Мой неправильный ты

© Храмова С., текст, 2015

© Федотко В., фото на обложке, 2015

© Издание. Оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2015

I

Воспоминания обрывочные, но даже из трехлетнего возраста кое-что помню. Мы с подругой Майей влюбились в грузинского мальчика по имени Тимур и занимались на балконе у меня дома чем-то непозволительным, мне пять лет, Майе потом запретили приходить ко мне домой.

Мне три года, мы на мотоцикле с братом моего отца, скорость и ветер, платье развевается, тень на дорогу отбрасывается желтая, в черный горошек. Хорошо помню, что тень – желтая в крупный черный горошек.

Мне четыре с половиной, я в детском саду, роль Снегурочки, в девчачью раздевалку ко мне вваливается солдатик, он только что был Дедом Морозом, а я в лифчике с резинками стою, выкрикиваю ему в лицо слова возмущения, с экспрессией, он пугается и исчезает, я с ним больше не разговариваю.

Мне десять лет, дальний родственник, ему двадцать один год, мальчишка, подхватывает меня и крутится вместе со мной, держа за руку и за ногу, странная фантазия у парня, при этом он повторяет: ну и будешь же ты мужикам головы крутить, когда подрастешь! Ситуация анекдотическая, оттого и запомнилась, наверное.

Сердцеед и записной донжуан музучилища, в котором работала мама, сказал ей: а ваша Рита настоящая красавица, она с гордостью мне это повторила – сам Мищенко сказал, он понимает! Но Мищенко-то бабник, даже я знала в свои пятнадцать лет, что это значит, а мама не знала, тоже запомнилось.

Пропустила, еще маньяк в нашем районе орудовал, девчонок от пяти до восьми лет зазывал в подъезд и что-то такое с ними делал, они вырывались. Я шла из библиотеки, с книжкой, мне шесть, дядька у первого дома, мы в третьем по счету жили, я во двор уже вошла: «Покажи, девочка, книжку» – и вот мы уже в подъезде (там удобней читать, нет ветра – дядька сказал), на предложение почитать в подвале (надо спуститься по ступенькам в темноту) я отвечаю гневной пощечиной и вырываюсь на волю. Через два месяца девчонки нашего двора свидетельствовали в суде, дядька оказался маньяком районного масштаба. Помню, что в суде я была, а что там происходило – не помню вовсе. Детская избирательная память, прорывы в тайну, подробностей нет. Но с первых шагов, скользящих шагов на ощупь, в надежде ощутить твердый грунт – воспоминания о первых ростках вот этого гордого «Я – женщина!». Почему?

Понятия не имею, как ты реагируешь. Но ощущаю, когда тебе нравится, а когда нет. Странно, тебе ничего во мне не нравится, а при этом я тебе нравлюсь. Парадокс. Но ты ведь любишь парадоксы. У каждого есть кто-то, единственный в мире. Толпа рассеивается, голосов нет – есть твой голос. Лиц нет. Есть твое лицо. Ты – единственный человек в мире, которого я могу слушать часами. Мне нравится следить за своими мыслями, я не понимаю, но я пытаюсь понять.

Это уже не воспоминание. Слова, неведомо кому обращенные, адресата не существует. Но я обращаюсь к нему, он – свидетель. Придуманный герой моего романа, но как бы там ни было, с ним интересно. Мы на «ты».

Ты замолчал, но ты ведь не умер. И все, что я пишу, что напишу позже, адресовано тебе, и ты это знаешь. Разве это плохо? Стать главной любовью моей маленькой непутевой жизни. И наблюдать за другими Любовями, неглавными.

Погода, погода, листья и шарфики, все перепуталось окончательно. Рита шла медленно, желтое красное зеленое, скукоженные листья, согнанные временем года с привычных мест, шептались под осторожными шагами; мягкое шуршание озвучивает безлюдный парк, Ритины востроносые туфли не дают опавшим спрессоваться в застылом безветрии.

Какая погода потрясающая в городе! В городе Звездограде, привыкшем жаловаться на дождь и ветер. Прощание с летом и осенью сразу. Повсюду листья, листья под ногами, листья подмигивают с веток, преимущественно зеленым. Оскоминная протяжность восхитительного стоп-кадра. Ощущение, что прозвучит сигнал – и оборвется прелестная песня уходящего времени. Нет-нет, времени года. Или времен? Неважно. Беспечные велосипедистки в мини-юбках и развевающихся по ветру шарфиках, а иногда в маечках без шарфиков, хотя и не сезон. Велосипедисты, наглые как воробьи, впервые не ощутила никакого раздражения. Пешеходы с благостными лицами настроены мирно и дружелюбно. Улыбаются, есть такой вид улыбки, смягчающий и разглаживающий черты, жесткость улетучивается. Доброта и взаимопонимание. И не только с виду. Из чего напрашивается вывод, что погода определяет сознание.

Впечатление, что интеллигентность – в отрешенности облика, когда тебя имеют, кто это сказал, Рита не помнила. Да и зачем? Столько материала перемолола для будущей книги, «Хвала женственности», как она про себя будущий труд называла, заказ феминистской организации, платят вполне сносно. Гранты, помощь фондов социальных исследований, в подробности Рита не вникала. Организация и понятия не имела, что писать Рита собиралась вовсе не то, что от нее ждут. Ну, сколько можно высказываться в привычной манере «кулаком по столу»? Вот фрагмент феминистского манифеста, типичный:

«Радикальная феминистская перспектива: мужчины как класс ведут войну против женщин. Изнасилование, избиение, инцест, проституция, порнография, нищета, гетеросексуальность и фемицид являются основными инструментами поддержания системы мужского господства. Мы должны противостоять всем формам иерархии и эксплуатации, в том числе мизогинии, расизму, классизму, эйблизму, эйджизму, и всем другим взаимосвязанным формам угнетения, входящим в систему мужского господства. Мы должны стремиться к ликвидации отношений господства / подчинения в нашей личной жизни и наших сексуальных практиках, оказывать политическое сопротивление и добиваться изменений в локальном и мировом масштабах».

Куда это годится? Когда-то боролись за право голоса, но ведь как боролись? Излюбленным женским методом воплей и истерик, активистки в шляпках и турнюрах, с непременными зонтиками (иногда вместо зонтика – топор), штурмовали лондонские башни, жгли пустующие дома, били стекла продуктовых лавок по вечерам, когда те закрыты, правда. Да много чего наворотили беснующиеся женщины, свобода она такая свобода, режь рви и жги! Рита до сих пор не понимала: зачем? энергетический всплеск? выхлоп сексуальной неудовлетворенности? Кстати, что это я, как мужик, «представитель вражеского лагеря», тут же о гормонах? – банальность и общее место, одернула себя Рита. Да и клише: «мужчина-враг, мужчина-агрессор» – ложь. Никакой он не агрессор. Если с ним по-человечески. С любовью, а не с ненавистью.

Тотальная амнезия, позабыли главное: любовь – это вначале ожидание счастья, а потом история любви. Ждут ее, страдают в одиночестве, а как любить – забыли. Ей-богу, без мужика все рушится, а бабы не ведают, что творят. Добились уже, многого добились, впору женщинам по складам объяснять, что заменить слово «пол» расплывчатым и политкорректным «гендер» – это хорошо, но социальное равенство счастья не приносит, а «ласточки» мои счастья хотят, все как одна! Я бы теоретизировала до бесконечности, но реальные женщины хотят замуж. Замуж, семью и детей. Чтобы все по-людски. И теоретизировать, что любопытно, их не тянет.

Из Жана Поля Сартра:

«Существует много индивидуальных форм патологии любви, которые приводят к сознательному страданию, и их как психиатры, так и все увеличивающиеся число непрофессионалов – считают невротическими.

Основу невротической любви составляет то, что один или оба „любовника“ остаются привязанными к фигуре одного из родителей и, уже будучи взрослыми, переносят чувства, ожидания и страхи, которые испытывали по отношению к отцу или матери, на любимого человека. Эти люди никогда не освобождаются от образа детской зависимости и, став взрослыми, ищут этот образ в своих любовных требованиях».

Никогда не освобождаются от зависимости… переносят страхи… ищут образ. Да, все так и есть, что поделаешь.

Из Симоны де Бовуар:

«Форма псевдолюбви, которая нередко встречается и часто воспринимается (а еще чаще изображается в кинокартинах и романах) как „великая любовь“, это любовь-поклонение. Если человек не достиг уровня, на котором он обретает чувство аутентичности, собственного „я“, благодаря продуктивной реализации своих собственных возможностей, он имеет склонность „поклоняться“ любимому человеку».

Эва никому не поклонялась, Рите разве что. Но чувства собственной аутентичности точно не обрела, сто пудов. И невесомой сделалась, от земного притяжения оторвалась, воспарила на крыльях любви, Рита в этом уверена. Она улетела. Полгода прошло, но воспоминание о чудесной рыжекудрой красавице, чем-то постоянно встревоженной, неумело пытающейся это скрывать, повергало ее в смятение. Сердечный приступ, внезапная смерть, даже дела не завели!

После похорон Рита отправилась к следователю, намереваясь задавать вопросы. Что случилось, почему ни о какой сердечной недостаточности Эва не упоминала?

Долго ждала у кабинета, наконец ее пригласили войти, за столом сидел человек с невыразительным лицом, удивительно незапоминающаяся внешность! Уверил, что дело завели и тут же закрыли, так как результаты медэкспертизы точны, не дают повода усомниться в их достоверности. «Ворох нераскрытых дел, знаете ли, – он указал на груды папок на его столе, с тоской взглянул на доверху набитый шкаф, сквозь стеклянные дверцы просматривались толстенные тома, наполненные документами, – а времени в обрез».

Рита так ничего и не поняла в той истории. Но смерть «ласточки» застряла в памяти невытащенной занозой, ничем не объяснимое чувство, что не все так просто, как ее пытаются убедить.

Эва была фантазеркой. Такие, как она, не страдают от мужского невнимания и предательства, хотя Эва на этом настаивала. Правда, в детали особо не вдавалась, они с ней по большей части рассуждали «вообще», иногда спорили. Записки свои она обещала принести позже, потом-потом, раз в неделю во время групповых тренингов она, как примерная ученица, отвечала на вопросы тестов, а во время индивидуальных встреч не столько рассказывала, сколько слушала. При отсутствии инициативы у реципиента, лучший способ – демонстрировать собственную силу воли и воспитывать на личном примере.

Эва казалась такой благополучной! Рита была уверена, что ей нужен собеседник, близкая подруга. Да, она приходит к Рите поболтать о том о сем, подчиняясь настоянию родителей. Им приятен факт, что дочь находится под постоянным контролем специалиста, почему приятен – Эва не объясняла.

И как гром посреди ясного неба – скоропостижно скончалась, равнодушный незнакомый голос по телефону, ей позвонил помощник Ритиного отца, коротко передал информацию о похоронах, сказал, что при необходимости за ней пришлют машину. Рита растерялась, она не могла выдавить ни слова, сказала только, что обязательно придет, передайте семье соболезнования.

День похорон она помнит плохо, очень волновалась, вокруг столько незнакомых ей людей. Шептались о том, что родители Эвы давным-давно не живут вместе, мать не видела дочку уже несколько лет. Рита окончательно растерялась. Думать об Эве у нее тогда не получалось, она ощутила себя на грани безумия.

Когда пригласили, а скорее дали команду прощаться, она подошла совсем близко к суровому мужчине, недвижно стоящему у изголовья. Высок, крепок, черноволос. И прицельный, проникающий взгляд, Рита невольно съежилась. Она подумала, что впредь нужно быть осторожней.

Об отце погибшей Рита только и знала, что он занимается бизнесом, каким именно, Эва не уточняла. Мать ее Рита автоматически числила домохозяйкой, а о самой Эве шутливо поданная информация: живу отдельно, студентка, будущий адвокат, но законы родины меня интересуют мало – показалась вполне достаточной. Рита еще подумала, какой яркий пример того, что дочь с готовностью исполняет приказы родителей, а индивидуальность ее остается неразвитой.

Сейчас, по прошествии времени, она все больше склонялась к мысли, что Эвина индивидуальность так и осталась для Риты загадкой. Ошибка в методе.

Теперь тактика и стратегия усовершенствованы. Опытным путем, опытным путем. Что поделаешь, не ошибается только тот, кто ничего не делает. Банальность, но возражений нет.

♦ Да, книга выйдет, Рита ее напишет, найдет слова для обоснования своих выводов, снабдит исследования каким-нибудь мудреным заголовком типа «Парадокс успеха, пути и методы применения достигнутых результатов», ведь ждут от нее очередных разоблачений: как и что мужчины неправильно делают, желательно с примерами.

Рита уже несколько лет работала с женщинами, нуждающимися в психологической помощи, – группу она назвала «Первые ласточки» («Нервные ласточки» точнее, но тайком и про себя, озвучивала для карманного любовника разве что), тогда ее способности мотивировать пострадавших от любви только-только формировались, несколько успешных опытов придали ей уверенности, диплом мотиватора широкого профиля («life-coach», иначе говоря) она получила давно, тогда же и забросила, считая, что пустое, не пригодится.

Но веревочка крутилась-крутилась и выкрутилась, теперь она возглавляет свой собственный «Центр успешных женщин». Слово «успешных» она, как практикующий мотиватор, в название ввела, а работать приходилось в основном с совсем пропащими, попросту говоря, с жертвами. С жертвами монотонно повторяющихся эпизодов несчастной любви. С жертвами, не умеющими понять причины своих неудач. С дурами из дерева или хлорвинила, из нежизнеспособной материи – короче, с особями женского пола, неприспособленными дважды два в уме сложить и прозреть хоть на секунду: тебя бросили, тебе изменили? Забудь обиду, изменись сама! И цитат по теме, с заученным назубок авторством, у нее хоть отбавляй. Но зачем? Рита не верила в магическое действие чужих заклинаний.

Из Игоря Северянина:

«В группе девушек нервных, в остром обществе дамском

Я трагедию жизни претворю в грезофарс…

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!

Из Москвы – в Нагасаки! Из Нью-Йорка – на Марс!»

Феминистические труды (содержание вольное, оплата превосходная, грант-заказ), растревоженные «ласточки», групповые тесты – времени уйма, но не главное. Время у Риты рассчитано по минутам, день забит до отказа, выходных, так чтоб расслабиться, проваляться в постели, как многие, у нее и в помине нет, в постели с компьютером. И в музее. И в парке. Для постороннего глаза – сумасшедшая, еще и с карманным любовником говорит, бубнит себе под нос. Вечно забываю наушники, присоединила к телефону – и вслух кому-то рассказываешь, никто не удивлен.

Каждую свободную минуту она пишет фразы на карточках, работа в библиотеке пригодилась, недолго там задержалась, но удобней крепких картоночек с закругленными углами нет ничего. И не теряются. Чуть больше свободных минут – она переносит готовые фразы в многостраничный файл своего серебристого «Apple» последней модели, надеясь, что предыдущий кусок состыкуется с последующим, но читает написанное, сносит целые абзацы под корень, переписывает заново, костеря автора текста на чем свет стоит.

Автор она сама, Рита пишет роман о любви, рывками, время от времени, бегая от одного занятия к другому и третьему, а бытовые хлопоты! Впрочем, бытом она занималась кое-как и спустя рукава, разве что сантехника приходилось вызывать, кран починить. Но телефон записан, прямая связь со спасителем. Являлся в тот же день, менял прокладки, иногда и краны новые покупал, сам, Рита только расплачивалась, сколько скажет. А так – необходимые продукты в супермаркете покупала, к еде она равнодушна. Ну, и пыль протереть в квартире, иногда домработница приходила, студентка медучилища Сашенька.

Рита выполняет обещания, она всегда выполняет обещания; аванс за будущий роман, пусть махонький, получен давно, у нее вполне приличный издатель, кстати. Неудачницей Риту назвать нельзя.

Она дошла, наконец, домой, и мысли, как у всякой деловой женщины, позволившей себе антракт в середине дня, скачут в разные стороны, текут куда придется. Неудобные мысли, но какие есть, тем более, сейчас она явно расстроена. Первым делом турочку медную на огонь поставить, бутылку «Джонни Уокер» из буфета достать, изящная чашечка с ее инициалами, подарок Павла, и простой с виду стакан тонкого стекла. Она даже не присела – глоток из чашки с инициалами, глоток из стакана, попеременно. Падает на высокий табурет и замирает, обессиленно глядя в календарь на стене, Рой Лихтенштейн. Она бормочет тихонько, будто про себя, но разобрать можно.

Совсем разругалась в издательстве, сегодня уж вовсе разругалась, отпаиваться кофием с виски не выход, но что поделаешь. Больше и на порог не пустят, небось. Хеппи-энды пиши, Рита, что у тебя так сумрачно и безысходно. Дай людям великую сказку любви прочесть! А людям правду читать не хочется? К чему вопросительный знак, правду никому не хочется, ни читать ни знать ни помнить, она раздражает и нервирует.

Любовь, любовь, еще раз триста раз о любви, чтоб она провалилась, а ей и проваливаться не надо, ее попросту не существует! Ни великой, ни безбрежной, ни вечной – какие там еще эпитеты в ходу? Временно и скоротечно, взбурлило что-то – и понеслась лав-стори вскачь. До первого оргазма. Потом, чаще всего, поиски оправдания, прощание по-английски, или продолжение песни, уже никому не интересной. Пушкин был прав, один был прав, гениальный и непостижимый.

«Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…» Мгновенье и я помню, моментальность всех этих явлений, появлений, пропаданий из поля зрения, миг – и в дамках: «Я люблю тебя». Два мига спустя – не люблю, «я имени твоего не знаю», три мига спустя – «я имени твоего не помню», ну что поделаешь, се ля ви.

Аглае – тридцать шесть, «ласточка» с выматывающей душу историей, отец бросил беременную мать, к роддому на новорожденную Глашу и взглянуть не пришел, ни разу! Мать ей об этом факте рассказала, запомним.

Аглая обиженность матери с ее же молоком всосала, обиженность росла в ней и выросла в огромный, изнутри жрущий солитер. Глаша трудолюбива, интеллектуальна, прекрасно образованна, содержит себя сама (превосходно справляется), две квартиры купила – и матери, и себе, – у нее прекрасная карьера.

Жених бросил ее накануне свадьбы. Говорить она может или об отце, бросившем мать, или о Мише: он предатель, не забудем – не простим. Восемь лет прошло, она вполне могла бы забыть имя изменщика. Но помнит ежесекундно. Женственна ли? Нет. Жертва женственной быть не может, ведь во всей этой легкости скрыта сила великая. А Глаша слаба и немощна.

Она прекрасно разбирается в математике, но в человеческих отношениях дважды два у нее непременно сорок восемь, хоть стреляй. Или стреляйся. Пишет маслом на холсте в свободное от работы время, композиция хороша, а цвета какие? Синий и желтый, гриша, синий и желтый. Выбор оттенков желтого и синего – как учебное пособие, стопроцентный признак фиксации и нервного срыва. Хроника, чреватая тяжелыми осложнениями, как мы с тобой знаем, карманный мой, такие пациенты не выздоравливают. То улучшение, то ухудшение, а в целом – мука мученическая, депрессия навсегда.

Я, гришенька, все больше прихожу к выводу, что женственность – это мощь внутренняя, умение сражаться за себя, крик и шепот, уверенность и достоинство, а не мини-юбка, изгибы линий и покачивание бедрами в общественно доступных местах; не блядские примочки на разных частях тела для завлечения клиентуры в кровать.

Мужчины не виноваты. Амазонки воевали и отвоевывали, они выжили, потому что детей от воительниц хотел любой нормальный мужик, здоровье духа и тела влечет куда сильней, чем искусственно выбеленные пергидролью волосы или леопардовые легинсы на бесформенном заду.

Гришенька, карманный мой любовник, тебе можно сказать, ты все понимаешь. Одна проблема – в Аглае амазонской победительности ни на грош. И не дурнушка, и не дура, ну, не добра, так кто нынче добр? Работа – нытье и сопли, на скуку жалуется, хоть клянусь, я бы с ней завтра махнулась, если б хоть что-то в математике понимала! Она в добротную фирму устроилась, начальница без Глаши и шагу не делает, советуется. Глаша умная. Но по окончании рабочего дня, по возвращении из очередной пятизвездочной командировки, после фильмов и выставок, в которых она, не шучу, разбирается (и книжки прочла во множестве, и не только ликбез, продвинутая барышня), Глаша ноет и воет, по Сети или в баре находит новых и новых знакомых.

Она почти каждую ночь знакомится с новым мужчиной, не осознавая уже, что карусель. И в новом визави не любовника ищет, но мужа. Каждый приходит стать ее мужем, Аглая уверена, она рассказывает свою жизнь, обиды на папу и Мишеньку, мечты о семье с ребенком. Наутро «ну почти уже муж и отец» исчезает бесследно… Больше она его не увидит. Назавтра, скорее всего, явится следующий. Глаша снова узнает все и о нем, и о себе расскажет, и доходы учтет, и рождение детей обсудит. Ресторан, кино, постель, недолгое прощание. Булгаковская Фрида, которой каждую ночь подносили платок. Но та преступная мать, ребенка задушила. А Глаша никого не убила, чиста. За что живет в аду?

«Ад – это другие», – небрежно бросил Сартр, мы аплодируем. У Глаши ад внутри, в ней самой. Почему нет гармонии покоя? Она ведь почти хороша, ну похудеть бы ненамного, чуточку. Но это мои эстетические предпочтения, Глаша ни при чем. Ну, бедро вольней, походку поставить. Но и с Глашиной походкой мильоны баб счастливы, гриша, я правду говорю. Ад в ней самой. Она неженственна, кокетство в нее не имплантировано, и что в сухом остатке? «Возьми меня в жены, возьми меня в жены!» – и так каждый день, каждую ночь. Утром визави испарится бесследно, появится другой, она даже не замечает, что меняются лица, она блуждает, не сходя с места, ищет его, одного-единственного.

Содержит себя сама, повторяю, с жизнью справляется. Но ищет «его» ежедневно, на любого встречного-поперечного примеряет конструкцию «счастье до гробовой доски». Карманный мой гриша, только этого не хватало, чтобы ты со мной спорил! Павел со мной тоже спорил, мол я неправа, девушке нужен нормальный парень, способный согреть ее теплом своей души. Ага, широкой души, открытой большому чувству, смешно. Мы с ним даже переругались из нее, ненадолго, но все-таки.

Ты, гриша, молчи и слушай, не говори мне, что Глаша – нимфоманка, а ее поиски счастья и песня Сольвейг, ждущей любимого, – самообман и подмена терминов. Даже если это правда – не говори. К тому же я с Глашей уже не работаю, мы сделали перерыв.

У меня сдали нервы.

♦ Одна из «ласточек», посещавшая гадалок и предсказателей всех мастей, подарила Рите ритуальную куклу вуду, как сувенир. Махонькая, светлого дерева, типа руки-ноги-огуречик в мелких точечках, смешная. Рита назвала человечка гришей, мысленно тоже с маленькой буквы к нему обращалась, в спиритические сеансы и стук поднимающейся ножки стола Рита не верила, а гриша забавный, его она и звала «карманным любовником». Гриша имел право на звание, только с любовником бывают так откровенны. Ему говорят все, что приходит в голову, особенно поначалу, ведь взаимопонимание от повышенной доверительности часто улетучивается, как дым.

А с гришей говорить можно, не опасаясь последствий. Такой у Риты эксклюзивный ритуал, назовем это так. Ритуальный свидетель.

Дарительницу Вероникой звали, к сороковнику она все освоила, ни каббалы, ни черной магии не чуралась, свободного времени вдоволь, денег для жизни достаточно, медиумы и экстрасенсы всех мастей наполняли дни. Тернистыми путями она соединялась с духом безвременно ушедшего мужа, Рита иногда задумывалась, все ли именно так, как Вероника рассказывает, не найдут ли ее в один прекрасный день, как и Эву, внезапно покинувшей лучший из миров, но – как ни старалась – ничего не смогла нащупать такого, что внушало бы опасения в ее адекватности. Вероника развлекается, Рита для нее еще одна разновидность гадалки, ну и что? В конце концов, Зигмунд Фрейд верно сказал: нормальные люди – это сумасшедшие, чей невроз обернулся не злом, а добром. Рита бы добавила: чей невроз не представляет опасности (поставить точку в конце предложения невозможно, так и тянет добавить «ни для кого, кроме него самого», что уводит в дебри психоанализа, и неизбежно возникнет сомнение, потом завяжется спор, и…).

Всем и везде одиноко. Не одиноко даже, а неуютно. Страхи, неприкаянность, проблемы выборов пути, не забудем неподотчетный ужас «а что будет завтра?». Высказаться – и хоть ненадолго, да полегчает, Рита это знала лучше кого бы то ни было.

Когда психика в норме и представления о жизни в порядке – нет желания откровенничать с кем попало. Но Павел – исключение, давний приятель. С ним она может говорить как угодно и о чем угодно, они встречаются в кафе, много лет назад выбранном кафе на четыре столика, странно, что заведение работает до сих пор, впрочем, ни Рита, ни Павел об этом не задумываются.

Столики и стулья шоколадного цвета, крепкие, под старину. Может быть, и вправду старинные, деревянные диванчики с подушками в тон, ничего лишнего. Каждые две-три недели сменяются картины, артефакты здесь продаются лихо, галерея совриска в тихом переулке. Портреты, пейзажи, у хозяйки хороший вкус, возможно, она замужем за художником, возможно, это ее способ зарабатывать, возможно, она попросту любит атмосферу салона. Рита в подробности не вдавалась. Картины придавали заведению стиль, одиночные посетители – потенциальные покупатели (во всяком случае, кистью по холсту не елозят, это уж точно).

Рита часто задумывалась, что современное искусство – это одно, а контемпорари арт – другое, вовсе другое. Есть же непереводимые сочетания слов. Написана картина человеком «с ощущениями», включается механизм сопереживания – это современное искусство. Смотришь на творение продвинутого мастера «с концепцией» – это контемпорари арт, такое у Риты разделение.

Избранный ею для безусловного поклонения Рой Лихтенштейн каким-то образом умудрялся сочетать и то и другое, его Рита причисляла к искусству как таковому. Ей до лампочки, что он вытворял с техникой письма и графическими точками, как он развивал идею комиксов и рекламных постеров; талант наполняет живым дыханием любую картонку, картины приковывают взгляд. Когда Рита впервые увидела оригиналы, она расплакалась. Прямо на выставке, самое смешное, рядом с его «Плачущей девушкой». Тихонько шмыгала носом, не привлекая внимания, но слезы пришлось клинером вытирать, в сумке нашлись только салфетки для чистки айпэда.

С любовником, что картины Лихтенштейна высмеивал (настоящим любовником, не карманным), она рассталась незамедлительно. Есть вещи, которые Рита предпочитала не обсуждать.

«Я знаю, каково тебе сейчас, Брэд» – небольшая работа (она смотрит на него откуда-то издалека, как луна на всех нас смотрит, понимающим отстраненным взглядом) – для Риты метафора вселенской тоски и грусти. А «Тонущая девушка» с пояснительным текстом в мыльном пузыре, стиль комикса: «Я лучше утону, чем позову на помощь Брэда», вызывала желание бороться за счастье с утроенной энергией, до последнего вздоха. Бороться и победить, непременно победить!

Чудо произойдет, ты выживешь, не утонешь, нет, никогда, ты выплывешь, ты встанешь на твердую почву – вязкая тина, песок, джунгли – но ты выберешься на простор, где твердая почва, где дышать легко. Сопротивляйся, борись изо всех сил!

А Брэду не звони, сам объявится, когда все тип-топ и ты победила. Предельно оптимистическое произведение, тайна искусства. Моим бы ласточкам показывать как тренировочный тест: «Что вы видите на картинке?». Ну, когда в слезах и соплях приходят – лучше не показывать, наверное. А можно на всем протяжении тренинга демонстрировать, в начале, в середине, в конце, без нажима: ну, очень мне нравится художник, взгляните еще раз. Будет понятно, меняется что-то в сознании потерпевшей от любви – или никакого толку и Ритины усилия бессмысленны.

Рита уже в третий раз перечитывала «женскую библию XX века» – Симона де Бовуар, «Второй пол», – выводы аристократки озадачивали. Легендарная интеллектуалка явно подтасовывала карты под сукном.

– Павел, я не понимаю, зачем Симона бросила в массовое сознание эти глупости: женственность – удел потаскушек, семья – зло, свободный союз двух равных индивидуумов, преодолевших свои естественные различия, – единственный выход. Как можно отрицать женственность? Извести женское начало – губительный замысел, для себя она вот это самое «Я – женщина» обозначила как основную цель жизни. Все, что природой заложено – проверить на собственном опыте, потом рассказать себя, проартикулировать по слогам, что это значит – жить как женщина, мыслить как женщина. И чувствовать все, что доступно только полноценной женской особи, каковой она, кстати, действительно была. Умна и неотразима, изысканна, в нее влюблялись, страдали мужчины и женщины, а она работала как вол, ее выносливости можно позавидовать.

В юности встретила гения, масштаб его вычислила мгновенно – о, удача! сразу поняла, что подруга Сартра – это победный флаг, пусть он тяжелее камня оказался. Камень на сердце вместо мотора – какую силу нужно иметь, чтобы нести с гордостью, вместо того чтобы погибнуть от тяжести невыносимой. Я сбивчиво излагаю, перескакиваю, но ведь она прекрасно понимала, не могла не понимать, что не альтернатива, а болото; полные компромиссов свободные союзы вместо традиционной семьи, полной компромиссов, только и разница… то есть разницы никакой, а для последовательниц – не аристократичных, не элегантных и неизворотливых, имя им легион, – желание следовать ее примеру обернется трагедией.

И эти трагедии на меня валятся чуть ли не каждый день – в виде исповедей, но страдаем вместе. Чтобы помочь справиться – путь один, другого не знаю – пережить проблему как свою собственную. Наталья Петровна, самый свежий пример из практики, еще совсем недавно яркая красавица брюнетка с инфернальным взглядом.

– Рита, не говори пошлостей, какой такой «инфернальный взгляд». Баба и баба, еще одна клиентка, все просто.

– Ага, феминистки термин «мизогиния» через слово повторяют. Не любишь ты женщин, Павел.

– Рита, я скромный научный сотрудник, историк кинопроцесса, Америка, XX век. Интересы мои далеки от суровой борьбы феминисток за политические права. Наслышан, что все началось с уличных беспорядков, истерики и визг в ходе борьбы за право выбирать мужчин в парламент, на самом деле – трансформации либидо, женщинам хотелось самим выбирать мужчин, но я не углублялся. Говорю первое, что в голову приходит.

– Паша, я с тобой почти согласна, но не как теоретик. Как практик. Практика и теория в женском вопросе почти не имеют точек пересечения, параллельные прямые. Ладно, оставим суфражисток в покое, тем более что они давно RIP, мизогиния твоя пусть на твоей совести останется, а моя Наталья Петровна – проблема сегодняшнего дня. Ну, то есть вчерашнего, свою лепту я внесла, умиротворила, но ситуация у нее нерешаемая. Нет решения! А началось с того, что красавице с вполне умеренным IQ – не идиотка, но и не Софья Ковалевская, достался в мужья герой-любовник с развитым интеллектом, сволочь, проще говоря. И внушил ей эту самую идею насчет «свободы в союзе равных». Убедить Наташу нетрудно. Герой трахает все, что движется, не разрушая гнезда, не покидая лона семьи. И Наташа имеет право ему изменять, сколько душе угодно. То есть духовно они близки, а любовников – сколько может освоить, нет претензий. Наталья пока красавицей с инфернальным, – Павел снова поморщился, – взглядом была, от претендентов «кто на что» отбоя не было.

– Это у тебя вечно претенденты «кто на что», без трансфера, пожалуйста.

– Выражение у меня такое, в общем, любовниками волоокая Наталья была, как Федор Михайлович выражался, «окружена». До поры до времени. Начался период волшебного «за сорок», окружение поредело, постепенно и самые стойкие ухажеры исчезли, и осталась наша Наташа «удачно замужем». А муж по-прежнему скачет в разные стороны, как задорный козел, бодрая улыбка по утрам.

Наташа теперь пациентка, окружена армией психологов. Не думаю, что мой тренинг ей чем-то помог, совет можно дать один: «Срочно разводись!». Правило тут одно: как пошел процесс компостирования мозгов рассуждениями о свободном браке – так и бежать надо было на все четыре стороны и куда глаза глядят. В самом начале Наталья ни о чем, кроме нормальной жизни, не мечтала. От женихов отбоя не было.

– Но выбор сделала неправильный.

– Завоеванное право свободного выбора. Хороша была Наташа, краше не было в селе, и привет ей от изысканной женщины-теоретика, писательницы с крепкими нервами Симоны де Бовуар.

Долгие годы общения – когда-то у Павла голова кругом шла от одного появления Риты, смотреть на нее спокойно не мог. Предложить бы руку и сердце вовремя, но не решался, Уж кто «окружена», так это Рита, не пробьешься сквозь заградительный отряд обожателей, она с одними дружила, с другими спала, но голову морочила всем.

Ее уж точно кроме свободы ничего не интересовало, но сама Рита объясняла проще: мне столько нужно успеть, на серьезные отношения попросту нет времени! Павел ждал удобного момента, но какое там! Очередная стрелка, бурный обмен новостями, вернее, Ритин рассказ о животрепещущей проблеме, актуальной на момент проговаривания. И убежала – дела, дела!

Аскетичный мыслитель Павел нравился женщинам, смуглолиц, крепко скроен и ладно сшит, задумчивый взгляд шоколадно-карих глаз пронзал собеседника насквозь, ирония и вкрадчивая мягкость привлекала многих, но соглашаться на союз «от взаимного одиночества» не спешил. То ли яростная смесь кровей, восток и запад схлестнулись, гены смешанные, отдельный сказ, как его предки находили друг друга. Карта мира! Предки степные и горные вперемежку – генеалогическое древо фантастическое – что там ни говорите, а генетика рулит. Спокойствие стоика, наблюдательность скептика, но за внешней размеренностью поведения в нем скрывался темперамент настолько бурный, что очередная барышня раздражала спустя два часа после знакомства; все рьяные, замуж и срочно, это бесило неимоверно.

Вот его Рита… Ах, вот его Рита… Иногда его Рита прыскала от хохота, видя золотнику обручального кольца на безымянном пальце его правой руки, хоть и знала, что это память об отце, ушедшем нелепо и рано, и Павел носит его только в периоды отчаяния.

Депрессия, впрочем, никак не выражалась, разве что говорил он значительно меньше и полстакана водки выпивал, не закусывая. Но полстакана и на этом точка, такие не спиваются.

Руку и сердце Павел так и не предложил, а возможно… да все возможно, сослагательное наклонение не в счет, забыли. Может, и верно поступил. Рита с ним откровенна, прониклась уважением, или решила, что он воспринимает ее по принципу: человек-друг, интересный собеседник. Факт утверждает Риту во мнении, что дружба между мужчиной и женщиной не идея-вымысел, нет, у нее же получилось, запросто!

Павел иногда ощущал себя опытным материалом в крепких руках практикующего идеолога «нового феминизма», Рита изобретала собственную теорию и конкретика ее радовала: мужчина не враг, не тайный любовник, не мучитель, не шовинист, с которым ни на секунду нельзя забывать, что женская доля это неустанная борьба за право считаться полноценной личностью, не расслабляясь ни на секунду и самоутверждаясь из последних сил.

– И обрати внимание, дорогой, я Симоной восторгаюсь, определенно восторгаюсь, без преувеличения, но воспринимают ее неверно, она всех одурачила. Она мой идеал, или ролевая модель, современным языком выражаясь, и я не шучу. Свобода для нее главное, но слова, слова! Бла-бла-бла! Жан Поль, мудрейший из мудрейших, сообщил ей через два года после подписания их супружеского манифеста, господи, как только речь о свободе, пусть личного характера – тут же манифесты рекой! Он заявил ей, как философ философу, исследуя перспективы брака «вообще»: это ж такая тоска, Симона, быть с тобой постоянно вместе! Жить вместе – нет, никогда! А дальше все примерно как у моей Натальи Петровны, только Сартр не герой-любовник, а теоретик вопроса скорее. И Симона не студенточка-бразильянка, сообразила вмиг:

– Рита, ну как ты можешь! Чушь! Почему не веришь, что она его просто любила, по-бабьи!

– По-бабьи она любила совсем другого человека, о, это суперистория! Как я ей по-бабьи завидую! Она ничего не пропустила, никого не упустила, полюбила, как ты говоришь, «по-бабьи», брутального Олгрена Нельсона, нищего красавца, мощного живописателя чикагской помойки и ее обитателей, ах, ка-акой мужчина! И писала ему письма – целых семнадцать лет, время от времени наезжая в Чикаго рвать ему сердце своим совершенством, а потом покидая на время, вспомнив о Сартре, который «без нее пропадет». Желая Олгрену найти свое счастье и при этом не исчезать из ее жизни.

Парень чуть рассудок не потерял: Симона, я люблю тебя! Кто с ней рядом сопоставим? Да никто! Симона его в Париже печатала, вводила в высокий литературный круг, свои письма к нему издала, ничего не забыла! Грубо говоря, ну извини меня за мой французский – увидела ебаря, бери его, бери! Все умерли, Симона бессмертна – спасибо великому Жан Полю, а Ольгрен известен как мужчина, позволивший Симоне де Бовуар пережить первый в ее жизни оргазм, а заодно поверить, что его, оргазм, симулировать необязательно. Симона стремилась на практике познавать жизнь (бедный Нельсон, восклинувший: «Я был для нее эпизодом в книге, она хочет все испытать на себе!»). И познавала, упрекнуть ее в теоретизировании сложно.

Сартр – он теоретизировал, любовник-то никакой, не в том его сила. Но на своей манифест-подруге отыгрывался всю сознательную жизнь. Мудрые советы давал, они встречались часто, вначале ежедневно, потом реже. Симона ему необходима, она его секретарь!

А под конец истории он ее и к рукописям подпускать не хотел, юную африканку полюбил и поручил ей секретарскую работу, Симона была в бешенстве! Да уж сколько раз она в бешенстве была – из-за сартровского «быть вместе – какая тоска!» она и подруг с ним делила, и… Он любовницу удочерил – и она вслед, только поспевай!

И что? Жертва свободного союза, умеющая бороться за себя, обладающая высокоорганизованным интеллектом и супервыносливостью, бросает идею «семьи с манифестом» в массы, как девку в полк. Кто это сказал? Ах да, Губерман, не совсем дословно, но в этом духе. Идея извращается, женщины страдают, не умея понять причину страданий. Вот и все, нечестно, ай-яй-яй!

А второе – Симона только подтверждает распространенное мнение, что умная и одаренная женщина вначале обретает почву под ногами (находит мужчину, способного ее направлять, поддерживать… или пичкать идеями, на худой конец), а уж потом приходят слава и успех. Симона великая женщина, я не об этом. Даже незаурядные женщины, пусть не такие изворотливые и сообразительные, как она, ничего не умели добиться без мужчин. Без помощи мужчин. Не согласен? Назови хоть один пример, мы его обсудим.

И мильоны жертв, та же Камилла Клодель, мученица Родена. Мы в восторге от его портретов Камиллы, модель у него превосходная. Но Камилла гениальный художник! Это не удержало Родена от соблазна уничтожить ее. Он годами наблюдал ее страдания и не вмешивался. Роден умер, так и не посетив богадельню, в которую упекли обожаемую им, но чрезмерно темпераментную Камиллу озабоченные несоблюдением приличий родственники (а ведь она именно на это, на свободный союз решилась!).

Темперамент – это наказуемо? Ничто не наказуемо. Роден на себя ответственность брать не захотел. Вот и все. И погибла Камилла, отмучившись за всех. Конечно, она попроще Симоны была. Вернее, у Симоны психическое здоровье железобетонное, она не уставала повторять: «Я всем обязана только собственному здравомыслию».

И насчет женственности, моя главная боль, ну посмотри вокруг: разве так уж часто ты видишь не просто особь женского пола, а женщину? Она и двигается иначе, и запах у нее особенный, и говорит она так, как уже никто не говорит. Боролись за право самим нести чемодан, и победили – извини, я снова об этом. Ну и что? Да, боролись за право стать «как мужчина». Какая чушь, хоть тут Симона не врет, женщина – это Другой.

Ну, что-то типа они с Луны, а мы с Марса, как я с юности поняла. Иначе, мол, женщина – придаток и отросток, ни рыба ни человек, боже мой, я сейчас зарыдаю! Ты знаешь, как наказание мне, я вижу один и тот же сон, часто – копошатся люди будущего, с головы до ног в сером. Никаких различий по половому признаку, четко распределены гендерные роли; металлические детали у машин, и машины из крепкого металла, и реклама неоновая, таблички яркие с указателями, кому и куда – где есть, а где пить.

Сталь, железо и беспросвет. Дети не в любви зачинаются, любовь кончилась. Сперма пока в наличии, оплодотворяют лабораторным способом, очередь – дети в порядке очереди, из окошечка рука с пробиркой, вам достался этот экземпляр! Идите в пункт внедрения плода! Проходят, суеты никакой, всеобщий порядок и законопослушание, за непослушание – расстрел на месте, непокорные проваливаются в схлопывающиеся дыры. Торжество и диктат закона – ни судов, ни следствий!

А ведь так и будет! Так и будет!

И это надо остановить, понимаешь? Крен не в ту сторону пошел, кино «Титаник» – нам показали, мы поплакали и перестали, но запомнили: обреченный корабль еще на плаву, пассажиры танцуют, дамы любуются водной рябью, гребни волн украшены пенными гребешками, вода вокруг ледяная, об этом никто не думает.

Павел понимал, что выслушивает еще одну версию первых фраз ее будущей книги. Рита находилась «в блаженном периоде сбора материала» – набоковская фраза, правда относящаяся к писателю-мужчине. Женщина Рита в периоде сбора материала напоминает залетевшую красотку, готовящуюся рожать в поле, с воплями и криками, фазы беременности не имеют никакого отношения к развитию плода согласно календарю, все непредсказуемо. Павел мычал одобрительно, кивал, не особо и вдумываясь, завтра будут другие фразы, он хорошо ее знает, вначале идут километры набросков – тут единомышленник остро необходим, симпатия ее поддерживает, она считывает реакцию как веб-камера, – он ей это сказал, она почему-то обиделась.

С привычной категоричностью она облекала в слова сумбур полученного ею самой опыта, богатого, надо сказать. Ее смущало одно – как доложить читателю в качестве полезных советов то, что ни один мало-мальски осторожный человек повторить и применить на практике не в состоянии. Эту мысль он тоже Рите донес, но осторожно, щадя ее самолюбие, стараясь не уничтожить ее энтузиазм, в конце концов, она загорелась идеей, пусть пишет.

Но излагать свои, эмпирическим путем полученные знания, она не должна. Опыт у нее богатый, а крыша слегка набекрень, ей многое дозволялось и сходило с рук.

Прожитое Ритой все равно никто не повторит, личный опыт не экстраполируется на других, да и зачем учить кого-то жить? Секреты успеха. Она разогревается перед долгой работой, критикуя Симону де Б., но сама повторяет ее манипуляции, как по инструкции. Каждому отмерено то, что отмерено, ежа летать не научишь. Павел произносит что-то вслух, невольно произносит, сегодня ему не хочется спорить.

Золотоликая осень тиха. С трудом оборвал инстинктивное движение – собирать огромные листья по дороге, прийти с осенним букетом. Но нет, это уже было, Рита убедительно просила букеты не приносить. Друзья встречаются и беседуют, кофе-чай-тортик, ей так понятней.

– Опять ты за свое! – Рита обрушивается на него с хорошо знакомой ему горячностью. – Девяносто процентов женщин и не подозревают, что жизнь устроена идеально, внимательно изучите противопожарные правила – и поступайте по-своему, реальность подчинится, реальности нет, спасибо дорогой Жан Поль, глаза мне открыл.

Есть только то, что мы в состоянии воплотить, сартровская теория авторства и ответственности гениальна! «Ты всегда можешь сделать что-то с тем, что сделали из тебя».

Я творю свою жизнь, как Рой Лихтенштейн писал свои картины, вышивая по канве, по чужому наброску. От меня хотят, чтобы я была матерью и женой – о'кей, я мать и жена. От меня хотят, чтобы я обеспечивала свои нескромные запросы, работала и была успешной – я успешна, но запросы растут. От меня хотят, чтобы я была элегантна и очаровательна, о'кей, я…

– Вот тут верно, Рита. Ты неотразима в своей убежденности, это единственное, что дает тебе возможность жить так, как нравится, – Павел действительно так считает, ему хочется ее целовать, и пусть бы молчала, пусть бы не писала ничего, зачем?

Но у них поцелуи отменены, они пожизненные друзья – потому что жить друг без друга не в состоянии.

А когда-то была любовь.

Была и сплыла.

От нее сплыла, с ним осталась.

– Ты даже не заметил, что все перечисленное – три кита, на которых зиждется женский успех. Три кита для одной женщины – неподъемно. У каждой разный потенциал, генетика, возможности. А требования ко всем – одни те же: будь счастлива в любви, расти детей, работай! Ну, или делай карьеру – как кому больше нравится. Груз какой, вдумайся! Живи, пари над суетой, улыбайся и трудись, твой муж заботлив (это в придачу, а с чего это он заботлив, ни с того ни с сего?), да, чуть не забыла, при этом он работает, и деньги (все до копеечки) в дом.

А что на самом деле?

На деле я художник и рисую картину своей жизни, предъявляю людям результат – смотрите, любуйтесь, считайте, что все мне само на голову упало, я так удачлива!!!

Быть женщиной – тяжелая работа, с утра до вечера, без выходных. Чуть расслабилась – и тебя, свободную и счастливую, трансцендентно развитую и имманентно устроенную, уже десять человек скопом оттрахали, и в офисе имеют во все дырки, успевай уворачиваться.

Мне для статьи анализ российских TV-сериалов понадобился, массовое бессознательное, описывала устоявшиеся комплексы. С примерами, естественно.

Ты знаешь, включила в кои-то веки ящик, целый день смотрела подряд, с канала на канал переключалась, на следующий день нерв над левым глазом воспалился, а сериалы под копирку. Все как один!

Героиня – красивая, суперуспешная, сумку «Биркин» приобрела и ходит с ней в кадре туда-сюда, но окружающие ей сочувствуют, с пристрастием обсуждают и вслед с сочувствием глядят, потому что мужа у нее нет. И что только наша суперуспешная героиня ни делает, чтоб мужа себе найти!

Хоть какого-нибудь!

Иначе социум ее с прискорбием загрызет, житья ей не даст. Наконец, победа! Тип с алкогольной зависимостью, с рефлексией и хроническим когнитивным диссонансом; баб ежечасно меняет (где только силы берет? предает ее не трижды, а систематически, и прочее), это ничтожное существо с фаллосом усаживается рядом с нашей победительницей – и социум мгновенно успокаивается. Героине наконец-то завидуют, героиня может передохнуть и побаловать себя печеньками, сидя на белом кожаном диване и забыв о комплексах. Совет да любовь! Женщина сложной судьбы стала полноценным членом общества, иного решения не предлагается.

Пример реального положения вещей. Феминизм в действии. Люди вокруг теоретически не подкованы, для них одно важно – знать, что личная жизнь у начальницы устроена. Теперь – уважаем.

Другой пример, вспоминаю, сразу нервный тик над глазом слева, даже если вкратце тебе описываю, а ведь кто-то эти сценарии пишет!

Героиня колхозом руководит, молода и решительна. Пропащего Петю трудами великими заполучила в мужья – окружающие тут же угомонились. А до того ее все, включая маму героини – Гвоздикова играла, она до сих пор в форме, молодец, – оплакивали в голос! Председательша колхоза с Петей-трактористом до ЗАГСа дошла – и жизнь удалась, может на уборке урожая сосредоточиться.

Петя ей с трактора рукою машет, тридцатые годы, как это сегодня можно снимать? А ведь снимают! И как смотреть можно? без ущерба для окончаний глазного нерва?! А ведь смотрят! Ты суть улови, Павел!

Сегодня, когда свобода выбора, что ни говори (за что боролись?), двадцать первый век – глобализация и модернизация et cetera, – а баба в лепешку расшибется, всего достигнет, но если она одинока – любая кассирша из супермаркета будет ее жалеть. Понимаешь?

Ничего не изменилось! Требования возросли, а маркировка у счастья та же – мужик в доме и печать в паспорте. Плюс дети, желательно двое. Даже обязательно двое, мальчик и девочка, девочку Ксюшей звать, вот тогда женщина на коне! Распознается обществом как полноценный субъект. По-че-му?!! И денег от мужа никаких, и неуверен в себе, под ногами опору ищет, а рапорт выглядит идеально: «муж есть, дети в порядке», только тогда вздохи окружающих по поводу твоей несостоявшейся жизни прекратятся.

Ну, куда это годится? Опять все с ног на голову.

До каких пор бабу дурачить будут, стерву из нее делать, хотя подскажи, как тут не остервенеть? Терпи и люби, потому, что любить – вроде обязанности. Да, люблю его бескорыстно и всей душой! Счета оплачиваю сама, все до единого! Я счастлива!

Приехали.

А все почему? Казуистику феминизма мужчины умело обернули против женщин. Ловко, в момент! Женщины еще «а» не сказали, как все остальные буквы алфавита им уже в отредактированном виде преподнесены, записывай, свободная и независимая! Беги, раскрепощенная и никому не обязанная, беги по кругу, пока сил хватит, загнанных лошадей, как ты знаешь, пристреливают.

Мужчины сориентировались тут же: определяйся, милая, с самоосознанием, развивайся, а я пока пивка попью. Клади асфальт, чемоданы таскай, да хоть в каменоломне трудись, ничто в облике моем не дрогнет от созерцания. Шли-шли, трубили трубы, колокольный звон в ушах стоял, оглохнуть можно: «Женщина – человек, а не особь женского пола!» – и пришли. Постоим, передохнем маленько – и снова пойдем, труба все еще трубит. И колокола звонят.

– Сумбурно пока. Преувеличиваешь. Есть проблема, спорить не буду, но есть множество достойных подражания примеров и среди биологического вида «Мужчина – человек, а не особь мужского пола». Не повторяй сказки истеричек, стопроцентные мужики не перевелись.

– Так и теток до фига, кому возросшие обязательства освоить – раз плюнуть. А остальным что? Кто развиваться, в силу разных причин, не в состоянии? Кто не умеет? Слабым и женственным, никчемным то есть, куда деваться?

Как были в кабале, так и остались, но зависимость имеет особенность усугубляться. На деле завоевания феминизма выглядят так: сама зарабатывай, сама содержи, сама рожай и сама воспитывай, плюс помни, что тебе повезло. Ты замужем. А то, что он пиявкой к тебе присосался и риторикой занят с утра до вечера, – это ничего страшного, прорвешься. Как Людочка, подружка наша…

– Сто лет не видел, кстати. Девушка, обреченная совершать подвиги, у нее только это и получается.

– Не иронизируй, у каждого своя правда. Но ты знаешь, что она мне недавно сказала? Гарик работает, ты сам знаешь, раз в три года по месяцу, а девочки у него меняются круглый год. Двое сыновей, один из них проблемный и особого ухода требует, все на ней. А она: мне повезло, говорит, что Гарик моим первым мужчиной был, женился, а то бы всю жизнь одна… ну и так далее. Ты въезжаешь? Бездельник этот ее предпочел! Ей крупно повезло, что она его встретила! Она квартиру сдает, в пять утра просыпается, чтоб на работу «неполный день» успеть, в три уже дома – и карусель, кого из школы забрать, кого в бассейн, уборка и готовка, юбка на ней дешевенькая, со скидкой, Людочка гордится, что модная. Потребности, конечно, враг человека, но не до такой же степени!

Рита отчаивалась, когда говорила о случаях эксплуатации в семье, известных ей во множестве. И что ж ее клинит от чужих историй? Врач не казнится при виде пациента с острым приступом аппендицита, он привыкает, адаптируется. Циником становится, наверное. А Рита сочетает профессиональный цинизм с впечатлительностью юной курсистки, Павел ей однажды об этом сказал, она обиделась:

– Это не чужие истории, это камешки и бревнышки, из них складывается целостная картина! «Женщина должна быть свободной, женщина освобождается, женщина свободна!»

Сказки, иллюзии. Потенциал у каждой отдельно взятой женщины свой, разные мы, понимаешь? Разные возможности, а условия одни для всех. И вообще, что это за слово такое – все?.. Ненавижу и еще раз ненавижу!

Русский феминизм – что это? Два варианта: ухоженные тетеньки, потерпевшие жизненный крах, едут в Штаты деньги на борьбу выпрашивать, получают помощь, это успех! Потом на помаду тратят, на сумку от «Hermes» – и отчеты пишут, английским они обычно владеют хорошо. Цитирую – это не топором славянским на березе вырублено, а из манифеста активисток фраза: «Главная задача феминизма – овладение английским языком».

Впрочем, это уже о втором варианте: прибегает она, немытая, нечесаная, рот воплем раззявлен: муж пьяница и бездельник, дайте денег, дети в доме некормлены. Или так: пойду-ка я, девки, в офис нашего с вами освобождения, заявлю, что Митька мой рукоприкладством занимается, а уйти мне некуда, в одной комнатенке ютимся, фотку оставлю Петькину и Нюсечкину, пусть объявляют сбор средств на новую квартиру.

А западный феминизм духами пахнет, в отличие от самих представительниц, в большинстве случаев они и на Западе «унисекс» – свитера черные, платья мятые и бесформенные, черты лица… ну, не будем о чертах, забота о внешнем виде объявлена постыдным кокетством потенциальных гетер. Но слова, слова какие звучат! Идентификация женщины, фемининная картина мира, женское чтение, история женщин как отдельный предмет в университете, история женской литературы как факультет, и диплом выдается! Подразделы – борьба с мизогинией, преодоление имманентности… книги с мудреными названиями, интернациональные форумы в стильных круглых залах с белыми кирпичными стенами, невнятные акварели на стенах, ничто не раздражает глаз. Активистки съезжаются, ведут наукообразные беседы, серьезный и вдумчивый разговор: «Имена тысяч женщин-писательниц канули в Лету незаслуженно, причина одна – мужчины-шовинисты сознательно замалчивали продукт женского творчества». Длительное обсуждение, трехдневная конференция, вспомнили всех поименно.

Почему разница так велика? У нас ведь на слово «феминизм» реагируют, как на заморский фрукт, что цветом и вкусом не вышел, рекламируют его повсюду, но бездарно, фрукт то ли кислый, то ли терпкий – никто не вник, но оскомину набить успели. Феминизм? И лица съеживаются, губы уголками вниз – не-не-не! Только не об этом! Я как-то с журналистом из «Нью-Йорк Таймс» говорила…

– Из «Таймс»? – удивился Павел. – Ты мне ничего не рассказывала. Приставал?

– Павел, ко мне все пристают, если ты об этом, мне что, перестать с людьми разговаривать?

– Ну, может, одеваться как-то иначе…

– И губы не красить, и майку надеть с лозунгом «I’m a feminist», майка вылинявшего цвета, то ли сизого, то ли бежевого. За верность движению меня никто не наградит, пока девяносто не стукнет, если доживу. Пока без наград существую, тяжело, но что поделаешь. Не перебивай, имя у парня из «Нью-Йорк Таймс» смешное было, как-то… о, Эйлин его звали, имя женским показалось. Он мне экскурсию устроил в здании центральной газеты мира, с коллегами знакомил, видеосюжеты показывал, Эйлин в Украине много снимал, представляешь? И по России ездил, собственные впечатления получил эмпирическим путем. В Перми с активисткой русского феминизма познакомился, она с ним была откровенна: «Да, я ради грантов этом занимаюсь, деньги хорошие, пару конференций проведу – и на Кипр или в Таиланд». Смеялся Эйлин над феминистками. Да мне самой смешно. Неверные указатели на пути. Они неустанно маршируют в обратном направлении, размахивая манифестами, как веером.

– А речь зашла потому, что…

– Да, потому что он спать со мой хотел. Я тебе никогда свою собственную концепцию феминизма не излагала? Так вот, что такое женский феминизм, меня часто просят рассказать, не ты один.

– Я не просил, – напомнил Павел.

– Мне же нужно репетировать? Если тебе некогда – можешь идти, я хозяйке кафе изложу (или карманному любовнику, добавила про себя Рита).

– Часто просят сформулировать вкратце, но я уклоняюсь, зачем лезть с советами? Как-то задумалась – а если попробовать обобщить? И все недосуг, одно занятие сменяет другое.

– Ага, туда побежала, сюда побежала…

– Возможно, но за неорганизованность не судят. Кое-что, согласись, успеваю. Павел, я практически импровизирую при тебе. И для тебя. Но, как ты понимаешь, позже тезисы обретут научный вид.

– Наукообразный, скорее.

– Ну пусть так, не перебивай. Слушай. А вот о непродуманных моментах сообщай, у тебя чуткое ухо, будь так добр. Ты и так добр, я знаю, но «Феминизм с оружием в руках» вежливости не отменяет. Самый сложный вид феминизма, кстати. Сложный для участниц движения, требует определенных навыков, гибкости и умения мгновенно анализировать ситуацию. Чтобы трансформировать ее в соответствии со своими потребностями. Это наука побеждать. Поэтому воспринимается, хочу предупредить, как рекомендации циничной женщины. Это не так, но если даже это так… думаешь, циники не чувствуют? Еще как чувствуют! И любят самоотверженно, посильнее многих, оттого и становятся циниками.

– Неубедительно.

– Не перебивай, мой цинизм мы обсудим позже. Итак, принципы воинствующего феминизма. Их два. Первый и главный – не убивай женщину в себе! – Паш, извини, я сейчас не к тебе обращаюсь… мысли разрозненные, пытаюсь систематизировать. Мне очень трудно.

Рита уставилась в какую-то точку, она часто буравила взглядом лампу, фрагмент статуэтки, лишь бы светилось или блестело, Павел привык. Он вообще к ней привык, а главное – понимал, что жить без нее не может. Никто другой ее не заменит.

Рита откашлялась, в последнее время в горле часто першило, надо бросать курить, но две сигареты в день, иногда четыре – ну разве можно от всего на свете отказываться? Она и так много работает, совсем не пьет… ну почти не пьет, а ест и вовсе как птичка – по зернышку, где ухватит. Готовить Рита не любила.

Раньше пиры закатывала, шумные приемы, праздники с фейерверками, где главным номером программы становилась не кормежка гостей, а Рита, Риточка, Ритуся – в модном платье, со свежим маникюром, всегда переполненная историями, часто придуманными. Придумывала она лихо, не придерешься.

– Павел, не суди строго, впервые озвучиваю. Итак, тезисы. Слушай и не перебивай, умоляю! – Она действительно волновалась, хозяйка ей стакан воды принесла, на столик поставила – наблюдательная дама, внимательная. – Складывается впечатление, что феминизм нам навязали мужчины.

– Это ты мне по секрету сообщаешь? – не удержался Павел.

– Я же просила, выслушай! Вопросы потом. Я исследую тему, приходится глубоко копать, находить специальные книги, чтобы не одни только «манифесты» читать, которые мне подсовывают. Ре-ко-мен-дуют! – Она подняла указательный палец вверх и посмотрела на Павла многозначительно. – Любопытно, почему в книжных магазинах у продавцов недоуменные глаза, если спрашиваешь – где у вас литература о женском движении? Каком-таком движении? – глаза округляются, тут же. В университетские библиотеки отсылают или просят уйти по-хорошему. Но некоторые книжки отыскались, удача! Паша, ты слушаешь? Ну прошу тебя! Даю предвариловку, краткая историческая справка, ОК? – Рита разложила листы формата А-4, пять или шесть белых пятен на столе, она их местами меняет, упорядочивает.

Павлу на самом деле интересно стало, но невозмутим и виду не подает. Кивнул едва заметно, Рита приободрилась:

– Коротко и по порядку. Чуждое нам слово «суфражистки», все что-то слышали, но что мы про них знаем? Англичанка Панкхерст Эмелин – радикалистка, приковывала себя цепями к Букингемскому дворцу. Элис Пол, американка – основательница женской партии, устроила голодовку в тюрьме, потом ее перевели в психиатрическое отделение больницы. Продолжать? Да ни к чему. Имена, имена, целая история. Вереница идиотских выходок – расскажу, но не сейчас, а то нить потеряю. Смешно, а потом плакать хочется, честно говоря.

В начале века американские и европейские феминистки, отчаянные и неостановимые, взбунтовавшиеся фурии и ведьмы во плоти, истерили в общественных местах. Дома жгли, пустые правда, зонтиками и шляпками дрались, излюбленный метод борьбы – эпатаж. Голосом брали, визжали и безобразничали.

В 1920 году женщины получили право выбора в Америке, в 1928-м – в Англии, и что? Лента фотографий бесформенных особей в серых вылинявших свитерах с фанатичным огнем в глазах и ожесточением в лицах, десятилетиями одно и то же. Проводят конференции на деньги спонсоров, гуляют в парках и садах, спорят. Без повода и не поймешь, что их, собственно, тревожит. На женщин не похожи, дрова с сиськами, подбородки отвислые, тяжелые лбы.

А женственность улетучивается, рассеивается как дым, женственность легка и невесома как чистое дыхание, как нежность апрельского ветра, сыростью громыхнет – и ветер сникает, делается ватным, неловким. Тяжесть и женственность – враги. Опять отвлеклась, извини. Павел, закажи мне чаю, пожалуйста. А то я что-то официантку не вижу, и хозяйка исчезла.

Павел поднялся из-за стола, минуя стойку, исчез в подсобке. Через тридцать секунд вернулся – все в порядке, чай сейчас подадут.

– Продолжай, Рита, я весь внимание.

Рита снова откашлялась слегка и выпрямилась на стуле, вглядываясь в один из листков, исписанных широким почерком – почерком, который она сама не всегда могла разобрать.

Борьба за женское избирательное право длилась долго, набрала немыслимые обороты, наконец – в 1952-м и 1979-м, две даты – в конвенциях ООН победа закреплена документально.

В России ни за что такое не боролись, в XIX веке мужчины – писатели, историки и социологи – рассуждали, что проблема есть, но ситуация в обществе еще не созрела, о равных правах говорить преждевременно, нужно подготовить почву для женской самостоятельности; в конце концов грянула революция, и равные права женщинам достались автоматически.

Принудительное равноправие всем: красавице с томным взглядом, крестьянке с усталым лицом, восторженной студентке, прачке с узловатыми пальцами и капризной жене генерала. Рюши, оборки, мечтательность… где все это? Унесенные ветром типажи. Отчалили последние корабли в Стамбул, а там… Париж, два-три домашних салона с церемониями, хозяйки которых выбивались из сил, демонстрируя завсегдатаям заученные в прошлой жизни привычки; русская княгиня, придумывающая сумочки для амбициозной модистки Коко Шанель, вышивальщицы – русские графини и баронессы. М-да, я опять отвлеклась.

Вопрос – должна ли женщина себя украшать? О нет, заявляют нам, кокетство недопустимо! Значит, свободная женщина – некий биологический вид в камуфляже унисекса? Заспорили дамы, тонны бумаги исписали, труды и диссертации, но мужской отклик куда конструктивней: не медля ни секунды, они безжалостно окарикатурили и без того одиозный процесс. Пародиям и шуткам нет конца, борьба женщин за свои права традиционно вызывает недоумение и смех.

Пришло время, можно итоги подвести. Главный итог – принципы феминизма пора очистить от шелухи, налипшей еще со времен исторической борьбы за равенство полов. «Сообщества независимых женщин отличаются крайней ограниченностью и противоестественностью», это еще Симона де Бовуар заметила.

Боролись за право избирать и быть избранными, получили право на издевку со стороны мужчин, бесконечные обвинения в истеричности: это все бешенство матки, злоба от одиночества. Буйным предлагают найти мужа, завести любовника или купить вибратор, одна и та же песнь. Мастурбировать, мастурбировать и мастурбировать!

Но как быть с истериками Камиллы Клодель в разгаре бурного романа с гением? Какие могут быть страсти и чувства, если нет конца взаимным предательствам, лжи большой и лжи маленькой, ежедневной. Как быть с истериками Камиллы, еще раз спрашиваю, с истериками от невозможности смириться с тем, что тебя попросту используют как повод для вдохновения, а вслух называют музой?

Цели и задачи изменились, переименовывать движение пора. Или перелицовывать. Феминизм с оружием в руках, но с женственностью в облике:

– Это прежде всего – победительность. Победительность и привлекательность. Да-да, танк с цветами на корпусе.

– Это любимая работа, которая вами выбрана, вы трудитесь с удовольствием, у вас получается. Нравится зарабатывать деньги – зарабатывайте, нравится вышивать – вышивайте, нравится полками руководить – вперед и с песней, сутками, но главное, делайте то, что и уму доступно, и сердцу любо, соответственно темпераменту и внутренним устремлениям, трудности преодолимы, все практически.

– Это железное спокойствие, умение творчески мыслить и поступать. Непредсказуемость – наш флаг. Поднимем его из пыли, отряхнем и понесем гордо. Никто не должен знать, что женщина сделает через десять минут.

– Это жесткая диета и тренажерный зал.

– Это взгляд амазонки, готовой разорвать любого, кто намерен ее обидеть.

– Это сумка не под цвет туфель, не забудьте.

– Это одежда: линии простые, цвета непременно разные. Юбка до середины колена, не выше. Если брюки – то не в обтяжку, до складок в интимных местах, а чуточку свободные, мягко обволакивающие божественные линии вашей физиологической индивидуальности. Иногда с ног до головы в черном, неожиданная смена образа – наш еще один флаг. Не надо дорого, надо просто. И ничего такого, что вносит сумятицу и беспорядок, не нужно пугать людей без толку. И не пейте столько шампанского, не надо водку хлестать чуть что или красное вино, про которое вам рассказали, что оно токсины выводит. Вы что, точно знаете, из чего это вино сделано?

– Это опытная косметичка и умелый макияж по принципу «отсутствие макияжа» – минимум косметики, косметика осмысленная. И сделайте себе фигуру человеческую, поначалу трудно, потом привыкнете. Тренажерный зал – лучшее лекарство от депрессии. Мышцы на ногах развитые. В руках сила и упругость. Живот втянут, попа не отвисает. Поработайте.

Подруги наши боролись, чтобы равенство отстоять. Мы его получили готовым, к чему это привело, кроме тотального одиночества и массы проблем?

Теперь надо вспомнить, что такое быть женщиной с конституционно гарантированными избирательными правами, с карьерными сложностями, с рефлектирующими мужьями, с детьми на руках, кухню тоже никто не отменял.

Мы творим свою жизнь, нам не нужно абсолютное равенство, его все равно не добиться. Нужно стать вершительницами своей судьбы.

Пора спасать жизнь на планете, планета уже совсем никуда не годится, мужчины нам равенство навязали, ни на секунду расслабиться не дают. Мы всем должны! И на работу успеть вовремя, и замуж выйти вовремя, и родить, пока рожается, и воспитать в условиях постоянного цейтнота, ухудшающейся экологии, в эру этого самого глобализма, за него суфражистки вроде не боролись, а эра все равно наступила.

Наше оружие – женственность. Феминизм нам ее не вернет, сами должны позаботиться. И все станет на свое место, притом что избирательные права у нас уже есть.

В эпоху равенства, чуть только женский голос зазвучит уверенней, его тут же глушат, как нелегальную радиостанцию. Упреки в недостатке сексуальных впечатлений, в одиночестве; никому-не-нужности. «Женщина должна быть нужна мужчине!» – это миф или приговор? Ни то, ни другое, это реальность, данная в ощущениях. Победа оказалась бумерангом, круг описала – и обернулась поражением. От такой победы только новые шрамы и тяжесть на сердце.

У нас ведь женские сердца, они бьются и трепещут, как выцветшие флаги на ветру. Спасите нашу женственность!

СНЖ! / SOF! – Перестроим нелепое сооружение феминисток, начиная с фундамента!

Рита подровняла листки бумаги о твердую поверхность стола, залпом выпила чай, уже почти остывший.

– Павел, я практически закончила. Развивать можно до бесконечности, но суть как на ладони. Для бантика в конце, – Рита нажала иконку «Заметки» на экране айпада, – приведу слова одной моей «ласточки», вполне успешной дамы. Видел бы ты ее, когда она ко мне пришла впервые! Но мы работали. Время от времени я просила ее записывать «мысли в конце дня». Метод продуктивный, плюс она теперь очень недурно пишет. У тебя еще есть силы слушать?

– Рита, когда я вижу тебя…

– ОК, спасибо… – Она улыбнулась наконец. – Тогда несколько строк из последних записей, минуту внимания!

– Рита, а чаю еще заказать? – спросил Павел.

Рита так раскраснелась, лучше бы ей таблетку успокоительного принять. И дыхание учащенное.

– Закажи, конечно. Пить хочу безумно! Тяжелая это работа – женское движение преобразовывать. Ну вот, небольшой кусок «из Анечки», ну послушай!

«Сегодня у нас собралась компания, я выглядела офигительно, мной восхищались: Анечка красавица, Анечка умница, Анечка прекрасная хозяйка. Муж на седьмом небе, когда мои таланты превозносят до небес. А я? Г олова разламывалась от утягивающей спецодежды, я была не в состоянии выговорить простые фразы, только улыбалась и кивала, как китайский болванчик. Музыку специальную нашла, танцевала до упаду – на 12-сантиметровых шпильках! В моем-то возрасте!

Закрыв дверь за последним гостем, тут же содрала с лица косметику и приняла душ, как после изнасилования с пристрастием. Наконец-то могу вздохнуть полной грудью! Каждый раз повторяю: „Никогда больше!“ И каждый раз пугаюсь таких настроений. Уйдет желание выглядеть ослепительной и божественной – и превращусь в пожилую тетеньку с благопристойным бобриком на голове. Не бывать этому!

И я снова клянусь себе, что никогда не предам свое тело, любыми способами, любыми видами оружия, конвенционального и неконвенционального, буду сражаться за его молодость и красоту».

– Чушь какая! – сказал Павел.

– Павел, она привыкла к домашним заданиям. Я просила ее записывать все, что ей приходит в голову. Аня записывает. Шучу, ее записи – банк для исследований, Аня мне очень помогла, мы почти подружились. Почти. Ты же знаешь, подруг у меня нет, это не обсуждается. Но Аня раскрепостилась, зажатость исчезла.

Аня умная, энергичная. Она поняла, что значит быть победительной, она мой большой успех! Муж стал к ней внимательней, дочь стала управляемой, Аня теперь работает в журнале, она колумнистка, вызывающая читательские симпатии. Ни одного комплекса не осталось и в помине!

– Отсутствие комплексов – тоже комплекс.

– Павел, я не об этом. Я проверила мои выводы опытным путем, Аня теперь настоящая феминистка с оружием в руках! Метод работает!

– Рита, конечно, работает. Женщина-тест – это забавно. Аня красивая?

– Красота – это хорошая фигура плюс уверенность в себе. Анна не терзает себя, она уже не жертва. Это мой успех!

Домой Рита вернулась поздно, Павел давно попрощался, а она все сидела за столиком, правила тезисы будущего манифеста. От слова «манифест» настроение резко испортилось, громких заявлений она не хочет. И воркования глянцевых женских журналов не хочет – «полюби себя, это гарантия успеха», противно. Как донести до сознания масс, что поезд феминизма уперся в тупик, новый тоннель надо прорубать? Заново отделывать и строить, вообще все начинать заново?!

Кому она собирается объяснять? Что?! Опять двадцать пять, разрушим и построим, всё уже было. Пиши, Рита, заметки на полях, летописи – тихо, вкрадчиво и последовательно, ораторствовать смысла нет.

Аня записывает – замечательно, и я записываю, как врач историю болезни. Больной в конце концов выздоравливает – если выживает, конечно. Шутки насчет диеты, а ведь серьезный вопрос! Тетки покупают книги с рецептами «Как похудеть», там продукты по списку! А рецепт один – прислушивайтесь к себе, утоляйте голод, не впадайте в эйфорический восторг при поглощения пищи. Пейте больше воды и не жрите гадость всякую, майонезы и кетчупы – в топку, вместе с чипсами и душистым фастфудом.

Изящество – не подвиг, а нормальное состояние женских форм. Душевный покой гарантирован, проверено эмпирически. Разве нельзя сочетать свободомыслие, успехи в труде и быть «ну прелесть какая хорошенькая»? У математика Софьи Ковалевской это здорово получалось.

А Симона де Бовуар, о которой я уже думаю, как о моей единственной подруге, как жаль, что разошлись во времени! Мы бы спорили, говорили о ее книгах, экзистенциализме Жана Поля, о моих издерганных любовью «ласточках», придумывали бы наряды – уж кто-кто, а Симона знала в них толк! Врожденное чувство стиля, спокойная элегантность интеллектуалки, ни на секунду не забывающей, что она женщина, а потом уже – властительница умов.

Она исповедовалась сдержанно, иногда прикрываясь вымышленными именами героинь своих романов, как фиговым листком. Каждому понятно, что писала она о себе, это было ее главной страстью. После Сартра, конечно. И после…

В сознании Риты с яростной четкостью возникали картины из чужой жизни. Она понимала, что ее воображение генерирует реальные образы, такие глубокие погружения в чужую жизнь и раньше случались, но с уверенностью она никогда не могла бы ответить на вопрос: ты уверена, что все так и было?

Да, так и было, голоса людей возникают не из пустоты, они до сих пор звучат там, где были произнесены.

Я переполнена этими голосами, я их слышу! Иногда я физически, иначе не скажешь, присутствую там, где уединились эти двое. Слишком сильна страсть, когда-то взорвавшая обоих и отменившая привычный уклад. Энергия выплеснулась в пространство, она властно притягивает погрузившегося в чужую историю, она затягивает, и посторонний тонет в чужой истории, ощущая бессилие сопротивляться.

Любовь оживала мгновениями, а длилась семнадцать лет, любовь разгоралась и тлела, совсем как угли в самодельном камине, нет, не Нельсон его смастерил, бунгало продавалось уже с очагом, привычка смотреть на огонь сильна у многих. Нельсон Олгрен в камин не смотрел, он не шизофреник, и никогда не сожжет кусок рукописи в порыве отвращения к самому себе. Камин вообще никто не разжигал – до того, как Симона не появилась здесь впервые. Она и разжигает огонь. Она и готовит еду – да, да – именно так, на кухне и у плиты, по два часа в день, кто в это может поверить! Стряпню ее Нельсон поглощает с превеликим удовольствием, хоть и называет ее ужасной.

Стряпню он зовет ужасной, Симону – истеричкой. Но любит и то, и другое. Тридцатипятилетняя женщина, изящная интеллектуалка, впервые поняла, что значит быть любимой. Кто бы мог подумать, что Нельсон живет как отшельник, как «крокодил, запутавшийся в тине». Она сама принесла угли с рынка неподалеку, она вне себя от счастья, она любит этого чувственного грубого парня, пишущего о проститутках и поерах.

Нельсон плюхнулся в плетеное кресло и с облегчением закинул длинные ноги в серых узких брюках на железную решетку. Подобие камина, решетка почему-то отодвинута в сторону, Симона догадывалась почему – он привык вот так закидывать ноги, когда сидел в кресле. И засыпать так привык, ему так удобней, а камину решетка ни к чему. Огонь в камине горит нечасто, да, иногда сухие ветки потрескивают, но крайне редко. Скорее всего, только в ее присутствии.

Его жилище в Вабансии напоминало приют для заблудившихся охотников, пустые стены, две примостившиеся друг к дружке кровати, матрацы с вмятинами, простыни она натягивала сама. Ему безразлично, есть простыни или нет. Тут Симона засмеялась, и вовсе не из-за коньяка, которого они выпили предостаточно. Нельсон называет себя крокодилом в тине – какое дело крокодилу до простыней? Если бы кто-то осмелился сказать, что ее возможно опрокинуть на неровный дощатый пол, задрать подол юбки и выдрать как Сидорову козу? Она бы не расслышала, не сумела бы расслышать, да и кто бы осмелился? Нельсон не подозревает, что ничего подобного в ее жизни никогда не случалось, если задумывается над этим, конечно.

Она сидит на грубо сколоченном табурете, спина как натянутая струна, напряжена. В Симоне появилось что-то от рыси, постоянно готовой к нападению. Рысь и крокодил, прекрасная пара. Они питаются друг другом и кукурузой из железных банок, пьют ви́ски литрами, и она любит Нельсона! Звериной, жадной любовью. Любовью, за которую стыдно. И стыдно, что ничего подобного она не знала раньше. Раньше, до Нельсона Олгрена, певца чикагского дна. Нельсон не пишет, он живет на самом дне чикагского ада, вместе с проститутками и наркоманами, сочно описываемыми, а до этого жадно опрашиваемыми – с въедливым вниманием и участием, сострадание в его глазах, это не наигранное сострадание. Он любит их всех не меньше, чем ее, Симону, – да и видит ли различие?

Властительница умов, гранд-дама и забалованное дитя парижского Сен-Жермен де Пре, неотразимая, когда начинает говорить, элегантная, когда идет и дышит, когда дышит и бьется в его руках, как выловленная из чужого моря красноватая рыбка. Вне этого чуждого ему моря она задыхается, чикагские испарения вместо парижского абсента хороши для Нельсона и убийственны для Симоны, здесь она может только любить. Рвать его губы на части, вгрызаться в шею, будто это кусок печеного баклажана, целовать его плечи, оставляя бесчисленные синяки – пусть все видят, пусть!

Гордая Симона де Бовуар. Жадная, ненасытная рысь. Его награда за исступленный труд, за долгописание первого романа в заброшенной станции метро, обоссанной и затхлой, запахи, отшибающие обоняние, не обоняй – погибнешь!

А он писал. Голодный и грязный гений, не замечающий ни грязи, ни голода. Она его награда, она его проклятие – пройдет неделя, две, она уедет, а он будет метаться по бунгало разъяренным зверем, воющим от тоски. И будет иногда писать ей вполне джентльменские письма, вкладывая газетные вырезки и список названий нужных ему книг, сопровождая вырезки и список клятвами любви или извещениями о скорой женитьбе.

Аманда здесь рядом. Да и разве одна Аманда?! Симона тоже непременно назовет парочку имен своих любовников, он не будет писать ей с месяц примерно, потом назло приклеит две марки вместо трех и отошлет – лети, птичка моя! – письмо дойдет месяца через три, пусть она ждет и спрашивает себя: что ей важнее, мнение полуслепого доходяги-философа или нормальная женская доля, с ахами и вздохами, с кусанием губ от боли и страсти? Как восхитительно она ходит голой по его квартире, позирует другу-фотографу, не скрывая своей восхитительной наготы! (Фото «Симона де Бовуар в Чикаго, 1950» появится на обложке журнала «Нувель обсерватор», а как же иначе?)

Она божественна, она – его мечта. Но им никогда не суждено быть вместе. Сейчас она пишет длинную скучную книгу, основное содержание – быть вместе незачем, все скоротечно, и это невольный ответ ему. Плюс к длинным намеренно сбивчивым письмам с описаниями природы в Париже и замечаниями вскользь, что она забыла, как он выглядит (ты еще помнишь меня, дорогой?) И привычные, будто само собой разумеющиеся восторги в адрес обожаемого Жан-Поля. Привычные и неуместные. Писательница Симона де Бовуар, жена философа Ж. П. Сартра. Так будет написано на ее могильной доске, она этого добьется.

А Нельсон – это приключение в пути. Нельсон Олгрен, пишущий ей туда, в далекое море огней, мишуры и притворства, в никуда, в «Париж-Сен-Жермен-де-Пре», звучит как звонкое ругательство проститутки Софи! Ах, она задыхается вне Парижа и праздника привычных огней. А Нельсон сдувается в Париже, теряется там, теряет почву под ногами, нет ему вдохновения вне чикагского болота. Не нужен ему лживый погремушечный Париж, он – мужчина! А они пустозвоны, и она и Жан-Поль, хотя Олгрен погорячился, конечно, придумав ей прозвище «Мадам Чепуха», дразнилка ушла в народ, был неправ, Симона, прости!

Она простит. Но если всерьез, глубокий исследователь женской психологии философ Симона де Бовуар для американца Олгрена Нельсона вряд ли чем-то отличается от замарашки Нэнси. Женщина, изнемогающая от желания, её надо трахать в любом положении, в самой неподходящей точке бунгало, сжимать запястья ее нежных рук клещами-пальцами, и снова трахать где попало, даже в лесу. Это то, что ей нужно, когда она здесь. И это правда.

Сведениям о причинах смерти Алексей не дал ходу, результаты вскрытия переписали заново. Острая сердечная недостаточность, внезапный приступ, дыхание остановилось. Квартиру Эвы: бежевые тона, пастельного цвета шторы, тройная струна – брюссельское кружево, шелк, тяжесть светонепроницаемого холста – сам выбирал и ремонтировал. Тщательный декор и дизайн. А та проклятая ванна персикового цвета была полной воды и пена вздувалась, выплескивалась через край. Golden girl, доченьку единственную, нашли уже окоченевшей, бездыханное тело. Передоз. Нет, она утонула.

Огни ночного клуба «Амели» зажигались в десять вечера и не гасли до ухода последнего клиента, часто выдворяемого здоровенными дядьками-вышибалами в строгих серых костюмах. Не грубили никому и никогда, на широченных мордах секьюрити заученная улыбка, не презрительная ухмылка, заметьте, не гримаса, а именно улыбка, от уха до уха, глаза светятся. Это правило, репутация заведения должна быть безупречной. Обходились без скандалов, окна и посуда в целости. В названии имя хозяина – как лодку назовешь, так она и поплывет.

Алексей Мельников не мудрствовал лукаво, собственную размашистую подпись использовал на вывеске (Амели – и росчерк уходил по диагонали вверх, завитушка напоследок). Завитушку с росчерком убрать, остальное вполне по делу. «Амели» – что-то в этом нежное, подвижное, название модного фильма, неустанный поиск любви.

Идея клуба возникла внезапно, вот эти самые огни загорелись в воображении, и пусть будет шум, суета, музыка, а главное – огни и ритм, тра-та-та́ та-та́ та-та́! Как-то все совместилось, уладилось, тревога после жуткой истории с разводом мгновенно улеглась. Ирина с ее новым мужем как испарилась, где она? – нету. He-ту! И давай, давай, наяривай, училка музыки со своим биологом-эмэнэсом в его двушке на выселках, попробуй со мной тягаться! Эва у меня в золоте ходить будет, golden girl, луноликая, златокудрая девочка – мечта для принца на белом коне. В некотором царстве, в некотором государстве, за тридевять земель. Обтопчется конь, принца я к ней не подпущу, пусть королем станет. Так – или примерно так – Алексей тогда думал. Двенадцать лет назад.

А сейчас ее нашли в ванной. Двенадцатилетний цикл китайского календаря. От крушения до трагедии, нет, точнее: от крушения надежд до жизненного краха. Что ему теперь осталось? Одно – охранить ее от пересудов. Имя охранить. Тело дочери только что увезла карета «скорой помощи».

В ее квартире, еще не опечатанной, Алексей метался от шкафа к комоду, искал под кроватью и в простынях, вспорол подушку, обшарил каждую картину, полку, стул. Искал то, что необходимо скрыть от посторонних глаз – от детективов и сыщиков, от милиции, от любопытных. Что находил? Заначки – таблетки, кокаин в пузырьках и пакетиках, полиэтилен с героином, использованные шприцы, зачем хранила? И тут же запасы новых. Улики проваливались в бездну огромной сумки. Между матрацем и кроватью он нашел тетрадку. Вторую тетрадку, исписанную ее почерком вдоль и поперек, она не соблюдала порядка, никто не мог заставить. Милиция дежурила за дверью, ему дано всего десять минут, уже шла одиннадцатая. Алексей с ужасом вспомнил о телефоне, ну конечно, рядом с ванной и лежит. Незамеченный, тихо лежит, повезло. Звук отключен, умница! – от абсурдного «умница» затошнило, в голове туман – спокойно, стоять! Сумка где? В сумке должна быть записная книжечка, малюсенькая, там все имена. Вот, на диванной подушке – чуть не пропустил, на лбу испарина выступила, менты перепугаются, – лоб о подушку и вытер, и волосы пригладил растопыренной в полусудороге пятерней.

Пожалуй все – дверь приоткрылась, острые глаза сержанта обшаривают комнату.

– Истекли мои десять минут молчания, спасибо, друг. – Алексей добавил ему еще стольник, и еще пятьдесят, сверх всего, что уже раздал, деньги исчезали в карманах, в протянутых руках, он рассовывал купюры, всучивал конверты, закрывая служивым рты и глаза. – А это тебе и корешу твоему, премия. За упокой души рабы божией Эвелины.

И тут напряжение последних двух часов дало себя знать, он почти потерял сознание. Не напряжение, шок. Потрясение от гулкой пустоты, в душе что-то булькало, но шевеления никакого. Он не потерял сознание, выпрямился и резко захлопнул за собой дверь, шагал как на протезах, но двигаться надо! Иначе он тоже умрет прямо под ее дверью. Эве он посвятил эти двенадцать лет целиком и полностью. Эвы больше нет.

И он убивал Эву – все двенадцать лет, целиком и полностью посвященные ей. Нет, это не он ее убил! Не он! Остановить истерику! Нужно двигаться, двигаться, придумать себе занятие и найти интерес в жизни. Новый, другой. Какое там занятие, ее больше нет! Есть только гулкая зябкая пустота. Торричеллиева. Хорошо, что все кончается смертью, он где-то читал эту фразу, совсем недавно.

Передоз – и он уйдет за ней. И это рай, ну верят же в рай! Да нет, это просто гулкая тишина. И тишины нет. Ни-че-го. Как я хочу спросить у нее, есть там что-нибудь или нет? Я сейчас в морг поеду, спрошу. Я дам им всем денег, они что-то придумают, и Эва мне скажет. Да нет, куда меня занесло, о чем это я? Она и при жизни-то не особо…

Он выдернул из сумки скляночку с кокаином, щепотка на кисть, и вдохнул порошок, без приготовлений, обойдясь без зеленой соточки.

Двигаться надо, двигаться! Алексей уже в лифте, спуск недолгий, вот он, свежий воздух, можно полной грудью. Вдохнуть, дышать! Но Алексей снопом упал в кусты, мертвой хваткой сжимая сумку в руках, инстинкт.

Очнулся быстро, по-видимому, – вокруг темнота, ни души. Повезло! В голове прояснилось, надолго или нет, неважно, теперь главное дойти до машины, рукой подать. Вот он уже внутри, за рулем Алексей привычно сосредоточился, отливающая перламутром «ауди» рванула с места, газует он лихо.

Ночная дорога пустынна, петлял и кружил, как удалось доехать – Алексей не помнил. Автопилот. Отчаянный, неумолимый, надежный.

Эвы больше нет. Но нет боли, пустота внутри, зияющая дыра, он ничего не чувствует! Войдя, свалился на диван лицом вниз, это было единственным желанием – распластаться, и чтобы никто его не видел, перейти в иное состояние – плазменное, газообразное, жидкокристаллическое, стать лужей, а лучше ручьем. Ручьем. Слово превратилось в образ, он услышал струйки воды, пробивающейся между камнями, увидел буруны, сверкающие на солнце. Из переливающейся бездны засигналило – выбросить сумку на фиг, а лучше сжечь. Спокойней. Необходимое сделано, имя дочери трепать не посмеют. «За упокой души рабы божией Эвелины!» А собственную душу успокоить – как? Наташка говорила ему в последнее время: Эва не в себе, глаза у нее какие-то странные. Застала ее как-то у барной стойки, испугалась отчаянному выражению ее лица. Сидит неподвижно, смотрит в одну точку, Наташка окликнула – та сразу преобразилась, начала о фильме каком-то спрашивать, умница, собеседницу нашла.

Да нет, в кабинет к нему вбегала веселая, вечно возбуждена, всегда торопится. Как дела? «Все класс, пап!» Он сконфуженно вынимал из стола конверт, приготовленный заранее, она небрежно бросала в сумку – и тут же к двери, короткая улыбка: – Чмоки, пап!

И все. Поговорили. Ушла.

Озноб мелкой рябью прокатился от пяток до лба, волосы задрожали, ничего-то он о ней не знал! Что происходило потом, когда закрывалась за Эвой дверь, или когда они сидели с ней в очередном ресторане, где и говорить было не о чем, не об «Амели» же ей рассказывать! Не о новой же девочке, фаворитке на миг, или разборках с налоговой. Да мало ли еще что, Алексей на жизнь не жаловался, но Эве, студентке юридического факультета, рассказать было нечего. Впрочем, международным правом он интересовался, но казалось, что ей и дела нет до его слов.

Да, на выставки ходили, в оперу – в этом году дважды! Но он привык держать дистанцию. Суровость в облике, как Алексею не хотелось, чтобы она думала, будто ему милы ночные забавы! Нет, это работа, Эва. Мой способ содержать себя и тебя, чтобы ты ни в чем себе не отказывала, ты не будешь ни в чем нуждаться, когда-то я поставил перед собой такую цель – и добился. Ты счастлива и свободна.

Обычно она ничего не говорила в ответ. Однажды спросила:

– А почему ты решил, что я счастлива? И что свободна?

– Не понял.

– Пап, но ты говоришь со мной так, словно счастье и свобода – это что-то само собой разумеющееся. У меня есть деньги, значит я счастлива. Соответственно, я свободна, вот тут связи вовсе не вижу. А если нет, если я несчастлива и несвободна, то что?

– Эва, если нет – то ты выдумываешь. Я даю тебе деньги и ни о чем не спрашиваю. Значит, ты свободна. Тебя никто не может поработить. Ты от любого унизительного предложения можешь отказаться. – Пауза, он задумался ненадолго. – Что-то в университете? Или ты заболела?

– Нет, папа, все как всегда. У меня все хорошо. Как всегда.

Эва многословием не отличалась, обычно он молча сидел с ней рядом в концертных залах – солидный и серьезный мужчина с любимой дочерью. Они составляли эффектную пару: Алексей, косая сажень в плечах, исподлобья зыркающие глаза и черные в смоль волосы – он намеренно стригся коротко, чтобы завитки не превращались в локоны, – и Эва, луноликая и рыжекудрая, глаза-блюдца невероятной голубизны, иногда они меняли цвет, темнели. Длинноногая, луноликая, тонкая, девушка из сказки. И так похожа на мать, но та – блондинка, натуральная, кстати, и глаза поменьше, Ирина как из слоновой кости вырезана, изящная и строгая. Надменная, ха. Он запретил ей встречи с Эвой «сразу после». Двенадцать лет назад.

Идеальная дочь, концерты и оперы, кокаин, шприцы, героин в полиэтилене. Но ведь ни разу! Ни разу даже подозрения не было! Проверять ее – зачем? Свободный человек не должен чувствовать надзора, Алексей воспитывал умеющую постоять за себя дочь, гордую амазонку. Если и выберет мужа – то как зверя, для дрессировки. Чтоб по струнке ходил и резко не двигался. Страшный образ мужа он придумал для амазонки. И совершенно забыл, что амазонок никто не содержал. Свобода не страшна сильным, для слабых она невыносимое ярмо.

Алексей вдруг понял, что концерты с операми нужны были ему самому, его моменты счастья и торжества. Не ночные дрязги в «Амели», не Наташи-Оли-Лены, не многочасовые марш-броски на «ауди», меняющихся каждый год: он ожесточенно палил тыщу-другую километров до какого-нибудь придорожного отеля и проводил там ночь-день, отдышаться. И обратно без остановок, марафон.

Сейчас со страхом смотрел на сумку, небрежно брошенную им у двери, как силен был соблазн выкинуть эту проклятую сумку из окна машины! Преодолел. Улики, вещдоки, кто-то найдет, доброе имя Эвы. Ну и деньги, и стопка счетов, бумаги. И еще три тетрадки, исписанные ее почерком. С рисунками кое-где.

Три тетрадки в тисненом переплете он нащупал в ворохе вещдоков, унесенных из Эвиного, с такой нежностью отделанного им двухкомнатного гнезда, сто двадцать квадратов, живи и радуйся, амазонка!

Даже в ярости Алексей ничего не рвал на куски, сдерживался, он умеет себя контролировать, он привык. Но разметал содержимое сумки по огромному холлу, к стальным деталям отделки в стиле hi-tech липли белые листы. И три зеленые тетрадки стопочкой на стеклянном столе. Аккуратно. Спинки стульев гранатом отливают, ну не повсюду же серый цвет; один он пододвинул к столу вплотную, открыл первую страницу, пуста. Начиная с третьей Эвин крупный почерк. Размашисто, помарок нет, писала, видимо, все подряд, что в голову приходило. Она еще малышкой усаживалась в кресло и писала что-то, Алексей как-то наткнулся на «обет» – завести пять кошек и собак, когда вырастет. Уже через пару лет она никаких кошек и собак подле себя и видеть не хотела, смеялась над «обетом» на листке в клеточку, они оба смеялись, тогда у них веселье дозволялось, рядом Ирина, простая и нормальная жизнь, обычная. И озорные глаза Эвы, позже они стали надменными, это ей шло. Он живо представил себе: она что-то пишет в кресле, рядом торшер, уютно поджала ноги – а телевизор? Включен или нет? Или диски, неважно с какого носителя, любимые группы, она выделяла почему-то две: «Tiger lilias» и «Scank Anansie». Наверное, что-то звучало… а впрочем, он совсем не знал свою дочь, как выяснилось. Думал, что чем меньше вмешивается в ее жизнь, тем лучше для нее. Будет самостоятельной, независимой, гордой. Гордость или гордыня, гордость или гордыня, гордость или гордыня… (два первых листа вырваны, дальше строчки; судя по всему, писать в тетрадке она начала два года назад, первая дата стояла в уголке, а дальше – обрывочные записи, без чисел).

Дорогая Рита!

Вы просите меня писать ежедневно. Я пишу по ночам. Не могу же я носить тетрадку с собой.

Что вы знаете об одиночестве? Вам, наверное, никогда не бывает одиноко. Вы так заняты собой! Вы красивая, чудесная. Но вы ничего не знаете о тех, кого спасаете. Обо мне – что вы знаете? Вам кажется, что я хожу к вам для развлечения, я наплела вам, что мои родители счастливы – и так хотят, чтобы я ходила к психотерапевту! А отцу я сказала, что вы и есть психотерапевт. Хотя вы ни рыба ни мясо. Не курица не птица. Очень симпатичная энергичная женщина – это все, что можно о вас сказать. И вы ужасно самоуверенная, вы и правда думаете, что те, кто к вам приходит, говорят вам правду? Что мы избавляемся под вашим руководством от комплексов «жертвы любви»?

Я всю жизнь искала любви моего отца, но он ко мне равнодушен. Вернее, не так – ему нравится, что он победил в борьбе с мамой и воспитывает меня самостоятельно. Раньше я пыталась ему объяснить, что мне очень одиноко с моими нянями и гувернантками, что я хочу все время быть с ним рядом, но он сказал, что это глупости. Он очень занят, он зарабатывает много денег для моего счастья. Меня учили музыке и теннису, меня водили в бассейн, на танцы и на гимнастику. Потом гувернантка делала со мной уроки. В школе я тихо себя вела и была лучшей ученицей.

Дорогая Рита!

Когда мне было шестнадцать, я разыскала свою мать, это было непросто. Приехала в дальний район на окраине. Старый серый дом, покрытый пылью. Четыре этажа и три подъезда. Во дворе на скамеечке сидели старушки. Я сначала ждала на улице, старушки повернулись, как по команде, и глазели на меня. Ничего не говорили, смотрели молча. Я спросила, знают ли они Ирину Петровну Мельникову. Одна из них ответила, что Мельниковых здесь нет, но Ирина Петровна живет в среднем подъезде, третий этаж слева. Они тут же оживились, начали друг друга перебивать, вспоминая, отводила она сегодня Мишу в садик. Потом – какой, мол, садик, она дома с малышкой, полгода уже. «А ты кто им будешь, девочка?» Я ответила, что меня медсестра из детского сада прислала, что я нянечкой там работаю. Начали обсуждать, что такая молоденькая, а уже работает, но я не слушала, сказала «спасибо» и шмыгнула в подъезд. Звонок на двери старый, да и дверь обшарпанная, обычная дверь с ободранной обивкой. Мне открыла женщина с маленькой девочкой на руках и сразу заговорила, она и не посмотрела на меня: «Проходите быстрей, Милочка простужена!» В малюсенькой прихожей свалена груда вещей, я стою дура дурой. Женщина скрылась в комнате. Огромное желание сбежать, единственное, что помню. Думаю, ну что мне сказать? Здравствуй, мама, я твоя дочка? Так у нее уже новая дочка есть. И сын Миша. Мне вдруг так резко захотелось уйти. И я ушла, пока не поздно. Отец мне часто говорил, когда я его про маму спрашивала: единственное, что твоей маме нужно, – это деньги. Тобой она не интересовалась ни разу. Я бежала по лестнице вниз, рыдала. Наверное, это было от волнения, все-таки столько времени искала, искала и нашла. «Меня с почты прислали, вам посылка, но я квитанцию потеряла, позже зайду!» – что-то такое я прокричала, когда она вышла посмотреть, кто же все-таки приходил, я услышала ее голос. Наверное, мама подумала, что ее хотели ограбить, но решили, что нечего брать. Наверное, она правильно подумала. Ограбить я ее не хотела, но жизнь бы усложнила – и себе, и ей. Но мне нужно было ее увидеть. Прощай, мама!

Деньги у меня всегда при себе, я остановила такси, и через двадцать минут моя няня уже поила меня чаем: «Линочка, что ж ты бледненькая такая? И не ешь ничего, ты покушай, покушай, Линочка». Той няне имя Эва не нравилось, когда папы не было дома, она меня всегда Линочкой звала. Мне стало так тепло и хорошо, я подумала, что папа правильно все устроил. После этого я успокоилась. Просто у меня такая большая семья.

Дорогая Рита!

После визита к маме мне очень захотелось танцевать в клубе. Я видела себя в маске, маска в форме бабочки, с блестками. И я танцую, льну к шесту всем телом, потом отталкиваю шест от себя, он холодный и сверкающий, натруженные ладони отполировали металл. Или на столе танцую, мне аплодируют, все возбуждены от восторга. Недаром ведь я столько времени истратила на развитие гибкости, я принимаю умопомрачительные позы, любые виды шпагата трудности не представляют. Всеобщий ажиотаж.

После школы я часто приходила в отцовский клуб и репетировала вместе со стриптизершами. Отцу это не нравилось, я старалась репетировать в его отсутствие. С Ингой, молоденькой танцовщицей, мы были одного роста, и пропорции у нас одинаковые. Однажды мы тайно договорились, что вечером я выйду вместо нее – в ее костюме, в маске-бабочке. Инга жутко боялась, что хозяин узнает, я ее уверила, что никто не заметит разницы, а мне будет очень весело. Она упиралась долго, но в конце концов согласилась. Я вышла к шесту вместо нее, это был такой кайф! Мои движения вызывали аплодисменты, крики, с публикой что-то случилось, парни ринулись к низенькой сцене, я ведь уже в одних стрингах, руки с купюрами потянулись ко мне, каждый стремился дотронуться до меня! Улыбка застыла на моем лице, а губы ярко накрашены, как положено. Танец продолжался, это был экстаз.

Но две мощных лапищи подхватили меня, тело вдавлено в грубую материю пиджака, через миг я уже в гримерке. Секьюрити каким-то образом усек подмену. Я ему даже по морде треснула, я так орала! В общем, договорились в конце концов, что я тихо переоденусь и уйду, я умоляла ничего не говорить папе, охранник мне клятву дал, что не скажет, а я пообещала, что этого больше не повторится. Но Ингу все равно уволили. Типа, опоздала на репетицию, дважды.

Дорогая Рита!

Дурацкий случай, конечно, стыдно. Стыдно, что в клубе у папы, но почему бы и нет? Почему я не могу у него работать, ведь мне так нравится! Я тыщу раз приходила к нему, в образцово-показательное заведение типа бордель, оформленное по его личным эскизам, он же классный дизайнер! В том и фишка, что ему никогда не давали возможности сделать все так, как ему хочется, он много раз мне об этом говорил. «Вот раньше… а вот теперь…» – постоянно повторяет. Он гордится, что теперь он хозяин своей жизни и никто не может ему указывать. Папа не хочет больше жениться, из принципа. О разводе с мамой он тоже не может говорить, спросить бы вас, Рита, хоть разок, как называется такое потрясение. От мужчины уходит жена на фоне полного здоровья, уходит к какому-то плохооплачиваемому научному сотруднику института со смешным названием. Папа, когда еще вспоминал об этом, всегда говорил: «Она меня поменяла на песни у костра и консервы „Завтрак туриста“! Вот и пусть теперь эти консервы жрет!» Но он уже много лет о маме не вспоминает.

А ведь как танцы на столе начались? Дорогая Рита, думаете, я не помню? Я еще девочкой приходила к папе в клуб, ему в облом со мной разговаривать, то сюсюкал, то как со взрослой. Мне кажется, ему не хотелось, чтобы я туда приходила, но когда мне запрещали – я начинала плакать и не переставала, пока запрет не отменялся. Папа мне иногда объяснял: Эва, ты должна понять, людям нужен отдых, я даю им такую возможность в максимально комфортабельной обстановке. Поэтому клуб так популярен. У людей есть фантазии, кто-то должен их воплощать в жизнь. Я с удовольствием бы руководил филармонией, но тогда у нас будет значительно больше проблем. Здесь я честно зарабатываю деньги. Для твоей свободы и твоего счастья, если хочешь знать.

Сколько раз он мне это повторял! Так часто, что я стала ненавидеть свободу и счастье. По-моему, он организовал свободу и счастье себе одному. Как у него загораются глаза при виде очередной новенькой танцовщицы! Вышибалы в клубе называют их шлюхами. Отец такой красивый! Жгучие глаза, упорный взгляд, такой на рекламных постерах бывает, смотрит прямо в душу, хотя точнее будет сказать: под юбку. Я заметила, у профессиональных моделей на рекламных постерах получается значительно хуже. В него влюбляются все! Но папе нравятся только эти самые шлюхи. А может, они и правда приходят танцевать, ничего подобного в виду не имея. Но каждая соглашается на «долгие беседы» с папой в его кабинете, там все удобства. Уже после первой долгой беседы танцовщица становится очень послушной, делает все, что скажут. У многих мужья и дети, но, по-моему, каждая только и ждет, чтобы ее снова позвали к нему в кабинет «для разговора».

Дорогая Рита, я не хочу об этом писать, мне очень трудно. Написала про разговоры – и рыдала минут пятнадцать, а вы ведь еще не знаете, что мне помогает остановить слезы!

В общем, я легко прошла конкурс на юрфак, поступила без труда. Ходят разговоры, что «там все куплено», но я учусь нормально, какая разница. Веду себя паинькой, репетиторы у меня по-прежнему есть, папа хочет, чтобы свободного времени было как можно меньше. В его мечтах Эвелина Мельникова – высокооплачиваемый знаменитый адвокат, к ней очередь стоит, она сама решает, кто и сколько платит. Но мне спешить некуда, пока что я в аспирантуру поступила, ну, вы знаете. Читаю занудные, объемные книги, у меня дополнительные занятия, преподы у меня дома корректируют мои будущие тезисы. Рита, вот вам бы было смешно! Как только очередной препод оказывается в моей квартире, он тут же готов делать мне предложение! Женатые забывают о семье и детях. С какого-то времени, я обязана представить каждого из них папе еще до начала занятий.

Папа дает вводную, направляет фантазии моих наставников в нужное русло. Это я к тому, что проблем с обучением у меня никаких. Когда дело дойдет до трудоустройства Эвелины Мельниковой, папа обещал все продумать. Возможно, это сразу будет моя собственная фирма, клиентов папа найдет. Он стремится избежать любых моих столкновений с госмашиной, не хочет, чтобы меня раздавили. И не знает, что сам давно уже меня раздавил.

Дорогая Рита!

Я начала записки – и все время хочется что-то добавить, прояснить. Вряд ли вы когда-то увидите мою тетрадку, но я перечитываю – и многое непонятно. Нет, папа вовсе не плохой человек. Он даже самый лучший, наверное. Но как и все мужчины, он не понимает женщин. Ведь женщин нельзя ставить в жесткие рамки, так ведь? Вы согласны? И жизнь ни в какие рамки не втискивается, я в этом уверена. Это как с законом родины моей, мы так на факультете всю эту казуистику называем. Везде можно найти лазейку, можно преступника объявить невиновным и наоборот. И тут не деньги решают, а хорошее образование и ораторские навыки. Социум есть социум.

Папа был против аспирантуры, он хочет, чтобы я в Швейцарии училась. «Здесь все грязь, это не для тебя, Эва!». А я думаю, что все и везде одинаково. Секс, жадность, деньги, наркотики, ложь. Есть какая-то страна, где устроено иначе? Нету, дорогая Рита. Возможно, я и поеду в Швейцарию учиться, у меня французский и немецкий на хорошем уровне. И английский, само собой. Но у меня предчувствие, что там я буду совсем одинокой. «Адвокатская фирма Эвелина и К°» представляется наилучшим решением. И рядом с папой. Мне хочется, чтобы он всегда был рядом.

Дорогая Рита!

А теперь об ужасном, я уверена, вы с ума сойдете от отвращения, если я скажу, что никакие бойфренды мне не интересны, любовь-морковь, смешно. Я модная девушка, каждый понимает, что со мной не только приятно, но и денежно. Ни в какие признания на скамейках при луне я не верю. Меня всегда ждет машина с шофером, парень закончил мямлить, перешел к поцелуям – я прыг, и уехала. Это, кстати, лучший способ привязать поклонника.

Ни один еще сам не отлип, некоторым папа что-то объяснял, но я не уверена, что они понимали. В общем никаких проблем, я только это хотела сказать. По вечерам я дома, шофера отпускаю. И гувернантка теперь только раз в неделю, в квартире убрать разве что. Не люблю прислугу в доме. В общем, по ночам я дома, когда вам записки пишу.

А в основном вечернее такси, каждый раз другое, я слежу, я даже адреса чуть меняю, чтобы папа не выследил, отвозит меня на работу. Три раза в неделю я танцую стриптиз в клубе у папиных конкурентов. «Ночной восторг» клуб называется, они там понятия не имеют, кто я. Опасностей никаких, папа меня вышколил, поставить себя правильно я умею. Это беспомощных унизить легко, а за мной целая армия, если что. Папа простит, если узнает. Но я соблюдаю конспирацию.

Да, банальная история – по ночам я становлюсь такой, как те женщины, которых так любит мой отец. На лице маска-бабочка, блестки и мишура, танцую я классно, поверьте. Я была бы великой танцовщицей, если бы не юридический маскарад. Неловко будет, конечно, танцевать на столе с дипломом аспирантуры в зубах. Но я очень надеюсь, что странное увлечение к тому моменту пройдет. Поэтому я и хожу к вам. Вы такая красивая и уверенная, у вас же получается жить без всех этих глупостей. Глядя на вас, мне кажется, что если я стану знаменитым адвокатом и буду произносить страстные речи в суде, либидо у меня точно так же сублимируется, как у вас, и глупые фантазии меня покинут.

Но мне что-то мешает в этом признаться, когда мы беседуем. И ваша группа «Первые ласточки» меня привлекла только по одной причине: я увидела объявление, и чуть не упала от хохота, прочиталось как «Ночные бабочки». Мне стало так интересно, кто эту группу придумал! Так я и пришла к вам. Стала одной из «жертв любви» в компании полусумасшедших идиоток, ну извините, они все как одна идиотки конченые. Многим из них мне хотелось помочь, а вы мне сразу понравились. Главное, вы свято верите в то, что говорите. И вы не врете. А я вам врала, о других не знаю, но дорогая Рита, на свете так много людей, придумывающих свои несчастья! И так мало тех, кто в состоянии говорить правду.

Вы все правильно делаете – ваше дело не шарить в ласточкиных душах, а позитивно настраивать, мотивировать, давать силы жить дальше, зачем-то ведь все эти женщины к вам приходят.

Но я вам врала, сознаюсь. Папа меня приучил женщинам не доверять. Есть масса подруг, я же модная девушка! И друзей (причина та же). Мы после занятий кофе пьем, в кино ходим, звоним друг другу. Когда подруги рассказывают свои секреты, мне скучно становится. Я тут же говорю, что у меня вторая линия, дополнительный семинар в народном университете, а я даже не знаю, что это. В общем, други/подружки у меня и дома никогда не были. Но общаться с вами интересно. Вообще, на вас интересно смотреть, с вами я хотела бы подружиться. Но вы намного старше, а я не люблю навязываться. Вдобавок я не умею быть откровенной. Если вы станете подругой, мне захочется вам столько всего рассказать! Но вы меня потом возненавидите. Или позвоните папе, чтобы обратил внимание на проблему.

Я не верю в подруг, умеющих хранить тайны.

Дорогая Рита!

Сейчас я и правда расскажу вам свою главную тайну, танцы с шестом – это так, мелочи.

Однажды я уходила из клуба «Ночной восторг» – допоздна там не задерживалась: мне нравилось танцевать, а водку пить с сексуально озабоченными посетителями я отказывалась. В отказах, кстати, ничего особенно смелого нет, все по желанию. Девушкам нужны деньги, они соглашаются. Возможно, у них мозги как-то иначе устроены, я не вдумывалась, наверное, есть такие, которым это и правда нравится.

В общем, у клуба меня ждала приличная такая машина, навороченный «порш кайен», лаковые покрышки. Черные машины не люблю, но эти почему-то всегда черные. И солидный господин навстречу вышел, огромный букет цветов в руках:

«Эвелина! Здравствуйте, я вас уже целый час жду! Позволите вас домой отвезти?»

У него были добрые глаза, мне в тот момент так показалось, меня ничего не насторожило. И я позволила. Но только не домой, это ни к чему, чтобы он знал, где я живу. Симпатичный такой, как на картинке, чем-то мне папу напомнил. Папа мне редко улыбается, а этот улыбался, шутил. Как он меня впервые увидел, как не решался заговорить. «Игорь Степанович, можно просто Игорь». Ночное приключение, у меня настроение улучшилось резко. От одного его вида, представляете? Безобидный. И доверие вызывает. Не могу этого объяснить.

Мы сначала в ночной ресторан заехали, я почти ничего не ела, но воду пила стаканами. И с каждым стаканом воды настроение мое улучшалось, я почувствовала себя такой счастливой! Мы поехали к нему домой, он сказал, что у него небольшая вилла.

Мне показалось, что он человек моего круга, я не знаю, что я имела в виду под этим «мой круг», но я думала, что у него все хорошо, просто ему так же одиноко, как и мне. И он прекрасно понимал шутки, мои танцы он назвал искрометной шуткой, сказал, что он тоже любит дурачить людей. Я не спрашивала, что он обо мне знает, но мне было очень весело, как никогда.

Прекрасно освещенный дом, и снаружи, и изнутри, лестницы с коврами, старинный стиль. Мы договорились, что я посмотрю его дворец, а потом он меня отвезет домой. Мне в тот момент все казалось вполне естественным. Игорь Степанович предложил выпить немного, я согласилась. Гостиная в стиле рококо, забавно. Какой-то французский ликер, меня трудно удивить, но такого я никогда не пробовала. Странноватый вкус, но приятный. Очнулась я уже в два часа, в его спальне. Тоже рококо. И странно, я чувствовала себя такой отдохнувшей! Огромные окна, ясный день, внизу тщательно выстриженный газон. И записка: «Доброе утро, Эвелина! Надеюсь, вы чувствуете себя превосходно. Завтрак вы найдете внизу. Шофер отвезет вас в университет, он предупрежден».

В университет я давно опоздала, но почему бы и нет? Кофе в специальной машине, горячий. И тосты тоже на подогреве. Я не торопилась, в ванной привела себя в порядок, шофер меня отвез, а в университете я сказала, что была у зубного врача. Весь тот день я была так счастлива! Последнее, что помнила, – рюмка с ликером и странноватый приятный вкус.

Через две недели Игорь Степанович появился снова. Я уже не спрашивала, куда мы едем. Боже, какое это было счастье, дорогая Рита! Мы говорили обо всем, я обследовала всю его виллу, кабинет со стенами из книг, массивный письменный стол.

Он научил меня правильно вдыхать кокаин, потом снабдил героином, я вначале оторопела, но он объяснил, что если разводить и колоть по всем правилам, то ничего плохого не случится. Сплошной восторг и счастье.

Именно так все и было. Просыпаясь, я ничего не помнила, был секс, не было – какая разница? Теперь у меня есть все – деньги, свобода и тайная любовь, как в романах. Я стала гораздо свободней внутренне, даже отец отметил, что ему легче со мной общаться, я на все соглашаюсь. И что бы я ни делала, я делала с удовольствием, ведь два раза в неделю передо мной раскрывается дверь «порша» – и я, как Буратино, отправляюсь в страну сказки. С Игорем мы пробовали все новые штуки, он научил меня смешивать напитки и таблетки, объяснил правильную дозировку. Все прекрасно работало!

А что мы вытворяли в постели! Маски, наручники, хлысты, любые приколы. Я уже подумывала, что не хочу больше танцевать в клубе, с Игорем драйв куда круче! В клубе стало скучно и безлико, тусклый серый шест, одно и то же, никакого кайфа.

Однажды я спросила у Игоря, откуда взялось мнение, что героинщики погибают через семь-восемь месяцев, если всерьез подсаживаются на иглу. Он ответил – убедительным голосом, просто и ясно. Он сказал, что есть много идиотов, которые ошибаются в дозах. Главное, соблюдать осторожность. И следовать его инструкциям, так он сказал. Я следую.

Даже странно, что все так просто. И такая легкость во всем теле, в мыслях! Я летаю наяву! Почему же многие умирают? Нелепо умирают, страшно. И виноваты сами?!

Я иногда задумываюсь, но тут же вспоминаются слова Игоря: «Есть так много идиотов, которые ошибаются в дозах!»

Дальше пустые страницы, две оставшиеся тетрадки Алексей пролистал, но читать не смог. Отдельные слова, обрывки фраз, Эва описывает забавы на хорошо освещенной вилле, кое-где рисунки, она ведь очень неплохо рисует, это наследственное. То есть она рисовала. Эва. Алексея мутило уже часов пять, после некоторых строк начинались спазмы, он едва успевал подавить. Но один из рисунков вызвал у него такой сильный приступ тошноты, его вырвало наконец прямо на стеклянный стол. Стащил с себя майку, кое-как вытер лицо, потом стол, скрутил майку в узел и попытался забросить в мусорное ведро. Получилось. И снова ничком на диван, стараясь не двигаться, любое движение вызывало новые спазмы.

Под утро Алексею приснилась стриптизерша в серпантиновой маске-бабочке, без юбки, но с ниткой жемчуга на шее, в отлично скроенном пиджаке, с папкой документов под мышкой. Она обращалась к почтенной публике и говорила очень убедительным голосом, вскочив на адвокатский стол в зале заседаний суда и отвратительно вихляя бедрами.

Пробудился он внезапно, в желудке ноющая боль, только теперь он в ужасе вспомнил о кокаиновой понюшке «для бодрости». На выходе из Эвиной квартиры о подвохе не думал, но записки дочери ошеломили – да это чувство вины ему душу наизнанку выворачивает, сердце мутит, а не живот. Само собой, кругом виноват, непростая история. С осложнениями, кое с кем рассчитаться надо, но экшен пока отложим. Тошнота усиливалась. Надо Володе-доктору звонить, срочно, пусть разберется, если еще не поздно. «Вова, да что хочешь говори пациентам, часа за два управимся. И капельницу прихвати. Ну, ладно, я медицину не изучал, извини».

«Скорая» примчалась быстро, Володя – профессионал, не ванная комната, а комната пыток, и массажный стол задействовали, и два молчаливых санитара ассистировали, в час пятнадцать минут уложились. Экспресс-анализ крови показал нормальную картину, вполне.

– Алексей, что ты такое в пищу употребил, не знаю, но любопытно мне. Лучше пробы сделать, в лаборатории у меня порядок, не волнуйся. Исследуем тщательно, не торопясь. На цене не отразится, результаты обязуюсь не разглашать.

– Тут не обо мне речь. Делай, нет вопросов. Но как можно скорей, лады?

– Поднимайся плавно, – Володя осторожно поддерживал затылок спасенного, – голова может закружиться. И воды побольше пей, дня три-четыре. Алкоголь противопоказан.

– Водка – прекрасный стерилизатор, ты сколько раз говорил! – Алексей шарит в треклятой сумке, знакомый пузырек нащупал не сразу.

Володя достал из чемоданчика миниатюрный пакетик, осторожно надорвал упаковку и застыл в ожидании. Руки в перчатках, всыпал несколько крупинок:

– Иди, положи стекляшечку на место, а впредь советую без перчаток не касаться. И тщательно руки вымой, лучше с мылом, а не с водкой. Она в данном случае не поможет.

– Думаешь, так серьезно?

– Правила личной безопасности для взаимодействия с токсичными веществами изучал? Нет? А я их назубок помню. Есть подозрение – надо соблюдать. Что узнаю – доложу. Береги себя.

– Володя, вчера Эва умерла. Сердечный приступ.

Взгляд у доктора ошалевший, но только на миг.

Что-то собрался воскликнуть, но сдержался, опыт. Снова невозмутим.

– Мои глубокие соболезнования. Ты держись. Кстати, транквилизатор могу тебе выдать, у меня с собой. – И после паузы, тихонько: – Леха, ты пузыречки дома хранишь?

– И пузыречки тоже. – Краешек рта у Алексея едва заметно дернулся, от мрачной усмешки лицо на миг исказилось, сделалось страшным. – Пригодятся. Видишь, тебе для исследований понадобились.

– Тебе бы выспаться не мешало. Таблетки принимай, я оставлю.

– Спасибо, Володя. Вычищенный тобой организм замусоривать не хочу. Некогда мне спать, дел по горло. Да и сны нехорошие, насмотрелся. В общем, я тебе все позже объясню, лады?

Володя постоял немного, глядя в пол, будто трещину в плитке увидел. Молча повернулся, ушел; штативы и склянки санитары упаковали, машина сигналит, пора.

Дочкины тетради Алексей больше не открывал, носил с собой, но перечитывать не тянуло. О каком Игоре Степановиче шла речь, он понял почти сразу. «Порш», вилла, солидность, любовь к таинственному. От транквилизаторов, пожалуй, зря отказался, при одной мысли, что извращенец Артур, давний конкурент и враг № 1, прикасался к Эве, что искривленный похотливой гримасой рот целовал его сказочную принцессу, что сухие длинные пальцы елозили по ее груди, что… Стоп, эмоции позже, сейчас не время.

Похороны будут организованы по высшему разряду, сомнений в том, что придется подвергнуть тело кремации, нет. Иначе подвергнут эксгумации, кто гарантирован? И его усилия полетят прахом. Пусть лучше тело превратится в пепел, господи, пошлость какая.

Он с силой покрутил шеей из стороны в сторону, будто ослабляя удавку галстука, хотя никаких галстуков не носил. Не думать об этом! Еще один такой каламбур, и Володю он вызвать не успеет, люди в белых халатах возьмутся за него всерьез. А у него вдобавок полная сумка всякой херни.

Алексей сдвинул картину на стене, вбросил сумку в сейф. Подальше от чужих глаз, сейф у него особый, швейцарское качество. Если убрать картину – посторонним взглядом не определить, стена без швов. Картина написана им самим, фрагмент небоскреба – зеленоватое стекло сплошь, по левому краю голубые и кроваво-красные линии, две из них напоминают театральные маски. Отдаленно.

Композиция безукоризненная, цвета подобраны, ненавязчивая деталь интерьера. Эту работу он любил и вне интерьера, его лучшие годы, еще до развода. Две жизни у него – «до развода» и «после». Ведь так верил, что поступает правильно! Стоп, стоп, не время.

Айфон у Эвы навороченный, Алексей старался. Но никакого Игоря и в помине. И обрывки фраз в блокнотике, никаких телефонов, как она любила блокнотики! Белая обложка, на обложке кошка, стереофото. Если обложку тронуть – черная кошка движется. Смешно. Хорошо, посмотрим входные. Друзья-подружки, клуб «НВ», магазины. Ритин телефон перенес к себе, запомнил. На всякий случай, пригодится. И трижды повторяется один и тот же номер, без имени. Нет, проверять он не собирается, номер Артура он помнит. Мудозвон прокололся. Странно. И странно, перед вызовами – непременно звонок из клуба «НВ».

Он намеренно прокололся. Это послание ему, Алексею. Даже если он усложняет и не было никакого заговора, никакой мести, Артур танцевал с его принцессой, и он не принц. Не король из тридевятого царства. Стареющий казанова с дурными привычками, вообразивший себя дьяволом.

Собирать информацию – ждет ли урод, что Алексей допустит ошибку и сядет на энное количество лет, или считает достаточным ударом убийство его дочери, – Алексей не собирался.

Первое – у него нет на это времени.

Второе – нельзя терять ни секунды.

«Благородный старик» отобрал у него Эву. Алексей не для того дал ей полную свободу, чтобы старая лиса истекал похотью.

Дети платят за грехи родителей? Возмездие? Это лирика, убийца должен быть наказан. Единственная ошибка в том, что он, Алексей, не придавил мерзавца десять лет назад, когда они под грохот выстрелов делили территорию города, где чья. С увлечением делили, с выдумкой. Сегодня обойдемся без выстрелов.

Руки в перчатках, сумка в очередной раз брошена на пол, Алексей достал и скляночки и пакеты. Содержимое высыпал в вазу, добавил воды, никаких подогретых ложек! В натуральном виде продукт, «био». Наполнил шприцы, парочка у Алексея дома нашлась, для вивисекции держал, на всякий случай. Случай настал. Инфу о барыге Алексей не собирал, некогда. Мчался на виллу владельца «порша», виляя между машинами, метров за двести до частного владения остановился, дальше пешком.

Витые узоры ограды – отличная опора для перекинутого каната, Алексей подтянулся и прыгнул, удалось по правилам, колени целы. Спасибо, Володя, тошнота не мучает! Алексей перемещался в пространстве беззвучно. Эва хорошо описала домик клубного казановы, окна открывались от нажатия в предполагаемой точке, он ни разу не ошибся, к тому же ремонтом виллы занимался кореш-однокурсник, а память у Алексея цепкая.

Он вломился в кабинет Артура, нисколько не удивившись, что тот ползает на коленях по полу, ища какой-то потерянный предмет. Небось собирает бумаги, шарит во всех ящиках, елозит пальцами в пыли под столом.

Алексей кинулся к нему, вонзил в скрючившееся тело оба шприца одновременно, и в ногу и в шею. Что за печаль – поймет ли мерзавец, кто его убил и зачем? Алексею хотелось одного – чтобы эта мразь перестала дышать, дергаться, задохнулась в собственном дерьме. Пусть его мутит, пусть наизнанку выворачивает. Она еще посмела написать, что он чем-то напомнил меня!

Артур сипел, шевелил губами беззвучно, но произнести ничего не мог. Наконец выдавилось:

– Как ты сюда попал? Ты ведь не мог…

– Артур, чтоб тебя развлечь, скажу: я новый лаборант, мы производим анализ полученного материала неизвестного происхождения. Ты ведь слышал наверное, одна очень хорошая девочка, мы оба ее знали, сделала себе инъекцию препарата – и тут же умерла. Нам стало очень интересно, как действует препарат. Мы выбрали тебя. А ты зачем-то выбрал мою девочку. Зачем? Ведь ты же не хотел, Артур, чтобы очень хорошая девочка умерла? Это вышло случайно, правда? Она неверно рассчитала дозу, так? Но у нас с тобой верная доза. Препарат качественный, ты ей сам его дал, а я ошибок не делаю. Если и случаются, кто же застрахован от ошибок, о мой юный друг?

Алексей внезапно ощутил, что говорить ему лень. Зачем слова, когда прощаешься с убийцей единственной дочери? Артур мычал, силился еще что-то сказать, но из горла шло сипение, одно сипение. Наблюдать, как корчится гиена, ему не нравилось, но дотерпел до конца, пока не затихнет бульканье и хрип.

Проверил пульс и вышел из кабинета. Дверь в спальню открыта, вид упакованного чемодана его развеселил.

«Я ошибок не делаю». Алексей приободрился, почувствовал злую силу в мышцах. На обратный путь ушло минуты четыре, не больше.

Ночью того же дня в клубе «Ночной восторг», где уже не работала Эва, где никогда не появится обаятельный владелец «порш-кайенна», вспыхнул пожар.

Внезапное возгорание проводки, заклинило контакты, возникла паника. Люди блокировали двери, никто не мог выбраться наружу, слышались отчаянные вопли. Смятение поначалу полностью овладело толпой; но кто-то опытный вмешался, успокоил обезумевших от ужаса, истерика унялась.

Эвакуация прошла организованно, обошлось без жертв. Поговаривают, правда, что владелец заведения и два его заместителя находились во время пожара в дальнем обособленном помещении и спастись не смогли, но это слухи, пока что непроверенные.

Ровно в одиннадцать, через день после пожара, VIP-зал крематория открылся для друзей и близких Эвелины Мельниковой. Команда клуба «Амели» помогала с организацией церемонии прощания. Валерик (заместитель директора, правая рука владельца заведения) проделал огромную работу: за один день нашел покупателей – квартира Эвы продана, деньги уже у Алексея. Строго по списку оповестил о дате и времени похорон, люди собрались вовремя.

Прощаются, Алексей чуть заметно кивал каждому, отвечая взглядом на взгляд. Проект памятника – позже. Он сам сделает, чужим в этом деле не место, а пока плиту черного мрамора установят, надгробие с именем и фамилией, годы жизни.

Алексею стоило огромного труда держать стойку во время прощальных речей, видеть Ирину, показательно рыдающую над гробом. Он склонился и поцеловал дочь, ее лоб тверд и холоден, окаменели губы. «Моя вина. Прости, Эва. Я люблю тебя».

Стоп, никаких мыслей. «Сейчас ее отправят гореть, это ты приказал».

Молча подходили приглашенные, лиц Алексей не различал. Женская фигура выделилась, будто луч прожектора упал на бледное прекрасное лицо. Показалось, именно ее описывала Эва в своих записках. Черный свитер, синие джинсы под черным коротким пальто – и цветы, которые она положила, тоже запомнились. Желтые георгины. Яркие, огнем горят. Стоп, никаких мыслей.

«Маргарита Зотова», – шепнул Валерик, заметив интерес хозяина. Красивая какая. Воздушная. Воздушная и бездушная. Могла бы Эву спасти. Стоп, никаких мыслей.

Гроб закрыли, он скользнул и поначалу с натугой двинулся, поехал по гладкой, отполированной тысячами гробов конвейерной ленте и отправился куда-то в пылающие тартарары. Дверца захлопнулась.

«Когда-то у меня была единственная дочь». Стоп. Никаких мыслей! Он так боялся превратиться в хлюпающую лужу склизкого дерьма, рыдать на чьем-то плече, беспомощно моргая красными от недосыпа веками, мешая слезы и слова, мусоля никому не нужные оправдания, а до момента расслабления еще ох как далеко!

В Банкетном зале крематория – хорошо составлены слова, вдумайтесь! – Эвелину наскоро помянули, братанье и веселье в планы Алексея не входило.

Маргариту Зотову он из поля зрения не выпускал, краем глаза наблюдал за нею постоянно. Она обреченно смотрела на рюмку водки перед собой, оглядывала полагающиеся для поминок кушанья, в глазах застыло недоумение, губы слегка шевелились, повторяя одни и те же слова: «Не понимаю. Не понимаю».

Алексей присоединился, прошептал «Не понимаю» одними губами. Потом вспомнил рефрен «Дорогая Рита» – и заплакал, как маленький мальчик на уроке, который забыл портфель из дому принести.

Валерик объявил об автобусе для гостей, безмашинные повскакали со стульев, заторопились, будто автобус уйдет без них. Остальные вставали не торопясь, подходили к Алексею обнять на прощание.

Дорогая Рита куда-то исчезла. Когда? Непонятно, он пропустил этот момент, жаль.

Сегодня вечером он улетает в Штаты, затеряется в грудах чужих домов, с полгодика лучше никому не попадаться на глаза. Валерик обо всем позаботится.

Урну с прахом получит, на кладбище место куплено. Все куплено. И все продано.

В самолете он сможет разрыдаться. Если захочет. Или позже, в гостинице, в какой-нибудь дешевенькой гостинице Майами типа хостела «Розовый фламинго», где однажды двенадцать лет назад они с Эвой провели три незабываемых дня. Там не только студенты с компьютерами и тазами для стирки в общей спальне, есть и вполне комфортабельные номера, покои, как у них с Эвой: две спальни, две ванные комнаты. Солнце не меркло и не смолкало.

Он помнит никогда не смолкающее солнце, именно так. Треньканье гитары за окном, днем и ночью музыка, гомон, сияние песчинок, теплая морская вода. Птицы – кричат, поют, гадят. И человечки вокруг веселые, в основном понаехавшие.

♦ Тяжелый у Риты день выдался, к вечеру выжата как сухой лимон, да и мысли грустные. Оля Нефедова привела в отчаяние. Крепкая коротко стриженная тетенька в светлом плаще – от групповых тестов она с самого начала отказалась, индивидуальные встречи ей нравились. Но никакого прогресса, одно и то же + рефрен: я решила с ним расстаться, никогда, никогда ноги его в доме не будет. Ну да, Петенька у нее в доме не то что двумя ногами, четырьмя лапами обосновался.

У нее фирма, совместное предприятие с немецкой гомеопатической компанией, филиал. От клиентов отбоя нет, препараты улетают, как горячие пирожки, лекарства безвредные, а лечиться у нас любят.

Но предмет Олиной гордости не успехи фирмы, а то, что дом – полная чаша. И семья укомплектована по правилам. Неписаным, а неписаные правила отменить трудно. Менталитет у нас такой – правила на бумаге никому не интересны, а традицию не перешибешь. Согласно неписаным правилам и традициям, старым и новым, Оля и действует. Две дочери-студентки. Квартирами мама обеспечила, старшая дочь в Париже на практике. Петя, пока бизнес на ноги становился, машины из Германии гонял, рабочий день по собственному усмотрению, желание клиента – закон, деньги – в семью. Олина фирма укрепилась, прогресс налицо, а перемещение немецких транспортных средств (секонд-хенд), как известно, обложили таможенным налогом такой величины, что муж остался не у дел, кормушка прикрылась.

Друзья по несчастью другое занятие нашли, а Петя крепко обиделся и засел дома у компьютера, напрочь. Раньше он по Интернету договаривался с клиентами, а теперь, как Оля неоднократно убеждалась, снова и снова впадая в отчаяние (на полчаса, не больше), Петя стал завсегдатаем сайтов знакомств. Как он сам, пойманный на горячем, объяснял: да на пять минут зашел, для разрядки, Оль. Три часа клиентов ищу, мы с корешем новое дело затеваем, нам инвестор нужен. Почти договорились. «Почти договорились» он повторял на протяжении пяти лет.

Оле деньги не нужны, сама зарабатывает более чем достаточно, а муж-бездельник почему-то необходим. До абсурда доходит! Дома все в порядке: квартира, посуда, мебель, кухня, дочери и муж.

Ей трудиться спокойней, Петю изъять никак не возможно, у Ольги тут же депрессия, два года назад он к одной из интернетных знакомых чуть не сбежал, та тоже любому мужику рада, даже чужому. А может, – чужому тем более рада. И таких много, несть им числа! М-да, ситуация.

Ольга теперь постоянно руку на пульсе держит, спасибо мобильнику – соединяет любимых; проверить, дома ли благоверный, можно в любой момент.

Муж откликается исправно. Выполняет несложные поручения, продукты иногда из магазина принесет, но утомлять себя не дает: жена должна место знать. Как собака.

Ольга стирает, готовит, иногда по ночам. И лицо, как только она порог дома переступает, виноватым делается. У нее ведь все в порядке! А Петенька, водитель дивана, работу ищет и не может найти. Он страдает. Слова лишнего Ольга не произносит. И чувствует себя женщиной при муже. И счастлива, хоть ты тресни! Время от времени Петя пропадает на пару дней – Ольга прибегает внезапно, как принято говорить, с опрокинутым лицом, рыдает, клянется, что ноги его больше в доме не будет, что не простит изменщика, никогда больше!

Петя, как ни в чем не бывало, возвращается – и Ольга снова счастлива, светится. Российский вариант, никуда не денешься. «Водитель дивана» – типичный случай, муж успешной женщины, у которой нет ни времени, ни сил на личную жизнь. Муж необходим супруге для поддержки внутреннего равновесия.

Сколько Рита сил истратила на проповеди, учила позитивной психокоррекции, давала схемы самостоятельных упражнений. Оля ни в какую – я очень занята, Риточка, вас видеть для меня радость, ни на что больше времени нет. Зачем же, в самом деле, они на свидания к ней приходят? Энергетически зарядиться? И никакого результата, кроме энергетического нуля к концу дня, у Риты. Да, сухой лимон.

Так и выдоят ее питомицы, соки высосут – и останется она без хваленой энергии со знаком плюс, и ни ребенка, ни козленка в доме. Хотела посвятить себя любимой работе – и посвятила. Деньги зарабатывает (не так, чтоб уж очень много), толку никакого, результата нет. Может быть, Ольга права? Сидел бы у нее в квартире какой-нибудь Петенька, вместо кота (которого тоже нет), – и никаких проблем, жизнь удалась. Нет вопроса, зачем и кому все это нужно. Петеньке нужно. Чтобы телевизор в мое отсутствие смотреть и по бабам шляться.

Ниже – малюсенький пример Ритиной методики. Вполне официальный документ: Оксфордский опросник счастья (The Oxford Happiness Questionnaire), его с конца 1980-х до конца 1990-х совершенствовали, первоначально создан для внутреннего использования на кафедре экспериментальной психологии Оксфордского университета, затем опробован, усовершенствован и существует, при самообследовании дает каждому точное (в процентах) представление, насколько именно ему/ей хорошо или плохо.

Инструкция к применению: «Вам предлагается набор утверждений о счастье. Пожалуйста, укажите, насколько вы согласны или не согласны с каждым из них по шкале, где 1 балл соответствует „совсем не согласен“, а 5 – „полностью согласен“. Будьте внимательны при прочтении теста, так как одни предложения сформулированы утвердительно, а другие – отрицательно. Не думайте слишком долго над вопросами».

1. Я не особенно доволен/льна тем, как я живу. (-)

2. Я чувствую глубокий интерес к другим людям.

3. Жизнь кажется мне очень приятной.

4. К очень многим людям я испытываю теплые чувства.

5. Я редко просыпаюсь отдохнувшим. (-)

6. Я не возлагаю особых надежд на будущее. (-)

7. Многое кажется мне увлекательным.

8. Я всегда с большим энтузиазмом «включаюсь» в то, что делаю.

9. Жизнь хороша.

10. Мне некомфортно в окружающем мире. (-)

11. Я довольно много смеюсь.

12. Я удовлетворен/a происходящим в моей жизни.

13. Я не чувствую себя привлекательным. (-)

14. Существует разрыв между тем, чем я хотел/а бы заниматься, и тем, что мне приходится делать. (-)

15. Я очень счастлив/а.

16. Я умею видеть красоту.

17. Я всегда могу приободрить окружающих.

18. Я могу «включиться» в любое занятие, в какое захочу.

19. Я чувствую, что не контролирую свою жизнь. (-)

20. Я чувствую себя в силах принять любой вызов судьбы.

21. Я чувствую себя бодрым/ой.

22. Я часто испытываю радость и энтузиазм.

23. Мне сложно принимать решения. (-)

24. Я не чувствую, что у меня в жизни есть какой-то смысл и предназначение. (-)

25. Я очень энергичный/ая.

26. Обычно у меня получается изменять ситуации в лучшую сторону.

27. Общение с людьми не доставляет мне удовольствия. (-)

28. Я не чувствую себя здоровой. (-)

29. У меня нет особенно счастливых воспоминаний о прошлом.(-)

Обработка результатов:

1) Необходимо сложить все баллы от 1 до 5, которые вы себе поставили по каждому утверждению. При этом нужно учесть, что знаком (-) отмечены «обратные вопросы», которые оцениваются наоборот (например, пять баллов, если респондент ответил «1»).

2) Набранное количество баллов нужно разделить на 145 (максимальное число баллов в случае полного согласия с каждым утверждением).

3) Получившееся число (например, 0,67) нужно умножить на 100, получившийся результат означает, в процентном соотношении от гипотетического максимума, насколько вы счастливы.

На пятом занятии этот текст Рита вручала каждой «ласточке», которая определялись ею как нуждающаяся в систематическом самотестировании (спроси себя… задумайся над простыми вещами… остановись, оглянись, сосредоточься).

Рита подсовывала листки как бы между делом, с легкой иронией на лице. Она знала, что пометка «оксфордский» срабатывала лучше убеждений. Женщины заинтересовывались – не сразу, но постепенно. Фишка в том, чтобы «ласточки» сами возвращались к пунктам теста, еще и еще раз отвечая на вопросы, сознание самостоятельно зафиксирует строчки с минусом и плюсом. Стартовая реакция: какая чепуха! Можно подогнать под ответ, нарисовать себе сто процентов. Вот и прекрасно, рисуйте. Ощущайте себя счастливыми. Забудьте о своих Петечках и Мишах, отвлекитесь от неуверенности, страхов и депрессий.

Утром нужно проснуться отдохнувшей, получать удовольствие от общения с людьми и уметь изменить ситуацию к лучшему – вы привлекательны, жизнь хороша!

В Оксфорде, ясное дело, хлеб даром не едят. Это не «опросник счастья», это напоминалка, из чего оно, счастье, складывается. Из простых вещей, из светлых воспоминаний в том числе. Прошлое существует в сознании индивидуума как версия личной истории. А может, вы неточно запомнили? Пересмотрите флешбэки, прокрутите на замедленной съемке, вдруг и выплывет что-то радостное, вы совершенно неожиданно поймете: жизнь хороша! (пункт 9, ответьте утвердительно).

Иногда Рита сталкивалась с особо сложными случаями, игры противопоказаны. Казус Милочки, например, осадок до сих пор остался, и дрожь по телу – при одном воспоминании.

Пришла к ней неказистая с виду женщина из породы «вечных нимфеток», туловище молодое, возраст неопределим. Почему «неказистая»? Неопределенность в облике, стертые черты лица, несимметричные. Трепет замерзшей кошки, желание отогреть ее возникает мгновенно. Искренность у Милочки во взгляде настолько неподдельная, что кажется фальшивой.

Она охотно рассказывала о себе, замужество с непризнанным поэтом-алкоголиком, развод, частные уроки английского языка, переводы с английского языка. Мечтательность (в чем она выражалась, Рита не помнила, но определенно, мечтательность в Милочке была). Запомнилась небрежная имитация американского произношения, когда она цитировала что-то специально для Риты, та вначале не поняла с какой целью Милочка постоянно озвучивала ей тексты Шекспира, Хэмингуэя, даже рекламные баннеры журнала «Космополитен». Потом недоумение рассеялось – английский язык был для Милочки знаком избранности: Владимира Адольфовича, известного в Звездограде педиатра, профессора университета, притянул к Милочке магнитом именно иностранный язык. Но тайны лингвистического магнетизма Рите раскрыть не довелось, все проще: Пелетровский заведует кафедрой, мильон зарубежных командировок, конференции и симпозиумы, активное общение с западными коллегами – ему нужен переводчик со знанием специальных терминов. Проще раз и навсегда обучить старательную и покладистую Милочку, нежели постоянно мучиться от смутных подозрений, что западные коллеги его неверно поняли.

За границу они стали ездить вместе. В номере одной из гостиниц, после шумного и долгого празднования премии, врученной Владимиру Адольфовичу шведским университетом (десять лет совместных исследований, профилактика аденоидных вегетаций, профессор Пелетровский – автор базовой теории «Иммуномодуляторные взаимодействия»), они стали любовниками.

Седовласый Владимир Адольфович, солидный мужчина с пузцом, артикулирующий веско, чуть ли не по складам, и вечная нимфетка Милочка погрузились в затяжной роман, отягощенный наличием у профессора жены Ларисы Ивановны, двоих подрастающих детей, огромной квартиры и дачи – родительский дар. Собственно, Владимир Адольфович ни минуты не держал в уме отказываться от этих свидетельств его рассудительности, основательности характера и состоятельности в целом удачно прожитой жизни. Милочка хорошо вписывалась в общую картину, потому отказываться от тайных свиданий он тоже никак не хотел.

За первые два года духовной и физической близости Владимир Адольфович выучился сносно говорить на английском языке, слова произносил, правда, с некоторым напряжением, но читал книги и понимал говорящего без труда. Довести профессорское произношение до безукоризненного состояния Милочке не под силу, да и, честно говоря, ни к чему. Ощущать незыблемое положение в свите Пелетровского представлялось куда важней. Милочка оставалась в любовницах без малого четырнадцать лет, но вера, что в один прекрасный день профессор уйдет от Ларисы Ивановны и женится на ней, не покидала ее ни на миг.

Высокий и нескладный Владимир Адольфович приходил к Милочке ранним утром, еще до заседания кафедры, уверял, что любит, искалывал тело поцелуями (щеки его велики и по привычке небриты), терзал нежную грудь с розовыми сосочками, – и исчезал до следующего утра. Систематические командировки вносили в отношения любовников некоторое разнообразие. Милочка помогала милому другу, переводя его научные статьи и ассистируя на многочисленных конференциях.

Но в гости профессор отправлялся с Ларисой Ивановной, визиты друзей – к ним с Ларисой Ивановной, ресторан, театр и опера (иногда) – тоже в компании Ларисы Ивановны, дочери и сына. Милочке оставались редкие совместные походы в кино и вечерние слезы в подушку, иногда заканчивавшиеся распитием водки в компании бывшего мужа, сочувствовавшего ей изо всех сил. Он читал новые стихи и со всхлипами жаловался на безденежье, Милочка вручала ему пару-тройку некрупных долларовых купюр, после чего иногда оставляла его спать на коврике, так как комната у нее была одна, а изменять Владимиру Адольфовичу не в ее правилах.

С этим душераздирающим рассказом Милочка когда-то появилась в Ритином офисе, она плакала, съежившись на стуле, время от времени вперивала в Риту глазки кроличьего цвета, густо и неумело подведенные черным карандашом, и быстро опускала их, сникая в привычной безнадежности. «А как же любовь?» – прозвучало в завершение. Этот вопрос помог оторопевшей от неожиданности Рите собраться, она заговорила наконец:

– Вас Милочка зовут, ведь так? Да, вы так и представились. А вы перестаньте быть Милочкой. Прогоните вашего кавалера хоть раз. У вас не такой сложный случай, как вам кажется.

Рита ошиблась. Случай оказался очень сложным. Владимира Адольфовича прогоняли, он приходил снова, как ни в чем не бывало. Плачущей Милочке он говорил, что слезы ей очень идут. Милочка отчаивалась и приходила плакать к Рите в кабинет. В конце концов она стала плакать не переставая, прекратила заниматься с учениками английским языком и впала в тяжелую форму депрессии. Любое решение, кроме немедленного ухода возлюбленного из семьи, разбивало Милочкину картину мира, психика ее противилась самым решительным образом.

Карусель закрутилась волчком. Пелетровский приходил к Милочке, она заявляла ему, что не спала всю ночь, и рыдания сотрясали ее тело вместе с нежной грудью и розовыми сосочками. Профессору приходилось уходить несолоно хлебавши, он постоянно опаздывал к началу заседания кафедры.

Рита продолжала настаивать на освобождении из-под профессорского ига, объясняя, что Милочка – просто милое дополнение к чужому благополучию. Услышав слово «освобождение», Милочка принималась плакать с удвоенной силой. Иногда она успокаивалась и снова смотрела на Риту трепетным, искренним взглядом. Рита в такие моменты чувствовала, что ей самой скоро понадобится хороший психиатр. Она проклинала себя, что ввязалась в эту историю, но кто мог при первом взгляде на тихоню Милочку предположить, что «ласточка» – хроническая истеричка, лечить которую должен врач, а не «life-coach»!

День, когда Лариса Ивановна выгнала наконец профессора из комфортабельной наследственной квартиры, Рита хорошо запомнила. Милочка позвонила ей и сообщила, что проблема решена. Владимир Адольфович пришел к ней с чемоданчиком типа бриф-кейс. Она победила. Победила любовь!

Рита сухо поблагодарила за звонок и положила трубку. Она понимала, что история не закончена, Милочка просто не в состоянии понять, что Пелетровский ее никогда не любил, что жить он может только на два дома, что потеря семьи для него разрушительна. Она ни минуты не сомневалась, что через какое то время Милочка позвонит и сообщит, что…

Милочка позвонила, долго рассказывала о подлостях бывшей жены (о, Лариса Ивановна уже бывшая?), о том, что никак не удается поделить дачу, ведь Владимиру Адольфовичу так необходимо его личное пространство за городом! Милочка жаловалась, что ее не воспринимают друзья профессора, а профессорские дети, напротив, настойчивы и непереносимы. Рита посетовала, что, к сожалению, никак не может быть полезна: срочная командировка за границу, лекции на факультете славистики, информация о гендерной роли российских женщин в условиях изменившегося социума живо интересует феминисток в университете штата Колорадо.

Через два месяца Милочка пришла без звонка. В ней не было и следов трепетности. Никакой мечтательности или вопросов типа «А как же любовь?». Остервенение и обида. Нет, Владимир Адольфович все еще с ней, у них полное взаимопонимание. Но какова сука эта Лариса Ивановна! Квартиру делить отка… вещи назло выбрасыва… дачу обнесла забором… ноя… но она… но мой Володенька, он просто святой, я так его обожаю, мы обожаем друг друга! Эта ханжа Лариса Ивановна, как она может, она ни дня не работала! Из рассказа выплыл любопытный факт: к Милочке профессор переселился только потому, что терпение ужены лопнуло. Рита то включалась то выключалась, слушать историю о вновь образованной ячейке общества она была не в состоянии. Женщина, сидевшая напротив нее, была куда более несчастна, чем до воссоединения с любовником, прихода которого с бриф-кейсом в руках она ждала целых четырнадцать лет.

Рита не знала, как называется это заболевание. Как угодно, но не любовь. Нет, не любовь. Милочка и раньше не о профессоре думала. Ее снедала зависть – к его жене, к детям, к устроенному быту и семейному покою, ко всему тому, в чем ей не было места, куда ее не впускали и что всеми силами пытались от нее уберечь, но не смогли. Ларису Ивановну было до глубины души жаль. Судя по всему, Владимир Адольфович останется с прилипчивой и неказистой нимфеткой «вне возраста» Милочкой. Надеюсь, моей вины в этом нет – Рита подумала так и сама себе не поверила. Ей стало грустно. И стыдно. Лариса на прием к ней в качестве «ласточки» не придет. Сто пудов не придет. Гордая. Простите меня, Лариса Ивановна.

Блеск у Милочки в глазах нездоровый, Рита прекрасно понимала, что через какое-то время она снова впадет в депрессию, еще более тяжелую, чем прежде. Надеюсь, Владимир Адольфович это переживет. Или сможет ее вылечить. А вдруг? Чудеса бывают, впрочем, не моя печаль. Как в народе принято говорить: в семье всякое бывает, разберутся. К Владимиру Адольфовичу какие претензии могут быть? Он по-прежнему хороший педиатр, в городе известный.

Симона де Бовуар писала Нельсону по-английски. Беспрестанно извиняясь за грамматические ошибки, которых в процессе переписки становилось все меньше, – ее способность развиваться фантастична! Но некоторая неуверенность в языке ощущалась, что придавало письмам бездну очарования. Она обращалась к герою своего единственного непридуманного романа с некоторой долей наивности, интонация школьницы, надеющейся получить одобрение учителя. Возможно, она никогда не полюбила бы его с такой силой, если бы он говорил по-французски. Языковой барьер и расстояние в тысячи миль, трансатлантический роман. «Как мы вероломны, то есть как сами себе верны». Мечты и реальность переплелись. Удивительная история, во всех отношениях удивительная. Оба выражали готовность пожертвовать всем, но в результате оба так ничем и не пожертвовали.

…Нельсон, любимый, пишу на ярко-голубой бумаге, потому что сердце мое полно такой же ярко-голубой надежды: нас ожидает большая радость. Если все будет в порядке, то я приеду к тебе в Вабансию в начале сентября, а точнее – седьмого, и пробуду до двадцатого.

Я очень сильно тебя любила сегодня утром, когда чистила зубы и причесывалась, и вот! Обнаружила внизу письмо, невероятно милое, как и все твои письма. Последнее всегда самое лучшее, так как вновь подтверждает, что ты существуешь и любишь меня. Я сейчас совсем не успеваю читать, наверстаю упущенное через месяц, когда уеду за город, поэтому ничего из того, про что ты рассказываешь, не читала. <…>

…Пожалуйста, пожалуйста, не пускай крашеную блондинку в наш с тобой дом. Она будет пить мой виски, есть мои ромовые пироги, спать на моей кровати, может быть даже, с моим мужем. К тому же поскольку лучше Вабансии места в мире нет, то она не захочет уходить и уйти придется мне, тогда я тоже начну колоться морфием, как она, что будет весьма прискорбно, тебе не кажется? Бейся до последнего и сбереги мне мой дом – я эгоистично на этом настаиваю. Я шучу, милый, поступай, как сочтешь нужным, я не хочу быть помехой твоей свободе. <…>

…Но теперь я тоже буду тебя ругать! По-твоему, я истеричка… Да ты просто слишком самоуверен! Когда мы только познакомились, ты сам признавался, что обращаешь в псевдомудрость свое самодовольное нежелание ничего не знать: крокодил в тине. Да, у тебя уютный, засыпанный снегом дом, тебе там хорошо вместе с твоими чокнутыми приятелями-наркоманами, но это еще не основание для такого безоблачного оптимизма. <…>

…Но я не совсем еще потеряла голову, и если ты влюбишься в другую женщину, то все понятно. Только, когда ты будешь решать, бросать меня или нет, подумай и о том, что это означает для меня. Не отнимай у меня свою любовь прямо сейчас, оставь все как есть до нашей следующей встречи… Сделай, чтобы мы увиделись поскорее. Впрочем, и ты и я знаем: все будет так, как ты решишь, я не доставлю тебе никакого беспокойства.

Это письмо – самое страшное, что может от меня исходить. Просто я на сей раз кое о чем тебя прошу. Я прошу постараться меня не гнать, а оставить. Как недолго я знала, что дорога тебе, как недолго! Всего полчаса, надо хоть немного продлить это время. Я хочу, чтобы ты поцеловал меня с любовью еще хоть раз. Я так люблю тебя. Я любила тебя за твою любовь ко мне, за остроту и постоянную новизну физического желания и счастья, но даже когда все это исчезло – или наполовину исчезло, – я упрямо продолжаю любить тебя за то, какой ты есть. <…>

…Мне нисколько не жаль, что на твоем бедном девственном сердечке навеки останется темное пятно. Можно размассировать колено или лодыжку, но с сердцем это не получается: я чувствую, что мое покалечено безнадежно и больше мне не послужит. Но оно вполне сгодится для тебя, мой бедный дикий зверь.

Оно твое навсегда, как и твоя Симона.

Симона пересекала океан ради коротких встреч, а Нельсон ждал ее в уютном домике с забором и подстриженным газоном, кормил из ложечки, дарил шелковое белье и непрестанно звал замуж. И она, эталон феминистки, клялась: «Я буду умницей, послушной восточной супругой, вымою посуду, подмету пол, куплю яйца и печенья, я не дотронусь до твоих волос, щек, плеч, если ты мне не позволишь».

Клялась – и не могла оставить Сартра, с его теорией экзистенциального брака. «Семья – это гражданский союз двух свободных людей». Великий мыслитель еще в детстве решил, осознав свою некрасивость, что станет незаменимым в любом обществе и неотразимым для любой женщины. Начисто лишенный чувственной энергии, но весьма и весьма озабоченный успехом, с младых ногтей последовательно шел к поставленной цели. Его популярность набирала обороты, теория гуманистического экзистенциализма, взращенная вместе с Симоной, будоражила массы, его первые литературные труды охотно раскупались и цитировались, а почитательницы, млея, падали к нему в постель.

«Полужертва-полусообщница, такая же, как и все остальные» – эта фраза Сартра не менее известна, чем его знаменитое «Ад – это другие». Обидная фраза.

«Настоящая свобода начинается по ту сторону отчаяния», – сказал Сартр, отказавшись от Нобелевской премии. Симону он никому не отдал, но и не полюбил, к сожалению, идея свободных отношений превратила в театр абсурда долгий-предолгий альянс стопроцентной француженки, как ее характеризуют современники, и с юности выбранного ею в спутники жизни Жана Поля Сартра «Симона – прирожденный философ!» – говорил он.

Они жили в разных домах, они ежедневно встречались, они влюблялись, они наперегонки удочеряли своих любовниц, они снова встречались, он не спешил показывать ей свои новые работы, она нуждалась в его советах постоянно, я смею предположить, что сердце Симоны кровоточило, не переставая, свобода в гражданском браке стоила ей дорого.

Де Бовуар пережила Сартра на шесть лет. Последние годы она очень болела, провела их в полном одиночестве, в квартире поблизости от кладбища Монпарнас, окна выходили на его могилу. Но когда Симона де Бовуар умерла, о ней снова вспомнили, с ней прощался весь Париж.

История отношений вовсе не так грустна, как может показаться, слава и успех – верные спутницы Сартра; де Бовуар – символ свободной женщины, жена и соратница гения. Оба добились того, к чему стремились, чего жаждали более всего.

«А как же любовь?» – вспомнилось Рите. Вот такая любовь, Милочка. Все бывает.

Павел откликнулся на ее звонок тут же, по первому зову. Рите необходим совет, он счастлив быть полезным. Ему необходимо ее видеть, хотя бы время от времени. Рита для него – как глоток воды в пустыне, он погибает, не видя ее подолгу. Парадоксально, именно поэтому она тысячу раз думает, прежде чем ему позвонить. Дружба мужчины и женщины на самом деле не что иное, как удовлетворение женского тщеславия. Если мужчина к женщине полностью равнодушен, он сломя голову по первому зову не прибежит.

В кафе так же пусто, как и в прошлый раз, но картины сменились. Пейзажи, пейзажи, унылая пора, очей очарованье, потемневшая от дождя калитка в осеннем саду.

– Паш, как ты думаешь, предыдущие работы проданы? Жаль, мне одна из них нравилась. Три кошки в бальных платьях, девочка-подросток в белой пачке, девушка-кошка в нежно-розовом, и мама-кошка – светская дама в голубом бальном наряде с широким декольте. Женские сезоны: три возраста, три женщины.

– Ты купить ее собиралась?

– Да нет, но я к ней привыкла. Казалось, неизменный атрибут этого милого кафе, ироничная простота.

– Ну, забавная картинка была, не более того. Ироничности нам не занимать, обоим.

– Мне сейчас растерянности не занимать, я снова в начальной точке.

– Переосмыслила тезисы для женщин?

– Ты говоришь о нашей последней встрече? Как это было давно! Тогда мне ситуация казалось предельно ясной. А теперь я запуталась, честно говоря. Теория с практикой не то что не сходятся – даже знакомиться не хотят. На практике мои «ласточки» неизменно начинают исповедоваться. И спрашивают совета: как быть? У меня нет громких успехов в личной жизни, но нет и поражений. Везучая! – говорят. Да вовсе нет. Соображаю быстро. Еще в детстве задумалась – раз уродилась женщиной, то надо прожить женскую жизнь. Полноценную. Всматривалась, вслушивалась, сопоставляла. Женские истории обдумывала. Нет везучих, но есть умные. Счастливый случай происходит только с ними – готовы нужный момент уловить. Или, как сказала Симона…

– Снова де Б.? Симона становится твоей навязчивой идеей.

– Или навязчивым образом. Но она этого заслуживает. Чем больше вдумываюсь, тем сильнее увлечена. Воистину, бог создал женщину!

– Я ревную тебя к ней, не шучу. Ты влюблена.

– Это Марина Цветаева могла влюбляться в женщин, любить только мужчин ей казалось скучным. В результате у нее была нескучная жизнь, но я отвлеклась. Симона сформулировала примерно так: «Поймать мужа – это искусство. Удерживать его – тяжелая работа». Нет слов, осталось добавить: вы поняли, что крепкая семья это бредовая идея? Симона пишет о браке как о чем-то пугающем и страшном; то, чего она бежала и избежала, но к чему подсознательно стремилась. Она приводит примеры, один ужасней другого, – жизнь замужней женщины не имеет смысла: это ежедневное повторение одного и того же.

Олгрена Нельсона в письмах называет мужем, не зная другого способа сообщить, что любит его прочно и всерьез. И образы в ее сознании возникали простые и правильные – мы будем вместе готовить пищу и поглощать ее, мы будем засыпать и просыпаться вместе, я буду счастлива с тобой в Вабансии – самом прекрасном месте на Земле!

Павел, милый мой, вся жизнь женщины – поиск устроенности и стабильности, поиск настойчивый и неустанный. Стопроцентная француженка прошлого века, ничем не отличаясь от стопроцентной россиянки века нынешнего, втайне мечтает об одном: я замужем и счастлива. Женщина сопротивляется обстоятельствам, это наполняет ее жизнь, к сожалению, обидами и отчаянием.

Ты знаешь, я как-то потеряла терпение – повторять одно и то же не было сил, и в комнате для групповых занятий повесила на стене шуточный плакатик, первая строка красным, крупно: «Экстренное сообщение!» – и смайлик пририсовала, желтенький. А ниже строчки:

1. Вначале создай свой мир, развивай его в себе, муж приложится, твоя энергия притянет того, кто тебе нужен.

2. Не суетись и не нервничай. Живи, радуйся хорошей и плохой погоде, все сложится как нужно.

3. Силы и годы на призывы «женись» лучше не тратить. Ищи другого.

Ты знаешь, некоторые улыбались, но чаще недоумевали. Да где ж я его буду искать? – говорит недоумевающая женщина, я и этого-то с трудами нашла, он уже дома у меня, осталось окольцевать. Год или два пройдут – и слезы разочарования: он предатель, он сволочь и козел!

Настораживает, что я не видела за последние десять лет такой женщины, пока по сторонам смотрю и наблюдаю чужие истории, чтобы не обрушила на меня сказку о персональной несостоятельности в связи с отсутствием мужа и детей. И поезд ушел, и возраст такой, что для первенца поздновато, а она вдруг очнулась – и на манер степной кобылицы пустилась вскачь искать мужчину своей мечты, скорей-скорей дыру в биографии залатывать. А с разгона дыра не залатывается.

Неудачника и тетерю приближать не хочется, ищет полноценного. Тот почему-то давно женат, он с удовольствием проведет с ней ночь – одну, другую, третью, а после расскажет о неизлечимой болезни жены, с которой он вместе из чувства долга – пять лет без секса, ответственность за детей, – и к супруге бегом, не оглядываясь. Или к маме. Или попросту домой, лишь бы не с претенденткой на вечную любовь. И понять его можно. Он еще и не расположился как следует, а на высоковольтный кабель претензий уже напоролся, бегом отсюда!

Почему же мы не осмысливаем – ежедневно, интенсивно, – то, что с нами происходит? Ведь на все есть причина, всему есть название. «В моем конкретном случае, во мне самой». Условия общие для всех, а решения эксклюзивны, субъект находит собственный путь и доверяет внутреннему голосу. Разве не так? – Рита не ждала ответа, продолжала: – Меня каждая одинокая женщина, энергичная и не очень, красивая и вовсе нет, спрашивает, как найти мужа. Она завидует устроенным. Говорят, крах идеи семьи. Кризис – возможно. Но идея ничуть не потеряла актуальности. Экзистенциальная тоска завладевает индивидуумом, оставшимся в одиночестве, а в кругу семьи есть другие проблемы.

– Это импровизация?

– Наполовину. Домашнюю работу я тоже делаю. А вообще, на встречах с тобой я диктофон включаю. Твое присутствие активизирует работу мозга. Я при тебе лучше соображаю.

– Рад, если это так, но ты уверена, что я просто друг? Что заставляет меня часами выслушивать блуждания в поисках истины на тему, давно набившую оскомину любому мужику? Теперь «экзистенциальная тоска» прибавилась, я тут же тошноту ощутил.

– Павел, закажи еще кофе, пройдет. И мне латте, пожалуйста. Можно, я продолжу? Я столько бумаги исписала, не могла с мертвой точки сдвинуться. Если честно, вчера прочла все семьсот страниц переписки Симоны и Нельсона, его писем там нет, но гипотетически есть, она пишет ответы. Удивительная книга! Да, я ей завидую. Гипотетически… гипотетически…

Павел, я поймала главную мысль, а то все крутится, крутится, я записать не успела. Биологическое равенство мужчины и женщины – теория, не вызывающая ничего, кроме раздражения. Ты знаешь, что проводились эксперименты на противодействие гендерному программированию? Девочки и мальчики воспитывались одинаково, то есть мальчикам предлагалось играть в куклы, рисовать принцесс на листках бумаги, их одевали как девочек. Мальчикам не позволялось проявлять силу, они поддерживали беседы на тему о том, какого цвета должны быть занавески в общей столовой.

– Рита, я что-то пропустил, наверное. Противодействие гендерному программированию – это что? И почему девочек не воспитывали, как мальчиков? Не обучали их кулачному бою, например?

– Тебе смешно. Очень скоро выяснилось, что одни и те же нагрузки мальчикам и девочкам давать нельзя. Девочки слабее, как их ни тренируй. Тогда решили принять за основу возможности слабого пола и прививать равенство в равных условиях. Но мальчики, как только эксперимент завершился, отказались от кукол и стали мастерить солдатиков из подручного материала, а также всеми способами боролись за лидерство. Дрались, как с цепи сорвались.

А девочки в это время группками обсуждали новости дня и поведение новой подружки. Вели себя тихо. Теория, что все беды возникают из-за ошибок в детском воспитании, разлетелась в пыль. Девочки женственны, а мальчики мужественны. От природы.

Теперь скажи мне, почему гипотетически мужественный супруг, если жена его успешна и обеспечена, тут же не хочет работать? А ведь сколько я исследований прочла – мужчина энергичен, он стремится к цели, он нужен женщине гораздо больше, чем она ему, – знаешь, сколько таких песен!

Не будем забывать, что сказки о «гипотетическом мужчине», который «работает на ниве и трудится с упоением», лишены всякой связи с реальностью. На деле мужчина гораздо больше, чем женщина, подвержен вне брака состоянию одиночества и отчаяния. В браке он нуждается в ежедневной поддержке, в придании ему сил. Иначе он пьет, ищет понимания на стороне и прочее.

Семья – это работа, причем работа на износ, это «полюби человека», ты с ним не ячейка общества, а ледокол, таранящий глыбы скорбного бесчувствия. Тот отрезок экзистанса, что нам отмерен, не что иное, как испытание на прочность. Пройти его в здравом уме и твердой памяти, сохраниться и выжить, в этом и смысл жизни, разве нет?

– Абсолютно моя любимая философская тема, ты же знаешь.

– Тема стара как мир, а воз и ныне там. Женщины выиграли. В тяжелой борьбе с мужчинами женщины отвоевали право решать свои проблемы самостоятельно. Или, как я про себя это называю, отвоевали право нести свой чемодан, сколько бы он ни весил, никто на помощь не придет. С биологической точки зрения мужчина сильнее женщины, отрицать это бессмысленно. Но феминистки проводят эксперименты, доказывая – физически женщина ни в чем не уступает мужчине. Иными словами, повторяюсь, женщина в состоянии нести свой чемодан сама, но что более удивительно – мужчины легко отказались от приоритета силы. Неси! А знаешь почему? Мужчинам так удобней.

– Ну почему же удобней? Objection, obgection! Твои коллеги ищут новые и новые доводы и, как часто бывает, вместе с водой выплескивают ребенка, забывают о благой цели, ради которой все когда-то началось. Обычная риторика, ничего удивительного.

– Есть женщина и мужчина. Инь и Ян. Свет и тьма, день и ночь, она прекрасна/он силен, ну, допустим.

Михаил Михайлов, русский писатель и публицист девятнадцатого века, почитатель новых европейских веяний, глубоко проникшийся идеями женского освобождения, сказал так: «Взгляните на ход человеческого развития. Что торжествовало у всех народов, полуцивилизованных или варварских? Физическая сила. Кому принадлежит и власть и господство? Физической силе. Но этот пафос никому не нужен».

Действительно, пафос не нужен, но зачем-то феминистки решили физическую силу уравнивать. И акценты сместились, понимаешь? Мужчины замусолили тему: женщина свободна, но не так физически сильна, нагрузка поровну не распределяется! – Ах, не поровну? Тогда какая же это свобода?

Женщины поддались на уловку, стали отстаивать физическое равенство, как будто это так важно. Двое мужчин могут быть разными по физической силе, это никого не смущает. А гипотетические (опять гипотетические, ну что за слово дурацкое!) мужчина и женщина должны быть «равны во всем», что заведомая чушь. В двадцатом веке – цитирую по книге Симоны, источник не указан – звучит уже насмешливое:

«Если они хотят быть свободными, пусть сначала освободятся от своей портнихи». Издевки посыпались как из рога изобилия, цитировать можно бесконечно, боюсь тебя утомить. Это я, кстати, насчет душевной щедрости мужчин, ты меня когда-то в этом убеждал.

– Я?! Когда же? – Павел растерялся. – Если и убеждал, то только в своей собственной. И кстати, Рита, я давно хочу с тобой поговорить. Почему ты не можешь иногда приходить ко мне домой?., или я к тебе?., и мы так же – часами – будем обсуждать. Не только твои мысли, но и мои, мне тоже есть чем поделиться. Почему мы не можем…

– Павел, ну минутку подожди, я не закончила! Только-только нащупала верную мысль, послушай еще минутку! – Книга «Второй пол» у Риты на коленях, страницы заложены картонными карточками. – Смотри, сама Симона продолжает: «В делах, предпринимаемых мужчиной, есть как желание изменить мир, так и стремление убежать от действительности; мужчина придает огромное значение своей работе и своей личности, нередко напускает на себя внушительный и серьезный вид. Женщина же, подвергая сомнению мужскую логику и мораль, никогда не попадает в подобные ловушки. Именно это так нравилось в ней Стендалю. Она не настолько горда, чтобы закрывать глаза на двойственность своего положения или скрываться за маской собственного достоинства, она более откровенно высказывает свои неупорядоченные мысли, проявляет непосредственные чувства и реакции. Вот почему разговаривать с ней значительно интереснее, чем с ее мужем, если только она говорит от собственного имени, а не как законная половина сеньора. Он надоедливо повторяет избитые истины, то, что вычитал в своей газете или в специальных трудах, она же делится хотя и ограниченным, но конкретным опытом».

Пресловутая «женская чувствительность» представляет собой отчасти выдумку, а отчасти притворство. Однако бесспорно и то, что женщина более внимательно, чем мужчина, приглядывается к самой себе и к миру…

Павел, но странно, женственность как неотъемлемое женское качество Симона де Бовуар лукаво признает и так же лукаво отвергает. В одно и то же время! Я даже не поняла, как она лихо расправилась с вопросом, так мучившим меня, но по прочтении и вопросов нет: женственность как бы переродилась, но не волнуйтесь, все в порядке. Свобода женщины не предполагает отказа от женственности, это другая женственность.

«Другую женственность» мы сейчас и наблюдаем. Равно как и «другую мужественность». И ни того, ни другого на самом деле нет. Я не могу понять: если мальчики проявляют мужские черты еще в детстве, почему же взрослые мужчины согласны обабиться при первой возможности? И пресловутая охота в первобытном обществе, на это ссылается каждый, кому не лень, не понимаю – как только отпала нужда убивать зверя, коптить мясо на костре и носить набедренную повязку – одни инстинкты переродились в другие? Так?

– Постепенно переродились, Рита, длительный путь эволюции. Азбука. Шучу, но на некоторые вопросы ответа нет. Ты же сама в прошлый раз говорила, что все индивидуально, нельзя всех под одну гребенку. Твои «ласточки» – это частный случай. Или случаи. Возможно, некоторые из них типичны. Ну и что? Ты собираешься изменить мир, или разбираешься для себя?

Ответа на твои вопросы нет и быть не может. Все живое эволюционирует. И относительно изменившегося объекта или субъекта, меняется что-то вокруг. Если люди долгое время вместе, они меняются относительно друг друга, приобретают новые качества. А знаешь, чего хочу я? Меняться относительно тебя. Я хочу, чтобы мы жили вместе. Твоя книга напишется значительно быстрей. И я буду счастлив наконец.

– А я? – сказала Рита, помолчав. – Я не хочу меняться относительно тебя. Если тебя напрягают наши встречи, могу и не звонить. – Она замолчала, долго сидела, потупившись. Павел застал ее врасплох. Лучше бы не затрагивал тему. Она ведь всегда думает о нем с радостью. А теперь… – Мне нужно время, я должна во многом разобраться, – пробормотала она наконец.

Из кафе они вышли вместе.

– Павел, мы ссоримся?

– С чего ты взяла, Рита? Ну право же…

– Право же – браво же, ок. А ты не задумывался, как сильно погода влияет на наши чувства и мысли? Если бы сияло солнце, мы бы улыбались друг другу. Беззаботность и комплименты несовместимы со сгущающимися в небе тучами, разве не так? – Она отворачивала лицо от ветра, ей было трудно говорить, редкие крупные капли начинающегося дождя били в глаза, приходилось зажмуриваться.

Павел раскрыл огромный черный зонт, заранее припасенный, обнял Риту за плечи, они ускорили шаг.

– Видишь, вдвоем и от дождя легче прятаться. Ты вся дрожишь! Рита, почему бы нам не поехать ко мне, сейчас же? Напою тебя чаем с вареньем и коньяком. Покажу тебе фильм о сильных мужчинах, впрочем, выберешь сама, тыщи дисков в твоем распоряжении! Да что там диски, если тебе понадобится моя жизнь, приди и возьми ее!

– Когда-нибудь. Там еще были два слова, ты пропустил. «Если тебе когда-нибудь понадобится…», когда бы то ни было, имелось в виду. Ты подождешь?

Павел, дрожь у меня сейчас пройдет, я вчера весь день над книжками просидела, да и сегодня тоже, я дрожу от ветра, я промокла. Но мне очень нравятся эти крупные капли, бьющие по лицу наотмашь, бодрит. Паша, милый… а если я приеду к тебе потом? когда-нибудь потом, позже? А пока поразмышляю в одиночестве, мне очень хочется до истины докопаться. И у меня вовсе нет желания отбирать у тебя жизнь, кстати. Многие радости – многие печали. «Ты эгоистка, Рита, ты думаешь только о себе и своих проблемах!» Столько раз это слышала. Меня добивались годами, а потом – «ты эгоистка, Рита!». И ведь я никогда ни от кого не скрывала, что работа для меня превыше всего.

– Но ты начала говорить о семье, мне показалось, ты решаешь собственную проблему!

– Годы взаимопонимания – и полный пшик, как всегда! Через неделю совместной жизни, ну, максимум две о моем жутком эгоизме я услышу от тебя. Разве не лучше оставаться друзьями? А мне казалось, ты мудр. Да если бы ты хоть чуточку любил меня, ты бы понял, что «давай оставим все как есть» – лучшее решение.

Два человека симпатичны друг другу. А ты за свое – Рита, ты одна, вдвоем нам будет лучше. Да с чего ты взял? Мне хорошо одной. Никто не раздражается от моих бесконечных идей… и вот этот момент, ты знаешь, а впрочем, откуда тебе знать, теоретик кинематографа, за что и уважаю, да, но откуда тебе знать леденящий душу, почище карканья ворон в хичкоковском хорроре, момент первого охлаждения, этот вначале едва ощутимый, но верный признак – обожание вот-вот рассеется, вместе с восхищением и восторгом! Нет ничего ужасней этого момента. Ну уж нет! Не хочу пережить это еще раз, никогда больше!

– Никогда не говори никогда, Рита.

– Никогда не говори банальностей, Павел. С моими «ласточками», конспектами, тестами и феминистическими проектами мне гораздо лучше, спокойней и милей. Ерунда? Хорошо, допустим. Ничто не возникает ниоткуда, феминизм тоже возник не на пустом месте. Я хочу разобраться, только и всего.

– Рита, идея семьи возникла у тебя не случайно. Ты подсознательно стремишься к реализации этой идеи. Как и Симона. По крайней мере, мне так показалось.

– Идея семьи в принципе далеко не так плоха, я уже говорила. Но сделать так, чтобы не было принуждения, чтобы он и она были счастливы – почти неподъемная задача. У меня смутное пока ощущение, что концепцию семьи тоже нужно переосмыслить. Жизни не хватит. Привычное устарело, гармоничное новое на смену не пришло. Ладно, я представляю, как ты устал! Молчу, молчу, молчу.

Спасибо, Паша, и мы не поссорились. Ведь нет, правда? Такси мы возьмем вместе, но ты выйдешь раньше, а чай с коньяком я выпью, обещаю. И тут же в ванну, у меня морская соль классная. Снимает напряжение, убирает морщины и лишние мысли, дарит спокойный сон.

В машине Павел сел впереди, протянул руку, не оборачиваясь, над креслом ждущая прикосновения ладонь, Рита не поняла – прощальная или ласкающая. Так и ехали, рука в руке.

– Ты постарайся не уснуть в ванне, Маргарита. – Павел вышел, дверца вот-вот захлопнется.

– Не волнуйся, я чайник со свистком наполню. До отказа. Поставлю на огонь, свисток меня разбудит. Если что. А ты не грусти. Фильмы пока отбирай, потихоньку.

Показалось, Павел что-то скажет напоследок, но, в нерешительности помявшись пару секунд, он поднял ладонь, прощаясь. Машина отъехала, а он стоял под дождем и смотрел ей вслед…