Мираж

8

Предрассветные сумерки начали редеть, уступая место дню, и белый туман, стлавшийся над Нилом, заколыхался. Дорога из Каира к пирамидам, обычно очень оживленная, в этот ранний час была еще пустынна; на ней виднелись лишь несколько египтянок, идущих в город, да открытый экипаж, ехавший в противоположную сторону. В нем сидело двое мужчин. Проехав около трех четвертей дороги, экипаж остановился, и мужчины вышли; один из них сказал что-то кучеру, а затем оба пошли через поле к небольшой пальмовой роще, находившейся в четверти часа ходьбы от дороги.

— Здесь бывает очень холодно перед восходом солнца, — сказал старший, плотнее запахивая пальто. — Вы выбрали чертовски ранний час, Эрвальд. Можно было бы отложить до восьми.

— Нет, позднее нам могли бы помешать, — возразил Эрвальд, у которого на плечи был наброшен только легкий плед. — Это место обычно переполнено туристами, как и все окрестности города. Кроме того, в девять часов я должен быть уже в Каире, потому что через час мы уезжаем, а мне не хотелось бы заставлять ждать Зоннека и профессора.

Спутник — это был доктор Бертрам — посмотрел на него и, покачав головой, произнес:

— Вы, кажется, вполне уверены в счастливом исходе. Завидное спокойствие!

— Почему же я должен относиться к делу трагически? В центральной Африке мы изо дня в день будем смотреть в лицо опасности и со стороны людей, и со стороны природы; в данном же случае речь идет не более как о безобидной дуэли.

— При которой противники служат друг для друга мишенью! Не нахожу, чтобы это было так уж безобидно.

— И с этим неудобством нам придется частенько встречаться, когда мы натолкнемся на дикарей, — засмеялся Рейнгард. — Дуэль будет для меня маленькой практикой. Лорду Марвуду угодно пострелять? Сделайте одолжение! Я готов доставить ему это удовольствие, но пусть не требует, чтобы я относился к этому серьезно.

— Лорд хорошо стреляет, — серьезно возразил Бертрам. — Я слышал это от его секунданта.

— Весьма возможно, но я стреляю наверняка еще лучше; и, кроме того, в таких случаях надо полагаться на счастье. Меня оно никогда еще не покидало, я — в своем роде счастливчик. В каких только передрягах я не бывал, а вот все еще цел и невредим.

— Но если лорд Марвуд будет убит или тяжело ранен, то вам тоже несдобровать; при его общественном положении…

— Он не будет убит, — перебил Рейнгард. — Его драгоценная жизнь будет сохранена для мира и человечества. Сделайте мне одолжение, доктор, оставьте эту похоронную мину! Она вам совсем не к лицу. Правда, она считается обязательной в таких случаях, но я освобождаю вас от нее, по крайней мере, до тех пор, пока вы не будете торжественно провожать меня в могилу.

— Вы неисправимый балагур, — сказал Бертрам, смеясь против воли. — Не ожидал я, что мне придется быть в Каире секундантом! Я думал, что вы попросите об этом Зоннека.

— Ни за что на свете! Мне пришлось бы выслушать длиннейшую проповедь, и в конце концов он стал бы хлопотать о примирении. Зоннек не должен и подозревать об этой истории. Вас послала мне моя счастливая звезда, доктор. Я буквально не знал, откуда взять секунданта; просить англичан не хотелось, а немца не оказалось рядом. В отчаянии я побежал, наконец, к Вальтеру, хотя знал, что и там мне станут читать нравоучения. И вдруг я встретил у него вас! Разумеется, я тотчас завладел вами.

— Да, это было преоригинальное знакомство. Нас ведь еле успели представить друг другу, как вы уже отвели меня в сторону, чтобы сообщить мне свой секрет. Я рад помочь соотечественнику, только мне бы хотелось, чтобы повод для этого был несколько иной.

— Отчего же? Повод отличный. Но вот мы и на месте.

Они дошли до рощи, достаточно удаленной от дороги, чтобы скрыть дуэль от любопытных глаз. Противной стороны еще не было. Но вот показался второй экипаж. Он тоже остановился на некотором отдалении.

Тем временем из-за горизонта выплывало солнце. Исполинские пирамиды окрасились пурпуром; туман, окутывавший Каир, начал таять; сначала из него выступили башни цитадели, потом купола и минареты, и мало-помалу город сбросил с себя покрывало и предстал в ослепительном сиянии утра.

Рейнгард так залюбовался зрелищем, что не заметил подходивших к ним людей и очнулся только от восклицания товарища:

— Вот и они!

— Кто? Ах, наш противник! Вы только посмотрите, как это красиво! Если бы у меня был талант Зоннека, я непременно нарисовал бы это. Это была бы дивная картина!

Бертрам в душе находил, что в эту минуту следовало бы подумать о других вещах, а не о картинах. Маленькое общество приближалось; его составляли лорд Марвуд со своим секундантом Гартлеем, английский посланник, который так решительно высказывался за победу Бернрида на скачках, и полковой врач.

— Англичане преобладают! — насмешливо проговорил вполголоса Рейнгард. — Сколько церемоний ради того, чтобы обменяться парой выстрелов! Но иначе эти господа не могут.

— Лорд Марвуд, кажется, сильно не в духе, — заметил Бертрам.

— Надо полагать, эта дуэль претит его самолюбию аристократа. Видите ли, он считает громадным снисхождением со своей стороны то, что дерется со мной, с человеком, у которого нет ни родословного дерева, ни миллионов. Короче говоря, я не имею никаких прав на честь быть убитым этим лордом и глубоко чувствую, что недостоин этого.

— Эрвальд, прошу вас, будьте серьезнее! — с досадой остановил его врач.

Рейнгард только пожал плечами. То, что он говорил в шутку, было совершенно справедливо; лорд Марвуд, действительно, раскаивался, что позволил себе до такой степени увлечься, потому что своим вызовом признавал за противником именно те права, в которых желал отказать ему. Он рассчитывал осадить его своим оскорбительным заявлением, но когда Эрвальд ответил на оскорбление еще большим, то ему оставалось только или проглотить его, или отомстить. Конечно, он выбрал второе, и его самолюбие возмущалось против того, что он некоторым образом равняет с собой авантюриста, соглашаясь с ним драться.

Он поздоровался с противником только спесивым кивком головы, тогда как другие обменялись с Рейнгардом и Бертрамом холодными, но вежливыми поклонами. Никто из свидетелей не знал истинной причины дуэли; известно было только, что Эрвальд употребил оскорбительные выражения в адрес лорда, но, очевидно, они были вызваны самим лордом; последний никогда не скрывал своей антипатии к молодому немцу.

Выбранное место находилось по другую сторону рощи, на опушке. Приготовления были скоро окончены, секунданты отсчитали шаги и зарядили пистолеты; противники заняли места.

— Посмотрите только на этого Эрвальда! — с досадой прошептал полковник Гартлею, — он точно на бал пришел!

— Как бы это не было его последним припадком веселья! — так же тихо ответил Гартлей. — Первый выстрел за Марвудом, а он страшно обозлен.

Рейнгард, действительно, стоял с таким видом, точно поединок его вовсе не касался. Он смотрел беззаботно, как человек, привыкший играть опасностью и любящий эту игру. Казалось, это особенно раздражало лорда. Когда он медленно поднял пистолет и прицелился, по его лицу было видно, что он твердо решил столкнуть с дороги соперника, которого презирал и в то же время боялся.

Полковник подал знак.

Вдруг на некотором расстоянии на землю упал ястреб, очевидно, наметивший себе какую-то добычу; в ту же минуту грянул выстрел, и пуля просвистела у самого плеча Рейнгарда; он остался невредим. Счастье не изменило ему; внезапное появление птицы, теперь уже опять поднявшейся в воздух с трепещущей добычей в когтях, заставило дрогнуть руку его противника, и он промахнулся.

Теперь очередь была за Эрвальдом, и в следующую минуту он выстрелил, но тоже промахнулся; лорд продолжал стоять. Вдруг Марвуд подозвал к себе Гартлея и с очевидным волнением сказал ему что-то; после коротких, тихих и взволнованных переговоров Гартлей направился к Рейнгарду, который стоял с насмешливой улыбкой на губах и разряженным пистолетом в руке.

— Лорд Марвуд просит вас объяснить, что означает этот выстрел, — резко проговорил офицер.

— Что означает? — повторил Рейнгард совершенно непринужденно. — Надеюсь, вы не притянете меня к суду за то, что я плохо стреляю, господа!

— Вы стреляли в воздух! — сказал полковник. — Мы все это видели и просим объяснения.

— К чему? Я принял вызов моего противника и подставил себя под его пулю — остальное никого не касается, кроме меня.

— Полагаю, что касается немножко и лорда Марвуда. Он относится к дуэли серьезно.

— Я это видел, — холодно ответил Рейнгард. — Лорд Марвуд желал попасть, я же желал промахнуться; мы оба по-своему правы.

— Если это великодушие, то я позволю себе заметить вам, что оно оскорбительно. Лорд Марвуд, разумеется, предполагал серьезное отношение с обеих сторон. Я не думаю, чтобы он мог считать себя удовлетворенным.

Рейнгард равнодушно пожал плечами.

— Если мой противник находит нужным вторично обменяться выстрелами, я готов, но буду стрелять точно так же, как и в первый раз.

Гартлей с минуту колебался, не зная, как поступить ввиду такого заявления, потом повернулся и пошел к товарищу.

— Вы — безумец! — тихо сказал Бертрам. — Вы в состоянии сдержать слово! Что, если лорд примет ваше сумасбродное предложение?

— Едва ли; Марвуд не пойдет на простое убийство. Впрочем, я в любом случае сдержу свое слово.

Через несколько минут Гартлей вернулся и коротко и церемонно заявил:

— Лорд Марвуд просит сообщить, что при таких условиях он отказывается от дуэли.

Рейнгард поклонился.

— Значит, дело кончено, и мне остается раскланяться. Пойдемте, доктор!

Он поклонился в сторону остальных — ему ответили только полковник и английский врач — и ушел с Бертрамом. Когда они отошли настолько, что их уже не могли слышать, Бертрам сказал, не скрывая своего неодобрения:

— Я разделяю мнение Гартлея: дуэль — серьезное дело, а вы сделали из нее комедию.

— В сущности, это и есть комедия, — возразил Рейнгард. — Неужели вы находите остроумным, когда двое людей становятся на определенном расстоянии и в присутствии нескольких свидетелей торжественнейшим образом палят друг в друга? Я нахожу, что это безнравственно.

— Но ведь вы приняли вызов!

— Что же мне еще оставалось? Оскорбление было нанесено с обеих сторон, не могли же мы драться врукопашную, и я вовсе не желал накликать на себя презрение всего каирского общества, как трус, отказавшийся от дуэли. Но я дал урок этому заносчивому господину; он, действительно, хотел сделать мне честь и собственноручно застрелить меня, а я… пощадил его. Он, конечно, не простит мне этого, но поостережется впредь проявлять нахальство, когда мы встретимся в Луксоре.

— Все же вы играли в опасную игру; Марвуд целился старательно. Если бы не счастливый случай в виде этого ястреба, вы лежали бы теперь на земле, и, может быть, умирали бы.

— Если бы!.. Если бы!.. — смеясь воскликнул Рейнгард. — Слова «если» и «но» давно выброшены из моего лексикона; без них гораздо легче живется. Благодарю вас, доктор, за дружескую услугу! Если вам когда-нибудь понадобится таковая, то я в вашем распоряжении.

— Только надеюсь, что мне не придется просить вас об услуге такого же рода, — сказал Бертрам, дружески пожимая его руку.

Они вышли из рощи. Широкая долина Нила была уже вся залита ярким солнцем. Рейнгард невольно остановился.

— Хорошо жить! — сказал он с глубоким вздохом, — а особенно это ощущается, когда только что избежал смерти. Вы правы, я обязан этим тому крылатому молодцу, что кружит вон там, в небе. Но неужели вы считаете это случаем? Это было мое счастье; оно слетело ко мне с заоблачных высот и спасло меня. А Зоннек все твердит мне, что счастье — обманчивый мираж, который расплывется, как только я попробую подойти к нему! Сегодня я опять, как уже много раз, чувствовал его веяние около себя и, как бы ни было оно высоко, как бы ни было далеко, я доберусь до него!