтягивать ее кожу до тех пор, пока она не станет как у новорожденной. И неважно, какие страдания ей придется при этом перенести!

Потому что только скальпель хирурга может внести поправку к календарю, только он способен остановить время.

— Сделайте меня молодой! — умоляла Ким Великого Кудесника с отчаянием, рожденным страстью. — Сделайте меня моложе моего возлюбленного!

Париж

В конце июля Тонио приехал за женой в Париж. В это время она позировала фотографу из «Пипл» в своем номере отеля «Ритц», чтобы явить миру новый, в очередной раз помолодевший облик Ладориты. После ухода корреспондента Тонио поздравил ее с достигнутым результатом, хотя и с некоторой долей иронии:

— Мой Бог, славный доктор Фрэнкл на этот раз просто превзошел себя! Клянусь, тебе не дашь и двадцати! Ах, как я завидую тебе, твоей цветущей молодости и свежести! Просто удивительно, чего достигла современная наука… Теперь о твоем костюме для предстоящего бала: мсье Сен-Лоран уже закончил его?

Ким утвердительно кивнула.

— И кем же ты будешь, любовь моя, — святой или грешницей?

Но Ким вовсе не хотелось говорить о бале: каждое движение мышц лица доставляло ей боль — со дня последней операции прошло слишком мало времени. Наверное, доктор Фрэнкл немного перестарался под ее нажимом… Но была и еще одна причина для тревоги: со времени отъезда из Сан-Мигеля она не получила ни одной весточки ни от Селесты, ни от Максима.

— Что творится дома? — перебила она Тонио. — Я знаю только о тех ужасах, про которые печатают в газетах: стрельба, бунты — похоже, там сейчас полный хаос!

— Половина из этой писанины — вранье, — ответил Тонио. — Я был там несколько дней назад и уверяю тебя, что ситуация скоро будет под контролем.

— Но, Тонио! — Она старалась побороть панику. — Я весь последний месяц не могла связаться по телефону со своей горничной! Телефонистка на коммутаторе не соединяла меня!

Он холодно взглянул на жену: похоже, он играл с ней как кошка с мышкой.

— А зачем тебе понадобилась твоя горничная, мой ангел?

Ким осторожно подбирала слова:

— Я хотела поговорить с ней до того, как она отправится на Лонг-Айленд, и сказать, что привезти мне из моих туалетов, какие драгоценности — для бала.

Тонио улыбнулся:

— Что касается твоих драгоценностей, о них уже позаботились. Я подумал, что пока в Сан-Мигеле не совсем спокойно, безопаснее будет вывезти из «Парадиза» самое ценное. И теперь все твои милые безделушки в целости и сохранности лежат в банковском сейфе на Манхэттене. Так что Селеста тебе не нужна.

— Но Селеста… она делает мне такие чудесные прически…

— В Нью-Йорке, между прочим, есть парикмахеры, — заметил Тонио. — И инструкторы по китайской гимнастике тоже.

Китайской гимнастике? На какой-то момент Ким забыла, под каким предлогом проходили ежедневные визиты Максима. Вспомнив же, похолодела от ужаса.

— Никто не причесывает меня лучше Селесты, — удалось ей выдавить из себя.

— Не согласен! А вообще-то с недавнего времени она меня не интересует, — осторожно сказал он, — потому что я ее убрал.

— Убрал?! — Ким ощутила желудочный спазм, еще не вполне осознав это страшное слово.

— Убрал, — Тонио не мигая смотрел на нее блестящими глазами, словно змея, — в смысле уволил дорогая. Окончательно и бесповоротно. Ее так называемого кузена — тоже… или кем он там тебе представился. Как бы не так — кузен! Одна головная боль была от этого парня. Но это уже неважно. Они оба больше не будут тебя беспокоить.

Ким потребовались все силы, чтобы удержать готовый вырваться крик: «Что ты с ними сделал, чудовище?! С ним?!» Но эти слова так и застряли у нее в горле — одно неверное движение, одна нечаянная слезинка будут равносильны признанию в супружеской измене.

Тонио определенно что-то подозревал, но что он знал? То, что Максим — мятежник? Или то, что он — ее любовник?

А что если намеки Тонио — правда? Что если Максим вовсе не кузен Селесты, во что ее заставили поверить, и с ней попросту играли как с куклой, используя ее чувства в политических целях? В этом имелся свой ужасный смысл: кто становится ближе к власти, кто приобретает большее влияние, как не мужчина, который спит с женщиной, которая спит с политическим лидером?

Ким боялась, что у нее разорвется сердце. Она любила Максима. За прошедший в «Маривале» месяц ей пришлось пройти через такие страдания, испытать такую боль — и все только для того, чтобы нравиться ему. Она любила Максима! Больше того! Она доверяла ему всем своим существом. Так же она доверяла и Селесте. Если яд сомнения, которым отравил ее Тонио, — правда… Нет! Она наотрез отказывалась поверить в эту гнусность! Ведь Максим и Селеста были ее единственными друзьями в Сан-Мигеле… Поверенными во всем. Больше у нее никого не осталось.

Где они сейчас? Томятся в подземных темницах Сан-Мигеля? Прячутся в горах у партизанов? Или уже мертвы, задушенные собственноручно Тонио? Но какова бы ни была судьба Максима и Селесты, у Ким хватило ума не задавать по этому поводу никаких вопросов — из страха разделить их участь.

— Итак, любовь моя, — Тонио внимательно следил за каждым ее движением, — ты сможешь быть готова к отъезду завтра утром?

Ким безмолвно кивнула.

Удовлетворенный этим проявлением покорности, Тонио усмехнулся и приказал принести в номер шампанского.

На следующий день в самолете он говорил только о предстоящем бале.

— Это будет наш лучший бал из всех предыдущих! Самый важный. Он должен продемонстрировать всему миру, что несмотря на гражданские беспорядки, Сан-Мигель остается богатой и стабильной страной. Все приготовления уже закончены: разосланы пятьсот двадцать приглашений. Пятьсот тринадцать из них приняты, что совсем неплохо, учитывая всю эту шумиху, поднятую левой прессой. — Тонио рассмеялся: — А писаки из «Нью-Рипаблик» заклеймили нас «социальными париями», подозреваю, только из-за того, что не получили приглашения! Я как-то говорил тебе, что на бал собирается приехать Майкл Форбс…

Пока он болтал, Ким смотрела в окно иллюминатора невидящим взором. Она чувствовала себя как побитая собака, оцепенев от горя. Не помог и кодеин: лицо сильно болело. Но куда мучительнее была боль в сердце.

Лонг-Айленд

По данным Сюзи, ведущей колонку светской хроники в одной из газет, Дюмены прилетели из Парижа на частном самолете. В другой газете некая Лиз сообщала, что они собираются устроить самый фантастический за последние двадцать лет костюмированный бал. Реджи делилась подробностями: приглашены все, кто хоть что-нибудь из себя представляет. Сюжет действа — «Праведники и грешники».

Впрочем, «Нью-Йорк Таймс» поведала историю помрачнее. По всему выходило, что устроителям бала — Дюменам — едва ли придется вернуться в Сан-Мигель: ведущаяся там уже долго партизанская война переросла в настоящую революцию, на улицах беспорядки, линии связи нарушены. Несмотря на все попытки господствующего режима дать самый безжалостный, беспощадный отпор мятежникам, ему грозит скорая гибель.

Сам же Тигр не появлялся на публике с весны, что служило распространению все более упорных слухов о том, что он сбежал из Сан-Мигеля в Мексику, Испанию, Уругвай, любую другую из дюжины стран, где припрятаны его награбленные у народа богатства.

Даже самый нерадивый студент мог бы провести параллель между предстоящим маскарадом и вагнеровской «Гибелью богов»…

Питер Мэйнвэринг был приглашен.

— Как ты можешь не пойти? — недоумевала Джуди Сайм. — Этот бал — гвоздь сезона! А я так просто умираю от желания одеться в костюм Клеопатры с живой змейкой на груди, честное слово!

— А Клео была праведницей или грешницей?

— И того и другого понемножку, я думаю. А ты мог бы изобразить Марка Антония — ну, там костлявые коленки и все такое…

Но Питеру с трудом удалось скрыть свое отвращение к этому мероприятию: с него было достаточно одного общения с Дюменами — на всю оставшуюся жизнь, спасибо! Посему — «Питер Мэйнвэринг весьма сожалеет, что не может принять Ваше приглашение».

Миранда Ви была приглашена.

Само приглашение выглядело весьма экстравагантно: написано от руки мастером каллиграфии на листочке золотой фольги, вложенном в килограммовую плитку швейцарского шоколада. Плитка была выполнена в форме открытой книги, правая сторона — белого цвета, левая — черного, отражая таким образом тематику предстоящего маскарада: «Праведники и грешники». Текст гласил:

Миранда внимательно изучила каждое слово. «Маскарад». Не бал, видите ли, а «маскарад». Каково же его точное определение? Миранда полезла в словарь.

«Маскарад»: 1. Театрализованное представление, имеющее в своей основе некую аллегорию. 2. Костюмированный бал.

«Костюмированный бал», — задумчиво повторила Миранда.

Разумеется, она пойдет туда. И ничто ее не удержит.

Вилла «Фиорентина»

В тонком мерцающем платье, серебряных босоножках Миранда прошла четверть мили, что отделяла ее дом от виллы Дюменов, пешком. Дорога к воротам была забита флотилией медленно двигавшихся лимузинов.

У входа гости выстраивались в очередь, словно завзятые театралы, стремящиеся попасть на нашумевшее бродвейское шоу. Охрана сбилась с ног, боясь, как бы дело не закончилось общей свалкой. Тем не менее все формальности выполнялись с определенным вкусом и апломбом.

В соответствии с темой вечера охранники, как и гости, красовались в маскарадных костюмах: одни были одеты по образу и подобию кинематографических стражников с лихо закрученными усами, другие — на манер гангстеров, в цветастые двубортные костюмы и фетровые шляпы с мягкими полями. Подражание именно этим персонажам вроде бы и оправдывало наличие у всех оружия.

Когда подошла очередь Миранды, она предъявила свое приглашение, которое дважды было проверено по списку. Затем, пройдя между двумя металлическими детекторами, она направилась вверх по серпантину, ведущему к дому. В нескольких шагах впереди нее шли граф Дракула под руку с Жанной Д'Арк. Нечего сказать, странная парочка…

Выбирая себе костюм, Миранда остановилась на теме легенд о короле Артуре. Сегодня вечером она превратилась в его грешную сестру, волшебницу фею Морган: ей показалось интригующим то обстоятельство, что фея Морган была известна еще и как Фата-Моргана, то есть сон, мираж, иллюзия.

Идею наряда Миранда почерпнула из детской книжки 1920 года издания, иллюстрированной в столь милом ее сердце стиле «арт деко». Она показала рисунок одному нью-йоркскому модельеру, и в результате он сотворил длинное узкое платье из металлической ткани, таинственно переливающееся и мерцающее при малейшем движении. Материя была соткана из тончайших, словно паутинка, нитей металла. В качестве единственного украшения к платью Миранда выбрала свое любимое — кулон, выполненный из оникса, платины и алмазов на изящной серебряной цепочке. Это было изображение эльфа, чьи длинные алмазные волосы слегка прикрывали обнаженную грудь. Его глаза из лазурита были такими же синими, как глаза самой Миранды. Эту необыкновенную вещицу она приобрела на прошлогоднем аукционе.

Подражая эльфу, Миранда распустила свои каштановые волосы, и они струились по ее плечам пламенеющими волнами.

— Я выгляжу достаточно греховно? — поинтересовалась она перед уходом у своей экономки. Миссис Эндсон была потрясена: она привыкла видеть Миранду в одежде спокойного покроя — в классических костюмах от Армани — или спортивного стиля — от Ральфа Лорена.

— Вы сами на себя не похожи, мисс Ви! Это очень… очень…

— Что «очень», Милли? Откровенно? Неприлично? Сексапильно? Что?

Но Милли Эндсон была не в силах подыскать в своем лексиконе подходящее слово.

— Очень-очень! — воскликнула она.

Очень вызывающе, решила Миранда. Прошла целая вечность с того момента, как она в последний раз одевалась так, чтобы привлечь к себе внимание…

Яркий свет лился изо всех окон. Играла музыка. Когда Миранда подошла совсем близко к дому, у нее мелькнула мысль, что Дюмены все устроили по высшему разряду — даже погоду.

Куда ни повернись — повсюду найдешь усладу взора и слуха: от заботливо возделанных клумб с розами, высаженными затейливым узором в виде саламандры (национальной эмблемы Сан-Мигеля), до негромких звуков музыки биг-бэнда, доносящихся из танцевального зала. Была всего половина одиннадцатого, а вечер, похоже, уже в полном разгаре.

Миранда прошла в холл, где двое пажей — один в черном, другой в белом — зычно объявляли имена входящих гостей.

— Принц и принцесса Ван-Хохберг! — выкрикнул паж в белом при виде Дракулы и Жанны.

— Мисс Миранда Ви! — подхватил черный.

Миранда улыбнулась и вошла в огромный танцевальный зал. Она ожидала, что попадет в атмосферу официального приема, но ошиблась: несколько сотен веселящихся людей, вызывающе одетых и увешанных драгоценностями, пили, танцевали, кружились, вертелись, наполняя богато украшенное помещение шумом и смехом.

Колышущаяся масса тел, дикое буйство красок, смешение ароматов дорогих духов. Уж на что невероятными, сказочными были костюмы, но еще невероятнее и сказочнее были лица, время от времени выплывавшие из общей толпы: кинозвезды, оперные певцы, спортсмены-тяжеловесы (одетые в белое, под сэра Галахеда), «короли» коммерции, политики, биржевики, магнаты и публика попроще. И все одеты так, чтобы удивить, смутить, понравиться, ввести в заблуждение, возбудить остальных…

Официантам в форме швейцарской гвардии, по-видимому, полагалось держать сторону небесного воинства, в то время как бармены в красных китайских кимоно несомненно смахивали на демонов. Однако как старательно ни вглядывалась Миранда в мелькающие перед ней лица, те, кого она искала, словно нарочно избегали ее.

Где же Дюмены?

Вспоминая юную девушку, которая спасла ее в ту ночь на озере, — а этот образ забыть было немыслимо, — она недоумевала, как с такой внешностью Ким Вест-Дюмен могла оставаться незамеченной. Неужели время изменило ее до неузнаваемости? Или, может быть, она прячется под какой-нибудь совсем уж экзотической маской? Например, переодевшись мужчиной. Или монстром.

На некоторых гостях были маски, натянутые в наивной попытке сохранить инкогнито. Миранда не стала этого делать: зачем, если ее лицо само по себе было маской, выданной ей в «Маривале»?

Пока Миранда бродила по залу, с ней здоровались многочисленные знакомые: общественные деятели, банкиры с Уолл-стрит, важные персоны из дипкорпуса… Но никаких следов хозяина или хозяйки приема!

Она снова начала кружить по комнате, обмениваясь приветствиями, танцуя поочередно с Чингис-ханом, Аль Капоне и профессором Мориарти, которого знала лучше остальных, поскольку это был весьма уважаемый человек — председатель Британского коммерческого банка.

— Найгель, и почему это большинство гостей предпочли одеться грешниками, а не праведниками? — поинтересовалась Миранда. — Я уже насчитала трех Лукреций Борджиа и Бог знает сколько Дракул.

— А потому, дорогая моя Миранда, что в дьяволе сосредоточено все самое-самое… Кстати, вы выглядите совершенно сногсшибательно! — Свободной рукой он начал продвигаться вниз по ее спине. Она небрежно высвободилась из его объятий.

— Благодарю вас, Найгель.

Старый козел!!

Тем не менее сам воздух вокруг, казалось, был насыщен чувственностью. Возможно, этому способствовало ощущение анонимности. «Это не я отдаюсь первому встречному незнакомцу, — могла бы оправдаться респектабельная замужняя женщина перед собой. — Это мадам Дюбарри или Лола Монтес».

Даже Миранда не смогла бы отрицать тот факт, что поддается общему настроению. Впервые за много лет она чувствовала себя женственной и соблазнительной. Бетси Гимпель, ветеран подобных увеселений, заявила, что Дюмены пропустили через вентиляционную систему пары возбуждающего вещества, и именно поэтому вскоре двадцать гостевых спален будут забиты сладострастными парочками, совокупляющимися самым бесстыдным образом.

— Ну что вы, Бетси! Вы говорите о вилле «Фиорентина» как о каком-нибудь рассаднике греха! — пошутила Миранда.

— Не иронизируйте, моя милая. — Пожилая леди укоризненно похлопала ее по руке веером, украшенным бриллиантами. — Я и сама уже положила глаз вон на того обворожительного гвардейца.

В помещениях становилось все жарче, музыка — громче, напряженнее. Рассеянный свет прожекторов время от времени выхватывал из полумрака то одну, то другую танцующую пару.

Миранда тоже танцевала, болтала, брала разносимые официантами бокалы с шампанским, — правда, только для того, чтобы тут же отставить их в сторону нетронутыми. По программе вечера ужин должен был начаться в полночь, завтрак — на рассвете, за ним утреннее купание в бассейне… Бал шел своим чередом, но Дюменов по-прежнему нигде не было видно.

— Про нас что, забыли? — спрашивала она разных людей.

Хозяин дома точно где-то здесь, уверили ее несколько человек, а о его отсутствующей жене ходят самые разные слухи.

Одна дама, называвшая себя близким другом дома, сообщила, что Ким дуется в своих апартаментах, обиженная на связь мужа с бразильской порнозвездой. Другая была убеждена, что хозяйка накачалась кокаином; в то же время издательница роскошного журнала мод высказала предположение, что платье Ким Дюмен оказалось настолько тяжелым от навешанных на него драгоценностей, что она просто не в состоянии передвигаться. Вскоре стало очевидно, что никто из присутствующих и в глаза не видел Кимберли со времени ее прибытия с континента на прошлой неделе.

— Но вы можете познакомиться с ее мужем, вон он!

— Где? — мгновенно насторожилась Миранда.

— У стойки бара. С этой, как ее там…

Миранда повернулась в указанном направлении. И увидела Тонио. Ошибки быть не могло: даже в маскарадном костюме она узнала его. Не потому ли, что видела его на фотографиях… или — в своих кошмарах?

Довольно высокий, стройный и интересный. Одна половина лица выкрашена в черный цвет, другая — в белый. Парадный фрак такой же: половина черная, половина белая — как на картинах кубистов. Черные волосы длиннее обычного — по европейской моде. На бедре — черный револьвер с белой рукояткой.

Миранда облизнула вдруг пересохшие губы и направилась к нему. Он флиртовал с манерной, похотливой на вид кинозвездой среднего пошиба, нашептывая ей что-то на ухо, отчего та наконец рассмеялась и отошла.

Миранда изобразила на лице улыбку и приблизилась к нему вплотную.

— Я не могу больше ждать ни минуты на этом прелестном вечере, чтобы поблагодарить гостеприимного хозяина! — произнесла она, протягивая ему руку. — Если не ошибаюсь, вы — Тонио Дюмен.

— К вашим услугам.

Он наклонился, чтобы галантно поцеловать ей руку, и, выпрямившись, посмотрел на нее. Их глаза встретились.

Это был он! Он и улыбался как тогда: белоснежные зубы, острые как у зверька.

— А вы, моя прекрасная незнакомка, ваше имя…?

В его взгляде читалось неподдельное восхищение.

— Мое имя? — Она слышала свой голос откуда-то издалека, словно во сне. Но все происходило наяву — здесь и сейчас!

Но что если она ошибается? Что если она путает лицо, мучающее ее в кошмарах, с лицом, так часто появляющимся на фотографиях в прессе? Определенное сходство, несомненно, имеется. Но что еще кроме этого? Не придумывает ли она свои воспоминания? Как никогда Миранде было необходимо в совершенстве владеть собой — голосом, мимикой, даже повлажневшими ладонями. Во что бы то ни стало ей нужно узнать правду!

Не дрогнув ни единым мускулом, она посмотрела в раскрашенное лицо.

— Я — фея Морган.

Дюмен красноречиво сдвинул брови:

— Боюсь, что незнаком ни с одной женщиной по имени Морган, — с сожалением сказал он. — Оно взято из какой-то книги?

— Из цикла сказаний о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола. На староанглийском слово «фея» значило «заколдованная, сказочная».

— Понимаю. А ваша Морган — злая или добрая волшебница?

— Злая.

— Я очень рад! Как вы могли заметить, моя колдунья, я уже подпал под действие ваших чар.

Он наклонился вперед, рассматривая кулон, покоившийся в ложбинке между ее грудей. Взяв его в руки, он некоторое время изучал его цепким взглядом, а затем вернул на прежнее место. При этом большим пальцем слегка коснулся ее груди. Случайно или намеренно?

Она ничуть не сомневалась, что намеренно, потому что заметила зажегшийся в его глазах огонек похоти.

— Очень красиво… — произнес он.

— Кулон?

— Я имел в виду его обладательницу, мисс Ви.

С резким толчком в груди она поняла, что он обратился к ней по имени. Возможно ли, чтобы он знал, кто она и почему она здесь?!

— Мне кажется, мы с вами не были знакомы… — тихо ответила она.

— Ошибаетесь, мы знакомы.

Миранда застыла.

— По крайней мере, заочно. — Он рассмеялся: — На аукционе Сотбис в Лондоне! Вы обошли моего агента на торгах за этот кулон, который мне очень приглянулся. Впрочем, я рад видеть, что он нашел себе столь прелестное пристанище.

Она придвинулась к нему поближе, не в силах избавиться от последних сомнений. Тот ли это человек? Бахвальство то же… Самоуверенный тон, экстравагантные комплименты, этот раздевающий взгляд… Револьвер — тоже вполне характерная деталь, не выпадающая из общего образа. И все же раскрашенное лицо словно издевалось над ней, лишая полной уверенности: ей запомнились гладкая кожа оливково-смуглого цвета, короткие курчавые волосы и высокие скулы.

Чтобы окончательно убедиться в своей правоте, ей необходимо поближе рассмотреть его. Потанцевать с ним. Почувствовать прикосновение к себе его тела, вдохнуть его запах.

Она взглянула на кулон, потом снова на Дюмена.

— Если я смогла перещеголять вашего агента, Ваше превосходительство, — ровно сказала она, — то, значит, сильно переплатила.

— Невозможно переплатить за выполнение своих желаний. По крайней мере, этому-то я научился. Однако мне кажется интересным, что мы оба домогались одной и той же вещицы…

— Я нашла ее прелестной, — честно призналась Миранда.

Оркестр заиграл негромкую медленную мелодию.

— Вы танцуете со своими гостьями? — поинтересовалась она.

— Я делаю все, — ответил он, — все, что может осчастливить женщину, но только если вы будете называть меня просто Тонио.

— Ну, тогда я — Миранда.

— Знаю.

Он протянул ей руку, чтобы провести в ряды танцующих. Поколебавшись, она решила принять шутливый тон, который, казалось, был ему больше всего по душе.

— Никогда не танцевала с человеком, носящим оружие. Я чувствую себя в… неравном положении, что ли.

— У вас есть и свое оружие, моя дорогая. — В этот момент блуждающий луч прожектора высветил их из полумрака. В этом луче ее платье сделалось почти прозрачным, и Тонио уставился на ее грудь с откровенным вожделением. — Оружие, лишь слегка сокрытое от посторонних глаз, — добавил он со смехом. — И куда более мощное, чем мое, ma belle cherie.[6]

У Миранды пересохло во рту: почему он вдруг обратился к ней по-французски? Играл в какую-то игру? Вспомнил тот бар под Шамбором? Луч прожектора передвинулся.

— Извините. Я не говорю по… это был французский? — Она улыбнулась с невинным видом. — А какая идея заложена в вашем костюме?

Он остановился.

— Я — дух Барон-Суббота — покровитель мертвых, который стоит на страже границы, отделяющей живых от усопших. Как и ваша фея Морган, мой персонаж наделен сверхъестественными возможностями.

— А он праведник или грешник?

— Ах, моя прелестная Миранда, боюсь, что очень большой грешник… Это самый зловещий персонаж вудуистского пантеона, его именем зомбируют трупы…

Он притянул ее к себе, и они начали танцевать, тесно прижавшись друг к другу. Было жарко, оба быстро покрылись испариной. Она почувствовала его губы совсем рядом со своим ухом и услышала его шепот:

— Вконец испорченный характер, но может быть очень и очень хорош в постели…

Те же самые слова!! Воспоминание пронзило ее. Да, это был тот же самый мужчина! Тот, кто танцевал с ней в кафе под Шамбором. Тот, кто упорно продолжал посягать на ее душу… На шее ее бешено запульсировала жилка. Она нарекла себя Мирандой Ви, но она никогда больше не станет жертвой! Миранда Ви — это отныне Возмездие за содеянные грехи!

Она должна увести его отсюда. Одного. Заставить его снять с пояса револьвер. Она прекрасно понимала, что замышляет уголовное преступление, но сначала должна еще раз убедиться, что это он, тот монстр…

Миранда подалась вперед, словно хотела вжаться в него, — и тут же почувствовала, как напряглась его мужская плоть. Прекрасно! Это было как раз то, что ей нужно!

Она соблазняющим жестом обвивала его шею руками, ласкала лицо, проводя пальцами по щеке, губам… Потом медленно запустила руку ему в волосы и осторожно отвела их назад. Ее палец прикоснулся к тому, что осталось от мочки уха.

— Как это случилось? — спросила Миранда.

Он пожал плечами, внезапно раздражаясь:

— Откусили много лет назад… одно дикое животное. Так сказать, несчастный случай на охоте.

— В Африке? — она постаралась, чтобы в ее голосе прозвучал благоговейный трепет.

Он сардонически рассмеялся:

— В маленьком французском городишке. Поселке даже.

— А что произошло с животным?

— Я его уничтожил.

Миранда неожиданно впилась в его губы поцелуем, больно прижав их к его зубам.

— Бог мой, как ты меня возбуждаешь! — пробормотала она.

Музыка стихла. Он выпустил ее из своих объятий.

— Милая Миранда… — тихо простонал он припухшими губами. — Какой у тебя голодный маленький ротик…

— Таким удобнее съесть тебя, мой дорогой.

Они обменялись быстрыми пылкими взглядами. Потом он произнес то, что она и добивалась услышать:

— Пойдем.

— Куда?

— Туда, где мы будем одни и доведем друг друга до изнеможения…

Она застонала, будто сгорая от желания:

— О-о… да! Я тоже этого хочу. Но останется ли твое исчезновение незамеченным? И где твоя жена?

Но он уже настойчиво тянул ее за собой, пробираясь между танцующими парами к винтовой лестнице, ведущей на верхние этажи. Музыка, казалось, следовала за ними, становясь все быстрее и ритмичнее.

— Моя жена, — его голос приобрел игривый оттенок, — она и здесь, и, можно сказать, не здесь. Головоломка. — Он вел ее вверх по лестнице, по длинному коридору, увешанному гобеленами, пока они не подошли к двустворчатым дубовым дверям.

— Тебе нечего беспокоиться о моей жене, Миранда, потому что это единственное место, куда она никогда не заходит. — Он рывком распахнул двери. — Моя спальня.

Это была огромная комната, созданная для удовлетворения самых разнообразных прихотей. Стены украшены фресками с изображениями обнаженных женщин с пышными формами эпохи Ренессанса и похотливых сатиров. Он подвел Миранду к непомерно большой кровати под балдахином из флорентийского бархата.

— А теперь, — он улыбнулся и повалился на груду лежащей на ней подушек, — сними этот абсурдный наряд и позволь мне полюбоваться своими прелестными грудками, которые весь вечер сводили меня с ума. Они ведь натуральные, правда? Так надоели эти силиконовые!

— Абсолютно натуральные. — Она склонилась над ним, словно собираясь упасть на него, но потом положила руку на кобуру его револьвера. — Эта штука снимается? — спросила она мягко. — А то она меня угнетает.

Тонио рассмеялся:

— Для тебя снимается все!

Она наблюдала, как он отстегивает оружие и кладет его на стоящий рядом мраморный столик.

— Ну а сейчас, моя злая волшебница, я весь в твоей власти! — сказал он.

Выстрела не слышал никто: стены были слишком толстыми, толпа гостей внизу резвилась слишком бурно, музыка играла на полную мощность.

Никто не заметил также, как — спустя несколько минут после полуночи — Миранда сошла вниз по лестнице и направилась по коридору к танцевальному залу.

Найгель Карпентер шел в туалетную комнату, когда увидел ее. Первое, на что он обратил внимание (позже он выступал в качестве свидетеля), — это на невесть откуда взявшуюся седую прядку в ее каштановых волосах. Второе — на револьвер, который она держала в руке.

— Миранда! — окликнул он ее.

Она прошла мимо него медленным и целенаправленным шагом прямо к сотруднику службы безопасности.

— Позвоните в полицию, — сказала она ровным и спокойным голосом. — Я только что убила Тонио Дюмена.

После чего опустилась в кресло и стала ждать.

Лонг-Айленд

Она была его первой любовью, она же стала и последней. В этом была какая-то справедливость, ощущение завершенности полного жизненного цикла. Конечно, в Миранде, которой принадлежало его сердце сейчас, мало что осталось от той девушки, которая завоевала его так давно. Да, он любил ее! По-прежнему любил, хотя она уже не походила на раненую лань, на ту Мэгги, «мисси», «леди Икс», в которую Питер был без памяти влюблен.

Теперь он любил ее как Миранду (как легко произносилось ее новое имя!), освободившуюся, наконец, от призраков прошлого. Нынешняя Миранда Ви уже не была объектом жалости и сострадания — она была восхитительной женщиной: зрелой, уверенной в себе, необыкновенной. Которая отвечала ему любовью.

Впервые за всю их путаную жизнь они смогли встретиться на равных.

Теперь. И навсегда.

В то августовское воскресное утро он валялся в кровати. Ел пончики с вареньем и смотрел телевизор, то есть развлекался сразу двумя недостойными способами из тех, которые стал позволять себе после отъезда Джуди Сайм.

Милая, примерная Джуди… Она могла питаться одним салатом из латука, а есть пончики с вареньем вообще считала тяжким преступлением. Просто невероятно, как сильно она ему нравилась… и как мало он сейчас скучал по ней.

Хотя процесс их расставания протекал довольно медленно, его финал был мирным: ни слез, ни взаимных упреков, ни следов крови на полу.

Удивительно, но все ускорила ситуация, возникшая в связи с приглашением на бал к Дюменам, — по каким-то своим резонам она решила раздуть целую историю из его отказа ехать туда.

— Черт побери, Питер, — ворчала она, — ты стал таким увальнем в последнее время… Ты же знаешь, как мне хотелось быть там, надеть какой-нибудь сногсшибательный наряд, порезвиться, протанцевать всю ночь… Но ты опять засел дома с книжкой в руках. Меня беспокоит это твое раннее старение.

— Господи! — рассмеялся он. — Да я еще не собираюсь ложиться в гроб! Какого черта, Джуди, это обычная вечеринка! Много богатых бездельников в смешных костюмах — только и всего. Кроме того, ты всегда говорила мне, что на танцплощадке я — форменное несчастье.

— Так оно и есть! — резко ответила она, и он понял, что она просто выжидала подходящего момента. После того как он отклонил ее предложение пожениться, она стала скрытной, отдалилась от него. Он подозревал, что Джуди уже наметила кого-то на его место — более подходящего и молодого.

— Дело не только в этом бале… — И она принялась методично перечислять все недостатки Питера: плохо играет в бадминтон; не закрывает крышкой унитаз; седеет как гризли; разбрасывает газеты в гостиной; ест в постели и оставляет крошки; вопреки всем уговорам надел тот жалкий старый твидовый костюм на вечеринку у Рэдфордов в прошлом месяце…

— Стоп машина! — перебил ее Питер. — Если тебе просто хочется поскандалить — позвони кому-нибудь. А если хочешь мне что-то сказать — валяй напрямик.

Джуди некоторое время рассматривала носки своих туфель.

— Мы никуда не ходим, — сказала она наконец и нахмурилась. — Да в сущности, никуда и не ходили — нет, я имею в виду не дискотеки или вечеринки… Ты мне очень нравишься, Питер, но ты похож на овода: перелетаешь с места на место, нигде не задерживаясь подолгу; пробуешь то, пробуешь это и стремишься забиться в любой Богом забытый уголок, как только реальная жизнь наступит тебе на пятки… Чего ты ждешь, Питер? Знака свыше? Со свойственной тебе английской прохладцей ты дал мне понять, что я — не тот вариант. Я думаю, нам пора расстаться.

Она собиралась на следующей неделе в Испанию на съемки картины с участием нового комика из «Субботней ночной жизни» — Николаса Блая. Предложение ей последовало неожиданно, и упустить его было нельзя: бесподобный сценарий, свежий сюжет — веселый, современный.

— Прямо как я сама! — добавила Джуди.

Она не собиралась возвращаться в дом Питера. Она решила купить собственное жилье в Бель-Эре, парижском пригороде.

— Мне жаль, Питер. Мы вместе пережили много приятных мгновений…

— Мне тоже жаль, — откликнулся он.

— Но не очень. Или если это так — я об этом не узнаю. Ты, как истинный британец, слишком плотно застегнут на все пуговицы. «Не показывай вида, что потеешь», — бьюсь об заклад, это и было вашим семейным девизом!

— А вот и нет! — сказал Питер. — Нашим девизом было «главное — хорошо питаться».

Она рассмеялась, а потом они наговорили друг другу всяких подходящих к случаю слов с определенной дозой искренности: «замечательный друг… дорогой человек… всегда буду помнить о тебе…». После чего расцеловались в обе щеки. На другой же день она уехала, а в следующем месяце вышла замуж за Ники Блая. Который тоже был молодым, веселым и современным.

После ее отъезда Питер удивлялся, почему его сердце не разбито. Задета была только его мужская гордость, но и она оказалась на редкость жизнеспособной.

Он праздновал свою вновь обретенную свободу тем, что не опускал крышку унитаза, разбрасывал в гостиной газеты и повсюду оставлял за собой крошки от еды, которую выбирал по своему вкусу и без ограничений.

Так было и в то воскресное утро: он валялся в кровати, жевал пончики с вареньем, не обращая ни малейшего внимания на то, куда летят крошки, просматривал «Таймс» и одним глазом поглядывал в телеящик, когда имя Тонио Дюмена дошло до его сознания.

Питер подпрыгнул как от удара: значит, кто-то все-таки разделался с этим ублюдком! Давно пора… Мгновенно он подумал о Кимберли и ее маленькой собачке. Динг-Линг… Что ж, теперь щенок может жить спокойно. Как и его хозяйка.

На экране появились ступени здания следственной тюрьмы, и голос за кадром торопливо рассказывал о последних событиях.

Питер не отрываясь смотрел.

Костюмированный бал — ну-ну… Тот самый, на который он пару месяцев назад получил приглашение. Место преступления — появилась фотография огромного особняка в итальянском стиле, переданная по телетайпу. «Подозреваемая в убийстве», как выразился комментатор, — стройная фигура с прикрытой полицейским плащом головой, спешащая по ступеням вслед за адвокатом. Названо ее имя, ничего не говорившее Питеру.

Стараясь уловить смысл происходящего, он слушал с таким напряжением, что даже уши заболели.

«…соседка жертвы Миранда Ви… мотив пока неясен… хорошо известна в международных финансовых кругах… занимается филантропической деятельностью в округе… основательница компании „МираКо"…»

«МираКо»! — выдохнул Питер. Слово отдалось в его голове гулом стопудового колокола.

Корпорация «МираКо»! Это должно быть простым совпадением! Ничего другого и быть не может!

Любое другое объяснение слишком невероятно…

«МираКо» — хозяйка этой компании была без ума от писательского таланта Питера. Это она вытащила его, пьяного, из бара «У Смитти» однажды вечером… Нет, надо быть точным, одернул себя Питер: она отвела его от края пропасти, в которую он уже хотел скатиться, и дала ему возможность начать новую жизнь в Калифорнии. Иногда он считал, что с ним случилось обыкновенное чудо. Но, оказывается, никакого чуда не было!

Кровь бросилась ему в голову.

С пересохшим ртом он неотрывно глядел, как женщина в полицейском плаще шагнула к поджидающей ее машине. Отмахиваясь от репортеров, она обернулась. Вспышки блицев.

Но Питер Мэйнвэринг мог бы обойтись и без них, потому что в ту же самую секунду головоломка, которой была вся его жизнь, разрешилась.

— Боже мой, это она!!

Ему показалось, что он сейчас упадет в обморок, но он взял себя в руки и в течение последующего получаса сидел на телефоне.

Но номер домашнего телефона мисс Миранды Ви не был зарегистрирован, а на операторов в нью-йоркском филиале «МираКо» не действовали ни его мольбы, ни его угрозы.

Питер изо всех сил напрягал память. Как же, черт побери, фамилия того парня, который выкурил его тогда из бара, рассказав какую-то нелепую историю о своей нелегкой личной жизни… Блондин. Южанин. Он узнает через него, как связаться с «Мирандой»: она должна безоговорочно доверять ему, раз поручила провернуть такое дело с Питером!

Кусто? Бистро? Какое-то похожее на французское слово… Оно прямо вертелось у Питера на кончике языка. Бизе? Биссе?

Биссо!

Он вытер вспотевшие от волнения руки и бросился к телефону.

Через несколько минут он уже говорил с Джимом Биссо, а еще через полчаса — с самой Мирандой.

— Ты приедешь ко мне? — спросила она своим низким голосом, который он так безумно любил.

— Ты не смогла бы удержать меня от этого!

В первые дни они никак не могли наговориться, заполняя пропасть в общении друг с другом, образовавшуюся за долгие годы. Питер рассказал ей все: и как он любил ее во время ее пребывания в «Маривале», и как решил уехать оттуда после ее отъезда. Рассказал и об Энни, но она, разумеется, и сама об этом знала и радовалась, что он был с ней счастлив в те годы.

Иногда они вообще ни о чем не разговаривали — им было достаточно одних прикосновений друг к другу: ласковых, нежных, испытующих. Они умирали от счастья и упивались им осторожно, не торопясь, маленькими, освежающими глоточками — как томимые жаждой путники, после долгого блуждания по пустыне припавшие, наконец, к живительной влаге источника…

Ранним утром Питер частенько выгуливал собак Миранды по дороге, ведущей к вилле «Фиорентина». У ворот всегда стояла охрана, а Питер никогда и не искал возможности проникнуть внутрь. Несмотря на недавнюю трагедию, территория поддерживалась в идеальном порядке, опавшие листья сгребались в кучи, деревья и кустарники аккуратно подстригались. И все же дом был окутан атмосферой заброшенности… а может, печали. Питер смотрел на многочисленные окна и размышлял о судьбе Кимберли Вест-Дюмен. После смерти мужа она стала настоящей затворницей, и Питер уважал ее уединение. Он просто останавливался на дороге на минутку-другую, а потом свистом подзывал собак, и они шли домой.

По понятным причинам, Миранда никогда не прогуливалась в том направлении: она отнюдь не горела желанием вновь посетить место преступления…

Вилла «Фиорентина»

Репортеры давно уже перестали дежурить у ворот особняка, «ближайшие друзья» Дюменов разъехались в поисках новых впечатлений. Вилла погрузилась в спячку.

Уилт Остин, дневной охранник, коротал время, слушая по радио легкий рок. Жизнь стала однообразной и скучной после «большой стрельбы», как он называл минувшие события.

Он затосковал по старым временам, когда вереница лимузинов выстраивалась в очередь у контрольного пункта; когда, придя вечером домой с дежурства, можно было расхвастаться перед женой, каких гостей пришлось ему пропускать сегодня, — скажем, Вэйна Ньютона, или Криса Эверта, или Киссинджеров.

Теперь же по дороге, ведущей к вилле, проезжало совсем мало машин, и их пассажирами в основном были подростки да дамочки средних лет. Они припарковывались неподалеку от входа, чтобы поглазеть на место преступления. Но никто, за исключением обслуживающего персонала, врачей и горстки торговых агентов, не мог проникнуть за ворота виллы…

Однажды хмурым зимним утром к воротам подкатило городское такси, из которого высадился мужчина в нейлоновой ветровке и линялых джинсах. На вид ему было лет тридцать, светлые волосы обрамляли обветренное лицо, руки говорили о привычке к физическому труду. Осмотревшись вокруг, он с сомнением переспросил водителя:

— Это здесь? — Получив утвердительный ответ, расплатился с ним, отсчитав несколько бумажек из тощей пачки денежных купюр. — Думаю, лучше меня не ждать. Я могу вернуться и на попутке.

Уилт Остин просмотрел свои списки, чтобы выяснить, не вызывали ли на сегодня какого-нибудь монтера, но кроме посыльного из зеленной лавки никого не обнаружил.

— Чем могу помочь, мистер? — недружелюбно обратился он к незнакомцу. Посторонним на территории виллы делать было нечего, если только они не замышляли что-нибудь недоброе: кругом полно террористов и разъяренных граждан Сан-Мигеля, готовых с радостью пустить пулю в лоб любому, кто имеет несчастье носить фамилию «Дюмен».

Хозяйка дома уже отправила детей за границу — по слухам, во Францию или Швейцарию — под чужой фамилией: то ли «Смит», то ли «Браун», то ли какой-то другой, столь же маловыразительной, — и сама собиралась сделать то же самое. Что ж, кто сможет осудить ее за это? Нельзя быть излишне осторожной, когда дело касается собственных детей…

А теперь еще здесь появился этот парень!

Уилт машинально положил руку на свой «узи», хотя, откровенно говоря, незнакомец больше смахивал на бродягу, ищущего возможности подработать. К тому же довольно косноязычного.

— Говори, чего надо, или убирайся! — потребовал охранник.

— Да, сэр. — Парень откашлялся. — Я хотел бы повидать миссис Кимберли Дюмен.

— Мадам Дюмен. И можешь отправляться обратно в ту же самую дыру, откуда вылез, потому что мадам Дюмен никого не принимает, тем более разных бездельников. Леди в трауре. Так что почему бы тебе не…

— Не могу, пока не увижусь с ней. Я проделал довольно длинный путь. — Он смущенно опустил глаза. — Дело в том, что я, э-э-э… видите ли, я ее брат.

— А я — Арнольд Шварценеггер, так что давай убирайся!

Но, посмотрев на нахала повнимательнее, он заморгал, сдвинул густые вислые брови и потянулся к внутреннему переговорному устройству.

— Стой здесь! — приказал он. — Сейчас выясню.

И пустился в долгий приглушенный разговор с кем-то в доме, потом кивнул, пробурчал что-то невнятное и снова обратился к парню — на сей раз с ноткой уважения в голосе:

— Ваше имя, сэр?

Незнакомец произнес его по буквам.

— Через два «л», но я не думаю, что это имеет какое-то значение.

Уилт повторил фамилию в микрофон, потом вышел из своей будки и обыскал посетителя с ног до головы.

— Извините, мистер Келли, такие правила. Теперь проходите.

У парадного входа в дом гостя задержал высокий худощавый англичанин, который проверил его радиолокационным устройством.

— Вы носите контактные линзы? — поинтересовался он.

Келли покачал головой:

— Зачем?

— Тому есть миллион причин, — последовал ответ. — А теперь пройдемте со мной…

Англичанин повел его через холл, затем вверх по лестнице к массивной двойной двери на втором этаже. Келли то и дело приостанавливался, рассматривая широко распахнутыми глазами картины на стенах или заглядывая в комнаты, мимо которых они проходили. Один раз он даже не удержался и присвистнул.

— Идемте же, мистер Келли! — поторопил его провожатый.

— Да-да! О! Вот это местечко! — выдавил он тихим извиняющимся тоном: он не привык к тому, чтобы его называли «мистер». — Прямо как музей или что-то вроде.

В доме стояла зловещая тишина. Он подозревал, что в конце концов произошла какая-то ошибка, несмотря на все сказанное ему в Батон-Руже. Таким парням, как он, нечего делать в подобном месте.

— Может, мне заглянуть в следующий раз… Я сам доберусь в город.

Вместо ответа англичанин протянул ему расческу.

— Прежде чем вы войдете, хочу кое о чем предупредить вас. Мадам Дюмен была очень потрясена смертью мужа. Собственно, мы все были потрясены… С тех пор мадам живет в уединении. К вашему сведению, в лучшие времена я был личным секретарем Его превосходительства…

Келли провел расческой по волосам и пожалел, что не догадался надеть галстук.

— Я нормально выгляжу? — робко спросил он.

— У вас все впереди. В отношении предстоящей вам встречи могу лишь посоветовать, с вашего позволения, не начинать разговор, пока к вам не обратятся, и не делать резких движений. Мадам глубоко переживает происшедшую трагедию, и, надеюсь, вы проявите уважение к ее чувствам. Она очень… — он помедлил, подбирая подходящее слово, — очень ранима.

Секретарь открыл дверь и провел его внутрь.

— Мистер Келли! — доложил он.

Несмотря на дневное время, шторы были опущены, и оттого в помещении стояла некоторая духота. Единственным источником света была мощная электролампа, подвешенная над единственным в комнате креслом. Всю остальную часть комнаты скрывал полумрак.

За пределами круга, очерченного светом лампы, на низком диванчике сидела Кимберли Дюмен, одетая в черное траурное платье. Ее лицо покрывала густая вуаль. В этом зловещем полумраке ее фигура была еле различима, как и приглушенный голос, которым она заговорила:

— Пожалуйста, присядьте. Нет-нет! — Ее быстрый шепот стал тревожным, потому что незнакомец двинулся через комнату прямо к ней. — Вернитесь! Сядьте вон туда, под лампу! Так… Теперь дайте мне рассмотреть вас.

Он повиновался, заморгав на свету, — словно олень, попавший в лучи автомобильных фар.

Ким тоже замигала: она вообще отвыкла от света. Оба некоторое время сидели молча; наконец, глубоко вздохнув, она заговорила:

— Это правда? Глазам не верю!

Возможно ли, что это ее брат? Но как может быть иначе — ведь у сидящего перед ней человека ее лицо! Правда, не точно такое, какое было у нее в лучшие времена… Оно вообще отличалось от тех лиц, которые ей делали на протяжении всей жизни, и уж конечно, от того, какое было у нее сейчас. И все же, вне всякого сомнения, у этого человека ее настоящее, подлинное лицо! Если отбросить изменения, совершенные искусными руками доктора Фрэнкла.

Таким оно было у нее в четырнадцать лет. Вернее, стало бы таким, если бы время беспрепятственно откладывало на нем свой отпечаток.

Хорошее лицо, хотя и нельзя назвать его божественно красивым. Привлекательное, но не приковывающее всеобщее внимание. Нос, правда, великоват, а губы чуть-чуть тонковаты. (Она попыталась вспомнить, какие губы были у нее до инъекций коллагена и каким носом наделила ее природа от рождения. Из нее выросла бы просто хорошенькая женщина, и ничего больше). У Ким было странное ощущение: будто она смотрится в кривое зеркало в комнате смеха, в котором отражается вроде бы она и в то же время не совсем она…

Ей подумалось, что брат выглядит старше своего возраста — старше ее возраста, — потому что кожа его была шершавой и обветренной, под глазами разбежались морщинки, как если бы он слишком много времени проводил под открытым небом. Но радужка, как и у нее, была того же необыкновенного фиалкового цвета. Как бутоны Массальского древа…

Ким почувствовала, как кровь быстрее заструилась по ее жилам.

Ее первым порывом было броситься ему на шею, прижаться к нему, назвать братом… Она с усилием его подавила. Слишком долго жила она в атмосфере лжи; подозрительность стала ее второй натурой. Может, интуиция и подсказывала ей, что перед ней — ее брат, а может, и нет. Мысль о возможности обмануться еще раз была невыносимой.

Ким так крепко стиснула кулачки, что ногти вонзились в ладони. Спокойствие! Самоконтроль! Первое впечатление обманчиво, она знала это по своему печальному опыту: разве не она влюбилась в Тонио Дюмена с первого взгляда? В своего Рыцаря на белом коне, Прекрасного Принца? Надо учиться на своих ошибках и принимать необходимые меры предосторожности, чтобы не натворить новых!

Скорее всего, этот человек с ее лицом, с ее глазами — просто самозванец, хладнокровный охотник за деньгами, наделенный выдержкой и приятной внешностью, рискнувший попытать счастья и получить доступ к ее богатству. Чего только люди ради этого не вытворяют! Стоит только вспомнить Бетт с ее жадностью… нет, алчностью!

А может, он репортер, который, пронюхав про ее секрет, хитростью пробрался сюда, надеясь заполучить сенсационную информацию… С фотографиями! Ким почувствовала приступ тошноты. Наверняка у него при себе скрытая камера…

А вдруг один из детективов разработал некий хитроумный план, и этот парень — актер, нанятый сыграть отведенную ему роль? Ведь добиться несомненного сходства с помощью каучуковой маски и цветных контактных линз вполне реально! Уж она-то знакома с искусством перевоплощения…

— Пожалуйста… — прошептала она пересохшими губами, — сделайте мне небольшое одолжение: закройте глаза и посидите одну минутку смирно…

Она поднялась с дивана; обходя круг света, подошла к нему и, став за спиной, приложила руки к его лицу. Осторожно Ким исследовала кончиками пальцев линии щек и лба — он был покрыт испариной. Да, это было настоящее лицо, это была настоящая кожа! Сердце Ким затрепыхалось, словно услышав зов крови. Этот человек и в самом деле ее брат! Она могла поклясться в этом! Каждая клеточка ее тела кричала об этом.

И все же! И все же… Она колебалась. На свете столько негодяев и мошенников, которые куда умнее и хитрее ее…

— Могу я посмотреть вашу куртку?

Он молча исполнил ее просьбу. Она вывернула куртку, пахнущую машинным маслом, наизнанку и взглянула на ярлык, который не дал ей никакой дополнительной информации. Потом обшарила карманы и обнаружила корешок автобусного билета. Негодяи и мошенники не путешествуют пятым классом… Ни записной книжки, ни фотоаппарата.

Она вернулась на свое место. На шее бешено пульсировала жилка.

— Прости меня, ради Бога, за мое поведение… — прошептала она. — Понимаешь, до этой весны я вообще не знала, что у меня есть брат. И теперь не могу быть полностью уверена, что это и в самом деле ты. Прости… Как, ты сказал, тебя зовут?

Но прежде чем он ответил, последние сомнения Ким бесследно улетучились: во внезапной вспышке озарения ей открылся смысл последних слов Бетт.

То невнятное, что она пыталась произнести вытянутыми в трубочку губами, было именем ее брата.

Хью.

— Хью, — сказал он. — Хью Келли.

Их мать звали Мэри-Лу Келли. Она выросла в простой работящей семье, которой в период «великой депрессии» пришлось перебраться на запад страны. Келли были обычными добропорядочными людьми, не слишком образованными или тянущимися к знаниям, но крепкими и с умелыми руками. Они приехали в Калифорнию в поисках лучшей жизни, но так и не обрели ее.

Мэри-Лу была хорошенькой шестнадцатилетней девушкой, когда забеременела от какого-то солдата из расквартированной поблизости части. А может, он просто случайно проходил мимо…

Нет, Хью никогда не знал его имени. Вполне возможно, что их мать и сама не знала. Нет, мэ-эм, сказал Хью своей сестре, их мать была не из тех, кто строго придерживается правил общепризнанной морали: на уме у нее были одни развлечения и флирт. Она принадлежала к тому типу женщин, которые живут лишь в ожидании субботнего вечера. По крайней мере, Хью запомнил ее именно такой.

Что же касается предположения Ким о гибели их отца в Корее — что ж, это тоже возможно. Кто знает?

Наверняка Хью знал только то, что впоследствии рассказала ему сама Мэри-Лу — ее выгнали из дома, когда стало заметно ее положение. Он представляет, в каком отчаянии она была тогда!

Связать себя по рукам и ногам ребенком? Черт побери, она и сама еще почти ребенок! Ни денег, ни образования. Ничего не светит, кроме не очень пыльной работенки в небольшом салоне красоты, где в ее обязанности входило мыть головы клиенткам и заметать остриженные волосы.

Единственным человеком, сочувственно отнесшимся к ее проблемам, стала работавшая в том же салоне маникюрша — женщина, старше ее по возрасту. Бетт Какая-то… То ли Визенхаймер, то ли Везенхолтер… Или Вестовски? Хью так и не смог запомнить ее точное имя, только саму суть истории. Похоже, эта самая Бетт никогда не выходила замуж — она была из тех женщин, которых мужики обходят стороной. По крайней мере, так утверждала Мэри-Лу. Но Бетт всегда хотела иметь ребенка, и своего рода фьючерсная сделка между ними была заключена. Может, Бетт даже что-то заплатила Мэри-Лу. Но если и так, то немного.

Однако Мэри-Лу родила близнецов, а двоих детей Бетт было не потянуть. Поэтому она взяла только девочку, оставив мальчика на руках юной матери и предоставив ей самой разбираться с ним.

Борьба за выживание была тяжелой. «Камень на шее», — так окрестила Мэри-Лу маленького сына. Через пару лет мать не выдержала: она была еще молода и привлекательна, а жить с подрастающим сыном становилось все труднее, поэтому в дальнейшем Хью воспитывался в разных приютах и благотворительных учреждениях.

Когда ему исполнилось семь лет, Мэри-Лу навестила его в последний раз. Он до сих пор помнит, во что она была одета: в красное цветастое платье из набивного ситца с белыми манжетами и воротником. Она выглядела очень хорошенькой и сказала, что пришла попрощаться, так как ненадолго уезжает из Калифорнии, но обязательно вернется! И, вероятно, найдет себе мужа, подумал тогда Хью. Больше он ее никогда не видел.

Даже теперь при одном воспоминании о своем детстве у него перехватило горло: он до сих пор помнил горькое чувство одиночества, поселившееся в душе после исчезновения из его жизни матери.

— По крайней мере, скажи судьбе спасибо, что у тебя была хоть какая-то мать! — с невеселой усмешкой сказал он Ким. — Кто-то, кто о тебе заботился… Господи, а я был совсем один! И все эти годы ждал, что она вернется и заберет меня к себе… Каким же я был идиотом!

Сознание своей обделенности с самого раннего детства давило на его психику, и оттого ему все никак не удавалось устроить свою жизнь. Из последнего приюта он ушел шестнадцатилетним пареньком и с тех пор нигде надолго не задерживался. Он многое испробовал: работал буфетчиком, буровым на нефтевышке, подсобником, таксистом, завербовывался на морские торговые суда, на которых его заносило даже в Макао и Йокогаму… Он закатал рукав рубашки и показал Ким татуировку — разбитое сердце — и надпись прописными буквами: «мама».

— Мне сделали ее в одном порту. Господи, как же я, наверное, тогда надрался!

Шли годы, а он так и не находил себе места в жизни: брался за одну работу, потом за другую; спал с одной женщиной, потом с другой — особого выбора судьба ему не предоставляла. Он был никому не нужен — без семьи, без корней… Еще повезло, что не докатился до тюрьмы.

Он работал на бензозаправке в Батон-Руже, когда на него вышли два нью-йоркских детектива, которых наняла Ким.

Поначалу он им не поверил, решив, что это какая-нибудь девица из тех, с кем он встречался раньше, решила объявить его отцом своего ребенка.

Он утверждал, что не знает никакой Кимберли Вест-Дюмен, да и вообще никаких Дюменов. Они известные люди? Возможно, но он не читает газет и журналов. Однако чем дольше он разговаривал с сыщиками, тем больше нервничал.

Если то, что они ему втолковывают, — правда, то какой во всем этом смысл? К чему ворошить прошлое?

Значит, у него есть сестра, которая нашла свой путь в жизни, стала уважаемой и обожаемой личностью… А вот он сам — всего-навсего рядовой бродяга.

— Но разве тебе не было любопытно?

Хью помолчал.

— Да Господи, конечно! Очень даже любопытно! Я знаю, ты решишь, что я ненормальный, но…

С самого раннего детства его преследовало странное ощущение того, что его жизнь какая-то неполная, что ему чего-то не хватает… Что где-то существует частичка его самого — невидимая никому, как оборотная сторона Луны. Его близняшка. Родная ему плоть и кровь.

Но сейчас, сидя рядом с Ким, делясь с ней своими воспоминаниями, он сомневался, правильно ли поступил, приехав сюда. Зачем нагонять на нее тоску, рассказывая о своих жизненных перипетиях? Он — неудачник, он неспособен сделать кого-то счастливым… Наверно, ему было бы лучше держаться подальше отсюда: это место не для него.

Дом слишком велик. Пугающ.

— Как в кино, — заметил Хью.

Он и не представлял себе, что реальные люди взаправду могут жить в таких дворцах. А уж тем более такие люди, как он.

— Я — никто! — заявил он.

— Я тоже никто… — прошептала она и смахнула слезу. — Ничего во мне не было, кроме моей внешности. Мы оба — никто, Хью, но, может, соединившись наконец в одно целое, станем что-то из себя представлять? Ты бы хотел переехать ко мне и жить вместе со мной?

— Думаю, да, — ответил он. — Но только не в этом доме: здесь слишком мрачно. Когда я был маленьким, я боялся темноты. И до сих пор меня от нее мандражит. Снаружи-то очень хорошо… Почему бы сейчас не поднять шторы и не впустить сюда солнышко?

— Пожалуйста, не надо! — попросила Ким. — Мне нравится темнота.

Более того — она полюбила ее. Темнота укрывала ее, успокаивала, утешала, смягчала боль… Темнота — это все, что у нее осталось. В ней Ким чувствовала себя лучше, чем в собольей шубе, — теплее, уютнее. Она могла сидеть в темноте часами и даже днями напролет, забывая прошлое или вспоминая его — в зависимости от настроения. Никого не видя и будучи невидимой сама.

— А меня? Меня ты боишься? — прошептала она.

— Да… нет… — Его лицо на мгновение исказилось, но потом он сложил губы в некое подобие улыбки. — Нет, тебя я не боюсь. Как можно? Мы же родились вместе! Мы вообще не должны были никогда расставаться! Я знал это, даже когда был совсем малышом… Из-за этого я и чувствовал себя неполноценным. — Одинокая слеза скатилась по его щеке, но он даже не сделал попытки смахнуть ее. — Может, поэтому я и пробродяжил всю жизнь… Все не сиделось на месте… А сейчас вот сижу здесь… — Он облизнул губы. — Ты веришь в судьбу? Я вот верю. Я имею в виду, эти детективы совсем не случайно нашли меня на бензоколонке… Что-то такое все равно должно было случиться…

Ким расплакалась.

— Да, — рыдала она, — я понимаю, что ты чувствуешь, потому что чувствую то же самое! Всю жизнь я ждала кого-то — кто бы дополнил меня, сделал полноценной… Я искала единственного человека в мире, кому могла бы доверять как самой себе. Ты так долго шел ко мне, мой дорогой Хью, может, уже и поздно… но это неважно! Наконец-то ты здесь! Теперь мы навсегда вместе, и у нас все будет общим: сердца, надежды, мечты…

Она потянулась к нему, чтобы взять его за руку, и оказалась в круге света.

— Мы никогда больше не будем одиноки, Хью! Ни ты, ни я.

Смятенный, он приложил ее руку к своей щеке… Некоторое время они сидели так в полном умиротворении, потом он глубоко вздохнул и произнес:

— Скажи, сестричка, мы с тобой и вправду так похожи?

— Были когда-то, — ответила Ким.

— Дай-ка посмотрю!

Привстав, он повернул лампу, чтобы свет падал на ее лицо. Она откинула вуаль.

— О Боже! — вскрикнул Хью Келли.

Майнола

«Штат Нью-Йорк против Миранды Ви»: защита в трех актах.

Акт первый: Тонио Дюмен. Присяжные знакомятся с природной сущностью самого дьявола.

Акт второй: Питер Мэйнвэринг и другие. Присяжные выслушивают показания экспертов.

Акт третий: Миранда Ви. Присяжные знакомятся с настоящей и единственной Жертвой некоторых событий, происшедших на проселочной дороге под французским поселком у замка «Шамбор».

Акт первый был отыгран блестяще, защите удалось показать всю жестокость характера Тонио — так, чтобы присяжные, которым предстояло решать судьбу Миранды, содрогнулись от ужаса, но не были выбиты из колеи окончательно: переборщить тоже бывает вредно, повторение уже постигнутых истин только притупляет впечатление. Тем не менее когда фотографии Миранды во время ее пребывания в «Маривале» были розданы членам суда, адвокат заметил, что у большинства из них побелели лица и сжались кулаки. Присяжный под номером восемь (автомеханик из Хиксвилла) выглядел так, будто вот-вот взорвется от ярости, а присяжная под номером два (домохозяйка из Сиссета) чуть не упала в обморок.

Установив, кто является истинным злодеем в разыгравшейся трагедии, адвокат вызвал в качестве свидетелей защиты специалистов. Социологи говорили о проблемах, встающих перед женщинами — жертвами насилия и побоев; известный психиатр объяснил природу посттравматических стрессов. Питер Мэйнвэринг в хронологической последовательности поведал душераздирающую историю о страданиях, пережитых Мирандой в «Маривале».

Потом настала очередь самой Миранды.

— Ваше выступление будет решающим, — внушал ей адвокат в долгие часы подготовки к нему. — Присяжные должны пережить все вместе с вами шаг за шагом — и плохое, и хорошее, они должны немножко влюбиться в вас и принять все близко к сердцу, на личном уровне. Думать о вас так, как если бы вы были, скажем, их женой, сестрой, дочерью или подружкой. Нужно добиваться того, чтобы все они без исключения стали кровно заинтересованы в вашем оправдании.

И когда решающий момент настал, Миранда была неподражаема.

Она выглядела очень хорошенькой и в то же время легко уязвимой в своем шерстяном платье болотного цвета — хрупкая женщина с печальной улыбкой и преждевременной седой прядкой в каштановых волосах.

Тихим, ровным голосом Миранда описала свое детство в рабочем районе Чикаго; призналась в честолюбивых планах «сделать из себя что-то стоящее», появившихся у нее еще в юности; рассказала и о работе в Париже, где она научилась французскому языку и хорошим манерам; о том, как отправилась в путешествие на велосипеде по живописным местам, которыми славятся берега Луары; о том, как попала в небольшой бар, где выпила бокал вина, подпевала Билли Холлидею и танцевала с красивым незнакомцем. И наконец со все нарастающим напряжением и волнением (присяжные словно вместе с ней переживали каждое слово, каждое воспоминание, с такой болью они ей давались) поведала во всех подробностях о нападении на нее Тонио Дюмена.

— Вы не звали на помощь? — спросил адвокат.

— Я не могла… — прошептала Миранда. — Он перерезал мне голосовые связки.

Услышав ее ответ, присяжная под номером семь (продавщица из цветочного магазина) разрыдалась. Адвокат же с мрачным видом подождал, пока она успокоится.

Затем Миранда поделилась своими впечатлениями, которые остались у нее от пребывания в «Маривале»: бесконечные операции, постоянная боль, глубокая депрессия…

Рассказывая о последующих годах, направляемая вопросами адвоката, Миранда не допускала никаких приукрашиваний фактов, не прибегала к излишнему красноречию, однако суд ловил каждое ее слово затаив дыхание.

Тщательно отрепетированные заранее, ее показания звучали тем не менее предельно искренне и откровенно. Если на ее глаза и наворачивались слезы, то самые настоящие, неподдельные.

— Почему вы выбрали для своей фамилии псевдоним Ви? — спросил адвокат.

— Для меня он ассоциируется со словом «жертва».

Она закрыла глаза рукой.

— Как долго вы переживали последствия нападения под «Шамбором»? — спросил адвокат.

— Постоянно, с 12 апреля 1965 года до той ночи, когда я выстрелила в Тонио Дюмена и убила его.

— Благодарю вас. У меня больше нет вопросов.

Но у общественного обвинителя вопросы были.

— Когда вы решили убить мистера Дюмена?

Миранда заколебалась.

— Как только узнала, что это тот самый человек.

— Вы имеете в виду человека, который напал на вас в 1965 году?

— Да, — выдохнула Миранда.

— И зная, кто перед вами, вы с ним танцевали?

— Да.

— И поцеловали его?

— Да.

— И пошли с ним в его спальню?

— Да.

— С намерением убить его?

— Да.

— А вам не приходило в голову позвонить в полицию и выдвинуть против него обвинение или выступить публично со своими подозрениями, и пусть бы потом все шло по закону?

— Нет. В этом не было смысла: он пользовался дипломатической неприкосновенностью.

— Дипломатическая неприкосновенность… Но только не для Миранды Ви. — Голос прокурора был исполнен сарказма. — Скажите, когда вы выбирали себе псевдоним, не имели ли вы в виду все-таки слово «месть», а не «жертва»?

— Протестую! — вскочил со своего места адвокат.

— Протест принят. Переходите к следующему вопросу, мистер Фостер, — кивнул прокурор общественному обвинителю.

— И что же произошло, когда вы пришли в его комнату?

— Он начал раздеваться. Снял с себя револьвер и положил его на столик рядом с кроватью. Я подобрала его и…

— Зная, что он заряжен?

— Он говорил, что да.

— И потом…

— И потом я выстрелила и убила Тонио Дюмена.

Удовлетворенный, прокурор вернулся на свое место: вопрос о преднамеренности совершенного преступления прозвучал достаточно отчетливо.

Во время перерывов Питер и Миранда воссоединялись в небольшой комнатке рядом с залом суда и погружались в мир путеводителей, географических карт, исторических книг и рекламных брошюр.

— Если… — начинала Миранда.

— Когда… — поправлял ее Питер.

Если… когда… Миранда будет оправдана: они отправятся в бессрочное кругосветное путешествие, навстречу увлекательным приключениям. Миранда побывала во многих прекрасных местах, Питер тоже немало попутешествовал, но в мире еще осталось столько чудесного и неизведанного! И они собирались познавать это вместе.

Если… когда… у них хватит денег и времени на осуществление всех своих желаний! Это будет такое путешествие — под стать современному Синдбаду или Марко Поло!

Они составили внушительный список тех мест, где хотели бы побывать и которые были известны своими легендами и тайнами. Одни названия чего стоят: Баия, Тимбукту, Россия, Самарканд, Занзибар…

Если… когда Миранда будет оправдана: они поплывут по Нилу на фелюге, перейдут Анды на мулах, проедут по Великому шелковому пути через весь Китай, займутся поисками затерянных ацтекских городов… С каждым днем маршруты усложнялись, становились все фантастичнее и смелее.

Если… когда!

Потом в дверь просовывал голову судебный исполнитель и сообщал о возобновлении слушания дела.

На четырнадцатый день финал замаячил уже совсем близко, когда в своей заключительной речи адвокат перешел непосредственно к личности подзащитной.

— Опасна ли для общества Миранда Ви? Способна ли она причинить ему зло? Спросите ее соседей, ее служащих, спросите членов правления любой из тех благотворительных организаций, в работе которых она принимает участие. Спросите бездомных зверюшек, которых она подбирает и которым дает приют. Спросите свое сердце, свою интуицию, спросите самих себя: а что если бы случившееся с ней той далекой ночью в Шамборе произошло с кем-то, кого вы любите? Что если бы это, — адвокат в упор посмотрел на женщину — старшину присяжных, — случилось с вами?

Да, из-за Миранды Ви мертв мужчина. Но выстрелы, прозвучавшие на вилле «Фиорентина», всего лишь возвестили о том, что правосудие свершилось!

Адвокат секунду постоял молча, а потом вернулся на свое место и, взяв руку Миранды, пожал ее. Он видел то, что хотел увидеть: слезы в глазах старшины присяжных.

— «Когда», а не «если»… — прошептал он своей клиентке.

Спальня Тонио

— Ты не убивала Тонио. — Питер накинул шаль на плечи жены. Они стояли на палубе в первый вечер своего морского свадебного путешествия.

— Питер, прошу тебя! — попросила Миранда, наблюдая, как постепенно исчезает из поля зрения далекий берег. — Давай забудем прошлое! Ведь у нас медовый месяц.

— Ты его не убивала! — повторил Питер. — Я всегда знал это.

В комнате отдыха оркестр играл мелодию Кола Портера «Что такое любовь». Немного грустная музыка словно обволакивала их. Именно эту вещь так часто слушала Миранда на своем проигрывателе долгими ночами в «Маривале». Много лет назад, когда они оба были молодыми… Она слушала и вспоминала. Потом повернулась к мужу:

— Почему ты так думаешь?

Питер вздохнул.

— Потому что я знаю тебя. Ты не сможешь убить: для этого ты слишком порядочный и слишком добрый человек.

— Я добрая? — Миранда тихо засмеялась. — Да я самая жесткая женщина в мире бизнеса! В Чикаго меня так и называли — «Железная». Спроси кого хочешь.

— Я сказал «добрая», — подчеркнул Питер, — а не «слабая». Если бы ты была слабой, ты бы просто не выжила. Хотя допускаю, что ты научилась хитрить со времени пребывания в «Маривале». Но причина этого кроется в самом мире бизнеса, в котором тебе пришлось крутиться. Видишь ли, дорогая, во всем, что касается Миранды Ви, интуиция меня не обманывает: я нутром чувствую, когда ты говоришь неправду, — как будто включается сигнал тревоги. Так было во время твоих выступлений на суде, так происходит и сейчас, когда ты притворяешься непонимающей. Ты можешь одурачить весь суд, присяжных, но одурачить меня тебе не удастся!

Миранда взяла Питера за руку и крепко сжала ее. Потом вздохнула.

— Ты прав, Питер. Я лгала.

— Но зачем ты это делала? Мне кажется, я уже догадываюсь, но хотел бы услышать обо всем от тебя самой. Что же в действительности произошло в ту ночь? Между нами не должно быть тайн, Миранда! Мы и так слишком долго жили на карнавале, окруженные таинственными масками…

— Да, любимый… — прошептала она. — Но ты должен обещать, что мой рассказ останется только между нами. И потом мы больше никогда не будем говорить об этом.

В ту ночь тоже играл оркестр, а веселая шумная толпа резвилась, хохотала, флиртовала, плясала… Впрочем, в спальне Тонио было слышно только его дыхание, становящееся все учащеннее и тяжелее, да звуки ударных инструментов, напоминающие бой барабанов какого-нибудь островного племени вуду.

Тонио снял с пояса револьвер и положил его на ночной столик, а потом, блестя глазами, разлегся на кровати и поманил ее к себе пальцем.

— Я в твоей власти, моя злая волшебница, — сказал он с издевательским смешком, в котором смешались презрение и жестокость. — Иди сюда и раздень меня.

И закрыл глаза, предвкушая грядущие наслаждения.

Вот оно! Мгновение, которого она так ждала. Все, что ей оставалось теперь, это взять его пистолет, нажать на спусковой крючок и сполна отплатить за все свои мучения… Пощадить его? Но почему? Разве он пощадил ее, когда она была в его власти?

Справедливость требовала, чтобы она не упускала этот судьбоносный шанс, который может никогда больше не выпасть…

И сердцем, и мыслями она уже потянулась к пистолету… Вот только рука упорно отказывалась повиноваться.

Она не могла. Ни за что на свете она не могла этого сделать! От мысли о том, что пуля вонзается в живую плоть, дробит кости, проливает человеческую кровь, ее замутило.

Представившаяся ей картина была слишком ужасна и грязна.

Она не убийца. У нее чувствительное, доброе сердце: она не в силах вынести одного вида птицы с подбитым крылом, она готова подобрать каждого замызганного котенка, накормить каждую голодную дворнягу, попавшихся на ее пути…

Она не в состоянии причинить вред даже животному, что уж говорить о человеке! Скорее она сама умрет, чем отнимет чью-то жизнь.

В тот момент она поняла, что должна как можно быстрее выбираться отсюда. Бежать, бежать! Из этой комнаты, из этого дома… Пока не повторилось то, что произошло под «Шамбором», — ведь на этот раз Тонио действительно убьет ее, тем все и кончится…

Бежать, бежать! Но у нее подгибались колени, и ноги были как ватные. Да еще голова закружилась, и пол под ногами закрутился словно щепка, попавшая в водоворот… Ей стало страшно, что она сейчас зашатается и упадет, а Тонио бросится на нее.

И тут дверь в комнату резко распахнулась.

Миранда оглянулась и вытаращила глаза от изумления.

— Ты! — Тонио сел на кровати. — Какого черта ты тут делаешь?

В дверях возник силуэт женщины, от которой исходило такое сияние в буквальном смысле слова, что дух захватывало.

Это была Кимберли Вест — вся в чем-то белом, ослепительно блестящем и воздушном, и Миранде показалось, что она смотрит прямо на солнечное светило в разгар летнего полдня… Платиновые волосы, обесцвеченные почти до абсолютной белизны, высоко заколоты в виде короны бриллиантовой тиарой, платье из дорогой атласной парчи отделано шелковыми фестонами, шею обвивает ожерелье из жемчуга, воздушного как мыльная пена и крупного как птичьи яйца. Лиф платья тоже разукрашен жемчужными брызгами до самого пояса, руки молочной белизны от запястья до локтя в бриллиантовых браслетах, сверкающих тысячью каратов… Фарфоровое личико под тонкой, как осенняя паутинка, вуалью совершенно до неестественности.

Это была не та девочка, которую Миранда помнила по «Маривалу». Эта женщина была прекрасна и нереальна, она казалась воплощением неземной безупречности и чистоты. Единственным цветовым пятном в ней были глаза, сверкавшие фиолетовым огнем.

В этом странном, похожем на театр особняке, битком набитом «праведниками» и «грешниками», Кимберли Вест выбрала роль невинной невесты, символа девственности.

Словно мраморное изваяние неподвижно стояла она в дверях спальни.

Господи, да она же не в себе… — подумала Миранда. Несчастное создание лишилось рассудка.

Первым оправился от неожиданности Тонио.

— Возвращайся в постель, мой ангел. У тебя какой-то пугающий вид.

Казалось, она его не слышала: ослепительное видение двинулось вперед, прямо к Тонио, совершенно не замечая присутствия Миранды. Кимберли не отрывала безумных глаз от мужа.

Внезапно она зажала уши руками и закричала:

— Мерзавец!! Чудовище!! Ты убил Максима! — слова с болью срывались с ее губ. — Ты убил моего любимого!

— А ты… ты — шлюха! — в ярости рявкнул он. — Ты просто посмешище! Посмотри на себя, падаль! Тоже мне девственница! Которая спит со всяким отребьем, расставляет ноги перед этим смутьяном, перед этой свиньей… Я чуть не убил и тебя вместе с ним! А теперь убирайся в свою комнату, пока я не вызвал охрану!

— Перестаньте… — Миранда была вне себя от ужаса. — Пожалуйста! Умоляю вас, прекратите!

Но они были слишком поглощены разворачивающейся между ними драмой, не имеющей к Миранде никакого отношения. Их ненависть друг к другу ощущалась почти физически.

Кимберли рванула с шеи жемчужную гирлянду и с силой швырнула ее в лицо Тонио. Бусины ливнем рассыпались по всей комнате. В следующий момент Миранда увидела, как Тонио одним прыжком очутился рядом с Ким и набросился на нее.

— Сука!

Он с размаху ударил ее кулаком в лицо. Послышался хруст. Он ударил еще раз. Кимберли пошатнулась.

— Мое лицо… мое лицо… — закричала она. — О Боже, что ты наделал с моим лицом!

Миранда с ужасом наблюдала, как на ее глазах гибнут плоды многочисленных пластических операций: рот превратился в зияющую дыру, одна бровь разбита вдребезги, скулы свернуты… Сама плоть, казалось, тает и деформируется, словно воск под пламенем свечи.

Миранда не верила своим глазам: это был какой-то абсурд, кошмар. Как и сама Миранда много лет назад, Кимберли в мгновение ока превратилась в женщину без лица.

Тонио тоже был потрясен и в ужасе отшатнулся от жены.

— Господи! — поперхнулся он, — ты… ты… страшилище! — И отвернулся, не в силах смотреть на дело своих рук.

Быстрее лани Ким метнулась мимо него к ночному столику и схватила пистолет. Прицелившись одним оставшимся зрячим глазом, она в упор выстрелила в Тонио несколько раз подряд. Он повалился на пол к ее ногам, но она продолжала стрелять — шесть выстрелов. Пока не опустел барабан.

Потом, аккуратно обойдя распростертое тело, она подошла к кровати и, медленно присев на краешек, уставилась в пространство.

Звук выстрелов вывел Миранду из оцепенения. Переведя дыхание, она попыталась привести мысли в порядок.

Потом подошла к Тонио, присела на корточки, приподняла ему веко и пощупала пульс. Крови было поразительно мало. Тем не менее он был мертв. Окончательно и бесповоротно мертв.

Внезапно до нее дошло, какую штуку выкинула с ними судьба, и эта мысль точно ножом пронзила ее сердце: Кимберли Вест фактически осуществила то, что Миранда проделала лишь в своем воображении. Можно сказать, она убила Тонио Дюмена за Миранду. Вместо нее.

Если только существует на земле справедливость, если есть на небесах Господь, Кимберли не должна расплачиваться за свое преступление.

Миранда подошла к ней, осторожно взяла из ее рук пистолет и ласково погладила ее по голове.

— Уходи отсюда! — почти приказала она. — Возвращайся в свою комнату. Тебе нечего бояться ни закона, ни меня. Тебя здесь никогда не было. Того, что случилось сегодня ночью, никогда не было. Я все улажу. Никто ничего не узнает.

— Но почему? — Ким была белой как мел и ничего не соображала.

— Потому что я твоя должница со времени одного полуночного заплыва в Лозанне. Я обязана тебе жизнью. А я всегда отдаю долги. Теперь уходи.

— Значит, она позволила тебе взять вину на себя? — задумчиво спросил Питер. — Я был о ней лучшего мнения.

— Она была не в состоянии противиться. Она была совершенно разбита — не только лицом, но и душой. Кто знает? Возможно, она пострадала от Тонио даже больше меня. И потом, знаешь, в то время мне казалось, что у меня осталось совсем немного из того, ради чего стоит продолжать жить… Ничего, кроме бесцельного созерцания действительности. Да и я ведь убивала Тонио тысячу раз в своем воображении, а это все равно, как если бы я проделала это в реальности… В любом случае закон не имеет никаких претензий к тому, как Тонио Дюмен встретил свою смерть. Я тоже. Не должен их иметь и ты.

Рассказ Миранды тронул Питера до глубины души.

— Какая же ты необыкновенная женщина! — с благоговением произнес он. — Но что же, интересно, будет с Кимберли?

Миранда покачала головой.

— Этого мы можем никогда не узнать, но это и неважно: для меня с прошлым покончено, а Дюмены принадлежали прошлому. У нас же с тобой впереди только будущее!

— Но прошлое тоже сослужило свою службу, — возразил Питер. — Ведь оно привело тебя ко мне в «Маривал». Тогда я и полюбил тебя. И люблю сейчас, и буду любить всегда. Полный цикл.

— Это правда, — согласилась Миранда. — Наши жизни прошли один полный цикл — обернулись полностью вокруг своей оси.

«Маривал»

У кромки воды сидит женщина и смотрит на озеро. Молча. Задумчиво. На ней темные одежды. Ее лицо скрыто под маской марлевых бинтов.

Это Кимберли Вест-Дюмен.

Но она не одинока: рядом с ней сидит ее брат.