Миракулум 2

- Это же замечательно... - я улыбнулась, без капли иронии и насмешки. - Великое счастье, когда в твоей жизни появляется человек, который во всем виноват. Насколько становится легче, правда? Что бы ни случилось, что бы ни произошло, ты всегда будешь знать, - кто. Кто виновник.

- Это издевка?

- Я серьезно. Я даже завидую тебе, Витта, потому что в глубине души я тоже хочу найти такого человека... кого-нибудь, не важно, главное встать перед ним и со слезами, с криком, со всей болью бросить в лицо: это ты! Это ты во всем виноват! Но, боюсь, мне придется вставать у зеркала...

Давно моя искренность не показывала себя настолько наружу. Мне хотелось раскрыться перед этой девочкой, потому что я ждала ее признания и мне было больно чувствовать ее презрение. Она дочь Аверса, его семья, его кровь и близкая душа. Я любила его и не могла не любить ее. Пусть нашей разницы в возрасте не хватало на возможность родительства, но все же - сердце само повернулось, само затеплело неизведанным материнским чувством.

Витта снова отвернулась к стене.

- Поешь. Не играй с голодом, даже мне на зло.

Я ушла. А вечером лекарь сказал, что у Витты жар и бред.

Утром, когда девушка впала глубокий сон, я сидела у ее кровати. Ее длинные волосы разметались по подушке, губы покрылись сухими трещинками, но жар спал. Совсем юная и беззащитная. Конечно, она не будет слушать, но я все равно думала над тем, как вразумить ее, что не следует искать Миракулум и рисковать собой зазря. Объяснить, что Аверс не отпускал не потому, что считает ее недостойной этого испытания, а потому что не может переступить через родительский долг - защищать и оберегать любой ценой. Он поступает, как и всякий отец.

Мы ждали ее выздоровления. Лекарь всем временем пребывания на постоялом дворе рисковал быть застигнутым врагами, но упорно откладывал выезд, дожидаясь того дня, когда Витта наберется достаточно сил для долгого пути. Я мало с ней разговаривала, девушка откровенно не радовалась моим попыткам о чем-то спросить или завести беседу, а вот Соммнианс, напротив, подолгу с ней разговаривал и даже убедил ехать с нами, во избежание опасностей и трудностей одинокого путешествия. Он правильно делал, что не старался ее переубедить сейчас, поступал разумнее и хитрее. Он решил, что это гораздо легче будет сделать потом, когда доверие будет завоевано и она прислушается к его слову. Я горько посмеялась, - вечное золотое правило, что никто не признает родительской правоты, но за то с радостью могут признать любую правоту постороннего.

Три полных дня мы жили в "Щите ратника". Я каталась на Варте по местному лесу, а Сомм прогуливался у подножия холма с Виттой. Призвание лекаря все больше его радовало, он, кажется, совсем забыл о своих преследователях. Наконец, утром четвертого дня было решено выезжать. Уложив в сумки поклажу, я освободила от своего присутствия комнату и спустилась вниз. Сомм невероятно расщедрился на покупку у хозяина третьей лошади.

Едва мы вышли, и я взялась за луку седла, как послышался шум. К воротам подъехал всадник и спешился, кинув подскочившему слуге поводья. Мое сердце в тот же миг рассыпалось, как песок... и каждая песчинка зашелестела, перекатывая в своих крошечных гранях каждый звук - Аверс...

Глава седьмая

В глазах потемнело, и даже земля ушла из-под ног. Утренний свет померк, запахи исчезли, не стало никаких звуков. Лишь после Рыс стала различать шепот, произносящий незнакомое имя:

- Эска... Эска... Просыпайся, Эска.

Что? Девушка медленно открыла глаза. Тавиар взял ее руку.

- Отец, воды не надо. Сделай лучше чаю покрепче.

- Хорошо.

- Эска, ну же.

- Это ты... - она высвободила свою ладонь и потянула ее к его лицу. - Это ты, Аверс?

Тавиар схватил ее за плечи и с силой тряхнул. Резко крикнул:

- Просыпайся!

- А я не сплю! - Так же резко крикнула она и встала с кресла. - И я не сошла с ума...

Голова у Эски кружилась, целый вихрь плясал перед взором памяти: Его же нос горбинкой и угловатая, строгая линия губ, его же русые волосы, его же глаза. Это все тот же Аверс, если бы он был моложе на двадцать лет. Нет седины, нет четких морщин, и нет той суровости, которая появилась у него только с годами.

- Как ты здесь оказался? Как ты смог попасть в будущее и стать моложе?

- Отец, - прошептал Тавиар, когда Сомрак появился с чашкой, - Эска бредит. И она говорит... не может такого быть.

Сомрак молчал. Только протянул девушке чай, но она отказалась и даже отошла от них к окну.

- Все дело в том, что я не говорил тебе об одной важной вещи. Я думал над этим, и даже решил, что именно так и только так можно объяснить, почему путешествующий попадает в то время. Тот оружейник мой предок. И в лавке хранится единственная вещь, которая была создана Аверсом много столетий назад. Ты видела его вживую, Эска! И Рория в свое время его видела, но она не говорила мне ни разу, что между нами есть сходство.

- Невероятное сходство!

Польщенная улыбка скользнула по губам Тавиара.

- Значит, я могу гордиться тем, что принял в наследование не только секреты старинного мастера, но и его черты?

Он повернулся к Сомраку, схожести с которым у него не было, и медленно добавил:

- Хотя бы ради таких открытий, стоит пользоваться твоим даром.

Эска недоверчиво оглядела Тавиара еще раз. Ведь только что этот человек спешился с лошади и направился в их сторону, он был одет в другую одежду, и всего-навсего не хватало дуновения двух десятилетий на лицо, чтобы уверенность Эски была несокрушима!

- Это правда? - Спросила она с надеждой.

Тавиар подошел к напольным часам и остановил маятник. Потом подтолкнул диск к задней стенке и раздался щелчок потайного замка. Темный от времени стилет оказался извлеченным из маленькой горизонтальной ниши под циферблатом. Желтая треснутая кость рукояти, косой слом у кончика клинка и тонкая черная гравировка у его основания. "Сэельременн. Вальдо. Аверс Итт".

- Сначала пишется город, потом имя учителя, потом имя мастера. - Пояснил Тавиар. Как видишь, никакая война не смогла пресечь жизнь знаний знаменитой мастерской Вальдо, источник, из которого черпали все мои предки, не только не утратил своей силы, но и помог усовершенствовать каждый из секретов сплава, баланса клинка и рукояти, сочетании легкости и веса, секрета пропорций каждого вида холодного оружия...

- Почему ты не говорил об этом раньше? Мне показалось в нашем давнем разговоре, что ты и имени такого не слышал...

- Почему? Потому что я называл его "герой"? Это всего лишь привычка, которая осталась у меня после прочтения книги Рории.

Для Эски разговор был давним, но не для него.

- Я не понимаю ничего... - девушка устало села обратно в кресло и теперь уже взяла поданный Сомраком чай.

- Ты сегодня уже гораздо лучше, чем вчера, переносишь возвращение.

- Всего лишь не так страшно, как прежде. Наверное, потому, что теперь я прожила там меньше времени.

- Сколько?

- Не больше недели.

Тавиар убрал стилет обратно в тайник и возвратил маятнику ход.

- Невозможно привыкнуть к этому, - через десять минут человек общается с тобой так, словно вы не виделись месяцы. Так недолго дождаться такого момента, когда тебя и не вспомнят. Правда, отец? Как тебе кажется?

Мрачный, с посеревшим лицом хозяин лавки, кивнул. И ушел.

"Это была не я, и было это не со мной. Это была не я, и было это не со мной".

- Я хочу домой. Я хочу побыть одна. - Эска, пересиливая растерянные чувства, посмотрела на Тавиара.

- Конечно. Только никаких остановок, я вызову машину и довезу тебя до дома.

- Не надо.

- Я не найду себе места, если постоянно буду думать, что ты упала в обморок по пути домой. Не возражай.

Она возражать перестала. И Тавиар сопровождал ее в машине, довел до самых дверей, и, прощаясь, снова поцеловал ей руку.

- Я буду ждать тебя в любой день и в любой час. Всегда.

Еще был даже не вечер, как она вернулась и легла на кровать в своей комнате. Мысли о том, что нужно выуживать и фиксировать необходимую для диплома информацию, заглушал щемящий и скулящий голосок сердца. Она не могла переключиться на себя, она думала только о том, что час назад в ее жизнь вернулся он... Он! Он!

- Хватит!

Включив в своей комнате музыку на всю громкость, а в зале телевизор, Эска ушла на кухню и стала готовить себе салат. Но даже сквозь грохот звуковых волн вновь в памяти проступали слова Соммнианса, слова Витты, слова Тавиара. И она совершено не могла вспомнить, - о чем когда-то давно она говорила с Бертом, в то утро, когда они ходили в кино. Ни одного слова.

- Мы ходили в кино сегодня!

А сердце стучало как ненормальное. Тавиар, - потомок оружейника, умершего еще до эпохи огнестрельного оружия, до появления нынешнего государства Хоб-Акуат! Одного из самых древних государств!

Эска повыключала технику, пообедала салатом и вернулась в тишину своей комнаты.

- Так недолго и свихнуться. Нужно работать. - Она подумала мельком "как делает это Рыс". - Нужно сесть и написать хоть что-нибудь. Я историк. Историк. И все это, - факты истории.

А какие факты? Был город Лигго? Был постоялый двор "Щит Ратника"? Был Миракулум, который, как утверждали жители тех лет, мог летать по воздуху и перемещаться из города в город с помощью мысли? Какие факты? Подумав еще немного, Эска решила выцарапать из пережитого единственно полезную крупицу: как местные относились к захватчикам. Как им приходилось смирять свою гордость, работать на них... терпеть их присутствие ... Да, как бы ни была тяжела война, но судя по настроениям некоторых простых людей, мирной жизни и любви им хотелось больше, чем мести. Погибших не вернуть. А есть живые люди рядом.

- Да, ведь еще я говорила про политику цатов! Про то, как они стремились уничтожить на корню мастерство и науку местных... конечно.

Эска торопливо начиркала этот момент на листочке. Потом можно будет сформулировать более четко и правильно и уже забивать в компьютер. Она вздохнула и почувствовала в горле сжатый комок. Слова разбежались, а ручка запрыгала в пальцах, выводя уже неразборчивый почерк.

- Что еще? Надо скорее вспомнить, - поторапливала она себя, чувствуя, что силе воли ее приходит конец. - Что еще?

На исписанный наполовину лист капнула слеза. Плечи вздрогнули, горло еще больше сжало и сразу Эску начало сотрясать от рыданий. Она сгорбилась над столом, обхватив себя руками, потом согнулась еще больше.

Остановиться девушка не могла и не хотела. Она плакала взахлеб, перебравшись на кровать и свернувшись калачиком у стены. Испуганно и устало затихла лишь тогда, когда услышала, что вернулась с работы мама.

Мама и не ждала ее присутствия дома так рано, обычно Эска была или в библиотеке, или в университете. Даже не во всякие выходные она могла увидеть дочь. Эска пожалела, что не закрыла в свою комнату дверь.

- Эска, что случилось?

Переобувшись в тапочки, оставив на тумбочке сумку, она сразу вошла к ней.

- Ты заболела?

- Я немного устала и легла поспать.

Но разве можно было скрыть от матери сиплый голос. Она присела на краешек постели и заглянула в лицо Эски.

- Господи, доченька!

Только жалости ей сейчас не хватало. И совершенно не хотелось свидетелей, никаких свидетелей.

- Что случилось, ты почему плачешь? Кто тебя посмел обидеть, милая моя?

- Никто. - Та всхлипнула. - У меня не получается диплом! Я ничего не могу! У меня ничего нет, я не знаю, как мне выступать на предстоящей комиссии...

- Вот оно что... - с явным облегчением протянула мама и, кажется, поверила. - Такой пустяк, Эска! Ты работаешь без отдыха, вот у тебя и накопилось. Отдохни немного, соберись с мыслями. Скоро у меня отгулы и я помогу тебе с текстом. Вместе поищем книги...

Она приподняла ее за плечи, посадив рядом с собой, и обняла, ласково поглаживая по спине.

- Не переживай.

Эска опять стала всхлипывать, и вновь не удержалась от слез. Из-за этой нежности, из-за подставленного теплого плеча.

- Да что ж такое? Успокойся, солнышко...

Но ее все больше трясло.

- А ты мне не врешь, детка? - Мать уже серьезно обеспокоенная, отстранила дочь от себя и пыталась посмотреть ей в лицо, но Эска закрылась руками, покусывая губы в усилии не завыть и не закричать. - Так не плачут ни из-за каких дипломов... это из-за какого-нибудь молодого человека?

- Нет! - Эска гневно вскинула голову и яростно, глухо, от всего сердца продолжила: - Никогда в жизни я не унижусь до того, чтобы плакать из-за мужчины! Есть гордость и достоинство!

- Если ты влюбишься, то ничего тебе не будет подвластно.

- Чушь. Слюни. Надуманные страсти. Я презираю то чувство, которое превращает человека в глупца и делает его рабом чьей-то прихоти! Как ты могла подумать, что я плачу поэтому?!

- Но почему тогда?

Она снова усадила ее рядом с собой. Эска еще несколько секунд вздрагивала и растирала по горячим щекам не менее горячие слезы:

- Я не знаю, мам. Это, наверное, не я плачу... это плачет другой человек, из другой жизни... кто-то, кто очень много лет назад спрятал их, и так никогда и не выплакал...

- Что ты такое говоришь?

- Это я уже сочиняю. - Она заставила себя улыбнуться и сделать глубокий-глубокий вдох.

- Давай, я приготовлю тебе твой любимый горячий шоколад с гренками? А?

- Давай.

- Пойдем, посидишь со мной на кухне.

- Нет, я лучше еще полежу немного.

- Не плачь так, Эска. Что бы там ни было, ничто твоих слез не стоит.

Мама открыла в комнате окно для свежего воздуха, и вышла, не прикрыв за собой дверь, а нарочито распахнув ее пошире.

Эска возненавидела Крысу. Она, - никто, человек из ниоткуда, - сумела внести в жизнь Эски ту самую ненавистную болезнь. Любовь, заставляющую испытывать столько плохого - переживания, ожидания, отчаянье, зависимость, тщетную надежду... Эска не соглашалась с этим. Эска глубоко презирала Рыс, за ее глупость, за ее женскую близорукость, за то, как рассыпалось ее сердце от одного взгляда на Аверса. Ведь она свободна... она может делать, что хочет... в мире столько всего неизведанного, неоткрытого, прекрасного, неповторимого, всего, чем можно заполнять и заполнять свою жизнь!

- Тебе лучше? - Заглянула мама.

- Да.

Ничуть. Как только улеглись гневные, непримиримые и непокорные доводы рассудка, и ничем не прошибаемая истинная правота Эски, так сразу далекий голос Рории шепчет: "случается, что мне снится, как Аверс все еще держит меня в объятиях под ледяным мостом, и ему все равно с какого я Берега... там я была им любима"...

Эска, не чувствуя ни вкуса ни радости, съела гренки, выпила шоколад, снова легла в своей комнате, ощущая только опустошенность. Стало потихоньку темнеть, мама не шумела, не включала телевизор, а села читать у себя книгу, изредка заглядывая к дочери. Много часов прошло, глаза щипало, и тяжелые веки хотелось держать закрытыми, но сон не шел.

- Эска, - раздался мамин шепот, - ты спишь?

- Нет.

- Тебе Берт звонит. Возьмешь трубку или сказать, что ты уже легла?

- Возьму.

К утру опухоль вчерашних рыданий спала. Лицо было бледное и чуть болезненное, но Эска посчитала, что выглядит сносно. Берт оказался, на удивление, более чутким, чем девушка о нем думала раньше. Ей казалось, что голос ее звучал обычно, что она нормально, как всегда, говорила с ним, но Берт к концу беседы обронил робкий вопрос: "тебе плохо?".

Эска ответила так же, как ответила маме, - ее расстраивает диплом. Ничего в тексте не клеится, и просто руки от отчаянья опускаются. Берт обещал ей сюрприз, от которого она точно развеется, и ни на минуту не вспомнит об этом проклятом дипломе.

В двенадцать дня он был у нее, - свежий, причесанный, вдохновленный. По пути на остановку, он поделился с ней пузырьком мыльной пены, и они на пару стали выдувать впереди себя легкие радужные сферы. Эска почувствовала, что именно такого отголоска детства, такой бессмысленной отдушины ей не хватало. Но это сюрпризом не было. Они доехали до парка, и от центральной аллеи Берт повел ее за руку, попросив закрыть ненадолго глаза.

Эска замирала в душе и не могла не улыбаться. Это счастье, что у нее есть такой замечательный друг, как Берт. Почему она раньше никогда вот так доверчиво не протягивала ему руки?

- Стой.

- Можно открывать?

- Нет. - Он отошел к ней за спину, нерешительно приобнял и шепнул на ухо: - Теперь открывай.

Эска открыла.

- Я помню, ты говорила однажды, что никогда не каталась на лошади, но очень хочешь когда-нибудь попробовать... вот.

Служащий держал под уздцы двух запряженных гнедых кобыл. Немоту Эски Берт расценил как то, что сюрприз удался:

- Ну, как?

- Обалдеть!

По парку бывало, что катались на лошадях люди. Недалеко был манеж, и можно было купить час прогулки на свежем воздухе, только стоило это не мало.

- Обалдеть, Берт!

Эска взвизгнула и крепко обняла его за шею. Отпустила.

- Я, конечно, катаюсь лучше тебя... - расплылся в улыбке тот. - Ведь я, когда мне было двенадцать, два месяца учился верховой езде. Но я все время буду рядом, и подскажу... главное, не бояться.

- А я и не боюсь.

Взяв поводья, Эска запустила ногу в стремя и одним движением забросила себя в седло. Пригнулась, ударила пятками по бокам лошади и с места дала рысью:

- Это просто сказка, Берт! А-а-а!

Ошарашенный парень застыл на месте, лишь наблюдая за тем, как Эска делает большой круг по лужайке со стрижеными фигурными кустами.

- Ого, - хмыкнул служащий, - ловка девчонка. Крепко в седле держится.

Она никогда не каталась верхом, это правда. Но не было возможным никому объяснить, что Эска еще совсем недавно на своем Варте полдня ездила по лесу у постоялого двора. А сколько она прежде часов провела в седле? Это для тех лет умение так ездить, когда всякий умел обращаться с лошадью также хорошо, как и с вилкой, считалось слабым. А для нынешнего века Эска была прирожденной наездницей.

- Поехали, Берт! Садись! - Она пролетела мимо них. - Что может быть выше такого полета!

Отведенное время промчалось быстро. С грустным сожалением девушка отдавала свою лошадь конюшему манежа, и еще несколько минут стояла и смотрела, как несколько высоконогих жеребят беспорядочно скачут по усыпанной опилками арене.

- Спасибо, Берт, огромное. Это не просто сюрприз, это настоящий подарок. - Она снова обняла его и чмокнула в щеку. - Но мне пора идти.

- Эс?

- Это очень важно. Я не хотела думать о своей дипломной работе, но не могу. Делу время.

Ему хотелось обозвать ее чокнутой и больной, попросить еще хотя бы о пяти минутах прогулки, но не стал.

- Помни, ты обещала однажды рассказать о своем тайном источнике истории...

- Я помню. Теперь я позвоню тебе вечером, можно? - И Эска кокетливо улыбнулась. - Можно?

- Даже не спрашивай, я всегда рад.

Эска не укорила себя за допущенную чисто женскую интонацию и кокетливую улыбку. Это же было сделано не с целью ему понравиться, а с целью загладить вину от своего скоропалительного ухода. Берт не должен обидеться.

Ноги сами ее вели. Вот снова эта улица, и снова "Оружейная лавка". Звон колокольчика-вестника.

- Здравствуй, Эска. - Улыбнулся ей Тавиар.

И сердце девушки наполнилось радостью совершенно другого свойства, чем радость общения с Бертом и радость улетающих в небо мыльных пузырей. Здесь и все было иным, - на бархате покоилась сталь, в часах шелестели секретные пружины, в воздухе витал запах тайны мастерства оружейника Вальдо, и к руке мог прикоснуться чародей Сомрак, умеющий стирать столетия прошлого...

- Я зашла просто так. Извиниться за то, что наговорила столько глупостей вчера.

- Новость, которой ты поделилась, до сих пор тщеславно греет мне душу.

Тавиар ни словом не обмолвился о следующем путешествии в прошлое. Он будто понял, чего Эске на самом деле хочется, и, попросив Сомрака постоять вместо него за прилавком, вышел с девушкой на улицу. Они неспешно прогулялись до перекрестка с другой улицей, свернули, пошли дальше... Тавиар между делом спросил, не хочет ли она рассказать, - как и при каких обстоятельствах Рыс встретилась с Аверсом. Ему было любопытно, и Эска в двух словах поведала ему о дочери и о ее стремлении отыскать сам Миракулум.

- Так значит, наследником оружейника стала женщина? - Удивился Тавиар.

- Я не знаю.

- А как продвигается твоя работа? Мне отец сказал, что ты будущий историк.

- Никак. Все равно очень мало нужных мне знаний.

Эска поделилась несчастьями и трудностями своей профессии, пожаловалась, что репутация историка не может быть не разрушена приобщением к мистике. А сейчас так оно и есть. И словно рушится оплот ее значимости, и, наоборот, приходит взамен ощущение того, что она тоже живет в истории и творит ее.

Тавиар обещал ей, что на днях обязательно покажет ей все мастерские их артели. И если нужно, то пустит в святая святых их семьи, - старинную библиотеку, свитки и пергаменты которой даже не занесены в обязательный реестр исторических ценностей.

Они посидели в открытом кафе, проехали до южной, самой старой части города, и до самого позднего вечера Эска прогуливалась под руку с Тавиаром, разговаривая о многом и ни о чем. Как бы там ни было, но он не чета ее сверстникам по университету, от оружейника исходил мир иных людей, с какими она раньше не сталкивалась. Он был интересен, совершенно не раскрыт в отличие от Берта, и к тому же обладал такими чертами, которые теперь для Эски имели непростое значение...

Вернулась домой она поздно, начался двенадцатый час ночи. Отец и мать ее пожурили, но больше обрадовались тому, с каким хорошим настроением Эска пришла. "Пусть отдыхает, погуляет с друзьями" - улыбнулась мама. На ее взгляд позднее возвращение было гораздо лучше ранних слез.

- Я не буду ужинать, я сразу спать.

Сон навалился незамедлительно, и даже снилось что-то хорошее. Эска даже на следующее утро не вспомнила, что обещала Берту позвонить.

Этой волнующей встречи она очень ждала, и очень боялась.

Тавиар каждый день выглядел так, словно в его жизни не было неформальных и необязывающих будней. Ничего мятого или неопрятного, никакой небритости или небрежности в волосах. И одновременно с этим, - вычищенные ботинки, отглаженные брюки, застегнутая рубашка с высоким воротником, придающим черту аристократичности, жилетка, - он умудрялся выглядеть естественно. Тавиар так жил, и никакая аккуратность его не сковывала. Он свободно двигался, непринужденно и просто говорил любые слова, - от высокопарных громких фраз, до банальных истин. Но в разговоре они были использованы так, что не казались в его трактовке ни тем, ни другим. Эска пыталась, просто из любопытства, поймать Тавиара хоть на чем, - на голословии, на бахвальстве, на самолюбовании, которое свойственно всем мужчинам, но это ей не удавалось.

Прошло несколько дней к ряду, и все это время Эска подолгу проводила с Тавиаром. А Берту, который изредка звонил, ссылалась на занятость и загруженность. Ведь уже совсем близко был день заседания кафедры, на котором нужно было выступать и защищать свой новый найденный материал.

Встреча, которой Эска боялась, была встреча с Аверсом. И она же была долгожданной для Рыс. Девушка сказала в один из вечеров, что снова хочет туда отправиться, и следующим днем Сомрак усадил ее в кресло, взял за руку и попросил закрыть глаза.

Эска вновь разволновалась. И долго не могла сосредоточится на том, чтобы отпустить от себя свои собственные мысли, мысли Эски.

- Вспомни о чем-нибудь, - попросил Тавиар, традиционно стоя за спиной своего отца, - миг, на котором ты вернулась, например.

- Это не трудно, - прошептала Эска, глядя на него. - Я видела его перед собой так же, как вижу сейчас тебя. Боже мой, такое сходство немыслимо...

Мысль о том, что она опять увидит Тавиара нескоро, стала еще более горькой, чем эта же мысль перед предыдущим ее путешествием. Кто мог ей дать гарантию, что в этот раз она не проживет там год, или годы жизни? Никто. И ей даже становилось жаль, что здесь проходит всего десять минут, а значит, Тавиар не сможет понять этого чувства: как долго мы не виделись.

Эска встряхнулась. "Перестань, помни о сетях, которые расставляет привязанность к мужчине... Нельзя позволять себе думать о нем слишком много!".

- Закрой глаза. - Потребовал Сомрак.

- Как скажете, господин волшебник...

Глава восьмая

Удары сердца возвращались, а несколько мгновений назад мне казалось, что оно совсем перестало биться. А Аверс в первую очередь увидел лишь Витту. Она поняла, что бежать сейчас от него глупо, и выжидала, пока он к ней подойдет, заняв дерзкую и вызывающую позицию с гордо задранным подбородком.

- Ты не вернешь меня домой даже силой!

Девушка опередила все, что он бы ни сказал. Аверс же спокойно оглядел ее с ног до головы, и с его лица заметно спала, как паутина, завеса напряженного долгого беспокойства.

- Жива. Не ранена. И, судя по тому, какими словами встречаешь, хорошо себя чувствуешь...

- Даже если ты найдешь способ доставить меня обратно, хоть даже в мешке, - снова вознегодовала Витта, - ты не сможешь вечно держать меня под замком! А при любой возможности я снова сбегу и все равно сделаю то, что задумала! Смирись!

Теперь Аверс мельком осмотрел ее лошадь и поклажу.

- Смирись. - Негромко раздался голос Соммнианса, а потом и его смех над непримиримостью, которую заявляла девушка. - Это лучший и единственный выход.

Оружейник обернулся на насмешку и узнал лекаря.

Я все еще держалась за луку седла, и не могла ничего произнести. Меня закрывал Варт, я вообще была несколько в стороне от Витты и Сомма. Он до сих пор не заметил моего присутствия здесь даже краем глаза... Аверс, на первый взгляд, не изменился вовсе. На первый и на чужой взгляд, но только не на мой. Годы успели перевести его через рубеж полувека. Седых волос стало еще больше, чем русых, такая же щетина, соль с песком, покрывала щеки и подбородок. Его черты стали резче, скулы обветрены, глаза потускнели. И то ли в плечах, то ли в спине, то ли во всей его фигуре, но теперь вдруг, - читалась усталость, какой раньше не было.

- Сомм?!

- Я.

Лекарь подошел, и оба по-дружески пожали друг другу руки.

- Твой друг и тот поступил более благоразумно, чем ты! Он не стал со мной спорить, он вызвался меня сопровождать.

- Теперь и я вижу, что он умнее меня. Если бы я до конца поверил в то, что ты способна украсть из дома лошадь и деньги, и сбежать в мое отсутствие, то я бы... - он не договорил. - Хорошо, что я все-таки отыскал тебя.

- Если ты смирился... - Витта все еще не доверяла тому, что никто ее не хватает, не клянет, не пытается переубедить, - то, значит, не станешь мне мешать уехать?

- Не стану.

- Правда?! Неужели ты наконец-то поверил мне? И ты даешь мне слово, что никогда не упрекнешь меня в моем выборе? Ведь я права... Ты пережил Миракулум, а я - твоя дочь!

- Милая моя Витта, - вздохнул Аверс, - только не питай иллюзии, что я, разрешив тебе ехать дальше, сам развернусь и поеду домой...

Сомм опять засмеялся, потому что перемена на лице девушки не могла более чем красноречиво сказать, что именно так она и думала.

- Мы будем сопровождать тебя вдвоем, я и лекарь. Вы уже собрались выезжать, но я бы попросил повременить хотя бы немного. Я долго был в седле, голоден, и, честно признаюсь, довольно крепко за тебя попереживал.

- Нет... - Возмущенно выдавила из себя Витта. - Зачем?

- Смирись. Конюший! Уведи лошадей, но не распрягай, мы тронемся в путь позже. Отпускай своего Варта, Рыс, он еще успеет устать от тебя в дороге.

Меня обдало холодом, потом жаром, потом снова холодом... Аверс услышал. Аверс вздрогнул, и медленно поворачивался в мою сторону.

- Давайте поводья, госпожа.

Руки тряслись, пальцы не слушались. Но я кое-как выпустила эти поводья из пальцев, и коня увели. Вот он, долгожданный взгляд, обращенный на меня. Вот я, Аверс, вот ты... а заставить себя произнести хотя бы "здравствуй" нет силы.

- Не нужно со мной ехать! Хуже ничего придумать нельзя, это значит, что я все равно, что под опекой! Да Змеиный Алхимик меня обсмеет...

Витта была в отчаянье. Но зато с ней теперь никто не спорил.

- Ты снова на этом Берегу?

Я кивнула.

- Давно?

- Несколько дней.

Это были первые слова, которые я ему сказала после возвращения. А собиралась сказать совсем другие. В разное время, представляя себе разные наши встречи, я готовилась к другим словам, к сотням слов, к тысячам слов, и каждое из них все равно не смогло бы в полной мере донести все мои чувства, пережитые за четыре года. И не вместили бы они в себя того моря накопившейся тоски по нему.

- Видите, какая встреча! - Сом подошел и толкнул меня первой в сторону двери в трактир. - Не будем стоять здесь!

Нарочитая, а может, и нет, радость лекаря спасала всех. Меня особенно, потому что я заметила, - Витта тоже вспомнила о моем присутствии. Ее последняя фраза осталась незамеченной, отец не смотрел в ее сторону... И я, Крыса, все еще не прощенная за то, что я цатт, была не прощена ею и за другое. Девушка стала вести себя откровенно обижено.

Собираясь в дорогу, мы все трое заранее подкрепились, а оружейник, сидя за общим столом только пил воду, не притрагиваясь к еде. Говорил, что голоден, но так ничего и не съел из принесенного. Сомм, истинный друг, шумно рассказывал о себе, понимая, что сейчас никто на подобный жест не способен, а сидеть в трактире в гробовом молчании ужасно. Волноваться я перестала. На меня накатило такое спокойное счастье от одного понимания, что ничего с оружейником не произошло, что он сидит от меня на расстоянии вытянутой руки, что я слышу его неизменившийся голос, когда он что-то отвечает Соммниансу.

Я смотрела на него в меру дозволенного, интуитивно чувствуя, что Витта ненавистно ударит меня, допусти моему взгляду быть более пристальным. На его одежде была дорожная пыль, из-под воротника выглядывал краешек черного змеиного кольца, и руки совсем огрубели, - сплошь покрылись трещинками, шрамами, и продолговатыми тонкими ожогами.

- Тебя преследуют? - Уточнил у лекаря Аверс.

- Да.

Оружейник смолчал, но я готова была поклясться, чем угодно, я знаю, о чем он подумал. О том, что такие спутники опасны. И дело было в страхе за Витту.

- Нам придется пробираться в Лигго через одного человека. Его строгие поборы не так дорого нам станут, как обыск у главных ворот. - Сказал Сомм. - А я должен провезти с собой оружие, иначе никак.

- Я сделаю грамоту. Обыскивать никто нас не станет.

Лекарь удивлено вскинул брови, а вот о чем подумал оружейник после моих слов, я догадаться не могла. Ни по его глазам, ни по чему бы то ни было, я не могла понять и главного, - он рад, что мы встретились? Ему все равно теперь? Он растерян? Его тяготит мое присутствие? Он дожидается того момента, когда мы сможем поговорить без посторонних?

Сомм устал за время такого отдыха больше, чем устал бы от дня скачки. Это он мне успел сказать, когда мы в конюшне отошли к своим лошадям. Аверс проверял подпругу лошади Витты, она сердито суетилась вокруг, злясь оттого, что и сейчас не может обойтись без его опеки. Нас не слышали, и лекарь снова сказал:

- В объятия вы друг к другу не кинулись, вижу. Но как бы то ни было, Рыс, забудь все мои советы и поговори с оружейником. Ты искала с ним встречи, проделала такой путь, и стоит сказать прямо об этом.

- Ты меня то в лед, то в огонь кидаешь, Сомм, - я нашла силы на непринужденный и легкий тон, даже усмешку, - то готовишь к смирению, что он обо мне забыл, то вдруг толкаешь к признанию, что мои чувства к нему не угасли. Было бы все просто, будь мы одни, как когда-то. Но теперь его семья - это Витта, а у меня...

Я не смогла назвать страх, который жил во мне с самого первого шрама. Ожоги уродуют. И даже если поверить, что за столь долгую разлуку оружейник не утратил ко мне сердечной любви, он не знает, что теперь я уродлива. За четыре года я растеряла и остатки молодости, какая еще была во мне до возвращения к Лаату, и остатки женской красоты. И так было скудно, - блекло и изнуренно, - а теперь еще и безобразные рубцы на шее и руках.

Лекарь вздохнул.

- Витта не такая глупая девочка, как можно подумать на первый взгляд. И к тому же, она почти взрослая и вот-вот улетит из отеческого гнезда, как птичка. Свои приключения и чувства затмят все, что угодно. А что у тебя? Ты привезла с того Берега тайну?

- И да, и нет...

- Спроси его. Жизнь сурова, да, но люди в своих ожиданиях могут и ошибаться. Я могу быть не прав.

Хлопнув Варта по холке, я вскочила в седло прямо здесь, и выехала на двор верхом.

- Едем! Не будем больше терять драгоценное время!

Скачка. Ветер выдувает мне парусами рукава, полощет выпавшие из заплетенных жгутом волос короткие прядки, и загоняет слезы обратно.

Никогда не заплачу, никогда больше, ни за что!

Я вернулась... но значит ли это, что все вернулось вместе со мной?

Когда меня привезли в родовой замок к первосвященнику Лаату, его едва не хватил удар. Он был счастлив, как может быть был счастлив опекун, долго искавший пропавшее дитя. И я, как ни страдала от вынужденной разлуки с оружейником, не могла не испытать радости от возвращения, но не к Лаату, а к наставнику Утору. Сказав первосвященнику, что недавно обрела потерянную память, и за долгие пять лет многое пережила и многое испытала. Я сказала ему о том, что благодарна ему за его заботу и любовь, но есть та жизнь, которая определила мою судьбу, и она там. С Аверсом. И имя мне теперь - Рыс. От Сорс ничего не осталось, как бы я ни любила дом, в котором провела детство, и как бы я ни ценила его, человека, который меня приютил и воспитал.

Я была покорна и послушна. Учтива и ласкова. Я пыталась добром и пониманием добиться того, чтобы он отпустил меня с миром, и мне не пришлось бы бежать опять. Сан первосвященника, да и отцовские чувства, диктовали единственно возможное решение Лаата: милостью богов и милосердием сердца простить глупую выходку дочери Сорс, и благословить самостоятельный путь женщины Крысы. Но он увидел знак на шее!

Никакие боги, никакое упование на отцовскую привязанность, не спасли меня от тех пыток, которые Лаат мне назначил. Подвалы храма кандалы, огонь, извечный вопрос: как ты могла, Сорс, не умереть, а пустить в свою душу великое зло? Первосвященник Лаат чередовал свои молитвы, с моими истязаниями.

Больше на тайную дорогу мы не сворачивали. Сомм не упоминал о возможной погоне за ним, и потому само ощущение опасности растворялось в воздухе, словно ее и не было. Да и по главному тракту нашим лошадям скакать было удобнее, чем по зарослям и порой непроходимым тропам. Холмистую местность сменила равнина с рекой, сильно ушедшей влево, и очередной ее изгиб однажды совсем пропал из виду. Так прошел весь день, вместе с небольшим привалом, до ночевки у разведенного костра, достаточно далеко от обочины, чтобы быть незаметными.

Оцепенения с себя я стряхнуть не могла, даже на попытки лекаря спросить меня о любом пустяке, я отвечала односложными фразами, и он злился. Аверс не спрашивал ни о чем. Витта хмуро молчала. Соммнианс старался насколько мог, и в итоге разговаривали только мужчины, - о нынешних оружейных мастерских, о лекарских бедах, а один раз Сомм обронил фразу о "проклятых захватчиках", извинительно покосившись на меня, но понял, что ничуть не задел.

- У меня есть одна цель поездки, но сейчас мне бы не хотелось о ней говорить, - продолжал свой начатый разговор Сомм, - я изъездил почти все Побережье ранней весной. Заехал в маленький городок, не очень далеко отсюда, остановился там на несколько дней. Лошадь продал, а то она у меня была редкой масти, очень приметная. И довелось мне в одну ночь идти до своего ночлега пешком...

Лекарь, оказывается, рассказывал историю нашей случайной встречи.

- Я тут же понял, что это засада. Кинулся на всадника первым, стащил с седла... - Рассказывая, он ничего не приукрашивал: ни драку, ни свое удивление. - Рыс, может ты сейчас расскажешь нам всем, отчего так долго не возвращалась?

- Прости, Сомм... сейчас у меня на рассказ слов не найдется.

- А к чему? - Внезапно подала голос Витта, неприятно выказав в тоне желание унизить и посмеяться. - Госпожа Сорс на соей родине насыщалась вниманием и славой. Раз слух о подвиге здесь подхватили все цатты и благодарили ее за помощь в победе, то как же превозносили там! Да, Крыса?

- Витта.

Подал голос Аверс, но слишком тихо. Девушка или не услышала, и не сочла за предупреждение. Заулыбалась, сделав гримасу как ребенок, что хочет передразнить:

- Балы да роскошь, титулованные кавалеры. Приелось внимание до тошноты, вот и вернулась. Только почему же без кареты и свиты, без сундуков и нарядов? Нет слов на рассказ, потому что развенчается ложная скромность...

- Помолчи.

На этот раз оружейник сказал это дочери так веско, что на несколько мгновений замолчал даже лекарь, не заговаривая ни о чем - ни на эту тему, ни на другие.

Так думал обо мне Аверс?

Наставник поведал, что Лаат строго охранял правду. Никто не должен был узнать, что я проклята Змеиным Алхимиком, и объяснял мое отсутствие добровольным служением. Приемная дочь, уставшая от бурь и испытаний, сама изъявила желание стать на многие месяцы затворницей в храме. Отдохнуть телом и восстановить сердце молитвами. Да, была слава, и обрастала она легендами. Но что до этого Берега все докатится настолько перевранным?.. Боги! Кем же я теперь была в глазах оружейника и Витты?

В груди заполыхало желание оправдаться! Но язык онемел, - сказать правду, значило сказать все, и о пытках тоже.

Увы, последующие дни пути были не лучше. Порой настигал в дороге дождь, и не всегда попадались харчевни и постоялые дворы. Наша четверка представляла собой сборище мрачных спутников.

Я держалась в стороне, чуть обособлено. - само так получалось, - нарочно никто не гнал. И на одной из наших стоянок, наблюдая, я неожиданно поняла, что причиной тому не то чтобы неприязнь ко мне, а Витта. Все внимание вилось вокруг девушки, - правильно и объяснимо. Аверс старался ненавязчиво, но все равно неусыпно следить за тем, - не устала ли его дочь, не замерзла ли, не проголодалась ли. Соммнианс делал все тоже самое, только по причинам далеко неотеческим, и прикрываясь лекарской заботой о ближнем.

Я улыбнулась про себя, удивившись и не удивившись одновременно. Соммнианс увлекся ею. Дружеский долг, хоть как-то включать в общие беседы меня, позабыт, и в итоге мне совсем не с кем стало разговаривать. А Витта, наоборот, часто была увлечена разговором с лекарем и охотно болтала обо всем, что бы тот ни спросил. Закрадывалось подозрение, что свою тщеславную болезнь Миракулум она променяет на его голубые глаза. Каждый раз, когда мы ехали рысцой или шагом, наша цепочка растягивалась: впереди я, следом, на приличном расстоянии, чтоб не было слышно предмета разговора, вровень ехали Сомм и Витта, и на такой же почтительной дистанции замыкал процессию оружейник. Странно, но Аверс не обращал на их увлеченность никакого внимания. Мне думалось, что отцы более предусмотрительны в этом вопросе. Но с дурой стороны - лекарь не проходимец, и дочь не глупа, чтобы не доверять им обоим и запрещать общаться.

Подходил к концу девятый день пути, когда мы почти добрались до пригорода Лигго. Но поздно, уже ночью, потому остановились в придорожном постоялом дворе, чтобы с утра, отдохнувшими, завершить остаток пути и днем миновать ворота. К тому же, мне нужно было удобное место, - написать пропуск и подорожную, а Соммнианс тишком хотел расспросить хозяина о местных слухах про Миракулум.

- Свободных комнат много! Желаете, есть общая, есть и отдельные. Всю неделю путников почти нет, кто хотел, тот уже в Лигго, третий день там празднуют венчание молодого баронета. Подать поздний ужин?

Хозяин был рад нам, двор действительно пустовал, и не из-за позднего часа, что все уже спали, а за малолюдностью. Из стойл в конюшне лишь одно оказалось занято, слуги сонные, очаги потушены. Поздний ужин весь был холодным, но сносным - хлеб, мясо, вареная фасоль. Горячим хозяин подал вино.

- Если комнат много, подготовьте отдельные, - решил за всех Соммнианс, - и принесите больше воды для умывания.

- И свечей.

Набор для письма у меня с собой, палочка красного сургуча для печати тоже. Разумнее было бы составить подорожную утром, на дневной свет и свежую голову, но я понимала, что не смогу заснуть, и пусть будет дело.

Успокоить тревожность не смогло ничего - ни еда, ни стакан вина, ни тишина скромной каморки, которую хозяин горделиво называл "отдельными покоями". Ни стола, ни табурета не было, я разложила все на полу, устроившись на пятачке возле лежанки, и вдумчиво составила и подорожную и еще две грамоты, которые помогут нам проехать в город без досмотра.

Дело не развеяло мыслей. Сон не шел, хоть усталость подкашивала ноги и горбила спину.

Что дальше? Вечно скитаться с ними? Они вечно скитаться не будут. А Миракулум все равно не найдут, это совсем иной человек, - он сам появляется, где хочет и находит, кого хочет, а его самого догнать невозможно. Это мираж... Да и зачем я им? Зачем я им в Лигго? Грамоты подделывать? А куда, если от них?

Измяв постель, на которую я легла не раздеваясь, только скинув сапоги и верхнюю куртку, я вновь поднялась и обулась. Невыносимо стало лежать и травить себя мыслями, - душно было и телу от затхлости коморки и сердцу от тоски. Решила спуститься в конюшню все к тому же Варту. Ему я могла сказать все, без утайки. Спросить совета у него, покормить, потрепать по загривку. А он молча бы выслушал мое покаяние в том, что я не знаю, что делать...

Не успела я по-тихому добраться до конюшни, как меня остановили голоса, еле слышно доносящиеся со стороны. Все внутри обмерло, но лишь на миг. Не опасный шепот, не заговорческий, а мирный и даже воркующий. Сделав еще несколько шагов вперед, я затаилась у края стены. Уступила любопытству, неблагородно прислушавшись: голос Сомма и голос Витты.

- Забудешь ты, наконец, об этой глупости? Единственный раз, когда нам с тобой удается поговорить наедине, ты снова упоминаешь проклятое испытание Алхимика. Тем более он заражает им только мужчин.

- Но говорят, что была одна женщина! Была! И она будет единственной до тех пор, пока я не стану второй. Легко тебе называть это глупостью, когда ты его уже прошел. Я не вижу более высокого критерия, по которому можно оценить истинно благородного человека, чистого душой и помыслами...

- Так чем же я заслужил твое доверие, строгая Витта? Неужели только тем, что на моей шее знак змеиной чумы?

- Не только... - раздался немного неловкий смех девушки. - Я порой думаю, как удачно моя лошадь упала с обрыва. Во-первых, я осталась жива, а во-вторых, я встретила такого человека, как ты. И даже есть в-третьих: из моей жизни ушла эта невыносимая скука! Я далеко от дома, у меня есть приключение, и даже то, что отец едет с нами, уже не так меня раздражает. Для полного счастья мне не хватает только одного, чтобы в Лигго эта Крыса от нас отстала, или, что еще лучше, отправилась в свой лагерь к цаттам.

- Витта... сколько сил мне стоило выпросить у тебя несколько мгновений свидания... подумай, ради того ли, чтобы все это слушать?

Голоса примолкли. Стараясь даже не дышать, я не удержалась от того чтобы не выглянуть из-за стены. Фонарь над воротами конюшни висел далеко, меня было бы очень трудно заметить. Но зато я хорошо увидела два силуэта у лошадиных поилок.

Сомм, она же девчонка. Да, юная, да, красивая... Но я оборвала упреки, обругала себя старухой, которая не понимает, что это в женщине самое важное.

- Мне пора, - раздался слабый вздох Витты, - мы и так здесь слишком долго, кто-нибудь увидит.

- В самую середину ночи? Еще немного...

- Хорошо. Сомм... я очень давно хотела тебя спросить, но все боялась, что мой вопрос тебе не понравится... почему ты дружишь с Крысой, что вы все в ней нашли?

- Вот не дает она тебе покоя... Кто это все?

- Ты и отец. Что за привязанность между вами? Она странная, она некрасивая, она вообще нехороший человек. И отец... он...

- Что? - Скучно спросил Сомм.

- Ничего. Я не хочу об этом говорить...

- Тогда поцелуй меня.

- Ты не ответил на мой вопрос.

- Ты сама на него ответила, милая Витта.

- Как?

- Я не вижу более высокого критерия, по которому можно оценить истинно благородного человека, чистого душой и помыслами... какой бы тебе ни казалась Рыс со стороны, но именно она та единственная со знаком на шее.

- Нет!!!

- Да. - Усмехнулся лекарь. - Если бы Крыса не носила постоянно платок на своей шее, ты бы увидела там знак Миракулум. И пережить ей его пришлось в один из самых опасных периодов жизни, поверь мне. Теперь все? Ты довольна ответом?

- Нет! Не знаю...

И Сомм, опять заключив девушку в объятия, поцелуем прервал и разговор, и возможность дальнейших расспросов.

Ни на какую конюшню не пойдешь, пришлось возвращаться. Пройдя мимо кухни, где среди ночи пытался не уснуть помощник хозяина, на случай обслуги и прибытия очень поздних путников, я поднялась по лестнице к комнатам. У моей двери стоял Аверс, и обернулся, услышав шаги.

- Думал, как постучать, чтобы разбудить тебя, но не остальных...

Я застыла на месте. В полутьме его лицо было совсем неразличимо, и я со сладким замиранием вспоминала, - что значит разгадывать интонации голоса.

- Зачем ты вернулась, Рыс? Этот вопрос не может ждать ни утра, ни часа, ни минуты больше. Зачем и почему только сейчас?

- Это упрек или любопытство?

Сердце сжалось от отчетливой холодности, с какой оружейник произнес это. Тон требовательный, непререкаемый, и следующее он бросил даже со злостью:

- Не переспрашивай. Отвечай.

Как можно было облечь в одно слово или множество слов ответы на "зачем" и "почему"? Всего-то произнести: "Только сейчас потому что едва освободилась от плена, и затем, что ни на миг не переставала любить и тосковать по тебе". Но не поворачивался язык, отяжелел, присох к небу и губы сжались едва сдерживая оскал от душевной боли.

- Дай-ка мне руку, - он шагнул вперед.

Я мотнула головой и отпрянула назад, а Аверс удивленно остановился:

- Ты что, боишься меня?

Да! Узнает и оттолкнет! Содрогнется от отвращения...нужно только развернуться и уйти, сбежать от него. Тогда зачем я так рвалась обратно? Зачем, если снова не быть с ним?! Два сердца внутри - одно еще живое, другое сожженное...

- Рыс, не молчи! - Аверсу все же удалось перехватить мою руку. - Что прикажешь думать? Во что верить? Я не ровня тебе по званию, и родной Берег смог дать тебе в тысячу раз больше, чем я! Защиту, достаток, положение, общество знати и достойное внимание! Дочь первосвященника вспомнила о том, кто она такая...

Взяв меня под локоть, он толкнул дверь в комнату, и завел внутрь. Голос свой он уже не приглушал, потому от лишних свидетелей спрятал и себя и меня. Поднес к лицу свечу, которую я рассеянно оставила зажженной, когда уходила.

- Ты молчишь, но я получу ответ, посмотрев тебе в глаза. Если жизнь там слаще здешней, зачем вернулась? Посмеяться надо мной? Посмотреть, что стало с человеком, которого так легко было заставить единственный и последний раз в жизни полюбить? Ведь теперь ты гордая и надменная, что даже за руку нельзя взять!

Мне казалось, что я сейчас упаду в обморок. Аверс был в ярости, сжимал мне локоть до боли и последнее выкрикнул так, что дощатые стены вздрогнули. В нем была буря, и холодность первых слов оказалась напускной и фальшивой. Время в дороге, с момента нашей встречи, в неопределенности и безмолвии - Аверсу дались непросто. Не мне одной, как оказалось, было страшно сказать о том, что отравляло душу. Он чувствовал себя преданным, покинутым, обманутым в любви.

- Рыс... - Ярость его отхлынула также быстро, как и возникла, и оружейник произнес мое имя со страданием и жалостью. - Что с тобой?

Ослабив хватку, заставил присесть на край короткого подоконника. Слезы душили, но из глаз не выкатывалась ни одна капелька. Я только тряслась и не сводила с его лица взгляда. Онемела, как навсегда. И пусть словом Аверсу ответ не услышать, выбора не осталось, и я свободной рукой потянулась к шее. Выдернула краешек платка из складки зажима, потянула длинный лоскут вниз, и зажмурилась...

Долгие и мучительные мгновения тишины. И уже не я, а Аверс, распутал на обоих моих руках такие же обмотки. А после привлек к себе и обнял. Не крепко, а осторожно, как если бы рубцы были свежи и причиняли боль. И умереть за такое было не жалко.

- Прости...

Вместо касания, я ощутила давление губ на шее, нюансы пропали, - ожоги омертвили кожу и все тактильное уже не воспринималось. Оружейник не брезговал мной! Не отстранился, а сделал то, о чем и мечтать не могла, - поцеловал.

- Ты в праве ненавидеть меня... Прошу, обругай, ударь, прогони - только бы искупить хоть на малую долю свою вину. Я усомнился в тебе, Рыс. Я не хотел верить слухам, и положил бы жизнь на твои поиски, даже во дворцах твоего Берега...

- Витта...

Я всхлипнула, даже не думая попрекать его тем, что он не оставил дочь ради меня. Наоборот, произнесла имя девушки со всей возможной ласковостью и теплотой. Не в чем Аверсу виниться. У обоих у нас были кандалы, - у него родительская любовь и долг, у меня предубеждение Лаата и его пытки.

- Цатты считают Миракулум проклятием и выжигают его у выживших. Здесь еще смешивается, но там служители объяты ужасом перед черным колдуном, и ловят несчастных со знаком. Тех же, кто не проснулся, превозносят как светлых мучеников, не пустивших в душу демона, избрав смерть.

Я крепко обнимала Аверса, и он также сильно прижимал меня всю к себе. С каждым вдохом я чувствовала, что могу говорить. И все объяснять и все рассказывать, признаваться - как было больно и страшно, отчаянно и безнадежно. Как надежда на побег и негаснущая любовь удерживали меня от грани безумия. Сердце открылось от облегчения, - оружейник принял меня такую, не смотря ни на что. Могла рассказывать, но вновь замолчала. А он целовал меня в волосы, в плечо, снова в шею. Отстранившись и обхватив голову, поцеловал в губы.

Как же я была глупа, что не кинулась к нему с чувствами, едва увидела на том постоялом дворе! Какими никчемными стали все прежние страхи и мысли! Да, мы были в разлуке годы не по своей воле, но последние дни - из-за глупых сомнений.

Где-то вдалеке, приглушенно, послышался вскрик, который тут же оборвался. Я отпрянула, а оружейник метнулся к двери:

- Витта!

Глава девятая

Что-то случилось! Я хотела кинуться за ним, но не смогла. Тревога заполнила все внутри, и отчаянно зазвонила в набат... Что-то случилось!

- Аверс, подожди!!! Аверс!!!

- Эска!

- Нет! - Эска распахнула глаза, схватила ладонь Сомрака. - Верните меня туда, я должна помочь! Там что-то произошло!

- Опомнись. - Тавиар расцепил хватку, и сам сжал ее руку. - Опомнись, Эска. Ничего не случилось. Это прошлое.

Откинув голову назад, Эска несколько раз моргнула. Потом поднялась.

- Я не хочу воды, и не хочу чаю. Дайте мне что-нибудь крепкое.

Сомрак посадил ее за стол, а Тавиар достал из буфета глиняную початую бутылку с крошками сургуча по краям горлышка. Один бокал.

- Оставь нас, отец.

Хозяин лавки вышел.

- Пей.

Эска выпила крепленого вина, и долго молчала. Тавиар, севший напротив, обеспокоено спросил:

- Что ты там пережила? Расскажи мне все, что видела. Нельзя пережитое держать внутри, а рассказать об этом ты можешь только мне. Я готов слушать.

- Я знаю, но я сейчас не могу.

- Обещай, что расскажешь.

- Обещаю. Только не смотри на меня. - Эска опустила голову, и налила себе еще вина.

- Почему?

- Потому что ты - это он. Во всем, и даже голос похож...

- Знаешь, - Тавиар стал медленно растягивать слова, - я надеюсь только на то, что твое сравнение не зайдет слишком далеко. Я - это я. И что бы ты там ни видела, ни слышала, я не собираюсь становиться Аверсом ни из-за каких похожестей!

- Тавиар, я схожу с ума.

- Я повторю столько, сколько будет нужно, - научись отделять прошлое от настоящего в своем сознании...

- Ты сам пробовал? - Вскочила девушка. - Ты сам испытывал такое?! Неужели отец ни разу не попытался отправить куда-нибудь тебя?! Тогда бы ты понял по-настоящему, что путешествовать там, это не кино смотреть!

- Эска, не переживай...

- Да?! Только что мне было двадцать девять лет, на мои ожоги смотрел мой любимый мужчина, и не содрогнулся с отвращением, а обнял меня! Только что я пережила столько сомнений, столько отчаянья и столько счастья... это все мои чувства, я их чувствовала, мои мысли, в моей голове, и как мне доказать сознанию, что это не я, если оно все это впитало! Тавиар...

Лицо Тавиара было мрачным и сосредоточенным.

- Тебе не понравится то, что я скажу сейчас, - Эска мучительно передохнула, - но, глядя на тебя, я понимаю, что люблю тебя... ты так на него похож, а я все еще не вылезла из ее шкуры. Это Крыса любит Аверса, и потому я не могу на тебя смотреть спокойно.

- Я знаю, что нужно сделать.

- Что?

- Я провожу тебя, и скажу по пути.

В голове Эски начался шум от выпитого вина. Кровь погорячела, она шла до остановки с ним, и облегченно подставляла лицо прохладному ветерку.

- Тебе нужно отвлечься. Не сегодня, не завтра, не на третий день ты не должна садиться за свой диплом и приходить сюда. Ты должна заниматься только тем, что связанно с тобой и с настоящим временем. Сходи на фильмы, навести друзей... сходи с ними в клуб, - тоже выход. Что угодно!

- Это поможет?

- Да. Вот увидишь.

- А ты?

- А я буду ждать тебя. Сколько угодно долго, лишь бы все встало на свои места... и ты больше никогда не сравнивала меня с моим предком. Он мертв. А я жив. Помни это и о Крысе.

- Хорошо.

Подошел автобус и Эска зашла в двери.

- А если четыре года, то будешь ждать? - Прошептала она за стеклом Тавиару.

Тот не услышал, только махнул рукой.

Дома Эска залезла в ванную и приняла душ. После пристально осмотрела себя в зеркале. Ее тело было гладким, без шрамов, и ощущение долгой походной жизни без горячей воды, смылись в водосток вместе с пеной. Блаженство.

Расчесав влажные волосы и завернувшись в полотенце, она опять внимательно на себя посмотрела, и дотронулась до губ. Аверс ее поцеловал, она еще хранила это ощущение на губах...

- Прочь, я не позволю поймать себя на чужом желании ласки.

Родителей дома еще не было. Эска решила в первую очередь начать себя отвлекать тем, что стала убираться в своей комнате. Включив спокойную музыку, она, переодевшись в шорты и майку, в первую очередь перебрала одежду в шкафу, потом собрала все учебники и рукописи по диплому и спрятала их в тумбочку. Оставалось разобрать заваленный хламом стол...

- Проклятье... как я могла забыть?

Книжка "Миракулум" лежала под журналом. А ведь и студенческий билет пора было возвращать, скоро собрание дипломников.

- Как только уберусь и высушу волосы, так сразу поеду в библиотеку. Не миновать мне штрафа за такую просрочку книги.

Эска зря старалась вернуться к своему делу. У нее это плохо получалось, совсем не как у Крысы, и мысли опять начали лезть. Книга мозолила глаза, девушка даже чувствовала ее затылком, и очень хотелось еще раз заглянуть на страницы. Что будет? Ведь она сейчас не сможет читать это так, как обыкновенный читатель. Слова будут иначе складываться в голове.

- А вдруг это, наоборот, поможет мне оторваться от Крысы? Ни что так ни дистанцирует, как понимание того, что это всего-навсего персонаж. Я буду думать, что персонаж!

Выключив музыку, сев за стол, Эска открыла на первой попавшейся странице.

"Он удержал меня за талию, но очень мягко.

- Прости. Он-н-о само... я не хочу, но оно с-само... - даже зубы застучали, но вернувшееся ощущение свободы быстро возвращало мне саму себя. - Я люблю тебя, Аверс. Я хочу быть твоей.

- Ты уже моя, вся моя. И я тоже люблю тебя. Только сегодня я тебя не трону, ты можешь не бояться. Мы ляжем рядом, вместе. Для тепла. И потому, что я не хочу отпускать тебя ни на миг".

Эска неожиданно и стремительно покраснела сама. Едва скользнув глазами по тексту страниц, она тут же захлопнула книгу и швырнула ее об стену в угол, как если бы в ее руках она загорелась. То, что на доли секунды почувствовала Эска, ее напугало...

Сердце все еще взволнованно билось, даже спустя целых полчаса пока она добиралась до улицы в центре города. Оно все еще околдовано таяло от соприкосновения с той нежностью, которая выпала на долю Рыс в одну из зимних ночей. Помочь вернуться к своей собственной жизни мог только один человек, - Берт.

Он оказался дома. Эска, взволнованная и взбалмошная, ворвалась к нему вихрем, и тут же обняла.

- Не ждал?! Ты не занят?

- Нет.

Берт оторопел. И растерянно улыбнулся.

- Я чувствую себя жутко виноватой, Берт. Этот диплом пьет из меня все соки, настолько, что я даже забываю о друзьях! Я силком вытащила себя на улицу и просто приказала, - отдыхать! Подышать воздухом! Перемолвиться словечком с людьми! Я ни от чего тебя не отвлекаю?

- А? Нет... проходи. Ой, подожди, я сейчас!

Он кинулся в свою комнату, и Эска услышала шум. Что-то быстро сворачивалось, убиралось, закидывалось на полки, задвигалось под кровать. Когда парень не ждет девушку в гости, можно представить, как выглядит его комната. Эска терпеливо ждала в коридоре.

- Извини, у меня немного не прибрано...

Из-под шкафа выглядывала пятка стоптанного кроссовка, а на столе были заметны круглые мокрые разводы. Небольшую миску с мутным раствором Берт переставил на подоконник вместе со всеми шампунями и мыльными средствами. Он дурачился все тем же, разве что вместо обычного колечка для выдувания маленьких пузырей, он решил на этот раз воспользоваться теннисной ракеткой без сетки.

- Это не страшно.

Эска оглядела его. Берт всегда создавал впечатление разгильдяя, особенно когда куролесил на серьезных лекциях, а дома он и без того выглядел растрепанно: рубашка на нем была без рукавов, - со следами ниток и явно оторванного шва, мешковатые штаны специально разрезаны ниже колен на ровные широкие макаронины. Так он на улицу не ходил, по крайней мере, Эске на глаза не попадался. Сейчас же вдобавок к тому, у Берта разлохматились волосы, а на кончике челки засела мыльная пена.

- Берт, я пришла к тебе за помощью.

- Что такое? - Он сразу по-деловому засунул руки в карманы.

- Ты самый потрясающий фантазер, из всех, кого я знаю. Ты не представляешь, какая неразбериха сейчас у меня на душе, я умом скоро тронусь от... от диплома. Я прошу тебя, Берт, сотвори чудо! Сделай что-нибудь, что угодно, но чтобы я забыла обо всем на свете! Даже собственное имя!

У Берта на лице застыло недоумение, а потом смущение, и он одним движением от неловкости разлохматил волосы еще больше.

- Я даже не знаю...

То, что первое ему пришло на ум, он даже не то чтобы вслух не произнес, побыстрее скомкал и загнал в ящик невысказанных Эске признаний.

- Умоляю.

Вид у девушки был такой отчаянный, что на секунду ему показалось, - он способен сам на отчаянный поступок.

- Подожди... есть одна мысль!

Он убежал в зал и схватил телефон:

- Дядя Хок! Это Берт... да. Дела нормально... дядя Хок, у меня к вам о-о-очень, просто смертельно важная просьба! У вас сегодня найдется свободный час? Или полчаса... По гроб жизни буду обязан. Посмотрите, я подожду... - он носился по ковру, подпрыгивая от нетерпения, - да! Да?! В восемь? Конечно, только без опозданий! Да! А как вы догадались? Ясно... Спасибо! По гроб жизни, дядя Хок!

- О чем ты договорился?

- Пошли, - Берт обулся, сунул в карман немного денег из ящика трюмо и открыл дверь, - ты не против парка каруселей?

- Нет!

"Какое счастье, что ты у меня есть..." - эта фраза крутилась в ее голове с такой же частотой, с какой вращался вокруг нее парковый мир развлечений. Эска смотрела на Берта с восхищением. Ее друг превратился в настоящий фейерверк эмоций, шуток, энергии. Он смело уговаривал ее испробовать самые рискованные аттракционы, сам кидался участвовать в глупых конкурсах, и подначивал ее. Потом они валялись на траве, заедая хохот мороженым, пока Берт не придумывал - где еще себя испробовать, потом сидели в кафе "Ванильный парус"...

До восьми еще было время, и Эска пыталась выяснить, - о чем же тот договорился, но Берт от ответа увиливал.

- Здорово тогда ты на лошади каталась, как будто всю жизнь...

- Да. - Немного скисла Эска. - Сама от себя не ожидала.

- А что ты еще умеешь делать, чем-нибудь увлекаешься, о чем я не знаю?

- Да, чем?.. Книжки зубрю.

- И все?

- Это интересное занятие. Берт, а ты попадал в жизни в необычные истории?

Тент, под которым они сидели, слегка колыхался, разнося по воздуху хлопки и шелест. Совсем, как парус.

- В какие необычайные?

- Из ряда вон выходящие?

- Нет, не припомню. А ты?

- И я нет.

Эска отдавала Берту должное, - одним только парком он сумел отдалить первую половину дня от нее на приличное время. К Эске приходило ощущение, что в "Лавке оружейника" она побывала давно, явно не сегодня. Такой долгий день. И не смотря на то, что вышла она из прошлого в разгар ночи, так и не сумев заснуть и отдохнуть, силы у девушки не кончались. И даже нервное перенапряжение, казалось, прошло, стерев чужой трепет сердца и чужие чувства.

Расчет Тавиара оказался верен.

- Самое интересное впереди. - Сказал Берт, напоминая о времени, и постукав пальцем по наручным часам. - Как раз придем, если отправимся пешком. Ты не устала?

- А куда отправимся?

- Увидишь.

"Увидишь" было на краю города, возле леса.

Сначала были постройки справа и слева от неасфальтированной дороги, а потом, у самого последнего низкого здания, Берт нырнул в арку, и крикнул дядю Хока. Приземистый, еще молодой мужчина, весело отозвался племяннику и пожал ему руку.

- Молодец, вовремя! Через десять минут стартуем.

Он поздоровался с Эской и тайком подмигнул Берту. Пришлось идти лесом. Сосновые стволы на окраине стояли, как плотные шеренги солдат, но после оказалось, что это всего лишь лука, наполовину опоясывающая огромный луг. На открытом пространстве громоздилось три ослепительных аэростата.

- Прошу транспортироваться в корзину, молодежь... у нас есть не так много времени в личное пользование. Попрошу предусмотрительно накинуть на себя эти куртки, - наверху не так тепло, как у земли.

Таким город Эска не видела никогда...

Легкие склоны уводили улицы и дома на возвышенность, всюду между домами клубилась зелень деревьев, с редкой желтизной кленов, сдающихся осени первыми. Девушка узнавала привычные здания университета, библиотеки, большого центрального кинотеатра с непривычного взгляда.

"Уж такого Рыс не испытать никогда..."

Поднявшись еще выше, Эска увидела дали, простирающиеся по левую сторону от города и позади него, - поля с просекающими их шоссе и простыми дорогами, далекую, совсем крошечную железнодорожную станцию и поселок. Чем выше они поднимались, тем больше захватывало дух от пространства, от величия и бесконечности мира.

- Как тебе? - Тихо спросил Берт

А Эска даже не услышала его вопроса. Она наслаждалась тем, что, отключившись от всего окружающего рядом, можно было раствориться в том, что сейчас далеко.

Шар сносило несильным ветром в разные стороны от луга. К самой корзине был прицеплен трос, который не давал аэростату путешествовать по воле воздушных потоков. Громко шипела время от времени газовая горелка, доносился шум города и шелест сосен внизу. Дядя Хок был рад оказать Берту услугу романтического толка.

Домой, после впечатляющего дня, они шли вдвоем. Он ее провожал. В городе уже царили настолько густые сумерки, что на улицах и бульварах стали зажигать фонари. Берт был счастлив тем, что Эска пришла к нему, и этот день так замечательно для него превратился в праздник. У подъезда оба остановились.

- Пришли.

- Да.

После минуты неловкого молчания, Берт нерешительно приблизился к девушке на шаг, словно бы качнулся вперед. Но Эска, наоборот, отпрянула и глянула в сторону:

- Мама?

К подъезду подходила мама, она улыбнулась обоим:

- А, здравствуй, Берт. Здравствуй, дочка... А я только-только с работы возвращаюсь, у нас был банкет по поводу юбилея замначальника. Ты уже домой? Зайдешь, Берт, на чашку чая?

- Ой, ну что вы, уже поздно! Я к себе.

- Приходи завтра тогда.

- Я позвоню. - Берт попрощался и быстро пошел в сторону остановки.

Мама засмеялась и поцеловала Эску в висок:

- Мне всегда нравился этот мальчик. Но я не замечала раньше, чтобы ты как-то выделяла его среди других своих друзей.

- Это раньше.

- Я, надеюсь, ни в чем вам не помешала?

- Нет. - Хмыкнула Эска.

- Пойдем, там отец уже беспокоится, почему тебя так долго нет.

- А о тебе он что, не беспокоится?

- А я, между прочим, домой позвонила и предупредила. А ты не оставила даже записки, что ушла надолго.

- В следующий раз предоставлю полный отчет...

В комнате она убраться толком так и не успела. Включив настольную лампу, она разложила постель. Книжку "Миракулум" положила в сумку с твердым намерением завтра же сдать ее обратно. Приняла теплый душ, выпила полстакана горячего молока с медом и, пожелав родителям спокойной ночи, легла спать.

Следующим днем утром в свое обычное время она встать не смогла. Организм протестовал против пробуждения и требовал отдыха. Эску скосила физическая слабость и нервное истощение, она, как полусонная муха, поднялась после двенадцати, выпила чаю с бутербродом, и снова легла спать. С задернутыми шторами, под цокот настольного будильника, который без очередного завода, к вечеру затих, Эска проспала почти сутки. В семь поужинав, посмотрев телевизор, она опять быстро и глубоко уснула, едва голова коснулась подушки...

Все стало по-прежнему.

Книжку Эска в библиотеку отнесла, взяла почитать для развлечения новинку издательства "Кортеж", интеллектуальный детектив об убийстве известного спортсмена. Она особо не увлекала, и поэтому главы чередовались прослушиванием музыки, возне на кухне и разглядыванием художественных альбомов по дизайну. Мама для работы покупала их каждый месяц.

Все стало по-прежнему, и все стало скучно. Эска посчитала, что в лавке оружейника она не была уже три дня. Долго колеблясь, она решила, что навестит его завтра днем...

- Здравствуй, Эска.

И все мироощущение завернулось в радость, что она снова здесь. Тавиар тут же оставил свою работу за прилавком, закрыл магазин, и Эска, взяв его под руку, отправилась блуждать по лавочной улочке, рассказывая, что ей удалось отвлечься и успокоиться. Тавиар в свою очередь говорил о том, как он ушел с головой в работу, но ждал ее каждый день с минуты на минуту.

- Я не знаю, способна ли я буду снова отправиться туда.

- А почему нет? Все дело во времени, - нужно делать больший перерыв между путешествиями, и не будет так болезненно возвращаться обратно.

- Тавиар, - Эска глянула на него искоса, и улыбнулась, - а правда, ты сам-то пробовал так?

- Ничего из этого не вышло.

- Расскажи. У тебя недостало веры и согласия?

- Нет, конечно. Дело не в этом.

- А в чем?

На улице было много прохожих. Одни шли по делам, другие прохаживались на такой же бесцельной прогулке, однако Эска стала ловить встречные взгляды. Тавиар явно был одним из таких спутников, с которым не пройдешь незамеченной, и девушке стало донельзя приятно. Свернув в сквер, оружейник предложил посидеть в тени на лавке, потому что тема разговора, которую они подняли, чужих ушей не должна касаться даже мельком.

- Так в чем дело?

- В сознании. В действительности, не каждый человек сможет стать путешественником, даже если сильно поверит и искренне согласится. Внутри должны быть струнки, созвучные течению времени, способные переносить собственное сознание в прошлое. Представь себе, сколько есть материалов, способных проводить через себя ток. И сколько есть материалов, не проводящих его? И с этими путешествиями также. Ты - металл, а я - фарфор. А если менее претенциозно, то резина.

Эска усмехнулась. В ней есть струнки, созвучные течению времени! Не даром страсть к историческим наукам у нее проявилась столь рано.

- Ты помнишь, что обещала мне рассказать о том, что ты видела в прошлый раз?

- Помню. Я тогда много лишнего наговорила, но я рада, что ты понимаешь все правильно.

- Конечно.

Эска вернулась к тем переживаниям, которые успешно изгнала за три дня. Как оказалось, слишком далеко ничего не ушло, и едва она начала говорить, как подкатила пенистая волна пережитого и не только коснулась ее подошв, а залила по горло. Эска смутилась. Она долго говорила о пройденном ею пути, но все настойчивей не разглашала мыслей Крысы, ее переживаний, и ее разговора с оружейником.

- Ты что-то скрываешь... - Перебил ее Тавиар. - Через десять минут тогда, ты вернулась очень взволнованной и испуганной.

- Там кто-то кричал. В последний миг.

- Кто?

- Витта.

- Дочь Аверса?

- Да.

- И больше ты ничего не успела увидеть?

- Я осталась в комнате... то есть она осталась, а оружейник выбежал.

- Откуда?

- Из комнаты. Они разговаривали, когда дочь закричала.

- О чем?

Эска внимательно посмотрела ему в глаза.

- Ты хочешь знать, что Рыс сказала Аверсу, или что он ей сказал?

- И то и другое.

- А к чему тебе такие подробности? - Девушка сделала ударение на слове "такие". - Я и без того сейчас чувствую неловкость, словно подслушала и подсмотрела в чужую личную жизнь, а здесь еще приходится и пересказывать.

- Любопытство не порок, - мягко сказал Тавиар.

- Об этом рассказать невозможно.

- Тайна?

- Просто невозможно. Без того, чтобы услышать, как были произнесены слова, как они были услышаны, как на голос и смысл могло отозваться сердце такими воспоминаниями, что нужна целая жизнь для этого...

- Да, этого, боюсь, мне понять не дано.

Эске показалось, что ее слова обидели его, создали "шаг назад", дистанцию.

- Они взаимно заблуждались в том, что были друг другом забыты...

- Эс... - вкрадчиво прервал ее Тавиар. - в своей жизни ты испытывала то же, что и она?

- Как бьют сапогом под ребра? - Пыталась отшутиться девушка.

- Как любят и как страдают от этого.

- А ты сам можешь ответить на этот вопрос?

"Не переспрашивай. Отвечай". Эска остановила свой взгляд на губах Тавиара, но они не произнесли ни слова, лишь дрогнули одними уголками.

- Нет.

Она сама не поняла, что испытывала, когда отрицательно отвечала, - облегчение, зависть, равнодушие? Или в этом "нет" было все сразу.

- А ты?

- Мой отец однажды сказал, что у меня металлическое сердце. И он прав. Вся моя жизнь, - это мое дело. Создавать оружие, сплавлять металлы, вдыхать жизнь в изначально мертвый материал, чтобы у каждого клинка был характер, было имя, была судьба... и если не отдавать на все это свое существование, то ничего никогда у настоящего мастера не получится.

- И ты так живешь?

- У меня нет другого выбора.

- Тавиар, а сколько тебе лет?

- Тридцать три.

- Тебя всему научил отец?

- Нет. Это я его многому научил.

Прозвучало это холодно, но Тавиар быстро стряхнул с себя проскользнувший тон, и поднялся с лавочки.

- Пойдем обратно?

- Хорошо.

- Скажи, когда ты снова будешь готова к путешествию.

- Я готова.

- Превосходно. Сомрак как раз к этому времени должен вернуться в лавку.

После этого разговора, Эска раз и навсегда твердо уверилась, что тайна в жизни Тавиара есть. И если она не его прошлое, то его мысли или его мотивы, которые оружейник не хочет никому открывать. В чем-то он был абсолютно похож на обычных людей, а в чем-то был таким, словно пришел из иного мира. Или мир творческих людей, тех самых художников, дающих жизнь неживому, делал Тавиара загадкой под темным плащом?

- Я знаю, - сказала Эска, когда они вошли в оружейную лавку, - ты все-таки тот самый Аверс, а у господина Сомрака ты отнял молодость. И он стареет вместо тебя.

Брови Тавиара поползли вверх от удивления, а потом он от души рассмеялся.

- Моя жизнь с твоим присутствием стала явно светлее, Эска!

Хозяин лавки в этот день был мрачнее прежнего. Он даже не поздоровался с девушкой, а покорно проследовал на свой стул рядом с креслом, и взял ее за руку:

- Закрой глаза.

- Удачи, - улыбнулся его сын.

- Спасибо, - ответила Эска и вдохнула поглубже воздуха.

Несколько секунд прошли, и Сомрак выпустил ее ладонь. Эска ушла, - это было отчетливо видно по тому, как побледнела ее кожа, и по тому, как появилось красное пятнышко в яремной ямке.

- До каких пор это будет продолжаться? - Тихо спросил старик.

- До тех пор, пока она сама этого хочет.

- Господи, Тавиар, мой сын... дар это проклятие! Прикажи мне не делать этого!

- Не могу, - он тронул его за плечо и наклонился к самому уху, - ты сам расплачиваешься за то, что кто-то любит подглядывать в чужие жизни. Разве я приказывал тебе тогда? Разве я просил тебя о чем-то?

- Просил! - Неожиданно гневно крикнул Сомрак. - Он сам просил! А я, дурак, слушал! Как только она сегодня уйдет из этой лавки, я отрублю себе руки!

- Тогда любым из моих кинжалов я немедля проткну себе сердце...

Тавиар пришил его своим каменным голосом к месту. И Сомрак не сомневался, что тот так и поступит. Поступит, даже если он просто откажется отправлять Эску в прошлое, даже если попытается только отказать в этом.

- Ты не человек... Ты сведешь меня в могилу.

- Нет, ты не умрешь. Потому что еще надеешься...

Глава десятая

Аверс кинулся в комнату дочери, но та оказалась пуста. Приди опасность в иной момент, и он и я смогли бы найти миг для разумной мысли - хоть что-то взять из оружия, но оба еще не отрезвели друг от друга. Оружейник слетел вниз по лестнице с голыми руками, и я вслед за ним, еще более глупо безоружная.

Во дворе был шум и свет огня. Но это не пожар занимался, потому что гиканье и злые крики, разрушившие тишину, оповещали о налете. О штурме и жалком сопротивлении на дворе. Аверс слепо бросился на человека, успевшего с пинком ввалиться в дверь, и едва не получил сразу удар кистенем. Увернулся, ударил сам - кулаком и под челюсть, лишив налетчика равновесия и оглушив на миг болью.

Увы, я тоже ослепла, и от страха за Аверса, с шальной мыслью - как же ему помочь, пропустила внезапную опасность со спины. Дух вышибло от тяжелого тычка между лопаток. Неизмеримо большая сила по касательной ударила по затылку, и пол, развернувшись в пространстве, с силой налетел на меня. Звон в голове, перебитое дыхание, и один сплошной шум - я долгое время не могла ничего ни видеть, ни слышать, чтобы понять - где я, где все, и куда мне рвануться ради шанса спасти любимых людей...

Хохот прорвался первым. Довольный, гортанный, как рык зверя, ухватившего добычу.

- Вот удача так удача! И звезды сошлись! Ты баловень богов, Корк, что предложил захватить придорожную ночлежку! И еда, и девки, и цель настигнута!

Голос произнес это дальше, а тот, что рядом со мной, откликнулся:

- Мне будет награда, Красдем? Хочу выбрать самую сладкую!

- Самая сладкая мне! - Гогот мужчины и тонкий взвизг девушки. - Хочешь, бери после, а нет, так выбирай из оставшихся!

Я подняла голову, приподнимаясь на локтях, и мне тут же помогли, ухватив за волосы и рывком поставив на ноги.

- Дамы без юбок, видать постоялицы, а не служанки. Ваше счастье, ряженые, что длинные волосы вас спасли! А то бы изломали хрупкие косточки кистенем, и выбора бы совсем не стало.

Витту держал один, - за руки, перекрученные за спину, и также за волосы. А второй разглядывал, и, словно товар, щупал - проводя ладонью по нежному лицу и нагло - по шее и груди. Девушка зарычала, как смогла грозно и глухо, грязно обругала налетчика, и я ужаснулась. Все во мне полыхнуло старой душевной и телесной раной - давнего пережитого насилия, когда я сама была молода и попала в руки голодным мужчинам. Только не это! Только не Витта! Ужас от незнания, что с Соммом и Аверсом оттеснился так молниеносно, что я даже не почувствовала - меня саму держали и лапали, отпустив голову, и занырнув рукой в вырез рубашки.

- Лучше жирная кухарка или даже кобыла, чем тискать эту сухую доску! Красдем, оставь мне хоть на глоток свою красавицу!

Я закипала он ненависти и ярости, смотря, как распаляется этот Красдем от сопротивления Витты и ее готовности драться, а не покориться. Плевать, что сделают со мной. Меня уже не переломят надругательства и побои, но Витта! Нет! Нет!!!

Я выдавила из себя глухие звуки, но мне только показалось, что они облеклись в слова. Отчаянье вспыхнуло во мне, породив призыв о помощи, и я вновь повторила нечто, что собственный слух воспринял как зловещее гортанное кипение... на неведомом языке, из самой глубины сердца!

- Что?

Я выдохнула понятное и четкое:

- Ты не посмеешь тронуть ее...

В комнате - с лавками и столами, самой большой на весь постоялый двор, - были шестеро. Трое мужчин, я и Витта, да хозяин с разбитым в кровь лицом, зажатый в углу. И все смолкли. Возгласы предвкушения налетчиков, всхлип побитого, яростное мычание девушки, которой зажали рот, чтобы не поносила грязными словами.

Красдем обернулся. Огненно-рыжий, как костер, рябой от веснушек, рослый и широкий - он весь излучал силу особого рода. Мощь тела сама по себе не играла столь значимой роли в могуществе человека, как мощь характера. Этот был самым бешеным и умным. Как подобает разбойнику и преступнику, способному держать в подчинении себе подобных. Он не обратил бы на мои слова внимания, отмахнувшись, как от писка мыши, но...

Уже сказав, я поняла мгновениями позже, что никогда прежде не произносила приказ столь спокойно, высокомерно, со стальной уверенностью его немедленного исполнения. Не просьба, не мольба, не отчаянная и пустая угроза. "Не посмеешь" - как пощечина презрения плебею от человека, родившегося чтобы повелевать и указывать.

Мужчина оставил девушку, взял со столешницы одну из лампадок, и подошел ближе. Поднес огонь к самому лицу, пытливо смотря в глаза и пытаясь понять без вопросов - что он только что услышал, и от кого?

Смешков не было. Притихли помощники, напрягшись от того, что перестал веселиться их главарь, которому никто и никогда, верно, не перечил так самоуверенно. И уж тем более, - женщина.

Интуитивное толкнулось в мыслях скорее, чем я успевала осознавать решение. Произнесла, не понимая причин, но уверенная, что именно так и нужно:

- Ты глух, огненный?

На языке цаттов, на диалекте южных земель - с акцентом и тоном знати и духовенства, которая щеголяла вычурностью своей голубой крови и близости к храмам. И он меня понял. Прищурил глаза и цыкнул - нервно и коротко оголил зубы, то ли в улыбке удивления, то ли в усмешке. Качнул подбородком, - и последнее растолковали как приказ. Руки стали свободны, и налетчик отступил, не касаясь меня вообще.

- Кто ты такая, госпожа наглец?

Сердце во мне билось так, что я чувствовала его горлом. Никуда не ушли ни ярость, ни ненависть, даже страх за жизнь и нетронутость Витты - слились вместе в один стальной клинок. Эта сталь холодила мне спину, выпрямляя ее, и она же касалась острым кончиком головы. Благодаря ей я держала лицо спокойным, а что было в глазах - не знаю. Но Красдем никуда больше не смотрел.

- Что с моими спутниками?

- Хм... Как ни стараюсь, а вспомнить не могу, когда последний раз я сталкивался с подобным. И сталкивался ли? Тон королевы, а взгляд... испепелить можно!

Он заулыбался, хищно и с наслаждением, но посыл к удовольствию у него был не плотским, какое читалось с Виттой, а от перехлеста характеров. Красдем ответил мне на языке нашего Берега, он знал его и свободно владел. Похвалу мне отпустил без оглядки на людей, - пара налетчиков здешние, и не могли понять смысла речи.

Угадала я с этим, и пока он молчал и раздумывал, моя память догнала прошлое и давнее. Огненные волосы и почти коричневое от ряби лицо - неискоренимая черта барона Дола, всего его рода. Наставник показывал мне чуть поблекшего цветом от возраста могучего вельможу, когда тот появлялся на праздничных службах при королевском храме Моря, и напоминал об уроках геральдики. Все Долы славились и выделялись одним - рождением сыновей и наследной яркостью волос, что рыжими были и брови, и ресницы, и телесные волосы. Бешеного нрава мужчины, пылкие и бесшабашные.

- Что с моими спутниками?

- Так и быть, снизойду до ответа. Я приказал никого не убивать, а пленить и запереть. Красные демоны не так кровожадны, как о них говорят на Побережье, так что кто бы они ни были - они живы. Уж не Соммнианс ли тебе друг, госпожа наглец?

От догадки его глаза расширились и блеснули с азартом.

- И я снизойду до ответа. Он, и другой мужчина, отец этой девушки. Ты должен нас отпустить.

Красный демон - Красдем захохотал. Отошел от меня, взял бутыль с полки над нишей с крюками и всмотрелся в нее.

- Хорошее ли вино, старая ты псина? Или в подвалах двора есть и получше?

- Два бочонка молодого, - хрипнул хозяин из угла, - а это масло. Вино в больших бутылях есть на кухне.

- Принеси, и поживей.

Кивок в сторону, и Витту тоже приотпустили. Девушка, поняв главное, не пыталась рвануть к двери или пнуть налетчика за грубость. Чуть дрожала от нервного напряжения и алела щеками, но выдержала себя. Встала ровно, оправилась, и вцепилась в меня взглядом, пытаясь хоть как-то понять, о чем был наш короткий диалог. Я слегка улыбнулась ей, и Витта выдохнула. Зажмурилась ненадолго и заморгала, скрадывая слезы. Правильно поняла. Если Красдем не солгал мне, то Аверс и Сомм живы.

- Я не знаю причин вражды. Скажи, так ли сильна неприязнь к лекарю, что ты готов оплатить ее кровью и никак иначе?

- Мы ищем его давно, и готовы были преследовать даже до северных гор, только бы поймать. Сколзький лис обхитрил нас, выбрав для пути открытый тракт, а не лес, по тропинкам которого мы изъездили все направление. Жажда отдыха и женщин заставила завернуть сюда, а в итоге - улыбка богов! Проклятый звереныш здесь! Ха-ха! Кровью, госпожа наглец, жизнью! Утром я собираюсь в полной мере насладиться его пляской в петле!

- Что ты хочешь взамен?

Решимость моя была еще крепка, но я понимала и другое - пока я держу интерес главаря, он будет со мной говорить. Придется лгать и уверенно, уцепившись за этот шанс вытащить себя и их из беды. Аукнулись мне и наставления лесничей Аники, могучей женщины, учившей меня не хуже наставника - каким голосом говорить, чтобы тебя слушали.

- А что ты можешь мне дать, женщина? На тебе одежда бедного путника, а под ней тощее тело да сухое лоно. Это все твои сокровища? Глаза хороши, но они не будут так сиять, если ты мне их подаришь, вытащив из глазниц... - Он снова перешел на местный язык: - Корк, проследи, что снаружи. И не пускай сюда лишних, пока я не прикажу.

Шум его привлек, - похоже несколько человек собирались вломиться, наконец, под крышу. Что они там делали, кто знает, - баррикадировали ли ворота, вязали пленников, распрягали ли своих коней и шарили по амбарам. Налетчик быстро скользнул из-за моей спины и исчез. Тот, что держал Виту, отошел от нее, встав у стены возле двери.

Хозяин через кухню никуда не сбежал. Утерся рукавами, окрасив рубаху кровью, и послушно подал вино. Да не просто так, а внес и поставил на стол бутыль, большую кружку, кусок окорока и разломанный сыр.

- Хвалю, пес. Выслужишься и дальше, отделаешься сломанным носом и разоренным погребом. Сядь в угол обратно.

- Что ты хочешь взамен? - Повторила я, оставляя наш разговор только на языке цаттов.

- Так кто же ты, раз смеешь так дерзко говорить и с такой уверенностью спрашивать?

Я молчала. Старалась теперь смотреть на Красдема, удерживая себя от желания лишний раз убедиться, что Витта держится. Мне хотелось подать ей еще один знак ободрения, только бы она не заплакала и не упала в обморок от нервов. Аверс был моим возлюбленным, Соммнианс - другом. Но в эти мгновения, когда я видела, на какой грани от насилия была эта девочка, больше всего сердце дрожало за нее, а не за мужчин. Витта - мне дочь. Я убью за нее, или подставлю себя под поругание или под нож. Лишь бы защитить! Мне было двенадцать, когда она появилась на свет, но испытания жизни сделали меня старше вдвое от этого, и я в праве была чувствовать материнскую любовь. Отраженная от Аверса, и столь же сильная, как и любовь к нему.

Красдем наколол сыр на двузубчатую вилку, выпил кружку до дна, и не дождался ответа. Шагнул в сторону, обходя и осматривая меня всю, словно хотел отыскать его где-то еще, если уж я нема. Вернулся, хмыкнул, шагнул в сторону другого бока, и вдруг встал на месте, как вкопанный. Сыр застыл на полпути ко рту.

Конечно! Миракулум! Шея платком не прикрыта, только волосами, - отчего при неярком свете змейка и не бросилась в глаза сразу. А знак был четок и выразителен, он проступал всегда через все слои рубцов. Пользуясь этим мигом ошеломления, я повторила тихо и спокойно, придав словам особый тон и вес:

- Что ты хочешь взамен, огненный?

Теперь он долго молчал. А потом тихо и тоже со своим утаенным смыслом произнес:

- Я подумаю. Тебя и девочку не тронут, даю слово, но пока я и мои люди отдыхают, я запру вас и приставлю охрану. - И тут же с улыбкой, как ни в чем ни бывало, хохотнул: - Придется отдуваться одной кухарке, да несвежей жене хозяина, чтобы насытить всех нас. Да не только едой и хмелем, но и горячими губками!

Он с разочарованием посмотрел на Витту:

- Ты будешь должна мне, госпожа наглец, не только за своего друга, но и за то, что я не попробовал эту спелую вишенку.

Когда нас ввели в комнату наверху, я не различила уже, в мою или Витты, или кого другого, я упала спиной на захлопнувшуюся дверь и закрыла лицо руками. Девушка была со мной, Обнять бы ее, но такой порыв она не поймет. Витта забралась с ногами на застеленную лавку, вжавшись в уголок со стеной при узком окошке. Оставила мне место, но я без сил опустилась на колени, а еще через мгновение легла прямо на доски пола. Стальной клинок из спины вынули, я превратилась в тряпичную куклу, из которой вытряхнули все - и песок, и солому, и опилки нутра.

Когда я проснулась, свет в окошко бил яркий. Едва поднялась, заставляя тело шевелиться. Вита не спала - лежала, свернувшись и поджав ноги, обнимала сама себя за плечи и смотрела в одну точку.

- Как ты?

Девушка плакала. Дала волю чувствам за ночь, и теперь ее глаза опухли, а с щек не сходила болезненная краснота.

- Ты должна сделать все, чтобы всех нас отпустили. Ты должна отдать им все, пообещать все, приказать, пригрозить, вызвать весь свой Берег на помощь. Ты должна!

Я дотянулась до кувшина и маленькой миски для умывания. К счастью, вода была, и я промакнула тряпицу, чтобы вытереть лицо и руки. Глоток отпила, сберегая воду. Может быть, что про нас забудут и не скоро принесут ничего от жажды и голода. Комнатка окном выходила на внутренний двор, с него было мало видно, но хорошо слышно. Голоса, смех, раздраженный визг, как будто ради забавы гоняли свиней вперегонки.

- Они живы, я чувствую. Но они так ударили Сомма! Так его скрутили и стали бить! Что с отцом я не смогла и увидеть... - слеза выкатилась на алую щеку, но лишь одна, сколько осталось. - Они могут истечь кровью от ранений, могут не перенести боли, если их изломали! Прикажи им всем, чертова Крыса, ты можешь!

И уткнулась лицом в жесткое покрывало постели. Витта копила эти слова долго, и ждала, когда я проснусь, чтобы высказать их. Вместо обиды или упрека, я с чувством признательности сказала:

- Вчера ты очень достойно себя показала - характер и непокорность. Силу духа и бесстрашие. Главарь понял, что ты благородная, и с такими нельзя обращаться, как с девками.

Долгое время мы молчали. Я присела на край, собираясь с мыслями и гадая - как же мне хоть что-то узнать о пленниках. А девушка больше не призывала идти и требовать.

- Я ненавижу тебя... ты виновата во всем на свете. Но я теперь понимаю, почему они так к тебе относятся.

"Они" Витта прошептала со всхлипом. Аверс и Соммнианс, - а не все люди. Что возразить? Нечего. Пусть говорит, от слов ей станет легче, а я выдержу любые обвинения.

- Мы не смогли оставаться в том городке. Через два месяца отца и меня выжили, указав на то, что ни работы, ни крова над головой нам не найти. Мы перебрались в Нордо, пришли туда как нищие. Все, что с собой, это его знания и умения, и моя готовность работать на самом грязном труде. И ведь еще не закончилась война... Как ты думаешь, сколько раз моему отцу приходилось защищать и укрывать меня от вседозволенности цаттов? Даже от любого их грубого слова? И ни разу при этом не согнул спины в поклоне новым хозяевам Берега. Все это он делал ради меня. Я никогда не думала об этом так серьезно, как сегодня ночью. За четыре года, Рыс, он встал на ноги, купил маленький домик на окраине, где оборудовал мастерскую внизу и жилые комнаты над ними. У нас были лошади. Помощник в кузне, а в доме мне для хозяйства вторыми руками соседская девчонка. Отец работал так, что хватало содержать все и платить жалованье, я забыла о голоде или худой одежде, о мозолях и недосыпе. Счастье крепкого ремесленника, дом, дело, семья... только никогда за эти годы я не видела отца счастливым. Он улыбался мне, но за все другие мгновения, когда я могла украдкой за ним наблюдать, отец был мрачен и тосклив. В том городке у него остался хороший знакомый из дома баронской вдовы, от него раз в месяц приходили письма, а раз в три месяца отец сам уезжал. Возвращался туда, понимая, что когда ты вернешься, то будешь искать его... нас, там.

Боясь смотреть на Витту, я в напряжении слушала. Сцепила пальцы рук, молчала, и голова моя сама клонилась к коленям под тяжестью виновности без вины.

- Но эти месяцы шли, уже год, как закончилась война, установились порядки мирного времени, новая власть. Торговля наладилась, и вместе с товарами и купцами с того Берега стали прибывать и слухи. Дочь первосвященника - не блудница и похищенная принцесса, а воительница и героиня. Умна и находчива, перевесила чашу весов к победе, сократив годы кровопролития и тяжелых осад... Не даром Первосвященник вырастил золотую птицу в своем дворце, не поскупившись дочери на наставников и книги, что взрастили в ней знания и языки, а близость к храмам - воспитали доблесть и веру... Так красиво болтали... Потом утихло. И цатты заткнулись о тебе, и наши перестали поносить и высмеивать, называя в отместку шлюхой. Отец чернел. И я возненавидела тебя еще больше за то, что он не переставал ездить в проклятый городок и выспрашивать... не вернулась ли? Не искала ли?

Витта поднялась и села. Тоже дотянулась до кувшина, отпив и смягчив осипшее горло. Она казалась сейчас намного взрослее и серьезней, открыв глубины своих чувств. Да и пережитое ночью, незнание, что с ее близкими, отсекли детство острым лезвием настоящей серьезной опасности.

- Прости меня, Витта. Чем бы ни обросло имя Сорс, я Крыса и у меня нет ни титулов, ни богатств, ни почестей. Я приемная дочь, сирота, подкинутая Первосвященнику под ворота. Он воспитал и дал знания, это правда, но как только вернули на Берег, Лаат запер меня и пытал. Выжигал Миракулум, потом лечил, кормил и принуждал к молитвам, а когда знак снова проступал - вновь смыкал каленые кандалы. Я сбежала, как только смогла. И у меня нет ничего, и за мной нет никого. Только если снова погоня...

Замков на дверях не было, слишком роскошно для таких покоев, подперли снаружи чем-то тяжелым. Я встрепенулась и мы обе подскочили, едва услышали голоса и звук "отпирания". Появился хозяин с корзиной в руках. Его лицо заплыло отеком и парным синяком в подглазьях, правое веко почти не открывалось, и в целом у него был вид самого несчастного человека. За спиной хозяина мелькнул недовольный налетчик. Конечно, все веселились, а ему выпало нести стражу при нас.

- После полудня провожу по нужде.

- Подождите! - Я ухватила мужчину за руку, едва тот поставил за порогом корзину. - Вы видели пленников? Что с ними, скажите?

- Цыц!

- Только подай еще раз голос! - Рявкнула я на нашего стражника со всей возможной холодностью и злостью. - Я желаю говорить с этим человеком, а ты стой и жди.

Бедный хозяин растерянно сгорбился, словно попал меж двух огней, и не знал, что делать и как все понимать. Ему я тоже уже без просьбы в голосе повторила:

- Говори скорее.

- Живы, связаны. Избиты, конечно. У постояльца, что раньше вас прибыл, перебита ключица и...

- Другие?

- Мои люди...

- Наши спутники, болван!

- Ну, хватит, время вышло.

Налетчик ухватил хозяина за плечо и вытащил из проема, быстро захлопнув дверь обратно.

- Тупица! - выкрикнула Витта. - Непроходимый тупица!

Два куска старого хлеба, обрезки сыра, вяленое мясо и кувшин скисшего молока, - хорошая еда, не слишком много, но и не мало.

- Ешь, даже если в горло не полезет. Нам нужны силы, много сил.

Девушка со злостью ударила по двери кулачком, еще раз обругав дурака-хозяина, который не смог сказать главного, а мямлил про посторонних. И я зря волновалась, что сейчас Витта начнет отказываться от еды, наоборот, она быстро съела все, что я поделила и отложила для нее. Не перечила на неравенство, что себе оставила хлеб и часть сыра, а ей все остальное. Умничка. Мне нужно было ее послушание ради общего блага.

Еда была переложена большим льняным платком, какими обычно накрывали кадки с творогом или заворачивали хлеба от высыхания. Очень пригодилось, - я разорвала его на три почти равных полосы и закрыла ожоги. Не свежая ткань, местами жирная от мяса и сыра, но это не грязь, так что стерпится.

Днем, как сменился охранник у двери, нас с Виттой вывели и сопроводили до кухни. От нее до нужника, и быстро обратно. Ни к вечеру, ни к ночи Красдем за нами не посылал и не выпускал из комнаты. Обо всем, что происходило во дворе или доме, мы могли догадываться лишь по звукам - попойка, песни, женский плач и завывание в два голоса. В сумерках какой-то всадник прибыл на ночлег и угодил в ловушку, не подозревая, что придорожный постоялый двор захвачен Красными демонами на отдых и кутеж. Мужчина орал и дрался, пытаясь прорваться верхом обратно в ворота, но потерпел неудачу. Шум стих глубокой ночью. Разбойники разбойниками, но без пригляда, когда все перепьются и упадут без сознания, двор не оставляли. Налетчики оставались на стороже, трезвые головы несли службу, - шаги и тихий разговор я и Витта слышали порой из окошка, догадываясь, что двое ходят дозором. Да и от нашей комнаты не отлучались. Слаженный отряд, лихой, но со строгим порядком.

Девушка не могла заснуть, как и я. Витта много спала днем, - от нервной усталости и боли в глазах, а я дремала, сидя в ее ногах. Теперь, с темнотой, сон не шел. Разговоров между нами тоже не было, и я уже думала, что не услышу ни слова. Витта сказала все, замкнулась, превратив всю себя в ожидание, не замечая никого и ничего вокруг. Но вдруг, очередной раз развернувшись на своей половине, сменив положение тела, потянувшись от затекания, она прошептала как будто и не мне, а в никуда:

- Что там, за гранью сна черной чумы?

- Истина.

- Объясни.

- Когда я спросила Аверса о том же, он ответил так, что я запомнила слово в слово, а когда пережила сама, то и поняла до всей глубины. "Ты сам, какой есть. Стал яснее видеть самого себя и быть честнее в мыслях. Ничего не ушло, ничего не прибавилось. Только чувство, что у зеркала, запыленного многими годами, вдруг протерли поверхность". Понимаешь? Увидеть себя, принять себя, даже если ты полон пороков и ошибок, - не солгать. Не всегда люди Миракулум благородны, главное в том, что они не лгут себе в этом.

- Почему ты? - Я различила и горечь, и зависть. - Ты была с отцом, когда он его пережил, и тебе он об этом рассказывал, а со мной так и не поделился? Почему тебя Миракулум выбрал единственной женщиной, и никого больше из нашего рода? Почему Соммнианс искренне питает к тебе привязанность, хотя ты ему не сестра, не любовница, а на равных мужчины ведь дружат только с мужчинами?

- Так сложилась судьба. У тебя будет своя, и в ней уже ты будешь единственной и избранной, обретешь своих друзей, свои приключения, штили и бури. Любовь и испытания уже есть, впереди подвиги и битва.

- Уболтай главаря, проклятая Крыса. Ты сможешь! Вытащи нас, и я все прощу, и никогда больше не стану тебя ненавидеть!

Витта сказала это с чувством, но пылким и просящим. Не ощутила я в ее "проклятая" настоящей злобы и неприязни. Кажется на самую узкую щелочку, но сердце ее приоткрылось.

Топот и шум мигом подняли на ноги. К рассвету мы все же уснули, и долго отдохнуть не пришлось - дверь почти вышибло, так Красдем ее толкнул. Шагнул в комнату, все заполнив своей огромной фигурой. Я тут же загородила Витту собой, прижав девушку к окну и собираясь дать любой отпор, даже самый безнадежный на этот внезапный натиск. А Красдем именно налетел, не дав ни опомниться, ни схватиться за что-то как за оружие. Даже кувшин от содрогания стен и пола слетел и разбился. Увы, не о голову главаря.

- А ну!

Гаркнув зло и с предостережением, он схватил меня за плечо, рванул на себя, и мгновением позже перехватил за волосы. Выволок наружу и потащил так легко, словно я ничего не весила. Я шипела от боли, вцеплялась ему ногтями в руку, сколько было сил, и быстро перебирала ногами в полуприсяде, лишь бы не упасть и не оказаться в еще более униженном положении. Витта что-то крикнула вдалеке и я не сдержалась, чтобы не обругать Красдема самыми грязными словами, которые вспомнила на языке цаттов. Все пропало! Не станет он договариваться со мной, и не оставит Витту не тронутой!

В другую комнату он так меня толкнул, что я покатилась по полу. Не дав опомниться, скрутил локти, поднял, как на дыбе, и я заорала от нестерпимой боли. Казалось, что сейчас он сомнет меня, будто цыпленка, вывернув из суставов плечи и сломав грудную клетку. Собственный вес едва не сделал половину этой работы, как я ткнулась лицом в плотную шерсть. Опять сжали локти железными щипцами, - вот-вот костям конец. Я билась в ярости от того, что не смогла снова удержать вопля, а именно этого Красдем и добивался, потому что сквозь звон в ушах я расслышала его довольный голос:

- Громче!

Что-то разбилось, опрокинулось. Повернув голову и хватая воздух, увидела краем глаза, как он отпихнул от себя ногой прикроватную лавку. Меня отпустил ненадолго, - на миг передышки только, опять подлетел, перевернул на спину и вдавил плечи в кровать.

Вся его туша нависла надо мной и ноги оказались придавлены, будто бы их завалило камнями, больно и не шевельнуться. Как ни ужаснуло это, но среди всех чувств нашлось место и изумлению: я?! Он притащил в свою комнату меня? И тут же понимание, что этот выбор сделала не его похоть, а его гордыня. Сломать нужно ту, что дерзила, раздавить и изничтожить.

- А может я ошибся в ту ночь, и внутри у тебя горнило, госпожа наглец? Твое тело не пробуждает страсти, но сопротивление дразнит во мне что-то дикое и древнее как в звере. Оно у тебя не скотское, не овечье, а как у хищника в капкане!

Вдохнув так глубоко, как только позволили тиски, я выдохнула и безвольно прикрыла глаза. Невероятным усилием заставила собственное тело расслабиться, обмякнуть, нервы и боль придержала:

- Не будет тебя огня, я погасну, умру, уйду за грань разума, пока ты делаешь то что хочешь... истинного обладания надо мной ты не получишь.

Ожидала чего угодно, но только не тихого смеха. Красдем перестал давить, не перестав надо мной нависать, а вместо хватки за плечи, взял за горло. Не грубо, а с любопытством, как бы желая через платок прощупать пальцами знак черной змеи:

- Говорят Миракулум многолик, он может быть и нищим и воином, и вельможей и служителем. Притворяться кем угодно. Это правда?

- Правда.

- Я жив до сих пор, наглец, только потому что разумен и не смотря на свой бешеный нрав, могу себя удержать, если того требует дело. Я знаю, как к людям с этим знаком относятся на родине, знаю, как почитают здесь. Слух о женщине черного колдуна на этом Берегу обрастает легендами... а я не глупец, чтобы обидеть его избранницу насилием. Играть с богами опасно, проклянут.

Я открыла глаза. Дыхание у меня стало ровнее и все притухало на самом деле, а не потому, что я себя заставляла. Рябое лицо мужчины было близко, каждую крапинку можно разглядеть. Пахло вином, кислотой и пылью, но я не отвернулась в брезгливости, а ждала - что он скажет дальше. В то, что он приволок меня сюда не для поругания, я поверила.

- Я жестокий человек, но остатки благородства сохранил и слово держу. С девочкой твоей все в порядке, а долг за нее ты отдашь тем, что сохранишь мне лицо. Ты осадила меня, наглец, при двух моих людях. Они не знали темы беседы, но сам факт отменить нельзя, и ты заплатишь сполна за дерзость.

- Хорошо.

Ладонь осталась на шее, только переместилась повыше, лаская мне подбородок и полоску неприкрытого горла, где билась жилка:

- А все же есть в тебе что-то... Не знал таких - ведьм и демонесс.

Его воображение дорисовывало "что-то", что превращало меня в ту, кем я не являюсь. Моя удача. Пусть живут и воительница Сорс, и ведьма Миракулум, а я попробую с умом распорядиться обеими масками, если вдруг судьба опять зажмет в капкане.

- Есть у меня один враг, чьей смерти я желаю больше, чем мести проклятому лекарю. Через день пути отсюда на север начинаются земли барона Эльконна. Этот червь до безумия жаден и труслив, и он своей подлостью многое отнял у моего рода. Эти земли и этот замок должны были стать моими... Слушай, наглец, ты должна будешь сделать так, чтобы через три недели он поехал по главному тракту до Лигго, со свитой не более пяти человек. Сделаешь это, и твои спутники будут свободны, а лекарь прощен. Не сделаешь - я перережу им горло и брошу тела в кострище стоянки, ровно в такое же утро три недели спустя. Уговор?

- Уговор.

- Я выпущу тебя и твою девочку, и советую сразу же от ворот свернуть на дорогу к озеру. Вздумаешь позвать помощи, не успеешь, почти сразу после я покину постоялый двор со своим отрядом, и здесь нас уже не будет, хоть приведи всю городскую стражу. - Ладонь от горла легла на левую грудь. И я стерпела, не дрогнув. - Ты не обманешь. Твое сердце сейчас бьется не как у лжеца и труса, женщина Миракулум. Но покричать тебе еще придется...

И Красдем рванул за ворот рубашки, порвав ткань, как паутинку. Он ударил меня по лицу - не столько силой, сколько хлестко наотмашь, чтобы горела щека и вспухли губы. Ножом срезал узел ремня и шнуровку штанов, как если бы и правда кромсал одежду от нетерпения ее снять. Плеснул в лицо плошку воды, отнял сапоги, остатки рубахи - и остался доволен. Я кричала и стенала, давясь сухими рыданиями. Плата так плата...

Не смотря на то, что этот налетчик захватил постоялый двор, избил и пленил Аверса с Лекарем, меня и Витту держал взаперти, не смотря на то, что он был явным разбойником, и глумился здесь со своей бандой над ни в чем неповинными людьми, разоряя хозяина и насилуя женщин, я не смогла не испытать к нему уважения. Остатки благородства Долов в одном из их сынов, все же осталось. Он сдержал слово, и я была уверенна, что сдержит и далее.

- Стерпи, госпожа наглец, - со злой радостью он меня оглядел и пихнул в руки мешок. - Внутри монеты, хлеб и рубашка, дальше как знаешь.

Я подобрала срезанный пояс, нащупав внутри его тайной складки крупную горошину печатки, чудом не выпавшей и не затерявшейся, забрала лоскуты ткани, размотавшиеся с рук. Подошла к двери.

Я была босой и полуголой. Одной рукой удерживала штаны, сжимая их там, где раньше стягивали завязки, другой рукой прижимала мешок к груди, чтобы хоть как-то прикрыть наготу. Красдем постарался - я чувствовала побои и видела проявившиеся пятна от хватки железных пальцев, где доставал взгляд. Горели руки, плечи, голову жгло от таскания за волосы, и лицо - от пощечины. Слезы, которые так и не появились, заменила вода.

- Три недели. - Прорычал он у самого уха, захватил за горловую повязку, слегка придушив этим, и потащил, как собаку за шкирку. - Ты надолго запомнишь красного демона, шлюха!

Наружу, и вниз по лестнице, пересчитывая моими коленями ступеньки. Я хрипела, не притворяясь, задыхаясь, как висельник в петле, у которого вот-вот выбьют опору. Налетчики смеялись, довольно присвистывали, а при ярком свете двора кто-то снаружи, увидев всю сцену, заулюлюкал. Корк, видевший позор главаря в ночь налета? Второй, что держал Витту?

Пинок в пыль и грязную солому, - зато горло отпустил. Задышала, закашляла, осторожно приподнявшись с колен и стараясь удержать равновесие. Красдем не причинил серьезного вреда, - знал, будь он проклят, толк в том, как вызвать боль, не сломав кости. Суставы, ребра, зубы и нос - целы, а синяки пройдут... я заковыляла вперед, сгорбившись и смотря лишь в землю перед собой.

- Это мой дар удаче! Забава и прихоть для богов, пусть играют с вами в свободном мире! В путь, шлюхи! На все четыре стороны, и расскажите первым же мужикам на дороге, что красные демоны умеют веселиться и быть щедрыми!

Глазам не могла поверить! Варт! Мой конь, без седла и упряжи, Витта, связанная веревкой и с кляпом во рту, лежала словно тюк поперек его спины. Девушка мычала, извивалась, и ее длинные волосы колыхались, как ковыль у живота лошади. Как бы не скинул! Конь нервно переступал на месте и бил копытом в сторону конюшего, пытавшегося его направлять от поилок к воротам. Я тихо бросила команду. Варт успокоился, приветливо и знакомо стал прядать ушами и я чуть не расплакалась от чувств. Но нужно продержаться еще немного. Я слишком устала, но и слишком многое сделала, чтобы сейчас дать волю слабости.

- За мной...

Под смешки, и все более усиливающийся свист, я и мой конь с самой ценной поклажей, миновали въездные ворота и вышли на тракт. Две сотни шагов до леска. Три сотни, если налетчики смотрят и перебрасываются шуточками, а дальше... Дальше нужно спасать Аверса и Сомма!

Глава одиннадцатая

Витту я освободила, как только убедилась - свидетелей нет. Девушка с ужасом смотрела на меня и первое, что сказала "Всевышний!", едва я вытащила кляп. Наспех объясняя и пересказывая, я опоясалась веревкой, облачилась в огромную рубашку и нашарила на самом дне мешка две серебряные монеты. Не много.

До темноты мы должны добраться под любую крышу. Ночью, без верхней одежды и без огня замерзнем, гнать без остановки тоже нельзя - Варту спину сотрем и без седла и упряжи рискуем свалиться с него даже в сумерках, не то, что ночью... добрались сначала до озера, как Красдем и советовал, немного отдохнули, напились у ручейка повыше и съели весь хлеб, не оставляя ничего на будущее.

К счастью, по пути на север нам попались добрые люди - четыре подводы ехали в Лигго с глиной и древесиной, и они помогли нам. Я предупредила о разбойниках, отдала серебряную монету за еду и флягу с водой, к сожалению, не разжившись никакой одеждой - оплаты бы не хватило и с себя ничего снимать в дар селяне от жалости не стремились. Указали направление до ближайшей деревни, где как раз был глиняный карьер и лесозаготовка, откуда и ехали.

Продержались, спаслись, ночь провели под крышей, и вторую монету я обменяла уже на корм коню, хлеб и сыр для нас. Путь до земель Эльконна разведали, и с рассвета, не петляя и почти не останавливаясь, добрались к замку с закатом солнца.

Печатка заняла свое место на руке. На большом пальце, - но это ни чуть ни умаляло ее веса и значения. У закрытых ворот долго пришлось добиваться того, чтобы хоть один из стражи надвратной башни услышал и внял. Речь я нарочно оттеняла исключительно высокопарными фразами, переходила на родной язык и последним решающим заявлением пригрозила выпороть служак за непочтение к особам благородных кровей.

Когда маленькая дверь открылась, из нее вышел молодой вельможа в темном костюме в сопровождении одного ратника за спиной. Слишком скромен, чтобы принять за барона, да и не стал бы тот вот так лично встречать и расспрашивать неизвестных дам у ворот своего замка.

Я спрыгнула с Варта, шепнув Витте оставаться пока верхом, и сделала шаг навстречу, заговорив на родном языке:

- Я ищу помощи и справедливого возмездия у хозяина этих земель. Красные демоны захватили меня и мой кортеж на пути к Лигго, убили охрану, нас, благородных дам, взяли в плен ради выкупа. Только лишь боги и храбрость самых преданных слуг, пожертвовавших своей жизнью, помогли нам сбежать.

Солнце еще не зашло полностью, и не нужно было много огня, чтобы хорошо видеть во всех деталях, в каком виде я и Витта прибыли. Девушка сносно держалась - пыльная и лохматая, но все же одета достаточно, чтобы не быть пристыженной. Со мной дело было хуже - все также босая, опоясанная веревкой для поддержки штанов. В огромной рубахе, завернутой краями крест на крест и затянутой за спиной. В рукавах тонула их пришлось закатать, а широкая горловина обнажала шею и ключицы, словно вырез нескромного платья. Сведи я плечи, вся ткань соскользнет вниз. Синяки не спрятать, укусы мошкары и царапинки тоже, грязь в волосах и на лице.

Только речь и печатка могли доказать то, что я не проходимка с дороги, и не последняя нищая из Лигго, которая где-то украла коня.

- Госпожа Сорс...

Я готова была еще что-то сказать в продолжение своей истории, но после того, как вельможа произнес мое имя, в удивлении уставилась на него, разглядывая теперь с тем же вниманием, как и он.

- Вы знаете меня в лицо? Мы были представлены друг другу когда-то?

Мужчина улыбнулся. Он был холен и привлекателен тонкими аристократическими чертами лица и всей фигуры. Молод, но ближе к зрелым годам, чем к юношеским. Я не узнавала его, не могла угадать имени рода даже по памяти все той же науки о геральдике, как в случае с Красдемом. Темные глаза, темные волосы, высокий рост - сочетание частое для нашего Берега, особенно в северных землях.

- Меня зовут Илиан. И я был бы очень польщен, если бы вы вдруг вспомнили меня. Но наши встречи были столь кратки и столь непримечательны, что я не питаю иллюзий.

- Мне нужна помощь барона, господин Илиан. Могу ли я рассчитывать на то, что вы нас к нему сопроводите?

Он не ответил сразу, а разглядывал меня, все также улыбаясь. Взгляд не наглый, и не с ухмылкой, а какой-то... сверяющий. Словно он смотрел и узнавал меня все больше по облику, и это его радовало. Ни опасности, ни неприязни не ощущалось, наоборот - готовность помочь. Илиан моргнул, чуть вскинул подбородок и спохватился с ответом:

- Конечно! - Щелкнул пальцами ратнику, отдав приказания с хорошим здешним выговором, и едва уловимым акцентом: - Немедленно - гостевые комнаты и служанку, на кухне распорядись о горячей воде и ужине, коня почистить и покормить. Отыщи Котту и пришли ко мне.

- Благодарю вас.

Варта я погладила по холке и нашептала успокаивающим тоном ласковых слов. Конь устал, был взмылен, и не артачился, когда чужой человек, слуга, резкими шлепками по крупу погнал его в конюшню. Витта держалась рядом за спиной, не произносила ни слова, и держалась именно так, как я учила - она не служанка, а дама. Головы не опускать, глаза не прятать, держать спину и хладнокровие.

- Передаю вас в заботливые руки слуг, и пока доложу обо всем Эльконну. Ждать не заставлю, уверяю, вы сможете поговорить с ним в течение часа, госпожа Сорс.

Илиан не обманул - едва мы привели себя в порядок, переодевшись в единственно возможные простые платья слуг, он появился в кухне и с коротким вежливым поклоном пригласил следовать за ним. С Виттой я не собиралась расставаться ни на миг, и мы вдвоем пошли в господские платы, миновав широкую площадь. После едкого мыла и воды, в жестком лифе и плотном льне, вся кожа горела. Ступни, стиснутые чулками и обувью ныли, и все тело разболелось сильнее, чем в пути. Как будто сдалось, едва почуяв близкий отдых.

Барон сидел в кресле между окном и камином у маленького письменного стола. Держал в одной руке перо, а в другой нож. Срезанный кончик отскочил на пол, и Эльконн макнул в чернила обновленное перышко. Но ничего не написал. Помедлил, положил его рядом с массивным подсвечником. С места не поднялся, только кивнул и с любопытством стал слушать - как я представила себя и Витту, как объяснила внезапный визит и наше положение, и пересказ беды, случившейся с моим кортежем несколько дней назад.