Мне не жаль

Другие

КЛЕМЕНС:

Ей повезло, что она ничего обо мне не писала. С другой стороны, я немного удивлен, что меня вообще не упомянули. Я имею в виду, что мы учились вместе целых три года. А теперь она обо мне вообще ничего не пишет? Серьезно?

ДЖОАННА:

Я вообще не понимаю, о чем речь. Меня не волнует, что думает эта тупая корова. Если честно, думать о ней – последнее дело.

НАТАН:

Она мне всегда очень нравилась, у нас было несколько совместных проектов, но, судя по тому, что я сейчас прочитал, лучше ее избегать. В противном случае ее следующая вспышка гнева будет направлена на меня.

КЭТИ:

Я всегда знала, что она только строит из себя шлюху. То есть, вы серьезно не заметили?

ТАТЬЯНА:

Боже мой, она просто была честной. Все, что она сказала – полная правда. Все остальное – ее личное дело. В этой истории самый настоящий козел – тот, кто опубликовал все записи. Серьезно, кто это вообще сделал?

ПАУЛЬ:

Ну, я догадываюсь, кто за этим стоит. Интуиция подсказывает. С другой стороны, тот факт, что этот человек тоже есть в записях, оскорбляет и его. Но это может быть умным ходом, чтобы отвлечь от себя подозрения. Ясное дело, что обо мне в записях ничего не было. Я же недостаточно важен. Наверное, мне повезло.

Эдгар сходит на следующей остановке. Продовольственный рынок. И да, там действительно бывают люди, даже если это многих удивляет. Как будто этот район был чем-то вроде Диснейленда. Что, конечно, вздор. В переулках живут обычные люди. Странный баланс между стариками и яппи[2], при этом старики умирают, а вместе с ними и равновесие. Квартира, в которой живут Эдгар и его отец, находится прямо над ювелирным магазином, построенным его прадедом и прабабушкой. Эдгар точно не знает, когда это было. Когда-то. Это небольшой, забитый антикварными украшениями магазинчик. Он принадлежал им, пока не пришли нацисты. После захвата им удалось вернуть его себе. Но это уже другая история. В любом случае их фамилии на магазинчике более чем достаточно – Ротшильд. И нет, они не имеют отношения к тем самым Ротшильдам. По крайней мере, насколько Эдгар знает.

Эдгар смотрит на дисплей. Площадь святого Якова. Тоже стоит упомянуть об этом. Прямо стоит патрульная машина, которая будто не двигается с места. И два полицейских, которые целый день следят за тем, чтобы в синагоге ничего не происходило. Эдгар иногда спрашивает себя, хватило бы двух полицейских, если бы действительно что-то произошло. Скорее нет, чем да. Вероятнее всего, четверо полицейских ударят по бюджету. Поэтому поставили двоих. Никакая охрана определенно не понравится Центральному совету евреев. Эдгар может точно сказать, ведь, в конце концов, он сам один из них. Тем не менее немного болезненная для него тема. И в наши дни лучше обойтись без обрезания.

Автобус движется дальше и скоро доберется до пешеходного перехода. Эдгар может ездить до школы на трамвае. Все они следуют до улицы Мариенплац. На трамвае было бы однозначно быстрее, автобус едет слишком длинным путем. Эдгар дважды в день тратит на дорогу около сорока минут. Но зато без пересадок. Эдгар ненавидит пересадки. Он предпочитает просто сидеть три четверти часа и слушать музыку. Кроме того, этот автобусный маршрут напоминает ему о его матери. Однажды его отец упомянул, что у нее в этом районе есть подруга. И всякий раз, когда она приезжала, она всегда садилась на 62-й автобус. Возможно, ему это кажется слегка романтичным. Обычно именно так мы вспоминаем мертвых людей.

Да, его мать мертва, она покинула этот мир незадолго до того, как Эдгар научился ходить. По словам тети, свои первые шаги он сделал в день ее похорон. Может быть, он хотел сбежать. Или отыскать ее. Он точно не помнит. Тогда он был таким маленьким, что даже не скучал по ней. Что сейчас его раздражает. Как будто ему только сейчас подарили эту скорбь.

За свое имя ему стоит благодарить мать. В честь Дега. Эдгар. Ей нравились картины. Его отец хотел назвать его Адамом. Хорошо, что он проиграл спор. По крайней мере, так Эдгар получил ее имя, и у него хоть что-то осталось. Его мать мертва, но почему-то она все еще повсюду. Как осколки стекла, которые вы замечаете, только когда ступаете на них босиком. Любая попытка вытащить их оставляет множество мелких ран. Он и его отец не говорят об этом, но вся квартира увешана фотографиями, подтверждающими ее существование. Они доказывают, что тетя, которая снова и снова говорит, насколько он похож на нее, не лжет. Иногда, очень редко, но он может что-то припомнить. При этом воспоминание на самом деле говорит слишком много. В нем нет конкретных образов, только чувства, которые возникают внезапно и без всякой на то причины, как пузырьки воздуха из недр земли. Все воспоминания так далеки, что он больше не может их уловить. Как только мысль возникла – она тут же исчезает. Только осознание того, что мысль приходила, оставляет послевкусие, а содержимое давно исчезло в никуда.

Только так Эдгар может объяснить, почему ему каждый раз приходится плакать от запаха теплого рисового пудинга с корицей. То же самое и с некоторыми солнцезащитными кремами. И когда цветут липы. Затем внезапно становится больно так сильно, что он уверен: это как-то связано с ней. Его подсознание все еще знает что-то, что он давно забыл.

Эдгару часто хотелось спросить об этом отца, но он никогда этого не делал. Он не хочет напоминать ему, что она ушла – как будто ему нужны эти напоминания. Как будто ее отсутствие не заметно в каждом углу этой слишком большой квартиры. Отсутствие человека может быть заметнее, чем присутствие. Будто работающий усилитель. Вид эха.

Автобус поворачивает направо в сторону продовольственного рынка, и Эдгар нажимает кнопку остановки. Кроме него и сидящей впереди старушки с собакой никого нет. Улица заполнена пешеходами. Для них это не улица, а продолжение пешеходной зоны. И как обычно последние несколько метров до остановки автобус проезжает слишком медленно. Вот почему Эдгар остается сидеть как можно дольше. На экране автобуса меняется название остановки, зонтики и стойки приближаются, посередине майское дерево тянется в бело-голубое пасмурное небо, как копье, пытающееся пронзить небеса.

Эдгар видит свою остановку, встает и идет к выходу. Он попеременно держится за поручни: левый, правый, левый, правый, левый и правый. Затем его взгляд падает на то место, где несколько минут назад сидела она. И как только автобус останавливается и двери открываются для Эдгара, он замечает сумку на сиденье у окна.

Значит, сегодня у нее все-таки была с собой сумка.

Когда Юлия замечает это, она так резко останавливается, как будто врезалась во что-то на полном ходу. Несколько секунд она не двигается, просто стоит посреди тротуара, парализованная, лихорадочно соображая. Затем во рту пересыхает, и ее сердце начинает биться чаще. Звезды посреди дня, бесцветное мерцание на сером небе.

Она прокручивает в памяти, как нажимает кнопку остановки, как встает и намеренно не смотрит на Эдгара – нужно отвести взгляд хотя бы куда-нибудь, только не на него. Она пытается избежать разочарования в его глазах, а потом покидает автобус.

Без сумки.

– О нет, – произносит она на удивление спокойно. И снова, еще тише:

– Нет.

Затем она разворачивается и бежит обратно к остановке. И пока она бежит, отдельные предложения проносятся в голове. Это ее слова. Жесткие и честные. Они оставляют раны, как пули.

Когда Юлия добегает до угла улицы, она уже задыхается. У нее шов на боку, кожа на нем пульсирует, капля пота стекает по виску, а ощущение щекотки заставляет напрячься. Юлия держится за бок и смотрит на пустую автобусную остановку. Она выглядит как безмолвный символ опоздания.

Конечно, уже поздно. Она сама видела, как автобус уехал. Это было всего несколько минут назад. Следом в голове сразу же возникает вопрос, а сможет ли она догнать его, если побежит назад и возьмет велосипед? Но что-то в ее голове упрямо говорит «нет». Ей следовало сразу же поехать на нем. Почему она об этом не подумала? Если бы ей не пришлось переезжать, у нее не закончилась бы лицензия на скутер. Она бы догнала автобус на нем. Только вот этого бы не случилось, потому что, если бы это случилось, она никогда бы не оказалась в этом проклятом автобусе. Потому что тогда ее жизнь сложилась бы иначе, а именно как прежде. Она в своей старой квартире, которая была гораздо более уютной, среди друзей, которые в то время казались намного больше похожими на друзей. Но потом она думает об Эдгаре. О том, что она едва знает его. И как сильно любит сейчас. Если бы она не переехала сюда, она бы ничего не написала о нем, потому что он не сыграл бы роли в ее жизни. Он бы остался чужим. Лицом в толпе. Теперь, когда он ей нравится, это неуместно. С другой стороны, она не может знать наверняка.

Эдгар. Может, он заметил сумку. Может, он взял ее с собой. Юлия представляет, как он проходит мимо выхода. Как он стоит в ожидании открытия дверей и замечает сумку. На сиденье у окна. Где он должен был сидеть. Где бы он ни сидел, они бы могли пойти домой вместе. Тогда Эдгар сказал бы: «Юлия, подожди, твоя сумка!»

И тогда она не оставила бы ее. Но они не пошли домой вместе, потому что иначе ей пришлось бы с ним разговаривать. А она не могла с ним разговаривать. Ни с ним, ни с кем-либо другим. Особенно не об этом.

Юлия отгоняет эту мысль и продолжает думать над старой. Если Эдгар видел сумку, он точно забрал ее, она в этом уверена. А если он забрал ее с собой, он точно заглянет внутрь. Вопрос в том, что он будет делать после? Когда заглянет внутрь. Откроет ли ноутбук? Нет, не станет. Только не Эдгар. Но что, если он это сделает? Тогда он увидит записи. Каждое написанное ею слово.

Юлия ненадолго закрывает глаза.

Она не вышла из WordРress[3]. Она тогда подумала об этом, но оставила страничку открытой, потому что Леонард вернулся в комнату из душа. Он посмотрел через ее плечо, и она быстро нажала на какой-то другой пост, а затем просто закрыла крышку ноутбука. Несколько недель назад вся эта ситуация не стала бы такой проблематичной. Ноутбук запросил бы пароль при следующем открытии. Но это так ее раздражало, что она отключила эту функцию. Не просто продлила длительность работы без пароля, нет, она полностью отключила вход по паролю. Как будто втайне хотела, чтобы кто-нибудь прочитал ее мысли. Юлии стало интересно, что бы она сделала, будь у нее ноутбук Эдгара. Она не смогла бы открыть его. Ей было бы любопытно, но нет. Эдгар тоже не захочет. Нет, он этого не сделает.

И все же в душе остается небольшое сомнение. Как капельки тумана, которые оседают на оконном стекле после дождя. В конце концов, она говорит себе, что ноутбук, скорее всего, уже разряжен. Или, может быть, она просто на это надеется.

Юлия все еще стоит на углу и смотрит на автобусную остановку через дорогу. Как будто это неправда, как будто все вокруг нее замедлилось, как в кино. Но это правда. Она начинает надеяться, что Эдгар не заметил сумку. Что сумка просто исчезнет. Что ее можно будет найти в бюро находок МТТС[4].

Но она не думает, что он не заметил пропажу. Эдгар не из тех, кто упускает что-то из виду. Он определенно заметил ее. И если он заметил, то он взял сумку с собой – но пока это не значит, что он будет читать ее записи.

Юлия цепляется за эту мысль. Надеется на нее.

А затем идет домой.