Монгол. Черный снег

Глава 1

Ночь обрушивается на город, как грязное одеяло, пропитанное болью и кровью. Я стою на крыше заброшенного здания, наблюдая за улицами, которые извиваются внизу, как змеи. Холодный ветер хлещет по лицу, впивается в кожу, но я не чувствую этого. Мое дыхание срывается с губ паром, мои мысли — лед, холодный и твердый, как мой кулак. Подо мной пульсирует город — огнями, шумом, жизнью. Город, который я ненавижу, но не могу покинуть. Моя клетка. Мой ад. И мой рай одновременно. Я вижу его, этот мир, насквозь — сквозь дыры, трещины и швы. Я знаю его запах, знаю его вкус. Он врывается в легкие, будто яд, разъедая меня изнутри. Я вижу цель. Знаю, что должен сделать.

Я — Черный беркут. Хищник. Живу по своим правилам. Они просты, как выстрел в упор. Не трогаю детей и стариков. А этот урод переступил черту. Торговля детьми. Грязное дело. Он не заслуживает пощады. Ни молитв, ни слез. Его ждет суд. Мой суд. Я готовлюсь к прыжку. Подо мной — десять этажей пустоты. Гравитация зовет меня вниз, словно голодная пасть, но я не боюсь. Никогда не боялся. Мои мышцы натянуты, как тетива лука. Один вдох, один выдох. Я вдыхаю темноту, выдыхаю сталь. Прыжок. Воздух рассекается вокруг меня, как взрывная волна. Я падаю, но не боюсь удара. Я знаю, как приземляться. Мои ноги касаются крыши соседнего здания, перекат — и я снова стою. Нож в руке — продолжение моей ярости.

Моя цель — внизу, за стальными дверьми, которые не смогут меня остановить. Они там, за окнами, наполненными мутным светом ламп, такими же грязными, как их души. Я не чувствую страха. Никогда не чувствовал. Страх — это для тех, кто цепляется за жизнь, кто боится потерять. Но мне нечего терять. Мое прошлое стерто, будущее не имеет значения. Есть только настоящая ночь и те, кто должен заплатить за свои грехи. Я делаю глубокий вдох, наполняю легкие холодным воздухом. Он проникает в меня, как яд, обжигает изнутри, но я остаюсь невозмутим. Моя цель ясна. Моя миссия определена. Ветер рвет мое тело, пытается сбросить с пути, но я не поддаюсь. Я — тень, я — смерть. С крыши на последний этаж, через окно. Стекло не разбито, я вскрыл его незаметно и уже внутри. Бесшумно вниз по лестнице, под стеной. Мне не нужно смотреть я все слышу, чувствую. Как беркут…мое осязание на триста шестьдесят градусов.

Двери передо мной. Они закрыты, но для меня это не преграда. Один выстрел — и петли сломаны, дверь падает внутрь. Я вхожу, мой взгляд сканирует пространство, как хищник ищет добычу. Тишина. Мгновение, в котором можно услышать биение сердца. Но я не слышу его. Я только слышу их. Шаги. Паника. Шепот. Смерть идет к ним. Моя рука крепко держит нож. Холодный, стальной, острый. Он мой спутник, мой соратник в этом темном деле. Первое горло. Лезвие проникает в плоть, как горячий нож в масло. Мужчина падает, глаза расширены от ужаса, рот открыт, но не издает ни звука. Его жизнь уходит с кровью, растекается по полу, как темное вино. Еще один. Он пытается выхватить пистолет, но я быстрее. Моя рука уже там, где должна быть. Один удар, и он падает. Их жизни не стоят ничего. Они — мусор. Песчинки в пустыне. Я двигаюсь дальше, по коридорам, наполненным запахом сырости и страха. Мои шаги бесшумны, каждый из них — как тень, скользящая по полу. Впереди слышу голоса, приглушенные, но напряженные. Они знают, что я здесь. Знают, что я пришел за ними. Но это не важно. Они не могут уйти. Никто не уйдет. Открываю следующую дверь. Внутри комната, наполненная полумраком. В углу — мужчина в дорогом костюме. Рустам. Он сидит за столом, руки трясутся, глаза бегают по комнате, ищут выход. Но выхода нет. Я приближаюсь, медленно, шаг за шагом, чтобы он почувствовал мою близость, чтобы понял, что его время пришло.

— Монгол, — его голос дрожит. — Мы можем договориться...

Его слова — пустой звук, как шелест сухих листьев. Я не слушаю. Я не для этого здесь. Я пришел за правдой. За правдой и справедливостью. За возмездием. Он знает, что не уйдет отсюда живым. В его глазах страх, и я чувствую его. Этот запах — он впивается в меня и я им наслаждаюсь, как зверь лакает кровь своей добычи. Я делаю шаг вперед, мои пальцы сжимают нож. Он пытается вытащить оружие, но я быстрее. Мой нож находит его шею, проникает глубоко, до самой кости. Он хрипит, кровь хлещет из раны, заливает его дорогой костюм. Его жизнь уходит, как песок сквозь пальцы. Но я не останавливаюсь. В этом здании есть еще те, кто должен заплатить. Еще один шаг, еще одно движение, и я чувствую, как мой нож погружается в тело другого. Их страх — моя сила. Их смерть — моя миссия.

Комната наполняется криками. Они звучат, как мелодия, дикая и разрозненная. Крики, которые я слышал много раз. Крики, которые мне знакомы, как собственное дыхание. Они молят о пощаде, но я не слушаю. Моя работа — завершить начатое. И я завершил. Теперь тишина. Последний из них падает на пол, его глаза смотрят в пустоту, как будто ищут что-то, что они никогда не найдут. Я стою над ними, смотрю вниз, как судья, вынесший приговор. Их кровь на моих руках, но я не чувствую ее. Моя душа темна, как ночь за окном. Я не ищу искупления. Я не прошу прощения. Я знаю, кто я. И я знаю, почему я здесь. Грехи не прощаются. Особенно такие. Но внутри что-то меняется. Этот город полон гнили. Полон таких, как он. Кто-то должен навести порядок.

Я убираю нож, вытираю кровь с лезвия. Смотрю на свои руки в черных латексных перчатках — они чисты, но я знаю, что это не так. Мои руки в крови, даже если она невидима. Мои руки — инструменты смерти. Я — Наемник. Я живу в этом холодном мире, потому что умею выживать и убивать. Убивать красиво, быстро и не оставляя следов. Исчезаю в темноте. Мой путь продолжается. Моя война никогда не закончится. Я — хищник в этом мире, полном жертв. Я не боюсь этого. Это моя сила. Мое проклятие. И мой единственный путь. Ночь обнимает меня, прячет в своих черных объятиях. Я растворяюсь в ней, становлюсь частью ее тьмы.

Кровь медленно впитывается в ковёр. Она растекается, как тёмная река, проникая в каждую трещину, в каждое волокно ткани. Комната погружена в глухую, тяжелую тишину. Только что здесь царил хаос — выстрелы, крики, мольбы о пощаде. Теперь же лишь молчание. Моя работа здесь закончена. Я оглядываю помещение, от тела к телу. Хищник, удовлетворённый своей охотой. Пистолет в моей руке все ещё горячий. Сводный брат моего клинка – они всегда вместе, один рубит, другой разрывает. Пока один впивается в плоть вблизи и аккуратно режет ее, второй взрывает голову издалека, воротит грудную клетку на расстоянии. Он будто дышит вместе со мной, пульсирует яростью и холодной, отстранённой жестокостью. Эти люди были ничтожествами — продавцы смерти, торгующие детьми, разрушающие невинные жизни ради собственной выгоды. Я чувствую, как адреналин медленно покидает моё тело, оставляя только пустоту. Тишина.

Глава 2

Моя «Бугатти» взлетает вверх по рампе подземного гаража, будто тёмный зверь, мчащийся в ночь. Двигатель рычит, как сердитый зверь, а мои руки крепко сжимают руль. В голове крутится одно: почему я привёз её сюда? Глупость. Чёртова глупость. Я не привык принимать такие решения. Мне нужно было оставить её там, на улице. Пусть бы сама искала, где ей ночевать, что жрать. Но вместо этого я повёз в своё убежище, в свой дом. Дом. Какое нелепое слово. Это место не дом. Оно никогда не было домом. Оно — просто укрытие. Четыре стены, крыша и дверь. Здесь нет ничего, что напоминало бы о доме, о тепле, о том, что там когда-то было. Здесь только пустота. Аскетичность — это мой выбор. Мой способ избавиться от привязанностей. Привязанности — это слабость. А слабость убивает. Я поднимаюсь на лифте на свой этаж, а она стоит рядом, прижимаясь к стене. В лифте только двое — я и она. Молчание между нами густое, как туман, и я не хочу его разгонять. У неё свои мысли, у меня свои. Но всё же её присутствие беспокоит меня. Что она здесь делает? Почему стоит здесь, смотрит на свои босые ноги, как будто боится шагнуть на холодный пол?

Дверь лифта открывается с мягким звуком. Я выхожу первым, не оборачиваясь, слышу её шаги позади. Она идет медленно, несмело. И правильно. Ей здесь не место. Я достаю ключ, поворачиваю его в замке, и дверь открывается, впуская нас в тёмный, холодный простор моего пентхауса. Здесь нет ничего, кроме пустоты и мрака. Кирпичные стены тянутся вверх, высоко к потолку. Стеклянные панели окон отражают огни города, но внутри темно. Мои шаги гулко звучат в тишине, как удары молота о сталь. Я слышу её шаги за собой, легкие, почти бесшумные, как шорох листьев на ветру. Она идет медленно, словно боится потревожить что-то в этом месте. Здесь нечего тревожить, кроме моего покоя. Его она уже потревожила.

Она останавливается в центре комнаты, оглядываясь. Её глаза скользят по моему жилищу, изучают его, как животное, попавшее в ловушку. Нет никаких украшений, никаких личных вещей. Мебели минимум — один стол, один стул, огромная кровать в углу и шкаф. Это всё. Ни одной картины, ни одной фотографии. Здесь нет даже посуды, кроме одной чашки и кофеварки. Ничего, что могло бы сделать это место домом.

— Почему бы тебе не поехать домой? — мой голос звучит резко, почти грубо. Я хочу избавиться от неё. Хочу, чтобы она ушла и оставила меня в покое.

Она смотрит на меня с изумлением, будто я сказал что-то невообразимое. Её глаза наполняются чем-то неведомым темным, и я чувствую, как воздух в комнате становится тяжелее. Она долго молчит, её губы дрожат, как будто она боится сказать правду.

— Мне некуда идти, — наконец, произносит она. Её голос тихий, едва слышимый, но в нём звучит боль, от которой мне становится не по себе. — Моя мать… она… наркоманка. Она продала меня этим людям за долги. Завтра меня должны были купить.

Слова её бьют, как плеть, оставляя следы у меня под кожей. Я отворачиваюсь, смотрю в окно, пытаясь понять, что мне делать. Мне не нужны её истории, не нужна её боль. У меня достаточно своей. Но её слова, они застревают в моей голове, как осколки стекла. Как мать могла продать свою дочь? Впрочем, моя пошла меня топить…а приемная…

— А отец? — спрашиваю я, всё ещё глядя в окно. Я слышу, как она делает глубокий вдох, будто готовится к новому удару.

— Отец? — её голос становится жестче, в нём появляется горечь, как вкус ржавого железа на языке. — Он никогда не хотел меня. Он всегда хотел сына. Он бил меня, когда мать не могла заплатить за свои дозы. Закрывал в подвале, как наказанную собаку. Думаешь, мне есть куда вернуться?

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на неё. Её лицо бледное, глаза смотрят на меня, полные слёз, но она не плачет. Сильная девчонка. Она пережила такое, что многие не выдержали бы. Я не знаю, что сказать. Не знаю, как отреагировать. Сочувствие — не моё дело. Но что-то в её словах, в её глазах, что-то трогает меня. Задевает ту часть меня, которую я похоронил много лет назад.

— Ладно, — говорю я наконец, мой голос звучит грубо, как скрежет металла по стеклу. — Можешь пока остаться. Но чтобы я не видел тебя и не слышал. Ясно?

Она кивает, и я вижу в её глазах благодарность, которую не просил. Не заслужил. Я показываю на дверь пустующей комнаты в углу. Она подходит к ней медленно, словно не верит, что я действительно позволяю ей остаться. Комната пустая, только диван и пыльные шторы на окнах. Я открываю дверь и толкаю её внутрь.

— Спи здесь, — говорю я, закрывая дверь за ней.

Тишина снова окутывает меня, как тёплое одеяло, но я не чувствую покоя. Я слышу её тихие шаги, шорох одежды, когда она устраивается на диване. Я стою у двери, прислушиваюсь, и что-то внутри меня ломается. Что-то, что я не могу объяснить. Я поворачиваюсь и иду в гостиную, падаю в кресло.

Почему я позволил ей остаться? Зачем она мне здесь? У меня всегда был один ответ на все вопросы: никого не подпускать. Никогда. Привязанности — это слабость. А слабость убивает. Но её глаза… Они смотрели на меня так, будто я — её последняя надежда. И я не смог отвернуться. Ночь поглощает город за окнами, и я сижу в темноте, смотрю в пустоту. Я не хочу чувствовать, но что-то внутри меня кричит, пытается вырваться наружу. Её слова рвут меня изнутри, как когти, разрывающие моё сердце. Я пытаюсь закрыть глаза, попытаться забыть, но не могу. Её история — как яд, проникает в меня, разъедает мою душу. Я ненавижу её за это. Ненавижу себя за то, что слушал её. Моя рука автоматически тянется к бутылке виски на столе. Я открываю её, наливаю себе полный стакан. Глоток, другой. Огонь обжигает горло, но мне всё равно. Я хочу заглушить этот голос в своей голове. Хочу забыть её глаза, её историю. Но не могу. Я встаю, подхожу к окну, смотрю на огни города. Этот город — мой ад. Моя клетка. Я выбрал его, потому что знал, что здесь никто не найдет меня. Никто не сможет добраться до меня. Но эта девчонка… Она нашла. Она прорвалась сквозь стены, которые я строил годами. И теперь я не знаю, как избавиться от неё. Возвращаюсь к креслу, падаю в него, чувствуя, как усталость накрывает меня, как волна. Я хочу спать, но не могу. Мои мысли блуждают. Я снова слышу её слова, её голос, полные боли и отчаяния. И я не могу выбросить их из головы.

Глава 3

Я лежу под столом, прижимая колени к груди, словно пытаясь стать невидимой. Сердце бьётся так громко, что кажется, его стук разносится по всему дому, как крик о помощи. У меня пересохло в горле, и даже дышать больно. В воздухе висит запах крови и страха, запах смерти. Я слышу выстрелы. Глухие, как удары молотка. Вижу вспышки света, как молнии на чернильном ночном небе, ослепляющие и пугающие. Мне хочется зажмуриться, не смотреть, но я не могу. Страх, костлявыми ледяными пальцами сжимает меня так, что я не могу пошевелиться. В груди комок боли, он расползается, забираясь в каждую клеточку моего тела.

Затем наступает тишина. Звенящая, пугающая тишина, которая гулко отдаётся в ушах. Я не знаю, сколько времени проходит. Кажется, вечность. Я сжимаюсь ещё сильнее, пытаясь стать ещё меньше, ещё незаметнее. Но в этой тишине я слышу шаги. Тяжёлые, уверенные, холодные. Они приближаются, и я сжимаюсь ещё сильнее, если это вообще возможно. Моё тело словно замерло, парализованное страхом.

Тогда я вижу его.

Тень движется по комнате, высокий и грозный, как великан. Он идёт тихо, но каждый его шаг — оглушителен для меня. Его лицо скрыто тенью, но когда он подходит ближе, я вижу его глаза. Узкие, как щёлки, темные, как ночное небо, и холодные, как лёд. В них нет страха. Нет жалости. Только спокойная, ледяная решимость. Он смотрит прямо на меня, и мне кажется, что он видит меня насквозь. Он знает, что я здесь. И я замираю, боясь даже дышать.

Он поднимает пистолет, и я на мгновение застываю, готовясь к худшему. Но он не стреляет. Вместо этого он смотрит на меня, и в его взгляде я вижу что-то странное. Что-то, что я не могу понять. Словно он решает, что делать дальше. Его глаза скользят по мне, как нож по коже, и я чувствую, как холод пробегает по спине. Я не знаю, что он собирается сделать, но в этот момент я понимаю, что должна пойти с ним. Должна оставаться рядом, чтобы выжить. Он защитит меня.

Я не знаю, почему я так думаю. Может быть, потому что он единственный, кто здесь живой. Может быть, потому что его сила и уверенность притягивают меня, как магнит. Он — мой спаситель. Мой герой. Как в тех сказках, которые мне рассказывала мама, когда ещё была собой. Она говорила, что всегда найдётся кто-то, кто спасёт тебя, когда ты потеряешь надежду. И вот он здесь. Человек, который уничтожил всех этих людей, как если бы они были просто несчастными слабыми насекомыми. И, нет, меня это не пугало. Я понимала, что они хотят сделать с нами, а с некоторыми уже делали…Я слышала крики, видела тех, кто потом еле ходили и не могли сидеть. Я знала ЧТО с ними было. Меня не трогали потому что кому-то пообещали.

Я вылезаю из-под стола, ноги дрожат, но я стараюсь стоять прямо. Он смотрит на меня, и я чувствую, как сердце сжимается от страха и какого-то другого чувства, которого я не могу объяснить. Он высокий, сильный, его чёрные волосы блестят в тусклом свете лампы. Лицо красивое, но жестокое, с ухоженной бородой, подчёркивающей резкие азиатские черты. Он похож на древнего воина, вышедшего из легенды, пришедшего, чтобы наказать зло и спасти невинных. Я хочу что-то сказать, но слова застревают в горле. Я просто смотрю на него, и мои губы беззвучно шевелятся.

— Не оставляй меня здесь, — наконец, прошу я, и мой голос звучит так тихо, что я не уверена, слышит ли он меня. Но он слышит. Его взгляд становится более пристальным, более тяжёлым. Он словно читает мои мысли, мои страхи.

Он не отвечает. Просто поворачивается и идёт к двери. Я следую за ним, как тень, не зная, куда он ведёт меня, но чувствуя, что мне некуда больше идти. В голове крутятся обрывки воспоминаний. Как я оказалась здесь? Мама, наркота, долги… Папа, который всегда хотел мальчика. Он всегда злился на меня за то, что я не соответствую его ожиданиям. За то, что я девочка, слабая и бесполезная. За то, что я — напоминание о его ошибке. Ненужная, мерзкая, страшная. А все, потому что у меня выцветшие белые волосы. Реально почти белые. Какая-то мутация генов. Нет, я не альбинос, но могла бы им быть, этот ген во мне присутствует.

Он продал меня этим людям за мамины долги, как ненужную вещь. Как будто я ничего не значу. Меня держали в комнате с другими детьми. Все плакали, все боялись. Мы были как скот, ждущий своей очереди на убой. И вот они. Люди, которые должны были купить меня. Завтра. Моё сердце замирает, когда я думаю о том, что могло бы случиться. Что они сделали бы со мной. Как бы использовали, продали бы снова, как кусок мяса на рынке. Но этого не произошло. Потому что пришёл он. Мой спаситель.

Мы идём по коридору, и я не понимаю, почему следую за ним. Он может убить меня. Может сделать всё, что захочет. Но я чувствую, что он не причинит мне вреда. Я чувствую себя в безопасности рядом с ним, как ни странно это звучит. Я иду за ним, как потерянный щенок, не зная, куда он ведёт меня. Он вышел на улицу, и я, спотыкаясь, последовала за ним. Перед нами стояла огромная чёрная машина. Я никогда таких не видела. Машина, как зверь, готовая разорвать любую преграду. Не знаю, что я ему говорила…У меня провалы в памяти.

Но он открыл дверь и жестом приказал мне сесть внутрь. Я села, не осмеливаясь возразить. Сиденья были мягкие, кожаные, пахли чем-то дорогим и незнакомым. Я вжалась в них, чувствуя, как трясутся мои руки.

Он садится за руль, и я чувствую, как его присутствие наполняет всё пространство вокруг, как будто он сам — эта машина, эта дорога, этот мир. Я не знаю, что сказать. Не знаю, что думать. Я просто сижу и смотрю на него. На его сильные руки, сжимающие руль, на его чётко очерченные черты лица, освещённые светом фар. Он смотрит вперёд, не обращая на меня внимания, но я не могу оторвать от него глаз.

Я смотрю на его волосы, как они блестят в свете уличных фонарей. Они черные, как ночь, как уголь, и мне хочется коснуться их, чтобы убедиться, что они настоящие. Его глаза… Они узкие, как щёлки, но в них скрыта такая глубина, что я чувствую, как теряюсь в них. Я не могу понять, о чем он думает. Его лицо — маска, скрывающая все эмоции. Но я чувствую, что под этой маской скрывается что-то большее. Что-то, что я хочу узнать. Он — загадка, которую я хочу разгадать. Вот так накрывает первая любовь. Я сразу поняла, что это она. Поняла, что увидела его и умерла для всех остальных. И никогда не воскресну. У кого-то занимает годы, чтобы понять, месяцы, недели. Но меня ударило сразу, расплющило, раздавило об него. Я стала его частью хотел он этого или нет.

Глава 4

Диана

Кажется, холод прошёл сквозь меня, заполнил всё до самых костей, но я не могла пошевелиться. Мир снова разваливался на части. Мои колени прижаты к груди, пальцы сжаты так сильно, что суставы побелели. Я не осмеливалась даже дышать, лишь отрывки его последних слов звучали в голове. Сижу возле подъезда на ступеньках…и не знаю что делать дальше.

«Воровка...» Это слово, как клеймо, гремело в ушах.

Я не знала, что ещё делать. Слёзы уже высохли, оставив за собой пустоту. Люди шли по улице, не замечая меня, и это чувство стало невыносимым. В один момент я просто перестала существовать для этого мира. И для него. Как это могло случиться? Как за несколько минут я оказалась снова здесь, снова на улице? Я хотела сделать всё правильно. Я хотела быть полезной. Просто купить кастрюлю. Просто купить что-то, чтобы показать ему, что я не бесполезная. И вот результат. Он швырнул меня, как мусор, как ненужную вещь. Его глаза — холодные и жестокие. Он не спаситель, он не тот, за кого я его принимала.

«Я впустил в дом ребёнка, а не воровку», — его голос хлестал, как плеть. И больнее всего было то, что он верил в это. Верил, что я обманула его.

Пытаясь сдержать слёзы, я сжала руки ещё сильнее. От боли в запястьях кружилась голова, но мне было плевать. Мне некуда было идти. Я не могла вернуться к отцу. Там меня никто не ждал. Оставаться на улице означало умереть.

---

Тамир

Сука! Проклятая, маленькая сука! Я стою в лифте, стискивая кулаки так, что пальцы побелели, кровь приливает к вискам. Я слышу свой пульс. Её жалкое лицо снова всплывает передо мной. Какого хрена я вообще возвращаюсь?

Я должен оставить её там, пусть бы лежала, как крыса. Воровка! Я дал ей шанс, пустил в свою жизнь, а она решила украсть мои деньги. Просто взять их. Мои ноги, как свинцовые, тянут меня обратно к ней, иа в голове отбойным молотком голос разума: «Оставь её там, пусть сдохнет!» Но что-то внутри, как осколок врезается в сердце, заставляет меня нажимать кнопку лифта, снова спускаться. Я чую этот страх, её страх. И всё же...Холодно. Внутри пусто. Как тогда. Я чувствую, как перед глазами снова проносятся картины из прошлого: моя приёмная мать, её дерьмовая ухмылка, её грязные руки, которые цеплялись за меня, будто пытались задушить. Она брала всё, что хотела, как эта девчонка. Я был мальчишкой, связанный её волей, её мерзкими желаниями, её похотью. А теперь передо мной снова стоит выбор: позволить девчонке дотронуться до моей жизни или уничтожить ее. Просто оставив на улице.

Лифт открывается. Её вижу сразу. Сидит на холодном мраморе, свернувшись, как брошенный щенок. Ещё есть шанс развернуться и оставить её. Но я иду. Плавно, без спешки, как палач к своей жертве. Каждый шаг — это ярость, это холодное, чёткое осознание того, что она сделала. Воровка.

- Вставай! — мой голос разрезает воздух. Она вскидывает голову, её глаза полны страха. Но она молчит. И это злит меня ещё больше.

- Я сказал, вставай! — повторяю, приближаясь к ней.

Она медленно встаёт, не смея смотреть на меня. Я вижу, как дрожат её руки, как её ноги едва держат хрупкое тело.

- Ты думала, что можешь просто взять мои деньги? — рычу я, хватая её за запястье и сжимаю так, что она задыхаясь, смотрит на меня. — И свалить?

Она пытается что-то сказать, но слова застревают у неё в горле. Мне плевать. Я отпускаю её руку и толкаю в плечо.

- Ты украла. Я мог бы сломать все твои пальцы…

Она сжимается, но продолжает смотреть на меня, не отводя глаз. В её взгляде больше нет слёз, только какая-то упрямая решимость. И это меня убивает ещё больше.

- Я не воровала... я хотела купить... кастрюлю, еду... — шепчет она, её голос тонет в тишине подъезда.

- Кастрюлю? — повторяю я с усмешкой. — Ты что, считаешь меня идиотом?

Она медлит, а потом поднимает глаза на меня.

- Я... я хотела сделать что-то хорошее... для тебя.

Чёртова ложь! Я хочу увидеть в её глазах вину, страх. Хочу, чтобы она просила прощения, умоляла меня не бросать её. Но её глаза — это бездна, в которой нет страха. Только это странное, непонятное чувство. Упрямство.

Хватаю её за руку и резко дергаю к себе. Хватка крепкая, жестокая.

- Ты идёшь со мной, но запомни раз и навсегда — ты не тронешь больше ни копейки в этом доме, ни одной чёртовой вещи без спроса, поняла? Если я узнаю, что ты хоть раз снова полезла в мое, я тебе руки оторву. И это не угроза, это обещание.

Она кивнула, едва сдерживая дрожь. Но на её лице не было страха, только... решимость? Меня это снова выбивает из колеи. Какого хрена она не боится? Я поворачиваюсь, тащу её обратно в квартиру. Ясно, что ей некуда идти, но и терпеть её больше нет желания. Надо было вышвырнуть её окончательно. Мы возвращаемся в лифт. Я чувствую, как она стоит рядом, прижавшись к стене, её плечи дрожат, но она не издаёт ни звука. Этот лифт будто тянется вечность. Моё терпение на грани. Я хочу её выбросить снова, но что-то удерживает. Проклятая, маленькая девчонка! Когда двери лифта открываются, я резко толкаю её вперёд. Она делает шаг внутрь квартиры, не поднимая головы. Тишина окутывает нас, как тяжёлое одеяло. Я чувствую, что мои нервы натянуты до предела. Её присутствие здесь — это как взрывная бомба. И я не хочу быть рядом, когда она взорвётся.

- Ты можешь остаться, но... — говорю я почти рыча. — Ты не лезешь в мою жизнь. Не трогаешь мои вещи. Я не хочу тебя видеть. Ясно? Ты для меня — никто. Просто гостья. Не больше. И знай, что я избавлюсь от тебя как только появится такая возможность.

Она кивает, не осмеливаясь смотреть мне в глаза. Её руки дрожат, и я чувствую, как внутри меня что-то ломается, но не могу позволить этому вырваться наружу. Она для меня никто. Никто. «Она ребенок…беззащитный, маленький, брошенный всеми ребенок. Она так похожа на тебя самого когда-то…». Приказываю внутреннему голосу закрыть пасть.

- Пошла! — рычу я, указывая на её комнату, будто это клетка, в которую я готов запереть её навсегда. Она подчиняется, как дрессированное животное, но что-то в её походке, в её упрямо сжатых губах снова меня злит. Почему она не боится? Почему не просит пощады, не лезет ко мне с мольбами? Тишина между нами тяжела, как бетонные плиты, давит и давит. Я ощущаю, как эта тишина вытягивает из меня последние силы. Она скрывается за дверью своей комнаты, и я резко захлопываю её за ней. Остаюсь один, в пустом холодном коридоре. И впервые за долгое время чувствую себя полностью обезоруженным. Стою, опираясь на стену, как будто меня ударили в живот. Ненавижу это. Ненавижу чувствовать, что я больше не контролирую ситуацию. Чёрт возьми, да как она умудрилась пробить этот ледяной щит? Я пытаюсь представить её лицо, когда она кралась к двери, когда маленькими пальцами вытаскивала деньги, но не могу. Не могу представить её воровкой. Перед глазами стоит только её взгляд. Этот упрямый, безумный, полный решимости взгляд, с которым она смотрела на меня в лифте. В нём не было страха, не было вины, только тихая боль и… что-то ещё. И это «что-то» разрывает меня изнутри. Я принял решение. Чёрт с ним, с этой её кастрюлей. Пусть остаётся, но у неё не будет никаких привилегий. Она должна знать, что я — не её спаситель, не тот, кто будет давать ей шанс за шансом. Я — Монгол. Наёмник. И это не место для слабаков. Я падаю на диван, закрывая лицо руками. В голове снова всплывают картины из прошлого, которые я не могу стереть, как бы ни пытался. Приёмная мать… её холодные пальцы на моей коже, её жадные прикосновения. Этот мерзкий запах дешёвых духов и дешёвого алкоголя. Она всегда находила меня. Всегда. Её руки, словно щупальца, хватали за волосы, за шею, за всё, что только можно. Я был ребёнком, связанным страхом и ненавистью, но даже ненависть не могла спасти меня от неё.

Глава 5

— Вот ты, Диана, с этим своим «много»... Ты здесь, в моём доме, потому что тебе некуда больше идти. Твоё имя тебя не спасло. Не сделало сильнее. Оно — ничто.

Отхожу от неё, словно мне уже скучно. Поворачиваюсь к окну, смотрю на город, пульсирующий огнями.

— Ты здесь потому, что я решил оставить тебя. Но не из-за твоего имени.

- А почему? Почему ты оставил меня?

Резко оборачиваюсь, словно её слова — пощёчина. Брови чуть приподнимаются, но не от удивления. Скорее от того, как меня забавляет её наивный вопрос.

— Почему? — повторяю, будто пробую это слово на язык. Горечь. Вся эта ситуация — один сплошной чёртов абсурд.

Делаю шаг к ней. Не спеша, так, чтобы она чувствовала каждую секунду этого приближения. Теперь между нами снова почти нет расстояния. Вижу, как она смотрит на меня. Вижу этот тонкий слой упрямства, за которым скрыт страх. И это злит.

— Хочешь правду? — говорю тихо, почти шёпотом. Мой взгляд сверлит её, но не ожидает ответа. — Я сам не знаю.

Дёргаю плечом, скрещиваю руки на груди, отвернувшись на мгновение, чтобы не смотреть на её эти зелёные глаза, которые, чёрт побери, копаются в моей голове.

— Слабость, может? — саркастически бросаю, снова поворачиваясь. — Или просто жалею, что оставил тебя там, на холоде. Сдохла бы — проблем было бы меньше.

Голос мой становится тише, холоднее. Я будто говорю не ей, а себе. Осознавая, что сама идея того, что я её оставил — ошибка.

— Или потому что я просто не люблю мусор на своих улицах, — бросаю с ядовитой усмешкой, снова подходя ближе, заглядывая в её глаза. — Вот и всё.

Тишина. Она стоит, смотрит. Ждёт. Ждёт другого ответа, но его не будет.

— Ты же не ждала, что я скажу что-то другое, правда?

- Мне кажется ты совсем не такой злой...как хочешь показать. Спасибо, что позволил мне остаться.

Резко, как удар хлыста, обрываю дыхание. Мои глаза, узкие щёлки, впиваются в неё. Какого чёрта она несёт?

— Не такой злой? — слова выходят с грубым смехом, обжигающим, как выдох сигареты. Откидываюсь на спинку кресла, зарывая руки в волосы, сжимая их так, будто это единственное, что удерживает меня от того, чтобы разнести всё к чертям. — Злой…боже, маленький, глупый ребенок, ты хоть понимаешь куда попала?

Я чувствую, как ярость расползается внутри, как ржавчина. Смотрю на неё, и внутри всё переворачивается. Она правда верит, что я не такой, как показываю? Серьёзно?

— Ты думаешь, я тебе добро сделал? — голос низкий, почти рычащий. Поднимаюсь с кресла резко, подхожу вплотную. Моя тень нависает над ней. Теперь уже нет расстояния, чтобы спрятаться. — Оставил тебя здесь, потому что… что? Сострадание? Ты думаешь, я это из жалости сделал?

Моя рука с силой опускается на стол рядом с ней, склонившись ближе. Я вижу, как её дыхание сбивается, но она снова не отступает. Почему она так упорствует?

— Слушай сюда, — мой голос срывается на хриплый шёпот, пропитанный холодом. — Ты думаешь, что я здесь, чтобы быть твоим спасителем? Ошибаешься, девочка. Очень сильно ошибаешься. Я просто пока не решил, что с тобой делать. Но, поверь мне, я непременно решу.

Горький вкус поднимается в горле. Этот разговор — как медленный яд. Она не понимает. Не видит, кто я.

Мой взгляд скользит по её лицу, по этим зелёным глазам, полным чего-то… непонятного. И это бесит.

— Я злой, Диана. Злой. Потому что мир такой. Потому что ты не знаешь, кто я и что за мной. — Пальцы снова стискиваются в кулак. — И не нужно благодарить меня. Это не милость.

Отхожу назад, словно срываюсь с неё, как будто от собственной ярости. Я не для неё.

- Ты не пожалеешь, что оставил меня. Я буду о тебе заботиться, Монгол.

Словно ледяной осколок в сердце, её слова. «Я буду о тебе заботиться...» Едва слышный смешок срывается с губ, обжигает воздух, как хлёсткий мороз. Заботиться обо мне? Заботиться? Она даже не понимает, в какую чёрную дыру сама себя затаскивает.

— Заботиться, значит? — произношу тихо, с протяжной усмешкой, глядя на неё, как на безумную. — Ты не знаешь, куда лезешь, девочка.

Медленно снова иду к ней, шаг за шагом, как хищник, готовый вот-вот рвануть к добыче. Останавливаюсь на расстоянии вытянутой руки, но не касаюсь. Наклоняюсь ближе, мои глаза врезаются в её, словно пытаюсь пробить её насквозь, пройти через кожу, через хрупкость её слов. Вокруг нас — холодная тишина, пронзающая, как тысячи иголок.

— Заботиться обо мне? — повторяю, растягивая слова, будто пробую их на вкус, словно они кислые, гнилые. — Ты что, решила, что я нуждаюсь в заботе? Ты видела меня? Ты знаешь, кто я?

Поднимаю руку, но не касаюсь. Лишь держу её возле её лица, как напоминание о том, кто я и что могу сделать.

— Я убиваю людей, Диана. Я не тот, о ком заботятся. Меня боятся. Меня ненавидят. Меня покупают за деньги, чтобы я вытаскивал души из тел. Я хищник, понялa? — каждое слово падает, как камень, с жестокостью, от которой не сбежать. — Ты думаешь, что можешь предложить мне заботу? Я разрываю тех, кто пытается приблизиться.

Отступаю на шаг, но взгляд не отпускает её. Она стоит там, снова с этой дурацкой решимостью в глазах, как будто это что-то изменит.

— Оставь эти глупости. — Голос становится холоднее, будто я уже начинаю терять терпение. — Заботиться… Заботься о себе!

Замолкаю, на мгновение обдумывая её слова. Взгляд снова скользит по её лицу, по этим большим глазам, полным наивного упрямства. Чувствую, как внутри меня нарастает что-то тёмное, что-то, чего я не могу контролировать.

— Я не прошу твоей заботы, — резко бросаю ей, отводя взгляд. — И не собираюсь принимать её.

- А я все равно буду...Даже о хищниках надо заботиться. А еще я голодна и хочу есть. А ты не дал мне купить кастрюлю и еду. В твоем холодильнике совершенно пусто. Я бы приготовила поесть. Я хорошо готовлю.

Секунда. Я стою молча, смотрю на неё, а внутри что-то разрывается. Она не сдаётся. Чёртова девчонка. Упрямо смотрит на меня своими большими глазами, и слова льются, как ручей, спокойные, почти уверенные.

Глава 6

Спустя две недели

Стук в дверь раздался глухо и уверенно. Однотонный, как метроном. Один. Два. Три. Это мог быть только он. Ашар всегда стучал так, чтобы не оставить сомнений в своём присутствии, чтобы сразу обозначить — он здесь. Ему не нужно было звонить в звонок, не нужно было ждать разрешения войти. Ашар действовал, как всегда, с уверенностью хищника, и когда он появлялся, весь мир вокруг меня будто бы начинал двигаться быстрее. Нажатие пальцев на ручку двери — и передо мной тот же самый волк, с которым мы прошли через огонь и кровь.

Его глаза, тёмные и колючие, сразу упираются в меня, цепко, как всегда. Я знаю этот взгляд, знаю этот холодный свет в глубине его глаз. Он всегда всё видит насквозь, всё чувствует до мелочей. Его присутствие словно вырезает пространство вокруг, наполняет комнату густым электричеством, которым пропитаны его движения, его слова, его мысли. Чёрные волосы коротко стрижены, лицо жёсткое, и на правой щеке виден шрам — след давней драки. О нём мы никогда не говорили, но я знаю, что Ашар каждый раз вспоминает, как этот шрам появился, когда прикасается к нему двумя пальцами.

— Ты завёл питомца, Монгол? — его голос звучит, как насмешка, грубая в его стиле. Слова отдаются эхом в моей голове, я слышу в них сквозную издёвку. Он всегда говорил так. Но я знал, что за этими словами всегда стоит больше. Намного больше. Он мой лучший друг. В чем-то ближе мне чем брат-близнец с которым у меня довольно сложные отношения.

Ашар медленно оглядывает комнату. Я вижу, как его глаза блуждают по помещению, цепляются за мебель, за вещи, за каждый мелкий элемент. Но в первую очередь его взгляд цепляется за неё. Диана стоит в углу комнаты, пытаясь быть как можно меньше. Но она не ведет себя как ребёнок, она не просто напуганный зверёк. В её взгляде есть что-то другое, что-то дерзкое. И это заметил Ашар. Я чувствую, как его взгляд пронзает её с ног до головы. Смотрит на неё так, словно пытается разгадать её, раскусить, словно хочет разрезать её на части своим холодным, цепким разумом.

Она не отводит глаз, хотя я вижу, как её руки дрожат. Она хочет выглядеть сильной, но не может. И всё же она не боится так, как я привык видеть страх у других. Она стоит. Дрогнувшая, напряжённая, но стоит. Я ощущаю, как напряжение между нами растёт, словно канаты, которые туго натягиваются до предела.

— Забавная девчонка, — наконец выдает Ашар, его голос на этот раз уже более мягкий, но в нём чувствуется скрытая угроза, словно в его словах притаился какой-то подвох, я слишком долго и хорошо его знаю, чтобы не понимать этого – девчонка ему не понравилась. Он улыбается уголками губ, но я знаю, что это не настоящая улыбка. В этом нет тепла. Это не улыбка дружбы, это не братская шутка. Он не понимает, почему она здесь. Он не понимает, что она делает в моём доме.

И, чёрт возьми, я сам этого не понимаю.

Он смотрит на меня, ожидая ответа. Но я молчу. Мы оба знаем, что объяснений не будет. Мой взгляд скользит по комнате, и я чувствую на себе его глаза — настороженные, цепкие. Ашар был тем, кто всегда мог просчитать любого. Он был на шаг впереди всех, кто пытался угнаться за ним. Он не терял из виду ни одного движения, ни одного выражения лица.

- Иди к себе! – бросил я Утенку и она немедленно ушла, закрыла за собой дверь. За эти две недели мы немного притерлись к друг другу. Неприкосновенное подчинение – это самое главное условие ее пребывания здесь.

Он подошёл ближе, сел напротив меня в кресло, вытянув ноги перед собой, будто это его территория. Словно он здесь хозяин. Мы сидим в полной тишине, которая висит между нами, как острие ножа. Он первым нарушает эту тишину, бросая фразу, которая бьёт прямо в цель:

— Ты стал другим, Монгол. И теперь я понимаю почему не узнаю тебя эти несколько недель.

Он уже сделал свои выводы. И они ему не нравятся.

Я смотрю на него и в чем-то меня все это бесит. Он прав. Чёрт возьми, он всегда прав. Диана изменила что-то внутри меня, что-то сломала или, может, наоборот, починила. И мне это не нравится. Это злит. Но я не буду объяснять Ашару. Он не поймёт, и мне не нужно, чтобы он понял.

Я опускаю взгляд на свои руки, сжатые в кулаки. Тишина становится невыносимой. Каждое его слово, каждый взгляд — это давление, которое давит на мои плечи, как тяжесть камней. Я не отвечаю, но он не уходит. Я знаю, что он не остановится, пока не скажет всё, что хочет.

— Ты всегда держался подальше от женщин, — его голос звучит резче, будто он бьёт по мне раскалёнными гвоздями. — Что изменилось? Почему она здесь? Почему ты позволяешь ей быть здесь? Ты знаешь, что наша работа…у нас не должно быть домашних зверьков.

- А с каких пор я должен перед тобой отчитаться?

Спесь сбита и Ашар приподнял одну бровь. Мы давно не говорили в таком тоне.

- Я думал, что у нас нет такого – отчитаться. Есть – поделиться, обсудить.

- Значит есть вещи, которые я не считаю нужным с тобой обсуждать.

- Это плохая вещь! Эта вещь может тебя завалить!

- Она не вещь! И не зверек!

- Тогда кто?

Моё дыхание становится тяжелее. Я не могу ответить на этот вопрос. Потому что сам не знаю ответа. Почему она здесь? Почему я не выгнал её? Почему я не выкинул её на улицу тогда, когда было проще всего?

Потому что не могу.

Ашар смотрит на меня, его глаза сверлят дыру в моей душе. Он знает, что я что-то скрываю. Он всегда это знал. Он догадывается о том, что я не могу подпустить женщин к себе. Он знает, что за этим что-то стоит. Что-то тёмное и глубокое, что я хоронил в себе много лет. Но он никогда не спрашивал. И я никогда не рассказывал.

— Она делает тебя слабым, — его слова звучат, как приговор. — Я вижу это. Ты теряешь свою остроту, Тамир. Ты теряешь себя.

Слабым? Я резко поднимаюсь, ощущая, как внутри меня закипает ярость. Я чувствую, как моё тело напрягается, как кровь бьёт в висках. Мои кулаки сжимаются так, что пальцы побелели. Он смотрит на меня, не отрываясь, с вызовом. Как будто ждёт, что я сорвусь. Как будто хочет увидеть, как я потеряю контроль.

Глава 7

Молча отворачиваюсь, смотрю в окно. За окном мерцает город. Грязные огни, как угли ада. Место, где я нашёл свою темноту и где теперь пытаюсь сохранить свой разум.

— Она не твоя проблема, — наконец бросаю я, и мой голос становится ледяным. — Это не твоё дело.

Ашар замолкает. Я чувствую его взгляд на себе, но не поворачиваюсь. Я знаю, что он не уйдёт просто так. Но этот разговор закончен.

— Хорошо, — его голос звучит тише, но я чувствую в нём ту же угрозу. — Но не говори потом, что я не предупреждал тебя.

- Зачем приходил?

- Понять какого хера ты исчез с радаров. Беспокоился!

- Не стоило!

Его шаги удаляются. Дверь захлопывается. Я остаюсь один.

Тишина снова обнимает меня, но она уже не та. Она тяжёлая, словно воздух стал густым и вязким, как смола. Его слова крутятся в голове, словно яд, который проникает в каждую клетку моего сознания. «Ты теряешь себя». Может быть, он прав. Может, Диана и правда меня меняет. Но что бы это ни было, я не собираюсь избавляться от неё. Даже если это уничтожит меня. Комната снова пустая, но теперь в ней ощущается что-то другое. Нечто, что осталось после Ашара. Его слова, как ядовитые шипы, продолжают впиваться в меня, раздирая сознание на куски. Я пытаюсь отогнать их, заткнуть этот голос в голове, но его фразы всё ещё висят в воздухе, проникают в каждый угол моего разума.

«Ты теряешь себя».

Я стискиваю зубы, чувствуя, как ярость снова поднимается изнутри, как волна, готовая смыть всё вокруг. Чёрт, Ашар всегда умел добраться до самого дна. Он знает, что меня задевает, знает, где бить, чтобы я почувствовал. И всё же я не могу его винить — он пытается защитить меня, по-своему. Но что он знает? Что он понимает?

Дверь приоткрылась.

- Можно?

- Можно…, - бросаю я и вижу, как она сжалась, как маленький зверёк. В её глазах страх…Она слышала. Это выводит меня из себя. Она не понимает, что её присутствие разъедает меня изнутри. Она не осознаёт, что каждый её взгляд, каждый вдох делают меня слабее. И всё же я не могу оторвать от неё глаз.

Я чувствую, как воздух в комнате становится всё тяжелее.

Я не люблю копаться в прошлом. Оно, как грязь, которая намертво липнет к обуви и тянет тебя назад. Ты думаешь, что сбежал, что оставил всё позади, но однажды поворачиваешь голову — и видишь, что эта грязь уже по колено, а ты даже не заметил, как начал тонуть. Своё прошлое я похоронил. Убил и закопал, где никто не найдёт, даже я сам. Или, по крайней мере, так я думал.

Но её прошлое... Оно было другой тварью. Чёрной, голодной и беспощадной. Это прошлое не пряталось в тени. Оно всё ещё жило, дышало рядом с ней. Впивалось в неё, сжимало её в своих когтях. Я знал это. Чувствовал. И она это знала.

Я не хотел... Но она вдруг начала говорить. Сначала тихо, почти шёпотом, и я думал, что не услышу её. А потом её слова начали отрываться, как рваные куски кожи, как крики о помощи, которые слишком долго держали запертыми в черном вонючем подземелье кровавой детской памяти.

Она сидела передо мной на старом, изодранном диване, вся сжавшаяся, как маленький белый утенок, которому некуда бежать. Её глаза — эти огромные зелёные глаза — смотрели в пол, как будто там можно было найти ответы на вопросы, которые она даже не осмеливалась задать.

Я стоял у окна, наблюдая за ней. Наблюдая, как её плечи дёргаются, когда она начинает говорить. Её голос был тихим, но в нём было столько боли, что мне хотелось, чтобы она заткнулась. Чтобы перестала говорить. Но она не могла остановиться.

— Отец всегда был злым, — начала она, едва слышно. — Он хотел мальчика. Мечтал, что у него родится сын. Говорил это каждый день. Но когда родилась я, он, кажется, с самого начала возненавидел меня.

Она замолчала, словно собираясь с силами. Я видел, как её пальцы сжимаются в кулаки, ногти вонзаются в ладони, но она не плачет. Она никогда не плачет. Я это заметил с самого начала. Слёзы — это слабость. А она держалась за своё гордость, словно за последний оплот.

— Папа... — продолжила она, но её голос дрогнул, и я услышал в нём ледяное отчаяние. — Он говорил, что я бесполезна. Что я — ошибка. Что я не стою даже того воздуха, которым дышу.

Я сжал кулаки, но остался стоять на месте. Мой взгляд был прикован к её лицу. Её голос, словно бритва, резал меня. Не потому, что я жалел её. Я не умею жалеть. Но что-то в этих словах пробуждало во мне то, что я долгое время держал глубоко запертым.

— Он всегда кричал на меня, — её голос стал чуть громче, но от этого стало только хуже. — Когда напивался или когда дозу не мог найти, он бил меня. Всегда бил. И мать бил…Но ее он хотя бы не ненавидел. А я…Он говорил, что я — ничтожество. Что лучше бы я сдохла при рождении.

Её плечи задрожали, но она сжалась ещё сильнее. Внутри у меня закипела ярость, но я ничего не сказал. Просто слушал её.

- Он закрывал меня в подвале, — продолжила она, и её голос стал чуть громче. — Он говорил, что таким, как я, место в могиле, чтобы не мешать. Я могла сидеть там часами, иногда днями. Одна, в темноте. Без еды, без воды. Иногда я слышала, как мама ходила по дому, но она никогда не приходила за мной. Она была вся в себе.

Она замолчала на мгновение, как будто собиралась с силами, чтобы продолжить. Я видел, как её руки сжались на коленях, ногти впивались в кожу. Она уже не смотрела на меня, не смотрела никуда — просто говорила в пустоту, как будто рассказывая это кому-то. Её лицо побледнело, но она не переставала говорить.

— Я всегда боялась его рук, — её голос снова стал тише, словно она испугалась, что если заговорит громче, то не выдержит. — Он бил меня по лицу, по спине, в живот, разбивал мне губы и нос, надрывал уши. Я помню, как кровь капала на пол. Но никто не приходил помочь. Никто не знал, что происходит. Я всегда ходила с длинными рукавами, чтобы никто не видел синяков.

Моё сердце сжалось, как железный кулак. Чёрт. Я не хотел слышать это. Не хотел знать. Но её слова продолжали падать, биться с оглушительным грохотом о мою броню, ломая каждую стену, которую я строил между нами.

Глава 8

Последние слова будто вылетают из неё, как яд, выплёскиваясь наружу. Я смотрю на неё, не в силах пошевелиться. Мои мышцы напряжены, и я чувствую, как внутри меня всё кипит. Но я не двигаюсь. Не могу. Потому что её история — это не просто боль. Это нож, который она вонзает в свою плоть, в саму себя, снова и снова, чтобы наконец отпустить эту боль.

Она не плачет. Она больше не может плакать. В её глазах — пустота, как будто она умерла в тот день, когда её мать продала её.

Моё дыхание замедляется. Я смотрю на неё и чувствую, как внутри что-то ломается. Я слышу собственное сердце, которое вдруг начинает биться сильнее. Почему? Почему я это чувствую? Я никогда не хотел знать её историю. Не хотел понимать. Но теперь её прошлое стало частью меня. Я знаю, через что она прошла. И это меня бесит.

— Что было дальше? — мой голос звучит резче, чем я хочу, но она не вздрагивает.

Её взгляд устремлён в пол, как будто она больше не хочет быть здесь, в этом моменте, в этом мире.

- Меня закрыли с другими детьми, — шепчет она. — Нас кормили овсянкой и яйцами, давали какие-то витамины и горькие таблетки. Иногда били. По лицу, по голове…Одного так ударили, что он умер. Приехал какой-то мужик лысый. Наорал на них. Тому, кто убил мальчика отрезали руку. Нас больше не били…Просто держали взаперти.

- Они тебя…они тебя обижали? Трогали?

- Насиловали? – переспросила она, - Меня нет. Других, не всех – да. Меня нет, потому что на меня поступил заказ…Они сказали. Что меня купит какой-то человек и я буду сниматься в кино. Я не дура. Я знаю в каком кино… я все знаю, все видела там. Меня впервые вымыли, расчесали и приодели. Они сказали, что на следующий день меня заберут. И тогда ты пришёл.

Её последние слова отдают в воздухе, как эхо в пустой комнате. Она больше ничего не говорит. Просто сидит там, сжимая колени, будто пытается защитить себя от того, что уже произошло, но не может.

Я молчу. Внутри меня — буря. Но снаружи — тишина. Я не знаю, что сказать. Не знаю, что сделать. Я никогда не умел утешать. Да и не хочу.

Но я смотрю на неё и понимаю, что это не просто девчонка. Это человек, который прошёл через ад. Такой же, как и я. И чёрт побери, я не могу это игнорировать. Её прошлое теперь стало частью моего мира, и я уже не могу сделать вид, что не знаю.

Воспоминания обрушиваются на меня, как лавина. Я не могу остановить их. Они приходят внезапно, как всегда, вспышками, как осколки битого стекла, что врезаются в мою кожу, разрывая её на куски. Прошлое, которое я старался похоронить, снова поднимает голову…У нее было страшное детство. Я навел справки. Я узнал о ней все. Она не обманула. Не обманула, когда рассказала мне…

А я не мог рассказать никому.

Я помню ту суку. Её холодные руки, её дыхание, которое обжигало мою шею. Её голос, который всегда звучал так ласково, так обманчиво, прежде чем превратиться в хлыст боли. Она была моим приёмным кошмаром. И каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу её. Она сидела на кровати, как паук, готовый впиться в свою жертву. Я был ребёнком. Слишком слабым, чтобы защититься. Слишком наивным, чтобы понять, что эта ласковая маска была ложью.

Её руки сковывали меня, связывали, как цепи. Я не мог дышать. Не мог кричать. Я чувствовал, как её пальцы сжимались на моей коже, холодные, как смерть. Она шептала мне что-то на ухо, её слова проникали в моё сознание, как яд. И этот яд остался во мне навсегда. Она издевалась надо мной. Насиловала. Каждый раз это был новый виток боли, новая метка, которую она оставляла на мне. Ремни впивались в мою плоть, кляп затыкал рот, и её тело прижималось ко мне, разрушая всё, что у меня было внутри.

Я помню, как после её «сеансов любви» я блевал в углу, дрожал от страха и боли, но не мог остановить это. Я молчал, не мог рассказать об этом никому. Я хоронил это внутри. Закопал, как можно глубже. Но это всегда возвращалось. Каждый раз, когда я видел женщину. Каждый раз, когда кто-то пытался приблизиться ко мне. В голове тут же всплывал её образ. И всё снова становилось таким же тёмным, таким же мерзким, как было тогда. Как будто я снова был ребёнком, запертым в ловушке её кровати.

Мои руки сжимаются в кулаки, пока я стою в комнате. Я пытаюсь избавиться от этих картин, но они продолжают всплывать. А тут ещё и эта девчонка... Диана. Её зелёные глаза смотрят на меня, и я чувствую, как внутри меня что-то ломается. Нет, чёрт побери, этого не должно быть. Я не могу позволить ей быть рядом. Я не могу позволить себе чувствовать это.

***

Я возвращаюсь в реальность, чувствуя, как мои руки всё ещё дрожат. Я бросаю взгляд на Диану. Она молчит, но её глаза... Эти чертовы глаза. Они смотрят на меня, как будто пронизывают насквозь, словно она видит всё, что я пытался скрыть. Она знает. Я не знаю как, но она видит во мне что-то, чего я не хочу, чтобы кто-то видел.

— Ты... — срывается с моих губ, но я не могу закончить фразу. Мои слова ломаются, как кости под ударом молота. Я не знаю, что сказать.

Она стоит там, её плечи дрожат, но она не уходит. Почему она не уходит? Я подхожу ближе, чувствуя, как каждое моё движение отдаётся болью в висках. Смотрю на неё сверху вниз, а она смотрит на меня так, будто готова принять любой удар, любой приказ. Она просто стоит.

— Я не должен был оставлять тебя здесь, — мой голос глухой, тяжёлый, как рёв зверя. — Ты не должна была остаться.

Она не отвечает. Её глаза становятся ещё более отчаянными, но в них нет страха. Она снова бросает мне этот вызов, как будто знает, что я не смогу сделать то, что хочу.

— Ты не понимаешь, что делаешь, — рычу я, делая шаг ближе. — Ты пожалеешь, что осталась здесь…ты не знаешь кто я!

- Знаю…ты меня спас. И у меня нет никого кроме тебя.

Я чувствую, как всё внутри меня закипает, как вулкан, который готов взорваться. Я хочу выгнать её, но не могу. Чёрт. Я не могу. Ашар был прав. Она меняет меня. Но уже слишком поздно.

Я разворачиваюсь и иду к окну. Смотрю на огни города, на эту бездушную картину, которую я вижу каждый чёртов день. Холодные огни, которые смотрят на меня, как глаза призраков. Они всегда там, всегда рядом. Я сжимаю ладони в кулаки, ощущая, как под кожей растекается адреналин. Диана стоит сзади, её дыхание еле слышно. Я чувствую её присутствие, как ледяной ветер, который касается спины. Я не могу её видеть, но чувствую. Она не уходит. Она остаётся здесь, хотя знает, что я могу выгнать её в любую секунду.

Глава 9

Эти слова. Они пробивают меня насквозь. Боишься? Я никогда не боялся. Боязнь — это слабость. И это меняет всё. Она видит это. Видит меня таким, каким я никогда не позволял никому видеть. А еще…она знает что сказать так чтоб вывернуть мне душу.

- Ты не собака! И тебе не надо лежать у меня в ногах!

По ее щекам вдруг катятся слезы. И я, блядь, я вдруг понимаю, что мне больно. Внутри. Где-то под ребрами больно. Мне не нравятся ее слезы.

Моя рука замирает в воздухе, на полпути к тому, чтобы дотронуться до неё, но я не могу. Я не могу этого сделать. Потому что если я дотронусь, всё разрушится. Вся моя стена, всё, что я строил вокруг себя годами, разлетится к чертям.

— Уходи, — повторяю я, но мой голос уже не такой твёрдый. Он дрожит, как старый, ржавый мост, под которым давно кипит река гнева и боли.

- Не уйду! Я хочу остаться с тобой и мне все равно кто ты…

Она заставляет меня чувствовать, и это убивает меня. Я смотрю на неё, и что-то внутри меня ломается. Я вижу её дрожащие губы, её испуганные глаза, но в них всё ещё есть этот проклятый огонь. Как она может? Как она может стоять здесь и говорить мне это? Чёртова девчонка. Она ничего не знает обо мне. Она не видела того, что видел я. Она не проходила через мой ад. И всё же она стоит передо мной, сжала кулаки, как будто готова пойти против всего мира, только чтобы остаться.

Я ненавижу её за это. Но не могу её выкинуть. Она была права — я не могу. Я, мать твою, не могу.

Мои пальцы сжимаются, я подхожу к ней ближе, чувствую её тепло. Это почти обжигает меня.

— Ты ничего не знаешь, — шиплю я, стараясь удержать себя в руках. — Ты не знаешь, кем я был, через что прошёл. Ты просто маленькая, глупая девчонка, и если бы я мог, я бы вышвырнул тебя отсюда прямо сейчас.

Она смотрит на меня, её глаза становятся чуть мягче, но всё ещё горят тем же упрямством. Это бесит меня до безумия.

— Если бы ты хотел, ты бы уже сделал это, — говорит она, голос её становится чуть более твёрдым. — Но ты этого не сделал. Потому что ты не хочешь, чтобы я уходила.

— Замолчи, — рычу я, чувствуя, как внутри поднимается тьма, словно я вдыхаю её с каждым словом.

Но она не замолкает. Она не отступает.

— Ты боишься. — Она делает шаг ближе, и я чувствую, как её слова врезаются в меня. — Ты боишься того, что можешь почувствовать. Больше всего на свете ты боишься не смерти, не врагов... ты боишься своих собственных чувств.

Её слова взрываются внутри меня, как бомба замедленного действия. Я не могу терпеть это. Она не может видеть во мне то, чего не вижу я. Никто не имеет права. Я бросаюсь к ней, хватаю за плечи, сжимаю её так сильно, что она едва не вскрикивает. Мои пальцы вонзаются в её кожу, но она не пытается вырваться. Она стоит, не двигается, её глаза расширены, но в них нет страха.

— Я сказал, заткнись, — рычу я ей в лицо, чувствуя, как ярость поглощает меня. — Ты ничего не знаешь обо мне. Ничего! Ты не можешь понять, что я пережил, не можешь понять, что я чувствую.

Она молчит, её лицо близко к моему, и я чувствую её дыхание на своей коже. Я хочу ударить её, хочу, чтобы она ушла, хочу, чтобы она исчезла из моей жизни. И…и не хочу. У меня тоже нет никого ближе…

Она смотрит на меня так, будто видит во мне что-то большее, чем я сам могу увидеть. И это пугает меня до чёртиков.

— Ты прав, — тихо говорит она, и её голос звучит так, будто это последний ключ к двери, которую я не хочу открывать. — Я ничего не знаю о твоём прошлом. Но я знаю, что ты не тот, кем хочешь казаться.

Её слова разрывают меня на части. Я отталкиваю её, делаю шаг назад, чувствуя, как моё дыхание становится рваным. Чёртова девчонка. Я отворачиваюсь от неё, снова смотрю в окно. Мне нужно что-то, за что можно зацепиться. Что-то, что отвлечёт меня от неё, от этих проклятых мыслей, которые разрывают мой мозг.

— Я не хочу, чтобы ты была здесь, — говорю я, и мой голос глухой, как у человека, которого ломают. – ты ошибаешься!

— А я не хочу уходить, — тихо отвечает она, и в её словах звучит нечто большее, чем просто упрямство. В них есть что-то вроде обещания, клятвы, которой я не могу понять. – я никогда не уйду от тебя. Обещаю…

- Никогда не говори никогда!

Моя голова гудит от боли и напряжения. Я чувствую, как весь этот разговор разрывает меня на части. Я не хочу больше слышать её голос. Я не хочу больше чувствовать её присутствие. И всё же... чёрт, я не могу выкинуть её из головы. Она въелась в меня, как яд. Каждый её взгляд, каждое слово остаётся шрамом на моей душе. И я не могу избавиться от этого.

Я слышу, как она делает шаг ближе, слышу её дыхание, которое становится тяжёлым, но всё ещё тихим.

— Он…твой друг. Он сказал, что я делаю тебя слабым. Нет, — говорит она, её голос звучит твёрдо, как будто она знает что-то, чего не знаю я. — Я не делаю тебя слабым. Ты просто боишься быть сильным по-настоящему.

Эти слова отдают эхом в моей голове. Я не понимаю, что она имеет в виду. Как можно бояться быть сильным? Я всегда был сильным. С самого детства я учился быть хищником. Учился убивать, учился прятать свои чувства, учился оставаться холодным. Это и есть сила. Это и есть жизнь.

Но она... эта девчонка... она видит что-то другое. И это сводит меня с ума.

Я слышу, как она делает ещё один шаг, и её рука осторожно касается моей руки. Это прикосновение обжигает меня, как огонь. Я сжимаю кулаки, чтобы не сорваться. Резко отнимаю руку. Ко мне нельзя прикасаться! Никому!

— Ты можешь выгнать меня, если хочешь, — шепчет она, её голос звучит так, будто она знает, что я этого не сделаю. — Но я всё равно вернусь. Потому что ты не хочешь быть один.

Её слова заставляют меня вздрогнуть. Я резко оборачиваюсь, и наши глаза встречаются. Её взгляд пронизывает меня, как лезвие, и я чувствую, как она видит меня насквозь. Это непереносимо.

- Иди к себе. Разговор окончен.

Кивает и покорно уходит.