Минуя полночь

ГЛАВА 6

— Алло?

— Привет, мамочка.

Никакого ответа.

— Мама? Мамочка?

— Дори?

— Мамочка, у тебя все нормально?

— Все прекрасно, дорогая. А… а у тебя? — В голосе ее послышалась нотка удивления и паники.

— Конечно. А что случилось?

— Ничего. У меня все отлично. А что случилось у тебя?

— Да тоже ничего.

— Почему же ты тогда звонишь?

Обычно Дори не приходилось напоминать себе, что она любит собственную мать. Но вот в такие моменты она особенно ясно представляла себе это чувство.

— Мамочка, милая, да я звонила бы тебе каждый день, если бы ты хоть иногда давала мне возможность первой подойти к телефону и набрать номер. Но мне никогда не удается это сделать, потому что ты сама звонишь мне каждое утро. Я даже не успеваю глаза открыть.

— Мне нравится пить кофе вместе с тобой.

— Мне тоже нравится пить с тобой кофе, — почти честно ответила Дори. — Но ни к чему тебе падать в обморок, если один-единственный раз мне удалось тебя опередить.

— Нет, дорогая, я просто очень удивлена. — Дори представляла себе, как с этими словами мать кладет руку на лоб.

— Прости, если я напугала тебя. У меня все хорошо. Я вот почему звоню. Помнишь, там у нас есть такой маленький магазинчик, он тебе еще очень нравился? Посмотри, есть ли у них такие сковороды в форме коровы. Ну, помнишь, как в форме розы? Ты в том году пекла мне на день рождения пирог в форме розы? А для соседского малыша ты покупала такую же в форме динозавра?

— Так ты говоришь, корова?

— Точно, мамуля. Я хочу испечь пирог — корову.

— Пирог — корову?

— Да, мамочка. Корову. Мне нужно испечь пирог ко дню рождения малышки Эмили.

— А кто это, малышка Эмили?

— Это корова. Ну, пока еще теленок.

— Ты будешь печь пирог на день рождения коровы?

— Ну, это будет, конечно, немножко поздно, она ведь уже родилась. Но если ты найдешь такую форму — корову — и вышлешь ее мне сегодня же вечером экспресс-почтой, я уже завтра утром получу ее, испеку пирог, и это будет не так уж и поздно, верно?

Молчание.

— Мама?

— Дорогая, может, мне приехать и пожить с тобой? Я знаю, ты хотела быть одна. Но, солнышко, столько времени быть одной, да еще черт его знает где, это не очень-то здорово. Особенно для тебя, ведь ты всегда жила среди людей. А если вспомнить, что тебе пришлось пережить…

— Мамуля, милая! Я тебя очень люблю, но, пожалуйста, не вздумай приехать. Просто-напросто оденься, съезди в город и постарайся найти эту сковороду в форме коровы, а потом я тебе все объясню. Пожалуйста, мамочка, я тебя очень прошу, ладно?

— Хорошо. — Она как будто сдалась, устав бороться. — А если у них не будет коров, может, взять собаку или кошку? Я помню, там были очень симпатичные формы — рыбы.

— Мамочка, только корову. Ничего, кроме коровы, мне не нужно.

Прежде чем позвонить утром матери, Дори стояла у открытого окна спальни и наблюдала, как приехали и уехали Хаулетты. Это уже вошло у нее в привычку, особенно после бессонной ночи, если она никак не могла заснуть до самого их приезда.

Гил потрепал по голове Бакстера и засмеялся над тем, что тот ему сказал. Потом они с Флетчером немного побоксировали друг с другом. Возможно, он живет и не только ради детей, подумалось Дори, но он ведь даже не представляет, насколько пустой и бесполезной может быть жизнь без них. Она совсем не удивилась, увидев, как он обернулся, подойдя к сараю, и посмотрел на дом, как будто почувствовал, что она за ним наблюдает.

Она и Гил Хаулетт походили на противоположные стороны луны, очень похожие, почти одинаковые, но вместе с тем совсем разные. Они вращались по одной и той же орбите, плыли сквозь время и пространство в одиночестве и ощущая это одиночество, один в темноте, а другой на свету, привлекая друг друга и взаимно нуждаясь один в другом.

Но можно ли считать одиночество и желание достаточным основанием, чтобы нарушить хрупкое равновесие этой общей орбиты? Надо принимать во внимание уважение друг друга и возможную дружбу. Нужно подумать также и о впечатлительном подростке, и о малыше, стремящемся обрести новую мать. Достаточно ли здесь страсти и желания? Или для будущего нужны хоть какие-то гарантии?

Она назойливо напомнила себе, что будущее никогда не сулило ей никаких гарантий. Да и Гилу тоже, судя по всему. Когда-то, давным-давно, она тоже строила грандиозные планы относительно собственного будущего. Она полагала, что оно обязательно будет прекрасным. Теперь хотя бы этим Дори не страдала. Она слишком хорошо усвоила, что завтрашний день может вовсе не наступить. А если и наступит, может оказаться весьма далеким от заранее выстроенных планов.

Все, что на самом деле есть у человека, — это сегодня. Сегодня — это как полночь, когда понимаешь, что сумел дожить от вчера до завтра. Сегодня — это самый последний час, когда проверяешь свои личные возможности и силы, подзаряжаешься энергией, укрепляешь слабые места, находишь в себе силу и мужество перейти от мрачного вчера к яркому и светлому завтра.

Хорошо, когда все это так.

И, похоже, надежда — единственный ответ на все вопросы.

Без надежды человек не станет рисковать, не будут выиграны сражения, не появятся на свет дети. Впервые за долгие месяцы Дори ощутила в глубине своей души слабенькую надежду. Она все еще теплилась на самом донышке. Все равно что найти тлеющий уголек, пока еще горящий, скорее даже теплящийся, под пеплом и золой разрушенных надежд и мечтаний, того, во что она верила. Того, как она представляла себе свое собственное существование.

Она смотрела, как Гил с сыновьями уходит в сторону поля, и, хотя давно уже ее не посещало желание обрести семью и детей, собственных детей, \Дори вдруг поняла, что до сих пор надеется, надеется найти любовь, чувства, заботу. Надеется стать близкой кому-то, снова попробовать жить для кого-то.

Конечно, она не могла обещать Гилу или мальчишкам, что навсегда останется здесь, но разве не может она стать частичкой их жизни хотя бы на сегодня? У нее не может быть своих детей. Тело ее переломано и покрыто страшными шрамами и швами. У нее циничное сердце. Она может быть назойливой и настырной, чтобы добиться своего. Но разве из-за этого ее нельзя полюбить? Неужели ей ничего больше не остается?

Вот и пришло время разобраться в этом.

Поймав Бакстера на слове и вспомнив свои собственные медицинские познания, Дори поджидала, пока наконец школьный автобус не поднимет страшную пылищу на дороге и не привезет детей из школы домой. Как только она увидела, что автобус отъезжает, Дори сразу же бросилась вниз, уселась в машину и отправилась к Хаулеттам. Посмотреть на новорожденную малышку Эмили.

Ну конечно. Это был весьма слабый повод. Но она считала, что главное здесь то, что она смогла найти в себе силы на такой шаг. Не очень-то просто бывает пойти навстречу другим людям. Куда сложнее, чем пообщаться по телефону.

— Привет, Бакс! Как дела в школе? — Она улыбалась, вылезая из маленького «Порше», и радовалась тому, что Бакстер летел к ней от самого крыльца, чтобы поздороваться.

— Привет! В школе все нормально. Знаешь что?

— Что?

— У Коринны Смитерс сегодня вывалился зуб. Он застрял в сосиске. На обеде. Она только разок укусила, и зуб выпал.

— Ух ты! Да, должно быть, сосиска была что надо.

— Нет, сосиска нормальная. Он просто очень раскачался. Она мне давала потрогать. — Он был страшно горд этим обстоятельством. Как будто это был элемент ухаживания за девочкой в детском саду. — Мои тоже скоро выпадут.

— И тогда у тебя будут большие крепкие зубки, верно?

— Угу. Как у папы и дяди Мэтью. И как у Флетча. А ты приехала посмотреть на малышку Эмили? Тебе уже лучше?

— Да и да. — Она оценила его догадливость и проницательность. Если бы ей пришлось самой произнести вслух этот довод, что, дескать, я — приехала — посмотреть — на — корову, в ее устах это прозвучало бы совсем не убедительно. — Как она поживает?

— Классно. Пойдем посмотрим, — ответил он, беря ее за руку. Совсем как накануне вечером, малыш потащил Дори в сарай.

— Какие гости! — вышел им навстречу Мэтью. — Куда это вы так спешите?

— Дори уже лучше. Она хочет посмотреть на теленка, — не замедляя шага, объяснил Бакстер.

— Добрый день, Мэтью, — воскликнула Дори, помахав свободной рукой.

— Поужинаешь с нами?

— Нет, спасибо, — крикнула она через плечо. — Я просто зашла взглянуть на теленка.

Господи, это действительно звучит совсем неубедительно.

— Еды хватит на всех. И еще одну тарелку поставить совсем не трудно.

— Спасибо, я правда…

— Посидеть за столом с красивой женщиной — для этого дома просто честь. Ты могла бы оказать нам такую любезность.

— Ну, если так, то с удовольствием, — рассмеялась Она, уже входя в сарай.

— Видишь? Смотри, правда она прелесть?

— Ну конечно, прелесть.

Дори было разрешено зайти в загончик и погладить сначала саму Эмили, а потом малышку Эмили. Теленок был чисто-начисто вылизан, тонкая шерстка на нем пушилась, а сено было совсем свежим и сладко пахло. От прошедшей ночи не осталось и следа. Когда Эмили замычала оттого, что рядом появились еще два живых существа, в этом звуке слышалось лишь беспокойство за их близость к новорожденному теленку, но не было боли и страха.

— Вот, — сказал Бакстер, вытягивая вперед указательный палец. — Попробуй засунуть ей в рот палец, и она подумает, что это сиська, и станет его сосать.

— А надо? — спросила Дори, невольно вздрогнув при слове «сиська», сказанном пятилетним малышом. Но он растет на ферме. Как же еще ему называть это? Да, ей многому придется научиться.

— Да не бойся, больно не будет, — рассмеялся он.

Вздохнув и изобразив на лице гримасу страха, она вытянула вперед указательный палец и медленно вставила его в рот малышки Эмили. Теленок обнял его большими розовыми губами, обвил внутри языком, подошел поближе и принялся усердно сосать. Когда Дори стала вытаскивать палец обратно, побаиваясь, что он просто оторвет ей всю руку, раздался громкий хлопок, как будто лопнул где-то поблизости воздушный шарик.

Руки Дори умели делать и делали много разных вещей, от самых простых операций до прямого массажа человеческого сердца. Но Бакстер так развеселился и так заливисто хохотал над ее реакцией, что она решила немножко подыграть ему.

— Ух ты, ничего себе! — воскликнула она, потряхивая рукой, как будто от боли.

Он еще сильнее расхохотался, и сама Дори не удержалась и стала хихикать вместе с ним. Она смотрела на эти курчавые рыжие волосы, широкую улыбку, искорки в глазах, и что-то огромное раскрывалось в ее сердце, чтобы впустить его. Разве могла она сказать Гилу, как завидует, что у него такие прекрасные дети? Раньше ей, может, и хотелось такого, но то, что она чувствовала сейчас, было куда огромнее простого желания, надежды или зависти. Это ощущение больше походило на сильную радость, почти счастье, исходящее откуда-то из самой глубины всего ее существа. Не имело значения, чей это ребенок, достаточно было, что он сейчас здесь, рядом с ней, что он смеется, как ангелочек, но может быть маленьким дьяволенком, и может думать, и чувствовать, и… ну, и просто быть Бакстером. Он был настоящим чудом.

— Ты был прав, папочка. Девчонки такого не любят, — воскликнул малыш, глядя через плечо Дори на отца.

— Я сказал — некоторые девчонки. — Он внимательно рассматривал Дори, сидящую на сене. — А некоторые ничего не имеют против.

— А как узнать, кто не против?

— Откуда же я знаю? А ну-ка скажи, тебе сегодня задали уроки? — Малыш ходил в детский садик и, конечно, никогда не получал домашних заданий. Но ему нравилось, что отец задает ему те же взрослые вопросы, что и Флетчеру.

— Не-а.

— Дела все сделал? — Он отвел взгляд от лица Дори и очень выразительно посмотрел на сынишку.

— Я хотел только показать еще Дори свинку Эмили, — ответил тот и добавил, повернувшись к ней: — У нее тоже будут детки, но только не сейчас, попозже. Можешь даже не смотреть. Придешь потом и увидишь.

— Спасибо. Буду очень ждать. — И надо не забыть спросить у матери, есть ли в том магазинчике сковороды в форме свиньи, чтобы заранее подготовиться к дню рождения поросят.

— Покажешь Дори свинку попозже. Делу время, помнишь?

— Да, папуля. — И он поскакал по шуршащему сену к выходу из сарая, и потом вдруг остановился, вспомнив что-то важное: — Да, Дори будет с нами ужинать.

— Об этом я уже слышал, — ответил Гил, возвращаясь взглядом к Дори.

Когда он тихонько вошел в сарай, то заметил, как она смотрела на Бакстера. Она сидела на сене и весело смеялась. Бет точно так же смотрела на Флетчера до того, как заболела. Он никогда не видел такого взгляда на лице своей второй жены и начал уж было думать, что это одно из чудесных качеств, которыми была наделена только Бет. Но вот тебе пожалуйста, то же самое выражение на лице Дори. Глубочайшее выражение бесконечной нежности и удовольствия.

— Привет, — сказала она, поднимаясь на ноги. Дверь сарая захлопнулась за Бакстером.

— Привет.

Она ожидала увидеть на его лице хотя бы улыбку или какой-то другой признак радости, что она пришла, но Гил просто продолжал смотреть на нее, взгляд его бродил вверх и вниз по всему ее телу, как будто раздевая, срывая всю одежду, а потом возвращался к лицу и разглядывал все черточки еще внимательнее, заглядывал еще глубже, в самую середину сердца. Она не выдержала и резко проговорила:

— Я пришла посмотреть на теленка.

Совсем не убедительно.

Он кивнул, и губы его медленно сложились в улыбку, а в глазах запрыгали искорки понимания. Он-то знал, зачем она пришла.

— А потом Мэтью уговорил меня остаться на ужин, — самолюбиво добавила она. — Ему ведь невозможно отказать, сам знаешь.

Он снова кивнул. Улыбка на его лице становилась все шире и шире.

— Он так напоминает мне мою матушку.

Еще одно понимающее движение головой, и Гил взял ее за руку.

— Пойдем со мной, составишь мне компанию. Мне еще надо кое-что доделать.

От одного выражения его лица все тело Дори, с головы до пяток, покрылось колючей гусиной кожей. Если бы все зависело от него, он вполне мог бы взять ее прямо здесь, в сене, напротив коровы с теленком. Но, слава Богу, где-то в мозгу этого человека вместе с другими законами жизни был запечатлен черным по белому основной закон всего семейства — Сначала Сделать Дела.

Гил открыл дверь сарая, придержал ее и вывел Дори во двор. Они пересекли дорожку и направились к большому строению, не такому высокому, как сарай, но почти в два раза шире и длиннее. Огромная металлическая дверь была полуоткрыта, и, подойдя к ней, он наконец-то отпустил руку Дори и провел ее внутрь.

— Что это такое? — спросила она, медленно привыкая к темноте.

— Трактор.

— Нет, я и сама вижу, что это трактор. Что это за здание? — Она прищурилась, чтобы получше разглядеть неопределенной формы предметы.

— Машинное отделение. Здесь у нас хранятся сеялки, плуги, машины для стрижки газонов, автокары, культиватор, запчасти ко всей этой технике. — Он огляделся. — Комбайн сюда, конечно не влезет, но все остальное хорошо входит.

Это правда. Все здание было просто забито разной техникой. Многие вещи стояли поверх чего-то еще, чтобы занимать поменьше места. Некоторые части явно нужно было присоединить к другим машинам, чтобы ими пользоваться. Не у всех были моторы. Инструменты, лестницы, баки, канистры — в углу стояла даже раковина, наполовину забитая грязью и пылью.

— И что мы тут будем делать? — спросила она, оглядываясь вокруг и потирая руки, как будто на самом деле собиралась помочь разобраться во всех этих машинах. Дома она просто ненавидела кухонную раковину, но здесь горела желанием попробовать себя в чем-то еще. — С чего начнем?

— А вот прямо с этого, — сказал он, обнимая ее и прижимая к себе. Улыбаясь, он пробежал языком по тонкому алому шраму на ее щеке. Взгляд его проникал прямо в сердце и сам находил там ответы на своп вопросы. — Я очень ждал и надеялся, что ты придешь сегодня посмотреть теленка.

Она мягко и почти неслышно рассмеялась. Губы его оказались совсем близко и прикоснулись к ее губам. Язык беспрепятственно проник между ними и начал осваиваться там, внутри, играя и поддразнивая. Руки его быстро пробежали по спине до самого затылка и потом на некоторое время обосновались в кармашках ее джинсов, прижимая ее тело все крепче и крепче к себе. Потом руки вновь отправились путешествовать по нему, как будто он хотел прикоснуться абсолютно ко всему одновременно.

Она крепко обнимала его, плотно прижимаясь грудью к его груди, и это, казалось, снимало возбужденное напряжение. Она играла прядками его волос на затылке, гонялась за языком, а когда он прижал ее еще крепче и поцелуй стал более настойчивым, требовательным и глубоким, она вдруг ослабела и обмякла в его объятиях. Ей просто не хватало воздуха, она задыхалась от такого накала страсти в каждом его движении.

— Мм, вкусно. — Это глубокое выражение удовольствия восхитило ее. Ничего более приятного он не мог сказать. Гил поднял голову и вновь стал разглядывать ее лицо, держа его в ладонях. Он удивленно и одобрительно покачал головой, счастливо улыбнулся и опустил руки, тяжело и обреченно вздохнув. — Масло.

— Что?

— Нужно поменять масло в тракторе, — ответил он, отходя от нее. — Здесь совсем нет света, а то бы я… Ладно, это я сделаю попозже, вечером, после…

Он еще раз посмотрел на нее, прежде чем собраться с мыслями. Кашлянул и отвел глаза. Он точно знал, что означают эти ощущения, но не был готов и не ожидал такого. Безусловно, он просто хотел ее, и ничего другого за этим не стояло. Просто хотел. Но ему совсем не хотелось, чтобы эмоции так играли на струнах его сердца. Не хотелось, чтобы это желание, дикое, необузданное желание привело к страсти, которая высушит его душу и опять переломает всю его жизнь. Он не хотел поддаваться этой страсти и всерьез верить, что знает эту женщину — знает, о чем она думает и что хочет от него.

— Значит, начинается подготовка к чему-то новому, — сказала Дори, чувствуя, что нужно нарушить это внезапно наступившее и весьма неловкое молчание. — Я думала, что пшеница уже посажена.

— Она действительно уже посажена, — ответил Гил, выбирая нужные инструменты. Он осмотрелся и залез под трактор. — На той неделе приедут двое ребят. Они будут здесь работать. Нужно посеять кукурузу, а потом чечевицу. На силос.

— На что?

— Силос. Это корм. Для коров.

Дори скрестила ноги и прислонилась к какой-то большой дверце, а Гил начал рассказывать о своей ферме.

Даже такой сугубо городской человек, как Дори, понимал, что фермерство заключается не только в том, чтобы разбросать удобрения на полях, а потом сидеть и ждать результатов. Но то, что рассказывал Гил, больше напоминало работу на торговом этаже биржи, а вовсе не вековую практику выращивания разных продуктов питания. Здесь нужно было обладать тонким сочетанием знаний, иметь необходимое время и чуточку удачи.

Гил, например, рассказал ей, как чередует посевы на полях, оставляя половину земли под пар. Целый год они половину земли не обрабатывают, чтобы восстановить естественную влажность и нужный минеральный состав почвы, а потом, только следующей осенью, на этих полях снова засевают пшеницу, а другая половина отдыхает и восстанавливается.

Твердые озимые сорта пшеницы сажают обычно в середине сентября, а то и в октябре, в зависимости от погоды. Иногда даже в конце ноября. В идеале пшеницу нужно посеять достаточно рано, чтобы до начала зимы она дала ростки. Тогда снег покроет посевы и убережет ростки от зимних перепадов температуры и заморозков, и они будут спокойно спать до самой весны. Если все будет нормально, к концу марта или началу апреля пшеница начнет снова прорастать, а где-то к середине мая на колосьях появятся молодые зерна. И вот тогда надо обязательно ухаживать за посевами — оберегать от заболеваний, опылять от вредных насекомых, укрывать при сильном ветре, граде, проливном дожде — да много бывает непредсказуемого в природе. И вот в первые две недели июля можно уже собирать урожай.

А чтобы все это выглядело более увлекательно и азартно, договоры на закупку пшеница составляются за год, а то и за два до сбора урожая. Фермер заранее соглашается на лучшую цену, которую, как он предполагает, дадут за пшеницу в том году, и продает зерно еще до того, как оно засеяно и выращено.

Дори подумалось, что это похоже на гигантскую рулетку.

Вовсе нет, настаивал Гил. Почти всегда зерно удается на славу и его отправляют на мельницу и элеваторы или отсылают на экспортные рынки, что на северо-западе, на тихоокеанском побережье. Все очень просто. Однако многим канзасским фермерам приходилось переживать куда более худшие времена. Иногда после первого урожая начинаются проливные дожди, и все посевы заливает водой. Но выход все равно можно найти — кто-то выращивает кукурузу или чечевицу, кто-то — подсолнух, чтобы потом отправить на маслобойку в Гудленде. Некоторые смельчаки берутся даже за горох и фасоль, но эти растения хотя и находят свое место на рынке сбыта, требуют слишком уж серьезного ухода и отнимают массу времени.

А что происходит с кукурузой и чечевицей? Их тоже продают заранее?

Нет, обычно эти урожаи хранят как кормовые культуры и продают исключительно на местных рынках. Их перерабатывают на силос, и потом весь Канзас кормит ими свою скотину.

Дори уже знала о фермерстве куда больше, чем хотела узнать. Все это было очень интересно, но довольно опасно и рискованно. Эта профессия была не такой уж безопасной и стабильной, как казалось ей. Не такой безопасной, как, скажем, работа налогового инспектора, врача, банковского служащего… но какая профессия в наши дни могла считаться по-настоящему безопасной? Все верно… Она лишь старалась не думать, что будет с Гилом и детьми, если начнется ураган, наводнение или если им просто не повезет.

— Потом, у меня много скота. — Он вылез, из-под трактора и смотрел на нее, вовсе не возражая, что она задает столько вопросов, и, похоже, не считая их особо глупыми. — Большую часть скота, который сейчас пасется на этих лугах, я в этом году продам. Тем силосом и комбикормом, что остался с того года, я их подкормлю как следует, чтобы набрали вес, а потом продам. А остатки корма буду хранить. Скотину привозят сюда из… да почти со всей страны. Потом здесь, в Канзасе, мы откармливаем ее, а после отправляем на бойни здесь же или в Небраске или Колорадо.

— Да уж, — хмыкнула она. При одной мысли о бойне ее перекосило.

Гил считал такое отвращение к красному мясу забавным, не более того, и совершенно не собирался извиняться. Люди во все времена ели говядину, задолго до того, как она стала вегетарианкой.

— А тех животных, которые пойдут в пищу, вы никак не называете? — спросила Дори.

— Верно. — Он точно знал, откуда она получила такие сведения.

— А как же Эмили и ее теленок?

— Многие дети выращивают теленка, заботятся о нем, возят на разные животноводческие выставки. Это забавно и полезно. Дети учатся ухаживать за скотиной, а уж потом им решать — оставить это животное и продолжать о нем заботиться или продать его на бойню.

— И что же они делают?

— Продают и откладывают деньги на машину, если возраст позволяет. Как правило, большинство поступает именно так. — Он пожал плечами, залезая в кабину трактора. — Это ведь часть учебы. Фермерские дети очень рано начинают понимать, что это не зоопарк, а собственное дело, настоящий бизнес.

Гил завел трактор, чтобы прочистить масло, а она стояла рядом и думала. Наблюдала за ним. Он не был похож на рискового парня. Каждое его движение было уверенно и осмысленно. Он всегда выглядел так, как будто точно знал, что делает, как будто ничто не могло вывести его из этого внутреннего равновесия. Как будто он просто не допускал возможности поражения.

Но, конечно, это было не так. Он сам сказал, что многие фермеры Канзаса знавали плохие времена и беды. У него был опыт Бет и второй жены. Он казался сильным физически — широкоплечий, крепко стоящий на уверенных мускулистых ногах. Но она видела в нем и внутреннюю силу, которая была больше его широких плеч, мощнее его сильных рук и ног. Он был ни просто красивым человеком. Он обладал мужеством и внутренней красотой. У него была сильная воля и доброе сердце.

Совсем не такой, как она. Не трус. У него не бывает поражений.

— Ну вот, все сделано, — сказал он, поворачиваясь к ней и улыбаясь. Он вытер руки о какую-то грязную тряпку. — Спасибо.

— За что спасибо?

— За то, что составила мне компанию, — ответил он и быстро поцеловал ее в губы. — И за то, что твое присутствие заставило меня поторопиться.

Она улыбнулась и отвернулась в сторону. Зная, кто он и кто она, было просто невозможно смотреть ему в глаза.

— А теперь ужин? — Дори проголодалась. С общим выздоровлением возвращался и аппетит.

— Нет. Есть еще дела.

— Еще дела? — Да, решила она про себя, фермеру нужно быть настырным. У них всегда есть какие-то дела. Она взглянула на часы. — Семь утра и шесть вечера? Я знаю, что это за дела.

Он улыбнулся.

— Хочешь, поедем с нами? Или останешься здесь с Мэтью?

Она уже не раз видела, чем они занимаются около дома Авербэков. Иногда они разбрасывали сено для коров, иногда наполняли водой поилку. Однажды их так долго не было видно, что она вышла на крыльцо и обнаружила, что они перевели все стадо на другой луг, где трава была повыше. Там она не увидит ничего особо интересного.

— Лучше я останусь с Мэтью.

Он кивнул и пронзительно свистнул сквозь зубы. Через пару минут и Флетчер, и Бакстер прибежали из дома к грузовику и забрались внутрь, ожидая его.

— Здорово это у тебя получается.

Он рассмеялся.

— Старый фокус. Достался мне в наследство от отца.

— Один из фокусов, которые переходят от отца к сыну?

— Только если у них есть дела.

— У моей матери был серебряный свисток на цепочке, чтобы подзывать к себе меня и младшего братишку, Бобби. Иногда мы прятали его, и она сходила с ума от расстройства. Ей бы понравилось, как ты свистишь.

— А где сейчас твой брат?

— В Миннеаполисе. У него там свой книжный магазин.

— А отец? Как он подзывал вас?

Она нахмурилась.

— Не знаю. Я его вообще не помню… Он давно от нас ушел. Мне было тогда лет восемь.

— Жаль.

— Мне тоже. Но энергии моей мамочки хватило бы на десяток родителей, поэтому не могу сказать, что мне его не хватало. В нашем доме все всегда было нормально.

— Но матери, наверно, было нелегко растить двоих детей и даже не иметь другого мнения, на которое можно было бы опереться. Не знаю, что бы я делал все эти годы, если бы не Мэтью.

— Конечно, ей приходилось трудно. Иногда. Я знаю, что ей до сих пор недостает его. — Дори улыбнулась. — Но у моей матери столько: мнений, сколько другая женщина не наберет и за всю жизнь. Уж можешь мне поверить.

Бакстер настаивал, что должен сидеть в кабине у окна, чтобы помахать рукой Дори, а Флетчер не пускал его на это место. Тогда малыш решил пересесть в кузов. Они орали друг на друга дикими голосами, пока Гил, выругавшись сквозь зубы, не схватил младшего сына за шиворот и не перенес его в кузов грузовика, скомандовав при этом:

— На задницу. Быстро!

Дори расхохоталась и махала Бакстеру, пока не заболела рука, только чтобы видеть его счастливую улыбку.

Гил наблюдал за ней в зеркало заднего вида. Доехав до поворота, он обернулся и увидел, как она идет к дому, чтобы помочь Мэтью на кухне.

В сердце у него росло странное чувство, совсем как тогда, когда он впервые поцеловал ее. Ощущения спокойствия и тепла боролись в нем со страхом и подозрительностью.

Он совсем не помнил, как менял масло в тракторе. Время пролетело незаметно. Ему понравилось рассказывать ей о своей жизни, работе, как будто ей это было на самом деле интересно. Казалось, что ей интересно. Но что, если она просто старалась вести себя вежливо и корректно? То, что она ему нравилась, это… ну, это замечательно. Но что, если он неверно истолковывает ее мотивы и не знает, чего она хочет? Что, если она неправильно понимает его? На сердце кошки скребли, когда она махала рукой Бакстеру, стоя во дворе его дома, как будто это был ее родной дом; когда шла к дому, как будто всегда жила в нем. Она смотрела на его сына, как будто он был и ее сыном. Но, может быть, он выдает желаемое за действительное? Может быть, он позволяет мечтам снова выйти из-под контроля? Она ведь вполне может уехать, хоть завтра. Может, все, что ей нужно от него, — это именно то, что, как ему кажется, хочет и он сам. Простой дружеский секс, без ненужных обязательств и сожалений.

Если у них что-то и будет, надо быть очень осторожным и не наделять Дори теми качествами, которых в ней нет. Все должно быть предельно ясно. Для обоих. У него не было особого опыта по части простого дружеского секса, но это, похоже, было бы правильнее и лучше всего.