Милкино счастье

Граф все также сидел в кресле и курил сигару. За окном стояла ночь. Вишневые портьеры плотно прикрывали окна. Свет в комнате шел от двух подсвечников. Один стоял на потухшем камине – в комнате было жарко и без огня. А второй возвышался на столике, рядом с креслом графа.

– Мила, ты так долго была в ванной. Я успел заскучать… Иди сюда…

Она подошла ближе и встала посередине комнаты.

– Мила, ты проспала весь обед. А нам из ресторана привозили луковый суп, расстегаи, пирожки, и рыбу. Все это осталось. И еще пирожные есть. Садись, давай что-нибудь поедим…

Людмила только сейчас почувствовала, как проголодалась. Он взял подсвечник и отнес его в другой конец комнаты, к круглому столу, покрытому белоснежной скатертью. Он был изящно сервирован ужином на две персоны.

– Садись любимая, я хочу выпить за наше сближение, – тихим голосом произнес Краевский.

Людмила села за стол. Граф откупорил бутылку французского шампанского. Пенистая волна наполнила бокалы.

– Мила, я хочу выпить за нас с тобой. Я премного благодарен… Нет, я восхищен тем, что ты находишься здесь, рядом. Мила, я до сих пор не верю в это счастье, – он говорил сбивчиво, немного волнуясь.

Его рука протянула высокий бокал. Они чокнулись. Жадными глотками Людмила пила розовое шампанское. Потом они закусывали тарталетками с рыбой, икрой, пирожками. Теперь Людмила ела с гораздо большим аппетитом, чем накануне. Щечки ее раскраснелись. Он немного шутил и отпускал ей тонкие комплименты. Она смущалась от его внимательных глаз и отводила свои. От пламени свечей ее взгляд искрился, осененный длинными влажными ресницами. Краевский любовался ею открыто, настолько она была хороша. Потом он встал и протянул ей руку:

– Иди ко мне… Присядь на мои колени.

Она не упиралась и села. Он стал целовать ее запястья.

– Тебе не нужны духи, Мила… Твое собственное благоухание сильнее любых ароматов. Твоя кожа подобно лепесткам утренней розы. Ты – афродизиак моей души. Я аддиктирован тобой навеки. Ты – мой наркотик. Я люблю тебя, Мила.

Он подхватил ее на руки и отнес на кровать.

– Не бойся меня. Я не причиню тебе зла, – волнуясь, пояснял он.

– Я должна буду вам отдаться? – спросила Людочка, опуская глаза.

Он нервно засмеялся и сел подле.

– Любимая, я мечтаю ласкать тебя и подарить тебе любовь и наслаждение. То, о чём ты думаешь… Нет, мы не станем торопиться. Я лишь хочу вкусить тебя, твой аромат. Я буду очень нежным возлюбленным… Мы не станем торопиться.

Он прилег рядом и развязал тесемки на её шелковом халате. Через минуту халат был сброшен. Он принялся целовать ей губы долгим и волнительным поцелуем, шею, перешел к груди. Людочка не заметила, как и батистовая рубашка была снята. Она лежала пред ним обнаженная. Он же не снимал своего халата. Он гладил ее тело, опуская поцелуи все ниже, к животу. Затем его ладонь легла на сам живот и опустилась к пушистому лобку. Он снова стал целовать ее в губы. У Людмилы кружилась голова от неописуемого наслаждения. Она сама не заметила, как его пальцы нырнули в ее влажное лоно. Он принялся водить ими вверх и вниз, вправо и влево, а то и по кругу.

«Господи, как приятно. Как у него это выходит? Только бы он не убрал руку. А вдруг я обмочусь?» – все эти мысли, словно вихрь, пронеслись в ее голове.

И вдруг она почувствовала, что ее длинные ноги сами раздвигаются, а бедра направляются навстречу его пальцам. Ей было мучительно стыдно, ибо перед мысленным взором всплыла та развратная баба, ноги которой с силой раздвигали мужики. И в этот самый момент огненный шар разорвал внутри нее какую-то невидимую глазу плотину. Она вскрикнула, а после застонала. Ее стон был остановлен его крепким поцелуем.

– Тебе было хорошо?

– Очень…

– Ты такая мокрая…

– Это плохо?

– Это очень хорошо… Всю ночь я стану тебя ласкать, ласкать ту восхитительную горошину, которая называется по латыни clitoris. Древние называли этот женский орган amoris dulcedo (сладость любви), ибо именно он, этот маленький красавец, способен вызывать такую бурю наслаждения. Мила, повторюсь, я очень нежный любовник. Я хочу вести тебя по тропам любви медленно и постепенно.

– Я стесняюсь… Можно я пока надену рубашку?

– Конечно, можно. Хотя, твоя нагота… она сводит меня с ума. Ты – само совершенство. Я принесу нам еще шампанского, – он встал с кровати.

Послышалось легкое шипение и плеск. Через секунду перед ее глазами вновь оказался бокал.

– Пей, моя Афродита. Нет на свете женщины, прекраснее, чем ты.

Она снова пила, и снова были поцелуи.

– Обожди любимая, я схожу в кабинет и принесу тебе несколько своих альбомов. Там есть довольно интересные картинки. Ты должна это увидеть.

Он вышел из спальни в коридор и вскоре вернулся. В смуглых руках покоилась стопка довольно объемных, бархатных фолиантов.

– Так, эти три мы пока отложим. Эти потом, потом. Их пока рано тебе смотреть. А эти два мы будем изучать сегодня, – он загадочно улыбнулся.

Сначала он открыл перед ней розовый альбом. На его страницах были изображены обнаженные женщины. Здесь были блондинки и мулатки, брюнетки и рыженькие. В интерьерах спален и гостиных, в пышных будуарах, и на природе – всюду, рядом с обычными бытовыми предметами, словно живые цветы на морозном снегу, также нелепо и беззащитно выглядели эти нагие жрицы любви. Художник настолько искусно изобразил все детали их беспомощных тел, что Мила невольно вспыхнула и отвернулась. Краевский засмеялся, пальцы нежно взялись за ее подбородок, он поцеловал Людочку в ушко и развернул ее лицо к себе. Ей было стыдно от чужой наготы, но вместе с тем глаза прирастали к этим рисункам, не в силах найти более достойных объектов лицезрения. Все повторялось, как тогда. Когда более часа она не могла отвести своего взгляда от случайной уличной оргии, возле купеческих развалин…

– Давай сядем удобнее, я откину полог, чтобы свет от жирандоли падал на рисунки. Я должен тебе многое показать. Мила, я не просто твой возлюбленный, я, как ты знаешь, служу в отделе образования при Губернской земской управе. Ранее я преподавал историю, литературу, педагогику, и немного дидактику. Я знаю, что в гимназиях не преподают курс физиологии полов, и не раскрывают интимные тайны их взаимоотношений. Увы, но девочки из бедных семей познают эту науку из пагубных примеров улицы, или из рассказов своих старших подруг. Девушки же из дворянского сословия оказываются в еще менее гуманной ситуации. Многие из них даже не подозревают о том, что ждет их в первую брачную ночь. И когда муж накидывается на них, словно животное, дабы воспользоваться своим супружеским правом, они считают, что попали в руки к злодею, либо, что их благоверный сошел с ума, – Краевский рассмеялся. – И вместо наслаждения близостью, бедняжки испытывают глубокую психическую травму, а заодно с ней и физическую. Ибо так устроена природа. Конечно, проходит время, и они постепенно постигают, что к чему, привыкают. Но иногда эта травма мешает им раскрыться как женщинам, во всей полноте физического естества. Я желаю на время побыть твоим учителем. Ты позволишь?

Она смущенно кивнула.

– Итак, что мы здесь видим? Это – обнаженные фигуры женщин. Их груди полны и томятся в желании. Разве нет? – он наклонился и нежно сжал грудь Людмилы. – Цветик мой, сними же и ты рубашку. Я хочу трогать тебя везде. Трогать и наслаждаться.

Она послушала его. Он нежно сжимал ее соски, наклонялся и целовал их длительными поцелуями. Затем, пролистав несколько страниц, они увидели изображения женщин с раздвинутыми ногами. На этих рисунках обнаженные лежали с поднятыми кверху коленями, приседали, раздвигали ноги стоя. Были даже и такие, где бесстыдницы помогали себе руками. Их пальцы натягивали срамные губы так, что обнажался клитор и мягкая вульва.

Мила снова вспомнила купеческие развалины и ту, истерзанную развратом… пи*ду.

Она внутренне съеживалась от этого названия. И ни за что бы, не произнесла его вслух, перед графом. Это было совсем неблагородное слово и звучало оно не на латыни, коей любил оперировать Анатоль. Это было русское и матерное слово. Но отчего то, когда она слышала его отрывистый и звенящий звук, ею овладевало чувство необъяснимого волнения и какого-то странного ощущения органичности именно этого названия. Да, это место и должно называться именно так, а не иначе. Но она молчала, не в силах признаться в том, что её язык мечтал произнести это слово, а уши мечтали услышать.

А далее граф показал ей коллекцию уже не картинок, а фотографических изображений.

– Видишь Мила, эти снимки я купил во Франции. Они очень дорогие. Тебе они нравятся?

Она ничего не отвечала. Он снова перевернул страничку. На ней была фотография красотки, сидящей в плетеном летнем кресле. Женщина закинула ноги на высокие подлокотники, и вся ее нижняя красота была представлена на суд зрителей. Странным было то, что на лобке у женщины не было волос. От этого все внутренности казались настолько открытыми, что Мила невольно ахнула и отвернулась.

– Ты так прекрасна в своей стыдливости, любимая. Смотри, на фото у этой блудницы виден роскошный бугорок, о котором я тебе рассказывал – clitoris. По-русски – клитор, похотник или секель. Ты слышала слово «секель»?

– Да, слышала…

– Ну, вот… Сегодня ты и кончила им. Я и сейчас сделаю так, что ты снова ощутишь неземное блаженство. Ляг поближе к краю и раздвинь ножки, как на картинке.

Сильная рука графа нажала на ее плечо. Она не удержала равновесия и упала. Он раздвинул ей ноги, а сам сел на пол. Она слабо попыталась отмахнуться и что-то возразить, но он не дал ей этого сделать. Он приник головой к ее паху. Она снова с удивлением почувствовала приятное касание к своей опухшей от возбуждения плоти. Но что это? Теперь он лизал! Лизал то самое место! Ее охватил ужасный стыд, почти паника… Но и эти чувства куда-то испарились. Она снова замерла в предвкушении того, неземного блаженства. Ах, как он ласкал ее… Как он это делал? Как вообще возможно сделать подобное с ее телом? Ее бедра снова поступательно задвигались. Прошло несколько минут, и она кончила так сладостно, что из горла прорвался хриплый стон, переходящий в крик.

– О, какая горячая девочка, – шептал граф, осыпая ее живот поцелуями. – Я видел, как сжалась твоя вагина и прелестный анус. У тебя такой розовый, чистый, тугой и нетронутый анус, – шептал он.

Она плохо понимала, о каком Янусе он говорил. Кто такой, этот Янус? Она вдруг сильно захотела спать. Голова ее склонилась к подушкам. Он лег рядом. Спустя время она услышала, что он встал и ушел в уборную. Он пробыл там минут десять. А после из уборной донесся стон. А может, ей это приснилось…

Проснулась она, по привычке, рано. Рядом с ней спал ее ненаглядный Анатоль. То, что вчера произошло между ними, выглядело неправдоподобной сказкой, каким-то чудным, волнительным и сладким сном.

«Так не бывает! – думала она. – Мое пребывание в этом доме вначале было похоже на кошмарный сон. А сейчас что? Я и сейчас не проснулась. Только этот сон внезапно стал настолько хорош, что я бы предпочла смотреть его всю жизнь».

Воспоминания обо всех унижениях, тяжелой работе, приказах Капитолины, злобных взглядах Руфины, казались ей настолько далекими, словно все это было в прошлой, ненастоящей жизни. За эти сутки она даже ни разу не вспомнила о матери и братьях. Все ее мысли были заняты одним графом. Его сильными руками, красивым лицом, чувственным ртом. Ей безумно нравился его запах – эта губительна смесь английского дорогого табака и французского одеколона. Даже его подмышки и живот пахли по-особому. «Кто он? Да он сам бог… Я не только отдамся ему навеки. Прикажи он – и я умру за него. Возможно, сегодня он сделает из меня настоящую женщину. Девочки говорили, что в первый раз – это больно. Ну и что? Я все стерплю. Все… Лишь бы он любил меня».

Она сидела на коленях и откровенно любовалась им. Сбитое одеяло обнажило его пленительный торс. Он лежал на боку. Лишь тонкая нательная сорочка прикрывала его широкие плечи. Сквозь ворот сорочки виднелась волосатая грудь. Боже, вчера, в темноте, я толком не смогла его рассмотреть. Вблизи, при ярком свете, он даже лучше, чем я могла представить. О, эти волнистые темные волосы, в меру длинный и такой прекрасный нос. Почти римский профиль, мягкие, но такие нежные губы. А как прекрасно его дыхание… Он бог! Он перевернулся и лег на спину. Сквозь тонкую ткань проступил его главный орган. Он стоял торчком и был немаленьких размеров. Сквозь батист просвечивал его четкий контур, были видны напряженные вены и круглая головка. Это то, что противная Анька называла – х*ем. Мила вздрогнула и от этого слова. Вздрогнула и поежилась.

Граф давно не спал и сквозь полуприкрытые веки рассматривал её. В какой-то момент он открыл глаза и улыбнулся. А потом привстал и крепко обнял. Он прижал ее к себе спиной так сильно, что она ощутила стальную твердость этого органа. Неужели это войдет в меня? Он большой… Но справедливости ради, она совсем некстати припомнила и то, что у тех, пьяных мужиков, эти… х*и были еще толще и длиннее…

«Ну и хорошо, что у Анатоля не такая дубина, как у тех… босяков, – подумала она. – Её граф дворянин и аристократ – ему негоже иметь меж ног оглоблю…»

Она подумала, что сейчас граф снова начнет любовную игру, оставленную ночью, но он лишь нежно расцеловал ее в щечки.

– Мила, ты умывайся и завтракай. Я сейчас отправлюсь по делам. А заодно заеду в магазин и куплю тебе одежды. Когда вернусь, мы снова поедем по магазинам и в ресторан. Там и пообедаем.

Он встал с кровати, накинул халат и вышел из спальни. Она чуть разочарованно посмотрела ему вслед. Он снова запер ее на ключ. Людмила не торопясь сходила в уборную и привела себя в порядок. Она расчесала длинные волосы, заплела их в косу. Потом позавтракала маленькими булочками и запила все это остывшим кофе. От нечего делать она снова залезла на кровать и принялась рассматривать картинки. Она сразу перешла ко второму альбому. В нем уже были рисунки, изображающие само любовное соитие. Сначала это было изображение любовных парочек и похотливые игры меж ними, потом пошли рисунки с групповыми оргиями. Многие из них были с юмором и изображали сатиров или чертей, забивающих огромные орудия в срамные места толстозадых дам. Были здесь и фотографии настоящих людей, занимающихся развратом. После получасового просмотра всей этой коллекции откровенного творчества, внутри живота Людмилы разлился немыслимый жар. Она легла навзничь и снова раздвинула ноги. Её пальцы нырнули туда, где вчера ее ласкал Анатоль.

«Как он это делал? У меня самой вряд ли получится…» – рассеянно думала она, но не убирала оттуда руку. Она интуитивно вспомнила его движения и весь темп скольжения по клитору. Она продолжала и продолжала тереть пальцами это место до тех пор, пока волна оргазма не подобралась к наивысшей точке. Она вскрикнула, но не убрала пальцы, продолжая слабым нажимом все возвращать и возвращать волны экстаза.

Она снова продолжила рассматривать картинки и через десять минут повторила свой опыт. Этот оргазм был еще ярче предыдущего. Ей казалось, что Краевский какой-то волшебник, открывший перед ней двери чувственного наслаждения, слаще которого нет ничего на свете.

В замочной скважине послышался характерный скрежет от поворотов ключа. Дверь распахнулась, на пороге стоял Анатоль. Обе его руки были заняты свертками, пакетами и шляпными коробками.

– Уф, насилу донес я все это богатство.

Все шуршащие свертки он сбросил на небольшую софу, а сам, словно фокусник, достал откуда-то из-за спины, очаровательную корзинку, полную роз кремового оттенка. Мила от радости охнула и захлопала в ладоши.

– Как я люблю, когда ты радуешься… Ты, как девочка…

Он сел на диван и закрыл глаза. Спустя несколько минут, он открыл их, по его смуглой щеке бежала слеза.

– Мила, господи, как я тебя люблю… Скажи, я тебе хоть немного нравлюсь?

– Вы знаете…

– Что я знаю? – он вскочил на ноги и сжал ей локоток. – Что я знаю? Скажи…

– Вы знаете, что да…

– Я люблю тебя, – он снова целовал ее щеки, глаза, чистый лоб.

Им обоим не хватало воздуха. Первым опомнился он.

– Нет, нам надо переодеть тебя и съездить прогуляться. Потом мы заедем в пару мест. В ресторан и в цирюльню… Я все расскажу по дороге. Ну же, чего стоишь? Распаковывай мои подарки.

Людмила присела на край софы. Рука нерешительно потянулась к самому большому свертку.

– Ну, смелее. Я не модистка, Мила. Но кое-что я понимаю в женских туалетах. Я купил тебе пару чулок, панталоны, сорочки, корсет, туфельки, платье и шляпку.

– Даже туфельки? Но вы не знаете моего размера.

– Знаю, Мила… Я смерил твою ножку, пока ты спала. Они мягкие, из очень хорошей кожи, и должны быть впору. Если нет, мы тут же обменяем их.

Преодолевая робость, Мила распаковывала шуршащие свертки и коробки. Глаза ее горели намного ярче, чем в детстве, когда мама прятала под маленькую елочку скромные, но такие милые сердцу рождественские подарки.

Из лиловой французской упаковки выпало потрясающе роскошное летнее платье – из легкого шелкового полотна – светлое, усеянное мелкими фиалками. У платья было две батистовые нижние юбки; небольшой, едва заметный турнюр, сплошь покрытый тоненькими кружевными рюшами. Овальный ворот красовался рядами таких же рюш. К платью прилагалась чертовски элегантная соломенная шляпка с пучком искусственных фиалок. И бежевые туфельки на каблучке.

Мила только ахала, глядя на все это великолепие. Краевский смеялся от счастья, захваченный восторгом своей юной любовницы.

– Это все мне?

– Тебе, кому же еще… Скидывай свою рубашку и примеряй.

– Отвернитесь, я сначала надену белье.

– Ну, хорошо, хорошо, я отвернусь, – посмеиваясь, отвечал он. – Я отвернусь, но не обещаю, что не стану подглядывать…

– Ну, Анатолий Александрович, – канючила Людмила, не в силах медлить. Ей так хотелось надеть это роскошное платье. Судя по всему, ее возлюбленный угадал-таки с размером, не говоря о модном фасоне.

Пока он отвернулся, она спешно надела панталоны. Они были почти прозрачные и тоже украшены полосками изысканного кружева. Ее кожа покрылась мурашками от прикосновения нежной ткани. Волосы на лобке стояли торчком и пружинисто не хотели приглаживаться. От новых ощущений она снова возбудилась и сбивчиво дышала. Немного кружилась голова. Она села на край кровати. Руки потянулись к тонюсеньким шелковым чулкам, лежащим во французской круглой коробочке. Холодный шелк лизнул стройные икры, змеей опоясал бедра. Дрожащими пальцами она сильнее натянула подвязки. И полюбовалась гладкими ножками. При виде сложного корсета, руки устало опустились. Она беспомощно оглянулась. Краевский, слушая за спиной шуршание ткани, вздохи, охи и возню, не выдержал и повернулся.

– Ага! Я не обещал, что не буду подсматривать… И потом ты не сможешь одна, без помощи прислуги, управиться с корсетом.

– Что же делать? – запаниковала Людмила. Её щеки покрылись пунцовыми пятнами.

Она стояла посередине комнаты, в панталонах, чулках и спадающим на бедра, расшнурованным корсетом.

– Не переживай. У меня есть некий опыт. Я завяжу тебе корсет.

Он обошел ее, встал сзади. Кожа спины почувствовала прикосновение прохладных пальцев. Она вздрогнула. Он наклонился к ее округлым плечам и принялся их нежно целовать.

– Ах, Мила, у меня нет сил, и кружится голова от твоих плеч, волос, от твоей нежной груди…

Совладав с сильным приливом нежности, он потянул тесемки корсета. Мила удивилась, как ловко он справился с ее туалетом. Когда корсет был туго зашнурован, Краевский развернул ее к себе и уставился на торчащую грудь.

– Мила, с таким бюстом тебя у меня украдут…

– Черкесы? – глупо спросила она, глядя распахнутыми глазищами.

– Причем тут черкесы? Любой украдет… – он наклонился и стал целовать ее соски.

У нее закружилась голова, и подкосились ноги.

– Довольно… Мы так никуда не уйдем.

Шепча слова любви, путаясь, краснея, целуясь, и повторяя друг другу комплименты, они, наконец, надели на Людочку новое платье и туфельки. Волшебным было и то, что туфельки эти оказались в самую пору. Роскошные волосы украсила легкая шляпка. Людочка стояла посередине комнаты – хорошенькая и стройная, словно молодая березка. Краевский отошел в сторону, всплеснул руками и пропел:

– Ты можешь в коридоре посмотреть на себя в большое зеркало. Или сходи в уборную. Право, я не видел в жизни девушки краше тебя…

Когда они тихонько, словно тати, покинули здание, Людмила шла, опустив глаза. Она боялась встречи с прислугой. Но дом встретил их полной тишиной – будто бы вымер. Граф шел чуточку впереди, она на шаг отставала от него. На дворе стоял ясный полдень. Проходя мимо клумб, она увидела, что они тщательно прополоты и политы. Она почувствовала легкий укол совести. Наверное, Елена их полола на рассвете, пока я еще крепко спала… Она отогнала эти непрошеные мысли, словно докучливых галок с барского крыльца. Солнце сияло по-летнему радостно, свежий ветер коснулся нежных щек. Ей было тревожно и стыдно… Казалось, что новое счастье она своровала украдкой. Но оно было столь долгожданно, мило сердцу, дорого, почти драгоценно, волнительно, что она, став преступницей, была готова на все, лишь бы это счастье не ушло так быстро, лишь бы оно не оставило ее в самом начале… А потому она ускорила шаги по направлению к выходу из сада. Там стоял экипаж. Из распахнутой дверки граф протягивал крепкую, смуглую руку. Он легонько потянул ее на себя, скрипнула откидная ступенька, прошелестело тонкое кружево турнюра, и она оказалась внутри роскошной кареты. Рядом сел он, ее погубитель. Но как он был хорош. В полумраке салона, пахнущего кожей и духами, он нашел ее податливые губы и поцеловал долгим, томным поцелуем, от которого у нее снова закружилась голова…

– Трогай! – где-то высоко раздался голос графа. Он был рядом с ней и парил вокруг… Он даже бежал по дороге и гулко отзывался в сердце.

«Это точно сон», – снова думала она, погружаясь в некое измененное состояние души, где правит праздник и счастье, любовь и страсть.

Она была глубоко пьяна, пьяна и без вина, пьяна зарождающимся сильным чувством, имя которому – любовь.

Краевский нежно обнимал ее в пути. Ехали они недолго. Мелькнула высокая чугунная ограда, пирамидальные тополя. Потянуло жареным луком и специями. Зашли в ресторан не с парадного входа, а со двора. Словно в калейдоскопе качнулась красная кирпичная стена, две каменные ступеньки, она оступилась – он снова подхватил ее за талию. Влажным глянцем сверкнул мокрый пробор лакея, хруст крахмальной салфетки. Тихий шепот. Коридор с вереницей комнат. Стук бокалов за стеной, женский смех, дым папирос. Знакомый ресторатор отвел их в отдельный кабинет. По дороге распахнулась одна из дверей, в проеме показалась немолодая дама в канареечном платье. Она была пьяна, карминные губы сжимали длинную пахитоску. Раздались быстрые шаги, кто-то невидимый запер дверь изнутри…

И снова была трапеза. Они пили шампанское и херес. Ели рыбу и устриц. Граф что-то говорил, она внимательно слушала, не вникая в слова. Он шутил, и сам смеялся. Потом замолкал, вставал из-за стола, подходил к ней и садился рядом. Он начинал целовать ее стройные ноги, клал темную голову на колени. Ее рука гладила его волосы, губы целовали пахучую темную макушку. Они оба смущались, крахмальная скатерть казалась ватным облаком. Янтарный виноград выглядел неестественно крупным. От устриц пахло морем. Икра, обложенная льдом, блестела, подобно мелкому бисеру. Она умела вышивать бисером…

– Мила, ты слышишь меня?..

– Да, – встрепенулась она.

– Почему ты снова ничего не ешь? Я столько всего заказал… Господи, у тебя такие холодные руки… Ты замерзла?

– Нет.

Он снова обнимал ее и целовал. Потом он что-то говорил о душе, ее капризности и тонких изысках. О том, как ненавидит собственное сибаритство и свою избалованную натуру. Рассказывал о какой-то цирюльне. Называл имена. Она плохо его понимала.

– Мила, ты ничего не ела, потому и опьянела, – услышала она вновь. – Ты согласна?

– Да…

– Тогда едем?

– Куда?

– Мила, я уже полчаса рассказываю тебе о том, куда мы должны съездить. Ты, конечно, вправе отказаться. Я пойму. Я принимаю тебя такой, какая ты есть, ибо ты – само совершенство… Но, согласись, что и совершенству нет предела. Они исполнят все аккуратно и быстро. Ты не почувствуешь никаких неприятных ощущений. Там работают мастера своего дела.

– Любимый, о чем ты? – она будто стряхнула с себя оковы сладких грез.

– Мила, я говорю тебе о цирюльне. Там тебе сделают прическу, завьют локоны. И там есть дамский кабинет… для нижних причесок.

– Как это?

– Помнишь, мы видели фото?

– Какое?

– Ну то, где у дамы там отсутствовали волоски…

Она вздрогнула и выпрямилась, лицо покраснело… Она не знала, что и ответить.

– Анатолий Александрович, а это обязательно?

– Совсем нет… Я же поясняю, что сие – лишь мой каприз. Скорее, прихоть. Я, верно, эгоист. Если ты не хочешь, мы не поедем туда.

Она вмиг протрезвела. В ее маленькой и неопытной душе шла напряженная борьба: «А вдруг я разочарую его отказом? Вдруг покажусь неряхой и дурёхой? Может, сейчас так принято, модно, и так делают все светские львицы? Анатоль так тактичен, он пытается приучить меня к этикету и аристократическим привычкам. А я упёрлась, словно деревенская кляча. Господи, у кого бы спросить… Но, как я покажу это место чужим? Цирюльня… И там?»

– Хорошо, Анатолий Александрович, если вы желаете, я готова.

– Мила, ты умница… Я обожаю тебя. Едем.

Он попросил счет и расплатился с лакеем. Со стороны Милы почти вся закуска осталась нетронутой. Граф попросил завернуть им часть еды и фруктов с собой.

Они снова сели в экипаж. Ехали теперь чуть дольше. За окном мелькали деревья, дома. Миле показалось, что они уехали далеко за городские пределы. В этой части старого города она ни разу еще не была. Наконец они подъехали к двухэтажному желтому особняку со спящими пыльными львами перед входом, похожему на какое-то учреждение. Поднимаясь по ступенькам, Людмила заметила керамическую плитку, разрисованную звездами Давида.

– Здесь ранее проживал торговец Арон Гендлер, – пояснил граф. – А теперь в этом доме располагается цирюльня мадам Колетт – в этом крыле. А в другом, – он запнулся. – В другом… – Впрочем, я позже тебе расскажу, о том, что находится в другом.

Их встретила немолодая, худощавая и разряженная женщина в темном шелковом платье с причудливой прической, украшенной множеством перьев и цветов.

– О Анатоль, сколько зим, сколько лет! – воскликнула она с неподдельной радостью.

– Я не один, – перебил ее граф. – Нам нужно к дамскому мастеру.

– Я поняла, – кивнула она. – Проходите, господа.

Пройдя пару темных прихожих, они оказались в довольно большом зале. Стены этого зала были оклеены обоями цвета фуксии, на каждой стене висло овальное зеркало в бронзовой оправе. Напротив зеркал стояли высокие кресла.

– Что прикажет мадемуазель? У нас есть парижские журналы модных причесок, есть сетки, косы, шиньоны. Мы можем завить кудри и уложить волосы в высокую куафюру. Вам в театр или гости?

– Нет, Колетт, нам не нужно излишней пышности. Легкая завивка, чуть поднять на затылке и распустить локоны вольным стилем.

– Хорошо, Анатолий Александрович. Только, если позволите, мы добавим еще мягкое гофре на пробор, ближе к вискам. Сейчас это – писк Парижской моды.

– Я даю вам полный карт-бланш, моя дорогая Колетт. Сделайте нам из этой мадемуазели настоящую принцессу.

– Сию минуту, господин Краевский. Рози! – крикнула она кому-то в другую комнату. – Рози, душка, выйди к нам. К тебе пришли господа.

Рози была полной дамой, одетой в форменное темно-синее платье и белый крахмальный передник. Но носу у Рози красовалась маленькая бородавка. Весь ее передник бы утыкан какими-то металлическими зажимами, гребешками и прочими атрибутами мастера куафюры.

В течение часа Рози колдовала над густыми волосами Людмилы, она нагревала какие-то щипцы, обдавала Людочку горячим паром, что-то начесывала, закалывала шпильками. В довершении всего она чуточку припудрила Людочкины щечки, мазнула розовой помадой ее девичьи губы, расчесала брови и немного добавила сурьмы на длинные ресницы. Когда все было готово, важная мастерица развернула Людочку к зеркалу. Та долго крутила головой в надежде найти свое собственное отражение. Из зеркального полотна на Людочку глядела молодая красавица. Людмила подняла руку, и красавица подняла. И только тут ее осенило: господи, да это же я…

Из комнаты ожидания пригласили графа.

Он смотрел на нее такими глазами, что Людмила снова покраснела.

– Людмила Павловна, – важно произнес граф. – Вы великолепны.

И мадам Колетт и Рози обе смотрели на Людочку с нескрываемым восторгом.

– Да, mon cher Анатоль, вы знаете толк в женщинах, – тихо произнесла Колетт. Такая красота дорогого стоит. Однако ждите нас еще. Мы не совсем готовы, – шутливо пояснила она.

Затем она наклонилась к уху Людмилы.

– Мадмуазель, граф желает довершить ваш интимный туалет…

– Да, он говорил, – охрипшим голосом подтвердила Людмила.

– Вы не волнуйтесь. Сейчас я отведу вас в отдельный кабинет. В нем работает наша Хатидже. Она турчанка. Она займется вашими ножками, ручками и уберет все лишние волоски с тела.

Не прошло и минуты, как мадам Колетт, крепко вцепившись в локоток Людмилы, отвела ее в отдельную, небольшую раздевалку, переходящую в комнатку. В этой комнате отсутствовало окно. Стены украшала тканевая драпировка, с рисунком на восточный манер. Посередине стояло высокое кресло, из подлокотников которого шли металлические трубки и странные деревянные желоба. Свиная кожа обтягивала круглое сидение. Снизу открывалось пустое отверстие, похожее на отхожее место. Прямо под ним находился широкий китайский таз. Тут же стояли стеклянные кувшины, наполненные водой. Рядом располагался столик, покрытый белой тканью. На столике, в строгом порядке, были разложены баночки с какими-то притирками, мазями, флаконы с духами, несколько коробочек французского мыла, и… целый арсенал металлических лезвий – точно таких же лезвий, какие бывают в мужских цирюльнях. Разница заключалась лишь в том, что здесь лежали бритвы и большого размера, и совсем маленькие – длиной в перст, с загнутыми концами. Недалеко от столика висел ремень для правки этих бритв. Напротив странного кресла, прямо на каменных нишах, стояли две газовые лампы с белыми абажурами.

Пока Людочка рассматривала диковинное кресло, к ней сзади подошла мадам Колетт.

– Идите ко мне, милая. Я аккуратно сниму платье, дабы не помять нашу прическу и помогу расшнуровать корсет. Нам надо раздеться донага. Вы сядете в это кресло, вас побреют и удалят лишние волосы – от подмышек до лобка. И не дрожите, это не будет больно. Хатидже – мастер своего дела.

– А может, не надо? – чуть бессмысленно пролепетала Людочка.

– Мадемуазель, вы имеете связь с таким богатым господином. А ходить с пучками лишних волос на теле – сейчас моветон. Наши девочки работают на манер восточных красавиц – совсем голенькие и чистые. И это сейчас модно в Париже. Поверьте, граф оценит ваши бритые прэлести и щедро одарит. Вы же любите, наверное, подарки? О, все женщины любят духи, наряды и украшения.

Людочка рассеянно смотрела на то, как шевелятся карминовые губы мадам Колетт и почти ничего не соображала. За несколько минут ловкие руки Колетт сняли с нее платье, расшнуровали корсет. Тут же было предложено снять чулки и панталоны.

– Садитесь в кресло.

Людочка дрожала от страха. Голая, на цыпочках, она прошла к креслу и присела на край. Она крепко сдвинула ноги и ждала, что будет далее.

– Не так, вы сели неправильно, – затараторила хозяйка. – Сядьте глубже, а ноги разведите в стороны. Ножки должны лечь в эти желоба. Ах, какие у нас длинные и прекрасные ножки. Анатоль знает толк в женских ножках, – засмеялась она.

И не успела Людочка что-либо возразить, как сильные руки Колетт развели в стороны ее ноги. Колетт действовала довольно решительно.

– Я пристегну вас кожаными ремнями – на талии и возле коленей. Видите ли, сия процедура требует большой аккуратности. Шевелиться и дергаться нельзя, иначе мастер может нечаянно порезать вас, моя дорогая. А лезвия у Хатидже сделаны из дамасской стали. Они даже толстые ремни разрезают вмиг, не только нежную кожу, – зловеще хохотнула хозяйка.

Людочку прошиб холодный пот. Низ живота пульсировал.

– О, да ты у нас еще дева! – заглянув ниже, подивилась Колетт – Двигайся ближе, попку на меня. Вот так. Не бойся, Хатидже будет аккуратна. Если захочешь помочиться, скажешь ей.

Весь хмель от выпитого шампанского выветрился в тот же миг.

«Господи, почему все норовят заглянуть мне туда? То злобная Капитолина, теперь эта хозяйка. Сейчас еще придет какая-то Хатидже. Если бы не просьба Анатоля, я никогда бы не пошла на все это» – рассуждала Людмила, трясясь от страха.

Сбоку что-то щелкнуло, повернулся невидимый ключ, стена сама собой приоткрылась – показался край цветной юбки.

«По-видимому, в драпировке есть потайная дверь» – едва подумала Людмила, как тут же увидела весь облик таинственной Хатидже.

Женщина двигалась очень тихо. Она была довольно высока, грузна и широка в плечах. Одета Хатидже была на восточный, почти базарный манер. Яркий, аляповатый наряд оттенял лишь черный головной платок. Черты лица казались крупными и резкими, почти мужскими. Сходство с мужчиной состояло и в том, что над верхней губой у дамы были вполне настоящие, черные усы.

В отличие от мадам Колетт, Хатидже была молчалива. Она принесла с собой низенькую деревянную скамейку, села возле нашей героини и зажгла обе лампы. Щелкнул запорный газовый кран, сноп яркого света ударил Людмиле прямо в глаза, заставив ее зажмуриться. Все ее стройное тело, раздвинутые ноги, круглый живот с маленьким пупком, пушистый лобок, срамные губы, вульва и даже розовый анус – все это было освещено так, словно Людмила лежала под ярким светом театральных софитов. Хатидже остановила свой взор на новой клиентке… Присмотрелась ближе – крякнула от удивления: