Мир меняющие. Книга 1. Том 1

Глава 3. Путь рыцаря

В ночной тишине мягко пылила дорога под копытами лошади, несущей всадника. Тихо было окрест, лишь только вдалеке вспыхивали зарницы, да ворчал потихоньку гром, где-то в той стороне Ущелья Водопадов – по картам судя. Голова всадника покачивалась в такт поступи лошади. Кажется, спит всадник и вроде даже слышно похрапывание. Ан нет, нет сна в его глазах, всадник едет в полных боевых доспехах, сняв только шлем. Доспехи отливают в звездном свете, мерцая то синим, то черным, и отблеск этот виден в прикрытых отекших глазах рыцаря, хотя в тени голова от капюшона синего плаща, мягкими складками лежащего на крупе коня. На плаще – герб, на поясе – двуручный меч, мягко позвякивают серебряные шпоры. Что занесло рыцаря на эту пустынную дорогу, по которой только убийцы, воры, незаконные девицы-тиманти, да всякое другое отребье уходит из городов, никто не знает, да и нам неведомо. Час ночной страшен, сейчас сильны древние проклятия, а в лунном свете оживают чудовища, над которыми смеются днем. Дневная жара сменилась ночной прохладой, тихо и сумрачно, звездный свет пронзает мягкую сумеречную синеву. Вскрикнет где спросонья птица какая, сверчки орут, надрываются, как в последний раз. Узкие зеленые плети свисают с деревьев на дорогу и будто глядят во все листья, и нет-нет щекотнут по щеке проезжающего. Рыцарь выехал из тени деревьев, и видно стало, что под седлом у него не просто конь, а бесценное сокровище – белокрылый единорог, подаренный за какие-то особенные подвиги. Ибо купить или украсть единорога невозможно. Слишком страшны муки для вора, посягнувшего на божественный дар Примам.

Рыцарь был мирской и ехал из столицы Мира – Блангорры. Доспехи его еще покрыты пылью и кровью, вынесенными с ристалищ турнира. Турнира, который он должен был выиграть. Турнира, в котором ему уже не один год не было равных. Пока не появился этот чужак.

Горькие мысли будоражили кровь, не давая сомкнуть глаз. Как они посмели, как допустили неизвестного рыцаря к турниру??? Явился весь в пыли и выкликнул его, именно его на поединок. Это его-то, рыцаря Райдера фон Изма, который слыл одним из лучших в клане пастырей! Да он был приближенным к самому Магистру! И, наконец, ему за подвиги ратные Прим пожаловал из своего табуна Белокрыла, и сама правительница вплела в гриву единорога золотые нити, и надела на рог его узду. Он был сильнейшим, любимейшим был. Это ему в прошлогоднем турнире пожаловала свой платок сама Прима. А этот, явился, рыцарь – без роду, без племени. Ни тебе пажей, ни оруженосцев… Да у него даже герба на плаще не было!!! Только потемневшие серебряные шпоры выдавали в неизвестном рыцаря. Да астрономы своим чутьем могли кровь его распознать, что пастырь это. Спрятался в доспехи, как улитка, поглядывает, знай себе. Трибуны заволновались, поползли шепотки. Народ любит таких выскочек, каждому кажется, что и он так сможет. Многие потом будут грезить, и видеть сны, как сами на ристалище стоят и ждут, молча, спокойно, только резвый конь нетерпеливо бьет копытом и роет песок, да позвякивают какие-то металлические части в упряжи. Фон Изм стоял и слышал, как по трибунам говорили, что он, наверное, струсил, коли молчит, боится проиграть неизвестному… А рыцарь разве может биться с неизвестным противником? А ну как за забралом свободнокровка окажется – и где после этого рыцарская честь? Да нет же, принудили, почти силком заставили.

На ристалище выехали Райдер фон Изм и неизвестный. Неудачи преследовали Райдера в этот день. Копье после первого же удара погнулось, а потом и древко сломалось. Меч, который не раз выручал его в сражениях, раскололся пополам после первого удара. Да что там говорить, у рыцаря самого руки не поднимались, бил вполсилы. «Колдовство, не иначе», – мелькало в мыслях, пока шел бой. Изменить ход боя он был не властен. И проиграл, и по правилам поединка пришлось отдавать награды, которые он заработал, участвуя во всех битвах и турнирах, на которые смог попасть. Да это было бы полбеды – быть побежденным в честном бою на турнире – не так уж и зазорно, да и наград не жаль – новые заработает или купит. Самое страшное случилось, когда трибуны, а вслед за ними Примы потребовали, чтобы неизвестный открыл лицо. Народ желал лицезреть, узнать имя нового победителя. Победитель ненадолго задумался. Тишина стояла на ристалище такая, что слышался только шум хлопающих на ветру флагов, да ржанье жеребцов, еще охваченных пылом схватки. А потом неизвестный снял шлем. И рыцарь увидел безусое юное лицо, рыжие кудри – такие знакомые. И лицо, лицо своего младшего брата, которого он не видел уже лет 15.

Райдер был единственным ребенком в семье до того времени, пока ему не исполнилось 10. Отец, его Райдер фон Изм-старший, сын пастыря фон Изма, давно почившего, ушел в поход, возглавляемым великим Магистром. Фон Изм-старший служил небесным праотцам с мечом и щитом в руках. Поход продолжался долгие пять лет, в течение которых супруга рыцаря сама вела все хозяйство и воспитывала маленького Райдера. И вот отец вернулся аккурат ко дню рождения сына. Он был одним из немногих выживших в походе и был дружен с самим Магистром. Привез богатства всякие несметные и порой таинственные, кучу подарков. Десятый день рождения наследника отпраздновали, как положено – с фейерверками, различными яствами, потешными боями. Райдер-младший получил от отца редкой красоты меч, а от матушки – жеребчика, вороного, который обнадеживал вырасти в великолепного скакуна. А потом, через положенное на то время родился у Измов сын. Младший, Кеннет фон Изм. Райдер с замиранием сердца сидел в соседней с родительской спальней комнатушке, ожидая, что раздадутся сейчас слова великого предсказания, и новорожденного брата увезут и снова все станет, как раньше – вся любовь и все внимание будут для него, для Райдера. Подрастая, Кеннет вытеснил, сам того не замечая, Райдера из родительских сердец. Весь двор любил младшенького сильнее. Он был умнее, красивее, а самое главное – гораздо добрее, чем старший брат. Еще ковыляя по садику на непослушных ножках, в белой рубашонке, в бесштанном детстве, с копной ярко-рыжих кудряшек маленький Кен был так хорош, что всякий, шедший мимо, останавливался полюбоваться и посюсюкать. Райдеру в то время уже шел 13-ый год, и его было решено отправить на обучение. Учителем должен был стать один из немногих друзей отца по Ордену, тот, что тоже благополучно вернулся из дальнего похода. Райдер со слезами умолял мать, валялся в ногах у отца, говорил, что он будет учиться у него, будет самым прилежным учеником и лучшим в Мире сыном. Но родители были непреклонны, ссылаясь на обычаи. И вот ранним утром, когда еще туман переливался жемчужно-серыми оттенками в лучах восходящего солнца, юный Райдер в сопровождении оруженосца, отправился в соседний замок на учебу.

Годы вдали от родительского дома тянулись медленно. Учебы было мало, приходилось быть больше слугой, чем учеником рыцаря. Три года был на побегушках у хозяина, потом был повышен до звания пажа у хозяйки. Жена хозяина замка, а по обычаю – дама сердца для всех учеников рыцаря, о которой ученики должны вздыхать и мечтать, посвящая ей стихи, песни и сонеты, оказалось капризной до одурения, ревнивой и непостоянной. Хотя хороша была она так же, как и взбалмошна. Рыцарь фон Маар души в супруге не чаял, смотрел на все ее похождения сквозь пальцы и убил бы любого, кто осмелился сказать что-либо дурное о своей прекрасной хозяйке.

Определили Райдера сначала изучать прекрасное к даме сердца. Звали ее Вита фон Маар, досточтимая супруга рыцаря. Ну, она и научила. Раздвигая ноги перед каждым, кто казался ей мало-мальски привлекателен или, наоборот, слишком уродлив, в общем, если свербело у дамы Виты – нужно было ее ублажить. А кто, фи, какой глупый вопрос. Иногда доставляли подарки – выпрошенные у мужа или шантажом вымогаемые у поклонников – тогда Витушка, как нежно звал ее любящий супруг, просто таяла, и в этот день звала всех душками, и бесконечно лобызала свою собачку. Собачонку эту она безмерно любила, холила и баловала, как родное дитя. Родных же детей отсылала сразу после рождения к кормилице в призамковую деревушку, как того требовал обычай. Да и не любила она детей, ни своих, ни чужих. Против природы не попрешь, рожать приходилось, новорожденные лишь на секунду вызывали у Виты брезгливое любопытство, потом она вручала младенцев служанкам и напрочь выкидывала даже мысли о них из своей прелестной головки.

Когда впервые дама фон Маар вызвала к себе новоиспеченного пажа, его снедало любопытство – слишком уж откровенные шепотки вызывала ее неутолимая похоть. Приказала раздеться, обошла кругом. Надо сказать, юный Райдер в свои 16 лет выглядел гораздо старше и крепче. Природа не обделила его ни статью, ни мужским естеством. Был он высок, крепок в кости, темноволос и кареглаз. Спина и грудь заросли сплошь мягким курчавым волосом. Дама Вита провела пальчиком по его груди и раскраснелась, задышала чаще. Она, как истинная дочь клана повитух, знала о мужчинах и женщинах все – с самого рождения. Сказала, чтобы он пришел после тушения огней. Он не осмелился противоречить, засмущался. Дама высокородна, хозяйка замка и такое сразу внимание к необученному пажу-желторотику. Хотя он и раньше слышал, как шепчутся товарищи по обучению о том, что она вытворяет в хозяйских покоях, особенно, когда хозяин уезжает.

Когда вошел он к ней ночью – юнец неразумный, обнаженных женщин видевший случайно да мельком. А тут – пухлая, полуобнаженная, спелая, как сочащийся нектаром плод – протяни руку и утонешь, хозяйка возлежала на мягких перинах ложа, поманила его пальчиком, благоухая сладкими духами. Райдер подошел, как заколдованный, от ароматов кружилась голова.

– Выпей, друг мой, кубок вина, – голос был под стать внешности, глубокий, бархатный, мягкий, влекущий, отчетливый. Паж протянул руку и взял мелко подрагивающей от возбуждения рукой предложенный кубок. Райдер от зрелища этого и от крепкого вина совсем было потерял голову. Пригубил и, как в омут – в объятия к ней. Лежа потом рядом, остывая от любовного пыла, юный паж поинтересовался:

– Вита, а как же теперь муж твой? Ты разведешься, и мы уедем?

В ответ дама Вита недоуменно уставилась на него своими влекущими глазами, потом хрипло расхохоталась, столкнула с ложа и прогнала. Она использовала его, как машину для ублажения своей похоти – и потом неоднократно. Как дубинку из дерева выточенную, с которой она не расставалась в любовных игрищах. Это потом он узнал, что в еду и питие подливали снадобье, воспламеняющее плоть, тем, кого она выбирала. Развратна была дама донельзя. Творила с ними такое, что до сих пор при воспоминаниях передергивало – поначалу было любопытно, но пресыщение наступало быстро. Дама Вита вызывала желание, но сразу после его удовлетворения становилась мерзкой и противной, что хотелось бежать и смыть ее поцелуи немедленно, будто бы они грязнее грязи и липким от ее любви становилось все тело. Тепла в ней было, как в холодной слизи, растущей на стенках глубоких колодцев. Райдер надоел ей через месяц. Сколько он видел потом других, выходящих из ее комнаты через потайную дверцу. И он никогда никому из последующих ее любимчиков не завидовал – после того взгляда, после первого раза, когда растоптала она юную любовь. Возненавидел ее всем пылом своего юного сердца. Но он уже достаточно повзрослел и твердо знал, что домой ему дороги нет, а наговорить на хозяйку – это подписать себе смертный приговор. Сакс фон Маар, муж ее, ныне отошедший от дел, но еще крепкий рыцарь, был всегда предан Магистру. Отсюда и крылось все его богатство и могущество. Молча побаивались его соседи и заискивали. А ну как узнает, о чем шепчутся по вечерам, да напишет письмецо Великому Магистру, а то по следу весовщиков направит – кто ныне без греха? Много было таких, за кем приходили, и потом никого из них и их семей никогда и нигде не видели.

Утро учеников начиналось с чистки конюшен, потом надо было накормить всех замковых лошадей, потом вымыть их и вычесать, принести воды на завтрашнюю помывку, потом заставлял господин фон Маар бегать с ведрами, полными песка, по двору – как он говорил, «дабы тренировать мысцы ваши». Потом немного фехтовали, причем, когда хозяин был в добром расположении, показывал иногда тайные приемы пастырей, которые знали только рыцари ордена. Потом изнурительная многочасовая джигитовка. А лошадок давали самых что ни на есть бешеных. За малейшую ошибку или провинность секли немилосердно. Весь день гоняли всех учеников по двору замка. Вечером будущие рыцари валились на соломенную подстилку без сил. А те, кем хозяйка не пресытилась, приходилось отбывать еще и постельную повинность у нее. Иногда двоим-троим одновременно. Хозяин о ее пристрастиях знал, и смотрел на эти шалости сквозь пальцы. Только ученикам потом доставалось, муштровал их нещадно.

Фон Изм-младший получил свои серебряные шпоры, и обучение закончил после долгих восьми лет. Хозяин Замка решил устроить турнир, чтобы прославить свою супругу. Ну, то есть было так: дама Вита проснулась и сообщила своему супругу, что «было бы неплохо для упрочения славы об ее небесной и немеркнущей красоте на зависть соседкам, ну, в общем, дорогой, пусть мальчики с копьями и мечами по ристалищу нашему побегают, они такие миленькие во время турнира». Понеслись курьеры по замкам, чтобы оповестить соседей и вызвать рыцарей на бой. В столицу вызовы посылать не стали, только для местных, по-домашнему. Дама Вита решила, что для нее будет достаточно и титула «самой прекрасной дамы» без добавления покоренных ее красой областей. Юнца пажа, только недавно познакомившегося с брадобреем, никто в расчет не брал, ученики не участвовали в турнирах. Райдер был наказан, за то, что смотрел дерзостно. В наказание он должен был носить хозяйкину собачку – редкостную мерзость. Она была тупа донельзя, блохаста, и, нагревшись от тепла солнц и рук, воняла псиной гадостно.

Райдер, одурев в конец от учебы, втихомолку сунул монетку, одну из иногда присылаемых родителями ему лично, замковому писарю, и тот вписал его имя в списки. Когда начали разбивать бойцов на пары, были все очень удивлены, услыхав от герольда имя ученика, фон Изма в списке. Биться пришлось против рыцаря с окраины округа, покрытого шрамами, которому, при случае и проиграть было не зазорно. Но удача в тот день была на стороне молодости, поэтому Райдер бой выиграл, не получив ни единой царапины. Получил свои первые серебряные шпоры, меч, коня, доспехи и самое главное – обрел долгожданную свободу. Которой не преминул воспользоваться. В призамковой таверне повеселился на славу, ибо новоиспеченному рыцарю все отдавали бесплатно в течение целого месяца. Примета такая была у мирян – что все подаренное новоиспеченному рыцарю-пастырю счастье принесет и отведет любую беду. Все, что предлагалось – было от чистого сердца. Только вот на незаконных девиц, которые вились вокруг юного рыцаря в тот памятный день, не мог смотреть даже. Сразу из детства вспомнилось такое – был праздник Новолетья, и можно было сладкого есть, сколько влезет. Все дарили детям сладости, и каждому хотелось узнать – вкусный ли дар, приходилось пробовать, и к концу дня уже просто подташнивало и хотелось соленого чего-нибудь.

Прокутил недельку, вторую. Проснувшись как-то утром, полежал, подумал и, решив прославиться, направил путь свой в столицу. Испросив у фон Маара, в качестве последнего расчета, рекомендательное письмо Магистру – у отца просить гордость не позволяла, помнил до сих пор, как в ногах валялся, умолял не отсылать из дому, хотел быть его учеником. Собрал свои немудреные пожитки и двинулся в Блангорру.

Судьба подхватила его в свои заботливые руки и ласково несла вплоть до вчерашнего дня. Не было турнира, который он пропустил, если конечно, это был престижный турнир. И не было турнира, в котором он проиграл, или был ранен. Участвовал во всех мало-мальски серьезных сражениях, дрался на бесчисленных дуэлях за свою Прекрасную Даму. Надо сказать, Дама теперь у него была такая, что и умереть за нее не жаль. Сама Прекрасная Прима почтила честью быть Дамой его сердца. Впрочем, как и у тысячи тысяч других вояк, с разрешения Прима, конечно. Поговаривали, что платки, которые правительница раздает своим верным рыцарям, готовит целый цех прекрасных швеек. Впрочем, на красивую женщину во все времена возводилась напраслина, невзирая на ее положение. Может, и сама она их вышивала, надо же ей чем-то в Пресветлом Дворце заниматься. Жизнь была прекрасна. После разгрома табора кочевников, которые осмелились появиться на границе Мира, за смекалку и храбрость, проявленную при проведении операции, был отмечен Райдер особо. Почести и слава сыпались на рыцаря. Считал он себя баловнем судьбы, забыв напрочь об отчем доме и о семье своей. До сегодняшнего дня…

Этот хронов юнец, он-то знал, с кем будет биться, знал все его слабые места! Это его лица не было видно, это его имени никто не знал. А потом, когда бой начался – почернели солнца, потемнело небо – казалось, все было против Райдера. Кто обучил неизвестного рыцаря так владеть мечом и копьем? Казалось, скакун и всадник связаны незримой нитью. А меч? Где он взял свое оружие??? Доспехи его сияли на свету, будто был сделаны из драгоценного металла. Помнится, в семье фон Измов было много всякого оружия и доспехов развешано на стенах замка. Но маленькому Райдеру разрешалось только смотреть на это и, лишь когда перед отправкой снаряжали на учебу, вручен был ему меч, добытый отцом в походе. А тут – такое великолепие, конечно, для любимчика своего расстарались – все лучшее отдали!

И вот – победил неизвестный. Горечь поражения вошла в сердце Райдера и засела в нем ледяной иглой. И как был он побежден – выбит из седла, да при падении так треснулся головой, что искры из глаз посыпались, и на мгновение потемнело в глазах. И упал как-то неловко, как шут, трибуны просто взорвались смехом. А когда он очнулся – победитель уже шел вдоль трибун, под крики толпы нес поверженное знамя Райдера и его меч, вел его лошадь, сняв, наконец, шлем. Рыжие кудри развевались на легком ветру – сезон ветров только начинался – напомнив детство – маленький Кеннет бродит возле замка и все, все без исключения смотрят и любуются только им. А поверженный рыцарь сидел на песке ристалища, и ярость загоралась в его глазах. Бешенство застилало ему глаза кровавой пеленой. Встал, покачнувшись, ушел в свой шатер, где никого не было, ни одного слуги или пажа. Все ушли пялиться на нового победителя. С трудом содрал с себя доспехи, но тут полученная рана дала о себе знать, покачнулся и с размаху уселся на сундук, в котором хранились добытые во всех стычках награды. И тут услышал шелест откидываемого входного полотнища. Закричал нервно, что «непонятно, за что вам жалование платить и бить запретили даже, если вы шляетесь где – неизвестно, а ваш господин сидит раненый». И так довольно долго распалялся Райдер, пока не соизволил приоткрыть глаза. И увидел своего младшего брата, который смотрел на него и улыбался. Вскипел проигравший, хотел вскочить, да ноги не держали:

– Чего ты тут лыбишься стоишь, пришел забрать оставшееся? Да забирай, забирай, я себе еще выиграю, а тебе, небось, и участвовать-то в боях таких больше не придется! Вон единорог в стойле – его тоже забирай, тебе-то никогда не заслужить такого!

Кеннет уже не просто улыбался, он рассмеялся:

– Вот не думал, что ты меня так встретишь. Верил, что поможешь, посоветуешь, с рекомендациями поможешь или проводишь к Магистру. Матушка говорила, что ты у него в чести. Новости о доме хотел рассказать. Отец наш пропал, поехал к ущельским, да и не вернулся. У Магистра рыцарей просить хотел, чтобы поиск организовать, он же его должен помнить. Прости меня, брат, что подшутил так над тобой. К тебе же не пробиться иначе было, а я, если бы тебя сегодня не увидел, домой бы уже уехал, матушке пообещал. Она слегла после отцовского исчезновения и, наверное, не поднимается больше. Ждет нас с тобой, хочет попрощаться с обоими. Давай ввечеру встретимся, когда уже солнца сядут, и не будет пекла такого, а? Я на Речном перекрестке шатер синий поставлю и буду тебя ждать. А если надумаешь, так оттуда вместе и в замок наш поедем.

Замолчал, постоял недолго, вглядываясь в лицо брата, но ответа так и не дождался. На этом братья расстались, Кеннет ушел праздновать свою первую победу, а Райдер, в одиночестве остался смаковать горечь своего поражения.

Смеркалось. И вот, едет Райдер фон Изм, бывшая краса и гордость блангоррского рыцарства, сын пастыря, имя которого до сих пор упоминают, как справедливого, исключительно честного и доброго, по ночным тропам на своем верном единороге на ночное свидание с младшим братом. Ледяная заноза поражения уже прочно проросла в сердце и постепенно превращалась глыбу, замораживая чувства. Мысли не давали ни отдыху, ни покоя, казалось, что все вокруг кричит: «Ты проиграл! Ты проиграл!», – издевательски похихикивая. Лицо брата превращалось в гримасничающую маску, которая тоже кричала о проигрыше. Вокруг летало уже много таких кривляющихся масок-лиц – Примов, прекрасных и не очень дам, родителей, лица всей ненавистной семейки фон Мааров, всех остальных фонов и их прислуги, даже сам Магистр, он тоже кричал и смеялся.

Внезапно Белокрыл оступился – на тропинке темнела небольшая яма, рыцарь встрепенулся, открыл глаза, разогнав сонм видений. Брр, почудится же такое! Вот уже перекресток заветный и шатер синий неподалеку, рядом с рекой. Тут бы и обрадоваться Райдеру – скорой встрече с братом, новостям о родных и близких. Но сердце рыцаря наполнил взметнувшийся осадок, с самого дна – злоба, ярость, ненависть к родителям, променявших его, старшего, продолжателя рода на этого рыжего щенка, тоска, одиночество и зависть. Зависть к молодости, красоте, силе, доброте. Зависть к тому, кто любим, и умеет любить, кто добром воздает за добро. Лютая, бешеная зависть. До скрипа зубовного, до помутнения рассудка, до желаний неуемных. И странно это, по мере приближения к шатру, все улеглось и сменилось странным чувством обреченности и предрешенности. Облегчения не наступило, стало лишь покойно, и бешеное буйство мыслей сменилось одной – убить.

Подъехав к коновязи, спешился, приказал Белокрылу ждать. Откинул входное полотнище и ступил вглубь шалаша – слуг нет, отосланы куда-то. Тю, а братец-то спит. Видно, что готовился к встрече, стол накрыл по-праздничному. Долго ждать пришлось, а сон разрешения не спрашивает, сморил молодца. Спит Кеннет, склонив рыжеволосую голову на руки, прямо тут за столом. Ярко золотятся кудри в свете факелов, рядом отблескивают чистым серебром столовые приборы. Тепло, уютно, по-домашнему. Как будто женская рука прибирала и накрывала, да только всегда славился младшенький своей любовью к уюту и порядку – в детстве Райдер даже дразнил его «манюнькой» за эту страсть.

Багровым огнем полыхнуло в голове, и теперь уже не было спасения, послушная року ладонь обхватила рукоять меча, замахнулась и все – юнец даже не успел проснуться. Голова, оставшись более без поддержки, упала на застеленный коврами пол и откатилась от стола, остановилась, глядя незрячими, закрытыми, а от этого еще более страшными глазами. Тело, помедлив немного, рухнуло со стула с негромким шорохом. Из перерубленных артерий хлынула алая кровь, окропив все вокруг и обрызгав ноги рыцаря.

В этот миг будто бы нечто громадное пронеслось над шатром, раздался грохот, потом скрежет – камни на берегу с хрустом распадались на части, словно на них попало нечто очень тяжелое. Наступила тишь, такая, что вздохнуть страшно. Слышался хлюпающий звук вытекающей из тела крови – размеренный и затихающий. Райдер вытер меч о скатерть и вышел из шатра. Звук позвякивающих серебряных рыцарских шпор в наступившей тишине казался таким громким, словно мимо проходила, клацая доспехами, целая армия. Вышел и остолбенел. Ничто вокруг не напоминало того перекрестка речных дорог, где он недавно спешился. Все вокруг потемнело, заволоклось темно-синей мглой, а Белокрыл куда-то исчез. Посвистел – не откликнулся, покричал – молчит, в мыслях своих отдал приказ появиться – нет ответа. Вокруг не было больше ничего – кроме тишины и синевы. Оглянулся Райдер – а и шатер-то уже исчез. Послышалось тихое шипение, облако тьмы еще сильнее сгустилось, и раздались откуда-то сверху слова, с превеликим трудом исторгающиеся из громадной какой-то глотки, цепляясь за громадные клыки: «Какой славный был бой… Один меч – одна голова… Все по-честному, всего поровну… Да и противник не очень-то сопротивлялся, наверное, жить не хотел». Рыцарь-братоубийца, оглядываясь в приступе паники, видел лишь сгущающиеся тени, пляшущие вокруг – серые, жемчужные, черные. Но страха не было, как только сказано было первое слово – вернулось спокойствие и ощущение предрешенности. Какой-то неясный силуэт начал проявляться среди этого серо-черно-белого шипения.

Открылись, закрылись и вновь открылись глаза – в человеческий рост, дымчато-серые, с вертикальными, как у змеи, зрачками, послышался все тот же шипящий звук и стал виден его источник – облако темного пара, как от кипящей воды, вырывающееся из ноздрей дракона. Слышал, слышал рыцарь об этих ящерах, но никогда и никого не встречал из тех, кто видел их воочию. И вот теперь – видит сам. Дракон мягко прошипел, перебивая сам себя:

– Ну что, воин, сразился? Победил? А свидетелей не было? О! Как это не было. Я же твой свидетель. Убить меня сможешь? Что молчишь, перепугался? Весовщиков ждешь?

Рыцарь по-прежнему стоял, вцепившись в меч и не промолвив ни слова.

– ЭЭЭЭХ, люблю я вас, людишек, за чувства ваши добрые… Натворят делов и стоят столб столбом, слова не вытянешь. Рыцарь, я тя есть не буду, не боись. Ты ведь не молодеешь, жесток и невкусен ты, лучше уж девицу где-нибудь умыкну, вот тогда полакомлюсь. Хрон таких, как ты, ох, как любит. Поспешит тебя в свиту свою прибрать. Ему бы таких побольше хотелось встретить.

Рыцарь немного пришел в себя и подумал, что все-таки переутомился, переволновался, пьян, спит или еще что-то с головой приключилось. Эта мысль придала ему бодрости и смелости, он смог ответить:

– Да я не убивал его, зашел в шатер, а он уже мертвый и обезглавленный лежит.

Громовой хохот был ему ответом:

– Ну да, малой этот, сидел, понимаешь, сидел. А потом решил свой меч почистить или там поточить – во сне чего только не придумаешь. Ручка-то раз, возьми и сорвись, а мечик по шейке чирк – и все, конец мальчику, какое жестокое самоубийство, да? Или нет – он уже мертвый приехал, а? Не забывай, ты, я – СВИДЕТЕЛЬ, я же тебе сказал. Видел я, как ты тут мечиком чиркнул по шейке беззащитной. Сознавайся, что ты упираешься. Свинья не выдаст, дракон не съест. И весовщик не узнает.

– А какой мне толк в том, что я сознаюсь? Ты возьмешь и донесешь на меня. А так, без признания, кто тебе поверит, если я от трупа избавлюсь и кровь смою?!

Дракон смеялся так, что снова повалил темный дым, и вздыбились кожистые крылья,

– Да ты весельчак, банка консервная. Кто же в драконов верит, а, тем более, если дракон к весовщикам прилетит, мол, вот видел я, как пастырь один у речного перекрестка когой-то головы лишил? Ну, ты рыыцарь, голова – ведро садовое. Мы есть, да? Ты до этого же каждый день нас видел, на каждом углу – по дракону, точно. Мы живем с вами по соседству, да? Это ты, наверное, все-таки с перепугу сморозил. Я вот и думать уже начинаю, может ну тебя в лес, а, рыцарь? Живи ты со своей душонкой в разлад или в лад, мне-то, что до этого?! Я на тебя без слез и смеха смотреть-то не могу. А мне же прельщать тебя надо речами бредовыми да соблазнительными. А я, как только на тебя посмотрю, у меня в животе щекотно, как куча лягушек квакать начинает.

Райдер напрягся, он никогда и никому не позволял над собой смеяться, а тут ящерица-переросток нагло усмехается ему, гордости Мира, прямо в лицо!!! Дракон мгновенно уловил перемену в настроении рыцаря:

– Да, ладно, не пыхти от негодования, господин серебряные шпоры. Пошутил я. Не серчай, пока сердце у тебя есть – горячее и такое… МММ… живое, что ли. Даже не знаю, как сказать-то. Короче, ты человек неглупый, выдумывать мне лень, а обманывать тебя не хочется. Да и уговаривать времени у меня нет – хозяин велел побыстрее. Ибо ты горяч, можешь и меня того, извести совсем, – хохотнул, – В общем, рыцарь Райдер фон Изм-младший, ты виновен в лишении жизни безвинно убиенного и в бозе почившего Кеннета фон Изма, брата своего. И я не буду спрашивать тебя, что ты сотворил с братом своим. Я тебе говорю, что ты виновен, и виновен, безусловно. Судить тебя никто не будет, а казню тебя я. Сейчас. Можешь помолиться вашей святой семерке, попробовать позвать на помощь, ну или попробовать умолить меня, или еще вот – подкупить попробуй. Конечно, последнее совсем бесполезно, как и все остальное, но попытаться ты можешь, а я развлекусь – в хронилищах не всегда веселье.

Дурачился вовсю, наслаждаясь происходящим. Дракон распахнул крылья во всю ширь и хакнул темным облаком мерзкопахнущего дыма. Исчезла дурашливая издевка, и смех в рычании зверя пропал в никуда, как будто и не было вовсе.

– Вина твоя доказана и не может быть оправдана. И убийство брата твоего лишь доказательство твоей вины. А вина твоя – зависть. Зависть вела тебя всю твою жизнь, и она же не давала тебе покоя. Только для того, чтобы вызывать в ком-то другом зависть, и чтобы заглушить свою собственную, ты и свои подвиги совершал, прогневав жизнью своей святую семерку, которая отдала тебя во власть Хрона. Прокляли они тебя. Пойдет душа твоя виновная навеки веков в хронилища. Давай-ка ушки твои подрежем, они проклятым ни к чему.

Остолбеневший рыцарь не мог двинуть даже пальцем, чтобы хотя бы выразить протест или защититься – куда там! Стоял, словно столб. Чирк, сверкнул в свете полыхнувшей молнии острый коготь, и оба уха упали на прибрежную гальку. От ярости, дрожащей в драконьем громыхающем гласе и полыхающей в глазах, от боли и унижения от процедуры лишения ушей, от ощущения горячей крови, стекающей на шею, у Райдера перехватило дыханье, побежали горячие мурашки слепящего гнева с ног на голову. Если были какие-то сомнения, то теперь они окончательно испарились. И снова почувствовалась горькая обреченность и странный покой. Вроде ж сейчас убивать будут, а как-то уже и нестрашно, безразлично стало.

Рыцарь шагнул вперед и, подняв последний раз в мирской жизни натренированными за годы поединков руками свой меч, нацелил острие на шею дракона, где пластины чешуи были поменьше и казались не такими монолитно-сплавленными:

– Что ж, раз это смерть пришла, то я встречу ее достойно.

Дракон понимающе кивнул, и что-то вдруг изменилось в глазах, сверкнул огонь в них, появилась гордость за достойного противника. Или, может быть, понимание и сочувствие засветилось в них:

– А ты разве никогда не слышал легенду о том, что тот, кто осмелится убить дракона, должен занять его место? Что драконы вечны, бессмертны и неуязвимы? И прочая и прочая? Властелин теней велит передать тебе предложение, от которого ты не захочешь отказываться – он предлагает тебе стать драконом, одним из семерых, тогда в хронилища ты попадешь попозже, а то и не попадешь вовсе. Тебе лишь нужно сказать: «Жизнь отдам за тебя, повелитель зла! Мою жизнь за тебя!»

И еще вещал что-то, грохотал, рассказывал, да все слова проплывали мимо сознания рыцаря, которое уплывало в никуда, лишь изредка возвращаясь, чтобы зажечь голову унизительной болью от потери ушей. Лишь одно вцепилось в меркнущее сознание – он может стать драконом, бессмертным, вызывающим зависть своей силой и мощью.

Внезапно сильно похолодало, и рыцарь увидел нечто странное. Берега мелкой речушки, звуки которой вновь стали слышны, покрылись странной прозрачной и скользкой субстанцией, которая и издавала этот промозглый холод. Потом каждый камушек речной засверкал, как драгоценный и стал игольчато-кристальным, похожим на белого блестящего ежа. Дракон сделал шаг вперед и Райдер почувствовал, что неведомая сила подталкивает его, непослушные ноги понесли его поближе к воде. И вот уже ледяные иглы холода начинают покалывать его сердце.

– Жизнь отдам за тебя, повелитель зла! Мою жизнь за тебя, темнобородый, – сил хватило только прошептать.

Да, теперь он знает, как называется это холодное и блестящее – это лед, вот что это такое!!! Рыцарь отступает все ближе и ближе к воде под действием этих горящих глаз, меч, занесенный для удара, примерз к коже рук, и доставляет страшные мучения. И вот уже обе ноги ступают по мелководью, и кажется, что вот-вот и выберется он отсюда или проснется. Вернувшееся сознание шепчет: «Авось, все обойдется, речка-то мелкая, не будет же этот зверь топить меня в этакой луже, подумаешь – уши, в шлеме да под волосами и не видно. И я же согласился, согласился стать таким зверем, как он…» Но вот немеют ноги и холод, ледяной холод разливается по всему телу, сковывает, мысли замедляются и затихают. Леденеет и само сердце и больно. О боги, боги, как же это больно…

– Твое согласие услышано. Темнобородый ждет тебя!

Перед глазами пронеслась вся жизнь – все мгновения, всегда рядом был кто-то, у которого что-либо получалось лучше, сильнее, быстрее или принадлежало нечто лучшее, за что хотелось немедленно наказывать, забирая то, что вызывало такое непреодолимое желание. Если же не мог забрать желаемое, завидовал обладателю заветного до скрипа зубовного. Сознание еще жило в несчастном теле, скованном холодом. Все тело рыцаря покрылось ледяной блестящей игольчатой коркой. От усиливающегося холода лопнули серебряные шпоры, доспехи развалились на куски, упали блестящей кучей пыли. Примерзший к руке меч вспыхнул и, свернувшись в штопор, вонзился в лед, покрывший замерзшую речку. Рыцарь стал похож на скульптуру, что в изобилии расставлены в Блангорре – в садах Прима и на площадях столицы. Подул ветерок, и изваяние рассыпалась в прах. Дракон вздохнул, выпустил клубы дымного пламени из пасти. Потоптался, уселся поудобнее на берег, сложив скребущие по льду крылья и стал ждать.

Порывы ледяного ветра усилились. На всей Зории ветры затихли, дыхание всех плененных в хронилищах маленькими вихорьками собрано и отправлено темнобородым сюда. Вот взметнулся прах того, что было славным рыцарем совсем недавно, поднялся вверх, скрутился в тугую спираль. Потемнело, загрохотал гром и комья пушистого льда, нет, это, пожалуй, не было льдом. Клубы неизвестного вещества, такого же холодного, как лед, но пушистого и мягкого, начали сыпать из черных туч. Сыпавшееся вещество сплелось с прахом, ураганным ветром подняло ввысь дремавшего неподвижного дракона – он даже крылья не стал расправлять. На огромной высоте над скованной льдом рекой Детрой смешалось все: дракона-палача разметало на клочки, сплело воедино с прахом казненного и с кружащимися в бешеном танце белыми хлопьями.

Грохочущий ветер бросил жуткую смесь на лед Детры, и она обрела форму, став огромным белоснежным драконом, большим, чем дракон-палач. Белые клочья кожи свисали с его рогатой головы, а пасть, вместо дыма и пламени, извергала столб холода, обращавший все сущее в лед и то неведомое вещество, которое до сих пор сыпалось с небес над Речным перекрестком. Распластались гигантские крылья, иссиня-белые когти скребли речной лед в судороге превращения. Каждая чешуя, покрывающая туловище новоявленного дракона была пластиной тонкого нетающего, полупрозрачного темно-белого льда. Слияние разумов человека и дракона, так мало похожих друг на друга, заставляло мучиться, корежа увеличивающееся могучее туловище, заставляя нервно трепетать крылья, царапать когтистыми лапами, превращая обледеневшие берега в ледяную крошку – то, что осталось от покрова, сковавшего реку. Рыдания, которые начало было издать человеческое горло в момент смерти, вырывались уже из драконьей пасти. Рыдания перешли в оглушительный рык, и стихли. Человеческая сущность уступала место сущности зверя, и все прошлое тускнело в памяти, и лишь холод и голод остались. Остались навечно. Холод поселился в жидкости, заменяющей кровь и навеки остужая ее. Прятавшийся до сего момента единорог появился из-за кустов, с развевающейся на скаку гривой, взревел дурным голосом. Голод так терзал внутренности, что дракон, увидев снежно-белого единорога, пару раз взмахнув крыльями, подлетел и сожрал того, кто верой и правдой служил ему, того, кто был больше, чем просто скакуном – другом был. Пролившаяся горячая алая кровь священного животного, вгрызаясь в гладкую прозрачность, прокладывая путь во все стороны, растеклась по поверхности льда, который намерзал вновь и вновь. Эти алые ручейки заставили дракона сначала поджать когтистые лапы, а потом взлететь и направиться в небо, навстречу восходящим солнцам. Вслед ему донеслись призрачные голоса: «Убийца, убийцаааааааааа, братобийцаааа, прервавший жизнь единорогааааааааааа, проклятый, проклятый, проклятый проклятыййййй навекии…»

Лед был раньше замечен только в диких мирах, теперь же и в Мире стал появляться, не каждый сезон, но был. А белое холодное сыпучее вещество, падающее из туч, назвали снегом. Хрон же нарек свое новое детище – ледового дракона – Айсом, повелев откликаться на это имя. Астрономы, наблюдавшие миг превращения со своих Часовых башен, долго протирали свои никогда не ошибающиеся глаза, увидев рассеивающуюся мглу, которая создала воющую белую воронку над Речным перекрестком. Краткие мгновения превращения казались бесконечными, ибо время опять засбоило. Вновь засмеялся Хрон в своих чертогах-хронилищах, и вздрогнула Зория от этого смеха – сотряслись почвы ее, подняв гигантские волны в озерах, морях и океанах.

После рассвета возле Речного перекрестка остались лишь мелкие лужицы холодной воды. Высушенная и скрючившаяся от лютого холода листва деревьев, шелестела, подсыхали кровавые следы, на съежившейся траве лежал витой рог единорога и темнел синий шатер. Стрекотание утренних насекомых и чириканье просыпающихся птиц приветствовало солнца, которые, не спеша, взбирались на небосклон. Над водой засновали гигантские речные мухи, заплескалась рыбка, выпрыгивая из воды, в надежде позавтракать, волны Детры смыли кровавые следы. Синий шатер с первыми лучами светил завалился внутрь, скрывая произошедшее, а потом как-то быстро покрылся плесенью, пошел темными пятнами, сложился внутрь и истлел, не оставив следа. Щедрая зорийская почва затянула шрам, стыдливо пряча ночное происшествие. Лишь витой рог остался напоминанием о произошедшем. В полузаброшенном замке Измов смертельно больная хозяйка очнулась от тяжелой дремоты, полной мучительных видений, с ощущением непоправимой беды. Простонала: «Дети мои, дети мои», – и скончалась. У ледяного дракона Айса, направлявшегося к хронилищам, екнуло что-то под ребрами, и не осталось боле ничего, что связывало бывшего бравого рыцаря-пастыря Райдера фон Изма с Миром.