Мечты о морозе

Автор: Келли Ст. Клэр

Мечты о морозе

Серия: Нарушенные соглашения. Книга 1

Переводчик: enzhii

Редакторы:Gosha_77, TatyanaGuda, _Kirochka_, NaPanka, Marina_lovat

Переведено для группы https://vk.com/booksource.translations

При копировании просим Вас указывать ссылку на нашу группу!

Пожалуйста, уважайте чужой труд.

ГЛАВА 01

Кедрик вернулся. Он приехал вчера, и сегодня, перед тем как покинуть средний круг, я показала ему наш секретный жест. Я надеялась, что он не был слишком незаметным для него. Иногда я забывала, что Кедрик не привык к сдержанности моего мира.

Я огибаю столы, стоящие полукругом, за которыми сидят придворные, и игнорирую их перешептывания, проходя мимо. Я привыкла к их сплетням. Таковы уж последствия того, что я с рождения ношу вуаль.

Я петляю по тёмным коридорам дворца и поднимаюсь по деревянным ступеням, пока не добираюсь до своей комнаты, расположенной на полпути к вершине самой дальней башни. Я меняю свою коричневую мантию на чёрную. Лёгкая ткань скользит вниз, прикрывая меня, пока открытыми не остаются только мои руки и обутые в сандалии ноги. Чёрные мантии надевают только во время траура, но мы с моим братом Оландоном часто носили их, когда хотели тайком смыться из дворца.

Я устраиваюсь на своём месте в проёме и заставляю время двигаться быстрее.

— Давай же, — бормочу я.

Небо темнеет по собственному расписанию. Дым собирается и расстилается, простираясь высоко над дворцом и погружая Осолис во тьму.

Ночью я слепа. Материал моей вуали слишком плотный. Днём, при свете огня, я могу различить очертания предметов в другом конце комнаты. Не то чтобы здесь было на что смотреть. Кровать, таз, сундук и два вентилятора. В нашей культуре я могла бы стать калекой из-за своего слабого зрения. Выражения лиц были для меня размытыми, если только я не находилась прямо перед человеком. Но за последние несколько перемен я научилась прислушиваться к таким сигналам, как дыхание и тон голоса. Поза также давала мне много информации.

Я высунулась из проёма. Как только глубокие голоса двух часовых исчезают за углом, я перекидываю ноги через бортик и сползаю по стене. Моя мантия сливается с тёмным деревом Каура. Пройдя двадцать шагов, я опускаюсь на землю, приземляюсь на мягкие пальцы ног и, присев на корточки, жду знака, что меня обнаружили. Когда мне было двенадцать лет, я неправильно посчитала количество пролетов до земли, и мне пришлось тащиться за помощью до комнаты Оландона.

Пригнувшись к земле и укрывшись в тени, я пробираюсь из дворцовых стен к месту встречи на лугу. Я действую по памяти, у меня было почти шесть перемен, чтобы понять, куда ставить ноги. Я не помню, когда в последний раз спотыкалась. Здесь высокая сухая трава — идеальное место, чтобы увидеться друг с другом. Она такая высокая, что доходит мне до плеча. Кедрику приходится наклоняться, чтобы оставаться незамеченным.

Его нет, когда я добираюсь до нашего места, но обычно я всегда прихожу первая. Луг находится ближе к башне, которую Кедрик и остальные одиннадцать делегатов Гласиума делят между собой, но я знаю расположение дворца гораздо лучше, а ему приходится ускользать от своих стражников.

Я сажусь и закрываю глаза, напрягая чувства, чтобы отвлечься от внезапной неуверенности в том, что он может больше не испытывать ко мне таких же чувств. Он был в отъезде три месяца, всё могло измениться. Бесполезность наших отношений раньше не беспокоила его, но, возможно, он решил, что тупик, в котором я оказалась, больше того не стоит. Брума и Солати вместе? Эта идея была бы отвратительна для обоих наших народов. Вот почему было крайне важно держать это в тайне.

Лёгкий ветерок проносится по лугу. Кроме этого, здесь царит удивительная тишина. Шаги нарушают спокойствие. Для изящного на вид мужчины у Кедрика тяжелый шаг. У Аквина случился бы приступ, если бы я привела Принца на встречу с ним.

— Олина, — говорит он. Его голос согревает меня.

Любые сомнения в его чувствах исчезают, как только он присаживается рядом со мной и притягивает меня в свои объятия. Моё лицо горит под вуалью. Я гадаю, может ли он чувствовать это через ткань его тонкой голубой мантии. К сожалению, у делегатов мира из Гласиума есть только синие мантии, которые они носят во время своего пребывания здесь. Они не очень хорошо вписываются в общую картину. Через несколько мгновений я отстраняюсь. Мы держались за руки один раз перед тем, как он уехал в тур, но это было наше первое объятие. Мне было немного неловко. Я знала, что это нормально там, откуда он приехал, но на Осолисе мы не показывали близость за пределами наших спальных покоев.

— Кедрик, — приветствую я с улыбкой в голосе.

— Кедрик, — повторяет он игривым тоном. — Это всё, что я получу после трех месяцев?

Я слышу дразнящие нотки в его тоне, а затем нарастающий жар от его тела, когда он наклоняется ближе. Я откидываю голову назад, и он смеется.

— Даже не поцелуешь в качестве приветствия? — спрашивает он.

Я качаю головой, глаза раскрыты, но меня пронзает дрожь. Он опускается на траву и драматически вздыхает, я тихо смеюсь над его игрой.

— Ты хотя бы скучала по мне? — спрашивает он.

— Да.

У меня перехватило дыхание от моего неожиданного признания. Кедрик действует мне на нервы. Солати никогда не говорят, не подумав. Я быстро срываю с земли один из увядших полевых цветов и сосредотачиваю на нём своё внимание, вертя его в пальцах.

Он сидит, выпрямившись.

— Ты только что призналась, что скучала по мне?

Я игнорирую его и продолжаю играть с цветком, небольшая улыбка играет на моих губах.

— Я оставил тебя на три месяца, и ты стала Брумой, — продолжает он.

Моя улыбка превращается в ухмылку.

— Надеюсь, твой тур прошёл хорошо, — говорю я, меняя тему.

Кедрик придвигается ближе и берёт меня за обе руки. Его руки тёплые и мозолистые от боевой подготовки. Надеюсь, он не чувствует грубости моих рук. Я очень стараюсь сохранить их мягкими, чтобы никто не узнал мой другой секрет.

Он пододвигается ртом к моему уху, я могу чувствовать его щекочущее дыхание.

— Я расскажу тебе о туре, но сперва, я хочу, чтобы ты сказала, что скучала по мне.

В этот раз я рада, что моё лицо прикрыто. Оно вот-вот вспыхнет, но я также сгораю от любопытства. Я никогда не была вне королевских ротаций, за исключением переходов каждые восемнадцать месяцев, и это происходило в крытой повозке. Теперь, когда я думаю об этом, становится ясно, что Кедрик видел больше моего мира, чем я, но именно мне предстоит править Осолисом, когда закончится правление моей матери.

— Я скучала по тебе, — быстро говорю я.

Он отпускает мои руки, и я бросаю кусочки растертого полевого цветка на землю.

Мы говорим об его туре. Я смеюсь над его описаниями других делегатов. В Гласиуме, откуда они родом, очень холодно. Многие из его людей всё ещё мучились от нашей изнуряющей жары, а они уже пробыли здесь девять месяцев из двенадцати своего пребывания. Я сомневалась, что эти люди адаптируются, коль уж этого не произошло раньше, впрочем, мы были почти в третьей ротации. Самой жаркой позиции.

— Не возникло никаких проблем, — произнесла я вопросительным тоном.

Вот уже более тридцати трёх перемен два наших мира пребывали в состоянии условного мира, но время от времени жители пятой или шестой ротации устраивали беспорядки. Многие из них вспоминали своих родственников, погибших или потерянных во время войн. До настоящего мира было ещё далеко.

— Хочешь попробовать снова? — спрашивает Кедрик, подталкивая моё плечо своим.

Я поднимаю глаза и смеюсь над ним.

— Были ли какие-то проблемы с деревенскими жителями? — спрашиваю я.

В течение года его пребывания здесь мы помогали друг другу понять чужую культуру. Теперь он может скрыть вопрос в утверждении, а я могу задать вопрос, не извиняясь после этого. Мы смеемся над этим некоторое время, и это прекрасное чувство. Не так много людей, с которыми я могу быть такой свободной. Точнее, их двое.

Он проводит пальцем по моему подбородку, покрытому вуалью. Прикосновение пронзает меня насквозь. Он поворачивает моё лицо так, чтобы оно было обращено прямо к нему. Я затаила дыхание, ожидая, что произойдёт дальше. Насмешки, которые были раньше, давно ушли.

— Я каждый день скучал по тебе, — говорит он в открытой манере, которая мне очень нравится.

Он склоняет лицо. Я знаю, что он собирается сделать, но из любопытства не отстраняюсь. Он целует меня сквозь ткань моей вуали. Я задыхаюсь от близости его рта, касающегося моего. Его тёплое дыхание попадает на меня через ткань.

Он отклоняется, а по моей коже пробегают мурашки, трава шепчет, когда он скатывается вниз и снова ложится на спину, тихо напевая про себя.

Весь следующий день улыбка не сходит с моего лица. Мне повезло, что никто не может увидеть её. Как и не могут видеть мешки под моими глазами, которые, я знаю, там есть. Мы с Кедриком оставались на лугу до тех пор, пока ранним утром деревья Каура не начали затягивать дым с неба. Кедрик, конечно же, явился на утреннюю трапезу с таким видом, будто выспался. Он сказал мне, что привык проводить ночи без сна. Празднования в Гласиуме часто продолжались до следующего дня. Такое долгое празднование было для меня непостижимым. Это было почти так же плохо, как сидеть на трагических спектаклях, которые любила моя мать.

В течение дня принц находился на переговорах. Он их терпеть не мог, потому что ничего так и не решалось. Это был единственный раз, когда я слышала его жалобы. Я могла понять его разочарование, у него было столько идей, как улучшить отношения между нашими мирами, но мать препятствовала ему на каждом шагу. Я бы с удовольствием присутствовала на переговорах. Я должна была быть в зале, но это означало бы, что матери придётся терпеть моё присутствие, а она скорее войдёт в огонь четвёртой ротации, чем сделает это.

После обучения у королевских наставников, которое закончилось в пятнадцать лет, я ждала, что мне дадут обязанности Татумы, следующей в очереди на престол. Но назначения так и не было, и когда прошли месяцы, а ничего не изменилось, я решила взять себя в руки и заполнить своё время другими делами. Это было не то, чем я хотела бы заниматься, но это помогало мне сохранять рассудок.

Я поднимаюсь по лестнице. Иду в детскую, чтобы повидать близнецов.

Оландон, младше меня на год, уже проходит обучение на пост Главы стражи. Он был в ярости за меня и готов был отказаться, когда мать предложила ему это, но я проглотила свою зависть и заставила его согласиться. Она сделала это только для того, чтобы попытаться вызвать размолвку между нами, но я не клюнула на эту приманку. Татум любила моего брата или испытывала близкие к этому чувства, и она ненавидела нашу близость, почти так же сильно, как и меня.

Две няни в детской делают реверанс и продолжают уборку.

— Очаве, вылезай из проёма, — говорю я твёрдым голосом.

Очаве смотрит через плечо с невинным выражением лица, но сбрасывает его, как только видит меня, и слезает с подоконника.

— Лина здесь! — кричит он.

Оберон высовывает голову из сундука, стоящего в конце кровати.

— Лина здесь! — эхом отвечает он, и они оба торопятся поприветствовать меня, перепрыгивая через различные разбросанные препятствия.

Близнецы ещё сохраняют детскую упитанность и, к сожалению, безрассудство детей, лишенных твёрдого авторитета в их жизни. Их отец умер четыре года назад, когда они были ещё младенцами. Я, как могла, старалась восполнить эту потерю.

Я восторгаюсь их произведениями искусства и утренними открытиями, но мой разум обращается к прежним мыслям.

Я ничего так сильно не хотела, как начать учиться править. Существовало так много вещей, которые я хотела изменить. Я хотела начать сейчас. Было крайне трудно оттягивать это время. И то, как со мной обращались, не позволяло мне быть уверенной, что я проживу достаточно долго, чтобы стать Татумой.

— Оберон, — предупреждаю я.

Он хихикает и убирает деревянную игрушку со стула за секунду до того, как одна из нянечек садится туда.

— Давайте. Мы все пойдём на улицу, — говорю я, подавляя смех, увидев мгновенное облегчение на лицах женщин.

Сегодня я говорю близнецам, что они будут стражниками. Одна из матрон приюта рассказала мне об этом бесценном трюке год назад. Я хорошо знала матрону, потому что часто бывала в приюте. Иногда, чтобы помочь, но чаще всего я использовала его как прикрытие для тренировок с Аквином. Он жил в глубине каурового леса за их зданием. В обмен на молчание матроны я организовывала туда доставку тележек с яблоками. Сестра матроны была главным поваром на дворцовой кухне. Они не заговорят, если их только не заставят.

Близнецы облепляют меня, свою пленницу, с двух сторон, пока мы спускаемся во внутренние сады, не спуская глаз с воображаемого врага и признаков засады. Я сижу на низком сиденье. Оберон, мой мыслитель, вскоре устает от их игры и садится рядом со мной. Очаве продолжает колоть своего врага сломанной веткой Каура, которая слишком тяжела для него. Я устраиваюсь поудобнее, ожидая потока вопросов, который, как я знаю, уже не за горами.

— Лина, — спрашивает Оберон.

— Да, Оберон, — говорю я с улыбкой, смотря в его насыщенные карие глаза.

— Вчера няня говорила про первую и вторую, — говорит он.

Я вздыхаю. Из всех вопросов, которые задают мне дети, объяснение ротаций — самый худший. Позвав Очаве, я веду их на кухню и беру два пирога. С пирогами объяснения всегда получаются лучше.

— Можно мне немного? — спрашивает Очаве, неспособный вынести ожидание.

— Подожди, — говорю я.

Я веду их на верхнюю ступеньку, откуда открывается вид на тренировочный двор. Наблюдение за стражниками — их награда за хорошее поведение. Они машут Оландону. У него есть меч, они его любят. Я возвращаю их внимание к пирогам.

— Осолис и Гласиум как два пирога, разделенные на шесть частей.

Я разрезаю оба пирога на шесть частей и сдвигаю их ближе друг к другу.

— Осолис — горячий, полный пламени, и Гласиум — холодный. Мы делимся своим жаром с Гласиумом, а он делится своим холодом с нами.

Я останавливаюсь, чтобы ответить Оберону, когда он спрашивает, что такое холод.

— Оба наших мира вращаются, но Гласиум движется в эту сторону, а мы движемся в другую.

Я демонстрирую, вращая Гласиум влево, а Осолис вправо.

Я отталкиваю приближающуюся ручку Очаве.

— Кусочек пирога, который находится ближе всего к другому миру, называется первой ротацией. Следующий кусочек пирога — вторая, — я продолжаю нумеровать куски пирога Осолиса по часовой стрелке, пока не дохожу до номера шесть. — Сейчас мы здесь, во второй.

Я снова указываю на второй кусок и даю каждому по ложке из него.

— Когда наш мир поворачивается, мы перемещаемся на следующую ротацию, — я снова поворачиваю пирог и указываю на кусок с двумя укусами, который теперь находится дальше. — Скоро мы будем здесь. Какой это номер?

— Дри, — отвечает Оберон.

— Да, три. Запомните, Гласиум холодный, и Осолис горячий. Когда мы двигаемся от их холода, наш собственный мир становится горячее.

Я двигаю пирог на следующую позицию и смотрю на Оберона.

— Четыре, — говорит он.

Я киваю.

— Когда мы добираемся до номера четыре, мы так далеко от Гласиума, и тут очень жарко, земля опустошена огнём, и мы не можем там жить.

— Где нам тогда жить? — спрашивает Очаве с волнением в голосе.

Близнецы раньше совершали переход из третьей в первую ротацию, но они были слишком малы, чтобы помнить об этом.

— Мы снова отправляемся в путь к первой, где находится ещё один дворец. На Осолисе есть две королевские ротации. Поэтому когда одна из них оказывается в четвёртой, мы можем жить в другой.

Я даю им по ложке от того куска, который сейчас ближе всего к пирогу Гласиума.

— Почему мы не падаем, когда пирог вращается? — спрашивает Оберон.

Я сдерживаю смешок.

— Требуется много времени, целых шесть месяцев, чтобы переместиться с одного номера на другой, и три года, чтобы наш мир полностью переместился по кругу, — я делаю полный круг пирогом. — Это очень медленно, чтобы упасть.

Очаве вернулся к наблюдению за стражниками, потеряв интерес к обучению.

— А что на счёт этих кусочков, — спрашивает Оберон.

— Это пятая, — отвечаю я, указывая на кусок. — Всего несколько человек остаются там, они тушат пожары и восстанавливают дома. Там тяжело жить после ущерба, нанесенного четвёртой ротацией. В основном мы оставляем всё как есть, чтобы растения могли восстановиться. Последняя ротация — шестая, и здесь мы выращиваем нашу еду, так как каждая ротация проходит через неё, чтобы все были накормлены.

Оберон кивает, держа ручку на своём подбородке. Я отворачиваюсь от вида того, что он так серьёзно обдумывает информацию.

— Мы не перемещаемся в четвёртую, пятую или шестую, — уточняет он.

Я киваю, весьма гордясь его умом.

— Да, в первой, второй и третьей безопаснее.

На протяжении получаса мы наблюдаем, как стражники оттачивают свои защитные манёвры. Вскоре один из близнецов устаёт психически, а другой — физически. Я возвращаю их в детскую, уже составляя список ошибок, которые я увидела во время сегодняшнего спарринга стражников на мечах. Я обсужу их с Оландоном, он всегда был рад моему мнению.

ГЛАВА 02

Я должна предупредить Кедрика, что он ведёт себя крайне очевидно. Он слишком часто смотрит на меня во время полуденной трапезы. Каждый, кто проявит бдительность, увидит это, а я знаю, что двор уделяет особое внимание среднему кругу. О чём ещё они будут говорить весь день?

— Мы не встречаемся сегодня днём, Татум Аванна, — говорит Кедрик моей матери. Громко.

Я почти смеюсь от его грубого способа сказать мне, что он свободен сегодня днём. Я достаточно близко, чтобы увидеть, как поднимаются брови моей матери, до того, как она сглаживает своё выражение лица. Меня всегда напрягает, когда она с ним разговаривает.

— Как обсуждали ранее, Принц Кедрик, — говорит она. Её голос мог бы заморозить четвёртую ротацию.

Из-за ближайшего к нашему кругу стола раздаётся несколько смешков. Я скриплю зубами. Она уже много раз оскорбляла его. А он никогда не замечает её пренебрежения, что очень забавляет придворных. Хотела бы я быть достаточно смелой, чтобы рискнуть её гневом и защитить его.

Двор разрывается от шепота, и у меня нет сомнений о предмете сплетен. Они напоминают мне ящериц Теллио, которые питаются упавшими ветками Каура. Яд в их пасти — единственное известное вещество, способное разрушить непробиваемую древесину. Окружающие меня бестолковые, глупые люди больше заботятся о сплетнях и своих волосах, чем друг о друге. Они отравляют.

Мы встречаемся снаружи дворцовых стен, и я решаю взять его с собой на старое озеро. Сегодня днём меня ожидают в приюте, но матрона отлично справится без меня. Кедрик убегает от Малира и Рона, крупных делегатов, которые обычно везде следуют за ним, и мне нужно убедиться, что за мной не следят. Он будет в моём распоряжении весь день.

Когда мы обходим деревню и оставляем её позади, я всё больше осознаю, как близко он находится. Тонкие волоски на моих руках поднимаются каждый раз, когда он касается рукой моей мантии. Это происходит так часто, что я задумываюсь, не делает ли он это намеренно.

Он коротает время, рассказывая мне истории о своей семье. Я уже знаю, что у него есть младший брат, Ашон, и, конечно, его старший брат — Король Гласиума. Он смешит меня, рассказывая о выходках Ашона. Кедрику очень нравится его старший брат, хотя истории, которые он рассказывает, заставляют меня задуматься, почему. Он создаёт впечатление безжалостного и несгибаемого мужчины.

Кедрик берёт меня за руку. Я поднимаю глаза, слышу его смех и понимаю, что он задал мне вопрос.

— Извини, — бормочу я, отдёргивая руку.

— Где ты только что была? — спрашивает он.

Это одна из его черт, к которой я никак не могу привыкнуть. Я не люблю делиться своими мыслями.

— Сколько лет твоему брату? — спрашиваю я.

— Моему брату двадцать два, почти двадцать три, — отвечает Кедрик, срывая кончик пожелтевшей травы.

Похоже, уже наступает пора собирать урожай для жилищ.

— Для твоих семнадцати лет он, наверное, кажется старым.

— Это не так, — огрызаюсь я.

Он усмехается, и я слишком поздно понимаю, что он дразнил меня. Это другая его черта, к которой я не могу привыкнуть.

Он смеётся и подталкивает моё плечо локтем.

— Знаю, знаю. Тебе почти восемнадцать, — говорит он и резко перестаёт улыбаться. — Хотел бы я быть здесь в твой день рождения, — он выбрасывает травинку. — Он наступит вскоре после того, как я уеду.

Лёгкий ветерок колышет мою вуаль вдоль ключиц, скрытых серой мантией. Я поднимаю руку, чтобы удержать её на месте. Почему он должен быть здесь на мой день рождения? Это такой же день, как и остальные.

— Пройдёт два года, — говорит он, меняя тему и качая головой.

Я понимаю, что он имеет в виду.

— Только если меня выберут для делегации в твой мир, — говорю я.

Наши два мира каждую перемену по очереди отправляют двенадцать делегатов в другой мир. Шанс, что меня выберут, был призрачным, поскольку мне не позволили даже увидеть ротацию деревень и я не получила никаких обязанностей.

— Я беспокоюсь, что ты выйдешь замуж, пока меня не будет.

Я разразилась смехом, вспомнив толстого лысеющего мужчину, который на днях испачкал свои щеки ягодным соком, отвешивая мне слишком много комплиментов на одной из трагических пьес матери. Если бы он мог жениться на моём статусе без моего участия, он бы это сделал.

— Маловероятно, — говорю я, но в глубине души, я думаю, что его беспокойство обосновано.

На каком-то этапе нам обоим придётся сочетаться браком с представителями своих рас.

— Где именно это Старое Озеро? Оно либо очень маленькое, либо очень далеко, — говорит он.

Мне требуется мгновение, чтобы понять о чём он говорит. Я смеюсь.

— Старое озеро — не настоящее озеро. Оно было им раньше, но… — мои глаза расширяются, когда я понимаю, куда ведёт эта беседа, — хм, его засыпали, — заканчиваю я.

Я в спешке пытаюсь придумать что-нибудь, чтобы сменить тему. К несчастью, Кедрик привык говорить всё, что у него на уме.

— Зачем его нужно было засыпать? Наверняка его сохранили бы на случай пожара. За последние три месяца я видел все чёртовы реки, связанные с озером Авени, — говорит он.

«Вени», — выругалась я, подыскивая ответ, который не стал бы откровенной ложью.

— Так приказала Татум, — я отвечаю кратко и отворачиваю голову.

— В этом нет смысла, — продолжает он, не обращая внимания на мои попытки остановить его. — Вашим предкам потребовалось столько лет, чтобы прорыть каналы между каждой ротацией, чтобы сдержать пожары четвёртой. Зачем вам понадобилось засыпать естественное препятствие?

Я перепроверяю свою вуаль… этот нервный жест у меня с детства. Я могу чувствовать на себе взгляд Кедрика, ожидающего мой ответ. Я поднимаю на него взгляд и затем отвожу в сторону. Тема моей вуали поднималась лишь однажды, на третьей неделе пребывания здесь Кедрика. Я в ужасе убежала от него, когда он спросил об этом, и после этого игнорировала его две недели. С тех пор он не спрашивал и сейчас не спрашивает. Но между нами всё изменилось, барьеры были разрушены. Сейчас я могла бы рассказать ему, если бы захотела. Я могла бы разделить с ним часть бремени, которое несла так долго.

— Оно было заполнено при моём рождении, — говорю я с зажмуренными глазами.

Я открываю их, когда тишина становится невыносимой.

Я поднимаю глаза вверх, от его груди к его лицу. Он ошеломлен, его брови сдвинуты над ясными голубыми глазами. Он и остальные делегаты обычно носят короткие волосы, чтобы справиться с жарой. Но он не стригся с тех пор, как вернулся. Пара длинных светло-каштановых прядей падает на его лоб. Мои глаза пробегают по его красивым чертам. Я получаю удовольствие, видя его лицо каждый день. Вопреки всему, я ему нравлюсь, несмотря на то, что он никогда не видел моего лица. Он заслуживает знать, почему он никогда не сможет этого сделать.

Я останавливаю вопрос на его губах поднятой рукой и делаю глубокий вдох.

— Оно было засыпано, чтобы я не могла взглянуть на себя. Озёра в других королевских ротациях также были засыпаны, — говорю я.

Он всё ещё не говорит. Тишина, заполнившая пространство между нами, настолько густая, что кажется, будто она заползает мне в горло и душит меня.

— Я не знаю почему, — добавляю я.

— Ты же не хочешь сказать, что никогда не видела собственного лица, — говорит он.

Моё молчание является достаточным подтверждением.

— Блять, это… Зачем ей было это делать? — спрашивает он, разговаривая больше с собой, чем со мной. Он отступает от меня. — Ты сама решила носить вуаль? — спрашивает он, оборачиваясь ко мне.

Я качаю головой, и неожиданно Кедрик впадает в ярость.

— Твоя мать… она больная, извращенная сука.

Я понятия не имею, что означает «блять» и «сука», но они не звучат как приятные слова.

— Ты, правда, никогда не видела своего собственного лица? В зеркале? В родниках? — спрашивает он.

— Никогда. Родники слишком тёмные, а зеркала запрещены в королевских ротациях. Я раньше ощупывала своё лицо, но это всё.

Он в раздумье прижимает подбородок к груди и кивает.

— Это правда, я никогда не видел здесь зеркал. Но ты же можешь увидеть его разными способами. Вода в тазике? Я не знаю, — говорит он, вскидывая руку в воздух.

Я откидываю голову назад и прислоняюсь к дереву Каур позади меня. Как объяснить ему? Я вздыхаю. Придётся рассказать ему всё.

— До десяти лет я, в основном, была изолирована в башне над комнатой, которую я сейчас занимаю. Иногда меня выпускали, но со мной всегда был кто-то, кто следил за мной, — я спускаюсь вниз по стволу дерева, вспоминая. — Я ненавидела каждый такой день. Я просто хотела быть свободной. У меня не было друзей, за исключением Оландона, а позже появился Аквин.

Я умолкаю, чтобы собраться, прочищаю горло, чтобы избавиться от вставшего в нём кома.

Кедрик делает движение в мою сторону, но я поднимаю руку.

— Когда мне было девять, мать пришла ко мне в комнату и сказала, что я могу пойти на улицу. Она сказала, что я не могу никому показывать своё лицо. Я не могла поверить своей удаче. Свобода в обмен на то, чтобы не показывать своё лицо? Ничего не могло быть легче. Я бежала через поля и взбиралась на деревья, и нюхала цветы. Я пошла в деревню для исследований.

Я закрываю глаза, излагая следующую часть.

— Там под деревом была девочка, игравшая в игру с круглыми камешками. Она спросила, не хочу ли я тоже сыграть.

Я рассказывала эту историю только Оландону.

— Я возвращалась туда каждый день на протяжении недели, и каждый раз, когда она просила меня показать моё лицо, я говорила «нет», — я сдерживаю слёзы. — Но у меня никогда раньше не было друзей, — шепчу я. — Поэтому в конце недели я сказала «да» и показала ей своё лицо.

— И что случилось? — вопрос едва тревожит воздух, настолько он тих.

— За мной всегда следили. На неё напали раньше, чем я успела что-либо сделать. Ей перерезали горло и заставили меня смотреть, как она умирает.

Я слышу резкое дыхание Кедрика.

— После этого меня снова заперли, пока мне не исполнилось десять. Затем мать пришла ко мне, как и раньше, только на этот раз она сказала, что если я когда-либо взгляну на своё лицо или покажу его кому-то, она убьёт Оландона, запрёт меня в башне и выбросит ключ. На этот раз я ей поверила, ведь мне всё ещё снились кошмары, преследуя меня целый год с того дня.

Кедрик садится на землю и качает головой.

— Это самая пугающая вещь, которую я слышал в своей жизни. Как может мать творить такое со своим ребёнком? И зачем прибегать к таким ужасным мерам, чтобы сохранить на тебе вуаль? — бормочет он.

Мы сидим в тишине.

— Вероятно, она напугана. Страх порождает самые сильные реакции, — говорит он.

— Что? — говорю я.

— Должно быть, она боится.

Я пожимаю плечами.

— Думаю, она просто ненавидит меня.

Он качает головой и снова встаёт.

— Может быть.

— Забавно то, что я уже не считаю, что она убила бы Оландона. Она любит его. Но я боюсь снова оказаться запертой в башне. Вряд ли я смогу пережить это.

Спуститься по стене из моей комнаты было одним делом. Комната в башне находилась намного выше.

Мы приходим к Старому Озеру. Но этот образ потускнел после мрачной истории моей жизни.

— Я прошу прощения, я не хотела рушить… — мои слова оборвались, когда меня заключили в яростные объятия.

— Никогда не извиняйся, Лина. Это твоя мать должна извиняться, — говорит он и отодвигается так, что я могу видеть его лицо.

Я никогда не видела его таким разгневанным. Я киваю, задержав дыхание.

Мы начинаем возвращаться. Кедрик открывает рот, чтобы заговорить. Я слышу, как он переводит дыхание, когда делает это.

— Оландон когда-нибудь предлагал тебе описать твоё лицо? — наконец спрашивает он.

Я продолжаю идти, мои руки сжаты за спиной.

— Да, — говорю я. — Я рассказала ему то, что только что рассказала тебе, и после этого сказала никогда больше этого не предлагать.

— За тобой всё ещё следят? — спрашивает он.

— Иногда. Но довольно реже с тех пор, как прибыла ваша делегация, вероятно, мама слишком занята тем, чтобы следили за вами, — говорю я.

— Знаю. Малир и Рон получают массу удовольствия, сбивая их с пути, — говорит он.

Я смеюсь, пытаясь представить эту картину.

— Ты когда-нибудь позволишь мне увидеть своё лицо? — спрашивает он, но я уже качаю головой.

— Нет, Кедрик… Я не могу. Мне жаль. Пожалуйста, пойми.

Мысль о том, чтобы снять вуаль, наполняет меня ужасом. Существует слишком большой риск, что меня поймают или кто-нибудь расскажет моей матери.

Он долго время не говорит, и я в тревоге иду рядом с ним.

— Кедрик. Ты должен пообещать мне, что эти сведения не попадут ни к кому другому. Даже к твоему брату, Королю Джовану.

Я не хотела, чтобы моя история стала всеобщим достоянием или повлияла на отношения Гласиума с моей матерью.

Он целует тыльную сторону моей ладони.

— Даю тебе слово.

Он не отпускает мою руку, пока мы не достигаем окраины деревни.

ГЛАВА 03

В течение следующих нескольких недель я чувствую себя легче, чем когда-либо. Я делаю всё то же самое: навещаю близнецов, тренируюсь с Аквином, посещаю приют и провожу время с Кедриком и моим братом. Но я счастливее. Открыться Кедрику оказалось правильным решением, хотя Оландон говорит мне, что это была ошибка.

День такой жаркий, что воздух искажает восприятие пейзажа передо мной. В такие дни, как сегодня, выделенные группы деревенских жителей прочёсывают ротацию в поисках точечных пожаров, которые возникают без какой-либо другой причины, кроме слишком жаркой погоды. Жители также убирают лиственный мусор с площадок, близких к деревне и дворцу, до того как мы достигнем третьей ротации.

Я с близнецами сижу на лестнице в тени стены Каура, оглядывая тренировочный двор. Остальные делегаты сегодня присоединились к тренировке. Из-за жары они раздеты до брюк. Наши стражники сохраняют полное обмундирование, состоящее из свободных туник с длинными рукавами и брюк, заправленных в сапоги со шнуровкой до колен. Ремни перекрещиваются на спине и под мышками, чтобы плотно зафиксировать нагрудную пластину. Широкие пояса опоясывают их бёдра, в них есть места для кинжалов и мечей. Они выглядят очень нарядно, но я сомневаюсь в практичности всего этого в такую жару.

Судя по тому, что я вижу, это больше, чем просто дружеское соревнование. Делегаты заливаются потом, и мне их немного жаль. Малир и Рон, здоровые, мускулистые мужчины, которые обычно следуют за Кедриком, и они впечатляющие бойцы. Если бы мне пришлось побороться с Малиром, который был одним из старших делегатов, до сегодняшнего дня, я бы сильно недооценила его. Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что Рон и Малир следовали за Кедриком в качестве охраны. Даже моя мать берёт свою Элиту только когда выходит в деревню. В остальное время наша стража служила для поддержания порядка, а также защищала от вторжения.

— Лина, — голос Оберона обрывает мои грёзы о том, как бы мне присоединиться к схваткам внизу.

— Да.

— Наши имена звучат одинаково, — говорит он.

— Наши имена начинаются с буквы «О», она выглядит вот так, — я рисую «О» в воздухе.

Очаве приходит и садится ко мне на колени, но его внимание всецело поглощено стражниками, которые сегодня практикуются в стрельбе из лука.

— Почему? — спрашивает Оберон.

— Что ж, — говорю я, — в Осолисе, каждый, кто не состоит в браке, имеет «О» в начале имени. Ты помнишь, что означает быть в браке?

Оберон кивает. Это был один из вопросов Оберона на прошлой неделе.

— Когда ты вступаешь в брак, ты теряешь «О» в начале своего имени, — говорю я. — Поэтому, когда я выйду замуж, меня будут звать не Олина, а Лина.

Я попытаюсь представить, как выхожу замуж, и Кедрик всплывает в моей памяти. Я отталкиваю видение. Это никогда не произойдёт.

Оберон хмурит брови, размышляя над этим.

— Но мы сейчас зовём тебя Лина, — говорит он.

На самом деле, годами они называли меня «Иина».

— Члены семьи могут называть тебя именем без «О» с твоего позволения. Это признак того, что они тебя очень любят.

— Я люблю тебя, Лина, — говорит Очаве, разворачиваясь на моих коленях.

Всё это время он слушал. Моё сердце немного тает от этих невинных слов, исходящих от его юного лица, обрамленного кудрявой копной каштановых волос, которыми их обоих одарила жизнь. Цвет волос они унаследовали от моей матери. Если оба мальчика вырастут до роста Оландона, то будут очень популярны при взрослении.

— Я тоже тебя люблю, Очаве, — говорю я со слабой улыбкой.

— Теперь ты должна звать меня Чаве.

Он встаёт во весь свой рост, который находится на уровне высоты моих глаз в положении сидя.

— Спасибо, Чаве, это честь для меня, — я говорю от всего сердца.

Мои мальчики ещё этого не понимают, но считается одним из самых больших комплиментов — позволить кому-то использовать твоё сокращённое имя. Оберон быстро вторит предложению Чаве называть его Бероном, и я повторяю мои благодарности ему.

Позже я иду на ужин с Оландоном. В тот вечер в обеденном зале стоит обычный гул. Несколько придворных склонили головы близко друг к другу, перешептываясь. Другие общаются большими группами.

Когда я прохожу мимо стола с делегатами в голубых мантиях, Малир бьёт рыжеволосого Бруму по голове.

— К чёрту эту жару, — кричит младший делегат, потирая голову.

Двор Солати издаёт неодобрительное шипение. Ему вторит мой брат, идущий рядом со мной.

Другие делегаты Брумы считают либо его слова, либо нашу реакцию забавными. Я улыбаюсь, когда они разражаются смехом. Один из них ударяет своей тарелкой по столу. У матери будет припадок.

— Отвратительно, — говорит Оландон.

Я хмурюсь и наступаю ему на ногу, когда он машет рукой каким-то молодым женщинам. Он пихает меня локтем в ответ, и я смеюсь от того, что его лицо пылает румянцем.

Кедрик уже находится в среднем круге и разговаривает с Аднаном, другим Брумой. Аднан гораздо более сдержан, чем тот орущий рыжий. Мне нравится слушать об его изобретениях в Гласиуме и о тех идеях, которые появились у него после пребывания в нашем мире. Если бы не присутствие матери и дяди Кассия, я бы расспрашивала его об идеях по улучшению Осолиса. Но я хочу дожить хотя бы до двадцати лет, а этого не случится, если я раскрою своё навязчивое желание стать Татум.

По обыкновению я заканчиваю есть зелёное яблоко и опускаю свои пальцы в небольшую тарелку с водой, а затем использую салфетку, чтобы высушить руки. Когда я собираюсь уходить, Принц говорит:

— Татум Аванна, я подумал, не могли бы вы освободить Лину завтра. Я хотел бы увидеть Кауровый лес, до того как мы вернёмся.

Я полуобернулась, чтобы услышать её ответ, но замерла в замешательстве, когда зал заполнили вздохи.

Моя мать смотрит на нас с Кедриком широко раскрытыми глазами. Она никогда не показывает эмоций на своём изрезанном морщинами лице, поэтому я знаю, что что-то глубоко потрясло её. Я повторяю его слова в своей голове и в ужасе выдыхаю, осознавая, что он сказал.

Удары моего сердца грохочут в ушах, звук настолько громкий, что, должно быть, пульсирует во всём круглом зале. Он использовал моё сокращенное имя. Просто назвать меня Олиной было бы уже достаточно плохо. Но было почти неслыханно, чтобы незамужняя женщина позволила мужчине использовать её сокращенное имя. И уж точно не Бруме. Называя меня Линой, он подразумевал, что мы любовники.

Рука хватает меня за ногу под столом. Мать лишь немного выше меня и стройная, но она сильная. Её ногти впиваются в кожу, и я изо всех сил стараюсь сохранить неподвижность, спешно соображая.

Я смеюсь. Нервный звук разносится по столовой.

— Я ещё не замужем, Принц Кедрик. Это означает, что моё имя всё ещё начинается с «О». Я знаю, что в Гласиуме совсем иные традиции. Вы также можете не знать, что если вы овдовели, то в начале вашего имени появляется буква «А», — я немного бормочу, так как гробовая тишина уже достала меня.

Я захлопываю рот.

Раздаётся гулкий шепот. Ногти впиваются ещё сильнее, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не захныкать.

Брови Кедрика высоко поднимаются по лбу.

— Ох, я прошу у вас прощения, Татума. Боюсь, что жара доконала меня.

Некоторые придворные смеются над этим.

Я делаю неглубокий вдох.

— Мы не можем ожидать, что вы, придя из другого мира, будете знать всё, что требуется знать.

Я почти плачу, когда мать убирает свои ногти. Это ощущение похоже на извлечение пяти заноз одновременно. Невозможно удержаться от того, чтобы не сгорбить плечи. Я прикусываю губу, чтобы не издать ни звука.

Кедрик хмурится, я не знаю, понимает ли он, что она сделала.

— Вы очень отзывчивы, извините за ошибку.

Кедрик глубоко кланяется мне, а затем матери. Я вздрогнула, когда он неправильно расценил способ выйти из этой сложной ситуации.

Снова начинаются перешептывания и тихие разговоры. Оландон выдыхает рядом со мной, и берёт мою трясущуюся руку под столом. Я искоса смотрю на мать, не двигая головой. Она наклоняется вперёд и заводит разговор с советником, на время забыв обо мне. К сожалению, это означает, что дядя Кассий находится в поле моего зрения. Он смотрит на меня с жуткой улыбкой, как будто кто-то другой держит его за ниточки и тянет вверх уголки его рта. Он улыбается только по одной причине. Позже мне нанесут визит.

Поднявшись, я выхожу из круга размеренным шагом, держа голову высоко поднятой. Обычно придворные просто перешептываются, когда я прохожу мимо, но сегодня они полностью развернулись в своих креслах и смотрят на Солати, которая позволила Бруме использовать своё сокращенное имя.

Это будут обсуждать до конца моей жизни.

ГЛАВА 04

Кровь капает из моего носа на ковёр. Ковёр выглядит новым. Я ухмыляюсь разбитой губой, надеясь, что так он действительно новый. Интересно, сколько пятен крови покрывает его. Эта комната, как и остальные во дворце, выполнена из чёрного Каура — единственного дерева, способного вынести пожары четвёртой ротации. В своём детстве я называла её башней пыток. Круглая комната не имеет отверстий для выхода наружу, вероятно, чтобы никто не мог услышать крики.

Мать и дядя Кассий сидят на смотровом балконе, наблюдая за моим наказанием. Смех Кассия всё ещё звенит в моих ушах. Я рада, что он не присоединился к избиению, он любит бить в одно место непрестанно.

— Спасибо, Риан. Ты преуспеешь тут, — мать обращается к стражнику.

Стражник, всё ещё стоящий за моей спиной, возвращается на место, огибая округлые стены комнаты.

Моё замешательство по поводу лёгкости побоев рассеивается. Вероятно, Риан был шокирован тем, что ему пришлось бить Татуму в свой первый день в Элите.

Я кладу руки на колени, отталкиваюсь, чтобы встать. Я всегда так делаю, поскольку убеждена, что это злит мать. Как и кровь на ковре, это мой маленький акт неповиновения. Единственная возможность контроля под её властью. Я откидываю голову назад, когда мой дядя идёт к передней части балкона, желая, чтобы он перевалился через край и упал на голову. Представлять его гибель — одно из моих любимых занятий.

Кассий высокий, выше матери. Их обоих пощадила старость, хотя я знала, что не всё это настоящее. Оландон сказал мне, что мать красит свои каштановые волосы ягодами. Тем не менее, их лица скульптурны, и у каждого из них глубокие карие глаза. В молодости они были потрясающими.

— Будь благодарна за постоянное милосердие Татум, — громыхает дядя Кассий.

Я закатываю глаза, но кланяюсь матери, сидящей на Троне позади него. Я разворачиваюсь на каблуках и выхожу через открытую дверь с высоко поднятой головой, и лишь слегка прихрамывая. Есть несколько вещей, которые я хотела бы сказать, но, зная, что это верный способ быть снова избитой, я продолжаю сжимать губы.

Вскоре после того, как я дошла до своей комнаты, раздаётся стук в дверь. Я ловко набрасываю на голову грубый материал вуали, уже зная, кто это будет. Я хватаюсь за деревянный ободок рядом с чашей для мытья и натягиваю его на голову. Нащупываю концы вуали, проверяя на месте ли она.

Оландон стоит снаружи, его тёмная мантия сливается с тенями.

Когда я открываю дверь, чтобы впустить его, его взгляд немедленно останавливается на кровавой воде в чаше. Моя комната настолько пустая, что это невозможно не заметить.

Он замирает перед проёмом. Я вижу, как свет между его пальцами исчезает, когда он сжимает руки.

— Я в порядке, Ландон, — заверяю я.

— Я уверен, так и есть, — говорит он, вскидывает руку в направлении кровавого месива.

Я смотрю на проклятую чашу. Я ненавидела беспокоить моего брата, но это было не только моё беспокойство. Чем старше становился Оландон, тем тяжелее становилось убедить его не вставать между мной и матерью. Пока что он уважал мои желания. У меня не было намерения обрушить на него гнев матери.

Я пожинаю плечами.

— Стражник, который бил меня, был новеньким, его сердце было не на месте, — говорю я и, проходя вперёд, сажусь на сундук.

Я смотрю, как он проводит руками по волосам. Я не могу их видеть, но знаю, что они чёрные. Такого же цвета, как и мои, хотя его короткие, а мои спадают до талии, когда не собраны. После мытья в источниках я заплетаю их в косу у основания шеи. На этом наше с ним сходство заканчивается. Я была на год старше, но мой брат уже возвышался надо мной. Такая разница в росте между мужчиной и женщиной была нормальной в нашем мире.

— Дай отпор, — говорит он.

Я вздыхаю от вновь начавшегося старого спора, но я думаю, как я бы себя чувствовала, находясь на его месте.

— Мы можем сделать это вместе.

— Расскажи мне, что случится, если я дам отпор. Если мы дадим отпор, — говорю я.

Он замолкает, мы оба знаем, что случится. Изгнание или смерть.

Прежде чем я успеваю остановить его, Оландон становится и ударяет стену. Он снова отводит кулак назад, а я бросаюсь к нему и хватаю его на противоходе. Я разворачиваю его тело к себе и провожу рукой по костяшкам его пальцев.

— Достаточно одного человека с синяками, — говорю я, в основном, для себя.

Я иду к проёму, чтобы избавить его от смущения, слыша, что у него немного перехватывает дыхание.

Я прислоняю голову к боковой стороне проёма и смотрю на Кауровый лес. Я делаю настолько глубокий вдох, насколько позволяют мои ушибленные рёбра, и вновь даю молчаливую клятву быть непробиваемой, как раскинувшийся передо мной лес. Мать не уничтожит меня, или её безумный братец. Я переживу это, и когда я буду править, это будет стоить того.

— Я ненавижу видеть, как они творят это с тобой. Как много ты сможешь вынести, прежде чем сломаешься?

Он, должно быть, очень расстроен, раз открыто спрашивает меня.

Я кладу свою руку поверх его.

— Я сильная. Они пока не добились успеха.

То, как напряглись его плечи, говорит мне о том, что он раздумывает над моим ответом. Я знаю, что ему нужно.

— Спасибо, что ты здесь, брат, — говорю я и обнимаю его.

Через минуту он вздыхает и нежно обнимает меня.

— Всегда, Лина.

Когда он уходит, я подхожу к вентилятору и дергаю за один из увесистых шнуров, чтобы привести его в движение. Подпрыгивающие гири создают знакомый ритмичный стук в такт пульсации в моей челюсти. Пока ещё не так много дыма, чтобы использовать вентилятор, но я нахожу ритмичный стук успокаивающим.

Когда я наконец-то проваливаюсь в изнурительный сон, я вижу прекрасные сны о жизни без моей матери.

ГЛАВА 05

Я лежу на животе, тело болит. Я ожидаю колокола, оповещающего о начале утренней трапезы.

Мои глаза закрываются.

Я встаю, передвигаясь осторожными шагами, и начинаю заниматься растяжкой, зная, что следующие несколько дней будут легче.

Я занимаю любимую позицию в арочном проёме моей комнаты. Дерево на той стороне, где я сижу, более отполированное, чем в остальной части проёма. Я люблю Осолис днём, когда дым уже рассеялся и мир заливает мягкое оранжевое сияние костра. Я наблюдаю за активностью людей внизу. В сухой коричневой земле уже видны сетки трещин. Они будут только увеличиваться по мере того, как мы будем отдаляться от холода Гласиума.

Звонит колокол, гулко отдаваясь в древесине дворца. Я спускаюсь в столовую, чтобы сесть за один стол со своими мучителями.

Я с болью хрущу яблоком, игнорируя жесты Кедрика. Я не буду встречаться с Кедриком. Если нас поймают, это будет катастрофой, а я не жажду новых побоев. Сегодня я пойду в приют, раз уж не могу тренироваться.

Две девочки примерно моего возраста идут передо мной, когда я отправляюсь к передней части дворца.

— Она надела жёлтую! Я была уверена, что она будет зелёной, — шепчет одна из них.

Я закатываю глаза, моя мать сегодня была облачена в жёлтую мантию.

Другая девушка сама одета в жёлтую мантию.

— Да, это была удачная догадка. Но твои волосы почти в такой же прическе, как у неё, — говорит она.

Они видят меня позади себя и поспешно удаляются, глубокомысленно кивая.

Яркие цвета и тихие коридоры двора можно принять за спокойствие и элегантность. Но это настолько надуманно и демонстративно, что заставляет меня скрежетать зубами.

Деревенские жители разбегаются и кланяются, когда я прохожу. Я знаю, что титул моей матери и её предполагаемая ненависть ко мне, держат их на расстоянии. И они всё ещё помнят девочку, с которой я однажды играла. Иногда я вижу, как они проводят пальцем по горлу друг друга. Вероятно, они рассказывают эту историю детям в ночи, чтобы напугать их. Никто не хочет связываться со мной, только если они не отчаялись или не слишком маленькие, чтобы знать.

Я дохожу до приюта и сажусь с маленькой девочкой, которая смотрит на меня огромными серыми глазами и держит большой палец во рту. Большинство детей в приюте потеряли своих родителей в пожаре или из-за отравления дымом. Опасность Осолиса велика и каждый раз, когда я навещаю этих детей, я вспоминаю о том, как опасен огонь. В Осолисе нет ничего более пугающего.

— Ты голодна, — говорю я.

Она кивает.

Вытащив яблоко из большого ящика, я начинаю нарезать его на кусочки, стараясь не рассмеяться над её неослабевающим вниманием. Она принимает кусочки, которые я протягиваю, после минутной настороженности. Я наблюдаю, как она хрустит. Яблоки всегда напоминают мне об этом месте, поэтому я люблю их есть.

— Почему ты носишь это? — маленькая девочка указывает на мою голову.

К настоящему моменту я так привыкла к этому вопросу от сирот, что он едва беспокоит меня. Хотя, когда меня спросили в первый раз, я почти убежала отсюда.

— Я не знаю, — отвечаю я.

Она кивает и снова берётся за яблоко. Остаток дня я работаю, оставаясь здесь дольше, чем обычно, по причинам, которые не хочу обдумывать. Я убираю и играю с детьми, не теряя бдительности из-за рук, пытающихся схватить мою вуаль. Если мать узнает, что происходит тут, я буду заперта навеки. Она думает, что я читаю им истории. Матрона знает, что сказать, если её когда-нибудь спросят.

Я встаю, прохожу через маленький приют и прощаюсь с Матроной.

— Спасибо, Татума, — говорит она, но не делает реверанс.

Она перестала их делать только сейчас, после трёх лет моих просьб. Она всё ещё отказывается перестать благодарить меня, что всегда, казалось мне, должно быть наоборот. Мне всегда кажется, что это я должна благодарить её.

Макушка моей головы чуть выше двери приюта. Это здание и другие дома в этом районе построены из высушенной травы, собранной во второй ротации. Каждую перемену эти дома сгорают дотла, а затем отстраиваются заново в пятой ротации. Я не могу себе представить, каково быть вынужденным всё время делать это, и думаю, что это пустая трата их времени, но понимаю, что должно остаться определённое количество деревьев Каура, чтобы можно было очистить воздух от дыма. В нашей истории были времена, когда этот баланс нарушался и приводил к большим человеческим жертвам.

Деревня всегда помогала мне смотреть на жизнь в перспективе. Худые, обветренные люди вокруг меня одеты в свободные брюки и туники, испачканные сажей от дыма и пепла. Но они счастливы. Дети бегают между телегами и повозками в босоножках, с распущенными волосами, визжат, когда их ловят.

Один мальчик спотыкается и падает передо мной. Я приседаю. Его возраст около одной перемены. Я протягиваю руку, чтобы поставить его на ноги, когда он выхватывает руку и хватается за нижнюю часть моей вуали. Я протягиваю руку вперёд и хватаю вуаль перед его рукой, а затем разжимаю его пальцы другой рукой.

Я поднимаю глаза.

Деревня перестала шуметь, все люди смотрят на нас в ужасающем молчании. Из соломенной постройки выбегают женщина с мужчиной и бегут в мою сторону. Я отпускаю руку мальчика, и женщина хватает его, стараясь держаться как можно дальше от меня.

Мужчина опускается передо мной на колени.

— Милосердная Татума, пожалуйста, не причиняй вред моей семье. Я приму любое наказание от их имени, — он умоляет меня.

У него деревенский акцент, буква «р» перекатывается в его словах. Частные наставники вбивали в меня это, и я знаю, что придворных учили тому же в дворцовых классах.

Они худощавые, явно работяги, судя по усталой сгорбленности их плеч. Такое произошло со мной впервые. Так много людей наблюдает.

Мужчина всё ещё стоит на коленях. Его жена прижимается к мальчику и плачет. Если мне нужно было напоминание о страхе, который внушала моя мать, это было оно. Слово Татум было непреложным, а я была следующей в очереди.

Я кладу руку на плечо мужчины. Он как минимум на три перемены старше меня или так выглядит.

— Он маленький мальчик и не знал, что правильно. Я не собираюсь причинять вред твоей семье, — говорю я. — Как тебя зовут?

— Турин. Я Турин, — заикается он.

— Что ж, мистер Турин, возвращайся к своей жене и сыну. Никакого вреда не было причинено, — говорю я.

Потребовалось время, чтобы уйти. В конце концов, я ухожу, немного опечаленная после того, как они выражают мне бесконечную благодарность и желают всяческих благ и долголетия. Маленькая девочка, может быть, другой их ребёнок, приблизилась с маленьким тортом, от которого я вежливо отказалась. Одно из моих самых сильных избиений произошло после того, как мать застала меня за употреблением деревенской еды.

Дома меняются, когда я приближаюсь к дворцу, в большинстве случаев они сделаны из Каура — знак богатства и положения в Осолисе. Непосредственно за границей дворца находятся дома из Каура, у которых только крыши сложены из соломы. Эти обители принадлежат самым богатым жителям деревни — таким, как Сатумы, и их помощникам, которые следят за обеспечением продовольствием, ресурсами и регенерацией в течение ротаций.

Оландон ждёт меня во внешних садах, когда я прохожу через неохраняемую стену на территорию дворца.

— Ты была в деревне, — говорит он.

— Была, — с улыбкой говорю я.

Было редкостью, когда я не проводила там хотя бы часть дня.

— Тебе тоже следует пойти.

Оландон вздрагивает. Помимо способности моего брата искренне любить двор, это был единственный вопрос, в котором мы были не согласны. Он не мог понять, чем деревня так привлекала меня. Он приходил раз или два по моему настоянию, но я знала, что он делал это с неохотой и отвращением. Он также ненавидит, как при дворе меня высмеивают за визиты в деревню. Этот смех никогда не беспокоил меня, потому что насмешки — единственная причина, по которой мать разрешает мне ходить в деревню. Она безмерно этим наслаждается. Но поскольку я также получаю удовольствие от тренировок и походов туда, я не теряю из-за этого сон.

— Татума Олина, какая встреча, — раздается голос.

Я закатываю глаза, но останавливаюсь. Я оборачиваюсь и вижу, кому принадлежит голос. Искренняя улыбка озаряет моё лицо.

— Сатум Джерин, вы вернулись из шестой ротации, — говорю я, удовольствие звучит в моём голосе при виде него после такого длительного отсутствия.

Он кланяется мне и Оландону.

— Да, мы только что закончили убирать ящики из Каура в следующей ротации фруктовых деревьев и посадили семена для сбора урожая в первой, — с улыбкой говорит он, морщинки вокруг его глаз разглаживаются.

Джерин — один из немногих придворных, которых я оставлю.

— Вы делаете для нас большую работу, — говорю я, кивая головой.

Мать никогда не оценивает его по достоинству, так что я всё время стараюсь хвалить его. Из трёх Сатумов он единственный, кто мне нравится.

Он рад комплименту.

— В этом году мы потеряли только десять деревьев. Двадцать новых деревьев, которые мы посадили в шестой ротации в прошлую перемену, пережили пожары, — я улыбаюсь энтузиазму в его голосе. — Благодаря бережному отношению Татум, у нас накопилось продовольствия почти на целую перемену.

— Пока там есть яблоки, вы знаете, я буду довольна.

Он делает небольшой поклон.

— Могу вас заверить, они выжили. Я всегда убеждаюсь, что эти ящики очень плотно закрыты перед четвертой ротацией.

Я прошу его передать приветы его жене и детям.

По пути на ужин мы с Оландоном обсуждаем тренировки стражников. Я рассказываю ему о проблемах, которые заметила в последнее время.

Технически стражу возглавлял дядя Кассий, но из тех редких моментов, когда я видела его на тренировках, я знала, что он был в лучшем случае посредственным бойцом и уж точно не достаточно хорошим, чтобы быть Главой стражи. Один из Элиты моей матери неофициально занимал эту должность, пока моему брату не исполнилось восемнадцать лет. Я слушаю рассказы брата и отгоняю ниточки ревности, пока он говорит.

Мы подходим к столовой, я вижу Кедрика, стоящего в стороне с делегатами. Он поворачивается в мою сторону. Однако несколько придворных наблюдают. Я скольжу мимо, не обращая на него внимания, моё сердце замирает.

ГЛАВА 06

Несмотря на данное ранее обещание не делать этого, я избегаю Кедрика во второй раз и, восстановившись, провожу всё своё свободное время, тренируясь с Аквином. Работа над собой до изнеможения помогает мне справляться с негодующими взглядами придворных.

Нетрудно избегать его, мать вела переговоры с Кедриком с тех пор, как он допустил промах в столовой. Я странным образом благодарна, хотя и понимаю, насколько это извращенно. Я бегу вниз по пустой дорожке к деревне, направляясь к Аквину. Луг уже убран и пуст. Моя мантия и вуаль прижимаются ко мне спереди, когда я бегу. Я представляю, как материал развевается за мной. В моём сознании моя вуаль становится моими волосами, а вместо движения материала, я ощущаю тепло огня прямо на своей коже.

Занятая этими мыслями, я едва успеваю среагировать на треск справа от меня. Огромные руки хватают меня. Я бью правой ногой, слыша в ответ громкое ворчание. Я подныриваю под руку высокого человека, хватаю его за запястье и, используя момент, перекидываю его через бедро и бросаю в дерево Каур.

Я разворачиваюсь и принимаю боевую позу, когда слышу приближающиеся тяжелые шаги нескольких человек. Я выпрямляюсь при виде Малира и Рона, выходящих на поляну. Эти два мужчины были наименее дружелюбными из всех делегатов, но вместо того, чтобы не любить их за это, я обнаружила, что мне это нравится. Когда люди были вынуждены по обычаю разговаривать со мной, они всегда были вежливы, хотели они этого или нет. Моя мать ненавидела меня, но не потерпела бы открытого неуважения ко мне.

Если неуважение было скрыто, то всё было в порядке.

Они оба в замешательстве смотрят на человека позади меня. Шестерёнки в моём мозгу медленно крутятся, пока я не понимаю, кого только что бросила в дерево.

Я оборачиваюсь к тому месту, где у основания дерева лежит и стонет Принц Кедрик. Малир бросается вперёд.

— Вени! — говорю я, так же бросаясь вперёд. — Кедрик, ты подкрался ко мне.

Он садится, слегка морщась при движении.

— Это худшее извинение, которое я когда-либо слышал. Как, чёрт возьми, ты меня так кинула? Ты такая маленькая!

Он потирает спину, которой ударился о дерево.

Я иду, чтобы осмотреть дерево. На нём нет и следа удара.

— Дерево в порядке, Олина? — саркастично спрашивает Кедрик, вставая на нетвердых ногах.

Рон фыркает, и я удивлённо смотрю на него. Рон издал звук, он может говорить.

В свете предыдущих комментариев Кедрика о том, что женщины-Брумы были в основном для красоты, я подозреваю, что мой бросок нанёс больший ущерб его гордости.

— Спасибо, всё нормально, — отвечаю я тем же тоном, получая в ответ взгляд от него и ещё одно фырканье от Рона.

Он использует моё имя, напомнив мне, что я зла на него.

— Если это всё, я пойду дальше.

— В приют? Я надеялся, что смогу убедить тебя прогуляться со мной, — говорит он мне в спину.

— В другой раз, Принц Кедрик, сегодня я достаточно занята.

Я продолжаю идти, хотя мой желудок опускается.

— Дерьмо!

Я слышу, как он произносит это. Слышу бормотание за мной, которое исчезает, когда я огибаю поворот. Позади меня раздаются шаги. Кедрик бежит в мою сторону и хватает за руку. Я оборачиваюсь и вижу, что Малир и Рон уходят с луга в противоположном направлении.

— Лина, подожди. Мне нужно поговорить с тобой, — говорит он.

Я вырываю свою руку из его хватки.

— Не называй меня так, — шиплю я. — Из-за этого мы оказались в такой ситуации.

— У тебя были неприятности? — спрашивает он, его лицо бледнеет.

Я закатываю глаза, как он умудрился не заметить напряжение последних дней?

— Да, конечно, — я грубо толкаю его в плечо, и он отшагивает назад. — Как ты мог назвать меня Линой перед двором? Перед моей матерью? — спрашиваю я.

— Мне жаль, — говорит он, приближаясь, чтобы схватить меня.

Я отталкиваю его руки.

— Сожалений недостаточно. Ты должен понять важность того, что ты сделал. Единственные люди, которые зовут меня Линой, это моя семья, и один очень старый человек, который знает меня с рождения. Весь двор считает, что мы… любовники, — говорю я.

— Что? Поэтому всё так странно? — он вскидывает руки вверх. — Дерьмо.

Он может понять, какую бурную реакцию это вызовет.

— Я звал тебя Линой в моём сознании в течение месяцев. Имя само собой выскользнуло. Пожалуйста, скажи, что я могу сделать, чтобы это исправить.

Я слышу приближающиеся шаги впереди. Я утаскиваю его с тропинки в деревья, пока мы не скрываемся из виду.

— Ничего нельзя сделать, кроме того, что я уже делаю. Нас не могут видеть вместе, — говорю я.

В течение долгого мгновения Кедрик смотрит на меня.

— Я разрушил всё, не так ли? Как плохо тебе пришлось из-за этого?

— Я привыкла к этому, — я пожимаю плечами. — Я принимаю твои извинения, — продолжаю я, желая сменить тему.

— Примешь ли ты также моё торжественное обещание не делать этого снова? — спрашивает он.

Я киваю. Он делает шаг вперёд и берёт одну из моих рук.

— Я не уверен, что смогу также легко простить свою глупость, но спасибо тебе. Надеюсь, я не потерял твоё доверие.

Он намекает на вопрос, и я знаю, что он специально озвучил его таким образом, чтобы я могла позволить себе не отвечать на него. Я также знаю, что осторожность не является одной из его сильных сторон, но он проявил себя в других отношениях.

Я вспоминаю о своём намерении увидеть Аквина, и ухмылка растягивает моё лицо, когда в голове созревает план.

Отмахиваюсь от мыслей о том, что скажет Оландон, когда узнает, и делаю шаг к Принцу.

— Есть кое-что, о чём я тебе никогда не рассказывала, — я иду немного поодаль от него. — Кое-что очень важное для меня, но нечто такое, что также будет угрожать жизни другого человека, если он об этом узнает.

В лесу слева от нас раздаётся треск, я пригибаюсь и чувствую, что Кедрик делает то же самое. Я вглядываюсь в деревья и жду, затаив дыхание. Мы оба ждём несколько минут, но больше никаких звуков не слышно. Возможно, это была просто упавшая ветка. Я отхожу назад, прижимаюсь к Кедрику и шепчу ему, не сводя глаз с леса перед собой, на всякий случай.

— Мы должны оставить Малира и Рона, если ты не уверен, что они не расскажут Королю Джовану.

Он кивает.

— Идём, — говорит он, его тёплое дыхание щекочет моё ухо.

Мы держимся вне поля зрения, обходим деревню краем, не заходя в неё, а затем, пригнувшись между зданиями, проскальзываем в приют через дверной проём. Я машу рукой Матроне и приветствую детей, пока мы идём, пробираясь к задней части здания. Это должно сбить с нашего пути всех, кто идёт следом.

Я открываю заднюю дверь и вглядываюсь в Кауровый лес. Никого не видно.

Я поворачиваюсь к Принцу. Он открывает рот, но я прикладываю палец к его губам. Он берёт мою руку и целует мой палец, а после переворачивает мою ладонь и кладёт другую на тыльную сторону руки. Горячая дрожь, которая начинает мне нравиться, пробегает по моему телу.

Вырвавшись, я выскакиваю за дверь и бегу к лесу, Кедрик следует прямо за мной. После десяти минут я останавливаюсь и жду, пока Кедрик догонит меня. Через минуту я слышу шум его приближения.

— К чему этот бег и сиротский приют?

Он задыхается. У него длинные ноги, но я знаю, что он не так грациозен, как кажется на первый взгляд, и не привык перепрыгивать через лианы, которые ещё не упали с деревьев Каура.

— Приют — это прикрытие для того, чем я занимаюсь на самом деле, — объясняю я.

— А пробежка?

Он кладёт руку на свою макушку, делая тяжёлые вдохи.

Я смеюсь, моё дыхание совсем не сбилось.

— Потому что так я могу быстрее добраться до Аквина.

Я снова начинаю бежать, игнорируя странный рычащий звук, издаваемый им. В этот раз он держится ближе.

Я не останавливаюсь до тех пор, пока не выскакиваю на поляну. На поляне стоит несколько зданий из Каура.

Мой тренер в своё время был признан лучшим из Элитной стражи. Мы с Оландоном однажды слышали, как стражники говорили о нём. Я же считала его своим отцом, советником и лучшим другом. Раньше я притворялась, что он и его жена были моими бабушкой и дедушкой. Это было легко, потому что собственных детей у них не было.

Я замедляюсь до прогулочного шага, чтобы Кедрик мог догнать меня. Когда он это делает, с него капает пот. Я забываю, что он не привык к этой жаре, и ощущаю небольшой укол вины за то, что заставила его бежать. Он молчит, просто осматривается вокруг, переводя дыхание.

— Этот Аквин богат, — он вздыхает, как будто ему противен этот факт, немного лицемерно, учитывая, что он сам Принц.

Мы поворачиваем за угол, и я замечаю Аквина, сидящего на своей любимой скамейке в тени. Обе его руки находятся на трости, а голова склонена. Я останавливаюсь перед ним. Кедрик смотрит на меня с поднятыми бровями. Я улыбаюсь. Он, наверно, думает, что Аквин спит.

— Ты привела с собой компанию, Лина, — говорит Аквин, удивление окрашивает его слова.

Десять перемен назад его голос можно было бы назвать глубоким, но время унесло часть его звучности.

— Всё бывает в первый раз, — говорит он, открывая глаза и глядя на меня.

Я вижу, как Принц догадывается, что это за человек. Его лицо озаряет внезапная ухмылка.

Я качаю головой от его перепадов настроения.

— Я привела Принца Кедрика понаблюдать за нашей тренировкой, — говорю я.

— Брума, сам Принц Гласиума, не меньше. Ты доверяешь этому парню?

Аквин продолжает смотреть на меня, совершенно не признавая Принца. Я улыбаюсь, когда Кедрик щетинится рядом со мной.

— Да, доверяю.

Я смотрю на Принца, а он смотрит на меня.

— Понимаю, — говорит Аквин, вставая со стремительностью, свойственной гораздо более молодому человеку.

Кедрик дёргается рядом со мной, делая полшага назад.

— Переодевайся и встретимся для разминки, — бросает Аквин через плечо, направляясь к самому большому зданию из Каура.

Я велю растерянному Кедрику следовать за ним, а сама отправляюсь в другое здание поменьше, чтобы переодеться.

Я снимаю свою мантию и бросаю её на ширму, стараясь не сорвать вуаль. Небольшой комплект тренировочной одежды лежит на скамейке в углу, я натягиваю его. Это моя любимая одежда, даже лучше, чем платье тога. Нам пришлось адаптировать топ, который был слишком тесным в некоторых местах и очень легко позволял ухватиться за него в области талии. В результате получился лёгкий топ без рукавов, который заканчивается чуть выше подходящих чёрных брюк.

В этой экипировке намного больше свободы, чем дают мои мантии. Эта одежда больше походит на то, что носят деревенские жители. И каждый раз, когда я её надеваю, моя неуверенность и страхи исчезают. Я становлюсь больше похожей на личность, которой хочу быть.

По дороге я беру кожаный шлем, который завязывается под подбородком. Это единственный способ удержать мою вуаль на месте во время наших тренировок.

Входя в самое большое здание, я вижу Принца, прислонившегося к стене, с неослабевающим восхищением разглядывающего массу оружия. В этом раскрывается настоящий гений Аквина. Именно благодаря своему уму он считался таким грозным бойцом.

Комната от пола до потока заполнена различными устройствами. По всему помещению расположены панели, открыв которые, можно достать оружие или ловушку. Между ними находятся другие препятствия, такие как качающиеся брёвна, мешки с грязью, сетки и неровные поверхности. С потолка свисает ряд верёвок. Всем этим он каким-то образом управляет с помощью рычагов, расположенных по всей комнате. Когда я была маленькой, я считала, что это магия, но даже сейчас я не могу понять этого. Аквин очень охраняет тайну, как это работает.

Аквин перетаскивает оборудование на место для нашей тренировки. Кедрик наблюдает за ним. Без сомнений, он предложил помощь, но получил резкий отказ от старшего мужчины. Принц смотрит на меня, когда я прохожу перед ним, а затем снова поворачивает голову к Аквину, только для того, чтобы мотнуть головой обратно в мою сторону. Его рот открыт, а глаза мечутся вниз вверх. Его взгляд на несколько мгновений задерживается на моей груди, а затем возвращается к моему лицу, когда я стою перед ним.

Я с интересом наблюдаю, как краснеет его лицо. Я не видела его таким раньше. Я наклоняю голову в сторону и кладу руки на бёдра.

— Готов увидеть мой секрет?

Я отворачиваюсь от него и иду к центру поляны, оглядываясь, когда он не отвечает. Его горло напрягается, он сглатывает.

Аквин начинает с лёгкой серии для разогрева моего тела. Все трудности, связанные с тем, что я отвлекаюсь на Кедрика, исчезают, как только Аквин ускоряет темп и начинает выкрикивать названия сложных ударов ногами и вращений. Вскоре моё тело начинает блестеть от пота.

У заградительного столба я прыгаю обратно на устойчивую опору и останавливаю деревянный вал предплечьем. Аквин крутит поворотную стойку всё быстрее и быстрее, пока мои руки не расплываются, а свист приближающихся валов не сливается воедино, делая невозможным для меня предугадать, куда поместить руки. Вал ударяет меня в голову, и я бросаю на Аквина свирепый взгляд.

Мы переходим к оружию, метанию и спаррингу, пока я не истекаю потом. Я могу глубоко вонзить рукоять кинжала в манекены, расставленные по комнате. Мой недостаток в том, что без звука у меня нет точности. Я могу попасть как в стену, так и в манекен. В спарринге с братом я сражаюсь, используя прикосновения, тепло, звуки его дыхания, шарканье ног и, конечно, свою память о его слабых и сильных сторонах в бою. Когда мы сражаемся на мечах, я прислушиваюсь к свисту при замахе и уже неплохо владею мечом, но Аквин по-прежнему настаивает на том, чтобы притуплять острие меча. Лук и стрелы похожи на метание кинжала, я могу нанести сильный удар, но не точный. Досадно, что у меня нет другого спарринг-партнёра. С тех пор как Оландон стал тренироваться со стражниками, он начал побеждать меня. Он научился бесшумно красться по тренировочной поверхности и дышит беззвучно, так что я слепа в отношении его позиции и следующей атаки.

На самом деле я не могу жаловаться на трудности, которые доставляет вуаль. Без неё время моей реакции было бы сильно дольше. Я научилась реагировать инстинктивно, без раздумий. Аквин также думает, что остальные мои чувства усилились, из-за того, что одно из них не используется.

Дальше следует моя любимая часть тренировки, потому что я никогда не знаю, что разблокирует Аквин. Эта часть не была опасной, когда мы с Оландоном были детьми, но наши навыки возросли, и с большинства закрепленных орудий были сняты накладки.

Мы начинаем. Я понятия не имею, как долго я уклоняюсь, блокирую и уворачиваюсь, когда Аквин делает кое-что абсолютно новое. Он выпускает гигантское бревно, подвешенное между тремя канатами к потолку. Мой мозг фиксирует начало медленной дуги. В то же время я слышу жужжание позади себя, которое, как я узнала много лет назад, означает, что были выпущены стрелы.

Я бросаюсь вниз, желая увернуться от первой стрелы. Она пронзает воздух в месте, где полминуты назад была моя голова. Собрав силу в ногах, я подпрыгиваю и подтягиваю ноги к груди, и бревно проносится подо мной. Я вскидываю ноги и отклоняюсь назад, когда вторая стрела, которая должна была попасть мне в бок, пролетает подо мной. Приземляясь после сальто назад, я закрываю глаза, чтобы отвлечься от колеблющейся вуали. Крутясь, прыгая и отклоняясь в бок, я уворачиваюсь ещё от семи стрел. Я пропускаю жужжание последней стрелы, когда она вылетает из стены. Должно быть, Аквин выпустил две за один раз. Она ударяет меня в кость левого бедра. Шипя от боли, я подаюсь вперёд. На мгновение забываю о гигантском бревне, которое летит в мою сторону. Облако боли рассеивается как раз вовремя, чтобы заметить скрип натянутых канатов. Я рвусь вверх и стремительно принимаю горизонтальное положение. Бревно проходит подо мной, разрывая кожу на моём животе. Я наталкиваюсь на скат бревна и приземляюсь на одно колено, быстро перекатываюсь в вертикальное положение и убегаю с пути раскачивающегося бревна. Потребуется некоторое время, чтобы оно остановилось.

— Уклонилась от девяти из десяти стрел. Неплохо. Что случилось с последней? — спрашивает Аквин, постукивая своей тростью по моей руке.

— Упустила звук, когда она вылетела из стены, — говорю я, перемещаясь в зону, отведённую для охлаждения.

Как будто можно охладиться в такую жару.

Старик останавливается передо мной и смотрит на меня в ожидании.

Я вздыхаю от досады.

— Да, звук от двух вылетающих стрел был громче, чем от одной.

— Могу предположить, что он был в два раза громче, — фыркает он. — Поэтому ты должна была зафиксировать его. Падение на пол было бы лучшим вариантом. Хотя ты запомнила пути стрел и, возможно, могла расположиться так, чтобы пропустить обе.

Я закрываю глаза и мысленно прокручиваю сцену.

— Да. Теперь я знаю звук. У тебя не получится снова подловить меня на этом, — я бросаю ему вызов.

Аквин усмехается и отправляется собирать стрелы.

— На поле боя достаточно одного раза. Там нет возможности запомнить всё.

— Тогда мне придётся следить за тем, чтобы все мои враги носили вуали, — шучу я.

Он оглядывается на меня. Я не могу до конца понять его выражение лица, но оно иссушает мой смех. Его взгляд скользит между Кедриком и мной. Он выгибает бровь и возобновляет уборку.

Что это было? Я качаю головой, слыша приближение Кедрика.

Принц Брума останавливается в нескольких шагах от меня и не говорит ни слова. Я выполняю серию упражнений на растяжку. Проходит несколько минут, прежде чем я открываю глаза и наконец-то признаю его присутствие. Он хмурится на мой живот. Я опускаю взгляд и вижу, что мой топ порвался, а на том месте, где подо мной пролетело бревно, красуется большая царапина.

— Задело, — усмехаюсь я, затем вздрагиваю, почувствовав уже растущий синяк на левом бедре. — Аквин, это бревно было новым. Мне понравилось.

Аквин ворчит, а Кедрик давится.

Я поворачиваюсь к нему, срывая испорченную нижнюю половину топа. Его глаза останавливаются на моём голом животе. Я игнорирую его взгляд, сгибаясь, и начинаю разминать заднюю поверхность бёдер.

Он, наконец, нарушает собственное молчание.

— Что… это было?

Я улыбаюсь под вуалью.

— Что ты имеешь в виду? — говорю я.

От него исходит насмешливый шум.

— Ты знаешь, что я имею в виду. Я никогда не видел ничего такого. Моё сердце остановилось две дюжины раз на протяжении этой сессии. Как ты что-то видишь? — слова вылетают из его рта. — Дерьмо. Неудивительно, что ты держишь это в секрете.

Он качает головой и делает несколько шагов, слегка дёргая себя за волосы.

Я очень стараюсь подавить своё веселье от его реакции.

— Ты удивлён, — я позволяю своему голосу наполниться шутливостью.

— Можно и так сказать, — его глаза снова быстро скользят по моей груди. — Я думал, если здесь возникнет опасность, я буду тем, кто защитит тебя.

Он качает головой с озадаченным выражением лица.

— Ты умеешь бороться? — спрашиваю я.

— Конечно. Каждый мужчина-Брума борется.

Он кажется немного оскорбленным.

— Сразишься со мной, пока ты здесь? Единственный человек, с которым я практиковалась, это Оландон. Я бы оценила спарринг с кем-то, обладающим другой техникой. В последнее время он меня побеждает.

Кедрик шумно сглатывает.

— Эм… конечно, — он перемещается, чтобы найти удобное место. — Как ты видишь? Я и подумать не мог, что ты можешь видеть что-то под своей вуалью.

— Я и не вижу, — говорю я. — Я слушаю, чувствую и многое запоминаю.

Мы подходим к краю учебного корпуса, и я открываю тяжёлую дверь. Мы выбираем место на краю лесной поляны под деревом, пока Аквин продолжает наводить порядок. Я научилась не предлагать ему помощь, он всегда велит мне уходить. Мы сидим в приятной тишине, слушая звуки леса. Влага на моей вуали высыхает, пока мы отсиживаемся. Я морщу нос от запаха, который чересчур близок к моему лицу. Это единственный неприятный момент в тренировках.

— Я видел лишь немногих, кто мог бы соперничать со скоростью, которую ты только что показала. Возможно, только мой брат Джован, если всерьёз задуматься. Ты очень быстрая, — говорит он.

Его признательный тон поощряет меня открыться. Он внимательно слушает мой отчёт о том, как я давным-давно начала тренироваться с Аквином.

Кедрик смеётся, нарушая тишину, в которую мы впали.

— Ты позволила мне постоянно говорить о женщинах в нашем мире. Я вспоминаю некоторые вещи, которые сказал, и не могу представить, как ты могла слушать их с искренним лицом.

— Что я должна была сказать? Я ещё не могла раскрыть тебе мой секрет. Тогда я не доверяла тебе, — говорю я.

Он сверлит меня взглядом.

Я закатываю глаза и пожимаю плечами.

— Теперь я доверяю тебе. То, что я показываю тебе мою тренировку, должно было сказать тебе об этом. Теперь ты мой друг.

Он отбрасывает в сторону горсть сухой пыли и травы.

— Чёртовы друзья, — бормочет он.

Я поворачиваю к нему голову в некотором недоумении от того, что только что услышала. Что он имеет в виду? Кажется, будто он не рад быть друзьями. Чувствовал ли он это всё время? Эта мысль немного разрывает моё сердце. Я встаю, решив уйти, но Кедрик тоже встаёт и берёт меня за локоть.

— Я хотел бы быть больше, чем другом.

Он делает шаг ко мне и берёт меня за второй локоть, поворачивая к себе лицом. Потеряв дар речи, я кладу обе руки ему на грудь, чтобы успокоить себя. Он поднимает мой подбородок вверх, опускает свою голову вниз и целует меня через вуаль. Жар его кожи достигает моей. Вуаль прижимается к моим губам, и я чувствую соль моего пота. Трение вызывает мурашки по всему телу, вплоть до пальцев ног.

— Я люблю тебя, — говорит он и несколько раз целует меня в шею, прежде чем глубоко вздыхает и отстраняется.

— Я бы с удовольствием продолжил, но пока ты не наденешь свои мантии, нам придётся остановиться. Если бы я не думал, что Аквин всадит кинжал мне в спину… — он замолкает, его глаза сфокусированы на мне, будто он может смотреть на меня днями.

Моя кожа начинает гореть под его внимательным взглядом.

Я оцениваю свой укороченный топ для тренировок и льняные брюки. Я вспотела и определённо пахну не как дикий цветок. Я не вижу в этом ничего привлекательного.

— Я мог бы сказать, что ты миниатюрная в своих мантиях, но, чёрт возьми, — стонет он. — Давай поговорим о чём-то ещё.

Мои щёки горят от его почти страдальческих слов. Никто никогда не смотрел на меня так, как он прямо сейчас. Может быть, это обычай Гласиума. Мне и в голову не приходило беспокоиться о том, что он может подумать. Пробормотав что-то невнятное, я оставляю его, чтобы переодеться, всё время думая о нашем поцелуе.

ГЛАВА 07

Оландон говорит мне, что пошли слухи о продолжительности нахождения делегации Брум. Часто делегаты возвращаются домой вскоре после завершения их трёхмесячного тура по другому миру и достижения окончательных договоренностей. Знаю, что двор болтает, что причина во мне. Мы с Кедриком продолжаем избегать друг друга на публике, и сводим любые разговоры за трапезами к минимуму. Это никак не ослабляет толки, и я гадаю, может ли наше поведение производить обратный эффект.

Я продолжаю свои тренировки с Аквином, желая, чтобы Кедрик мог присоединиться ко мне, но мы оба не можем пропадать из виду в одно время. Это было бы слишком очевидно. Неудовлетворенные мысли о том, как всё могло бы быть, витают надо мной, как вечный дым. Если бы только он не произнёс тех слов.

В один день после посещения близнецов, Оландон попросил меня о присутствии в его комнате.

Его комната очень отличается от моей. Яркие ковры и скульптуры задрапированы и расставлены вокруг, устраняя ощущение пустоты. Он всё время спрашивает меня, почему я не украшаю свою комнату. Я всегда отвечаю, что мне больше нравится пустота. Я не говорила ему, что комната была просто комнатой для меня, не являлась моей комнатой, так же как и этот дворец не был моим домом. Деревня больше ощущалась домом, чем дворец когда-либо будет, пока правит моя мать. В детстве я проводила годы, мечтая о жизни в приюте, а не здесь.

— Ты не похожа на себя, — начинает говорить Оландон, кладя предметы, которые несёт, на стол.

Я не отвечаю. Как же прекрасно, что Солати избегают задавать прямые вопросы, так проще их игнорировать. Он хмурится и поворачивается ко мне.

— Это всё Принц, — говорит он.

Я пожимаю плечами. Я не хочу говорить о Кедрике своему младшему брату.

— Ты ставишь под угрозу доверие к тебе, как к будущей Татум, из-за мужчины, который исчезнет в следующие несколько недель.

Я чувствую, как прищуриваю глаза от его слов. Я скрещиваю руки, желая сдержать гнев внутри себя. Но брат не останавливается.

— Что случилось? Где твоя концентрация? Этот Брума лишил тебя всех амбиций. Осолису не нужна половина тебя, ему нужна ты, такая как была раньше. Я ждал, пока ты одумаешься, но уже довольно.

С Оландона довольно. И с меня тоже.

Мой голос практически может прорубить стену из Каура.

— Не думай, что ты знаешь, что происходит в моей голове, — говорю я. — Я потеряла концентрацию? — я подхожу и встаю нос к носу с ним. — Я всегда сконцентрирована.

Его глаза расширяются, он никогда не видел меня такой.

— Мои планы всегда на первом месте в моей голове. Весь день. Повторяясь снова и снова, как заклинание, чтобы я могла оставаться в здравом уме в этом ядовитом гнезде Теллио.

Моя вуаль раздувается от резкого дыхания.

— Лина, — начинает Оландон.

Я обрываю его раньше, чем он успевает продолжить. Он ничего не знает о том, что я чувствую.

— Когда прибыл Кедрик, я чувствовала что-то незнакомое во мне, заняло месяцы, чтобы распознать это чувство, — говорю я, а потом разворачиваюсь спиной к нему и направляюсь к двери.

Большая часть меня в ярости на него. В ярости, потому что он знает меня лучше, чем кто-либо другой, но в этот момент кажется, что он вообще меня не знает.

Другая часть меня хочет, чтобы он увидел то, что вижу я: как извращен двор и моя мать, и что Брумы не являются неполноценными — они просто другие.

— Можешь оставить свои суждения о моём поведении при себе, брат. У меня останутся воспоминания о том, каково это, быть счастливой и любимой кем-то, чтобы пронести их через всю мою жизнь.

Я хлопаю дверью и ухожу, злясь на Оландона и злясь на себя за то, что уже чувствую вину за редкий случай потери самообладания. Мои мантии сползают с моих ног, закручиваясь между лодыжками от моей сердитой поступи. Я не достаточно сдержана, несколько придворных наблюдают за мной, их позы замирают, когда я прохожу мимо.

Фигура дяди Кассия портит вид моего подоконника, когда я достигаю своей комнаты. Время не могло быть выбрано хуже.

— Что тебе нужно? — говорю я, скрипя зубами.

Это первый вопрос, который я посмела задать ему. Он встаёт и направляется широким шагом ко мне, а потом сильно ударяет меня по лицу.

Красный цвет окрашивает моё зрение, его становится слишком много.

Мой кулак врезается ему в подбородок, и его голова запрокидывается назад. Я наношу ещё несколько ударов в его нос. Он хватается за своё лицо и пытается отвернуться от меня, его движения медленны и неуклюжи. Я наношу удары в те места, которые, как я знаю, причинят наибольшую боль: почки, лицо, рёбра и колени. Годы обиды и воспоминания о боли выплескиваются и высвобождаются через мои кулаки. К тому времени, когда я заканчиваю, он рыдает на полу, умоляя меня остановиться.

Я опускаюсь к нему, всё ещё разгорячённая яростью, и приближаю рот к его уху.

— Надеюсь, что каждый раз, когда ты почувствуешь боль от сегодняшних побоев, ты будешь вспоминать о своих проступках. Ты можешь винить только себя и должен помнить, что сегодня Татума проявила милосердие, — я с шипением произношу последние слова и выпрямляюсь.

— Убирайся, — говорю я и наблюдаю, как он пытается добраться до двери, скорчившись от боли.

Я сажусь на подоконник и уделяю время тому, чтобы зафиксировать в памяти каждую деталь того, что сейчас произошло. Широкая, дикая ухмылка на моём лице, я наслаждаюсь триумфом, превращая Кассия в хнычущую развалину. Я чувствую гордость от моей победы. Я делаю это сейчас, потому что знаю, проведу месяц в постели, восстанавливаясь, когда мать узнает, что только что произошло. Это, безусловно, худшее, что я когда-либо делала.

И это потрясающе.

Свет костра угасает, дым заполняет небо, а я думаю о Кедрике и Оландоне, и о близнецах. Мне не следовало быть такой жесткой с моим братом. Было слишком просто впасть в обиду, потому что его растили совсем иначе, нежели меня. Я надеялась, что он простит меня за суровые слова. Хотя они были правдой, они подпитывались моей горечью и разочарованием от расстояния между мной и Кедриком.

Я слышу ритмичный звук марширующих шагов по коридору. Вставая, я запираю свою победу в дальней части своего разума.

Элита сопровождает меня в дальнюю башню, где располагается Комната пыток. Шепот двора следует за мной по коридору. Я прохожу мимо Блейна, сетующее усмехающегося делегата, и вижу, что он с интересом наблюдает за шоу.

Никто из придворных не спрашивает, что происходит, потому что все знают. Я не достаточно глупа, чтобы считать свои побои секретом. Сопровождение в уединенную комнату пыток моей матери, за которыми следуют недели без моего присутствия в столовой или прихрамывающая походка в течение нескольких дней. Каждый человек здесь знал, что их правительница творит со своим ребёнком, и никто из них не пошевелил и пальцем. Странно, это единственное, за что я не могу их винить. Общество в Осолисе полностью управляется Татум, и так было всегда. Сомневаться в человеке, который носит этот титул, больше чем измена, это стыд и бесчестья для тебя и твоей семьи. И это не забываются никогда. Не уверенна, что я бы рискнула этим, находясь на их месте.

Ужас заполняет пространство под моими рёбрами. Один из Элиты толкает меня вперёд. Я спотыкаюсь и останавливаюсь под смотровым балконом, где сидит мать. Кассия нет.

— Я видела Кассия, — начинает она, голосом, лишённым всякой теплоты и человечности.

Я никогда раньше не слышала, чтобы она использовала именно такой тон. Она настолько лишена эмоций, что я почти отступаю назад. Я не могу представить, каким было бы её выражение лица, но её голос — чистое зло.

Она рассматривает свою протянутую руку.

— Можешь быть уверена, я выясню, как ты смогла победить опытного мужчину вдвое больше тебя.

Страх пронзает меня насквозь. Я подвергла Аквина и Оландона огромной опасности. Я даже не подумала об этом. Мой разум мечется в поисках разумного объяснения, но ничего не звучит убедительно. Я вполуха слушаю, как она продолжает угрожать. Я не могу позволить ей навредить им.

— Я была вполне счастлива, позволить тебе разрушить свою репутацию, продолжая свои отношения с дикарём Брумой. Но избиение моего возлюбленного брата. Твоего собственного дяди. Ты отвратительна, хуже, чем животное. Практически, хуже, чем Брума, — она делает паузу, постукивая пальцами по трону.

В комнате так тихо. Обычно кто-то из Элиты шаркает, перекладывает меч из руки в руку, хихикает. Но все остаются в напряжении, распространяющемся от Татум.

— Скоро я позволю моим стражникам избить тебя до полусмерти. После этого тебя заберут в пятую ротацию, где ты будешь жить до конца своей неблагодарной жизни. Ты потеряла свой статус Татумы. Он перейдёт к Оландону. Я знаю, что он хотя бы не выставит из себя посмешище. Его можно выдрессировать.

Моё сердце начинает стучать в ушах, пока я обдумываю то, что она говорит.

Я никогда снова не увижу Оландона, Аквина или близнецов. Я не смогу предупредить моего брата или Аквина об угрозе. Что будет с матроной или моими сиротами? Как они получат достаточное количество еды? Мои мечты потерпели крах. Я никогда больше не увижу Кедрика.

Рука матери поднимается, подавая сигнал стражникам. Я могу слышать скрип кожи позади себя, Элита готовится шагнуть вперёд.

Я в отчаянии. Я хватаюсь за единственную идею, которая у меня есть.

— В пятой ротации есть зеркала? — слова срываются с моих губ.

Мне не нужно видеть лицо матери, чтобы знать её ответ. Её рука замирает, все её тело напрягается. Я задела её за живое.

— Что ты сказала? — говорит она.

— Я спросила, если ли зеркала в пятой ротации, — повторяю я. — Я хотела бы знать, потому что как только я попаду туда, я сниму свою вуаль. Может даже раньше.

Тот факт, что она не осознала, как она сейчас выглядит с рукой, застывшей в воздухе, показывает, насколько она потрясена. Внешний вид для неё главное.

Я продолжаю давить, хватаюсь за соломинку.

— Что остановит меня поднять вуаль и предстать перед каждым, кого я там встречу? — я говорю твёрдым голосом, подходя ближе к балкону и откидывая голову назад, чтобы иметь возможность продолжать наблюдать за её реакцией.

Она смеётся. Звук слишком высокий. Её лицо не изменилось, но её нервный смех выдал её.

— Если ты хочешь показать своё отвратительное лицо всем, это твой выбор, — говорит она.

— Мой выбор? Почему ты не говорила мне этого? Я думала, что ты сказала, что у меня определённо нет выбора. Но если это так, ты не будешь возражать, если я…

Я подношу руку к краю вуали, которая свисает вниз до каждого плеча и опускается до ключиц спереди.

Она вскакивает со своего трона и опирается на балкон, раскинув руки в стороны.

— Все зеркала из пятой будут убраны, — шипит она на меня и снова поднимает руку.

Внутри себя я танцую. Она подтвердила свой страх. Если бы она спокойно сидела, она бы выиграла, я бы ни за что не сняла вуаль.

Кедрик был прав. Татум больше напугана тем, что я сниму свою вуаль, чем я.

— Возможно, ты можешь сделать это позже. Это не остановит ущерб, который я могу нанести сейчас. Я решила, что очень хочу её снять, особенно, в такую жару.

Я хватаюсь за грубый материал, делаю вдох и слегка приподнимаю его.

— Стой! — она выкрикивает слово, а затем закрывает ладонью рот.

Я становлюсь выше, как будто я в своей тренировочной одежде, и собираюсь с мыслями. Это не сложно, потому что в прошлом я слишком часто мечтала о своей победе над матерью.

— Мне кажется, что ты не хочешь, чтобы я снимала свою вуаль, Татум. И хотя я бы с огромным удовольствием сделаю это в любом случае. Я готова придти к соглашению, потому что ты — моя мать, и я сильно беспокоюсь о тебе.

Я ухмыляюсь, а она сужает глаза.

— Позволь рассказать тебе, что должно произойти, — говорю я, медленно вышагивая перед ней.

— Меня не будут бить сегодня или когда-либо снова. Я не буду заключена в пятой ротации, и твой контроль надо мной исчезает с этого момента. Я останусь Татумой. Как бы то ни было, не в твоей власти отнять это у меня. Я не буду заперта в башне.

Я делаю паузу и вижу, что её поза застыла, но она снова ухватилась за край балкона. Всё ещё напуганная. В ярости, но напуганная.

— Если ты не выполнишь эти… назовём их, запросы, я открою своё лицо перед всем двором или деревней, или тому, с кем я буду в этот момент, — мой голос не дрогнул.

— Я беспокоюсь только потому, что не хочу, чтобы ты знала, как ты отвратительна на самом деле, — говорит она с грустью в голосе. — Меня это нисколько не затронет, разве что мать почувствует обиду и смущение за одного из своих детей.

— Тебе действительно не стоит произносить такую ужасную ложь, мама.

Я снова тянусь к материалу, и на этот раз поднимаю его вверх, обнажая горло, подбородок. Во рту пересохло, но я отталкиваю страх в сторону. Я поднимаю его и обнажаю свою нижнюю губу, а затем начинаю поворачиваться к Элите.

— Хорошо!

Слово выкрикнуто. Оно эхом раздаётся по круглой комнате. Её трясет так сильно, что я могу чувствовать её дрожь. Её руки сжаты в кулаки. Она так напугана, что не подумала использовать стражников, чтобы подчинить меня. Пока что.

Я бросаю вуаль, и она опускается на своё обычное место. Я кланяюсь ей и шагаю к дверному проёму. Стражник, который бил меня в последний раз, Риан, здесь и он отступает в сторону, пропуская меня. Я выдыхаю и мысленно благодарю его. Я превосходный боец, но справиться со всеми элитными гвардейцами невозможно.

ГЛАВА 08

В течение следующей недели мне казалось, что я постоянно задерживаю дыхание. Я ожидала следующего хода матери. Я знала, что она каким-то образом попытается восстановить контроль. Её месть была лишь отложена. Но пока я защищала Аквина, Оландона и Кедрика, она не могла навредить мне.

Если вы не были в Комнате пыток, вам покажется, что ничего не изменилось. Я осторожна с едой, ем только яблоки и ищу признаки того, что они были испорчены. Случалось, что придворных травили ядом Теллио.

Я не беспокоюсь о том, что она отравит Кедрика. Если он умрёт здесь, это будет означать войну.

Аквин и Оландон оба знают, что нужно быть начеку, я рассказала им о Кассии и моём ультиматуме матери. Оландон был счастлив от новостей. Реакция Аквина была больше похожа на мою собственную — настороженность и ожидание. То, что случилось между мной и моим братом, было забыто. Он слишком взволнован моим заявлением, чтобы злиться на меня. Он отметил, что пришло время всё изменить. Когда я попросила его объяснить его замечание, он завершил разговор и сказал, что мы поговорим об этом после отъезда делегатов. Может быть, он не верит, что я смогу сохранить это в секрете от Кедрика.

Я была более осторожна, чем обычно, отправляясь на свои тренировки. Чувство вины за то, что я подвергла Аквина потенциальной опасности, повисло тяжестью в моей душе. Но когда я предложила ему прекратить тренировки, он велел мне заткнуться и заняться делом. Позже он объяснил, что он уже достаточно стар, чтобы беспокоиться, и он всегда знал, каков был риск.

Я только начала тренироваться в этот день. Я подняла взгляд после серии ударов и увидела Кедрика, прислонившегося к дверному косяку. При виде его я пошатнулась, но вовремя поймала себя. Что он делает здесь? Аквин не позволяет ему заговорить. Он проводит нас через серию изнурительных упражнений, к концу которых у меня горят руки и живот. Моя вуаль промокла. Я ненавижу это время перемены.

После этого мы с Кедриком лежим под деревом Каура на сухой и растрескавшейся земле. Его тренировочная туника снята, а при виде его груди я растерялась. Так ли он очарован моим телом? Я дала Кедрику сильно отредактированную версию того, что произошло с моей матерью. Я не хотела настраивать его против неё сильнее, чем уже было. Это повлияет на отношения между нашими мирами.

— Я могу чувствовать, что ты смотришь на меня, — бормочет он.

Он поднимает руку и смотрит на меня. Ужас от того, что меня поймали, захлестывает меня. Я мотаю головой в сторону Каурового леса. Он хихикает.

— Я начал сомневаться, находишь ли ты меня вообще привлекательным. Так сложно сказать, о чём ты думаешь, — говорит он, и тянет руку, чтобы задрать мою вуаль.

Я отстраняюсь и не отвечаю, оглядываясь вокруг в поисках чего-нибудь, что могло бы меня отвлечь, но все полевые цветы исчезли, высушенные сокрушительной жарой. Я всегда беспокоюсь об Аквине, находящемуся здесь, в центре леса со всеми этими пожарами. Каждые полтора года, когда я высказывала эти опасения, он поручал нам с Оландоном расчищать завалы на сто метров в лес по полному кругу вокруг территории. Это всегда помогало мне почувствовать себя лучше, и, к неудовольствию Оландона, я без стеснения поднимала эту тему каждый раз, когда мы приближались к третьей ротации.

— Ты находишь меня привлекательным, не так ли?

Он встаёт передо мной, сгибает свой рельефный живот, на его лице ухмылка. Небольшая улыбка играет на моих губах, но я держу голову повернутой от него. Я не могу удержаться от того, чтобы украдкой взглянуть ещё раз, и успеваю увидеть, как напрягается его поза, прежде чем он бросается на меня. Я толкаю его назад, а он прижимает мои руки над головой, прежде чем я успеваю подумать. Я уже собираюсь пнуть ногами, чтобы разорвать захват, когда по моей коже пробегает ощущение, сочетающее в себе удовольствие и пытку.

Кедрик щекочет мой живот и ноги. Я кричу, умоляя его остановиться.

— Я хочу услышать, как ты говоришь, что находишь меня привлекательным! Нет! Я хочу, чтобы ты сказала, что я секси.

— Что такое «секси»? — я задыхаюсь, извиваясь из стороны в сторону от смеха.

— Это означает, что ты хотела бы иметь от меня детей.

Я задыхаюсь от возмущения. От его слов по моему телу, как и раньше, разливается тепло. Но в этот раз, более интенсивно. Я больше не могу терпеть эту пытку.

— Ты секси, — хрипло произношу я.

Он перестает щекотать меня и опускает своё лицо ближе к моему, его ноги на моих, а его тело нависает надо мной, его вес приходится на локти.

— Кто? — говорит он, его взгляд пронзает меня через вуаль.

— Ты! Кедрик, ты секси, — говорю я, моё сердце стучит в груди.

Его вес внезапно исчезает, и меня поднимают на ноги. Разъяренный Оландон хватает меня за руку и пристально смотрит на Принца.

— Почему ты на ней, Брума? — выплевывает он.

Он задал вопрос, чтобы оскорбить Кедрика. Я не утруждаюсь объяснениями, что Кедрик предпочитает такой формат беседы.

— Только то, что я привёл тебя сюда, не означает, что ты можешь позволить себе вольности, — продолжат он.

— Ты привёл его сюда? — удивлённо спрашиваю я.

Оландон бросает на меня быстрый взгляд и кивает. У меня почти наворачиваются слёзы. Он задумался над моими словами, сказанными на днях. Он пытается помочь мне провести время с Кедриком.

— Я щекотал её, не причинял ей боль, — объясняет он.

— Ты трогал её, — рычит Оландон, приближаясь к нему со сжатыми кулаками.

Лицо Кедрика на мгновение застывает, а затем он усмехается с вызовом во взгляде. Я не уверена, что он понимает, насколько взбешён мой брат.

— Это не было больно, Ландон, — успокаиваю я, пытаясь выйти вперёд.

Оландон грубо толкает меня за спину.

Кедрик сдвигает брови, и его следующие слова звучат отрывисто:

— Я не думаю, что он сомневается в отсутствии боли… Лина.

— Вени, — вскрикиваю я, когда Оландон бросается вперёд и хватает принца.

Они перекатываются и бьют друг друга. Они были бы равны, но ярость Оландона даёт ему преимущество. Я шагаю вперёд, чтобы вмешаться, но меня хватают за руку.

— Пойдём со мной. Лучше оставить мальчишек с этим, — говорит Аквин.

Он провожает меня до места в тени за углом. Я поворачиваю голову, оглядываясь.

— Почему они дерутся?

Я тереблю вуаль. Я хочу, чтобы они остановились. Они выглядят так, словно собираются убить друг друга.

Аквин смотрит на меня веселыми глазами.

— Твой брат не одобряет внимание принца к тебе. Мужчины не трогаю тело женщины без причины, хотя… Я бы пока не считал принца мужчиной.

Он смотрит на дерущуюся пару. Я хмурюсь, когда Аквин осуждает Кедрика.

— Ты имеешь в виду, иметь от него детей.

Мои глаза расширились, я вздрогнула от того, что только что сказала.

Он усмехается.

— Да, это часть этого. Но также есть много чего ещё.

— Что ты имеешь в виду? — в небольшом недоумении спрашиваю я.

Я не слышала об этом раньше.

Аквин некоторое время улыбается и не отвечает, хотя я спросила прямо. Упрямый старик.

Мы уютно расположились в обществе друг друга, пока я слушаю крики и возню. Может, мне пойти разнять их?

— Лина… — начинает Аквин.

От его серьезного тона я сажусь прямо и вглядываюсь в него. Я достаточно близко, чтобы видеть его лицо.

— Ты не болен, — говорю я, положа руку на его плечо.

Он вздыхает, и в этом звуке чувствуется усталость, словно он держит на руках тяжесть двух миров.

— Ты должна пообещать мне… что ты будешь осторожна, — говорит он. — Крайне осторожна.

— Конечно, — говорю я, подергивая плечами.

Он знает, что я всегда осторожна.

— Нет, — говорит он. — Ты не понимаешь. Есть люди… — он начинает и закрывает рот. — Происходят события, о которых ты не знаешь.

Мои глаза расширились. Аквин никогда раньше не предостерегал меня подобным образом, он по-настоящему боится за мою жизнь.

— Расскажи мне, — шепчу я.

Аквин поднимает голову. Я слежу за его взглядом. Крики и возня прекратились. Звуки смеха моего брата и Кедрика приближаются к нам. Старик смотрит снова на меня и притягивает меня в крепкие объятия.

— Береги себя, моя девочка. Прости меня.

— Как мне защитить себя, если ты не говоришь мне? — спрашиваю я.

Он отстраняется и смотрит на меня глазами полными слёз, а затем встаёт и медленно уходит. Кедрик и Оландон стоят передо мной, но я не могу оторвать глаз от старика, который теперь опирается на свою трость, словно за время нашей беседы он постарел ещё на одну перемену.

Я возвращаюсь через лес с моим братом и Кедриком, отказываясь говорить с любым из них. Принц и мой брат решают, что это очень весело. Теперь, когда они избили друг друга, они кажутся лучшими друзьями. Я не знаю, как они объяснят свои ссадины и кровоподтёки за ужином. Теперь, когда виноградные лозы высохли и упали с деревьев, идти легко. Это хорошо, потому что я не могу успокоиться после разговора с Аквином. Он попросил простить его. Он извинялся, потому что не мог остановить это? И что ещё происходило во дворце? Мы с Аквином уже обсуждали, как моя мать могла искать возмездия. Планировал ли что-то Кассий? Может быть, у меня были враги, о которых я не знала. Я спотыкаюсь об обнажившийся корень. Оландон ловит мою руку и сжимает ладонь прежде, чем вернуться к насмешливой дискуссии с Кедриком. Аквин практически плакал. И он обнял меня. Этого никогда не случалось ранее.

Я спускаюсь к подземным источникам — моя привычка после каждой тренировки, чтобы удалить застоявшийся пот. Источники представляют собой огромное озеро под поверхностью, простирающееся под всеми ротациями. Вода всегда тёплая благодаря кипящей воде под четвертой ротацией. Тепло от кипящей воды проникает наружу, вплоть до первой ротации. Сейчас вода терпима, но только в течение короткого времени. В следующие несколько недель, когда мы перейдём в третью, вода станет слишком горячей, чтобы в ней мыться.

Факелы спускаются по стенам вниз, в темноту. Это единственное место, где в Осолисе разрешено пользоваться открытым огнём. Поджог влечёт самые суровые наказания в нашем мире. То есть смерть для тебя и всей твоей семьи. Этого не происходило на протяжении моей жизни. Я надеюсь, что это никогда не произойдёт и за время моего правления.

Пока я отмокаю, я вытесняю из головы тревожные комментарии Аквина. Всё, что я могу сделать, это быть осторожной, насколько это возможно, как он и посоветовал. Моё напряжение начало вытекать из меня. Когда это происходит, я вспоминаю тело Кедрика. Как блеск пота отражал свет костра и заставлял его сверкать. Тёплое чувство разливается в глубине моего живота. Обычно я провожу это время, ощупывая своё лицо, но сегодня я ощущаю своё тело. Я провожу руками по гладкой, оливковой коже ног. Я видела большую часть своего тела, но мне интересно, что видит Кедрик, когда смотрит на меня. Иногда его глаза смотрят на меня с таким жаром, который я чувствую прямо сейчас.

Прежде чем лечь в постель, я не забываю поставить перед дверью кувшин с водой, который предупредит о непрошеных гостях в ночи. Я запускаю два вентилятора, чтобы отогнать клубы дыма, которые могут собраться за ночь.

Замечания Аквина возвращаются ко мне. Я никак не могу расшифровать их смысл. Но одно точно. Его объятие было его способом попрощаться.

ГЛАВА 09

В темноте раздается грохот. Моё тело вздрагивает, и я скатываюсь с кровати на пол. Кувшин опрокинут. Я напрягаю слух. Там кто-то есть, я это знаю. Неестественная тишина. Моя дверь закрывается, а затем раздаются тихие шаги, быстро удаляющиеся по коридору от моей комнаты. Неужели шум спугнул их?

Долгое время я выжидаю. Но не раздаётся ни звука. Натянутая, как тетива, я подхожу к двери и ставлю кувшин на место. Гость ушёл. Тишина снова стала нормальной. Был ли это один из Элиты матери? Это то, о чём меня предупреждал Аквин?

Я сажусь на край кровати и кладу руку на деревянную ленту, обхватывающую мой лоб. Снова уснуть будет невозможно. Эта комната слишком открыта, слишком проста для нападения. Стену можно преодолеть, а дверь не запирается. Это относится ко всем комнатам во дворце. Мне нужно найти более безопасное место для сна. Я со вздохом поворачиваю голову и двигаюсь к проему, чтобы понаблюдать за новыми посетителями. Ещё пара часов сна были бы сейчас очень кстати.

Я решаю не говорить никому, кроме Оландона, и я говорю ему только потому, что мне приходится спать в его комнате. Аквин по-прежнему держался отстранено, и я сомневалась, стоит ли мне сильнее давить на него. Кедрик просто разозлится и, возможно, сделает что-то, что повредит миру.

Мать предпринимала и другие, более тонкие попытки проверить меня, которые я полностью оставила при себе. Однажды вечером в круге, она нашептывала оскорбления мне на ухо. Посчитав, что она блефует, я начала вставать со стула, намереваясь снять вуаль, что привлекло всё внимание двора. Чтобы скрыть это, она схватила меня за руку и похвалила решение, которое я приняла на встрече с Сатумами в тот день. После этого придворные начали шептаться между собой, но в этот раз речь шла не обо мне, а о моей матери. Это был ещё один триумф, мы обе знали, что я не присутствовала ни на каких встречах. Она больше не пыталась сделать это.

Кассий, наконец, покинул свою комнату, где он прятался с ночи, когда я его травмировала. В столовой становится громче, чем я когда-либо помню, когда двор обсуждает синяки на его лице. Оландон даже не пытается скрыть ухмылку, хотя я пинаю и толкаю его локтем под столом. Хотя бы Кедрик помнит кто он и где находится, и позволяет себе разделить одну ухмылку с моим братом, прежде чем сглаживает своё выражение лица. Я рада, что эти двое теперь ладят. Часть отдаления, которое, как я чувствовала, росло между нами с братом в течение последних нескольких месяцев, исчезла вместе с этим.

Я уже несколько раз порывалась сказать Кедрику, что мы больше не можем встречаться. Оландон продолжал приводить его к Аквину под видом того, что они с принцем теперь друзья. Каждый раз, когда я вспоминаю, что он уезжает через несколько дней, я отбрасываю все тревоги на задворки сознания и планирую следующую встречу. Мне очень тревожно, беспокойство постоянно присутствует в моём сознании. Мои плечи как будто напряжены уже несколько недель, и я измучена недостатком сна.

Я сижу с Кедриком в тренировочном ангаре Аквина, пока он убирается. Оландон всё ещё занимается растяжкой. На самом деле в тени не прохладнее, так как воздух сам по себе горячий, но мы обманываем себя, думая, что это так. Аквин упорно избегает возможности остаться со мной наедине. Что бы так очевидно его не тревожило, я перестала пытаться загнать его в угол.

— Лина, — говорит Кедрик.

Меня настораживает его вынужденная непринужденность. Я поворачиваюсь к нему.

— Я уезжаю уже через несколько дней.

От того, как он говорит это, моё сердце разбивается. Я намеренно отрицала то, как его уход повлияет на меня. Он опирается локтями на колени.

— Когда я в первый раз оказался тут, я решил найти путь к началу путешествий или общения между нашими мирами, во благо Осолиса и Гласиума. У каждого из нас есть ресурсы, которые мог бы использовать другой, — он смотрит на меня, а затем опускает взгляд на землю между его коленями. — Мои мотивы могли измениться, но это не имеет никакого значения. Твоя мать не будет ничего предпринимать с этой идеей, — он произносит последнюю фразу так, как будто съел что-то кислое.

Я не перебиваю его, он редко бывал раньше таким серьёзным.

— Я не могу придумать, как мы сможем встретиться до завершения этой перемены, через два года.

Он звучит так тоскливо, я делаю кое-что, чего не делала никогда раньше. Я наклоняюсь и целую его сухие губы, не беспокоясь о том, что Аквин и Оландон могут увидеть. Это похоже на наш первый поцелуй, но в этот раз он распространяется по моей шее, покалывая ключицы.

— Если ты меня снова так поцелуешь, я не смогу покинуть тебя, — шепчет он.

Я сажусь назад.

— Я бы хотел, чтобы ты сделала кое-что для меня. Что-то, как я думаю, что будет много значить для нас обоих.

Я хмурю брови, пытаясь догадаться, что он имеет в виду.

— Что? — спрашиваю я.

Я надеюсь, что смогу дать ему то, что он хочет. Я бы дала ему практически всё, особенно когда он так мрачен.

— Я бы счёл это большой честью, — говорит он, и затем сглатывает. — Я сочту за большую честь, если ты покажешь мне своё лицо.

Я перестаю дышать и вздрагиваю, когда он протягивает руку вверх, думая, что он собирается снять с меня вуаль здесь и сейчас.

— Тсс, Лина. Всё в порядке.

Он похлопывает руками перед собой. Должно быть, он почувствовал мою панику, потому что он поспешно бросает взгляд на Оландона, который повернулся и смотрит на нас.

— Я могу даровать тебе свободу от твоего страха, — Кедрик смотрит на меня сверху вниз, как я смотрела бы на умирающего друга. — Я просто хочу, чтобы ты подумала об этом. Если ты скажешь «нет», я буду уважать твоё желание, и это не изменит моих чувств к тебе.

Небольшое волнение пробивается сквозь мою панику.

— Подари мне дар — увидеть твоё лицо, — шепчет он. — Тогда я буду знать, что сколько бы раз я ни пропустил что-то первое в твоей жизни, пока мы были в разлуке, я был первым, кто увидел тебя.

Я чувствую, как растёт ком в моём горле. Если я раньше была неуверенна, то сейчас я знаю, что люблю его. Я шмыгаю носом.

— Это не потому что я не доверяю тебе. Я буду беспокоиться о твоей безопасности, если ты увидишь его. И о безопасности моих братьев, — ещё тише говорю я.

— Лина, мы оба знаем, что угрозы, которые выдумала твоя сука-мать, это истории, призванные запугать ребёнка. Она поселила в тебе этот страх. И… я думаю, ты иногда используешь его как оправдание.

Я пытаюсь разозлиться, но не могу. Моё сердце распознает правду в его беспощадно искренних словах.

— Кроме того, — он перемещается в более выгодное положение на земле. — Я могу придумать худший способ умереть, чем глядя на симпатичное женское лицо.

Мои брови выгибаются от его необдуманной реплики, и мне интересно, откуда он знает, что я буду красивой. Я сажусь, пробегая пальцами между трещинками на земле, думая о том, что он сказал. Я наблюдаю, как Оландон предлагает Аквину помощь с оборудованием, и улыбаюсь, когда Аквин качает головой.

— Что такое «сука»? — спрашиваю я спустя несколько мгновений.

Кедрик разражается смехом. Требуется некоторое время прежде, чем он восстанавливает достаточно контроля для ответа.

— Это сленг для того, кто порочен. Это неприятное слово. Я не должен был говорить его.

Я киваю, моё предположение о его значении подтвердилось.

— А что такое дерьмо, чёртов ад и ебать, — спрашиваю я.

В этот раз он сотрясается от смеха и долгое время не может остановиться, иногда умолкая, но всё его тело извивается из стороны в сторону. Он садится, пытаясь сдержать последние приступы смеха.

— Никогда не думал, что услышу эти слова из твоих уст, — задыхается он, вытирая слёзы с глаз.

Мой рот открывается от возмущения.