Море волнуется - раз

Полдень, офис в Большом Сочи

Семен сиял почище медного таза.

— Ну, как? Оперативно? — самодовольно растянулся он в кресле.

— До свадьбы два дня, — задумчиво произнес брат, ни в малейшей степени не разделяя его восторгов, — можем не успеть.

— Это еще почему?! — вскинулся Сенька. — Адрес у нас есть, сегодня же туда и отправимся.

— А яхта? Может, лучше другую нанять какую-нибудь, чем с Темычем связываться? Он же нам башку снесет, когда узнает.

Семен поманил брата поближе и таинственным шепотом изложил ему свое видение ситуации. Выслушав, тот скептически поморщился.

— Все слишком ненадежно. Не уложимся во времени, и Темыч никуда не тронется. И нам достанется, и девица сбежит чего доброго… Я уж молчу о бедном Эдьке…

— Бедная Лиза, — пробормотал начитанный Семен.

Они уставились друг на друга и секунд десять изучали отражения собственных физиономий.

— Рискуем, значит? — уточнил Степан. Сенька с удовольствием закивал.

Если бы Эдуард знал, что задумали эти двое, он бы немедленно примчался в офис. Он бы надавал им по шее, загрузил бы делами…

Но он не подозревал даже, как далеко может завести желание помочь другу, помноженное на жажду острых ощущений. Поэтому сидел дома и бездействовал.

Глафира ушла навсегда — он был уверен в этом.

Ушла, разлюбив его, и он сам в этом виноват!

Он все делал не так, и она в конце концов не выдержала. Приговор вынесен, и обжалованию не подлежит.

Но близнецов это нисколько не смущало.

— Как-нибудь справимся, — самоуверенно заявил Сенька, — до сих пор же справлялись.

— Ну да, ну да, — Степан задумчиво повертел в руках маркетинговый отчет, в котором предстояло разобраться, и отложил его в сторону. — Что, сейчас поедем?

— А чего тянуть?

— Во сколько у нее обед, узнавал?

— Зачем обед? Давай лучше дождемся, пока закончит. Чтоб на работе не хватились.

На том и порешили.

Вчера ей удалось заснуть в продавленном вокзальном кресле. Зато с утра она в полной мере ощутила, каково быть принцессой на горошине. Ломило все тело, к тому же дико чесалась спина, которая всю ночь общалась с поролоном, торчавшим из рваной дерматиновой обшивки.

Шея была свернута набок, и казалось, что теперь так оно и останется. На всю жизнь.

— Ох, — невольно вырвалось у Ладки, когда она попыталась достать рюкзак из-под головы.

Голова, отяжелевшая за ночь невероятно, отказывалась держаться самостоятельно, как у новорожденного. Пока в шее что-то не хрумкнуло — тогда стало полегче.

Прежде чем заснуть она долго изводила себя вопросами. И от всех этих «почему?», «что делать?», «как с этим жить?» некуда было спрятаться.

А потом она поняла, что ее терзания — чистой воды эгоизм.

Она думала о себе, о своей боли, и носилась со своей виной, будто курица с яйцом. А как же Марья Семеновна?! Разве ей теперь нужна Ладкина виноватость, или раньше была нужна? Разве можно что-то изменить, лишь побив себя в грудь кулаком?

Самого главного не изменить. С этим придется жить дальше. И точка.

С этими мыслями Ладка уснула. С ними же и проснулась. Переодевшись в туалете — жаль, не догадалась сделать это вчера, и за ночь окончательно пропиталась вчерашним дымом, кровью и тоской, — она вышла из вокзала.

Пути уже были приведены в порядок, и это на несколько секунд привело ее в замешательство. Неужели так крепко спала, что не слышала никаких работ? Или они велись бесшумно? Будто в сказке про гномиков, которые за ночь шили прекрасные одежды, пока настоящий портной спокойно дрых до утра.

Значит, движение восстановлено, поняла Ладка, и внучка Марьи Семеновны может сюда приехать. Чтобы лицом к лицу столкнуться с горем.

Ладка решительно направилась к больнице. Там ее не менее решительно послали.

— Вам вчерашнего мало? — орал главврач, очевидно, введенный в курс дела Палычем. — Вы думаете, у меня времени навалом, чтобы еще с вами разбираться? Вы не родственница, прав у вас никаких нет! А внучка уже в курсе и едет сюда! Что вам еще надо?

Вот этого она не могла объяснить и самой себе.

Что надо?

Помочь незнакомой внучке Марьи Семеновны? Но как? Поговорить с нею? Что-то объяснить?

Или надо, чтобы ей сказали, что она не виновата, просто так сложилась жизнь. Нет, не жизнь — смерть!

О Господи!

Ненавидя себя, она вышла за ворота и огляделась. Она не знала, куда и зачем идти. Можно было сесть на поезд и вернуться домой. Наказать себя. Можно и пешком вернуться. Это достаточная кара или нет?

Зазвонил мобильный.

— Лада, с тобой все в порядке? — мамин голос звучал с умеренной тревогой.

Почему-то тяжелая артиллерия в виде причитаний и воспитательного тона была на сей раз не задействована, и это немного ободрило ее.

— Не совсем, — честно сказала она.

— Я хотела позвонить вчера, но папа сказал, что лучше не надо, — быстро проговорила мама, — ты же знаешь, какая у папы интуиция. Тебе, наверное, и в самом деле, вчера было не до нас? Ты можешь рассказать, что все-таки случилось? — Этот вопрос мама задала осторожно, будто дула на открытую рану. И Ладка рассказала. Рассказала — и замерла, ожидая, что мама заведет разговор по поводу испорченного отдыха. Но та лишь сказала сердито:

— Ты очень много на себя берешь, детка! Врач безусловно несет ответственность за чужую жизнь, но с Марьей Семеновной, как я поняла, ты была вовсе не врачом. Разве я не права?

Ладка посмотрела на трубку, решая, не соврать ли, что кончились деньги на счету.

Деньги, а не ее сила. До признания в собственной слабости, пожалуй, она еще не доросла.

— Ладно, все, мам. Я в порядке, — невпопад пробормотала она, приладив голову к холодной стене, — со мной все нормально.

— Ну, конечно, — удовлетворенно согласилась мама, — конечно, в порядке, ты не ранена, не больна, и не лежишь при смерти, а придумывать проблемы — твое любимое занятие, так что, действительно, все нормально.

От злости, разгоравшейся все сильней, Лада судорожно вцепилась в телефон и с присвистом прошипела:

— Я не придумываю проблемы, мама! Зря я тебе сказала! Ты не понимаешь! Все, до свидания, всем привет!

Дышать было тяжело. Думать не хотелось.

С чего она взяла, что именно сейчас, в этот момент, когда кажется, что вина вот-вот поглотит ее с головой, кто-то должен прийти на помощь?! Например, мать. Нет! Никто никогда не будет чувствовать ее боль, как свою собственную, никто не поймет до конца ее радость, и не разделит ее печаль, и что-либо объяснять — бесполезно.

Никто не станет читать с ней стихи дуэтом. Никому нет дела до причин ее усталости. В лучшем случае ее пожалеют, приласкают и подадут теплое одеяло, чтобы она смогла укрыться под ним от жизни хоть на несколько минут.

А если она не хочет укрываться?!

…Потому что сильная и храбрая, просто очень нужно, чтобы кто-то это увидел. И это, и все остальное…

Чтобы кто-то увидел и захотел узнавать дальше.

Может быть, даже не все разделять с ней, но по-настоящему интересоваться тем, что в ней есть или еще когда-то будет.

Разве это возможно?

В номере неслышно работал кондиционер, создавал приятную прохладу. Кровать была огромная, простыни хрустящие, ванная сверкающая, а бар ломился от напитков в красивых бутылках. Полный набор благ. Сногсшибательный комфорт. К тому же — бесплатно. На халяву, вот как.

И все это вызывало чувство потерянности. Будто бы она заняла чужое место.

Безрадостная картина.

А ведь ей всего двадцать четыре, и так хочется жить, и так ярко светит солнце за круглыми окошками, и так весело плещутся волны всего в нескольких сотнях метров от гостиницы.

Но она не разрешала себе радоваться. Хотя и понимала, что это глупо, глупо, глупо…

Поезжай в Сибирь, встань в тонюсеньком сарафанчике босиком на морозе, устройся на лесоповал, замори себя голодом, — мало ли что можно придумать для самоистязания?!

Или уж оставь все, как есть.

С усилием Ладка приподнялась на кровати.

И почему-то встал перед глазами — на секунду, но ярко! — тот питекантроп в оранжевом комбинезоне. Будто бы снова он смотрел на нее из-под насупленных бровей, словно прикидывал, выдержит она или нет, и придется ли отпаивать ее валерьянкой, трясти за плечи, утешать, обмахивать кружевным платочком.

Ха! Она не кисейная барышня!

Жаль, что его здесь нет, иначе Ладка непременно бы это доказала. Она — сильная, понятно? Храбрая и стойкая, как оловянный солдатик! И свою жалость он может засунуть в… Она бы ему обязательно сказала, куда он может засунуть эту самую жалость!

Эх, с каким бы удовольствием сказала!

Жаль, что его нет.

Наверное, разобрав завалы, бравые спасатели кинулись в очередную горячую точку. Или как это у них называется?

Она бы тоже так смогла. У нее стальные нервы, умелые руки и мгновенная реакция, а он предлагал ей покурить, этот болван! Будто умудренный сединами старец, для которого ее горе было вовсе не горем, а так — ерундой, и он снисходил до нее, и заглядывал в глаза, точно зная при этом — все проходит.

Будто бы она сама не знала!

Ух, как же Ладка разозлилась! Вылетев стремглав из гостиницы, она хищно огляделась, словно готовясь налететь на первого попавшегося мужика с кулаками и объяснениями.

Вот в чем дело! Тот, в каске и форменном комбезе, был мужиком, и с мужским же самодовольством считал, будто бабьи слезы — вода, и дурь к тому же. А настоящему мужику полагается все это презирать и лишь в редких случаях великодушно жалеть бедняжек малохольных.

Этот спасатель с жутким шрамом на самодовольной физиономии пришел бы, наверное, в неописуемый восторг, узнав, как сильно на нее повлиял.

Иди к черту, сказала она ему, но он почему-то не послушался и не убрался из ее головы.

…С мыслями о нем она остановилась посреди лета, в чужом городе, где пальмы были обычным пейзажем, где шастали фотографы с обезьянками и крокодилами на привязи, где билось о каменные уступы и вальяжно стелилось вдоль песчаного берега море, где в необыкновенной лазури облаков дрожал огонь, на который взглянуть было больно.

Вот дура! О ком она думает?! Когда вокруг то самое счастье, долгожданное и горячее! И каждый раз с новой силой вонзающийся в сердце жар, и несказанный простор.

Она побежала к берегу — легко, вприпрыжку, как в детстве.

Разноцветье панам, шезлонгов, полотенец, купальников, надувных матрасов, пакетов с бутербродами; тапки, зарытые наполовину в песок, пятки всех размеров, золотые спины, румяные животы — вся эта живая радуга ударила в глаза, и Лада сбавила шаг, и стала искать место, где бы пристроиться.

Мимо проплывали пышнотелые леди в розовых пятнах слезавшей кожи и стильных темных очках, визжали шоколадные подростки, стайками грудилась у воды детвора, и шастали туда-сюда продавцы, взмокшие от работы.

Она разулась и, загребая пальцами жгучий песок, пошла к воде.

Какое это было счастье! И в первые минуты, как всегда при встрече с морем, людской шум будто отдалился, стало наплевать на суету и на чужую буйную радость тоже.

Потом она вылезла из сарафана, бросила его на шлепанцы и дрожа от нетерпения кинулась в зеленоватую прохладу.

Плавать быстро Ладка не умела, но держалась на воде уверенно и на спине могла уплыть далеко. Чем дальше от берега, тем прозрачней была вода и отчетливее камешки на дне. Мурашки пробегали по коже каждый раз, когда ее задевала медуза, и это тоже было приятно.

Прошло немало времени, прежде чем она выбралась на берег, и, фыркая по-кошачьи, стала выжимать тощий хвостик. Ей было очень весело и хотелось, чтобы это никогда не кончалось.

Сейчас она чуточку поджарится на солнышке, потом искупается еще, потом еще и еще, а после полудня, когда станет совсем невмоготу от жары, усядется в кафе на берегу, закажет себе зеленый чай и какой-нибудь легкомысленный бутербродик и будет сонно разглядывать отдыхающих, а может быть, познакомится с кем-то просто так — для ленивой, послеобеденной болтовни.

Стоп, стоп, стоп, у нее же есть дело! То есть, наоборот, развлечение!

Как она могла забыть? Ведь ее ждет какой-то приз. Скорее всего, это окажется пошлый миксер или кофеварка, или даже набор открыток с видами Сочи. Ну и пусть! Это не важно. Важно — почувствовать снова свою удачу.

Наверное, организаторы этой рекламной акции ждут не дождутся, когда она явится, и гадают, почему еще вчера, сразу по прибытии, она не прибежала за подарком.

Наверное, ее встретят с радостью и наговорят кучу приятных слов. А она, красная от неловкости и удовольствия, пожелает им всем такой же удачи.

Лада напялила сарафан, который мгновенно облепил бедра, и помчалась на встречу к этим милым людям. Но потом решила, что получение приза должно состояться в праздничной атмосфере, а значит, нужно зайти в гостиницу и привести себя в порядок.

В номере она приняла душ, тщательно причесалась и стала рассматривать разложенные на кровати шорты, майки и тонкое вечернее платье. Последнее — слишком помпезно. А все остальное годится только для пляжа. В результате она пошла на компромисс и нарядилась все в тот же сарафан, а под него надела веселую футболку с рукавами фонариком.

Куда деваться, если не умеет она носить вещи солидные, женственные и элегантные?!

Пусть считают, что с призом повезло старшекласснице.

Дабы утвердить такое представление о себе, Ладка завязала волосы в два хвостика, повесила за плечо рюкзак и… поскакала навстречу судьбе.

При слове «судьба», прозвучавшем в голове, ей почему-то стало смешно, и всю дорогу она хихикала, ловя на себя взгляды прохожих. Встречные парочки, наверное, жалели Ладку, которая посреди всей южной романтики и истомы была одна и не имела ни стильной кепки, ни кокетливых вырезов на юбке, ни цинично-усталого выражения лица, чрезвычайно модного в этом сезоне.

Фиг с вами, подумала она и, завернув за угол, достала бумажку, чтобы свериться с адресом.

Нужный дом оказался совсем рядом. Он был небольшим, симпатичным, окруженным зеленью и ярким, будто детским заборчиком. Вывески наперебой сообщали, что здесь располагаются и риэлторское агентство, и парикмахерская, и салон обуви, а также непонятное ООО «Бригантина».

Ладка слегка растерялась — она-то ожидала увидеть телевизионный центр или что-то подобное. В письме, во всяком случае, не было ни слова сказано о том, что приз выдается в салоне красоты или, например, в риэлторском агентстве.

Надо зайти и спросить.

На первом этаже обнаружилась та самая парикмахерская, а напротив несколько дверей, никак не обозначенных. Может, это и есть филиал той организации, что устраивала рекламную акцию, или как там это у них называется?

Постучав и не дождавшись ответа, Лада распахнула дверь. Внутри было тихо, но откуда-то сбоку доносились отголоски спора на повышенных тонах, и беспрерывно звонил телефон.

— Здравствуйте, — неуверенно произнесла Ладка, — а можно задать вопрос?

Знать бы еще, что за вопрос такой она собирается задать. И кому собственно. Из следов обитания человека в кабинете имелись только разбросанные по столу бумаги и чашка кофе на подоконнике.

Все ушли на фронт?

— Эй, здесь есть кто-нибудь?

— Есть, есть, — торопливо откликнулся тонкий голосок, распахнулась незамеченная ранее дверь, и в кабинет влетела высокая блондинка.

Натуральная, с восхищением заметила Ладка.

— Добрый день, я хотела узнать…

— Здрасте, здрасте, — пробормотала блондинка, подскакивая к столу, — пять минут, хорошо? Пять минут, пять минут, бой часов раздастся вскоре… Устраивайтесь пока… вон… на диванчике.

Ладка покосилась на тот диванчик и хмыкнула скептически. А куда деть эту кучу коробок и каких-то металлических штуковин, вроде лыжных палок?

— Да, — загрустила блондинка и загадочно добавила: — Все никак не поставят. Извините. Садитесь вот сюда. Только аккуратно, не крутитесь, оно иногда само собой складывается. Больно не ударитесь, но все равно неприятно…

Она показала Ладке на кресло за письменным столом. Кресло при первом же соприкосновении с Ладкиным телом подозрительно хрюкнуло и поползло вниз.

— Не бойтесь, — успокоила ее девица, с проворностью обезьянки собирая в пакеты какие-то бумаги и одновременно строча что-то в толстом блокноте.

Завороженная такой бурной деятельностью, Лада не сразу очнулась.

— Послушайте, я только хотела…

— Понимаю, все понимаю, — блондинка умоляюще сложила ладошки, — но прошу вас, подождите, ладно?

Наверное, она все-таки попала по адресу. Однажды Тамара устроила ей показательную экскурсию по телестудии, и все вели себя примерно таким же образом.

— Вы хотя бы скажите… — решила все-таки настоять на своем Ладка, и тут из-за стены раздался рев раненого вепря, слов было не разобрать, но блондинка тут же подхватилась и умчалась.

Лада осталась скучать в ненадежном кресле.