Мечтатели

12

Он видел солнце, желтый огненный диск на фоне темно-красной завесы, даже сквозь сомкнутые веки. Жар давил невидимой тяжестью, проникая сквозь кожу, пропитывая все тело до костей, прежде чем уйти в глинистую почву. Он вдыхал полной грудью пьянящий аромат желтых цветов горчицы, синих васильков и алых маков. Запах примятых цветов под ним смешивался с пряным духом нагретой солнцем весенней травы, усиливаясь от зноя, переполняя его и унося куда-то вдаль вместе с пением цикад, сверчков и кузнечиков, звучащим согласно, словно симфония. Голова его откинулась набок, губы тронула невольная блаженная улыбка.

Франклин Джефферсон открыл глаза и приложил руку, чтобы защитить их от солнца. Но солнца не было. Лишь мрачные свинцово-серые тучи клубились в утреннем небе, предвещая очередную грозу.

Франклин перевернулся на другой бок, тяжело охнув: фляга, сумка с противогазом и скатанная шинель за спиной больно вдавились в тело. Он лежал не на луговых травах, а в грязи глубокой, вырытой под углом траншеи. Запах исходил не от цветов, а от мокрых, продрогших тел усталых и голодных солдат, что лежали, приникнув к твердой утоптанной земле, сгорбленные, не выпуская своих штыков из судорожно сведенных пальцев с побелевшими суставами.

Он осторожно приподнялся и выглянул из траншеи. На другом конце изрытого воронками поля, когда-то засеянного пшеницей и рожью, он увидел немецкие позиции. Только там и росли цветы – розы, чудом пережившие яростные атаки. Целый куст роз вырвало с корнем и швырнуло через все поле прямо на моток колючей проволоки, опоясывающей позиции противника.

Франклин Джефферсон соскользнул в траншею. Теперь он точно знал, где находится. Никакой сон не мог рассеять этой реальности: сейчас он во Франции, эта местность называется Беллосские леса, и на дворе, скорее всего, июнь нескончаемого 1918 года.

– Давай, Мак-Куин, пора чем-нибудь набить живот.

Франклин Джефферсон перешагнул через двух морских пехотинцев, развалившихся поперек узкого прохода на дне траншеи, и опустился на корточки, стараясь не выронить из рук жестяные тарелки с жирной тушеной бараниной и черствыми ломтями хлеба.

Монк Мак-Куин подозрительно обнюхал еду и отрицательно покачал головой.

– О, прошу, только не с утра натощак.

– Нам еще повезло, что хоть это дают, – весело ответил Франклин, ткнув тарелкой Монку в грудь. – Немцы едят одно крысиное мясо.

Монк обмакнул свой ломоть хлеба в тушенку и стал молча жевать. Он пристально осматривал траншею; солдаты один за другим просыпались после короткой передышки от страха, холода и кошмаров. Ветер подул в другую сторону, и траншея наполнилась зловонием от расположенного поблизости отхожего места.

– Как ты думаешь, эти гунны сегодня пойдут в атаку? – спросил Франклин, накалывая на штык кусок мяса.

– Сегодня – нет. Скоро польет, как из ведра, а немцы не захотят драться в грязи.

Вот уже шесть дней, как Вторая дивизия морской пехоты Соединенных Штатов застряла в Беллосских лесах к северу от кровавых полей сражений Шато-Тьерри. По приказу дивизия должна была удержать любыми средствами оборону до прихода подкрепления из американских и французских частей. Неделю назад наступление немцев было остановлено Первой и Второй дивизиями ценой огромных потерь со стороны американцев. Генерал Першинг по прозвищу «Блэк Джек – дубинка» – дал всем ясно понять, что эти люди не могли погибнуть зря.

– Вот как раз поэтому немцы и пойдут в контрнаступление! – сказал Франклин звенящим от волнения голосом. – Они всегда наступают, когда погода паршивая и мы думаем, что они окопались.

Прежде чем Монк успел возразить, в траншею проскользнул командир взвода, крепкий седой сержант – ветеран войны с Испанией.

– Ну что, парни, еще один дерьмовый денек в этой веселой стране? Есть добровольцы в разведку – посмотреть, что затевают ребята кайзера?

Франклин поднял руку.

– Запишите меня, Сардж.

«Будто старик Сардж сам не знает», – сердито подумал Монк.

С того дня, как их взвод вступил в боевые действия – а было это 6 декабря 1917 года, – Франклин Джефферсон добровольно вызывался выполнять все рискованные задания, которые предпринимало командование. Чудом ему удавалось выполнять их и возвращаться назад без единой царапины на своей когда-то белой коже горожанина. Для товарищей по взводу, суеверных, какими бывают только солдаты, он стал талисманом. Таким Монк его раньше никогда не знал.

Перерождение Франклина Джефферсона началось вскоре после того, как старый военный корабль «Гаттерас» отчалил от заросшего водорослями причала бруклинского военного порта. Судно не прошло и половины пути через штормовые волны Атлантики, а чуть ли не половина солдат дивизии уже страдала от мучительной морской болезни, которую еще тяжелее было переносить от непрерывного стона и визга металлической обшивки «Гаттераса», качавшегося по бесконечным волнам. Даже Монку, бывалому моряку, стало плохо. Но только не Франклину. Фрэнки, как его окрестили солдаты из роты «Браво», стал их ангелом-хранителем. Он выносил за ними подкладные судна и ночные горшки, менял простыни, стирал их промокшую от пота одежду. Он выслушивал самые сокровенные тайны больных, которые не сомневались, что скоро умрут, и даже ассистировал дивизионному хирургу во время операции аппендицита.

К тому времени, когда «Гаттерас» пристал в Гавре, у Франклина друзей было уже не сосчитать. Все знали о его происхождении, но если кто-то из чужих позволял себе обидное замечание в адрес Франклина, что, дескать, богатый мальчик решил поиграть в войну, его быстро ставили на место. Эти люди считали Фрэнки своим.

Монк никогда не предполагал, что Франклин может вести людей за собой. Но, когда рота прибыла на американские передовые позиции, люди старались держаться ближе к нему. Они слушали, что приказывают им офицеры, но, если раздавалась команда идти в атаку, поднимались только вслед за Франклином. Пока волна наступления американских войск катилась по Франции, с кровью отвоевывая у немцев милю за милей, о Франклине начали ходить настоящие легенды. В Сент-Амьене, где рота натолкнулась на ожесточенное сопротивление, он в одиночку бросился на наступающий немецкий танк, подорвал его гусеницы ручной гранатой, а затем покончил с его экипажем. В другой раз он, стоя на поле сражения, отстреливался от немцев, старавшихся уложить его и двоих раненых, которых он тащил в безопасное место.

Уже к началу весны рассказы о подобных подвигах были на устах всей дивизии. Но, когда солдаты подходили к нему с поздравлениями, Франклин смущался. Генерал «Блэк Джек» Першинг, лично награждая Франклина на поле битвы, говорил о его скромности. Другие считали его стеснительным. И только Монк, аккуратно заносивший в свой дневник записи как о сражениях, так и о необыкновенных подвигах своего друга, знал, что тогда, в военном порту Бруклина, Франклин сказал ему правду: он отправился на войну, чтобы испытать свою судьбу. Но, какая бы судьба ни была уготована Франклину, Монк был убежден, что жизнь его не закончится в кровавой грязи под небом чужой страны.

– Так, парни, все готовы?

Среди вызвавшихся сопровождать Франклина в разведку, охотников хватало. Каждый был уверен, что, пока он рядом с Джефферсоном, ничего плохого не случится.

– Заметно ли было какое-нибудь движение в их окопах, Сардж? – спросил Монк.

– Там тихо, как на кладбище, – отвечал ветеран. – Но надо выяснить, там ли еще эти ублюдки или они убрались ночью.

– Да там они, – проворчал Франклин, поправляя лямки своего вещмешка. – Просто спят долго.

– Если они спят, устроим им веселую побудку. Третьим в дозоре был девятнадцатилетний рядовой из Кентукки, парень с пожелтевшими и огрубелыми от работы на табачных плантациях руками. Солдаты так и прозвали его – Табачок.

– Не лезь в герои, – предупредил его сержант. – Просто доберись до того холма и посмотри. Если они в окопах, дай сигнал. Предоставь артиллерии сделать всю грязную работу.

– Раз старина Фрэнки с нами, то нам никакая артиллерия не нужна! – рассмеялся парень из Кентукки.

Трое разведчиков перелезли через заграждение и поползли по-пластунски через испещренное воронками поле, держа ружья у локтя. Метров через тридцать Франклин сделал знак остановиться.

– Тишина, – прошептал он.

– Точно. Хоть бы кто перднул, – согласился рядовой. – Может, подойти прямо к ним и постучаться в дверь?

– Поползем на холм, – твердо сказал Монк. Холм был на самом деле всего лишь большой кучей грязи, накопившейся на поле за четыре года беспрерывного обстрела. Дозорные залегли с одной ее стороны, затем медленно начали карабкаться вверх. Приподняв головы, они увидели немецкие траншеи всего метрах в двадцати впереди.

– Вот это да, – протянул солдат из Кентукки. – Они смылись.

Франклин приподнялся, чтобы лучше видеть. Траншеи были пусты.

– Не знаю, – тихо произнес он. – Если бы они ушли, мы бы услышали их ночью. Единственное место, куда они могли перейти – вот та роща. Но тогда без шума бы не обошлось.

– Ну, Фрэнки, слушай, если это так, мы сейчас пойдем и спокойно займем их норы.

Франклин нерешительно молчал. Неглубокие траншеи казались пустыми, но с вершины холма не все они были видны. Там могли еще прятаться люди.

– Нет!

Окрик Франклина раздался слишком поздно. Парень из Кентукки подал сигнал, и морские пехотинцы начали вылезать из своих окопов и побежали через поле, даже не пригибаясь к земле.

– Здесь что-то не так! – прокричал Франклин Монку.

Его слова прервал рядовой: чтобы лучше видеть, он поднимался над вершиной холма во весь рост.

– Эй, Табачок!!!

Рядовой поглядел на него сверху вниз, широко ухмыляясь. Он уже открыл рот, чтобы ответить, но вместо слов Франклин и Монк услышали резкий звук, как от удара хлыста. Солдат удивленно раскрыл глаза и схватился за горло, медленно падая на Франклина.

– Нет!

Франклин перевернул его на спину; руки стали скользкими от крови, хлеставшей из горла. Парень с ужасом смотрел на него, лихорадочно шевеля губами. Франклин взял его голову в свои ладони.

– Все будет хорошо! Я вытащу тебя отсюда, обещаю тебе!

В эту секунду тишина взорвалась артиллерийским огнем, стрельбой из пулеметов и карабинов. Франклин с Монком прижались спинами к насыпи из грязи, увлекая за собой тело мертвого пехотинца. Франклин оглянулся назад и глазам своим не поверил: солдаты морской пехоты – сначала поодиночке, потом целыми группами – падали на землю, сраженные снарядами и пулями.

«Я должен остановить это!»

– Оставайся здесь! – крикнул Монк, прижимая друга к земле. – Ты ничего не можешь сделать! Ничего!

Мак-Куин смотрел, как глаза Франклина стекленеют. Все время, до самого конца яростной схватки, он не отводил глаз от этого поля смерти, безотчетно чувствуя, что должен наконец испытать свою судьбу.

13

Триста жителей, остававшихся еще в деревне Сент-Эстас, в полутора километрах в тылу американских позиций, едва обратили внимание на обстрел. Уже годы жили они в условиях войны; за это время в деревне побывали и оставили свой след армии пяти стран.

Первыми промаршировали по древним булыжным мостовым Сент-Эстаса сыны Франции. Они шли на фронт, гордые и радостные, уверенные в своей непобедимости. Несколькими месяцами позже, когда из-за прибывающих с передовой раненых деревня превратилась в импровизированный полевой госпиталь, появились войска бельгийцев, а за ними – англичане и канадцы. Жители угрюмо смотрели, как все новые, свежие отряды с горнистами, волынщиками и барабанщиками проходят по каменному мосту через ручей и шагают по деревне, весело свистя выстроившимся вдоль улицы девушкам, выкрикивая ободряющие слова старикам и старушкам, безмолвно глядевшим на них из открытых окон затененных листвой домов. Все это жители Сент-Эстаса уже видели раньше, и солдаты неповинны были в том, что принимали их слезы за слезы радости и облегчения. Они не могли знать, что в их сияющих лицах жители видели не защитников, а лишь призраки сыновей, мужей и отцов.

Война долго щадила Сент-Эстас и пришла в деревню лишь на второй год. Осенью 1915 года лавина немецких войск, прорвав тридцатикилометровый участок фронта, захлестнула треть территории Франции. К октябрю сотни городов оказались под немецким игом. Но и теперь Сент-Эстас избежал опустошения. Раненые солдаты союзников, оставленные своими в деревне из-за нехватки транспорта для эвакуации, были быстро отправлены в немецкие лагеря для военнопленных. За одну ночь пустые кровати были заняты немецкими ранеными, и берлинское командование, как и до него – союзники, объявило Сент-Эстас зоной вне боевых действий.

Услышав об этом, жители крестились и безмолвно благодарили Бога. Оставшиеся в деревне здоровые мужчины продолжали работать на полях и пасти скот. То, что немцы требовали больше продуктов, казалось совсем недорогой ценой за мир и спокойствие. Женщины чувствовали еще меньше перемен. Как и прежде, надо было стирать простыни, менять повязки, накладывать шины на сломанные руки и ноги, быстро и умело выполнять указания военных врачей, правда, теперь уже немецких. Разница была в том, что глаза, смотревшие с кроватей и коек, принадлежали врагам. Однако спустя некоторое время женщины поняли, что страх и покорность этих молодых парней как две капли воды похожи на те, что они видели в глазах раненых солдат, лежавших здесь прежде.

С таким же стоицизмом встретил Сент-Эстас и войска американцев, когда 16 января оккупационная власть вновь сменилась.

«Когда же это наконец кончится?»

Мишель Лекруа отошла от пациента и тревожно взглянула в окно: снова начиналась бомбардировка. Она была миниатюрной, стройной женщиной с пышной гривой рыжих волос, волнами спадающих на плечи. Хотя выступающие скулы Придавали ее лицу форму сердца, подбородок говорил о силе и решительности. Но особенно ярким и незабываемым делали ее облик темно-голубые глаза. Многие солдаты вздрагивали, когда всматривались в их глубину. Среди ужасов и кровопролития глаза Мишель Лекруа напоминали им о том, что в этом мире все же существует красота.

С тех пор как четыре года назад в Сент-Эстас начали привозить первых раненых, Мишель, тогда еще четырнадцатилетняя девочка, начала работать в этом импровизированном госпитале, устроенном на месте бывшего сырного склада. Она была дочерью французского фермера, чьи предки жили в деревне на протяжении многих поколений, и англичанки, оставившей свою родину ради мужчины, который не только любил ее, но и позволял ей беспрепятственно предаваться ее увлечению – ваянию.

Первое время Мишель была помощницей медсестры. Хотя еще на ферме ей довелось познать жестокость природы, кровавая бойня войны застала ее врасплох. Через ее руки проходили люди с оторванными руками и ногами, выбитыми глазами, страшными лицами-масками, изуродованными шрапнелью. Сначала она боялась подступиться к раненым, но, когда бои усилились, и поток раненых затопил госпиталь, Мишель заставила себя побороть страх. Военные врачи вместе с единственным доктором Сент-Эстаса едва справлялись, и Мишель стала ассистировать при операциях. К тому времени, когда ей исполнилось шестнадцать, она думала, что уже видела все зло и жестокость, которые только могут причинять друг другу мужчины.

Хотя Мишель днями была в госпитале, она умела сохранять внешнее спокойствие, и в ее глазах солдаты видели нежность и участие, дававшие, пусть и ненадолго, отдохновение среди адских страданий.

Но это спокойствие давалось Мишель дорогой ценой. По ночам ее преследовали кошмары. Переполненная и потрясенная происходившим вокруг нее, она, улучив иногда драгоценную минуту, укрывалась от всех на поляне в лесу за деревенским прудом. Там, в полном одиночестве, склонив голову на сцепленные у колен руки, она думала о страшных потерях, свидетелем которых становилась каждый день.

Мишель страстно желала излить кому-нибудь свою душу, мечтала, чтобы чьи-то сильные руки обняли ее и кто-то прошептал ей, что она не одинока. Но из самозащиты она уходила от всех попыток солдат ухаживать за ней, хотя многие из них были веселы и недурны собой. Ей достаточно было бросить взгляд на одну из коек, чтобы увидеть, во что неизбежно превратится ее предполагаемый возлюбленный.

– Э, да ты холодная, как ледышка. Что случилось? Мишель посмотрела на лежащего в кровати солдата, который, улыбаясь во весь рот, держал ее руку в своей. Она прогнала тень со своего лица.

– Ничего. Совсем ничего, – беспечно произнесла она.

– Наверное, сегодня у меня удачный день, – сказал морской пехотинец. – Мы так долго держимся с тобой за руки, что нам уже пора обручиться.

Стекла в окнах задрожали от нового шквала стрельбы. Мишель невольно поежилась.

– Волноваться не о чем, – заверил ее солдат бодрым тоном бывалого вояки (хотя сам участвовал в одном-единственном бою). – Наверное, наши ребята решили, что пора потеснить старого Фрица ближе к Берлину.

Мишель подошла ближе к окну.

– Нет, не думаю.

– Как это? Чьи же тогда это орудия? Мишель обернулась к нему.

– Они принадлежат немцам. Поверьте мне, я слышала их достаточно, чтобы различать.

Она взглянула в простодушные глаза солдата, внезапно наполнившиеся страхом.

– Это контратака. Она все-таки началась.

Следующие двенадцать часов были самыми сумбурными из тех, что Мишель до сих пор пришлось пережить. Как только немцы прорвали оборону союзников, американские войска начали эвакуацию. Одна за другой пустели койки в госпитале. Были заняты все повозки, телеги, подводы – все, что еще оставалось в деревне. Мишель работала как одержимая, пытаясь сохранить хоть какой-то порядок в этой суматохе. Она решала, кто из раненых может покинуть госпиталь сам, а кому надо дождаться специального транспорта. Она объясняла еле державшимся на ногах солдатам, как менять повязки, и совала лекарства и бинты в их вещмешки.

– Не думайте, просто делайте, и все! – повторяла она снова и снова. – Если вы не будете обрабатывать рану и менять повязку, то в рану попадет инфекция. После этого начнется гангрена, и тогда ваш друг потеряет руку или ногу или даже погибнет!

Еще через несколько часов Сент-Эстас превратился в настоящий бедлам. Узкие улочки были запружены людьми, лошадьми, повозками, пробивающимися к горбатому мосту – единственному выходу на шоссе. Этому массовому бегству еще больше помешала страшная гроза. Под потоками холодного дождя подводы застревали в грязи. Напуганные громом и молнией лошади рвали сбрую, а люди, с руганью пытаясь удержать их, налегали на оси увязших в грязи колес.

Яростная канонада подгоняла бегущих. Те, кто раньше храбро утверждал, что американские ребята-пехотинцы отобьют атаку, теперь поникли: обстрел усиливался, все ближе приближаясь с каждым залпом. Настала минута, когда Мишель показалось, что над нею разверзлось небо. На окраине Сент-Эстаса появились первые раненые. Они брели в одиночку и группами, поддерживая друг друга, оборванные, сломленные призраки, ищущие приюта.

Увидев их, Мишель поспешно затолкала последних пациентов на оставшиеся повозки, побежала в госпиталь и принялась срывать с коек грязное постельное белье. К тому времени, когда первый солдат переступил, спотыкаясь, порог госпиталя, Мишель была в полной готовности. Только глубокая горечь поражения, застывшая на лице молодого морского пехотинца, застала ее врасплох. Надежды Мишель угасли: американцы не устояли. Немцы возвращались.

По иронии судьбы, жизнь им спасло как раз то, что они оказались на передовой, на склоне холма. Когда стрельба усилилась и из окопов появился первый немецкий пехотинец, Франклин пришел в себя и бросился к Монку, сталкивая его вниз с возвышенности. Через секунду прямое попадание снаряда в то место, где Монк только что лежал, заставило ощутить мощный удар взрывной волны. Франклин услышал пронзительный вопль Монка и пополз к нему.

Небо бешено вращалось над головой Франклина, а он лежал, судорожно ловя грудью драгоценный воздух. Он протянул руку, превозмогая боль, ища пальцами тело друга. Не успел он нащупать руку Монка и крепко сжать ее, как небо раскололось на куски. На Франклина посыпались камни, грязь, осколки, он скорчился от боли. Последним усилием он перевернулся и накрыл Мак-Куина своим телом. Потом что-то с силой кузнечного молота ухнуло рядом. Франклин задохнулся от боли, пронзившей голову. В последний миг он поразился силе своего крика.

Закрыв глаза, Франклин Джефферсон вдруг понял, что кричал не он. Сквозь клубы дыма он увидел немцев: их длинные шинели хлестали по сапогам, а окровавленные штыки прокладывали дорогу среди убитых и раненых американцев, чтобы убедиться, что никто не выжил в этом адском котле.

«Они идут к нам», – устало подумал Джефферсон. И понял вдруг, что напрасно испытывал свою личную судьбу: в действительности она ничем не отличалась от судьбы парня из Кентукки, Монка или любого смертного.

Быстрота немецкого контрнаступления оказалась неожиданной и для войск союзников, и для местного населения. Всего за сутки солдаты кайзера продвинулись на двадцать километров на стодвадцатикилометровой линии фронта. В сумерки, когда последние американские солдаты покидали деревню, жители Сент-Эстаса увидели, как из окрестных лесов осторожно выходят вражеские пехотинцы.

Как и все, Мишель Лекруа считала, что эта оккупация ничем не будет отличаться от предыдущих. Немцы займут госпиталь Сент-Эстаса и положат на пустые койки своих раненых. Начнется обычная жизнь, насколько се можно считать обычной в таких обстоятельствах.

Но на этот раз все оказалось по-другому. Мишель вздрогнула от недоброго предчувствия, когда увидела, как неприятель входит в деревню. Солдаты были не зелеными юнцами, а опытными ветеранами. Они мрачно обыскивали дома, лающими голосами выкрикивали приказы, вытаскивали на улицы спрятавшихся в подвалах и на чердаках солдат союзников. Мирных жителей, приютивших у себя американцев выводили на площадь перед церковью.

После того как солдаты союзных войск и жители были выстроены в два ряда, а все население Сент-Эстаса согнано на площадь, командир полка, высокий усатый офицер с выправкой прусского дворянина, выступил вперед. Не говоря ни слова, он шагал вдоль рядов и наконец остановился перед человеком, в котором Мишель узнала начальника почтового отделения.

– Вы отрицаете, что прятали солдата противника у себя дома? – спросил он по-французски с сильным акцентом.

Начальник почтового отделения, стоявший понурившись с шляпой в руке, лишь отрицательно покачал головой, не смея взглянуть офицеру в глаза.

– Вы прячете еще кого-нибудь?

– Нет, господин майор, клянусь вам!

Офицер молча и пристально посмотрел на него, затем резко отступил на два шага назад.

– Клянетесь?

– Да, клянусь жизнью, господин майор!

– Жизнью… – прошептал пруссак. Обернувшись к жителям деревни, он прокричал:

– Вы слышали, что он сказал? Он поклялся жизнью, что не прячет у себя противника.

Офицер поднял руку. Два пехотинца из здания почты выволокли под руки раненого американского летчика. Они бросили его к ногам начальника. Пруссак уставился на стонущего, теряющего сознание человека, затем вытащил пистолет и прицелился в переносицу пленного.

– Вы клянетесь своей жизнью! – прокричал офицер. – Так, кажется, вы говорили?

Начальник почты в страхе смотрел на немца.

– Но, господин майор…

– Вы ведь так сказали!

Начальник почтового отделения кивнул, не в силах отвести глаз от летчика, которому оставалось жить считанные секунды.

«Прости меня, – думал он, крестясь. – Я сделал все, что мог».

– Вы все слышали! – проревел пруссак, поворачиваясь к толпе. – Вы слышали, как он сказал, что никого у себя не укрывает. Вы своими глазами увидели, что он лжет. Теперь вы будете свидетелями наказания, которое он понесет за свой обман.

Пруссак протянул руку с пистолетом вперед, почти касаясь дулом лба летчика.

– Надеюсь, вы уже готовы отправиться в мир Создателя, – произнес он звонким голосом.

В тишине, окутавшей площадь, раздался выстрел. Мужчины и женщины, не пугавшиеся обстрела, содрогнулись и крепко зажмурили глаза. Затем послышался общий вздох изумления и ужаса. Летчик был жив; он лежал на земле, дрожа и всхлипывая, скорчившись, как ребенок. Двести пар глаз следили за рукой прусского офицера, сжимающей дымящийся пистолет. В нескольких метрах от него лежал начальник почты; кровь лилась из открытой раны в его груди – из того места, где пуля пробила сердце.

Пруссак медленно убрал пистолет в кобуру.

– Я не стреляю в беспомощных, раненых людей, которые храбро сражались, – выкрикнул он в толпу. – Я буду без пощады убивать лжецов и вражеских агентов. Это, жители Сент-Эстаса, – единственное, что вам нужно знать о майоре Вольфганге фон Отте!

Мишель Лекруа, майор Вольфганг фон Отт и Эмиль Радиссон, единственный в деревне врач, лечивший уже третье поколение жителей Сент-Эстаса, стояли у входа в госпиталь. Мишель с удивлением наблюдала за усердием немцев, которое, она знала, спасет немало жизней. Часовые еще не заступили на свои посты, а военные врачи уже вовсю оказывали раненым первую помощь. Менее серьезные раны обрабатывались санитарами. Хотя десятки солдат уже ожидали своей очереди на улице, майор еще не дал указания Мишель и другим шести медсестрам, а также доктору Радиссону приступить к работе.

«Он нам не доверяет».

Мишель искоса взглянула на майора. Даже если бы его фамилии не предшествовал титул «фон», она все равно наверняка распознала бы его происхождение по ледяным серым глазам и презрительной складке тонких суровых губ. Вольфганг фон Отт, казалось ей, был очень холодным и безжалостным человеком.

– Вы Мишель Лекруа.

Мишель поразило, что это прозвучало не вопросом, а утверждением.

– Да, это я, мсье, – ответила она, стараясь сохранить спокойствие.

«Откуда он знает, как меня зовут?»

– Ваша добрая слава обгоняет вас, – сказал майор Вольфганг фон Отт, едва заметно улыбнувшись. – Как и слава этого доброго доктора. Я получил полный отчет от командира нашей части, которая стояла здесь до нас. Он очень высоко отзывается о вашей работе.

Ни Мишель, ни Радиссон не промолвили ни слова.

– Скажите, мадемуазель, – продолжал фон Отт, – вы возмущены тем, что я сделал на площади?

Мишель почувствовала, что пальцы Радиссона сжимаются вокруг ее запястья, но не обратила внимания на предупреждение.

– Я нахожу этот поступок низким, майор.

– Начальник почты был вашим родственником?

– Нет. Но у него были жена, дети и внуки.

– У всех нас есть семьи, мадемуазель. Моя семья погибла, когда французские войска захватили Эльзас и Лотарингию. – Он помолчал. – Я дал ему шанс остаться в живых. Он мог бы им воспользоваться.

– Чем он вам угрожал? – воскликнула Мишель. – Это же был всего лишь старик, который пытался защитить раненого солдата.

– Мне не нужно рассказывать вам, что пережили мои люди, – сказал фон Отт, – обводя рукой больничную палату. – Вы и сами можете это видеть. Я не потерплю никакой опасности, угрожающей им. Вы, французы, думаете, что, раз американцы здесь, война выиграна. Я говорю вам, что это не так. Ваши люди будут уважать моих солдат. Пока они это делают, мы будем с вами ладить. Но если они попытаются предать меня, то последствия им уже известны.

Фон Отт испытующе посмотрел на Мишель.

– Мне нужно доверять вашим людям, мадемуазель. Мне нужно доверять и вам – медсестре, которая будет ухаживать за моими солдатами. Я могу быть в вас уверен?

Мишель смотрела прямо ему в глаза.

– Я медсестра, майор, – сказала она. – Я обязана оказывать помощь всем, кто в ней нуждается, – немцу или французу, солдату или мирному жителю. Обещаю вам, что буду делать все, что в моих силах.

Вольфганг фон Отт пристально всматривался в сверкающие синие глаза стоящей перед ним женщины. От его внимания не укрылись высокая грудь, стройная талия и полные бедра Мишель, заметные даже под мешковатой форменной одеждой. Взглянув на нее впервые, он почувствовал прилив желания. Но сразу понял, что это нечто большее, чем просто влечение к красивой женщине. В другое время и в другом месте он бы удовлетворил свое любопытство.

– Вы сделаете все, что в ваших силах, – медленно повторил он. – Это все, о чем я могу просить вас, мадемуазель. Я лишь надеюсь, ради нас обоих, что остальные жители Сент-Эстаса разделяют ваши чувства… Сейчас поздно, и я предлагаю вам вернуться домой и отдохнуть. Мои врачи позаботятся о тех, кто находится здесь. Но утром приходите, вы будете нам нужны. Очень нужны.

«Не может быть, чтобы я был жив… все-таки я жив!»

Монк Мак-Куин резко открыл глаза. Франклин лежал рядом, протянув одну руку поперек груди Монка. Мак-Куин поморщился; глаза слезились от едкого, раздражающего дыма, поднимающегося над полем. Вокруг стояла глухая, неестественная тишина. Не слышно было ни звука – ни стона, ни шепота, ни жалобы, ни молитвы.

Монк осторожно пошевелил ногами. Все было цело. Потом он почувствовал свои руки, грудь и, наконец, лицо. Подняв руки, он увидел, что они в крови.

«Поэтому они и не распотрошили меня. Посмотрели и решили, что я мертв».

Он осторожно снял руку Франклина со своей груди и перекатился к нему. На теле друга Монк не нашел никаких ран, но, сняв с его головы каску, увидел глубокую темно-красную дыру над правым ухом.

«О, Господи!»

Монк стал ощупывать рану пальцем, разделяя волосы над нею, пока не выяснил, что черепная кость пробита насквозь. Он осторожно повернул голову Франклина: выходного отверстия не было.

«Пуля застряла у него в черепе!»

Он прижал пальцы к яремной вене Франклина и испустил громкий вздох облегчения, нащупав сильный и ровный пульс.

– Держись, друг, – прошептал он. – Сейчас я вытащу тебя отсюда.

Вдруг Франклин простонал и широко открыл глаза. Монк закрыл ему рот ладонью, прижав палец к своим губам. Франклин мигнул в знак согласия. Монк с опаской приподнял голову, вглядываясь в клубы порохового дыма. Насколько было видно, поле было усеяно телами американских солдат. Убедившись, что неприятеля поблизости нет, он встал на ноги.

«Они не брали пленных… Скосили нас огнем, а потом, когда наступали, добивали штыками тех, кто остался в живых. Во время контрнаступления нет времени возиться с пленными…»

Его стошнило от ужасного зрелища, открывшегося перед ним.

Снова услышав стон Франклина, Монк склонился над ним, взял за плечи.

– Франклин, ты должен встать!

– Не знаю, смогу ли… Голова болит… Я как будто тону…

– Вставай! Нас могло убить, а мы живы. Так что, черт побери, мы сейчас встанем и выйдем отсюда. Не умирать же нам в этой проклятой куче дерьма!

На губах Франклина неожиданно появилась улыбка.

– Ты всегда хотел идти своей дорогой, – с трудом выдавил он из себя, мучительно поднимаясь на ноги и всей тяжестью опираясь на Монка.

– Ступай осторожно, вот так, одна нога, за ней другая… – шептал Монк, не переставая вглядываться в кровавое месиво вокруг.

– О, Боже…

– Не смотри. Они мертвые. Ты ничем им не поможешь. Давай, Франклин, ставь одну ногу… теперь другую… одну… другую…

Когда дошли до леса, Монк почувствовал, что они в относительной безопасности. Но он знал, что немцы, пройдя американскую линию обороны, могли направиться и через лес. В зависимости от того, как глубоко они продвинулись за линию фронта, они могли занять новые позиции в любом месте между его теперешним местонахождением и деревней Сент-Эстас. В таком случае нужно было как-то просочиться сквозь эти позиции и добраться до деревни.

Идти было невероятно трудно, но, невзирая на свою крайнюю усталость и на свистящее дыхание Франклина, Монк не останавливался и даже не замедлял хода. Он тащил друга вперед, почти неся его на руках, зная, что, может быть, убивает его этим, но остановиться означало бы убить его наверняка.

«Одну ногу, потом другую…»

Наверное, прошла целая вечность, прежде чем Монку удалось оттащить Франклина в безопасное место в заросли низкого кустарника и уложить на землю.

– Странно, на Париж не очень-то похоже, – прошептал Франклин, хрипло кашляя.

– Умолкни и выпей это, – сказал Монк, поднося фляжку к его губам.

Через несколько минут они снова шагали вперед. Монк обнаружил охотничью тропинку и решил дальше идти по ней. Это был заведомый риск: немцы тоже могли ее использовать. Но тропинка была гораздо безопаснее дороги и позволяла продвигаться вперед быстрее, чем через заросли кустарника.

Когда они прошли километра полтора, Монк внезапно остановился. Он мог бы поклясться, что слышит на опушке леса чьи-то шаги. Внимательно прислушавшись, он снова услышал те же звуки. Теперь они были громче; судя по всему, там было несколько человек. Монк оттащил Франклина подальше в лес и уложил на землю.

– Тихо, ни звука! – прошептал он.

Франклин сжал его руку, глаза его лихорадочно блестели.

– Если что-то случится, – проговорил он через силу, – обещай мне, что бросишь меня….

– Черта с два я тебя брошу!

– Кто-то должен сказать Розе. – Лицо Франклина перекосилось от боли. – Так больно…

Шаги приближались. Монк отомкнул штык винтовки и пополз к краю тропинки. Двигаясь, как краб, он приблизился к высокому клену и скользнул за его ствол. Шаги раздавались уже совсем рядом. Как только на дорожку упала тень, Монк шагнул вперед из-за дерева и резко сдавил горло появившемуся перед ним человеку, заглушая его крик. Другую руку, со штыком, он высоко занес над головой жертвы. Через несколько секунд все должно было быть кончено.

14

Когда на дома Сент-Эстаса спустилась ночь, меры устрашения, предпринятые против жителей деревни майором фон Оттом, возымели свое действие. Улицы опустели, в окнах не было видно огней. Только в штабе майора, за светомаскировочными шторами, все еще было светло.

– Ладно, выведите его отсюда и проводите домой. Аптекарь был предпоследним из двенадцати жителей деревни, вызванных для допроса. Полчаса ему трепали нервы, задавая бесконечные вопросы, и он отвечал на них, моля Бога, чтобы ему поверили. Как он мог услышать что-либо о планах союзников, если он не понимал по-английски, и ему нечего было сообщить американцам, когда они заняли деревню?

Аптекарь, пятясь и низко кланяясь, покинул кабинет фон Отта. Сердце его сжалось от сострадания, когда он увидел последнего односельчанина, ожидавшего вызова. Это был Серж Пикар – булочник – добродушный толстяк, чей хлеб и выпечка когда-то, в лучшие времена, украшали столы Сент-Эстаса. Теперь же потное его лицо казалось белее теста, которое он замешивал.

– Закройте дверь, – скомандовал фон Отт, когда Пикар прошел в комнату и втиснулся в кресло перед реквизированным у кого-то из местных жителей письменным столом, за которым сидел майор.

Фон Отт постарался скрыть отвращение при виде тучного, свиноподобного булочника. Серж Пикар согнулся в кресле, протягивая руку поверх своего трясущегося живота и извлекая сигарету из кармана взмокшей от пота рубашки. Прикурив, он беспечно кинул спичку через стол в пепельницу, стоявшую рядом с фон Оттом. Фон Отт сделал вид, что не заметил дерзости.

– Ну, мой капитан, – по-свойски спросил Серж Пикар, – поймали кого-нибудь на крючок?

– Вы знаете так же хорошо, как и я, что допрос служит только прикрытием для нашей с вами встречи, – ответил фон Отт.

– Я рад, что вы цените мою службу, – сказал булочник. – Я позаботился о том, чтобы в Сент-Эстасе не было предателей, которые помогали бы американцам.

«Кроме тебя, – подумал фон Отт. – Ты – последний мерзавец, иуда, предавший собственных близких».

Однако майор должен был нехотя признать, что Пикар заслужил свои тридцать сребреников. Он читал донесения своих предшественников, в которых те хвалили Пикара.

– Вы к нам надолго на этот раз? – спросил Пикар насмешливо.

– Мы останемся здесь достаточно долго, чтобы вам хватило работы, – парировал фон Отт. – А ее у вас, думаю, уже хватает.

– Кроме несчастного начальника почты, никто не прячет у себя американцев, – гордо произнес Пикар. – В этом я не сомневаюсь.

– Прячет кто-либо оружие?

– Американцы все забрали с собой, когда уходили. Пикар умолчал о том, что прячет в подвале пекарни сахар, муку и даже сливочное масло, выпрошенное им у квартирмейстера в суматохе отступления. Такие продукты были в военное время на вес золота. Ведь пули и порох в пищу не годились.

– Вы уверены, что никто в Сент-Эстасе не заподозрил, кому вы служите? – спросил фон Отт.

– Абсолютно, – ответил Пикар.

– Хорошо. Во время этого наступления для меня жизненно важно получить любую – я повторяю, любую информацию об американских войсках и их продвижении.

– Будьте уверены, господин майор, я в вашем распоряжении. А сейчас, если я вам не нужен, я отправляюсь домой.

– Надо, чтобы кто-нибудь из моих солдат проводил вас, ведь сейчас все-таки комендантский час.

– Лучше выпишите мне пропуск, – предложил булочник.

– Если я дам вам пропуск, я выделю вас среди остальных, а это опасно – для нас обоих, – возразил фон Отт.

– А если я назову убедительную причину, – вкрадчиво ответил Пикар. – Например, скажу, что меня подняли среди ночи, чтобы печь хлеб для ваших солдат.

Фон Отт слишком устал, чтобы спорить. Он вызвал адъютанта и приказал выписать пропуск. Серж Пикар нырнул в темноту из дома майора, сгорбленный и с низко опущенной головой. Он шел, волоча ноги, и каждому он мог показаться несправедливо обиженным человеком. Но сердце его трепетало, а пропуск жег ладони. Ему не терпелось увидеть выражение лица Мишель Лекруа, когда он появится на пороге ее дома.

Мгновенно в сознании Монка запечатлелись его рука со штыком, поднятая для смертельного удара и длинные рыжие волосы и пронзительной синевы глаза предполагаемой жертвы.

Острие штыка застыло у самой шеи Мишель Лекруа.

– Qui êtes – vous?[1] – свирепо прошипел Монк.

Мишель изогнулась в мощных тисках рук этого великана, напавшего на нее из темноты. Испуганный шепот вырвался из ее горла.

– Лекруа… Меня зовут Мишель Лекруа…

Монк ослабил свою хватку, пораженный, что слышит английскую речь. Пусть и с акцентом, но эта девушка заговорила с ним по-английски.

В темноте скрипнула ветка. Теперь солдаты были ближе, позади него. Монк потащил свою пленницу прочь с тропинки, в кустарник.

– Сколько немцев в дозоре? – спросил он.

– Я… я не знаю.

– Где их основные силы? Как близко они подошли к Сент-Эстасу?

Мишель уставилась на него, как на сумасшедшего.

– Как близко? Мсье, немцы заняли нашу деревню. Монк медленно выпустил испуганную женщину. Сент-Эстас занят, повсюду немцы, а из-за раны, которую никто не перевяжет, у Франклина с каждой секундой тают силы…

Мишель протянула руку и дотронулась до американца.

– Вам нельзя здесь оставаться, мсье. Патруль наверняка обнаружит вас.

– Но я не могу уйти отсюда!

Монк раздвинул кусты и показал француженке Франклина. Мишель опустилась на колени и быстро осмотрела солдата, лежавшего без сознания.

– Ему необходима медицинская помощь, – сказала она. – Немедленно.

– А где он ее получит? Не от немцев же!

– Нет, мсье, от меня. Я – медсестра и живу недалеко отсюда. Если мы не наткнемся на дозор, то сможем отвести вашего друга в безопасное место, где я позабочусь о нем.

Монк был в замешательстве. Действительно ли она медсестра? Можно ли доверять этой красивой женщине, которую он несколько секунд назад готов был убить? Если он поверит ей, а она его предаст, то Франклин умрет. Но если он ничего не предпримет… Треск веток под сапогами немецких солдат заставил его принять решение.

– Что вы хотите сделать?

– Я вернусь на тропинку, – быстро объясняла Мишель. – Немцы остановят меня, но шанс есть: кто-нибудь из них узнает меня, потому что видел меня в госпитале, и меня не тронут. Я постараюсь отвлечь их, чтобы они прошли мимо этого места.

Монк пытливо посмотрел на нее. Лучшего выхода он не мог придумать.

– Надеюсь, вы не работаете на немцев, – прошептал он, крепко сжимая ей запястье. – Если вы выдадите нас, я позабочусь, чтобы вы умерли первой.

Мишель не дрогнула.

– Я думаю, вы выразились предельно ясно, мсье, – спокойно произнесла она, с трудом освобождая руку от пальцев Мак-Куина.

Мгновение спустя тьма поглотила ее.

Как и надеялась Мишель, один из солдат узнал ее. Окликнув девушку, дозорные окружили ее; их дружелюбные лица казались бледно-желтыми в свете фонарей. Мишель вежливо отклонила их настойчивые предложения проводить ее домой, на ферму. Отведя немцев далеко от места, где прятались американцы, Мишель пожелала им спокойной ночи и долго смотрела, как дозор удаляется по тропинке в сторону Сент-Эстаса.

– Молодец, девушка! – сказал Монк, выходя из зарослей.

Мишель не обратила внимания на комплимент.

– Мы должны доставить вашего друга в безопасное место.

Она снова осмотрела рану американца и закусила губу. Дыхание американца было учащенным, кожа горячей на ощупь. Пуля засела глубоко, и Мишель была уверена, что без операции тут не обойтись. Иначе американец умрет.

Мишель приподняла голову солдата и просунула руку ему под мышку.

– Помогите мне поставить его на ноги.

– Если вы возьмете этот мешок, я сам понесу его, – предложил Монк.

– Если он сам сюда дошел, лучше нам вести его и дальше. Не стану и говорить, что произошло бы, если бы вы взвалили его себе на плечо и кровь прилила бы к голове.

Уйдя от коменданта, Серж Пикар отправился в госпиталь, где узнал, что Мишель Лекруа уже ушла. Ничего. Он зайдет в пекарню, захватит для нее свежую булку и пойдет напрямик, чтобы оказаться на ферме раньше нее. Он шагал, запыхавшись, по освещенной луной дороге, стараясь идти так быстро, как только позволял его вес.

Сын булочника Серж Пикар влюбился в Мишель, когда они еще были детьми. Он был убежден, что когда-нибудь он и эта веснушчатая девочка с золотисто-каштановыми волосами станут мужем и женой. Его нисколько не волновало, что Мишель остается с ним вежливо-холодной. Подростком Серж сильно растолстел, но продолжал уверять себя, что Мишель любит его, несмотря на все свое упрямство. В конце концов разве она одна из деревенских ребятишек дразнила его и насмехалась над ним?

Объявление войны невероятно обрадовало Сержа Пикара. Молодые люди, уже начавшие обхаживать расцветавшую Мишель, были призваны в армию, тогда как сам Пикар был комиссован из-за избыточного веса. Со своим раболепным характером ему нетрудно было втереться в доверие к квартирмейстерам военных частей, размещенных вблизи Сент-Эстаса, и получить Выгодные подряды на поставку хлеба. Пекарня – наследство отца – приносила ему неплохой доход. Война должна была сделать его богатым человеком.

Но, когда военные действия начали затягиваться, а армии противоположных сторон стали вести бои за одни и те же клочки земли, Пикар стал замечать, что мечты его рассеиваются как дым. Вместо того, чтобы искать у него прибежища при первых признаках опасности, Мишель Лекруа поступила работать в госпиталь. Те часы, которые, казалось Пикару, она должна была проводить рядом с ним, она проводила у постелей раненых и умирающих людей. За четыре года войны Пикар перевидал десятки привлекательных иностранцев, влюблявшихся в Мишель. Соперников у него стало еще больше, чем раньше. Серж Пикар жил в постоянном страхе, что в один прекрасный день с поля боя в госпиталь привезут мужчину, который уведет с собой его Мишель.

Наконец Пикар обнаружил способ унять свои страхи. Он пронюхал, что немцы готовы щедро заплатить золотом за надежность, скромность, а главное, за безупречную информацию. Пикар не считал себя предателем. В конце концов англичане, канадцы и бельгийцы, которых он выдавал, были для него точно такими же иностранцами, как и немцы. Пикар никогда не видел их в лицо, и ему легко было оставаться равнодушным к их судьбе. А немецкое золото означало, что он сможет купить для Мишель все, что будет угодно ее душе.

Несмотря на холодную ночь, Пикар вспотел, пересекая свежевспаханное поле. Впереди, в неглубокой долине, он видел очертания фермы Лекруа. Мысль о Мишель заставила Пикара вспотеть еще больше. Скоро никакие солдаты не будут соперничать с ним, и в тот день, когда окончится война, Мишель станет его невестой. Они будут жить в маленькой квартирке прямо над пекарней, и весь день Мишель будет стоять за прилавком. Они все будут делать вместе, и он не оставит ее ни на минуту.

Пикар так распалился, что едва успел заметить три фигуры, направлявшиеся к небольшому хлеву: двое поддерживали с обеих сторон третьего. Он похолодел. «Солдаты! Американские солдаты!» Когда луна, выйдя из-за облаков, залила бледным светом окрестности, Пикар узнал в одной из фигур Мишель Лекруа.

– Положите его сюда, – сказала Мишель.

Она показала на набитый соломой тюфяк в углу хлева. До войны на этой импровизированной постели спал батрак, которого ее отец нанимал на время сбора урожая.

– У стойл есть еще фонарь. Принесите его.

Мишель накачала воды старой помпой, стоявшей рядом с кормушками, и при свете фонаря начала осторожно промывать рану. Работая, она поняла, что до сих пор так и не рассмотрела хорошенько этого американского солдата. Она была поражена его красотой, особенно густыми, светлыми, почти белыми волосами и длинными, загнутыми вверх ресницами. Но в нем было и что-то большее, чем физическая привлекательность. Это была сила духа, поддерживавшая в нем жизнь и заставлявшая сдерживаться от боли, которая, должно быть, мучила его в те минуты, когда он приходил в сознание.

– Как его зовут? – услышала она свой собственный голос.

– Франклин Джефферсон. А я – Монк Мак-Куин.

– Франклин… – Мишель взяла его лицо в свои ладони и прошептала: – Франклин, надо крепиться…

– Вы чертовски хорошая медсестра, – сказал Монк, глядя, как она ополаскивает тряпку в воде и накрывает Франклина грубым одеялом из конского волоса. – Где вы выучили английский?

– Мать научила меня, – ответила она нерешительно. – А вы – монах?[2]

Монк тяжело опустился на лежанку и рассмеялся.

– Нет. Это просто одно из тех чудных англосаксонских имен, которыми родители иногда наделяют своих детей. – Посерьезнев, он придвинулся поближе к ней. – Серьезное у него ранение?

– Пуля застряла в мозгу и давит на него. Ее нужно удалить.

– Тогда я должен искать дорогу к своим.

– Он не перенесет этой дороги, даже если на пути не будет немцев.

– Что же тогда делать? Если ничего не предпринять, он умрет Мишель закусила губу. Только сейчас, когда все трое добрались до безопасного места, она осознала, какой поступок совершила. Как ясно дал понять новый комендант, за помощь американцам ее ожидала смерть.

– Вам нехорошо? – спросил Монк, коснувшись ее рукой. Ее волосы, рыжие с золотистым от падающего света оттенком, легко коснулись его ладони. Когда она посмотрела на него, он почувствовал, что проваливается в глубину этих огромных синих глаз.

– Нет, ничего.

– Я понял, о чем вы подумали, – мягко сказал ей Монк. – И нисколько вас не виню. Вы и так уже рисковали слишком много, спасая нас. Дайте мне только поспать здесь несколько часов. Мы уйдем еще до полуночи.

– И куда же вы пойдете? Далеко ли вы уйдете, если кругом немцы, а вы даже не знаете, где ваши войска?

– Мы должны рискнуть.

– Этот риск погубит Франклина. Монк был удивлен ее горячностью.

– Нет, – продолжала Мишель. – Мы поступим так. Вы оба останетесь здесь. Немцы уже обыскали ферму и сюда не вернутся. Завтра я найду доктора и приведу его сюда, чтобы помочь вашему другу… Франклину.

– Средь бела дня?

– Иногда бывает, что люди – как это у вас говорится – за лесом не видят деревьев, n'est-ce pas?[3]

Несмотря на свое намерение бодрствовать, Монк погрузился в глубокий сон без сновидений. Его не разбудили ни шум грозы и ливня, ни утреннее пение птиц. Он проснулся от грохота мотора и света автомобильных фар.

Монк схватил винтовку и пополз к дверям хлева. Осторожно приподнявшись к грязному окну, он выглянул и увидел немецкую военную машину, останавливающуюся возле фермы. Первыми вышли двое солдат, за ними – пожилой человек и девушка.

Затаив дыхание, Монк смотрел, как Мишель Лекруа что-то говорит солдатам. Затем она показала рукой в сторону хлева. Немцы тронулись с места и пошли.

«Я верил ей, а она нас выдала!»

Дрожа от ярости, Монк зарядил винтовку и тщательно прицелился. Что бы ни произошло, первую пулю он готовил для нее.

– Ну, mon vieux,[4] на этот раз вы действительно влипли, – сердито выговаривал доктор Радиссон сидящему на кровати мужчине.

Его пациент, высокий, костлявый фермер, одетый в потертую замшевую рубаху, рваные кожаные рабочие штаны и единственный высокий сапог до колена, уклончиво пожал плечами. Он глубоко вдохнул в себя воздух, когда доктор наклонился и начал ощупывать зияющую рану на его правой икре.

– Нам нужно будет отвезти его в госпиталь для операции, – сказал доктор Радиссон, выпрямляясь. – Здесь я ничего не могу сделать.

Двое немецких солдат, которые привезли на ферму врача и Мишель Лекруа, побледнели, когда увидели кровавую рану на ноге фермера и вонзившийся в нее зазубренный осколок лемеха. Не было сомнений в том, что, если бы не запах бренди из его рта, он стонал бы в муках.

Мишель подошла к отцу и осторожно прикрыла ему плечи одеялом.

– Все будет хорошо, отец, вот увидишь, – прошептала она.

Эмиль Лекруа потрепал дочь по щеке шишковатой рукой.

– Вы мне понадобитесь, чтобы помочь посадить его в машину, – сказал Радиссон солдатам.

– Всем не хватит места, – возразил одни из них. – Нам надо было приехать сюда с санитарной машиной или повозкой…

– У нас нет времени, – нетерпеливо прервал его доктор Радиссон. – Везите его как можно быстрее в госпиталь. Мы с мадемуазель Лекруа поедем за вами следом в коляске.

На лицах солдат появилось сомнение.

– Ваш комендант любезно одолжил нам свою машину, – многозначительно заметил Радиссон. – Уверен, он хотел бы получить ее обратно.

Ссылка на фон Отта рассеяла все сомнения пехотинцев. Они положили Лекруа на носилки и укрыли одеялом. Мишель наклонилась и поцеловала отца в щеку. Тот в ответ подмигнул.

– Ну, а теперь приступим к нашей настоящей работе, – сказал Радиссон, глядя, как отъезжает машина с немцами. – Вы знаете, что делать.

Когда врач удалился в направлении коровника, Мишель бросилась к коляске. Подхлестывая кнутом гнедого мерина, она направилась по извилистой аллее и замедлила ход, достигнув шоссе. Осторожно Мишель направила коня так, чтобы одно колесо коляски оказалось в канаве. Выпрыгнув наружу, она ослабила поводья, затем принялась откручивать болт, удерживающий колесо на оси, пока он не подался. Коляска, и так застрявшая под опасным углом, повалилась набок, колесо откатилось в сторону. Мишель привязала мерина и осмотрела результаты своей работы. Удовлетворенная тем, что поломка выглядит случайной, она побежала обратно на ферму.

– Как он? – спросила она запыхавшись, закрывая двойные двери на засов.

Вдруг она заметила, что Мак-Куин целится из винтовки в доктора Радиссона.

– Что происходит?

– Наш американский друг хотел бы знать, что здесь делали немцы, – невозмутимо отвечал Радиссон.

По мрачному виду Мак-Куина Мишель догадалась, в чем их подозревал американец.

– Вы видели человека, которого немцы унесли на носилках? – быстро спросила она. – Это был мой отец. Он был ранен во время франко-прусской войны 1871 года. До сих пор у него в ноге осколок шрапнели. Мне нужен был предлог, чтобы привезти сюда доктора Радиссона, и я вскрыла шрам на ноге отца. Как только немцы заметили стальной осколок, они не могли оставить отца без помощи.

– О, Господи! – взмолился Монк, опуская винтовку.

– Поэтому доктор Радиссон и смог приехать сюда, – сказала Мишель и поведала Мак-Куину об инсценированном происшествии, которое должно было служить оправданием долгого отсутствия Радиссона в деревне.

– Может быть, все это вы делали зря, – тихо сказал Монк.

Видя озадаченное выражение на лице Мишель, он пояснил:

– Доктор говорит, что пуля раздробила черепную кость и он не сможет извлечь все осколки.

Радиссон кивнул.

– Не только это. Я могу только гадать, насколько глубоко пуля вошла в кость. Если она слишком близко к мозгу, то ее удаление может вызвать внутреннее кровотечение, которого я не смогу остановить.

– Если вы оставите пулю там, он умрет! – с горячностью проговорила Мишель.

– Эй, не волнуйтесь так! Я не собираюсь умирать. Но могу остаться без руки, если вы будете сжимать ее так сильно.

Мишель опешила, услышав надтреснутый голос Франклина. Она почувствовала легкое пожатие его пальцев и выпустила его руку из своей.

– Я не имел в виду, что вы должны бросить ее словно раскаленную головешку, – прошептал Франклин. – Знаете что, так как я не уверен, что вы существуете на самом деле, почему бы вам не попросить этих ребят раздобыть мне стаканчик вермута, а не вытаскивать этот гуннский сувенир у меня из черепа. Головная боль убивает меня…

Мишель едва могла скрыть облегчение.

– Вы будете жить, – пообещала она. – Мы извлечем эту пулю, и вы будете жить!

Решительность француженки потрясла Монка.

– Сколько времени займет операция?

– Час, может быть больше, – ответил врач. – Не смогу сказать сколько, пока не начну.

Радиссон уже готовил тампон с хлороформом, а Мишель наполнила шприц морфием. У нее было всего несколько миллилитров снотворного, гораздо меньше, чем нужно. Она молила Бога, чтобы этого хватило хотя бы для смягчения боли.

Монк в отчаянии оглянулся вокруг. Он соглашается на безумство! Как можно оперировать человека в таких условиях – на грязном соломенном тюфяке, в хлеву, где нет даже света, кроме фонарей, а по углам пищат мыши? Даже если каким-то чудом Франклин не погибнет под ножом хирурга, он умрет от инфекции.

– Монк… – Он обернулся, когда она коснулась его. – Я знаю, он ваш друг, – тихо сказала Мишель. – Я знаю, как вы любите его. Верьте мне. С Франклином не случится ничего плохого.

Сердце Монка сжалось. Если бы эти слова могли его успокоить! Потом в его памяти возник образ отца Мишель, которого уносят на носилках. Да, эти люди буквально жертвуют своей жизнью ради них, двух чужестранцев. О чем еще можно было их просить?

– Принимайтесь за работу, – сказал он, оглядываясь через плечо на Франклина. – А я буду делать то, что снова научился делать, когда попал сюда.

Мишель вопросительно подняла бровь.

– Буду молиться, – сказал ей Монк.

15

– Остальное в руках Божьих!

Доктор Эмиль Радиссон вытер руки окровавленным полотенцем и закурил. Позади него Монк смотрел, как Мишель заканчивает перевязывать голову Джефферсону.

– Он поправится?

Прежде чем доктор успел ответить, Мишель сказала:

– Конечно, поправится. Монк взглянул на Радиссона.

– Некоторые осколки глубоко застряли в его черепе. Извлечь их было невозможно. Я не могу с уверенностью сказать, что они не будут давить на черепную коробку.

– А если отвезти его в полевой госпиталь? – спросил Монк. – Если доставить его как можно скорее на родину?

Радиссон пожал плечами.

– Не хочу показаться нескромным, но сомневаюсь, что ваши военные врачи смогут улучшить мою работу. Что касается того, что можно сделать для него в Америке, то на это я ничего не могу вам сказать. Я не знаком с вашими методами лечения.

– Главное сейчас, – закончил Радиссон, – это дать ему отдохнуть. Ему нужно набраться сил. Сейчас и речи не может быть о том, чтобы везти его куда-либо.

– Франклин будет здесь в безопасности, – пообещала Монку Мишель. – От укола морфия он проспит остаток дня. Я постараюсь достать еще морфия в госпитале.

– Кстати, раз уж вы заговорили о госпитале: нам с вами пора туда отправляться, – сказал доктор Радиссон, взглянув на свои старинные часы. – Даже с учетом нашего «дорожного происшествия», нам давно пора быть на месте.

Монк помог Мишель собрать запачканные кровью полотенца и отнести их для стирки.

– Я должен попытаться добраться до своих, – сказал он. – Если они собираются отбросить немцев назад, я хочу, чтобы какая-нибудь наша часть дошла сюда, к Франклину, как можно быстрее.

– Вам нельзя появляться средь бела дня в этой военной форме, – возразила Мишель.

– Мы, кажется, одного роста с вашим отцом. Дайте мне что-нибудь из его одежды. Я буду держать путь на запад, пойду в сторону от главного шоссе и, надеюсь, не нарвусь на немецкие патрули.

– Вам лучше подождать, пока стемнеет.

– Я уже и так слишком долго ждал. Я никогда не забуду того, что вы для нас сделали. Если вам что-то понадобится, я сделаю все, что в моих силах…

Мишель чмокнула его в щеку.

– Ну, друг, лучшее, что вы можете сделать – это дойти целым и невредимым до своих и вернуться за Франклином. В эти дни мы не можем просить Всевышнего о большем.

Серж Пикар продрог, устал и сильно проголодался. Одежда промокла насквозь от мокрого кустарника, в котором он сидел, наблюдая за хлевом фермы Лекруа. В животе непрестанно урчало, но, несмотря на все неудобства, Пикар не шевелился.

Проведя всю ночь без сна, измученный нерешительностью и сомнениями, Пикар вернулся на свой наблюдательный пункт, едва начало светать. Когда он увидел подъезжающих немцев, он воспрянул духом. Значит, Мишель одумалась. Как и полагается добропорядочной француженке, она выдает американцев. Но удовлетворение быстро сменилось недоверием, когда булочник заметил хитрую уловку Мишель.

После того как немцы уехали, несколько часов все было тихо. Поскольку и Радиссон, и Мишель оставались внутри, Пикар подумал, что, наверное, они ухаживают за раненым американцем. Его так и подмывало пробраться в деревню и показать этому высокомерному пруссаку фон Отту, как глупы его подчиненные. Сотни солдат побывали в этом районе, но никто не обнаружил двоих раненых американцев.

Лишь одно удерживало Пикара от этого: мысль о Мишель Лекруа. Ему никогда не удалось бы убедить фон Отта пощадить Мишель. Пикар места себе не находил, думая о том, какому риску подвергает себя Мишель. Но, с другой стороны, теперь он знал секрет, за сохранение которого Мишель пошла бы на все.

Воображение Пикара так распалилось, что он едва не проглядел одного из американцев, одетого в батрацкие штаны и рубаху, выходящего из хлева. Тот внимательно оглядел местность, затем исчез, растворившись в лесу.

Не успел Пикар сообразить, что делать дальше, как из хлева вышли Мишель и Радиссон. Он видел, как они, пройдя по аллее, починили коляску и уехали.

«Как они могли оставить его одного? Наверное, ему нельзя двигаться. Может быть, он мертв».

Пикаром овладело любопытство. Он осторожно приблизился к хлеву, то и дело беспокойно озираясь по сторонам. Потом отворил дверь; громко скрипнула щеколда.

«А что, если американец вооружен?» – подумал Пикар, дрожа от страха.

Глубоко вздохнув, он вломился в хлев. Признаков того, что здесь кого-то прятали, он не заметил. Стойла и сеновал были пусты. Булочник снова огляделся, на этот раз более тщательно, и нашел в полу потайной люк, прикрытый соломой и грязью. Схватившись за кольцо, он приоткрыл крышку люка, вытер пот со лба и заглянул вниз. В лунном свете, проникавшем сквозь пыль, он увидел лежащего на койке человека с забинтованной головой. Его дыхание было неглубоким и прерывистым, но он был жив.

Пикар долго не сводил глаз с американца. До тех пор, пока совершенно ясно не понял, что собирается делать.

Мишель Лекруа смертельно устала. Сразу же по возвращении в Сент-Эстас они с доктором Радиссоном с головой окунулись в ожидавшую их работу. Контрнаступление немецких войск далось дорогой ценой, и недостатка в раненых не было. Лишь к полуночи Мишель смогла помочь своему отцу, рана которого уже была промыта и зашита, сесть в коляску и отвезти его домой. Когда они стали подъезжать к ферме, Мишель почувствовала, как беспокойно забилось в груди сердце. Лицо того американского солдата преследовало ее, и девушка не могла дождаться, когда ее руки снова прикоснутся к Франклину Джефферсону.

Мишель ввела отца в дом, поудобнее уложила его на кровати, затем с фонарем выскользнула в темноту ночи. Тайник был прикрыт соломой так же, как она его оставила. Успокоенная, Мишель стала открывать люк.

В первое мгновение ей показалось, что он мертв. Франклин Джефферсон лежал так тихо, что она не могла различить ни малейшего движения. Только когда она приподняла его, она почувствовала тепло его тела. Он был жив. Слабый румянец появился на его лице. Мишель была убеждена, что он идет на поправку.

Она внимательно осмотрела повязку на голове Франклина. К ее радости, она не пропиталась кровью. Намочив в холодной воде кусок ткани, она приложила его к губам солдата. Она смотрела, как он, не просыпаясь, вбирает в себя воду.

«Что в нем особенного?» – спросила себя она. Откуда у нее такая нежность к совершенно незнакомому человеку, с которым она не перемолвилась и дюжиной слов? И почему возникло это чувство?

Погруженная в раздумья, Мишель не услышала, как открывается дверь хлева. Только мгновением позже она уловила сверху хруст соломы под чьими-то сапогами.

«Немцы! Наверное, они видели свет».

Мишель в ужасе вскочила на ноги, но сообразила, что бежать некуда. У нее не было даже оружия, чтобы защитить себя.

Над тайником нависла тень. Мишель зажала рот стиснутыми в кулаке руками, зубы впились в суставы пальцев. Но пронзительный крик, готовый вырваться из ее груди, превратился в стон облегчения, когда она увидела знакомое лицо Сержа Пикара.

Монк Мак-Куин преодолел без малого шесть миль за столько же изнурительных часов. Первое время он шел лесом, по охотничьим тропам, не переставая настороженно вслушиваться в каждый звук, непохожий на привычные звуки леса. Когда лес стал редеть, Монк вошел в воду речки и передвигался, держась берега, готовый в любую секунду укрыться в прибрежных кустах и деревьях. Ближе к вечеру он нашел пристанище в небольшой лощине, где жадно набросился на хлеб и сыр, которые дала ему в дорогу Мишель.

Хотя его тело изнывало от усталости, Мак-Куин упорно продолжал идти вперед. Он обогнул окраину Сент-Эстаса и сразу направился на запад. Ночь застала его в двух шагах от немецких позиций. У Монка опустились руки, когда он увидел, как далеко продвинулся неприятель. Он размышлял, где бы найти лазейку, чтобы пробраться на нейтральную полосу, разделявшую немецкие и американские войска.

Монк ускорил шаги. Его удача зависела сейчас от облаков, закрывавших луну. Он полз по полям, покрытым вязкой грязью, и прятался среди сонных свиней, когда пришлось спасаться от приближающегося патруля. Он подобрался к немецким передовым позициям так близко, как только смог, и видел иногда пулеметчиков, спящих на своих лафетах, чувствовал согревающий аромат табачного дыма. Наконец, дойдя до заброшенной мельницы, Монк перестал бороться с усталостью. Собрав последние силы, он забрался в расщелину за неподвижным водяным колесом и свернулся в клубок.

– Боже мой, Серж, ты меня до смерти напугал!

От облегчения после пережитого испуга у Мишель подкашивались колени, и она едва сумела выбраться из тайника по приставной лестнице.

– Что ты здесь делаешь, ночью, в такой час?

Пикар нервно облизнул губы. С растрепанными волосами, разметавшимися по груди, Мишель была прекрасна, как никогда прежде.

– Кто это? – спросил он.

Едва переводя дух, Мишель ему все объяснила.

– Серж, я так рада тебя видеть, – сказала она, окончив рассказ. – Ты не смог бы принести нам чего-нибудь поесть? В доме совсем ничего не осталось.

– Для тебя, Мишель, – все что угодно, – пылко отвечал Пикар.

Мишель, улыбнувшись, показала на Франклина Джефферсона.

– Не для меня, а для него.

Булочник взглянул через ее плечо на неподвижного солдата.

– Мишель, – нерешительно произнес он, – то, что ты делаешь, очень опасно…

– Разве у меня был выбор? Я же не могла отдать его в руки немцев.

– Именно это ты и должна была сделать, – сказал Пикар, удивленный твердостью ее тона. – И ты все еще можешь это сделать. Тебе нужно только сказать, что ты нашла его у хлева и промыла ему рану перед тем, как пойти в комендатуру.

– Серж, ты что, шутишь? – воскликнула Мишель. – Как только немецкий врач снимет повязки и увидит швы, он поймет, что была операция. А поскольку Радиссон – единственный французский хирург на километры в округе, он немедленно будет арестован. А вместе с ним арестуют и меня с отцом.

– Нет, Мишель, так нельзя, – сказал Пикар, схватив ее за руки. – Надо, чтобы ты выполнила свой долг, объяснила фон Отту…

– Мой долг? – крикнула Мишель, не веря его словам. – Мой долг – помочь выгнать бошей, которые захватили мою родину.

– Мишель, прошу тебя, послушай, – умолял Пикар. – Рано или поздно фон Отт узнает, что ты прячешь у себя американца.

– Как, Серж? Как он узнает? Всего три человека, кроме меня, знают, что он здесь. Я могу положиться на двоих из них. Пожалуйста, скажи, что я могу доверять и тебе.

Пикар дрогнул. Может быть, стоит промолчать и превратиться в героя в ее глазах?

«Ты будешь героем, пока остаешься для нее единственным мужчиной, – нашептывал ему злобный голос. – Как ты думаешь, надолго ли она останется с тобой после того, как вернутся другие мужчины? И потом неужели ты хочешь рисковать состоянием, которое уже накопил?»

– Нет, Мишель, – услышал он собственный голос. – Я не могу позволить тебе подвергаться такой опасности. Если ты не скажешь фон Отту, я сам скажу ему.

Мишель не верила своим ушам. Она вцепилась в Пикара, заставляя его глядеть ей прямо в глаза.

– Серж, ты не… ты не работаешь на немцев… Ты не можешь!

Весь Сент-Эстас думал, что Пикар снабжает противника хлебом по принуждению. Это было одним из неизбежных следствий войны, и все это понимали. Но что, если все было не так?

Мишель с трудом заставляла себя выслушивать возражения Пикара и его признания: он любит ее, он ее боготворит, он сделал все это ради нее. Когда он закончил свои излияния, она была ошеломлена и преисполнена отвращения.

– Хватит! – пронзительно закричала она. – Убирайся отсюда! Быстро! Видеть тебя больше не хочу!

– Мишель, я люблю тебя! – У Пикара был жалкий вид, когда он произносил эти слова. – Ты – моя…

– Твоя?! Да как ты можешь говорить такое! Я думала, что знаю тебя, Серж. Как ты мог предать людей, среди которых вырос?

Мгновение оба молчали.

– Я люблю тебя, Мишель, – снова выговорил наконец Пикар. – Разве это плохо?

Мишель покачала головой.

– Но я тебя не люблю.

– Ты полюбишь, Мишель…

– После того, что ты сделал?

– Но я сделал это для тебя. Для нас…

– Нет, Серж. Ты сделал это для себя одного. Только для себя самого. – Мишель помолчала. – Тебе лучше уйти. Нам нечего больше сказать друг другу.

Серж Пикар уже давно уверил себя, что пойдет на адские муки ради Мишель. Поэтому сейчас он послушался ее. Он уже повернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился.

– Нет, Мишель, – негромко сказал он. – Нам очень многое нужно сказать друг другу. У нас впереди еще вся жизнь вместе…

Когда он встал перед ней и посмотрел в лицо, Мишель задрожала. Глаза Пикара остекленели.

– Серж…

– Ведь это не американец, Мишель? – хрипло прошептал он. – Ведь ты не влюбилась в него?..

– Конечно, нет!

– Тогда тебе все равно, если я его выдам, да? – сказал Пикар, медленно приближаясь к ней.

– Ты не сделаешь этого! – закричала Мишель. – Я тебе не позволю!

– Но почему, дорогая моя Мишель? Почему бы мне не сдать его моему хорошему другу, майору фон Отту?

Глаза Мишель сверкнули, руки сжались в кулаки, когда Пикар подошел ближе.

– Потому что ты убьешь его!

– Он мне безразличен, – сказал Пикар. – Я люблю только тебя.

Он был так близко, что она чувствовала отвратительный запах его тела. Мишель содрогнулась, когда он дотронулся до ее груди и начал ласкать ее. Она знала, чего он хочет.

– Я не смогу полюбить тебя, если ты причинишь ему зло, Серж, – услышала она свои собственные слова. – Я никогда бы не смогла полюбить убийцу.

«Боже милостивый, что же я делаю?!»

– Я не трону его, любимая моя, – ворковал Пикар, вминая ее в жирные складки своего тела. Мишель вонзила ногти ему в спину, чтобы не закричать во весь голос.

«Сопротивляйся ему! – кричало ее сердце. – Бей его ногами, царапайся, кричи! Делай что-нибудь!»

«Если ты будешь сопротивляться, Франклин умрет».

Мишель почувствовала, как валится на пол под тяжестью тела Пикара. Его руки блуждали по ней, задирая юбку, щупая между ног.

– Мишель! Мишель…

Мишель отвернулась в сторону. Волосы ее разметались по мокрому от слез лицу. Она крепко зажмурила глаза, пытаясь вызвать образ Франклина. Потом с ней случилось что-то ужасное, как будто ей вырвали все внутренности. Она пронзительно закричала, как сумасшедшая, колотя Пикара по спине кулаками. Она не знала, как долго пыталась наказать его, пока ее боль не разлетелась на куски и не наступила спасительная тьма.

В нескольких метрах от них, в темноте тайника, Франклин Джефферсон слышал женские крики, от которых душа его разрывалась. Он слышал каждое слово и пытался кричать, звать ее. Но слова, если он их вообще произносил, не достигали ее слуха.

Глухие удары и стук наверху все не прекращались, и Франклин проклинал свое бессильное тело. Не в силах пошевелиться, он лишь шептал снова и снова:

– Я убью его, мой ангел. Клянусь тебе: я убью его!

16

Сон Монка оборвался от свиста артиллерийских снарядов. Инстинктивно он глубже забился в свое логово, зажав уши руками. Но грохот все равно оставался оглушительным.

Обстрел, казалось, продолжался до бесконечности. Земля дрожала и выгибалась, а мельница превратилась в месиво из осколков камней, кирпича и дерева. Потом внезапно воцарилась тишина, нарушаемая только стонами раненых. Монк осторожно выкарабкался из-под навеса.

Водяное колесо каким-то чудом не было повреждено. Проверив, выдержат ли лопасти, Монк взобрался по ним до мостика, перекинутого через реку. Он перепрыгнул через ограждение и тут же обо что-то споткнулся. Мостик и ведущая к мельнице дорожка были покрыты телами немецких солдат, не успевших спастись из-под обстрела. Задерживая дыхание, Монк начал пробираться между мертвыми и умирающими.

«Одна нога, потом другая. Шаг, еще шаг…»

– Стой, стрелять буду!

Монк остановился и оглянулся. В нескольких метрах от него стоял молодой солдат и целился в него из винтовки. Его глаза казались неестественно белыми на покрытом копотью лице. Монк устало опустился и сел прямо посреди дороги.

– Убери эту штуку, сынок, – сказал он, – я свой.

И, сорвав с шеи свой и Франклина личные знаки, бросил их ошеломленному солдату.

Быстрота и жестокость американской атаки застала немцев врасплох. Они в панике отступали и сдавались в плен тысячами. В сущности, наступление американцев остановилось только из-за того, что победители не справлялись с таким количеством военнопленных.

Неразбериха, в которой очутился Монк, расстраивала его. Целый день ушел на медосмотр, получение новой амуниции и снаряжения. Наконец он вернулся в свою родную часть, вернее к тем, кто остался жив. Все его мольбы о боевом задании оставались без ответа.

– Мы не продвигаемся ни на дюйм, – сказал ему командир роты. – Господи, мы не знаем: что делать с этими ублюдками, которых повесили нам на шею!

У Монка оставался в запасе лишь один ход. Он выяснил, что штаб генерала Першинга расквартирован на передовых позициях. Начальник штаба был одноклассником Монка и помнил Франклина Джефферсона еще с тех пор, когда молодой солдат получил награду за храбрость от генерала Першинга.

– Ах, вот и ты! Рад тебя видеть, сынок! – просиял генерал, подняв голову от шаткого столика, заваленного картами.

Монк, не теряя времени, объявил, какая участь постигла его часть, и рассказал о тяжелом ранении Франклина.

– Ему нужна помощь, генерал, – закончил он. – Я прошу у вас разрешения пойти за ним.

Першинга тронули решительность и преданность Монка.

– Так ты говоришь, Джефферсон?

– Так точно, сэр.

– Тот самый парень, которого я недавно наградил на поле боя?

– Тот самый, сэр.

– Вот что, сынок, нечего тебе здесь стоять. Возьми кого тебе надо и привези его сюда.

– Так точно, сэр!!!

Сидя на кухне своей фермы, освещенная одной-единственной лампой, Мишель Лекруа раздумывала о том, что же будет с ней дальше. После того раза Пикар приходил каждую ночь. С ее молчаливого согласия он всегда являлся прямо в хлев, где без всяких предисловий набрасывался на нее. Мишель, как ни старалась, не могла заглушить его хриплых криков страсти и признаний в любви. После этого она всегда старательно скребла себя щеткой, но все равно чувствовала себя нечистой.

Скотство Пикара не знало границ. Он заходил в госпиталь по несколько раз на дню и открыто целовал и обнимал ее. Вскоре весь персонал начал понимающе улыбаться и подмигивать Мишель. По деревне пошли слухи о том, что она влюбилась в молодого булочника.

Несмотря на все это, Мишель не падала духом. Немцы не навечно останутся в деревне, а когда вернутся американцы, она объявит, что Пикар – предатель. А пока ее ненависть к нему возрастала с каждым его прикосновением.

На ее счастье, Пикар по крайней мере соблюдал условия сделки. Он, казалось, забыл о спрятанном в тайнике американском солдате. Более того, что касалось самой Мишель, то Пикар открыл перед ней свою сокровищницу.

Мишель была поражена, какое богатство он скопил в то время, когда другие голодали и умирали. Но пища и лекарства, которые она принимала от Пикара, помогали Франклину Джефферсону восстанавливать силы. Хотя он все еще страдал от невыносимых приступов головной боли и периодических обмороков, Мишель верила, что самое страшное уже позади. Она урывала часы, чтобы ухаживать за ним и оставляла ему еду, когда уходила. Мишель ни на секунду не сомневалась, что Франклин не знает о страшной цене, которую она платит за его жизнь. Она ошибалась.

Однажды вечером, когда Мишель была в тайнике с Франклином, сверху раздался зов Пикара: он пришел за ней. Франклин схватил ее за руку.

– Не надо.

Мишель почувствовала, как горят ее щеки. Она постаралась сохранить бравый вид.

– Это просто мой друг. Франклин не выпускал ее руку.

– Не надо, – повторил он.

«Он знает», – подумала она с замирающим сердцем.

На следующий день Мишель приготовила Франклину еду гораздо раньше, задолго до того, как должен был прийти Пикар. Но, подходя к хлеву, она видела, что дверь уже приоткрыта.

«Не может быть, чтобы он уже пришел!»

Мишель проскользнула внутрь и уже готова была позвать Пикара по имени, когда почувствовала, как чья-то рука зажимает ей рот. В темноте зажегся огонек спички; на Мишель смотрели глаза Монка Мак-Куина.

– С вами все в порядке? Мишель поспешно кивнула.

– Франклин?

– Он в безопасности.

– Ему уже можно двигаться?

– Да… да, думаю, что так.

Сердце Мишель наполнилось радостью, когда она увидела Монка и троих пришедших вместе с ним солдат. Американцы вернулись! Они спасут ее! Но надежды ее рассеялись, когда Монк объяснил, что они пришли только для того, чтобы забрать с собой Франклина Джефферсона. Основные силы американской армии были все еще в нескольких километрах от Сент-Эстаса. Монк заметил ее удрученный вид и постарался ободрить ее.

– Мы еще вернемся. Для нас сейчас только вопрос времени – отбросить немцев назад.

«Время! А для меня каждый час – смертельная мука!»

Она обернулась к Монку, но тот уже спускался в тайник.

– Хватит толкаться, я тебе сказал! – пробормотал Франклин. – О господи, это и вправду ты. А я думал, мне снится страшный сон.

– Не разговаривай! Скажи только, можешь ли ты двигаться, – сердито сказал Монк. – Старина Блэк Джек хочет поговорить с тобой. Кажется, насчет еще одной медали.

Франклин Джефферсон приподнялся на локте и ощупал повязку на голове.

– Смогу, – сказал он. – Но я никуда не пойду. Во всяком случае сейчас.

– Черта с два ты не пойдешь! Думаешь, я прошел весь этот путь…

– Послушай меня! – торопливо прошептал Франклин. – Ты не знаешь, что здесь происходит…

Монк долго сидел в тайнике, слушая Франклина и стараясь совладать с подступавшей к горлу яростью. Он с трудом верил своим ушам, но, взглянув наверх, увидел в глазах Мишель горькую правду.

– Мишель!

Жалобный зов Сержа Пикара эхом отдавался под крышей хлева. Булочник явился нагруженный данью: свежим хлебом, копченой поросячьей ножкой, за которую отвалил целое состояние, сыром и дорогим вином, которое добыл в немецкой офицерской столовой. Но самым драгоценным подарком была маленькая коробочка из ювелирного магазина, которая жгла ему карман. Это только поможет ему навсегда привязать к себе Мишель, пока ветры войны не переменились и у нее нет возможности ускользнуть от него.

Пикар тщательно осмотрел хлев и онемел от изумления, обнаружив, что тайник пуст. Куда мог исчезнуть американец? Кто мог унести его? Мишель не смогла бы сделать это одна.

Спотыкаясь от страха, Пикар побежал к дому. Дверь была заперта на замок; он обошел, волоча ноги, вокруг дома и заглянул в окно. Кровать была пуста. С упавшим сердцем Пикар взобрался на свой велосипед и направился к деревне, изо всех сил нажимая на педали. Он не мог поверить, что Мишель попытается бросить его.

Когда он поднимался по ступеням своего дома, еле двигаясь от невыносимой боли в мышцах, он дал себе обещание, что, как только найдет Мишель, заставит ее заплатить за эти выходки. Сначала он сделает ее своей невестой, а затем будет учить ее послушанию.

Тяжелый стук в дверь моментально разбудил Пикара. Ворча, он вылез из кровати.

– Ладно, ладно! Иду!

Последние его слова потонули в грохоте разбиваемого дерева, и входная дверь слетела с петель. В дом ворвались вооруженные немецкие солдаты. Двое из них схватили Пикара и швырнули его лицом к стене. Остальные рассеялись по комнатам, открывая полки и шкафы.

– Что вы делаете? – завопил Пикар.

– Просто хотим взглянуть, что за специальные добавки вы подмешиваете в свое тесто, – сказал майор фон Отт, входя в комнату.

– Ничего не понимаю, – ревел Пикар, поддерживая пижамные штаны. – Какие еще специальные добавки? Вы что ищете?

Фон Отт подошел к нему ближе, холодно улыбаясь.

– Мы все об этом скоро узнаем, не правда ли?

– Герр майор! – крикнул один из солдат. Офицер быстро направился в кухню и заглянул в шкафчик за раковиной. Затем полез в него и начал вытряхивать наружу содержимое. Отнеся сверток в спальню, он один за другим стал бросать к ногам Пикара предметы одежды.

– Полевой мундир американского солдата, плечо запачкано в крови, – нараспев произносил он, – рубаха от той же формы, крови на ней еще больше. Носки, трусы. Вы проявили большую щедрость, булочник, поделившись с противником вашим нижним бельем.

Голова Пикара лишь дергалась из сторону в сторону, когда фон Отт наотмашь бил его по лицу, затем схватил за волосы.

– Ах ты продажная тварь, подонок, – шипел фон Отт. – Как ты посмел меня так обмануть?

– Я ничего не знаю! – захлебывался кровью и собственными выбитыми зубами Пикар. – Клянусь, я не…

– Наверное, американец пришел сюда сам, воспользовался вашим гостеприимством, пока вы были у своей шлюхи, и смылся, даже не сказав вам «спасибо», – насмешливо заметил фон Отт.

– У меня никогда не было ничего общего с американцами! – слабо простонал Пикар. – Я никогда вас не предавал!..

– Тогда откуда взялась эта одежда? – спросил немец. – И вот это?

Он сунул под нос булочнику пачку американских оккупационных банкнот.

– Вы заглядываете слишком далеко, друг мой. Пока еще мы, а не американцы, у власти в Сент-Эстасе!

– Вывести его на улицу, – приказал фон Отт своим людям.

Пикара, подтягивающего пижаму и продолжающего орать, стащили вниз и вытолкнули из дома. Как только он увидел односельчан, собравшихся на улице, он позабыл об аресте и о безумном положении, в котором очутился. Единственное, о чем он мог думать в эту минуту – как нелепо он, наверное, выглядит, полуголый, дрожащий от смущения и стыда.

– Мишель!

Имя ее смешалось в его крике с кровью и слюной. Последним отчаянным усилием Пикар вырвался из рук солдат, шатаясь, подбежал к стоявшей посреди улицы Мишель и свалился к ее ногам.

– Мишель, где ты была?..

Пикар смотрел на нее с земли и уже видел ясный ответ в этих синих, ледяных глазах.

– За что, Мишель? Я же любил тебя…

Когда немцы подняли Пикара на ноги, Мишель отступила от него на шаг и плюнула ему в лицо.

– Чтоб ты сгнил в аду за то, что сделал со мной!

Жители Сент-Эстаса отшатнулись и в то же мгновение увидели, что из дома выходит фон Отт, неся в руках одежду американца.

– Ведите его на площадь! – приказал офицер.

Он повернулся к Мишель и, щелкнув каблуками, отвесил ей глубокий поклон.

– Как вы и ожидали, мадемуазель Лекруа, – сказал он, показывая ей одежду. – Ваш любовник работал на американцев. Вы честно выполнили свой долг.

Мишель не слышала ни его слов, ни протестующих воплей Пикара, когда уходила прочь. В душе ее было пусто, и она знала, что эту пустоту ничто и никогда не заполнит.

– Putain![5]

Первый камень попал ей в плечо, заставив ее вскрикнуть. Второй до крови поранил ногу.

– Collaboratrice![6]

Мишель, пятясь, отступила назад, видя, как жители Сент-Эстаса один за другим поднимают из грязи камни.

– Как ты смела выдать такого порядочного человека? – раздался женский голос. – Позор!

– Немецкая подстилка! – крикнула другая женщина. – Подожди, придет и твой черед!

Мишель побежала. Камни градом летели в нее. Она вскрикивала от боли, но все это было как во сне, как будто происходило не с ней, а с кем-то другим. Только голос Монка Мак-Куина был реальным, только он, как эхо, звучал в ее сознании. Она вспомнила, как он посмотрел на нее, выбравшись из тайника.

– Пикар заплатит за все, – сказал он спокойно и решительно.

Мишель не соглашалась, умоляла его забыть об оскорблении, которое нанес ей булочник. Но, даже произнося эти слова, Мишель ощущала их гулкую пустоту. Кожа ее горела везде, где к ней прикасался Пикар. Она все еще чувствовала, как он давит на нее своим телом и разрывает все внутри. И она послушалась Мак-Куина…

– Я подсуну одежду в комнату Пикара, когда его не будет дома. На следующее утро вы пойдете к фон Отту и скажете ему, что Пикар прячет у себя раненого солдата союзников. А потом просто уходите, Мишель. Уходите прочь от всего этого. Все остальное сделают немцы.

Мишель бежала, стараясь оторваться от разъяренной толпы, и не остановилась, обгоняя немецких солдат, ведущих Пикара на площадь.

Все произошло точно так, как говорил Монк, думала она, продолжая бежать все быстрее; ноги несли ее дальше и дальше, хотя теперь она была уже на безопасном расстоянии от деревни. Потом она услышала звук одиночного выстрела и похолодела. Она рухнула на пыльную дорогу и зарыдала.

Дойдя до фермы, Мишель обнаружила, что ее ждут отец и Монк Мак-Куин. Услышав ее рассказ о том, что произошло в Сент-Эстасе, Монк сказал:

– У вас нет выбора. Вы должны идти со мной. Если все думают, что вы коллаборационистка, ваша жизнь в опасности. Я рассказал все о вас генералу Першингу. С нами вам ничто не будет угрожать.

– Я не могу оставить отца, – возразила Мишель.

– Можешь и должна, – сказал Эмиль Лекруа. – Я знаю этих людей. Что бы они о тебе ни думали, меня они не тронут.

С неохотой Мишель вынуждена была признать, что отец прав. В конце концов правда о Серже Пикаре откроется, и ее невиновность будет доказана. Но до тех пор жить в Сент-Эстасе будет небезопасно, и она будет окружена врагами.

– Мы возвращаемся на наши позиции, – сказал Монк, словно читая ее мысли. – Франклин и те, кто с ним, уже там. – Его голос стал мягче. – Вы скоро сможете его увидеть.

«Но что я скажу ему? Что общего захочет он иметь с женщиной, которая стала шлюхой – даже если сделала это ради него?»

– Собирайтесь-ка лучше, – мягко сказал Монк. – Нам предстоит долгий и трудный путь.

Мишель собрала в дорогу то немногое, что у нее было из одежды, и свои личные вещи. Она страстно обняла отца, и слезы жгли ей глаза, когда он, благословляя, положил руку на ее голову. Затем они с Мак-Куином отправились в дорогу, держа путь на запад. Как Мишель ни старалась, она не могла освободиться от глубокого чувства, что ее жизнь необратимо меняется. Она знала только, что никогда еще не испытывала такого ощущения – так же, как никогда раньше не знала, что такое любовь, пока не встретила Франклина Джефферсона.

Когда они миновали американские передовые позиции и приблизились к городу Сен-Дени-дез-Анж, штаб-квартире американского наступления, Мишель стала беспокоиться все больше и больше. Она не могла выбросить из головы образ Франклина. Она помнила, как крепко он сжимал ее руку, помнила тембр его голоса, когда он просил ее не ходить к Пикару. В то мгновение какая-то незримая связь возникла между ними, и от этой связи она уже не могла отречься.

«Нужна ли я еще ему?»

Мишель страстно хотелось убедить себя в том, что Франклину она нужна. И все же, увидев огромный флаг Красного Креста перед зданием госпиталя, она замедлила шаг.

– Я пойду и посмотрю, там ли он, – сказал ей Монк. – Не волнуйтесь, все будет отлично.

Однако сомнениям Мишель не суждено было рассеяться. Через несколько минут она услышала, что Франклина Джефферсона утром того дня перевели в госпиталь в Париж.

Хотя, разминувшись с Франклином, Мишель впала в уныние, где-то в глубине души она почувствовала облегчение оттого, что их дороги разошлись. Теперь она могла начать строить свою жизнь заново, оставив позади Сент-Эстас и все, что произошло.

Монк оказался для нее находкой. Он замолвил за нее слово начальнику госпиталя, который признал и оценил опыт Мишель. Не успела она оглянуться, как уже работала в две смены и вскоре стала заместителем заведующего отделением ожогов и газовых отравлений. Ее английский язык стремительно улучшался благодаря ежедневному общению с врачами и медсестрами, а ее профессиональные навыки быстро совершенствовались, когда она знакомилась с методами лечения американцев. Лето, не успев начаться, пролетело незаметно и вскоре превратилось в воспоминание.

Пятнадцатою сентября 1918 года войска генерала Першинга перешли в новое наступление в районе Сен-Михиеля, меньше чем за две недели взяв в плен 15 000 солдат противника. К середине октября уже вошли в историю сражения при Аргоне и Ипре, а Германия балансировала на краю катастрофы. Двадцать восьмого октября мятеж охватил штаб-квартиру немецкого военно-морского флота в Киле, а через десять дней за ним последовало восстание в Мюнхене. На следующий день, 8 ноября кайзер Вильгельм II отрекся от престола, открыв путь для переговоров о мире. Одиннадцатого ноября пушки на Западном фронте наконец смолкли.

– Ты вернулся! Целый и невредимый!

Мишель обвила руками шею Монка Мак-Куина, когда он шагнул через порог госпиталя, очень привлекательный в новой отглаженной военной форме и начищенных сапогах.

– А я-то так переживала, что ты на фронте, – сердито выговаривала она Монку. – Ты выглядишь, как манекен у портного.

Монк расхохотался, схватил ее за талию и закружил по комнате.

– На самом деле все это время мы с боями прорывались к Берлину. Потом – это было две недели назад – Блэк Джеку надоело бить гуннов, и он решил отправиться в Париж. А поскольку я в его штабе…

– В его штабе! – воскликнула Мишель. – Вот это да! Я поражена!

– А я и подавно, – невесело сказал Монк. – Как я слышал, ты вернула себе доброе имя в Сент-Эстасе.

Мишель покраснела.

– Ничего особенного не произошло.

У Мак-Куина были другие сведения. К тому времени, как американские войска вновь заняли Сент-Эстас, генерал Першинг уже знал все о мужественном поступке Мишель Лекруа. Он был возмущен, когда узнал, что жители деревни считали ее коллаборационисткой и рады были бы ее повесить. Решив исправить эту несправедливость, Першинг приказал привезти Мишель в Сент-Эстас, где перед всеми жителями объявил ее героиней. Генерал закончил эту церемонию, вручив Мишель медаль президента Соединенных Штатов – высшую награду за доблесть для гражданских лиц.

– Ты можешь, если захочешь, вернуться в Сент-Эстас, – сказал Монк.

– Мне некуда возвращаться, – ответила ему Мишель, и глаза ее наполнились слезами. – Мой отец умер от сердечного приступа через несколько дней после моего награждения.

– Прости, Мишель, – тихо сказал Монк. – Я не знал об этом.

Она приняла извинения и спокойно улыбнулась в ответ.

«Но это еще не все, мой дорогой друг. Ты и представить себе не можешь, какой обнаженной и беззащитной я себя чувствовала, когда стояла перед всеми этими людьми. Да, правда, они узнали, что Серж Пикар был предателем. Но это не сделало меня героиней. В их глазах я стала девкой предателя. Ты не слышал этого злого шепота: люди обсуждали между собой, сколько мне удалось вытянуть из Пикара, прежде чем сдать его немцам. Поэтому я никогда не смогу туда вернуться, да и не захочу».

– Ты, наверное, ничего не слышала о Франклине, – сказал Монк, видя, что разговор неприятен Мишель, и стараясь сменить тему.

– Да, ничего, – легко ответила Мишель. – И ты ничего не узнавала о нем?

– Монк, о чем мне было узнавать? Мы были с ним едва знакомы.

– Я думал, ты хотела узнать, все ли у него в порядке.

– Я уверена, что он в порядке.

«Но сколько раз он снился мне во сне, и я просыпалась, думая, что…»

– И потом, сейчас он наверняка уже дома, в Нью-Йорке, и ждет тебя, – добавила она.

– Нет, он не в Нью-Йорке, – ответил Монк. Когда он рассказал ей остальное, Мишель едва не лишилась чувств.

Мишель быстро шла между тысячами палаток, выросших вокруг Сен-Михиеля. Большинство их них служили солдатам биваками, в других были полевые госпитали, склады и командные посты. Люди, лошади, машины – все пришло в движение, везде слышался шум, лязг – армия готовилась разбить лагерь. В воздухе повисла тонкая пыль, поднятая ногами, копытами, колесами машин. Мишель пробиралась сквозь потоки автомобилей и повозок, не обращая внимания на оклики и задорный свист солдат, и наконец взбежала по шаткой лестнице выделенной для нее квартиры.

Франклин Джефферсон предстал перед ней точно таким, каким она ожидала его увидеть: белокурые волосы откинуты назад, светло-карие глаза, легкая улыбка на губах. Он набрал вес, и Мишель только сейчас увидела, какая у него красивая и атлетическая фигура, подчеркнутая хорошо сидящей военной формой. Она едва не забыла о повязке, туго стягивающей его виски.

– Франклин!

– Хелло, Мишель. – Он отвернулся от разбитого окна и подошел к ней. – Я никогда не оставлял тебя, Мишель. И никогда не оставлю. Пока ты сама не прикажешь мне уйти.

Его слова смутили ее, но кончики его пальцев, прикоснувшись к ее волосам и скользнув по щеке и верхней губе, заставили вздрогнуть.

– Как ты могла поверить, после того что сделала для меня, что я хотя бы секунду не думал о тебе, не мечтал о тебе? – прошептал Франклин.

Мишель задохнулась, чувствуя, как его руки обвивают ее, как он нежно прижимает ее к груди; она ощутила его дыхание на своей шее.

– Я… Я не знала, что с тобой.

– Я написал бы тебе, но врач велел мне подождать. Мишель, я должен был знать, смогу ли я стать совсем здоровым… для тебя.

Она чуть отстранилась и прикоснулась к его виску, ощупывая рубец под повязкой.

– Я в порядке, Мишель, клянусь тебе. Я никогда не переставал любить тебя. С той самой минуты, когда в первый раз тебя увидел.

Мишель потянулась к нему губами, глядя, не отрываясь, в его глаза, и почувствовала, как поток его страсти изливается в нее, словно бурная река. Затем он взял ее на руки и понес к кровати в углу. Мишель почувствовала, как он опускает ее на постель, как стягивает с нее одежду. Со слабым криком она отшатнулась в сторону.

Франклин, прошу тебя, любовь моя… Я хочу, но…

Как ни старалась Мишель изгнать из памяти ужасный образ Сержа Пикара, ей это не удавалось. Пикар словно стоял рядом с ними и с вожделением смотрел на нее.

– Хорошо, – прошептал Франклин, крепко прижимая ее к себе. – Я люблю тебя, Мишель. Дай я обниму тебя, просто подержу в руках…

Она лежала, дрожащая, в его объятиях, а он гладил ее волосы и нежно говорил о том, какие чудесные вещи ждут их впереди. Понемногу Мишель расслабилась и уткнулась ему в плечо заплаканным лицом.

– Мы выжили, Мишель, – шептал Франклин. – Мы потеряли друг друга, а потом нашли снова. Нас ничто и никогда больше не разлучит, обещаю тебе.

Франклин почувствовал трепетание ресниц Мишель у себя на коже; робким поцелуем она тронула его губы. Она верила ему. О Боже, она ему верила!