Мир Кристины

1

Первый среди вторых в столичной тусовке очень продвинутый художник-портретист Майк Кустофф выпал из обоймы. До последнего времени в его жизни, набитой под завязку ежедневными встречами и контактами с десятками самых разных людей все обстояло более чем. И вмиг все рухнуло. Рассыпалось, как карточный домик.

Три дня назад Майк сбил на зебре симпатичную девушку. Вернее, едва не сбил. Если быть совсем точным, успел остановиться в нескольких сантиметрах. Девушка, увидев надвигающуюся на нее огромную машину, от страха попятилась, и как-то неловко упала на бок.

С этого несостоявшегося ДТП все и началось.

Когда-то Майк был просто Мишей. И вовсе не Кустофф, совсем даже наоборот Мырдин. Миша Мырдин. Разве с такой фамилией пробьешься в искусстве? Еще учась в Строгановке, он постоянно ощущал некоторую, как бы, ущербность своей харизмы. До конца, осознав это, начал мучительно подыскивать себе новую фамилию и имя. Ведь чтоб выбиться из тисков совковой ментальности, необходимо кардинально изменить все.

Фамилию, имя, образ жизни, желательно даже внешность и привычки. В этом Миша Мырдин основательно преуспел. Усердие, как известно, все превозмогает.

«Хочешь быть красивым, поступи в гусары!». Хочешь стать успешным художником, будь неординарен, во всех ситуациях заметен. Но только на одной неординарности далеко не уедешь, это любому дворнику ясно, как теория квантовой физики. Широкой известности не добьешься, не говоря уж о славе. Больших денег тем более не заработаешь.

А Мише Мырдину хотелось всего и сразу. И как можно больше. Потому, еще, будучи студентом, не мудрствуя лукаво, он напрочь отбросил все эти постмодернистские заморочки, которыми упивалась живописная московская тусовка того времени. Отрастил длинные до плеч волосы и ударился в Реализм. С большой буквы.

Реалистические женские портреты! В стиле конца девятнадцатого века!

«Налетай, не скупись! Покупай живопись!».

Два курса Майк, (тогда еще Миша), уныло отучился в Строгановке. Потом, перекрестившись в Майка, к немалому изумлению всех знакомых, побежал в престижную Академию живописи ваяния и зодчества к самому Илье Сергеевичу Глазунову.

— Майк? — нахмурившись, переспросил Глазунов.

Он задумчиво пожевал губами, будто пробовал это имя на вкус.

— Почему Кустофф!?

Майк стоял на фоне своих расчетливо отобранных студенческих работ. Все они были в эдаком славянском духе. Церкви, монастыри, портреты верующих. Спрятав руки за спину, он изо всех сил пытался произвести на Глазунова хорошее впечатление. В Москве каждой собаке было известно, Илья Сергеевич Глазунов по убеждениям монархист и народник. На дух не переносит всякую «американщину». А тут, здрасте, я ваша тетя, «Майк!».

Майк очень рисковал. Но риск его как, оказалось впоследствии, оправдался. Контраст между именем, и стилем представленных на суд мастера работ сработал.

— Вы что, иностранец? Иноземец, инородец? — мрачно допытывался Глазунов.

Большого красноречия стоило Майку убедить Илью Сергеевича в обратном. Мол, у них в Строгановке иначе никак. Будешь белой вороной, подвергнут остракизму и все такое. Мол, возьмете под свое крыло, отрекусь от «Кустоффа», вернусь к истокам. Дескать, православие и народность у меня в крови.

Что-то, очевидно, Илья Сергеевич в нем все-таки увидел или что-то такое нафантазировал. Как бы то ни было, Майк очутился сходу на третьем курсе в престижной по живописным меркам Академии. Глазунов в дальнейшем упорно называл его «Михайло».

Наверняка, возлагал на «Михайло Мырдина» определенные надежды.

Майк Кустофф никаких надежд Глазунова не оправдал. Сразу после диплома бросился писать исключительно портреты. Всяческих эстрадных и киношных знаменитостей женского пола. И жен популярных политиков. Крутился, как белка в колесе, заводил полезные знакомства, расточал фейерверком комплименты и улыбался, улыбался.… Всем женщинам подряд. Постоянно. Те отвечали ему взаимностью. И помогали.

Улыбайтесь, господа! Улыбайтесь! Майк улыбался, но постоянно был начеку. Знал, у большинства представительниц прекрасного пола под прической бьется одна, но пламенная мысль, «как залететь от потенциального олигарха от живописи?». Майк подходил для этого идеально. Высокий, худой, с белокурыми длинными до плеч волосами и темными выразительными глазами. Эдакий мачо с обложки гламурного журнала. Кое-кто находил в нем даже сходство с великим Карлом Брюлловым. Чисто внешнее, разумеется.

Улыбайтесь, господа! Фортуна в ответ непременно улыбнется вам!

«Элитные жены»! Так и назвал свою первую персональную выставку Майк Кустофф. Журналистки, вспышки, интервью для телевидения. В тесный зал на Октябрьской улице, что незаметно приютился в Марьиной роще, народищу сбежалось, не продыхнешь! Казалось, вот она, госпожа Удача! Ухватил Жар-птицу за хвост! Но, увы!

До Никаса Сафронова все равно было как до звезды. До Шилова, кстати, тоже.

Майк Кустофф, кроме женщин и живописи всерьез не увлекался ни чем. Читать книги перестал сразу после окончания десятилетки, телевизор смотрел крайне редко, да и то, одним глазом. Политикой не интересовался вообще. Ни в буддизм, ни в христианство, ни в кулинарию не впадал. Мураками, караоки, экибаны обошли его стороной. Ни Борхес, ни Маркес, ни Коэльё не затронули души его. Да и вряд ли он их читал.

Долгое время он вел целенаправленный тусовочный образ жизни. Что, кстати, в любой тусовке московского разлива не так и сложно. Выучил с десяток слов. «Гламур, адреналин, ментальность, адекватность, толерантность!». Не задумываясь, вставлял их время от времени в разговор в любой компании и был… «весь в шоколаде!».

По работе — заказы, договора, устные и под диктовку нотариусов, бесконечные второй свежести лица жен чем-то там знаменитых людей, холсты, подрамники, краски, кисти.… Раз в год небольшие выставки портретов с претензией на помпезность. Раз в месяц корпоративные вечеринки похожие на картинки из мыльных сериалов.

К тридцати годам Майк Кустофф обрел ту успешность и завидное стабильное благополучие, к которым так стремился в студенческие годы. Конечно, в глубине души он осознавал. Великим Гэтсби ему не стать. Его работа куда менее творческая, нежели, скажем, поиски любым медиком новой вакцины от петушиного гриппа или коровьего сумасшествия. Но благополучие, как известно, не последняя вещь в этом мире. Живем один только раз.

Все было. Квартира, мастерская, загородный дом, две машины, ежегодные персональные выставки, молоденькие любовницы, сменяющие одна другую с периодичностью времен года. Не было чего-то самого главного. Простого и ясного.

Как в том анекдоте времен кузькиной матери? «Сижу в Президиуме! А счастья нет!». Короче, до сияющего где-то там, высоко-высоко астрала так и не добрался. Карма его нуждалась в постоянной подпитке, чакры в срочной чистке. Майк и сам сознавал, (увы, увы, увы!) великий Гэтсби ему, действительно, не светит ни при каких обстоятельствах.

Так было до тех пор, пока на перекрестке в узком переулке около Самотечной эстакады не возникла худенькая фигурка девушки. А через мгновение она не оказалась лежащей под капотом его джипа. В нескольких сантиметрах от бампера.

Кристина очень торопилась попасть в Третьяковку. Надо было успеть, пока не набегут стада школьников. Кристина всегда куда-нибудь спешила.

Легкой стремительной походкой изящная стройная девушка ежедневно пробегала не один километр по бульварам, переулкам, коридорам и лестницам разнообразных учреждений своего микрорайона. Работала сразу в двух местах, но никогда никуда не опаздывала. В Доме детского творчества «Логос» была педагогом организатором праздников для малышей. Плюс еще в магазине «Электроника» работала курьером, разносила сотовые телефоны заказчикам на дом и в офисы.

Есть такая профессия — капризы богатых клиентов ублажать!

Кристина была точна, пунктуальна и исполнительна. Начальство очень ценило эти ее качества. Всегда весела, всегда в радостном приподнятом настроении.

Стук ее каблучков очень естественно гармонировал со стуком ее доброго сердца.

Такой ощущала себя сама Кристина. Именно такой должны были воспринимать ее окружающие. Если б не одно обстоятельство, которое каждому бросалось в глаза.

При ходьбе Кристина довольно заметно припадала на левую ногу.

Когда сидела или стояла, никому и в голову не влетало, что она инвалидка. Ежедневным аутотренингом она заставляла себя не думать об этом физическом недостатке. И ей это удавалось. Почти. Никто даже не подозревал, какого фантастического напряжения сил ей стоила стремительная летящая походка, доброжелательная открытая улыбка.

Поверхностные натуры, из числа сварливых баб, что свою вечность проводят на скамейке у подъезда пятиэтажки, где жила Кристина, с детства характеризовали ее однозначно:

— Легко живет! Убогенькая!

Где им, поверхностным натурам, знать, какие подчас ураганы бушуют в душе этой, невзрачной на первый взгляд, девушки! Какие высоты человеческого духа ей доступны! В какие глубины подсознания она иной раз погружена!

Правда, иногда она срывалась.

Поводом всегда становился какой-нибудь сущий пустяк, нелепица. Злобный взгляд или случайно брошенная бестактная реплика. Лицо ее покрывалось красными пятнами.

— Господибогмой! — восклицала она. Эти слова она всегда произносила слитно, на едином дыхании. И вкладывала в них чрезвычайно разнообразные смыслы. От угрожающего проклятия во веки веков, до восторженного восхищения чем либо.

В лицо любой из подвернувшихся под руку сварливых баб у подъезда, сорвавшись, она швыряла чаще всего злые, резкие, но, по сути, справедливые слова.

— Ничтожества! Злобные, завистливые ничтожества!!!

Потом, поднявшись в крохотную однокомнатную квартирку, она плашмя бросалась на аккуратно застеленную тахту, и долго горько рыдала.

— Господибогмой! — шептала она.

Но никто и никогда не видел ее слез. Никто и никогда.

Восемнадцать лет назад четырехлетнюю Крисю сбил юный пьяный мотоциклист. Прямо на детской площадке, где она играла в классики. В одиночестве. Подружки в тот роковой вечер все куда-то подевались. Мать Криси учительница начальных классов, жарившая на кухне оладушки, поглядывая в окно, видела одну и ту же картину. Дочь, сосредоточенно глядя под ноги, прыгает с одного квадрата на другой. За кустами во дворе тарахтел мотоцикл. Где-то справа от детской площадки. Внезапно тарахтение мотоцикла смолкло.

Потом тарахтение резко возобновилось и затихло уже за углом дома на улице.

Мать в очередной раз выглянула в окно кухни и увидела Крисю лежащей неподвижно в центре детской площадки прямо на земле.

«Скорая помощь», милиция, соседи, сочувственные всхлипы, гневные выкрики.

С неотвратимой беспощадностью завертелось бесконечное колесо событий, незнакомых лиц, незнакомых медицинских терминов. Одна больница, другая, похожая на предыдущую, как две капли. Бесконечная череда белых халатов.

Первая операция прошла неудачно.

— Мамочка! Ножка болит!

Молоденькая учительница чуть с ума не сошла. Ни на секунду не отпускала руку дочери. Спала на раскладушке прямо в палате рядом с постелью дочери. Сама возила ее на все процедуры. И с каждым днем все меньше и меньше доверяла белым халатам.

Врачи в один голос твердили, нужна еще операция. Иначе, инвалидность на всю жизнь.

— Мамочка! Ножка болит!

Вторая операция, уже в третьей больнице, только ухудшила положение.

И молоденькая мама, возненавидев всех врачей на свете, завернула ребенка в байковое одеяло и унесла домой. Самостоятельно освоила профессии медсестры, няни и массажистки. Традиционные сезонные детские заболевания, простуды, ОРЗ, лечила исключительно сама. Исключительно гомеопатией. Беззаветно верила только в крохотные белые шарики.

Спустя три года молодая учительница совершила невозможное. Добилась в министерстве высшего и среднего образования разрешения учиться дочери в обычной школе. В ее первом классе. Под ее неусыпным надзором. Наравне с остальными здоровыми детьми.

Исключая уроки физкультуры, разумеется.

Сегодня Кристине было просто необходимо пообщаться со знаменитой «Всадницей» Карла Брюллова. Подпитаться созидательной энергией, волнами исходящей от этого неувядающего шедевра. Раз в месяц Кристина непременно устраивала себе свидание именно с этим полотном. У нее уже давно сложился тайный своеобразный ритуал.

Сначала она торопливо проходила мимо. Якобы, в другой зал. Бросала на «Всадницу» мимолетный взгляд. Потом, будто вспомнив нечто важное, останавливалась, медленно возвращалась и застывала в изумлении перед любимой картиной. Будто видела ее впервые.

— Господибогмой! — едва слышно шептала она.

Более всего на свете она боялась, как бы в одно из посещений Третьяковки ее не постигло разочарование.

Но, слава Богу, нет! Никогда скромный шедевр Карла Брюллова ни в малейшей степени не разочаровывал. Кристина всегда испытывала одно и то же шоковое состояние. В ее ушах звучал мелодичный цокот копыт могучего коня и ветер трепал локоны ее волос. Она привыкла к этому состоянию, как наркоман привыкает к дозе определенного наркотика.

В тот день Кристина едва слышно мурлыкала себе под нос «Изабе-ель! Изабе-ель! Мон амур!» и очень торопилась.

Кстати, у Кристины кроме страсти к художнику Брюллову, была еще большая тайная любовь, оставленная ей в наследство матерью. Она трепетно и нежно пронесла ее в душе через всю сознательную жизнь. Где-то начиная с седьмого-восьмого класса. Она любила тайно, глубоко и безнадежно французского композитора и шансонье Шарля Азнавура.

«Изабелла», «Я люблю Париж в мае», «Ты была слишком красива», «Старое пианино».

Шарль Азнавур и Карл Брюллов. Брюллов и Азнавур. Два гения, воспевающие в своем творчестве бессмертие души и всепобеждающую силу любви.

Два великих столпа. На них незыблемо покоился хрупкий мир Кристины.

«Изабе-ель! Изабе-ель! Мон амур!»

Майк заметил ее еще издали. Мысленно прикинул, она успеет перейти, если прибавит жару. Он проскочит перекресток на своем джипе, не сбивая скорости. Но девушка оказалась инвалидкой. Она довольно заметно припадала на левую ногу. Другая на ее месте давно бы перепорхнула на ту сторону. Это Майк успел понять только в последние доли секунды, когда с ужасом увидел, он просто наезжает своей громадиной на хромоножку.

Зажмурив глаза, Майк изо всей силы надавил на тормоз. Раздался пронзительный визг, будто одновременно заорали все коты всего микрорайона. Джип, как вкопанный остановился в нескольких сантиметрах от девушки.

Майк чертиком из табакерки выскочил из машины, наклонился над девушкой.

— Простите! Девушка, милая! Простите! Виноват! Вы не ушиблись?

Девушка, опиралась одной рукой об асфальт, другой поправляла прическу и, молча, сверлила его ненавидящим взглядом. При этом она как-то странно прерывисто дышала. Как ныряльщик, поднявшийся на поверхность из глубин мирового океана.

— Простите меня, ради Бога! — бормотал Майк.

— Господибогмой! — переведя дыхание, протяжно произнесла девушка.

— Вы в порядке?

Она с трудом, неловко заваливаясь на один бок, поднялась с асфальта. Майк бестолково вертелся рядом, заходил то с правой стороны, то с левой.

Девушка брезгливо отпихнула от себя протянутую руку Майка. Одернула кофточку, закинула сумку за спину и начала отряхивать юбку. Размеряно, с педантичной аккуратностью, с какой обычно женщины перебирают от нечего делать свой гардероб. Недовольно морщась, она даже снимала с юбки невидимые миру былинки. На Майка не обращала ни малейшего внимания. Будто его не было вовсе.

Майк с облегчением выдохнул. Могло быть значительно хуже.

Откуда ему было знать, стоящая перед ним девушка панически боится автомобилей. Все движущее, тарахтящее, гудящее вызывает в ее душе животный страх. Чтоб справиться с этим страхом ей ежедневно приходится собирать всю волю в кулачок. Для нее каждый выход со двора на улицу испытание. Каждый переход улицы на перекрестке почти подвиг. После подобного происшествия ей нужны, как минимум несколько минут, чтоб прийти в норму.

— Вы в порядке? — растерянно переспросил Майк.

— Оказывается, не все на джипах скоты и хамы, — сильно выдохнув, сказала она.

— В смысле? Не понял!

Лицо девушки стало еще более строгим и абсолютно непреступным.

— На джипах по городу ездят только скоты и хамы, — жестко заявила она.

— Вы в этом уверены?

— Господибогмой! Не прикасайтесь ко мне!

Майк нервно оглянулся по сторонам. Узкие улочки перекрестка были совершенно пусты. Мистика какая-то! Это почти в самом центре столицы. В двух шагах от Самотечного бульвара. Ни единого прохожего, ни одной машины. И тишина-а!

Только чуть в стороне от перекрестка на тротуаре в тени уже распустившегося раскидистого тополя стояла старая бомжиха с мешками через плечо. Прикрыв глаза и едва заметно покачиваясь из стороны в сторону, она пела:

Голос у древней старухи был поразительно молодым, высоким, сильным и чистым. У Майка возникло ощущение, бомжиха только раскрывает беззубый рот, поет кто-то другой, спрятавшийся за ее спиной.

Девушка продолжала сосредоточенно чистить от невидимых миру пылинок свою юбку.

— Вы в порядке? Вам помочь?

— Я всегда в порядке! — не поднимая головы, ответила она, — Если бы еще не такие, как вы, окончательно и абсолютно была бы счастлива. И не трогайте меня!

Весь ее нескладный облик, скромная юбка, дешевенькая кофточка, прическа, как у мальчика подростка, отнюдь не производили впечатления «абсолютно счастливой». Майк впервые за долгие годы вдруг почувствовал в груди щемящее чувство неловкости, стыда и еще что-то непривычное и тревожащее.

— Все дело в моей машине, — забормотал он, — Я ее купил совсем недавно и еще не окончательно освоился…

— Ваша машина вне-до-рож-ник! Господибогмой! — вдруг резко вскинув лицо, по складам жестко отчеканила девушка. — Вне-е! Там, где нет дорог! А вы носитесь на них по улицам и проспектам и давите всех, у кого нет машин! «Шире грязь, навоз ползет!».

Все это девушка выпалила с таким праведным гневом в очах, что Майк опешил. Вот уж не думал, что лично он вызывает такой поток отрицательных эмоций.

«Динь-динь-динь! Динь-динь-динь!

Колокольчик поет…» — старательно выводила рулады бомжиха.

— Простите! Может, это…. Вас подвезти? — спросил Майк.

— Зачем еще!? Нет уж! Как-нибудь сама.

— Но я хочу, типа… компенсировать…

— «Типа-а!», «В натуре-е!» — передразнила девушка, — Пошел вон!

— Извините, простите! Вообще-то, я никуда не спешу. Могу…

— Вы совсем тупой? Господибогмой! Слово «Нет!», означает «Нет!».

— Я не тупой! — обиделся Майк, — Почему вы отказываетесь? Я не маньяк и не насильник. Всего-навсего.… Можем заехать в травмпункт. Кстати, как вас зовут?

— Давайте договоримся сразу!

Этой фразой «Давайте договоримся сразу!» Кристина начинала любое общение с окружающими. Хотя, откровенно говоря, ни с одним субъектом в этом мире ни о чем «договориться» по-настоящему ей не удавалось.

— Мы живем в разных измерениях! — тоном строгой учительницы начальных классов продолжала Кристина, — Каждому свое. Буду чрезвычайно признательна, если вы и вам подобные, хотя бы изредка соблаговолите останавливаться на красный свет. В таком случае я смогу спокойно перейти улицу. И оставьте меня, любезный, в покое!

Все это Кристина выпалила прямо в лицо этому сытому самодовольному типу. И с чувством выполненного долга резко повернулась к нему спиной. Не оборачиваясь, она перешла узкую улочку, ступила на тротуар и направилась в сторону Садового кольца.

«ДТП — не повод для знакомства!» — мелькнуло в голове Майка.

«Динь-динь-динь! Динь-динь-динь!

Колокольчик поет…» — доносилось с тротуара.

Майк решительно рванул вслед за девушкой, через секунду нагнал, остановился на ее пути и обаятельно улыбнувшись, раскинув руки в стороны, загородил дорогу. Майк тут же пустил в ход на полную катушку свое испытанное оружие. Очень заело, что эта юная особа никак не реагирует на его неотразимое обаяние.

Девушка, молча, стояла перед ним.

Майк Кустофф, разумеется, не избегал девушек. Наоборот. С ними отношения всегда развивались по отработанной схеме. По сценариям, написанным лихими парнями где-то в Голливуде. Точнее, по одному единственному сценарию, в который были втиснуты все реплики, жесты и поступки из множества других сценариев, похожих один на другой, как две пачки сигарет. Девиц, с которыми Майк общался в последние годы, это устраивало. Они назубок знали свои роли, поскольку с детства смотрели только американские фильмы по подобным сценариям. Знали как себя вести в стандартных ситуациях. Как улыбаться, как отвечать, как молчать, как задавать вопросы. И никогда не выбивались из схемы.

С этой юной особой с самого начала все пошло как-то… враскосец. Она не соблюдала никаких правил, никаких мизансцен. Может, просто не смотрела американских фильмов? И не знала, как следует себя вести. Как отвечать, как улыбаться, как конфликтовать.

В свои тридцать лет Майк относился к инвалидам с легкой брезгливостью. Понимал, это нехорошо, не по-христиански, надо испытывать сострадание, милосердие и все такое. Но ничего не мог с собой поделать. Разумеется, никогда не высказывал это вслух, но преодолеть это поганое чувство в себе не мог. А эта юная особа…

Лицом девушка менее всего походила на инвалидку. В ее больших выразительных глазищах не было и тени ущербности. Скорее наоборот. Какое-то снисходительное сочувствие к окружающим. С таким, слегка ироничным пониманием взрослые умудренные наставницы смотрят на неразумных воспитанников.

Просто какая-то «Неизвестная» Крамского. Собственной персоной. Гордо вскинутая голова, прямая спина. Если бы не легкая хромата, красотка, одно слово. Слегка прибарахлить, подкрасить, подмазать, мужики табунами будут бегать.

С первой же секунды это стало Майка дико раздражать. Он и сам не понимал, почему? Не успев, как следует подумать, пошел в наступление. По привычке. Обаятельно улыбнулся и, заговорщески понизив голос, спросил:

— Послушайте! Как вас зовут?

Она вздрогнула и резко вскинулась. В ее глазах пульсировало неподдельное изумление.

— Что-о!?

— Как вас зовут? — неотразимо улыбаясь, повторил Майк.

— Господибогмой! Зачем это вам? — еще больше изумилась девушка.

— Ну.…Как-то, вроде, якобы, так принято. Когда люди между собой, типа, общаются…

— Кристина! — машинально ответила она. Но, спохватившись, тут же добавила, — И забудьте навеки мое имя!

Она еще раз одернула юбку, поправила волосы, переложила в другую руку помятый полиэтиленовый пакет и, сильно выдохнув, заявила:

— Вы никогда более не увидите моего лица!

«Вона-а… как!» — пронеслось в голове Майка.

Девушка разговаривала каким-то вычурным образом. Так выражались выпускницы Смольного института исключительно в романах девятнадцатого века. В представлении Майка, разумеется. Поскольку романов девятнадцатого века он не читал.

— «Никогда не говори — никогда!» — автоматически брякнул Майк.

— Что-о!?

— Фильм такой был. Американский. Не видели?

— Не хожу в кино. И не стойте, пожалуйста, на моем пути истуканом!

Самое неприятное для Кристины заключалось в том, что этот наглый самодовольный тип был чем-то неуловимо похож на великого Карла Брюллова. Не до конца, конечно, отдаленно, но все-таки! Бывают же такие нелепые игры судьбы!

«Господибогмой! Просто возмутительно! Какая-то дикая пародия! Наверняка этот тип даже не догадывается об этом!» — мысленно негодовала она.

Кристина обошла Майка как столб, неожиданно возникший на ее пути, и, не оборачиваясь, поспешила в сторону Самотечной эстакады.

Майк стоял на тротуаре и смотрел ей вслед.

— Зря вы обидели свою жену! — неожиданно услышал он за спиной.

Майк вздрогнул и резко повернулся. Перед ним стояла старуха с мешками через плечо и, улыбаясь беззубым ртом, сверлила его абсолютно безумными белесыми глазами. Майку впервые за долгие годы стало не по себе. Он даже передернул плечами.

«Жену-у!?» — вихрем пронеслось у него в голове.

— Она достойна лучшего мужчины! — верещала она.

«Какого черта!? С какого перепуга старая ведьма решила, что эта прихрамывающая невзрачная девчонка, уходящая вдаль переулка, моя жена?».

Майк еще долго стоял на тротуаре в оцепенении. То смотрел вслед девушке, то переводил взгляд на бомжиху. Тогда он так и не понял, что именно случилось.

А случилось то, что перевернуло всю его жизнь.

Он стоял и смотрел. Девушка быстро уходила все дальше. Но Майку казалось, она двигается как в рапиде, как в замедленной съемке. Потом она скрылась за углом переулка.

И вдруг… внезапно по его спине волной пробежали мурашки. Почему-то вспомнилась одна из последних поездок на натуру в вологодскую область. От Вологды до Светлогорска надо было добираться по воде «Ракетой». Потом до заброшенных деревень на попутках.

На причале случилось неприятное происшествие. На выходе из «Ракеты» Майк оказался первым из пассажиров. Он поставил сумку на палубе к ноге, закинул за спину этюдник и начал вглядываться в серые невзрачные дома на берегу. Вахтенный матрос как-то неудачно кидал канат. Только с третьего раза попал петлей на причальную тумбу. Потом долго, как бы, нехотя тянул сквозь круглое отверстие в борту «Ракеты» канат на себя.

Майк решил не дожидаться конца этой сложнейшей операции и шагнул одной ногой на доски причала. Другой ногой остался стоять на самом краю борта катера. В тот момент, когда он потянулся рукой за сумкой, узкая темная полоса между катером и причалом внезапно начала увеличиваться.

Майк не среагировал, упустил всего какую-то долю секунды, не успел шагнуть второй ногой на причал. Так и остался стоять враскоряку. Одной ногой на причале, другой на краю борта катера. Черная полоса холодной воды внизу между ногами медленно и неотвратимо увеличивалась. Майк бестолково топтался, перебирал ногами, не решаясь двинуться ни туда, ни сюда. По его спине волнами забегали мурашки.

— Мать твою!!!

Вахтенный матрос одной рукой за шкирку, как нашкодившего кота, втащил Майка обратно на катер. Перед Майком заколыхалось красное, как у мясника разъяренное лицо. Пахнуло крепким перегаром.

— Больше всех надо, да!? Сидеть за тебя я буду, да!? Москвичи-и… мать вашу!

Потом Майк долго стоял в узком коридоре «Ракеты» и никак не мог перевести дыхание. Бесконечно одергивал куртку, приглаживал волосы. Только в эти минуты до конца осознал, из-за своей глупой поспешности он был на волосок от гибели.

Сейчас на него почему-то опять неотвратимо навалилось ощущение беспомощности, которое он испытал в Светлогорске, когда одной ногой стоял на палубе катера, другой на причале и расстояние между ними внезапно начало увеличиваться. А внизу угрожающе темнела полоса черной воды.

— Эта девушка достойна лучшей жизни!

Майк вздрогнул. На него вопросительно смотрела все та же безумная особа.

Каких только личностей не шляется нынче по вокзалам, проспектам и бульварам многомиллионного мегаполиса. С Востока и Юга, из ближнего зарубежья и далеких континентов. Бегут люди, бегут. И цель у всех и каждого одна единственная — выжить. Не сладко им там, у родных очагов.

Майк всегда сочувствовал бомжам. «От сумы и от тюрьмы…», всем известно. Подавал нищим и «мадоннам» с явно чужими крадеными детьми на руках. И одноногим, якобы, только-только из очередной горячей точки. Понимал, его дурят, но ничего не мог с собой поделать. Конечно, он не Соррес, не Билл Гейц, подавал немного, копейки, мелочь, но никогда не проходил мимо.

Майк достал из кармана брюк всю мелочь, что была, сунул ее в руки бомжихе и, не оглядываясь, направился к джипу.

С этого мгновения почти каждую ночь Майку в его сюрреалистических снах постоянно являлась эта девушка с глазами, словно два бесконечных тоннеля. Как наваждение, как укор, как призыв к чему-то. К чему именно призыв Майк не понимал. Ни тогда, ни после.

Кристина знала о Брюллове все. Все стены ее однокомнатной квартиры были увешаны репродукциями с его картин. И его портретами разных размеров. В рамочках и без оных. В книжном шкафу на самом почетном месте красовались три коллекционных альбома. Она вполне могла бы читать лекции или водить экскурсии школьников по залам Третьяковки. Она знала о Карле Брюллове даже то, чего не знал никто.

Знала тайну создания полотна «Гибель Помпеи».

Каждый вечер, как только за окнами сгущались сумерки, она включала старенький проигрыватель, оставшийся от мамы, и ставила на иглу одну из пластинок Шарля Азнавура. И на нее тут же накатывало необычайное состояние. Руки и ноги начинало покалывать, будто мелкими иголками. Сердце билось гулко, размеренно и четко, как метроном. Она опускалась в кресло, рядом с тумбочкой, на которой стоял проигрыватель, закрывала глаза и перед ее мысленным взором возникали чередой, одна за другой, ясные и четкие картины.

— Господибогмой! — беззвучно шептали ее губы.

Каждый вечер она будто смотрела некий многосерийный фильм. В ее восприятии провалов никогда не было. Вечером следующего дня она видела очередной эпизод, следующую сцену, буквально с того места, на котором прервалась вчера.

Никто не был посвящен в эту тайну Кристины. Никто даже не догадывался.

Если бы она хоть кому-то рассказала, если бы поделилась своей тайной…

Если бы, если бы…