Майне либе Лизхен

День второй Штормовое предупреждение

В предновогодние дни торговля на оптовом рынке под названием Екатеринбургский привоз просто-таки кипела. Горожане хватали все подряд: подсолнечное масло и тушенку – ящиками, муку и сахар – мешками, туалетную бумагу – связками, по опыту зная, что после новогодних праздников цены непременно подскочат, а они хоть на сотню-другую, да обманут проклятое племя торговцев, которое наживается за их счет. Как говорится, мелочь, а приятно. Представители «проклятого племени» задубевшими на морозе руками пересчитывали мятые купюры и, кряхтя, едва успевали подтаскивать тяжеленные мешки с собачьим кормом и стиральным порошком. Им, в свою очередь, была приятна мысль о том, что на ту самую сотню-другую они взопревших от жадности покупателей уже обсчитали. Словом, все были довольны, и торговля набирала обороты.

У Женькиного лотка покупатели не толпились, но без дела она не сидела и с утра продала уже восемь коробок петард, десяток римских свечей, шесть ракет и четыре фонтана, а копеечных бенгальских огней – и вовсе тридцать две пачки. Если и дальше так дело пойдет, то, пожалуй, и правда удастся весь товар реализовать до праздника, и тогда Ольга разрешит ей не работать. Хорошо бы, а то начнется сессия, и придется после праздника сидеть за прилавком с учебником – много ли вычитаешь таким макаром… Да и кому нужны петарды после новогодней ночи.

Женька вдруг почувствовала, что замерзла до невозможности, так, что ни рук, ни ног не чувствует. Еще бы – она, в отличие от всех прочих, торговала не в теплом павильоне и даже не в палатке, стены которой защищают хотя бы от пронизывающего ветра, а просто с лотка, притулившегося в конце ряда. Воспользовавшись тем, что покупателей пока не было, Женька сунулась в соседний павильон, где торговала сигаретами ее тезка, тетя Женя.

– Теть Жень, налейте кипяточку, – протянула Женька пластиковую коробку с китайской лапшой.

– Че, околела? – посочувствовала продавщица. – Иди ко мне, погрейся минутку, не растащат твою дрянь. Мы посматривать будем.

– Нет, спасибо, не могу, – отказалась Женя. – Мало ли что? Вот поем и согреюсь.

– Так ты поди и не завтракала еще? – догадалась женщина. – Ох и сучка твоя хозяйка! А с виду ничо баба, приличная, вот ведь…

Женька помотала головой и, сняв варежки, подхватила поданную коробку с лапшой. Сначала она погрела об нее руки, наслаждаясь теплом и думая, какое прекрасное изобретение – лапша. Потом она попросит у тети Жени кипятка и попьет чаю с печеньем – и совсем согреется. А вообще, размечталась Женька, помешивая лапшу гнущейся пластиковой вилкой, – продать бы все дня за четыре и уехать бы тридцать первого домой! Утром села в поезд, и вечером – дома, вот бы обрадовались мама и сестренки! Она и подарки девчонкам купила: Настене – кофточку на танцы ходить, а Катьке – куклу говорящую, которую к тому же можно водой поить, а потом – вот умора – приходится на горшок сажать. Женька разулыбалась, представив, как накинется на нее пятилетняя Катька, как обрадуется мама… Но нет, это вряд ли – наверняка тридцать первого самая торговля, и Ольга ее не отпустит, а поезд уходит в шесть утра…

– Девушка! Девушка, у вас бенгальские свечи есть? – Молодой человек смотрел на замечтавшуюся Женьку с улыбкой.

– Да, конечно, – смутилась она, спрятала коробку с лапшой, даже не накрыв крышкой, и вскочила. – Вот, эти по пятнадцать сантиметров, пять штук в коробке, двадцать рублей, а эти по сорок сантиметров, тут четыре штуки, эти по сто семьдесят.

– А какие лучше? – весело спросил парень. – Вы мне посоветуйте.

– Наверное, по сто семьдесят, – предположила Женька. – По двадцать дешевые, их мальчишки берут, для баловства.

Парень ей понравился – аккуратно подстриженный, в красивой дубленке. Вежливый, и глаза веселые.

– Ну, мы люди серьезные, – сказал парень. – Давайте две по сто семьдесят, гулять так гулять!

Краем глаза Женька заметила, что тетя Женя, высунувшись из окошка своего ларька, делает ей какие-то странные знаки. Подумаешь, дернула плечиком Женька, она и не кокетничает вовсе, просто вежлива с приятным покупателем.

Расплатившись, парень вроде бы потянулся за коробкой с бенгальскими свечами, однако из Женькиных рук ее не взял, и несколько секунд они оба держались за коробку с разных сторон. Женька, улыбаясь, подняла на парня глаза и удивилась – его лицо было жестким, без тени улыбки.

– Стоп, внимание! Контрольная закупка! – неожиданно громко закричал он, и к Женькиному лотку подбежали какие-то люди: мужчина в короткой черной курточке, второй – в милицейской форме, молодой парень с видеокамерой, которую он нацелил на Женьку, и еще кто-то.

Она растерялась, а мужчина в черной курточке сыпал словами:

– Пожалуйста, предъявите накладные на товар, сертификаты, лицензию.

Ничего не понимая, Женя протянула проверяющим файл с какими-то бумагами, которые пару дней назад мимоходом, без всяких объяснений, сунула ей Ольга и которые она, конечно же, не читала – зачем?

– Девушка, вы что, смеетесь? – неприязненно спросил мужчина. – Предъявите нормальные документы!

– А эти… какие? – растерялась Женя. – У меня других нет. Какие дали… Я же вам объясняю – это не мой товар…

– Все так говорят: мол, я не я, и торговля не моя, – срифмовал милиционер, но никто не улыбнулся.

Женька беспомощно оглянулась на соседку, но та была занята с покупателями.

– У меня больше нет никаких документов. Я только реализатор. У хозяйки есть…

– Звоните хозяйке, пусть подходит, приносит документы, – предложил мужчина в курточке.

Женька попросила у тети Жени телефон и трясущимися руками набрала номер Ольги, но он не отвечал.

– Все ясно, – подытожил милиционер. – Будем оформлять и конфисковывать товар, девушка. Сейчас подгоним машину, все сложим аккуратно, не беспокойтесь. А пока составим протокол об административном нарушении.

Пока мужчины грузили товар в подъехавшую «газель», оторопевшая Женька невпопад отвечала на вопросы милиционера, с перепугу не понимая и половины из них, чем даже развеселила проверяющих.

– Ну, все считать не будем, вы не возражаете? – Милиционер протянул ей ручку и листок бумаги. – Подпишите здесь и здесь. А хозяйка ваша пусть подъезжает с документиками в Железнодорожный РУВД, на Челюскинцев, 45.

Когда машина уехала, Женька села на свою табуретку за опустевшим лотком. Взгляд ее упал на коробку с комком застывшей на морозе лапши – и она заплакала. Так ей жаль было и этой лапши, и себя, и увезенного товара.

– Ладно, не реви, – подошел к Женьке охранник рынка. – Ну, заплатит твой хозяин штраф. Двадцать тыщ – потолок, с него не убудет. Он на тебе больше сэкономил. Сколько тебе платит-то в день?

– Нисколько, – всхлипнула Женька.

– Да ладно, мне-то не заливай, – усмехнулся охранник.

– Штраф не хозяин платить будет – девчонка, – ввязался в беседу еще один реализатор. – Она продавала, ей и платить.

Женька заревела в голос.

– Ладно вам девку пугать! Ты чего про двадцать тысяч загибаешь? – налетела на мужика подоспевшая тетя Женя. – Не реви, Женька, ну, сходишь на административную комиссию, может, тыщ пять штрафу присудят. А может, и вообще две. Я ходила осенью, мне две присудили. Пожалеют, точно. Ты им скажешь, что студентка, что приезжая…

– Вот от чего это, интересно, зависит? Кому две, кому двадцать? – спросил реализатор.

– Это сколько начальник комиссии накануне водки выпьет, – пояснил охранник. Мужики рассмеялись и отправились по своим делам.

– Эй, девушки, вы еще долго там будете слезы лить? – заорал мужик от окошка павильона с сигаретами.

– А ты не ори! – вскинулась тетя Женя. – Не дома! Иду уже!

– Деточка, я могу вам чем-нибудь помочь? Не стоит так плакать, и сидеть на морозе негоже. Я, уж извините, невольно оказался свидетелем… инцидента. Ваш товар все равно увезли, вы идите домой, как-нибудь наладится, – подошел к Женьке какой-то старичок.

На нем было аккуратное драповое пальто, каких уже давно не носят, и смешная меховая шапка пирожком. Старичок был высокий, сухощавый и прямой, как трость, которую он держал в одной руке – а другой тянул за веревочку пустые старенькие санки. Сквозь очки с большими стеклами, в старомодной роговой оправе старичок смотрел на нее сочувственно и был немного похож на разведчика Штирлица из «Семнадцати мгновений весны» – если, конечно, представить дожившего до наших дней Штирлица, заглянувшего экономии ради на оптовый рынок. И покоренная этим сходством Женька, подвывая, всхлипывая и утирая нос покрасневшей от мороза рукой, вдруг принялась рассказывать постаревшему, но неизменно вызывающему доверие Штирлицу, что идти ей некуда, что она приехала из поселка Гари, от которого до Екатеринбурга восемь часов на поезде, поступать в педагогический. Поступила, но места в общежитии ей не хватило. Обещали на будущий год. А пока она живет у знакомой в подсобке ее магазина, и за это работает уборщицей в этом самом магазине. И что ее на той неделе хозяйка попросила на рынке поторговать – вместо мытья полов. Что идти сейчас домой, то есть в магазин, она не может, потому что в пять часов Ольга приедет и заберет ее вместе с товаром… то есть без товара, а сейчас она, Женька, не может бросить опустевший лоток. И штраф в двадцать тысяч она платить тоже не может. Произнеся «двадцать тысяч», Женька неожиданно перестала плакать и впала в оцепенение.

Дальше Герман Иванович действовал по наитию. Он подошел к продавщице сигаретного ларька, вручил ей свою визитку, написав на обороте домашний телефон. Потом заставил тетю Женю внимательно изучить свое пенсионное удостоверение, приговаривая:

– Чтобы ваша совесть была спокойна…

Затем, оставив изумленную продавщицу разбираться с наседавшей очередью курильщиков, подошел к Женьке, положил в ее сумку две оброненные блюстителями порядка коробки петард, взял ее за руку и повел к выходу с рынка. Женька не сопротивлялась. Она была так напугана и так замерзла, что ей было все равно. Лишь бы не встречаться с Ольгой.

…Подходя к дому, Герман Иванович невольно взглянул на окна седьмой квартиры – обычно в это время Елизавета Владимировна любит сидеть у окна, а ему очень не хотелось бы сейчас давать объяснения. Честно говоря, у него их и не было. Впрочем, Елизавета Владимировна – человек деликатный и с расспросами приставать не будет, даже если и увидит. А там видно будет.

Но беспокоился Мокроносов напрасно – Елизаветы Владимировны дома не было. Она поднялась, как обычно, еще до шести, приготовила завтрак и разбудила Левушку исполнением «Марша энтузиастов»:

Манера исполнения была подозрительно задумчивой для марша, и Левушка сразу понял, что в голове у Ба зреет какой-то замысел. Но на все расспросы она отвечала уклончиво, и Левушка добился лишь обещания оставить записку и взять с собой сотовый телефон, если она куда-то отправится. По магазинам Елизавета Владимировна уже давно не ходила, эту обязанность взял на себя Левушка, и ее прогулки зимой, как правило, ограничивались двором и заброшенной верандой бывшего детского садика. Когда он подошел поцеловать Ба на прощание, она сидела за столом, задумчиво перелистывая странички старого телефонного справочника, а вместо традиционной просьбы не пренебрегать головным убором он услышал:

«Это точно, если Ба решила, ей ничего не помешает», – с тихой гордостью подумал Левушка, тихонько закрывая дверь.

В одиннадцать тридцать Ба, уже одетая и решительно настроенная, зашла к соседке Галине, велела ей одеться поприличнее и, крепко ухватив ее под локоть – боялась то ли поскользнуться, то ли того, что соседка сбежит, – вывела из дома, и они пошли к трамвайной остановке. Через четверть часа они уже входили в подъезд нового, сплошь забранного стеклом здания. Молодой милиционер, дежуривший в фойе, с вопросительным видом поднялся со стула им навстречу, но Ба сказала:

– К Нине Александровне.

Еще один милиционер с таким же внимательным взглядом, сидевший в некоем подобии стеклянного скворечника, проверил их паспорта, выписал пропуск, и по мраморной лестнице женщины поднялись на второй этаж. В большом светлом кабинете, уставленном дорогой мебелью из светлой кожи, их встретила женщина лет сорока пяти: разулыбавшись, пожала руку Елизавете Владимировне и цепко, внимательно оглядела Галину. О чем эта женщина и Елизавета Владимировна говорили, усевшись в мягкие кресла вокруг стеклянного столика, который Галина все боялась ненароком повредить, – она толком не поняла, настолько была подавлена роскошью окружающей обстановки, сиянием дорогих люстр, пушистостью ковра на полу и респектабельной тишиной за стенами кабинета.

– Ну что ж, Галина Павловна, раз вас все устраивает, завтра можете приступать, а сейчас спуститесь в отдел кадров, быстро вас и оформим, – под конец обратилась и к ней дама. – Коллектив у нас дружный, я надеюсь, мы с вами сработаемся. Требования у нас высокие, положение обязывает, вы понимаете, но и зарплата выше, чем в других подобных учреждениях.

– Ну что, ты все поняла? – посмеиваясь, спросила Елизавета, когда они спустились с крылечка.

– Ни х… не поняла, – озадаченно ответила Галина. – Ты куда меня водила и за каким хреном?

– Объясняю. Читать умеешь? Вон смотри – табличка.

– «Библиотека главы города», – с запинкой прочла Галина.

– И рядом табличку читай, – поторопила соседка.

– «Консульство США. Американская библиотека. Центр российско-американской дружбы», – едва не по слогам разбирала Галя.

– Молодец! – похвалила Елизавета. – С завтрашнего дня ты работаешь здесь уборщицей. С одиннадцати до пяти, воскресенье и понедельник – выходной. Сказать, какая зарплата?

– Да на х… мне твоя зарплата?! – возмутилась Галина. – Я работать и не собиралась! Чего мне – пенсии не хватит? Я отдыхать буду. Наработалась.

– Если бы ты одна отдыхала – еще полдела, – ласково начала Елизавета Владимировна. – Так ты ведь Алексея Николаевича спаиваешь. Тебя дома оставить на неделю – и сама человеческий облик потеряешь, и его до греха доведешь.

– Чего ты ко мне пристала? – возмутилась Галина. – Не пойду, бляха-муха – и все тут!

– Поздно, – сообщила соседка. – Ты что, не понимаешь? Тебя уже с утра по всем каналам проверили, везде записали… Теперь отказываться нельзя.

– Почему? – не поняла Галина. – Х… они мне сделают?

– Совсем от жизни отстала, последние мозги скоро пропьешь, – вздохнула Елизавета Владимировна. – Ты заявление в отделе кадров написала?

– Ну…

– Считай, подписку дала. Это же режимный объект! Мэр! И консульство США. Видела, какая охрана? Милиция. И рамка металлическая на входе.

– И на х… им эта рамка?

– От террористов. Если оружие мимо понесут – она запищит. Короче говоря, отсюда так просто никто не уходит. Могут быть большие неприятности.

– Какие еще, б… неприятности? – возмутилась Галина, но уже не так уверенно.

Вместо ответа соседка пожала плечами и многозначительно промолчала, и это молчание лучше всяких слов убедило Галину в безысходности ее положения.

– Да, и еще вот что, – оглянувшись по сторонам, как бы опасаясь, что их подслушают, зашептала Елизавета Владимировна. – Если ты здесь, на работе, хоть раз отпустишь словечко из твоих обычных выражений…

– Каких… выражений? – обессиленно спросила Галина.

– Вот этих самых. Которыми твои шоферы восхищались. Ну что тебе, повторить весь список? Я могу, честное слово, но не буду. Так вот, если ты хоть одно такое словечко ляпнешь, тебя сразу арестуют. Были прецеденты.

– За что?! – Галина споткнулась и едва устояла на ногах. – За что арестуют-то?!

– За оскорбление власти. Теперь с этим опять строго, – подняла палец вверх Елизавета Владимировна, как бы призывая в свидетели высшие силы. – Начинают, как раньше, гайки закручивать. Считай, опять однопартийную систему ввели, как раньше КПСС. И правильно, сколько можно? Так что мой полы и помалкивай.

– И что – ни слова? Б…! – простонала Галина.

– Ну отчего же? Можешь говорить «добрый день», «спасибо» и «пожалуйста», – великодушно разрешила Ба. – Посмотри, это там не наш трамвай? А то мне еще рыбу жарить. И держи меня крепче, я, если упаду, то уже не встану. Давай-давай, побежали!

К семи часам Левушка дома еще не появился и даже не позвонил, хотя к началу собрания он обещал прийти. Ба, как всегда, немедленно начала паниковать и воображать всевозможные неприятности, но звонить ему на сотовый все же не стала – мало ли какие дела у молодого человека, не стоит старухе быть навязчивой со своими тревогами и мнительностью. Он знает, что она волнуется, и позвонит сам, как только сможет. Поэтому на собрание Ба отправилась одна, предусмотрительно прихватив табуретку – ноги уже не те, чтоб стоять.

Обычно в зимнее время такие мероприятия проходили на площадке между первым и вторым этажом, и, когда в доме было десять квартир, народу набивалось – на каждой ступеньке стояли. Когда началась эпоха приватизации квартир, жильцов первого этажа быстренько расселили, причем одна пьющая семейная пара из третьей квартиры при этом просто канула в небытие, а полусумасшедшую старуху из четвертой увезли куда-то на «Скорой», и больше она не вернулась. Воронова тогда не раз ходила к участковому, беспокоилась, просила узнать об их судьбе, и вежливый младший лейтенант Ларькин ее успокоил: документы в порядке, уехали ваши соседи куда-то в область, и слава богу – тот еще был контингент. А соседка лечится в психоневрологическом интернате, ее делами дочь занимается.

Потом на первом этаже сделали клуб игровых автоматов, и чего жильцы дома натерпелись – лучше не вспоминать. Автоматы работали круглосуточно, и веселая жизнь в доме и во дворе тоже кипела двадцать четыре часа в сутки. Елизавета Владимировна и супруги Мокроносовы писали во все инстанции, от СЭС до прокуратуры, но им если и отвечали, то неизменное – «нарушений нет». В прошлом году хозяин был вынужден закрыть заведение, и старожилы, то есть та же Елизавета Владимировна и Герман Иванович, отпраздновали это как большую победу, до которой супруга Германа Ивановича, к сожалению, не дожила. Старый дом постепенно приходил в себя вместе со своими жильцами. И вот – объявление.

Без минуты семь на площадку вышел Герман Иванович в парадной форме одежды – отглаженная белая рубашка и брюки от выходного костюма. Нарушали эту неожиданную торжественность только надетые на босу ногу тапки. Держался он тоже как-то странно, и Ба даже забеспокоилась – не заболел ли в результате своих хождений по морозу на оптовый рынок? Но Герман Иванович, нервничая, лишь оглядывался на дверь и отвечал уклончиво, а Ба из деликатности не продолжала расспросы. Мало ли, может, у него суп кипит на плите, вот и боится, чтоб не убежал. А рубашки другой под руками не оказалось. Галина, одетая в отличие от соседа совершенно не гламурно, в линялую футболку и вытянувшиеся на коленках трико, тоже была не так весела, как обычно, мусолила вонючую сигаретку и на соседку смотрела неприязненно. Но Ба сделала вид, что ее косых взглядов вовсе не замечает. Трезвая явилась – и на том спасибо. Последним пришел Пустовалов, он зябко кутался в застиранную, драную на локтях кофту с обвисшими полами и, похоже, тоже не особенно интересовался повесткой дня. Мрачный как никогда участковый Ларькин, за эти годы отрастивший брюшко и поднакопивший звездочек на погонах, представил им женщину средних лет с резкими манерами. Должность никто не разобрал, что-то вроде «представитель районной администрации». «Представитель» женского пола без лишних слов объяснила суть дела:

– Уважаемые гос… товарищи жильцы! Согласно генеральному плану застройки города улица Бажова будет расширяться, движение будет шестиполосным. Поэтому ваш дом подлежит сносу…

В наступившей тишине Ба тихо ахнула.

– Земельный участок будет изъят под муниципальные нужды. По Земельному кодексу – имеют право, – глядя на нее, пояснила женщина. – Я как представитель районной администрации в ближайшие дни с каждым жильцом буду встречаться и разговаривать отдельно. Передо мной поставлена задача помочь подобрать новое жилье взамен идущего под снос. Не волнуйтесь, обижать вас никто не собирается. Поможем найти оптимальные варианты для каждого, а также с переездом. Какие у вас есть вопросы?

– А если я… мы не захотим отсюда уезжать? – слабым голосом спросила Ба. – Квартиры ведь приватизированные, частная собственность. Как так можно – изъять?

– Тогда вас выселят в судебном порядке. Поймите, земельный участок изымается для муниципальных нужд, из-за одной вашей квартиры, – женщина обвела взглядом собравшихся, как бы зачисляя их в свои единомышленники, – генеральный план города изменять не будут. Такие спорные ситуации возникают периодически, и разработан механизм их урегулирования. Просто в этом случае вы еще и по судам набегаетесь.

– Спасибочки! – ехидно вставила Галина. – Знаем мы эти суды. На х… надо!

– Вот и я говорю, – охотно согласилась с ней женщина, мимоходом улыбнувшись. – Дорога здесь все равно будет. Думаете, почему у вас капремонта никогда не делали? Потому что дом предназначен под снос, вот ЖКО вами и не занималось, зачем тратить деньги впустую? Кстати сказать, владелец помещений на первом этаже уже дал свое согласие, и тоже получит компенсацию наравне с вами. Он деловой человек и прекрасно понимает, что другого варианта у него просто нет. Еще есть вопросы? Ну, тогда все на сегодня. Я понимаю, что вам надо все обдумать. Утро вечера мудренее, я к вам завтра зайду и побеседую с каждым. Можно прямо с утра?

Вопрос был адресован всем. Но Пустовалов молча пожал плечами, Мокроносов пробормотал, что завтра с утра он будет «очень занят», а Галина сообщила, что с утра уйдет на работу, кинув на Ба уничтожающий взгляд и демонстративно запихнув окурок между ребер батареи.

– А вы? Вы утром будете дома? – повернулась к Ба настойчивая женщина, не спрашивая, а скорее утверждая.

– Я? Н-нет, – растерялась Ба. – Только не утром. И внука дома не будет. Лучше вечером. И не завтра. Мне надо подумать.

– Ну хорошо, тогда мы будем созваниваться, – подвела итог женщина и вместе с угрюмым Ларькиным, за все время так и не сказавшим ни слова, направилась к выходу.

Никто из жильцов, ошарашенных новостью, с ними даже не попрощался, и только когда оглушительно хлопнула железная дверь подъезда, все, не глядя друг на друга, как будто в чем-то виноватые, расползлись по своим квартирам.

Левушка пришел через час после собрания, уставший и злой. Пока он ковырял вилкой рыбу, Ба, волнуясь, рассказывала ему о собрании. Она нарушала правило: неприятные вопросы они всегда обсуждали после ужина, но и держать это в себе она не могла.

– Представляешь? Мы здесь прожили двадцать лет! Район хороший, к соседям я привыкла. – Ба говорила сбивчиво, от волнения перескакивая с одного на другое. – Под снос! Такой дом! Да как же можно?

Она наконец внимательно посмотрела на Левушку и увидела на его лице страдание.

– Боже мой, ты не переживай так, Левушка! – немедленно испугалась Ба. – Может быть, все еще и образуется. Я понимаю, что тебе тоже жаль этот дом, ты же здесь вырос, он тебя совсем крохой помнит. Надо писать, добиваться… Я завтра же… Ты не переживай!

– Ба, ну чего ты с этим домом? – отмахнулся Левушка. – Старая развалина, крыша протекает, лестница шатается. Под окном весь день пробки. Поменяемся и переедем, и район хороший найдем, чтоб квартира с балконом. Большой такой балкон, на два окна, и будешь ты на нем гулять.

– Это лоджия, – механически поправила Ба. – А почему у тебя тогда такое лицо?

– У меня скаты сдохли! – сморщившись, с отчаянием махнул рукой Левушка. – Все четыре! Заведут, идиоты, морской аквариум, а ухаживать – ума нет, и специалиста вовремя позвать – жаба давит! Из-за их понтов рыбы дохнут! Уроды!

Сникнув, Ба дослушала пламенный монолог юного ихтиолога, убрала со стола хлеб и, шаркая ногами, отправилась к себе в комнату. Закрыв за собой дверь, она зачем-то погладила, как живую, стену возле выключателя. Но свет так и не включила. Потом подошла к окну, выглянула наружу. Два окна ее комнаты выходили во двор. Было уже темно, но свет тусклого фонаря отражался от выпавшего утром снега, и она все же разглядела одинокую мужскую фигуру – возможно, только потому, что знала: там кто-то есть. Мужчина стоял возле полуразвалившейся деревянной беседки, согнувшись, как будто закуривал на ветру. Ба, кажется, даже разглядела, что он был одет не по сезону: не то в очень тонкое пальто, не то и вовсе в плащ. Мелькнул огонек сигареты, Ба поняла, что сейчас мужчина выпрямится и скорее всего посмотрит на освещенные окна – и в ужасе отшатнулась, едва не упав.

Приступ аритмии длился больше двух часов, но Ба лежала, выключив свет, и лекарства не принимала – она забыла взять из кухни стакан с водой, идти за ним не было сил, и беспокоить Левушку она не хотела. У мальчика и так был трудный день, а тут еще она со своими болячками, Левушка всегда так пугается, когда ей плохо. Ничего страшного, она-то знает. Обычная аритмия, от этого не умирают. Во всяком случае, не в этот раз. А парень и без того наверняка не спит, переживает из-за своих любимцев.

Герман Иванович тоже не спал: он сидел перед телевизором, выключив звук и не особенно внимательно глядя на экран. Время от времени он подходил к запертой двери в бывшую комнату сына, которая до сегодняшнего вечера стояла необитаемой – за ненадобностью, и прислушивался, затаив дыхание. За дверью было тихо, значит, Женечка спала. Еще бы, после таких переживаний! Выслушав ее рассказ в спокойной домашней обстановке, Герман Иванович по-мужски опять принял важное решение:

– Женечка, вы можете жить у меня до тех пор, пока вам не дадут общежитие. Я даже попробую похлопотать в деканате, у меня были знакомые в вашем педагогическом университете. Уверяю вас – я порядочный человек, живу один после смерти жены. Завтра я познакомлю вас с соседкой, она милейший человек, и обязательно нам поможет… в ваших затруднениях. Вторая комната мне не нужна, а вам негде жить. Я очень вас прошу – оставайтесь.

Видя, что Женя колеблется, он предложил позвонить в Гари ее маме и долго разговаривал с мамой сам, на ходу изобретая всевозможные гарантии Жениной безопасности. Мама вздыхала и мялась. В результате долгих раскопок он добыл из ящика стоявшего в коридоре комода шпингалет, худо-бедно прибил его гвоздями к двери во вторую комнату, чтобы Женя могла закрываться изнутри. Поскольку идти все равно было некуда, Женька согласилась, и полночи Герман Иванович мерил шагами комнату, обдумывая планы на завтра. Он был взволнован… и, пожалуй, счастлив: ему так давно не приходилось ни о ком, кроме себя, заботиться, а эта девочка, конечно же, нуждалась в его помощи. Там, на рынке, она была худенькой и замерзшей, жалкой, как брошенный щенок, а потом, опять точь-в-точь как щенок, наелась и едва не уснула прямо за столом… Ничего, он в состоянии помочь девочке наладить жизнь. Хотя как именно помочь, Герман Иванович, всегда предпочитавший философские эмпиреи низким бытовым хлопотам, не имел ни малейшего представления. Хотя нет, стоп! Он же правильно Женечке сказал про соседку. Точно! Елизавета Владимировна – дама умная, энергичная и со связями, она не откажется помочь. Завтра с утра прямо к ней!

Не спал и художник Пустовалов. Он сидел перед мольбертом, уже почти с ненавистью вглядываясь в чистый белый лист. Голова у него раскалывалась, и он отчетливо понимал – написать эту проклятую картину он не сможет. Не смо-жет!!! И страшная, белая, как этот самый лист, оглушительно пустая зима никогда не кончится!

В окне квартиры номер девять, где жила новоиспеченная уборщица помещений Центра российско-американской дружбы Галина Павловна Харитонова, свет не горел. Но ее хозяйка тоже ворочалась с боку на бок, до глубины души взволнованная предстоящей ей культурной миссией. Она уже дважды ходила на кухню за рюмочкой и выкурила подряд три сигареты, хотя курить, как назло, не особенно и хотелось, а сон все не шел. Все Лизка, дура, виновата, строит из себя самую умную, вечно лезет не в свое дело!

Казалось, и сам дом, обеспокоенный новостями, не спал. Вздыхал, шуршал, поскрипывал. Вспоминал о чем-то.

Из всех его теперешних обитателей только Женька сладко посапывала, наконец очутившись в нормальной чистой постели. После долгих разговоров, горячего душа и, главное, двух тарелок супа она едва могла сидеть на стуле, ее клонило в сон, и она уснула, едва коснувшись подушки. Но дверь на хлипкий кособокий шпингалет все же закрыла. И стул под дверь поставила. Она и в подсобке всегда так делала – мало ли что.