Маски сбежавшей невесты

Глава 2

Я застыла.

Граф не спрашивал, приходили ли мне письма. Не интересовался их содержанием. Единственный вопрос – известно ли мне, кем был упомянутый на страницах возлюбленный Мэрион, с головой выдавал неприглядную правду.

Мою комнату обыскивали. И конечно же нашли среди вещей сундучок с украшениями, оставшимися от матери, и дорогими сердцу письмами. Простенький, сотворенный воздушной магией замо́к, наверное, показался безопасникам детской игрушкой по сравнению с по-настоящему сложными артефактами.

Впрочем, чего я ждала? Что после того как сестра, презрев супружеский долг, сбежала неизвестно с кем от самого герцога Голдена, фактически являвшегося вторым лицом в империи, меня сочувственно погладят по спинке, нальют свежую кружку какао и отпустят восвояси?

Как бы не так.

И тут меня накрыло.

Письма. Если лорд Коул видел их, мог ли он догадаться… Нет-нет, только не это! Волна дрожи прокатилась по телу. Холодный пот заструился между лопатками, пропитывая платье. Я поспешно опустила взгляд на сцепленные на коленях руки, молясь всем богам, чтобы слухи о том, что сильные маги разума способны читать мысли даже без зрительного контакта, оказались лишь слухами.

Над переносицей заныло. Мне показалось, что я физически почувствовала на себе пытливый, изучающий взгляд.

Если лорд Коул поймет, что я скрываю, моя жизнь и жизнь сбежавшей сестры будет кончена! Мама, а потом и Мэрион не уставали повторять об этом при каждом удобном случае: «Никто не должен знать, Эверли! Никто и никогда!»

– Я… – Стоило немыслимых трудов не скатиться в истерику. Нервное состояние повышало температуру тела, разжигая внутренний огонь, а допустить этого было нельзя, нельзя, нельзя! – Мне казалось, она упоминала его… – Ну же, Эв, успокойся и вспомни! Должно же найтись хоть словечко! – Да, точно. На первом зимнем балу этого года герцог Эдельберт Голден попросил у нее два танца.

– И этого оказалось достаточно, чтобы понять, что ваша сестра неравнодушна к случайному партнеру по вальсу, а он готов ответить ей взаимностью? – В голосе лорда Коула послышалась неприкрытая насмешка.

– Два танца подряд, – с невероятным облегчением ухватилась я за спасительную мысль. То, что глава службы безопасности интересовался, откуда я знаю о лорде Голдене, а не вызвал, например, отряд для заключения меня под стражу, означало, что секрет писем Мэр так и остался нераскрытым. – Незамужней девушке не пристало выказывать партнеру подобную благосклонность, если только она не готова принять ухаживания пригласившего ее молодого лорда. Это…

– …неписаное правило всякой уважающей себя юной леди номер тысяча семьсот тридцать три, – невозмутимо закончил граф. – Безусловно, я, как приличный молодой лорд, должен был догадаться.

– Вообще-то написанное, – зачем-то уточнила я. Лорд Хенсли хмыкнул – то ли скептически, то ли удивленно. – Правило. Написанное. В учебнике по светским манерам. Мне подарили экземпляр в день выпуска из пансиона. Хотите, дам почитать?

– Пожалуй, откажусь. – Показалось или мне правда на мгновение удалось его смутить? Любопытство моментально взяло верх над осторожностью. Я украдкой посмотрела на графа сквозь полуопущенные ресницы – и тут же встретилась с ним взглядом. В аметистовых глазах плясали насмешливые искры. – Не буду лишать вас столь нужного и важного… тома.

Я невольно залюбовалась. Брат Лоррейн был красив породистой аристократической красотой: прямой нос, волевой подбородок, темные волосы до плеч и насыщенный аметист радужки – признак сильной магии разума в крови. Но мимолетная улыбка добавила какой-то особой прелести и лукавой хитринки обычно строгому лицу.

А может, просто утренний свет из окна придал усталому взгляду нездоровый блеск и удачно оттенил бледность кожи и синяки под глазами – не иначе как после ночи, проведенной за бумагами. Вот вам и романтика шпионской жизни, существовавшая исключительно в воображении Лоррейн. Бумажная работа вместо погонь и взлом девичьих сундучков вместо сверхсекретных заданий.

– Вы еще здесь? – вырвал меня из раздумий голос графа. Я недоуменно хлопнула ресницами и вдруг осознала, что невесть сколько времени беззастенчиво рассматриваю едва знакомого мужчину. У которого, между прочим, было полным-полно работы помимо того, чтобы разбираться с опозоренными компаньонками. – Можете быть свободны.

– Я… уволена?

– Не я нанимал вас, мисс Вестерс, не мне и решать вопрос о вашем увольнении. На данный момент, – он многозначительно посмотрел на меня, – вы ничем не скомпрометировали себя, чтобы я отказал вам от дома. К тому же вы каким-то чудом поладили с Лоррейн. Мне бы не хотелось подыскивать ей новую компаньонку в разгар сезона.

– Значит, я могу остаться? – не веря своим ушам, переспросила я. – Правда-правда?

– В моем кабинете? Однозначно нет. В свите графини Хенсли – разумеется, да. Если поторопитесь, успеете присоединиться к ней во время прогулки в саду. И, уходя, заберите, пожалуйста, вот это. – Он пододвинул ко мне мой сундучок. Удивительно, все это время тот находился на столе – только руку протяни, а я от волнения и растерянности умудрилась совершенно его не заметить. – Еще раз прошу прощения. Это была необходимость: если герцог потребует расследования, чтобы аннулировать брак, вы будете проходить как свидетель. Но лично я буду настаивать, чтобы разбирательства обошли вас стороной. Как оказалось, в поисках леди Голден вы нам не помощник.

– Извините, – честно ответила я. – Я сообщу, если что-то узнаю.

– Хорошо. А теперь, если вам нечего добавить к сказанному, будьте любезны…

Не дождавшись окончания приказа, я поспешно подхватила сундучок и выскочила вон.

Я солгала. Мне было что добавить к сказанному. Вот только поведение сестры, равно как и ее местонахождение, от этого яснее не становилось.

Идти в сад, где по утрам прогуливались дебютантки, с сундуком под мышкой было по меньшей мере неразумно, и поэтому я решила сперва забежать к себе. Комнаты дворцовой прислуги занимали весь четвертый, чердачный, этаж гостевого крыла. Для горничных выделялись общие спальни на три-четыре кровати, мне же как личной компаньонке молодой графини полагалась целая комнатка с окном, где, едва ли не наползая друг на друга, уместились кровать, шкаф, сундук и табуретка, под одну из ножек которой для равновесия был подсунут учебник по светским манерам. Столу места не хватило, и в качестве него я с успехом использовала подоконник.

В комнате отчетливо ощущались следы чужого присутствия. Вещевой сундук был закрыт, и даже небольшой навесной замочек аккуратно пристроен на место, но влажное полотенце, которое я в спешке бросила на крышку, висело теперь на спинке кровати. Дверца скрипучего старого шкафа, прежде болтавшаяся на одной петле, оказалась починена, постель убрана. Спасибо добрым господам стражникам – несмотря на вопиющее нарушение приличий, я время от времени забывала привести комнату в порядок.

В голове почему-то возник образ лорда Хенсли, застывшего на единственном свободном от мебели квадратике пола. Вообразить картину целиком было сложно – я вообще с трудом представляла, как он при его росте поместился бы в крохотной комнатке со скошенной низкой крышей. Интересно, а кровать после тщательного досмотра он сам заправлял или попросил кого-то из подчиненных?

Я помотала головой. Нет, ничуточки не интересно.

И тут взгляд наткнулся на нечто странное.

На подоконнике лежало письмо.

Маленький желтый конвертик с сургучной печатью притягивал к себе точно магнитом. Я вцепилась в него дрожащими руками, глядя на ровные аккуратные строчки.

«Для мисс Эверли Вестерс, лично в руки.

Императорская резиденция, верхние покои графини Лоррейн Хенсли».

Обратного адреса не было.

Вне всякого сомнения, письмо было от Мэрион. И доставили его совсем недавно, иначе лорд Коул знал бы о нем и задавал бы, наверное, совсем другие вопросы. Я почувствовала, как нервно и быстро забилось сердце. Мэр не забыла обо мне. Что бы ни случилось, она никогда не заставила бы меня мучиться неизвестностью и гадать, все ли в порядке. И вот оно, живое тому подтверждение!

«Моя дорогая Эверли!

Не знаю, как рассказать обо всем, что случилось с тех пор, как я в последний раз писала тебе. Ты, наверное, проклянешь меня за то, что я сделала, но молю тебя, милая сестра, быть снисходительной к бедному горячему сердцу. Я наконец встретила свою настоящую любовь, ту самую, о которой прежде мы с тобой читали лишь в книгах. И это не герцог Голден, как ты, должно быть, подумала. Нет. О нет, нежная моя Эверли!

Его зовут Дик, и он конюх. Он служит – служил! – в доме его сиятельства на Дворцовом острове, где мы с супругом решили провести медовый месяц. Поначалу я не обратила на него внимания, но однажды, когда я захотела прокатиться верхом, а лорд Эдельберт был слишком занят, чтобы составить мне компанию, Дик вызвался подобрать лошадь и показать округу. Мы провели вместе целый день – волшебный, удивительный день, а по возвращении в поместье уже не представляли жизни друг без друга.

Конечно же нам пришлось скрывать наши чувства ото всех. Я всегда находилась при муже, а Дик – в конюшне, и придумать благовидный предлог для свидания было невероятно трудно. Ох, Эверли, ты не представляешь, что мне пришлось пережить в те ужасные дни, как тяжело было моему истерзанному сердцу! Но Дик, мой верный Дик, предложил план, исполнив который, мы смогли бы быть вместе. Он узнал, когда герцога не будет дома, и в ту же ночь мы сбежали. В кромешной темноте пересекли залив, ютясь вдвоем в маленькой рыбацкой лодочке, а к утру уже были на материке в Боствилле, откуда я и пишу тебе это письмо.

Не ищи меня. Для нас с Диком будет лучше, если о нас забудут. Продолжай вести тихую жизнь и не держи на меня зла. Надеюсь, ты, как и я, найдешь свою любовь и обретешь счастье. Я буду молиться, чтобы так и случилось. Ты всегда будешь в моих мыслях и в моем сердце.

С любовью, твоя драгоценная сестра Мэрион».

Я перевела взгляд с исписанной страницы за окно, туда, где за много-много километров от меня находился Боствилль. Подумать только, мы разминулись в порту всего лишь на неделю! Попыталась представить Мэрион – счастливую, влюбленную, скачущую на быстроногой кобылице бок о бок с пылким молодым конюхом.

И не смогла.

Я вдруг поняла, что совсем не знаю сестру. За последний год мы отдалились друг от друга, а после ее встречи с герцогом на зимнем балу письма и вовсе стали приходить все реже и реже. И… к своему стыду, я понимала, что и сама уже не ждала их столь же жадно, как раньше. Светская жизнь сестры не вызывала у меня прежнего интереса, а туманные намеки и обещания, что еще немного и мы с ней сможем зажить как полагается, ни в чем и ни в ком не нуждаясь, занимали меня куда меньше веселых шалостей и безобидных мечтаний Лоррейн.

Все наши годы в приюте Мэр упорно пробиралась наверх, грезя о богатстве и высоком положении в обществе. Мне же отводилась роль восхищенной наблюдательницы. И я восхищалась – настойчивость и упорство сестры вкупе с недюжинным умом и красотой никого не могли оставить равнодушным. Но за время разлуки это чувство поблекло, вытесненное ежедневной рутиной компаньонки молодой графини.

Я знала, что поначалу никаких чувств к герцогу Голдену у Мэр не было. Она отзывалась о нем трезво и прагматично. Но потом у писем будто сменилась тональность. Восторгов стало больше, страниц – меньше. И я робко предположила, что Мэр изменилась. Что ощутила любовь и поняла, как и я, что в мире есть не только злые, черствые и равнодушные люди, коих мы в избытке встречали в приюте. Я думала, что она наконец узнала настоящее счастье.

И вдруг – такое…

Взгляд опустился на штамп. Действительно, четвертый почтамт Боствилля, дата – почти две недели назад. Видимо, отправление корреспонденции задержали из-за недавнего шторма. Магические послания беспрепятственно перелетали залив в любую погоду, но Мэр купила самую дешевую марку, и потому ее письмо так долго пылилось на складе.

Впрочем, чего еще стоило ожидать? Сестра всегда отличалась прагматичностью, и даже любовные переживания не помешали ей спланировать все детали побега. Скорее всего, она рассчитывала, что я получу ее письмо уже после того, как шумиха немного утихнет. А значит…

Дешевые чернила просвечивали сквозь тонкую казенную бумагу с оттиском почтового герба в уголке. Я приложила ладонь к листу, зажмурилась. Крохотную комнатку озарила вспышка света. Полупрозрачный кристалл камня силы на тонкой атласной ленте моментально полыхнул насыщенно-алым, напитываясь от тела иной, более привычной магией – магией огня, моей главной и самой страшной тайной. Кожу обожгла горячая волна…

– Проклятье!

Зашипев от боли в обожженных пальцах, я отбросила в сторону смятый лист. Тонкая бумага тлела по краям, на обратной стороне письма красовался едва заметный след ладони. И… ничего.

Огненная магия, которую я по наущению Мэрион и мамы скрывала, притворяясь слабой воздушницей, должна была проявить особые чернила, в которые сестра добавляла капельку парной природной силы. Таким нехитрым способом мы прятали наши самые сокровенные послания. Каждое письмо Мэр, с виду невинное и лаконичное, содержало хотя бы несколько строк, скрытых от глаз чужаков – соседок-доносчиц, строгих воспитательниц приюта, недобрых людей и всех, кто мог и наверняка хотел навредить нам.

Мама повторяла об этом день за днем, пока еще была жива: «Никогда и никому не открывайте правду о способностях к нескольким видам стихий, молчите, прячьтесь, доверяйте только друг другу». И Мэр верила, а вместе с ней верила и я, хотя тайные послания и измененный цвет камня силы казались просто веселой забавой, сближавшей меня с сестрой.

Никому не было дела до двух сирот, живущих на краю империи. И если бы не амбиции Мэрион, вытащившие нас наверх, скорее всего, так оно и оставалось бы.

Вместо того чтобы выполнить завет матери, сестра затеяла какую-то странную игру. Сначала был Вест-холл, затем – назначение к Луноликой императрице и сближение с высшей придворной знатью, а после – туманные обещания скорого богатства и возвышения над нищетой сиротского приюта. Мэр не делилась деталями. Из десятка писем, написанных невидимыми чернилами на обороте надушенных листков, я поняла только, что это как-то было связано с магией и герцогом Голденом. Иногда упоминался кто-то третий, но даже в скрытых посланиях сестра не называла его имени.

Слова звучали загадочно и рождали в душе смутную тревогу. Я всерьез беспокоилась о сестре, справедливо опасаясь, что заговоры и секреты не доведут до добра, но к моим робким просьбам оставить все как есть и довольствоваться тем, что мы уже имели, Мэр оставалась безучастна. Она упрямо шла к своей цели и даже между пылких строк, восхваляющих герцога Голдена, умудрялась втиснуть обещание, что еще немного – и все изменится. Она уже близка, она почти докопалась до истины…

И вдруг – побег.

Я подняла испорченный лист и с подозрением уставилась на него. Столько месяцев я убеждала сестру отказаться от неведомого плана, но и предположить не могла, что письмо без магической приписки испугает меня сильнее туманных обещаний скорого богатства, которое свалится на нас из ниоткуда, мгновенно превратив двух нищих сироток в первых леди империи.

Не могло такого быть, чтобы Мэр отказалась от своих многолетних планов из-за внезапно вспыхнувшего чувства. Или могло? Или все это не более чем очередная маска? Но мне-то сестра уж точно должна была довериться.

Или нет?

Буквы путались, разбегались перед глазами, складываясь в пустые слова о любви и страсти, подходящие скорее героине дешевого романа, нежели прагматичной и здравомыслящей Мэр. Казалось, мне принесли письмо какого-то совершенно чужого, незнакомого человека. Эти пылкие признания, импульсивные решения, это «не ищи меня» и отсутствие даже намека на магическое послание. Как будто кто-то другой написал за нее эти строки, а потом попытался убедить меня, что именно такой была моя сестра.

Глупость, конечно. Если кто-то и изменился, предав старые клятвы, то это я, а не Мэрион. Это я забыла о ней, променяв сестру на новую подругу, а когда осознала, стало уже слишком поздно. И вместо того чтобы смириться с выбором Мэр и от всего сердца пожелать ей любви и счастья, я зачем-то выдумываю нелепые объяснения в виде поддельных писем. Какая бессмыслица.

Убрав письмо в сундучок, я оправила платье и засобиралась в сад, надеясь, что еще успею застать Лорри, пока та не попала в цепкие лапы гувернеров. Но как ни старалась отвлечься от мрачных мыслей, беспокойство точило изнутри, заставляя сердце биться быстрее.

Что, если предчувствие не обманывало меня? Что, если последнее письмо – странное, неправильное – написала не Мэр?